CC BY
54
Э.Б. Мекш
ПРОЗА ПОЭТА (ОЧЕРК АЛЕКСАНДРА ШИРЯЕВЦА «ЗА БОРТОМ»)
От редакции
Недавно ушедший от нас Эдуард Брониславович Мекш, профессор Даугавпилсского университета, замечательный исследователь творчества С. Есенина и Н. Клюева, еще при жизни прислал в редакцию «Вестника ТГУ» интересный материал. Долгое время считалось, что соратник С. Есенина по поэтическому цеху Александр Ширяевец не создавал прозаических произведений. В своей «Есениниане», собрании раритетов и автографов, Э.Б. Мекш обнаружил переписанный набело Ширяевцем текст очерка 1918 г. «За бортом». В новой редакции очерк так и не был опубликован. «Вестник ТГУ» осуществляет эту публикацию, подготовленную к изданию Э.Б. Мекшем и снабженную его комментариями.
Александр Ширяевец известен читателям прежде всего как поэт, на смерть которого Сергей Есенин написал в 1924 г. проникновенное стихотворение «Мы теперь уходим понемногу...», подлинное, по словам известного в начале XX в. литературного критика В. Львова-Рогачевского, «надгробное рыдание» [1. С. 13]. Есенин ценил Ширяевца как единомышленника по «крестьянской купнице». «Люблю я Ширяевца! -говорил он в 1915 г. Д.Н. Семёновскому (поэту и сокурснику по Народному университету им. А.Л. Шанявско-го). - Такой он русский, деревенский» [2. С. 153]. Свою «деревенскую» привязанность Ширяевец подтверждал во всех своих произведениях, вошедших не только в персональные издания, такие, например, как «Запевка. Песни и стихи» (Ташкент, 1916), «Алые маки. Песни последних дней» (Петроград, 1918), но и в коллективном сборнике «купницы» «Красный звон» (Петроград, 1918).
С 1905 по 1919 г. включительно Ширяевец живёт в Туркестане и работает в почтово-телеграфном ведомстве. В Туркестане вышла в свет и его первая стихотворная подборка «Ранние сумерки» в совместном с Л. Порошиным сборнике «Стихи» (Ташкент, 1911). Там же, в Ташкенте, вышли и другие его книги, такие как «О музыке, о любви» (Ташкент, 1916), «Край солнца и чимбета (Туркестанские мотивы)» (Ташкент, 1919).
В Москву Ширяевец приехал в 1922 г. не без настойчивого приглашения Есенина. Переезд ознаменовался выходом в свет тремя поэтическими изданиями: поэмой «Мужикослов» (Москва-Петроград, 1923) и сборниками «Узоры. Песни-стихи для детей» (Москва-Петроград, 1923) и «Раздолье. Песни-стихи» (Москва-Петроград, 1924).
Изучая библиографический список книг Ширяевца, видишь, что все они поэтические. Прозаических же книг у Ширяевца нет. Поэтому у читателей до сих пор сохранилось твёрдое убеждение, что Ширяевец -«чистый» поэт. Однако это не совсем так. В 90-е гг. прошлого столетия стараниями самарских краеведов и исследователей расширилось читательское представление о Ширяевце, который писал не только стихи, но и прозаические произведения, большинство которых, как пишет Юрий Орлицкий, «печаталось лишь однажды в туркестанских газетах и альманахах и с тех пор ни разу не переиздавалось» [3. С. 61-62]. Характеризуя прозу Ширяевца, Орлицкий определяет её как «прозу поэта», что соответствует истине и, в целом, все рассказы Ширяевца, «даже самые ранние... публиковавшиеся в туркестанских газетах, - поражают своей зрелостью, мастерством изложения, полным
отсутствием ученичества» [3. С. 62]. И, в качестве подтверждения, Орлицкий публикует в литературнопублицистическом сборнике «Голос земли Самарской» (1990) два рассказа Ширяевца «Волшебный сказ» и «Скрипка».
В моей «Есениниане», собрании раритетов и автографов, хранится переписанный Ширяевцем текст очерка 1918 г. «За бортом». Текст воспроизведён фиолетовыми чернилами на обеих сторонах трёх тетрадных листов 22х18. Сверху, над названием, дана документальная справка об издании, опубликовавшем очерк, номер выпуска и дата. Очевидно, переписанный заново, опубликованный в «Новом Туркестане» текст предназначался для включения в какой-нибудь сборник или альманах, т.к. в нижних правых углах сохранилась карандашная цифровая запись 25, 26, 27. Сам текст представляет собой беловую запись без исправлений, кроме отдельных буквенных зачёркиваний. В конце очерк подписан псевдонимом «А. Симбирский». В 90-е гг., рассматривая автограф у меня дома, Юрий Орлицкий подтвердил, что текст принадлежит Ширяевцу и что он известен самарским краеведам.
В предисловии к публикуемым рассказам Ширя-евца «Волжский сказ» и «Скрипка» Орлицкий пишет, что «на сегодняшний день (т.е. 1990 г. - Э.М.) нам известно около двух десятков прозаических очерков, набросков и рассказов Ширяевца, большинство из них является прямым продолжением его стихов...» [3. С. 62]. Наблюдение это относится и к очерку «За бортом», который повторяет тему, впервые разработанную в стихотворении «Нищие» из поэтической подборки «Ранние сумерки» (1911):
О, сколько их, просящих хлеба На тротуарах, папертях!
Зачем вас осудило небо Влачиться у нужды в когтях?
Или к молитвам вашим глухо,
Или не видит, как толпой Ребята, старики, старухи Стоят с протянутой рукой?!
А тут же рядом блеск богатства,
Весёлый говор, сытый смех!
Одним утонченные яства И ряд утонченных утех.
Другим скитание до ночи Из-за гроша, из-за куска,
Всегда заплаканные очи,
Всегда голодная тоска!
[4. С. 30].
Если соотнести данный поэтический текст с очерком «За бортом», то можно увидеть не только образные, но и композиционные совпадения, в частности приём контраста:
В стихотворении:
О, сколько их, просящих хлеба На тротуарах, папертях.
<...>
А тут же рядом блеск богатства,
Весёлый говор, сытый смех!..
В очерке контраст выявляется уже в первой фразе: «Он примостился на краешке скамейки, на одной из лучших улиц, около магазина с громадной вывеской, где золотом по чёрному горделиво выведено «Бр. Утюговы».
Надпись над магазином соответствует нормативности живописных вывесок начала XX в., но, думается, Ширяевец вкладывает в данную номинацию и другое содержание: сокращённое написание слова «братья» как «бр.» воспринимается читателем как междометие, содержащее некое брезгливое отношение «Утюговых» к окружаемому их миру. Об этом же и раздражительная реплика «одного из братьев», обращённая к нищему старику: «Ты, того, старичок... ушёл бы в другое место, -окно здесь заслоняешь!..»
Очерк «За бортом» состоит из трёх частей, обозначенных автором римскими цифрами (кроме первой). Первая (ненумерованная) часть более развёрнута. Возможно, Ширяевец поначалу не предполагал добавления других персонажей, и по этой причине вторая и третья части являются своего рода продолжением темы истоков нищенства, заявленной в первой части.
Все части очерка начинаются одинаково местоименными обозначениями («он», «эта», «этот»), вслед за которыми даётся портретное представительство персонажей как типовое явление. Все персонажи -нищие: в первой части изображён старик, во второй -женщина без возрастного обозначения, в третьей -«молодой, краснощёкий» парень. Старик нищенствует давно (на временную протяжённость косвенно указывает его верхняя одежда: «полушубок, обладавший способностью греть лет десять тому назад...»), женщина-нищенка и молодой парень нищенствуют не столь давно. Какие же обстоятельства привели их к жизненному краху? Наиболее подробно рассуждает о них автор на примере старика-нищего:
«Кто он <.>?.. Не один ли из миллиона тех безвольных пахарей, фанатически верящих в “Божие попущение”, в то, что “уж на роду так написано”?
Недороды, “красный петух” или чарочка с дьявольским напитком сбили его с истинного пути?... Не вспоминаются ли ему здесь на стуже, на людной улице чужого города тихие деревенские вечера в синих затерявшихся степях <. > Не чудится ли весёлая молотьба в кругу хохочущих баб и девок?»
Контрастное противопоставление «чужого города» и «тихих деревенских вечеров» с «молотьбой в кругу хохочущих баб» вторит аналогичному описанию из стихотворения «В городе»:
В душном городе нищ я и жалок,
И с кручиной мне сладить невмочь.
Снятся песни и пляски русалок,
В колдовскую июльскую ночь.
[4. С. 16].
Старику из первой части очерка «За бортом» прошлое не вспоминается, он живёт только одними тягостными думами, «такими не мудрыми и не сложными:
- Наесться досыта, и не подохнуть под забором.»
Не вспоминает о прошлом и нищенка из второй части очерка, тщательно пряча от прохожих своё лицо («низко-низко его наклонила она - страшно, видно, это лицо!»). Последующие рассуждения автора о жизни и гниении, проявляющееся в «здоровом человеческом теле», не-двусмсленно определяют её порочное прошлое, такое же, как и у героини стихотворения «Шансонетка»:
В полутьме кабинета, за ужином Будешь пить. целовать, не любя. Припадёт он к поддельным жемчужинам,
И ему запродашь ты себя.
[4. С. 17].
Молодому же парню (из третьей части очерка) о прошлом напоминают его ноги-обрубки - он потерял их на фабрике.
Тяжела работа По углам чужим.
Извела забота,
Съел фабричный дым
[4. С. 18] - горестно скорбел Ширяевец в стихотворении «Фабричная».
В целом все эти временные соотнесённости в очерке (и в поэтическом творчестве Ширяевца) определялись главной коллизией, являющейся универсальной для всех «но-вокрестьян» (Клюева, Есенина, Орешина, Карпова) - противопоставлением города и деревни. Для Ширяевца, как справедливо отмечал П. Тартаковский, «город олицетворял. чудовищную силу, чуждую русскому народу, - силу “каменно-железную”, то есть оторванную от земли. и засасывающую чистые души в лоно разврата» [5. С. 108]. Я из города - из плена К вам приду И на травы и на сено Упаду!
Засмотрюсь, как васильковый Лён цветёт.
Пусть куёт мне жизнь оковы -Не скуёт!
[4. С. 35-36].
Это провозглашал Ширяевец в стихотворении «Полям», идиллически считая, что здоровая жизнь (в том числе и в социальном плане) возможна только в деревне, где люди естественны в своих жизненных проявлениях и гуманны как по отношению к природе, так и по отношению друг к другу. Поэтому не случайно, думается, очерк его заканчивается темой городского цирка, в который идёт приятель калеки-нищего и о котором последний даже не мечтает. Если по общепринятому присловью «Весь мир - театр, а люди в нём актёры», то, по Ширяевцу, в трагический балаган превращается жизнь людей, оторвавшихся от родной почвы.
Ниже публикуется текст очерка.
1918 - 15/2 - марта
Новый Туркестан. № 22 (3 д)
За бортом
Он примостился на краешке скамейки, на одной из лучших улиц, около магазина с громадной вывеской, где золотом по чёрному горделиво выведено: «Бр. Утюговы». Справа - широкая дверь в магазин, с ярко блестящей медной ручкой, слева - одно из окон магазина. На окне в красивом беспорядке разбросаны кружева, портмоне, различные безделушки, стоят гранёные флаконы с духами - зелёные, золотистые, лиловые. Со стены, между дверью и окном, в затылок ему смотрят важноватые, умелой рукой выведенные строки: Галантерея,
Духи,
Пудра,
Мыло
и Заграничная Парфюмерия.
.Рука его протянута. В руке деревянная чашка, на которой намалёваны диковинные небывалые цветы. Лицо серое, восковое, глаза - безжизненно тусклые, на лоб сползают пряди давно нечёсанных, седых волос. Полушубок, обладавший способностью греть лет десять тому назад, прорван, из прорех выглядывают грязные отрепья. На ногах сбитые заваленные валенки.
Туман. Сырость. Серое осеннее небо беспрерывно роняет меленькие, надоедливые снежинки, они облепили лицо, полушубок, тают, на полушубке зарябели маленькие мокрые пятна. Пятна расползаются больше и больше. А сырость забирается в прорехи, обжигает холодком старое немощное тело, но он не замечает, привык.
Глядя вперёд, почти не мигающим, застывшим взглядом, изредко он шамкает тихо:
- Помогите.
В чашке с диковинными цветами уже есть несколько мелочи, - потрёпанные, засаленные двух-трёх-пятико-пеечные марки, чуть не по пословице:
На тебе, Боже, что нам негоже.
.По улице снует публика, проезжают извозчики, шипит трамвай. То и дело хлопает дверь магазина, -входят и выходят покупатели. Около заманчивых окон то и дело останавливаются прохожие взглянуть на товар «Бр. Утюговых».
Вот подошла молоденькая, розовая от холода и ветра, барышня, впилась в лиловый флакон духов с какой-то не то феей, не то нимфой на этикетке, кинула взгляд на безделушки, задумалась и пошла дальше.
Подходят два карапуза, один что-то сосёт, причмокивая языком. Смотрят на окно, говорит один другому:
- А лузья тут плодают?..
- Не продают! - слышится авторитетный ответ, - а на что тебе ружьё?..
- Волобьёв стлелять буду.
Дососав последнюю конфетку, стрелок тащит приятеля за рукав:
- Пойдём домой. есть хочу!..
- Ну и обжора! - удивляется товарищ, - давно ли лепёшку съел?..
- Пойдём.
Снежинкам нет счёта, нет конца. Как подходит этот робкий, неуверенно-шамкающий старческий голос к этим безрадостным осенним декорациям.
- Помо-ги-и-те.
Кто он, о чём думает он?.. Не один ли из миллиона тех безвольных русских пахарей, фанатически верящих в «Божие попущение», в то, что «уж на роду так написано»?
Недороды, «красный петух» или чарочка с дьявольским напитком сбили его с истинного пути?.. Не вспоминаются ли ему здесь на стуже, на людной улице чужого города тихие деревенские вечера в синих затерявшихся степях, не полыхают ли радостные весенние зори, не звенят ли масленичные удалые бубенцы под расписною дугой, не ржёт ли приветливо верная помощница пахаря «буланая»? Не чудится ли весёлая молотьба в кругу хохочущих баб и девок?..
«Корабль жизни» уплыл дальше, взял с собой сильных и стойких, выбросив всех слабых и немощных. Сиди на краешке собственности «Бр. Утюговых», покуда не выйдет один из братьев и, сердясь, что торговля сегодня шла плохо, с раздраженьем заметит:
- Ты, того, старичок. ушёл бы в другое место, - окно здесь заслоняешь!..
Окно, положим, не заслоняется, но не может же, чёрт возьми, этакая жалкая фигура служить украшением для столь модного, почти «европейского» магазина!
.А снег всё падает и падает, но живой человеческой развалине не до снега и сырости, не до шипящих вагонов трамвая и снующей публики, она сидит со своими думами, такими не мудрыми и не сложными:
- Наесться досыта, и не подохнуть под забором.
- Помоги-и-те!..
Эта сидит на углу двух глухих улиц, сидит не на скамейке, а прямо на корточках. Лица её не видно - низконизко его наклонила она - страшно, видно, это лицо!
В протянутой руке металлическая кружка. Над согбенной фигурой роем вьются мухи.
Если бы проникнуть в её мозги (если ещё не сгнили они), узнать, какие думы бродят там! Что мыслит она о «всеобщем Творце», о человеческом «гение», не могущем до сего времени предохранить от разложения здоровое человеческое тело.
Жить и гнить, гнить и жить!..
Идёт парочка - молодожены.
Останавливаются около фигурки, брезгливо смотрят.
Сердобольно говорит супруга:
- Коля, поищи мелочь.
Супруг ищет, но мелочи нет. Не полтинники же бросать! Отходят. Спрашивает супруга:
- Кто это?..
- Вероятно прокажённая.
Фигурка молчит. не возражает.
Тонко-тонко звенят мухи.
III
Этот примостился около базара. Молодой, краснощёкий, странно маленький - вместо ног у него «обрубки», он сидит, поджав эти обрубки под себя. Перед ним засаленная фуражка для даяний, но дают немного: слишком краснощёк он, слишком лукавы быстрые глаза. а пункт очень удобный - на базар народ мимо валит и с базара. Недалеко восточный человек торгует сластями. Безногий прищуривается на лакомства, потом чешет затылок:
- Дорого!..
Чтобы не подвергать себя искушению, демонстративно поворачивается в другую сторону.
Около него задерживается деревенская баба. Удивлённо смотрит на обрубки, всплескивает руками и спрашивает:
- И где это тебе, болезный, отхватило?..
- На фабрике.
- Ах, Ироды, Ироды. Накось, милый.
Баба лезет за пазуху, достаёт оттуда кусок сахару, ломоть хлеба.
- Спасибо.
Безногий прячет сахар в карман и начинает уплетать хлеб. Баба жалостливо смотрит на него, потом идёт к базару, оглядываясь.
К безногому подходит такой же розовощёкий паренёк, повидимому приятель, хлопает его дружески по плечу и говорит:
- Много надавали?..
Калека начинает подсчитывать даяния - тридцать шесть копеек.
- Мало!.. А я вечером в цирк иду!
- Н-ну?
- Ей Богу!
- И музыка будет?
- Обязательно.
Безногий задумывается, смотрит на «обрубки», - куда пойдёшь с такими! Просительно говорит:
- А ты потом расскажешь мне, какое представление было?
- Расскажу непременно. Ну до свиданья!
Безногий провожает его глазами, ерзает на «обрубках». Взгляд его опять падает на сласти восточного человека, и опять он демонстративно отворачивается в сторону.
А вечером придёт мать и увезёт его на тележке домой. А завтра здесь опять будет ждать даяний и прихода своего друга с рассказами о цирке.
А. Симбирский
ЛИТЕРАТУРА
1. Львов-Рогачевский В. Александр Ширяевец (А.В. Абрамов). 1887-1924 гг. // Ширяевец Александр. Волжские песни. Стихотворения.
М., 1928.
2. Семёновский Д.Н. Есенин // С.А. Есенин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1986. Т. 1.
3. Орлицкий Ю. О прозе Александра Ширяевца // Голос земли Самарской: Литературно-публицистический сборник. Куйбышев, 1990.
4. Ширяевец Александр. Песня о Волге. Стихи, поэмы. Куйбышев, 1980.
5. Тартаковский П. Свет вечерний шафранного края. (Средняя Азия в жизни и творчестве Есенина). Ташкент, 1981.
