CC BY
335
ПСИХОАНАЛИЗ КАК ФИЛООФСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ
УДК 101.1:159.964.2 ББК 88.3в
Н.М. Савченкова
Психоанализ как эпистема
т~ч и и __
В данной статье сделана попытка оценить эпистемологическим статус психоанализа в контексте кризиса европейских наук, смены парадигм и изменения критериев научности. Ориентируясь на кантовскую гипотезу «дисциплинарного» единства психологии, предлагается рассмотреть специфику функционирования психоаналитического знания как единства теоретического и практического моментов.
The article attempts at evaluating the epistemic status of psychoanalysis in the modem context, characterized by the crisis of European sciences, the change of scientific paradigms and the adoption of a new epistemic criteria. With reference to the Kantian hypothesis of the “disciplinarian” unity of psychology, the author proposes to consider the functioning of psychoanalytical knowledge as a unity of theoretical and practical procedures.
Ключевые слова: психоанализ, эпистема, детерминизм, коммуникация, свободные ассоциации, интерсубъективность, сообщество.
Key words: Psychoanalysis, episteme, determinism, communication, free associations, inter-subjectivity, community.
Психоанализ, возникший на рубеже XIX-XX вв. в контексте кризиса европейских наук на пике споров о соотношении психологии и философии, представляет собой не только специфическую психологическую концепцию, но также может быть рассмотрен как радикальный эпистемологический проект, изменивший привычные представления о способе бытия научного знания. В рамках психоаналитической теории и практики сложился целый ряд концептов, которые перевернули бытующее в психологии, психотерапии и психиатрии представление о психическом факте, психической причинности, душевной динамике, о методах познания психики и о самой языковой системе, в которой могут быть описаны феномены душевной жизни. Психологическая идея З. Фрейда, оказавшая столь сильное влияние не только на науку, но и на культуру в ХХ в., на наш взгляд, своей популярностью во многом обязана эпистемологиче-
ской эвристичности психоанализа и, в частности, тому соотношению теории и практики, которое можно было бы охарактеризовать как «методическое» единство - «дисциплинарное», а не «доктринальное»1.
Сложность эпистемологического исследования психоанализа состоит в том, что этот вид знания подобно психиатрии является наукой и социальной практикой одновременно. Еще более усложняет дело тот факт, что в отличие от психиатрии психоанализ имеет другую, гораздо более неуловимую, форму институциализации. Если психиатрические институции обладают временной устойчивостью и могут быть проницаемы для внешнего наблюдателя и исследователя, то психоаналитическая коммуникация доступна лишь имманентной реконструкции ее участниками и принадлежит сложной системе зеркал - подвижному соотношению аналитической работы, персонального анализа самого аналитика, институтов интервизии и супервизии. Психоаналитическое знание парадоксальным образом объединяет в себе автономию, чтобы не сказать, одиночество терапевта со способом бытия, ориентирующимся на сообщество. Очень велик контраст между необходимостью ежеминутно принимать самостоятельные решения, сопряженные с огромной ответственностью и коммуникативной природой психоаналитической эпистемы, в основе которой лежит разделенность знания. Особый характер аналитической коммуникации точно описан Морисом Бланшо в его эссе «Тот, кто не сопутствовал мне»: «Он стал моим попутчиком, но я не мог утверждать, что у нас все было общее, или же эта общность означала, что у него со мной общим было все, а у меня с ним ничего, если только мы оба откровенно не тяготели к тому, чтобы абсолютно ничего не иметь» [3, с. 103]. Тот же автор впоследствии рассмотрел эту форму уже всегда разделенной субъективности как конститутивную черту сообществ, противостоящих обществу. Тем самым психоаналитическая связь была включена не в систему университетского дискурса и научного сообщества, но продолжила ряд сообществ «неописуемых», таких как «влюбленные», «революционеры», «литераторы».
Уже при своем возникновении психоанализ представлял собой живое единство теории и практики. Как теоретическое мировоззрение он сложился в мысли З. Фрейда в последнее десятилетие XIX в. Для понимания его специфики весьма существенны некоторые биографические обстоятельства. Фрейд получил медицинское образование, с особым вниманием изучал зоологию и философию, слушал лекции Г ельмгольца, Вирхова, Брентано; по окончании университета работал в Институте
1 В «Критике чистого разума» И. Кант подчеркивал, что «рациональная психология как доктрина, расширяющая наше самопознание, не существует; она возможна только как дисциплина, устанавливающая спекулятивному разуму в этой области ненарушимые границы, с одной стороны, чтобы мы не бросились в объятия бездушного материализма, а с другой стороны, чтобы мы не заблудились в спиритуализме, лишенном основания в нашей жизни» [4, с. 315].
сравнительной анатомии у Карла Клауса, а затем в Физиологическом институте у Эрнста Брюкке, после чего перешел на должность младшего врача в Общегородскую Венскую больницу; также работал в лаборатории анатомии мозга у известного психиатра Теодора Мейнерта, а затем у него же в психиатрической клинике, где специализировался в области неврологии; являлся аспирантом 1-й Медицинской клиники, возглавляемой известным терапевтом Германом Нотнагелем; получил звание доцента Венского университета по невропатологии. Таким образом, первые десять лет интеллектуальной деятельности Фрейда были целиком посвящены изучению и исследованию материального субстрата психической жизни - нервной системы и мозга, а также конкретных нозологических форм и их клинических проявлений. В области психиатрии Фрейд был учеником Т. Мейнерта, стремящегося понять психозы на основании изучения анатомии мозга, восстававшего против самого термина «психиатрия».
В 1885 г. во время стажировки в парижской клинике Сальпетриер Фрейд столкнулся с французской психиатрической школой в лице Ж.-М. Шарко и П. Жане, исследовавших истерию и понимавших ее как психогенное событие. Принципиальное решение, принятое Шарко в его изучении истерии, состояло в требовании перенести сам вопрос в другую плоскость: из области физиологии в область психологии. Вслед за ним Пьер Жане попытался дать объяснение психопатологическим симптомам исходя из основных свойств личности, понимаемой как организованное единство. Именно в этот период внутри психиатрии начинается движение в сторону психологии, возникает стремление к пониманию смысла клинических симптомов и целостного понимания заболевания. Для Фрейда наиболее ценным в клинике Сальпетриер становится сценический аспект болезни и клинического взаимодействия. Он размышляет над коммуникативным аспектом истерии и ее «эпидемическими» свойствами, над тесной связью психического и соматического, выражающейся в симптоме, над этиологической связью расстройств в сексуальной сфере и истерией.
Возникновение психоанализа исследователи также тесно связывают с популярностью гипноза и легитимацией его как формы терапии психических болезней. Однако Фрейд в своих ранних работах показал, что гипноз как лечебный метод имеет небольшое терапевтическое значение. По мнению Фрейда, этот метод был важен для прояснения роли психогенного фактора в возникновении истерии и других неврозов. То есть польза гипноза состояла в том, что он сделал наглядными некоторые механизмы работы психики и тем самым помог создать теорию истерии. Гипноз сыграл роль действующей экспериментальной модели бессознательного.
Отношение к гипнозу, оценка его либо как последнего слова науки, либо как паранаучного феномена, сами по себе прекрасно отражают основное эпистемологическое противоречие времени, которое Фрейд не столько разделял, сколько разрешил. Вторая половина XIX в. - время кризиса позитивистской идеологии и вновь обостряющегося конфликта между позитивистской и метафизической оценкой научного факта и научной теории. В этот период естественно-научное мировоззрение, тяготеющее к количественным и анатомическим исследованиям психической жизни, парадоксальным образом становится формой мифологизации науки. Этот упрек можно было сделать не только и не столько сторонникам гипнотического метода, сколько передовым психиатрам, и даже самому Теодору Мейнерту за его увлечение «мифологией мозга» и «анатомическую метафизику». Тогда как ученые, работающие, казалось бы, с менее материальными предметами - символизациями и значениями, использующие неверифицируемые методы (Шарко, Жане, Бернгейм, Лье-бо), выполняли реальную работу по демифологизации ненаблюдаемых феноменов. В период, когда трансформируется само понятие наглядности в науке, Фрейд оказался чувствительным к исторической специфике функционирования научной теории. Открытость по отношению к фактам психического опыта позволила ему увидеть в «свободе самопредставле-ния пациента», с которой он столкнулся в Сальпетриер, не институциональный или личный казус, не имеющий отношения к истерии как таковой, но новый источник постижения душевной жизни.
Альфред Лоренцер в своей книге «Археология психоанализа» оценивает научную деятельность Фрейда как «борьбу за сциентификацию проблемного поля» [5, с. 165], которая велась в новых условиях и новыми средствами. Основную задачу Фрейд видел в том, чтобы подчинить разнообразный опыт, открытый «свободой самопредставления пациента», связной теоретической системе. С точки зрения З. Бернфельда, с 1885 по 1895-й г. - в годы ухода от физиологии и психиатрии к психоанализу и формирования его теоретического корпуса, несмотря на активный поиск и разнообразие занятий, Фрейд не менял ни предмета, ни метода исследования. Психоанализ явился прямым продолжением той работы, которую Фрейд вел у Брюкке. Ю. Каннабих в знаменитой «Истории психиатрии» характеризует психоанализ как детально разработанное психогенетическое учение, возникшее из скромного метода гипнотического лечения истерии, предложенного Брейером. Он также подчеркивает, что возникновение психоанализа стало одним из симптомов «по-сткрепелиновского поворота» в психиатрии, т. е. реакцией на господство клинических и медицинских методов в лечении психических болезней, на «учение о душе без души». Большинство классических исследователей истории психоанализа видят в нем тенденцию к гуманитаризации
психологического знания. Однако в настоящее время психоанализ все чаще рассматривается в связи с развитием точных наук. Уже в середине ХХ в. Мишель Фуко определил эпистемологический статус психоанализа, назвав его «теоретическим знанием о человеке в терминах значения, конфликта или функции» [7, с. 392] и связав мысль Фрейда не только с задачей эмпатического постижения внутреннего мира другого человека, но также с семиотикой, логикой и математикой. Для Фуко формализация отнюдь не противоречит познанию человека, а математика и логика противоположны наивному научному материализму и позитивизму в еще большой мере, нежели герменевтика. С его точки зрения, психоанализ подобно этнологии не является гуманитарной наукой и занимает в системе современного знания особое место, связанное с тем, что он наиболее полно воплощает в себе критическую функцию. Вслед за М. Хайдеггером Фуко связывает основную тенденцию неклассической рациональности с разрушением субъект-объектного отношения и преодолением границ представления. Психоанализ вполне отвечает этой тенденции, поскольку концептуализирует бессознательное не как внутреннее некоего внешнего, не как то, что «обнаруживается по мере углубления анализа сознания», что «мало-помалу выясняется в постепенном просветлении скрытого», но как нечто, уже всегда присутствующее «в безмолвной прочности вещи, самозамкнутости текста, белом провале между строк» [7, с. 392]. Психоаналитическая теория конца ХХ в. полностью принимает гипотезу Фуко о «бессознательном за пределами представления» и пытается работать с «непредставимым» психического опыта именно в терминах функции и знака. Так, один из выдающихся психоаналитиков конца ХХ в. Уилфред Бион в ответ на обвинение в двусмысленности используемых им терминов «функция» и «факторы», писал: «Я использовал эти термины намеренно, именно из-за этих ассоциаций и стремился сохранить их двусмысленность. Я хочу намекнуть читателю на математическое, философское и обыденное значения обсуждаемых мною свойств человеческого сознания... то, как я использую это понятие, должно показать, что любые наблюдаемые мною действия анализанда -математический ли расчет, особая походка или действия из зависти - все это для меня функции личности» [2, с. 10].
Современный итальянский психоаналитик С. Бенвенуто, описывая лакановское прочтение Фрейда как наиболее адекватное, называет его «эпистемологическим канатоходцем» [1, с. 57], полагая, что именно такая позиция и является точным отражением места психоанализа в системе наук. Причину этого он также видит в открытии психоанализом логического измерения психического опыта.
Психоанализ как терапевтический метод следует рассматривать прежде всего как особый тип коммуникации, также изобретенный Фрейдом или, точнее, сложившийся в реальном историческом взаимодействии Фрейда и его пациентов. А. Лоренцер в своей упомянутой выше книге неоднократно подчеркивает, что психиатрия (в ее наиболее гуманизированных формах) и психотерапия XIX в. опирались на принципиальную асимметрию социальной коммуникации врач-пациент. Авторитет врача отнюдь не являлся попутным обстоятельством или социальной привычкой, но был важнейшим элементом излечения как властной процедуры разумного и эффективного распоряжения телом и душой конкретного члена общества. Позиция врача отражала не только социальные фигуры господства, но ровно так же и статус познающего субъекта по отношению к природе. Симптоматично замечание З. Бернфельда, психоаналитика и современника Фрейда, который так описывает его научный метод: «.воздерживаясь от активного физиологического экспериментирования, он склонялся к более тонким формам господства - в роли наблюдателя структур»1. Это замечание относится к периоду нейрофизиологических, анатомических и прочих лабораторных исследований Фрейда. В период становления психоаналитического метода Фрейд все более и более полагался на наблюдение до тех пор, пока необходимость отказа от любых форм господства не стала для него очевидной.
Формирование научного метода Фрейда как в теоретическом, так и в практическом аспектах связано с постепенным прогрессирующим отказом от воздействий любого рода на объект исследования (от инструментальных и манипулятивных до идеологических и педагогических). Первым отказом в аналитической практике стал отказ от гипнотического вмешательства. Затем Фрейд запретил себе любые интервенции, структурирующие психическую жизнь другого человека. Наконец, в анализе сновидений и в записи клинических случаев Фрейд отверг как цензуру (в которой он увидел «работу сопротивления»), так и естественное смысло-образование (другой аспект идеологии сопротивления). Систематизм и последовательность, с которой Фрейд, рассматривая тот или иной симптом, «заключал в скобки» любые «наивные» ценности, будь это ценность этическая, религиозная или рациональная, позволяют провести аналогию между психоаналитической процедурой и феноменологической редукцией. Можно сказать, что психоаналитическая редукция даже более радикальна, нежели феноменологическая, во-первых, потому что опыт этой редукции разделен и в этом смысле реален, и, во-вторых, потому что молчание аналитика и пространственно-временной сеттинг, создают целую машинерию «подвешивания смысла» для любого жеста, слова, психического акта, тогда как для Гуссерля редукция остается делом и личной ответственностью одного индивида.
1 Цит. по работе А. Лоренцера «Археология психоанализа» [5, с. 167].
Образ науки, который активно использовал Фрейд в качестве метафоры психоанализа, как в практической, так и в теоретической работе -археология. В конце XIX в., когда история становится образцом и моделью гуманитарного знания, Фрейд фантазирует об археологии как о науке, допускающей возможность совместного существования разных времен, не ищущей смысла или прямой связи между ними, но стремящейся понять и реконструировать ту или иную деталь в полноте сопровождающего ее окружения.
Внутренним инструментом развития психоаналитического метода и расширения аналитического опыта становится специфическая техника работы сознания аналитика и анализанта, созданная Фрейдом. Уже говорилось, что способ данности представлений и самовосприятий сознанию представлял собой одну из главных проблем психологии. С момента разработки систематического психологического проекта Х. Вольфом основным методом исследования души считались самонаблюдение и интроспекция. Эти же методы подвергались наиболее ожесточенной критике со стороны как психологов, так и философов. Франц Брентано, а за ним и Гуссерль полагали, что интроспекция и самонаблюдение девальвируются лишь в силу применения предметного, объективирующего представления к сфере внутреннего. При этом само по себе восприятие психических фактов отнюдь не является проблемой, оно постоянно сопутствует тем или иным актам сознания и может быть дано с очевидностью. Ошибка состоит в том, что восприятие психических фактов рассматривается как недоступное, в то время как оно слишком доступно, очевидно.
Фрейд прибегает к сходному решению. Отчетливо понимая, что фокусировка сознания на том или ином элементе внутреннего опыта не гарантирует отчетливости и полноты видения, он отказывается от активной тематизации как метода, разрабатывая специфическую технику «ненаправленного видения», которую он именует «рассеянным вниманием». В отличие от Гуссерля Фрейд не считает, что «рассеянное внимание» способно обеспечить данность внутреннего опыта с очевидностью, однако ему достаточно самого факта расширения границ внутреннего. Любой материал, который наблюдатель получает таким образом, Фрейд предлагает рассматривать как имеющий значение. Техника «рассеянного внимания», которую культивирует аналитик, «удвоена» техникой «свободных ассоциаций», предлагаемой в качестве рабочего инструмента анали-занту. Если аналитик стремится снять привычные ограничения, налагаемые повседневностью, телом, институциями на его способность видения и понимания, то анализант может избавить от подобных же ограничений свою речь. Предложение «говорить все, что приходит в голову», выражает основное правило психоанализа, суть и задача которого состоит в не-
линейном производстве психического материала. Основным носителем и субстратом психического опыта в психоанализе выступает слово. Создавая аналитическую ситуацию, Фрейд «заключает в скобки» естественные коммуникативные ситуации, где слово выступает носителем смысла, стирая при этом собственную материальность. В аналитической ситуации, где аналитик отказывается от эмпирического партнерства в коммуникации и занимает «нейтральную» в смысловом отношении позицию (т. е. не поддерживает производимые анализантом смыслы и не опровергает их, избегает каких-либо ценностных определенностей), слово восстанавливает свое материальное качество и выступает носителем различных значений. Само слово становится условием «остранения» и «линией разлома» психического опыта анализанта. Собственный психический материал попадает в распоряжение анализанта, но дан он не с «очевидностью», а скорее, как нечто странное и неузнанное. Фрейд полагает, что удивление является той когнитивной аурой, в которой дано нам наше бессознательное. Учреждение очевидности - задача дальнейшей аналитической работы.
Методологическая парадигма, на которую со всей однозначностью ориентируется Фрейд, - это детерминизм. Однако нелинейность, гетерохрония и множественность, которые являются принципиальными чертами психической модели в психоанализе, существенно трансформировали представление о причинных связях и нашли выражение в концепции сверхдетерминизма. В соответствии с этой гипотезой достаточным основанием для временного причинно-следственного отношения может послужить любой, даже самый незначительный элемент психического опыта; необходимым и достаточным основанием будет служить активация раннего элемента другими, более поздними. Ни один элемент психического опыта не может быть заранее квалифицирован как значительный или незначительный, поскольку значение каждого элемента может меняться на протяжении всей жизни в зависимости от тех калейдоскопических комбинаций и сочетаний, которые в жизни человека возникают. Логическая модель отношения целого и части, которая вытекает из теоретических построений Фрейда и его практических техник, коррелирует с гуссерлевым анализом части и целого, предпринятым в «Логических исследованиях». Обе эти модели свидетельствуют о кризисе субстанциали-стского способа мышления и необходимости новых решений в сфере рациональности.
Психоанализ как терапевтический метод часто рассматривается как закономерный результат европейской культурной истории (М. Фуко, А. Лоренцер, Д. Батлер), сущностными элементами которой являются западная эпистема (европейский рационализм), тип социальности (капиталистическая формация) и специфический тип коммуникации/властных
отношений (описываемых М. Фуко как процедуры субъекции), в контексте которого человек предстает как социально-историческое существо, стремящееся к суверенности - в царство разума и свободы. Однако в такой трактовке психоанализа заложено и условие его конечности, что нашло отражение в едком определении К. Крауса, выражающем ту самую тесную связь психоанализа и капиталистической формации: «психоанализ и есть та болезнь, за лечение которой он себя выдает» [6, с. 75]. Нам представляется, что психоанализ располагает теоретическим и коммуникативным ресурсом, который позволяет ослабить культурноисторические связи происхождения, осуществить усилие деидеологизации и сохранить себя в качестве техники обращения с собственной душой, тематизации и работы с сознанием и бессознательным. Другими словами, психоанализ в его отрефлектированной и теоретически осмысленной форме может быть понят как «специфическая деятельность души», как онтология и этика бытия психического.
Вместе с тем нельзя не отметить, что реальное развитие психоанализа далеко не всегда синхронизировано с теоретическим осмыслением его инструментария. Психоаналитическая парадигма оказала мощное влияние на гуманитарную мысль и практически все виды духовной практики ХХ в. Это означает слияние психоанализа с другими областями знания и неизбежное размывание границ между ними. Также в силу дифференциации и прогрессирующей специализации за более чем сто лет существования психоанализа возникло множество конкретных клинических направлений, комбинирующих различные психотерапевтические и психоаналитические техники и конкретные методы. По этой причине методологическая чистота и психоаналитическая идентичность всегда являются предметом крайней озабоченности психоаналитиков. Чрезвычайно актуальным остается вопрос о том, что такое психоаналитическое знание и каким критериям оно должно отвечать. Постоянно возникают все новые варианты выбора: быть ли психоанализу психологической, философской, социологической, политической, коммуникативной или какой-либо другой теорией.
До настоящего времени однозначность идентификации не достигнута. Психоанализ во многом остается искусством и тематизирует психическую жизнь в самых разных направлениях. В качестве доминирующих направлений можно выделить такие, как: аналитика душевной жизни (психодиагностика, описание нозологических форм и типов личности) и логика психоаналитического взаимодействия (аналитика интерсубъективности и социальной связи; разработка теории любви и концепта сообщества). Нам представляется, что основным залогом состоятельности, устойчивости и идентичности психоанализа является разработка теоре-
тических оснований понимания душевной жизни в психоанализе, которые сосредоточены во фрейдовой концепции психического аппарата и психической реальности. В более широком метафизическом горизонте эта задача связана с разработкой современного учения о душе в философии, наиболее яркими прецедентами которой являются теория психической предметности в феноменологии и фундаментальной онтологии, а также теория интерсубъективности и концепция сообщества (Ж. Деррида, Ж.-Л. Нанси, Дж. Агамбен).
Список литературы
1. Бенвенуто С. Мечта Лакана. - СПб., 2006.
2. Бион У. Научение через опыт переживания. - М., 2008.
3. Бланшо М. Тот, кто не сопутствовал мне // Бланшо М. Последний человек. - СПб., 1997.
4. Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Собр. соч.: в 8 т. Т. 3. - М., 1994.
5. Лоренцер А. Археология психоанализа. - М., 1996.
6. Слотердайк П. Критика цинического разума. - Екатеринбург, 2001.
7. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. - СПб., 1994.
