CC BY
8
УДК 329
М.С. КАЛЬНЕЙ
ПРОТИВОРЕЧИЯ ВЫБОРА СОЦИАЛЬНОГО ИДЕАЛА КАК БАЗЫ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ
ПРОЦЕССОВ
Подвергаются анализу противоречия демократического процесса. Рассматриваются проблемы поиска базы для диалога различных социальных групп в условиях демократии. В качестве такой основы чаще всего выступает проект постиндустриального общества. При этом содержательная близость основных черт постиндустриальной цивилизации классическим утопическим концепциям указывает на опасность утопизации социального идеала. В свою очередь, утопический социальный идеал как мировоззренческая основа общества содержит в себе риск превращения демократических институтов в формальные структуры.
Ключевые слова: демократия, постиндустриальное общество, рационализм, противоречия, модель.
The article about contradictions of democratic process. Author analyses the problem of base for different social groups' dialogue at democracy state. Usually such a base is post-industrial project. In this connection substantive closeness basic post-industrial civilization features to classic utopias indicates the risk of social ideal utopization. In return, utopian social ideal as a world out-look base contains the risk of transformation democratic institutes into formal structures. Keywords: democracy, post-industrial society, rationalism, contradictions, model.
Одной из наиболее актуальных проблем российского общества является проблема сохранения демократических ценностей как основы цивилизационного выбора. Кризисные моменты, пережитые страной за последние десятилетия, зачастую вызывают пессимистическую оценку возможности укоренения демократических ценностей в российском обществе. В отечественной политологии распространено мнение, что российский менталитет более склонен к «культуре подчинения», «подданническому типу политического поведения» [13, с. 63; 14, с. 19]. Следовательно, установление институтов демократии при существующей политической культуре создаст феномен, который А. А. Зиновьев опре-
© Кальней М.С., 2018
деляет как «колониальную демократию», возникающую не как результат естественной эволюции данного общества, а как искусственное создание институтов демократии [3, с. 450-451]. Вследствие этого закономерным представляется возрастающее разочарование социума в идее глобального информационного общества: «В XXI веке идеологию либеральную теснит идеология государственная. А идеологию интернационализма -идеология патриотизма и национализм» [12, с. 25].
Тем не менее следует рассмотреть те противоречия в понимании демократических ценностей, которые несводимы к одному только представлению о противоречии их сущности коренным ценностям российского менталитета. Традиционно признаками демократии
считаются избираемость и сменяемость власти, многопартийность, отсутствие ограничений на деятельность оппозиционных организаций, которые неразрывно связаны с либеральной идеологией. Эта связь обосновывалась тем, что одной из существенных ценностей либерализма является право индивида на свободный выбор.
Если традиционно признаком демократии считалась власть большинства (демократический централизм), то в настоящее время распространена точка зрения, согласно которой демократический централизм содержит в себе опасность вырождения в диктатуру, тогда как подлинная демократия предполагает учет мнения меньшинства. Тем не менее такой подход не снимает проблему консенсуса как необходимой основы для комбинаторики индивидуальных желаний. Одним из способов решения данного противоречия считается идея толерантности как равного сосуществования различных систем ценностей, образов жизни и индивидуальных свобод. Как отмечает русский философ И.А. Ильин, «государство есть механическое равновесие частных (личных и партийных) вожделений; государство строится как компромисс центробежных сил, как лицедейство политических актеров» [4, с. 158].
Примечательна точка зрения на нормативные модели демократии немецкого философа Ю. Хабермаса. В либеральной модели имеет место разделение государства как аппарата публичного управления и общества как системы структурированного рыночным хозяйством сообщения и общественного труда частных лиц. Демократический процесс в этой системе выполняет задачи программирования государства в целях общества [19, с. 381-382].
Республиканская модель, по мнению мыслителя, дополняет административную власть как иерархически регулятивную инстанцию и субъективные интересы как децентрализованную регулятивную инстанцию коммуникативной средой, в которой естественно возникшие солидарные общности граждан осознают свою взаимообусловленность и сознательно развивают существующие между ними отношения взаимного признания. Политическая коммуникация здесь не поглощается государственным аппаратом и не уподобляется рыночной структуре. Демократический процесс формирует коммуникативную власть на основе общественного мнения и политической воли. Преимуществом республиканской модели автор считает то, что она, в отличие от либеральной, не сводит коллективные цели к «сделке» частных интересов. Недостатком же оказывается этическое сужение политического дискурса, в котором демократический процесс ставится в зависимость от ориентации граждан на достижение общего блага [19, с. 382-383, 389-390].
В качестве решения этой проблемы Ю. Хабермас предлагает третью модель нормативной демократии, основанную на условиях коммуникации. В его понимании совместная воля должна вырабатываться с учетом многообразия форм коммуникации, включающих в себя не только этическое самосогласие, но и уравновешивание частных интересов, целерациональный выбор средств, моральное обоснование и проверка на юридическую связность избранных действий [19, с. 391-392].
Преимущества этой модели немецкий философ связывает с оптимальным, по его мнению, соотношением между тремя ресурсами интеграции и распределения в современном обществе: экономиче-
ским, административным и социально-интегративным. В коммуникативной модели сохраняются границы не только между государством и обществом, как в либеральной модели, но и гражданское общество отличается от систем экономического действия и публичного администрирования. Вместе с тем три механизма социального регулирования в коммуникативной модели демократии взаимно дополняют и ограничивают друг друга. С одной стороны, гражданское общество ограничивает экономическую и административную власть. С другой стороны, ее развитию способствуют автономные образования общественности и институционализированные правовым государством процедуры формирования общественного мнения и политической воли [19, с. 396].
Тем не менее одним из ключевых является вопрос базы для интеграции. Как отмечал И.А. Ильин, «такое количественное понимание государства ставит его судьбу в зависимость от того, как и чем заполняется та содержательная пустота и то безлично-беспризорное качество, которые предоставляются людям формальною "свободою"» [4, с. 160].
Так, к примеру, Ф. Фукуяма отмечает, что «если люди неспособны утверждать, что некий конкретный образ жизни выше другого, они скатываются к утверждению самой жизни, то есть тела, его потребностей и страхов» [18, с. 457]. Иными словами, потребительские ценности становятся единственно возможной базой для консенсуса между желаниями отдельных индивидов и социальных групп. Таким образом, одним из противоречий развития западного общества считается то, что традиционную для него социальную дисциплину вытесняет возведенный в абсолют гедонизм и следующий из него моральный
релятивизм, так как «мораль требует различать лучшее и худшее, добро и зло, а это видимым образом нарушает демократический принцип толерантности» [18, с. 458].
Ввиду односторонности представлений о материальных потребностях как основной движущей силе поведения индивида необходимо принимать во внимание тот социальный идеал, следующие из него мировоззренческие и аксиологические ориентации, которые будут выбраны социумом.
В частности, обращает на себя внимание тот факт, что большинство прогнозов социального развития включают в себя такие содержательные признаки, как мессианство - восприятие США как наиболее развитой державы, способной влиять на все процессы всего мира, причем вопрос сохранения США ведущих позиций в мире «табуирован» и обсуждению не подлежит; технокра-тичность - априорное признание технологий определяющими по отношению к развитию общества; приверженность экономической модели мира, из которой следует представление об управляемом через рыночные инструменты развитии; глобализированность - вопрос о прекращении глобализации также относится к «табуированным»; отсутствие обсуждения катастроф.
Сходным образом исследовательские центры Евросоюза, как правило, выводят прогнозы будущего развития Объединенной Европы, основанной на наднациональных принципах, стоящих выше государственных, зачастую противоречащих традиционно понимаемым национальным интересам и развитию национальной экономики [9, с. 37-54].
В свою очередь, постиндустриальное общество рассматривается как включающее в себя государственный и частный
сектора, т.е. объединяющее признаки и капитализма, и социализма. При этом такое многообразие секторов экономики возможно только при наличии демократии как политической системы [12, с. 3]. Таким образом, в последние десятилетия в массовом сознании доминировали представления о безальтернативности глобального технологически развитого общества, основанного на рыночной экономике и политической демократии. При этом, однако, обращает на себя внимание содержательная близость ряда сущностных признаков концепции постиндустриализма типичным признакам утопии.
Одним из главных признаков постиндустриального общества считается доминирование «постматериалистических потребностей» [5, с. 13]. Аналогичной точки зрения придерживается российский политический деятель Г.Х. Попов, выделяя следующие признаки разумно выстроенного постиндустриального общества «1) разумное общество - это общество регламентированного, минимизированного потребления; 2) главной потребностью разумного общества становится развитие Интеллекта» [12, с. 29]. При этом нельзя не обратить внимание на то, что приоритет духовных потребностей над материальными - неотъемлемая черта большинства классических утопий. В трактате Платона «Государство» говорится: «А насчет золота и серебра надо сказать им, что божественное золото - то, что от богов, - они всегда имеют в своей душе, так что ничуть не нуждаются в золоте человеческом, да и нечестиво было бы, обладая тем золотом, осквернять его примесью золота смертного: у них оно должно быть чистым, не то что ходячая монета, которую часто нечестиво подделывают» [10, с. 416-417].
Сходным образом в «Утопии» Т. Мора утверждается приоритет духовных удовольствий над физическими [2, с. 91-92]. В «Городе Солнца» Т. Кампанеллы говорится: «Распределение всего находится в руках должностных лиц; но так как знания, почести и наслаждения являются общим достоянием, никто не может ничего себе присвоить» [2, с. 142].
Не менее показательны представления о том, что «постиндустриальный мир входит в XXI в. вполне автономным социальным образованием, контролирующим мировое производство технологий и сложных высокотехнологичных товаров, вполне обеспечивающим себя промышленной и сельскохозяйственной продукцией, относительно независимым от поставок энергоносителей и сырья, а также самодостаточным с точки зрения торговли и инвестиций. Вполне понятно, что подобное положение вещей крайне опасно для остальных стран и народов, в значительной мере зависящих сегодня от постиндустриального мира: сбыт их продукции осуществляется главным образом на рынки развитых стран. Поэтому автономность постиндустриальных обществ, порожденная в конечном счете технологической революцией конца XX в., проявляется сегодня в виде замкнутости постиндустриального мира перед лицом всех других стран и народов» [6, с. 99]. Прежде всего обращает на себя внимание содержательное сходство этих представлений с такими типичными признаками утопии, как пространственная изолированность и автаркия.
Помимо этого, обращают на себя внимание представления о том, что «цивилизация Разума делает главным не автоматизм рынка, а организованность, организацию» [12, с. 29]. Показательно,
что наиболее характерной чертой утопических проектов является противопоставление стихийности социально-экономических процессов организации на принципах разума. В утопическом сознании, по мнению Е.Л. Чертковой, совершенное общество представляется продуктом человеческого разума и воли. Это, в свою очередь, служит еще одним параметром противопоставления идеального общества существующему обществу, возникшему в результате стихийного взаимодействия разнообразных сил. В утопии происходит отождествление принципов разума с представлениями о социальной справедливости и с исторической необходимостью. Справедливым представляется и утверждение Чертковой о тотальной рационализации утопии как о следствии представлений о полной рациональности (по крайней мере, осуществимости полной рационализации) человеческого сознания. Именно отсюда следует такое качество утопии, как ло-гоцентризм [20, с. 169].
Кроме того, неотъемлемой чертой утопических проектов изначально были представления о передаче власти в руки элиты, наиболее достойной этой власти. Платон одним из первых сформулировал представления о необходимости перехода власти в руки интеллектуальной и духовной элиты: «А судья, друг мой, правит над душами. Нельзя, чтобы она у него с юных лет воспитывалась среди порочных душ, общалась с ними, прошла бы через всяческие несправедливости и сама поступала так, - и все это для того, чтобы по собственному опыту заключать о чужих поступках, как о чужих болезнях заключают по своим. Напротив, душа должна смолоду стать невинной и не причастной к дурным нравам, если ей предстоит безупречно и здраво вершить правосудие» [10, с. 409].
Столь же известны и представления Т. Мора и Т. Кампанеллы о передаче власти наиболее просвещенным гражданам, так как это наилучшим способом препятствует установлению тирании [2, с. 65, 145]. Представления об интеллектуальной элите постиндустриального общества сходны с образцами классических утопий. «Сегодня не общество, не социальные отношения делают человека представителем господствующего класса, и не они дают ему власть над другими людьми; сам человек формирует себя как носителя качеств, делающих его представителем высшей социальной страты. Знания и информация являются наиболее демократичным источником власти, ибо все имеют к ним доступ, а монополия на них невозможна. Однако в то же время знания и информация являются и наименее демократичным фактором производства, так как доступ к ним отнюдь не означает обладания ими» [6, с. 106]. Г.Х. Попов утверждает: «Если главное - Интеллект, то неизбежным становится и Неравенство» [12, с. 29]. Не менее показательно утверждение о том, что «сейчас мы живем в эпоху экономического расцвета, предвещающего прекрасный новый день для креативного класса - и длинную, темную ночь для рабочего и обслуживающего классов» [17, с. 214].
Таким образом, в идее постиндустриального общества прослеживаются признаки восприятия его как идеала для группы избранных, из чего с неизбежностью следует антидемократизм. Э. Тоффлер обосновывает несоответствие демократии как власти большинства демассифицированному постиндустриальному обществу [15, с. 659-672]. В.Л. Иноземцев также отмечает, что вертикальная социальная мобильность будет ограничена фактом того,
что способности личности к получению и использованию знания,творческие способности личности не могут быть ни приобретены, ни утрачены в процессе жизни [6, с. 87-94]. С точки зрения Г.Х. Попова, «сложность проблем, их долгосрочный характер, непредсказуемость резко снижают эффективность традиционных демократических механизмов голосования большинством в поисках элиты» [12, с. 27]. Здесь обращает на себя внимание содержательное сходство с одной из первых классических утопий. Афинской демократии, основанной на мнении непросвещенного большинства, Платон противопоставлял власть философов, данную им на том основании, что они владеют истинным знанием вещей [8, с. 194-195, 206-207].
Заслуживают также интереса представления о той альтернативе, которая выдвигается для управления постиндустриальным обществом. К примеру, в работе Э. Тоффлера «Шок будущего» утверждается: «Ассамблеи социального будущего не должны, - а учитывая уровень быстротечности, и не могут - быть закрепленными постоянными институтами. Они могли бы принять форму специальных групп, создаваемых через регулярные промежутки времени с участием каждый раз разных представителей» [16, с. 521]. Некоторую аналогию с этим проектом представляет идея того, что пролетарская революция ведет «к постепенному созданию такого порядка, - порядка без кавычек, порядка, не похожего на наемное рабство, - такого порядка, когда все более упрощающиеся функции надсмотра и отчетности будут выполняться всеми по очереди, будут затем становиться привычкой и, наконец, отпадут, как особые функции особого слоя людей...» [7, с. 45].
Иными словами, здесь наблюдается проект замены традиционных демократических механизмов той или иной формой прямого волеизъявления народа. Вместе с тем, начиная с одной из исторически первых форм демократии, известен риск того, что волеизъявление народа будет фактически вытеснено навязыванием большинству воли агрессивного меньшинства: «когда во главе государства, где демократический строй и жажда свободы, доведется встать дурным виночерпиям, государство это сверх должного опьяняется победой в неразбавленном виде, а своих должностных лиц карает, если те недостаточно снисходительны и не предоставляют всем полной свободы, и обвиняет их в мерзком олигархическом уклоне» [11, с. 562].
Казалось бы, данный риск исходит из недостаточного интеллектуального развития масс, неразвитости технологий коммуникации. Следовательно, развитие коммуникационных технологий, возрастание качества образования позволят обеспечить демократическое управление с помощью прямого народного волеизъявления. Тем не менее институты массового образования и массовых коммуникаций не в меньшей мере оказываются инструментом манипуляции массовым сознанием. «Господствующие страты предприняли крупную образовательную кампанию (с использованием школьной системы и вооруженных сил), дабы уверить свои внутренние опасные классы в этом тождестве цели. Замысел состоял в том, чтобы убедить опасные классы вложить свои силы в современность технологии вместо того, чтобы громогласно требовать современности освобождения» [1, с. 133]. Иначе говоря, одной из целей массового образования было формирование требуемого элите мировоззрения. Другим столь же эф-
фективным инструментом выполнения данной задачи служат средства массовой коммуникации. В свою очередь, эти социальные институты могут выполнять функцию распространения в обществе утопического социального идеала.
Сопоставление основных содержательных признаков постиндустриального общества указывает на их сходство с основными чертами классических утопий. Исходя из этого, следует учесть
риск, связанный с тем, что основой для демократического диалога в современном обществе окажется проект идеального общества для группы избранных. Такая утопизация мировоззренческих и аксиологических основ общественного сознания содержит в себе опасность сохранения формальных демократических институтов при фактическом подчинении всех сфер общественной жизни реализации утопического идеала.
ЛИТЕРАТУРА
1. Валлерстайн И. После либерализма. М.: Едиториал УРСС, 2003. 256 с.
2. Зарубежная фантастическая проза прошлых веков. Социальные утопии. М.: Правда, 1989. 616 с.
3. Зиновьев А.А. Фактор понимания. М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. 528 с.
4. Ильин И.А. Собр. соч.: в 10 т. М.: Русская книга, 1993. Т. 2.496 с.
5. Иноземцев В.Л. Собственность в постиндустриальном обществе и исторической ретроспективе // Вопросы философии. 2000. № 12. С. 3-14.
6. Иноземцев В.Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. М.: Логос, 2000. 187 с.
7. Ленин В.И. Государство и революция // Полное собр. соч. Т. 33. М, 1974. 434 с.
8. Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А. Платон. Аристотель. М.: Молодая гвардия, 1993.383 с.
9. Переслегин С.Б. Новые карты будущего, или Анти-Рэнд. М.: АСТ: АСТ-Москва; СПб.: Terra Fantastica, 2009. 701 с.
10. Платон. Собр. соч.: в 3 т. М.: Мысль, 1994. Т. 3. 656 с.
11. Платон. Собр. соч.: в 3 т. М.: Мысль, 1994. Т. 4. 832 с.
12. Попов Г.Х. Ключевая задача России. М., 2015.32 с.
13. Растимешина Т.В. Культурное наследие в российской политике государственной памяти //Власть. 2012. № 10. С. 60-64.
14. Растимешина Т.В. Культурное наследие и подданническая политическая культура российского общества //Власть. 2012. № 2. С. 18-21.
15. Тоффлер Э. Третья волна. М.: АСТ, 2004. 781 с.
16. Тоффлер Э. Шок будущего. М.: АСТ, 2002. 557 с.
17. Флорида Р. Креативный класс. Люди, которые создают будущее. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2016.384 с.
18. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ; Ермак, 2005. 588 с.
19. Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб.: Наука, 2008. 417 с.
20. Черткова Е.Л. Специфика утопического сознания // Идеал, утопия и критическая рефлексия. М.: РОССПЭН, 1996. С. 136-156.
