CC BY
17
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 82-3
Е. А. Ермолин
Проза духовного опыта как актуальный творческий эксперимент: трилогия Юрия Малецкого
Бесконечно рефлексивный, интеллигентски раздвоенный, по видимости, метущийся и колеблющийся современный русский прозаик Юрий Малецкий на редкость последовательно и целеустремленно выращивает вечное из бытового и повседневного. Юрий Малецкий-автор апеллирует к ортодоксальным смыслам и обновляет настоящий, строгий и темный огонь веры, сопряженной с грехом, избывающей остро пережитый грех. В его постепенно сложившейся лирико-драматической трилогии «Любью», «Физиология духа» и «Конец иглы» мы имеем концентрат неповседневного опыта, оригинальное свидетельство о современном человеке, реализацию смысложизненной коллизии в традиции Достоевского и Толстого. В прозе Малецкого представлены опыты о современном человеке с его верой и его безверием, на границе бытия и смерти, в напряженном диалоге с Богом и с другим человеком, с нерешенной проблемой одиночества, с надрывно-упорным поиском любви как неизбежно-мучительного средоточия существования - и с опытом неудачи как центральным опытом человеческой жизни в этом падшем мире.
Ключевые слова: проза духовного опыта, аналитический эксперимент, трансформация модернистских приемов.
LITERARY CRITICISM
E. A. Ermolin
Prose of spiritual experience as an important creative experiment: trilogy by Yuri Maletsky
Infinitely reflective, intellectually ambivalent, restless and hesitant contemporary Russian novelist Yuri Maletsky depicts eternal in trivial everyday matters. Yuri Maletsky appeals to the orthodox sense and vitalizes genuine, severe and dark fire of faith. In his lyrical and dramatic trilogy we find concentrated non-everyday experience, original information of contemporary Man, realization of the meaning-of-life collision - all in Dostoyevsky and Tolstoy's tradition. Maletsky's prose presents contemplation of a modern man with his belief and unbelief, between life and death, in a tense dialogue with God and another man, with an unsolved problem of loneliness, in dramatic and determined search of love, and with experience of failure as the major human experience in this corrupt world.
Key words: prose of spiritual experience, analytical experiment, transformation of modernist techniques.
Один из доминантных мотивов современной русской прозы религиозного горизонта - выживание человека в потемках жизни: истории о стоических героях наших дней, опыты сопротивления эпохе, поиск достойной жизни. Речь не идет (не всегда идет) буквально о суде над современностью. Рельеф отношений сиюминутно-
го и вечного в прозе этого направления гораздо более сложный. Но присутствие вечности дает ту перспективу, которая углубляет план повествования.
Яркий и крупный русский писатель современности, который идет этим путем, - прозаик Юрий Малецкий. Этот автор апеллирует к орто-
© Ермолин Е. А., 2015
доксальным смыслам и обновляет настоящий, строгий и темный огонь веры, сопряженной с грехом, избывающей остро пережитый грех. В его лучших вещах - постепенно сложившейся лирико-драматической трилогии «Любью», «Физиология духа» и «Конец иглы» - мы имеем неразбавленный беллетристическими приправами концентрат неповседневного опыта, оригинальное свидетельство о современном человеке, реализацию смысложизненной коллизии - в традиции Достоевского и Толстого. В этой прозе Ма-лецкого представлены опыты о современном человеке с его верой и его безверием, на границе бытия и смерти, в напряженном диалоге с Богом и с другим человеком, с нерешенной проблемой одиночества, с надрывно-упорным поиском любви как неизбежно-мучительного средоточия существования - и с опытом неудачи как центральным опытом человеческой жизни в этом падшем мире. О ней интересно размышлять, и после написанных и уже опубликованных журнальных рецензий [2, 3] не пропадает желание свести наблюдения и выводы воедино.
Герой Юрия Малецкого в первых двух частях трилогии - самый разорванный и нецельный человек сегодняшнего дня. Перед нами крайне редкая в современной прозе попытка в формате художественной исповеди отразить строй души современного христианина, православного интеллигента, одновременно человека культуры и человека веры в момент, когда рухнули, почти повсеместно ушли в небытие традиции бытового благочестия, и все на свете, кажется, омертвело, выродилось, потеряло живую и конкретную связь с вечным источником бытия. Человек за стенами храма вынужден сам, на свой страх и риск искать и находить дорогу к Богу на нехоженых путях. Конечно, вся святоотеческая традиция дана ему в помощь, но это именно тот урок, который еще нужно применить к реалиям происходящей здесь и теперь жизни.
Герой вместил в себя весь актуальный культурный опыт и, вместе с тем, старается жить по-христиански. Причем цель его - не просто механически соединить накопления культурного опыта с вечными заповедями, не отбросить первое ради второго, но добиться какой-то новой цельности, такого духовного и душевного единства, в котором бы гармонически соединились вечное и актуальное.
Усилия героя далеко не всегда венчаются успехом, а чаще он вообще застает себя распластанным на плоскости греха. Он и судит себя, и
ищет оправданий, и находит их, и снова, на новом витке рефлексивной спирали, раскаивается и скорбит о собственном несовершенстве, собственном недостоинстве.
Время героев Малецкого в «Любью» и «Физиологии духа» - это возраст зрелости, совершеннолетнее время. Персонажи представляют современный зрелый тип рефлексивного, требовательного, взыскательного и взыскующего сознания, навсегда выведенного из равновесия, из шор-пут патриархальной традиции.
В повести «Любью» Малецкий завязывает тугой, трудный узел застарелого семейного конфликта. В самом названии повести, этом странном неологизме «любью», прячется не только внятное «люблю», но еще и - «убью». В отношениях мужа и жены, двух самых близких друг к другу людей, открывается бездна взаимного неприятия, непонимания, и построить мост любви через эту пропасть отчуждения и одиночества, кажется, почти невозможно.
«Физиология духа» - также роман о любви. О встрече, о мужчине и женщине, о браке. О невозможности любви. О равно мучительных неизбежности и невозможности. И еще, где-то в сухом остатке, об одиночестве. Счастья на планете Малецкого ни у кого нет и не будет. Любовь возможна через невозможность. Параллельные кривые не сливаются, но перекрещиваются. Гармония не приживается в нашем падшем мире.
Писатель уверенно использует и трансформирует для решения своих задач приемы актуальной прозы. Более того, оказывается, что эти приемы как раз и адекватны его гнозису. И, вероятно, именно это определило архитектонику повести «Любью», в которой сплетаются внутренняя и звучащая речь, фрагменты сочинений героя и церковных старославянизмов. Поначалу это может показаться штукарством в модном еще недавно (да и теперь популярном) стиле. В самой внутренней речи героя, этом сплошном потоке сознания, смешиваются в причудливой амальгаме цитаты из самых разных контекстов. Можно сказать, она насквозь цитатна, сплошь центонна.
Автор делает попытку объясниться, признаваясь (устами героя) в том, что сегодня почти невозможно говорить о вещах и понятиях прямо, на полном серьезе, настолько искажены, загрязнены, затерты, засалены и опошлены все слова. Приходится искать обходной путь, добиваясь искренности более сложными средствами.
«Физиология духа» - роман в письмах, разложенный на несколько голосов, поочередно ис-
поведующихся или рассуждающих о своем-чужом жизненном опыте. Задыхаясь, воодушевляясь, трепыхаясь. Все внимание автора сосредоточено на этом аналитическом многоугольнике, включившем в себя мужчину и женщину, взрослого сына этого мужчины и двух психоаналитиков (тоже давно связанных между собой мужчину и женщину).
Это роман-исследование, роман-докторская диссертация о ресурсах и возможностях любви, о ее изнурительно-мучительной реальности и пара-доксии. Сгущенная, отжатая, сконцентрированная проза. Одна логика накладывается на другую, закипает спор, а в итоге, выговоренные с последней прямотой, выраженные до конца позиции не уничтожают друг друга, но создают в читательском сознании диалогическое пространство.
Отсутствие всеведущего автора при наличии нескольких равноправных персонажей, наделенных правом голоса и личным пониманием происходящего, в данном случае не ведет к простой фиксации условности и относительности любого и всякого опыта. Возникает некий полисмысл, нечуждый некоторой амбивалентности, но отнюдь не релятивный.
Автор исходит, очевидно, из того, что один человек - будь он хоть ума палата - не в состоянии постичь все тайны и загадки человеческого бытия. Отдельные суждения и позиции - как рифмы. Они, однако, не складываются в строгий порядок в жизни. Даже двое - ну никак не рифмуются, тем более не совпадают, как две платоновские половинки. Внятно построенная строфа возникает разве только в художественном пространстве. И больше того: личностный опыт принципиально не свести в универсальную бытийную формулу на плоскости здешнего бытия. Для этого нужен выход в иную реальность или взгляд оттуда.
Собственно, на это намекает автор. Смысловой итог его романа близок к отточию. Полная правда не дана никому. Что-то даже химерическое есть в голове и у самых отъявленных носителей здравого смысла и глубоких мыслей. Оказывается, например, что один из героев придумал для себя коллизию своей жизни.
Метод Малецкого - аналитический эксперимент. Это последовательный, бескомпромиссный аналитик. Он бесконечно дробит и разделяет, усложняет и дифференцирует, идет снаружи внутрь, ничего в жизни не оставляя простым и целым. В этой прозе нет ни быта, ни социума. Глаз практически не задействован. Отсутствует
самодостаточная плоть мироздания. Почти нет событийной эмпирики. Иной раз уже даже отсутствует живая спонтанная речь; она заменяется письменным отчетом персонажа. Нет вообще ничего наружно-вещественного, материализующего жизнь духа.
Писатель жертвует деталями предметного мира, социальности, внешней оболочкой существования, извлекая из хаоса жизни и фокусируя внутренний мир и опыт, бытие один на один с главными собеседниками или в кромешном одиночестве. Автор осознанно пренебрегает деталями наглядно-предметного мира, панорамированием социальности. Его совсем не занимает внешняя оболочка реальности. Все это отдано им кинематографу и телевидению. Литература решает у него только ту задачу, которую помимо нее не может решить никто: душеведение, анамнез и диагностика душевных болезней.
Герои Малецкого принадлежат к той не весьма распространенной сегодня разновидности человеческого рода, которая отличается способностью не только много пережить, но очень подробно осознать пережитое, а затем и очень полно выразить свой личностный опыт. В нем, в этом опыте, есть нечто сугубо индивидуальное. Но есть, что немаловажно, и нечто универсальное, записанное на скрижалях. (Не зря же один из его романов назван с претензией, как философский трактат, - «Физиология духа».)
Малецкий извлекает из хаоса жизни и фокусирует только внутренний мир и опыт героя, именно жизнь души, бытие один на один с главными собеседниками или в кромешном одиночестве. И события, и вещи, чтобы получить право на присутствие в его прозе, должны пройти через душу персонажа. Мир у Малецкого сведен в фокус, герметично замкнут тем, что происходит у персонажей внутри, тем, чем живет душа, и в той степени, в какой душа сумела сказаться, проговориться, воплотиться в слове. Но степень эта очень высока.
Малецкий - философ потаенных душевных движений, глубоко внедрившийся в душу современного человека. И более того, писатель решается шагнуть в то пограничье, где мистически совершается встреча человека и Бога. Пожалуй, этот мистический вектор максимально силен в «Конце иглы».
Есть распространенное мнение, что всякий анализ разоблачителен. Постигать человека -означает его всячески развенчивать. Раскручивать, разоблачать, приводить к простым и поня-
тым инстинктам. Малецкий раскрывает своих героев со всей подноготной, хотя настигает их и не врасплох. Да они у него и сами расскажут о себе то, что иной предпочел бы утаить, а другой просто не осознает. Но эффект этой аналитической прозы вовсе не разоблачителен. Из знакомства с обстоятельствами и перипетиями сложного, противоречивого опыта, в которые ты волей-неволей вынужден вникнуть, вызревает впечатление человеческой значительности, возникает эмпатическая реакция сочувствия и соучастия. Причем поочередно к каждому новому повествователю-аналитику. Причем не упраздняя чувства симпатии к тем, с кем свел тебя автор прежде, пусть и насквозь они просвечены рентгеном.
Можно сказать и иначе. В прозе Малецкого преодолевается «изнутри» постмодернистская установка на упразднение личности в процессе безличного манипулирования культурными знаками. Малецкий показал, что цитатность цитатно-стью, игра игрой, но человек тоже остается человеком и способен стремиться к цельности и сознавать себя личностью независимо от капризов культурного климата. Хаос разрозненных, осколочных смыслов обретает динамическое единство в тот момент, когда человек адресует себя Богу. И если статичной духовной цельности состояться не дано, то по крайней мере, есть возможность сохранить и удержать себя от распада на культурные условности, состояться в высшем смысле, пусть даже с тяжестью греха и вины на душе.
В «Конце иглы» предмет художественной рефлексии Малецкого не просто проблематичен -он, если вдуматься, невероятен, парадоксален. Писатель попробовал рассказать о смерти, передав ее опыт изнутри сознания умирающего персонажа, интимный опыт умирания, предсмертья и перехода... из точки А в точку Б. Этот заряд художественной воли формирует пространство повествования именно так, чтобы максимально эффективно столкнуть и героев, и читателей с этим неопровержимым фактом человеческого бытия и от бормочущей эмпирики, от быта, из житейщины вести их (и нас) к формулированию экзистенциального, смысложизненного вопроса.
Причем в качестве главного героя Малецким представлен на сей раз человек, по всей видимости, лишенный связи с вечностью. Заложник посюсторонности. В повести «Любью» и в романе «Физиология духа» многое держалось как раз на постоянно нащупываемой героями этих книг нити такого диалога, на сверке себя с вечностью.
А тут иначе. Центральным героем в новом романе стал человек, живущий вне диалога с Богом.
Как может существовать не укорененная в вечности душа? Душа, оставившая Бога, богоот-реченная? Душа, оставленная Богом? Наверное, еще лет полтораста назад такой вопрос казался бы диким. Но минувший век, век радикальной бого-оставленности, сделал его самым важным, когда говоришь о человеке этой эпохи в его и ее сути.
Книга итога, финальная книга провального русского века. Так бы я определил «Конец иглы» в историческом ракурсе его содержания. Мифы вокруг советской эры множатся, но уже сейчас немногим дано понять этот конкретный синтез чуда, тайны и авторитета, этот кризис падшего духа, страстного и познавшего свою обреченность смерти, эту подмену веры ее хилиастиче-ским суррогатом, тот специфический сплав рационализма и мистики в анафемской душе советского человека, распятого между грубым бытом и тотальным идеологическим проектом, сброшенного на дно тартара.
Крайне актуальный пафос сегодняшнего момента - пафос катастрофической финальности -получает в этой прозе Малецкого радикально-экзистенциальное выражение.
Безбожная эпоха, по Малецкому, - это мир относительных и условных величин. В их кругу обитают его персонажи, в этом отношении вполне типичные для своего времени. Они просто забыли о Боге, даже если знали о Нем. Но однажды - шел в комнату, попал в другую - каждому из них предстоит в упор наткнуться на то, что в этом мире фикций и условностей видится единственным абсолютом: на смерть.
И оказывается, что встреча советского человека со смертью - критический апогей его существования. Момент надрыва и кризиса.
Читая «Конец иглы», вспоминаешь самые пронзительно-надрывные советские вещи «про это»: к примеру, «Смерть пионерки» и «ТБЦ» Эдуарда Багрицкого. Главная героиня Малецко-го, зубной врач Галя Атливанникова, - это на какой-то процент вот такая пионерка, только сильно постаревшая и вообще напрочь лишенная, конечно, патетической одержимости. Она -скорее конформистка, согласившаяся с идеологическими догмами советской эпохи, принявшая их как факт веры и даже отстаивающая их в идейных спорах со своим другом-скептиком Марком. Это вполне искреннее приспособленчество, привычное и уютное согласие на протяжении десятилетий формировало строй ее созна-
ния, позволяя чувствовать себя комфортно - своей в том мире, который ее окружал, вопреки не самому стандартному происхождению и не самой удачной национальности. Да и разрыв между идеалом и реальностью можно было не игнорировать, а мотивировать в духе расхожей догмы, что тоже примиряло с расхожими ужасом и бредом. Собственно, именно таким и был, пожалуй, самый распространенный, «средний» тип советского человека. Рядовая гайка в самом приблизительном восприятии личности героя.
Впрочем, социальная типизация интересует Малецкого далеко не в первую очередь. Мы имеем у него обобщение несколько иного свойства. Вспомним об антропологической метафорике К. Г. Юнга: если есть на изнанке души архетипы, то есть и их воплощения, реализации. Разумеется, мало оснований грубо навязывать Юрию Малец-кому прямую, как штык, апелляцию к универсалиям культуры. Но крупность его заявки самопроизвольно выводит именно к такого рода аналогиям. В Гале угадывается, по архетипической логике, сама Россия с ее безначальной женственностью, опознанной так сильно в начале ХХ в. Блоком, Бердяевым и Розановым, - смиренно-покорной, ласково-нежной и - непредсказуемой.
Маленький человек гиблых советских времен у Малецкого - это и человек глобальной безрелигиозной эпохи вообще. Писателя, кажется, интересует не исключительно советская конкретика и даже вообще не столько она, сколько общая логика и парадоксия существования без веры -в финальный момент этого самого существования. Абсолютизм смерти упраздняет не сугубо советский опыт. Он упраздняет любой сугубо посюсторонний опыт человека - и именно в меру его сугубой посюсторонности. Замечательно последовательно, аккумулируя средства притчи и совмещая в судьбе героини предельно конкретное и предельно общее, наш автор анализирует ресурс разнообразной аргументации, призванной обеспечить надежным оправданием жизнь, сосредоточенную в пределах здешнего бытия.
В глубокой старости однажды ночью происходит мистическое событие - героиню навещает смерть. Так она это поняла. Пришла, побродила и отошла. И фетиши эпохи бледнеют и вянут только от одного студено-мрачного веяния внезапной гостьи. Старуха Галя копает, как крот, пытаясь для себя понять, зачем же она жила -перед лицом утрат и одиночества, в канун небытия. И оправданий у нее в итоге не находится. Однако по ходу своих мыслечувств она - с гимна-
зических времен атеистка - самопально открывает вдруг для себя наличие некой одушевленной силы; Силы, которая играет человеком как слепым кутенком и, наигравшись, отправляет его в помойное ведро. Вот здесь и начинается, здесь и происходит центральное событие в ее жизни, ее духовном опыте. Она, эта закисшая в своей квартире провинциальная дура, эта проржавевшая гайка великой спайки, вдруг открывает в себе ресурс бунта. Всем остатком своего скудельного существования Галя восстает на неправедную, в ее понимании, Силу, обрекающую человека сначала на страдание, а потом на небытие.
По сути, героиня, сама это не сразу поняв и оценив, восстает на Бога. Ее новый опыт - классический опыт богоборчества. И встречается она впервые именно с Богом. Смерть - только псевдоним. Героиня обманулась, ошибкой узнав в Боге дьявола. Но она не обманулась в мотивах, в содержании предъявляемого счета. Духовный сдвиг в том и состоит, что, восстав на Бога, героиня наконец хоть в чем-то обретает незыблемо прочную позицию. За жизнь против небытия, за добро против зла, за сострадание и милосердие. Идеологическая хмарь отступает. Восстание оказывается вариантом личной молитвы, способом веры.
Малецкий создает в финале этой своей прозы ряд ярких сцен. И вместе с тем что-то из важного и главного он сознательно оставляет недоговоренным, не переступая грань Тайны и не присваивая себе прав на суд и милость.
Героиня прощена. Думается, что прощена. Почему? Может быть, потому, что, преодолев свое ничтожество, восстала. Может быть, в этом раскрылась та мера и степень веры, которых хватило для спасения. Может быть, Бог прощает всех... Малецкий не прибегает к фальшивому домыслу. (Не случайно же роман назван «неоконченной повестью».). Но он умеет дать словесный образ события с такой убедительно-победительной силой, которая говорит как будто уже сама за себя.
Оценивая то, что случилось в романе, можно предположить, что богословская интуиция автора фокусирует благодатность смерти. Малецкий запечатлевает ужасное содрогание естества, производимое в момент отхода. Но тотально страшна смерть у него только для усеченного сознания. Когда же это сознание раскрывается вечности, приходит иное знание. О нем нельзя сказать, но можно передать его наличие как факт. Грядет спасение. Очевидно, таково содержание веры, которая греет автора и которой он обогревает
героиню. В серых потемках, на закате заплесневевшей жизни, во мраке сущем, в одичалых ландшафтах души прорывает мутную пелену существования этот луч незакатного солнца, этот дар веры.
Суммируя, отметим: бесконечно рефлексивный, интеллигентски раздвоенный, по видимости метущийся и колеблющийся Юрий Малецкий на редкость последовательно и целеустремленно выращивает вечное из бытового и повседневного.
Библиографический список
1. Ермолин, Е. Триумф искусства над жизнью [Текст] / Е. Ермолин // Континент. - 2007. - № 2 (132).
2. Ермолин, Е. Взыскание погибших [Текст] / Е. Ермолин // Новый мир. - 2007. - № 9.
3. Ермолин, Е. Где ваша улыбка?.. [Текст] / Е. Ермолин // Новый мир. - 2003. - № 8.
4. Кублановский, Ю. «Любью» - повесть, полная смысла [Текст] / Ю. Кублановский // Новый мир. - 1997. - № 2.
5. Малецкий, Ю. Конец иглы. Неоконченная повесть [Текст] / Ю. Малецкий // Зарубежные записки. Журнал русской литературы. (Германия, Дортмунд). - 2006. - Книга седьмая (III).
6. Малецкий, Ю. Любью. Повесть [Текст] / Ю. Малецкий // Континент. - 1996. - № 3 (88).
7. Малецкий, Ю. Физиология духа. Роман в письмах [Текст] / Ю. Малецкий // Континент. -2002. - № 3 (113).
Bibliograficheskij spisok (in Russ)
1. Ermolin, E. Triumf iskusstva nad zhizn'ju [Tekst] / E. Ermolin // Kontinent. - 2007. - № 2 (132).
2. Ermolin, E. Vzyskanie pogibshih [Tekst] / E. Ermolin // Novyj mir. - 2007. - № 9.
3. Ermolin, E. Gde vasha ulybka?.. [Tekst] / E. Ermolin // Novyj mir. - 2003. - № 8.
4. Kublanovskij, Ju. «Ljub'ju» - povest', polnaja smysla [Tekst] / Ju. Kublanovskij // Novyj mir. -1997. - № 2.
5. Maleckij, Ju. Konec igly. Neokonchennaja povest' [Tekst] / Ju. Maleckij // Zarubezhnye zapiski. Zhurnal russkoj literatury. (Germanija, Dortmund). -2006. - Kniga sed'maja (III).
6. Maleckij, Ju. Ljub'ju. Povest' [Tekst] / Ju. Maleckij // Kontinent. - 1996. - № 3 (88).
7. Maleckij, Ju. Fiziologija duha. Roman v pis'mah [Tekst] / Ju. Maleckij // Kontinent. - 2002. -№ 3 (113).
Дата поступления статьи в редакцию: 18.08.2015 Дата принятия статьи к печати: 12.11.2015
