CC BY
133
УДК 329
М.С. КАЛЬНЕЙ УТОПИЯ КАК ПРЕВРАЩЕННАЯ ФОРМА ИДЕОЛОГИИ
В статье проводится сравнительный анализ основных идеологий современности: социализма, консерватизма и либерализма. Рассматриваются их содержательные стороны и риск утопизации идеологии. Утопия рассматривается как превращённая, зачастую доведённая до абсурда форма идеологии.
Ключевые слова: утопия, идеология, социализм, консерватизм, либерализм, общество, государство.
The author performs a comparison analysis of main modern ideology types: socialism, conservatism, liberalism. The contents and the risks of making utopia out of these ideas is being reviewed.
Key words: utopia, ideology, socialism, conservatism, liberalism, society, state.
Одной из существенных сторон жизни современного общества является нарастание кризисных явлений, несводимых к одним только экономическим и геополитическим факторам. В основе многих проблемных ситуаций, складывающихся как в российском, так и в западноевропейском социуме, лежит проблема исторического выбора. В конце 1990-х годов считалось, что этот выбор окончательно сделан. Представлялось, что история окончательно доказала жизнеспособность рыночной экономики в сочетании с демократическим режимом и либеральной идеологией. Социализм считался идеологией, окончательно показавшей свою утопичность и вследствие этого неприемлемой.
Казалось бы, дополнением либеральной идеологии мог бы служить консерватизм, что изначально и было основой политического спектра в большинстве европейских государств. Однако основной методологический недостаток консерватизма состоит в более слабой, по сравнению с социализмом и либерализмом, выраженности социального идеала. Иными словами, утверждая отсутствие альтернатив существующему обществу, консерватизм тем самым лишает его импульса к дальнейшему развитию. Зачастую это выливалось в попытки сдерживания и противодействия необходимым изменениям.
© Кальней М.С., 2017
В результате 1990-е годы были периодом, когда глобальное «общество благосостояния», лишённое таких ограничивающих свободу личности конструктов, как государство, национально-религиозная традиция, семья, казалось общепринятым социальным идеалом, более того - проектом, который успешно осуществляется. Однако последние десятилетия отмечаются возрастанием в странах Евросоюза крайне правых политических течений, которые в начале своего существования рассматривались как маргинальные. Иначе говоря, в общественном сознании происходит отказ от неолиберального социального идеала в пользу консерватизма.
Также общеизвестно возрастание «евроскептицизма» в Евросоюзе, что можно считать одним из проявлений сомнений в неолиберальном социальном идеале как таковом. Всё это указывает на необходимость пересмотра и всестороннего анализа трёх основных идеологических направлений современности: либерализма, консерватизма и социализма. Особенную актуальность этот вопрос представляет для России в аспекте оценки существующих общемировых тенденций и проблемы исторического выбора для нашей страны.
В качестве одного из аспектов такого рассмотрения заслуживает интереса утопическая сторона данных учений. Одним из общепринятых признаков различия утопии и идеологии считается то, что утопия - проект идеального общества, тогда как идеология - обоснование справедливости общества реально существующего [10, с. 128]. Обращаясь к традиции утопического социализма, следует отметить, что «наука об обществе» Р. Оуэна - «это наука об истинных законах производства, о наилучшем способе распределения, наилучшем воспитании и совершенном управлении» [12, с. 90]. Вместе с тем, К. Манхейм показывал относительность понятия утопии и идеологии: идеология столь же неосуществима в практике, как и утопия, а утопия служит средством создания нового социального порядка [10, с. 129-130]. Эта относительность понятий даёт основания воспринимать утопию как превращённую форму той или иной идеологии. В этой связи следует рассмотреть три основные идеологии современности и их историческую судьбу.
Коммунизм принято рассматривать, как строй, при котором средства производства находятся в общей собственности и распределяются между индивидами в зависимости от потребностей. Общественный характер собственности должен устранить социальное и материальное неравенство, что сделает ненужным государство, товарно-денежные отношения и обеспечит всеобщее благосостояние. Хорошо известно, что попытка осуществления социалистического проекта практически сразу показала расхождения между замыслом и реальностью. При этом характерно было то, что критики различных направлений интерпретировали советский опыт как искажение социалистической идеи. Особого внимания заслуживает рассмотрение соотношения социалистического идеала с реальной практикой советского государства в отечественной философской мысли.
Философ русского зарубежья П.И. Новгородцев указывал, что развитие социалистической идеологии в Германии постепенно привело к вытеснению
утопической составляющей марксизма, требовавшей от своих сторонников немедленного разрыва всех связей с существующими национально-государственными традициями. Вместо этого в социалистической идеологии начало преобладать представление о постепенном совершенствовании существующих государственно-правовых и общественных форм [11, с. 331420]. Иными словами, произошла смена революционного радикализма реформизмом, в результате чего развилась менее утопичная форма социалистической идеи - социал-демократия, предполагающая сохранение частной собственности, товарно-денежных отношений, государства в сочетании с вмешательством государственных структур в экономическую деятельность с целью обеспечения всеобщего благосостояния. Эта идеология зачастую рассматривалась как наиболее адекватное реальности проявление социалистической идеи и противопоставлялась марксизму как радикальному плану общественных преобразований.
В работах Н.А. Бердяева, посвящённых анализу марксизма и его проявлений в практике (прежде всего - советской) указывается, что данная идеология предполагала освобождение личности от несправедливых форм общественных отношений и создание совершенного общества, дающего полную свободу личности. На практике же марксизм превратился в тоталитарную доктрину, подавляющую личность. Это превращение русский философ обосновывал как психологическими особенностями русской революционной интеллигенции, так и самой материалистической сутью марксизма, предполагающей подавление личности [1, с. 337-343, 368].
В свою очередь, в советской общественной мысли существующая командно-административная система рассматривалась как искажённая форма социализма, не соответствующая идеям К. Маркса. Как правило, это искажение связывалось с приходом к власти и деятельностью И.В. Сталина. Начиная с хрущёвской «оттепели», в общественном сознании существует устойчивое представление о сталинизме как искажении ленинского замысла преобразования общества [3, с. 59-65]. Таким образом, советская практика может рассматриваться как искажение учения К. Маркса связанное либо с неосуществимостью самих идей марксизма, либо с неправильным методом их осуществления.
Со своей стороны, А.А. Зиновьев показывает, что советский опыт не привёл к осуществлению таких содержательных сторон марксизма, как ликвидация частной собственности, государства, товарно-денежных отношений, социального и материального неравенства, достижение всеобщего изобилия [6, с. 382]. Реальный же коммунизм, по мнению советского философа, представлял собой такую систему общественной организации, при которой функционировала единая централизованная иерархичная система управления, которая организовывала всё трудоспособное население в стандартные деловые коллективы, взамен обеспечивая минимальные социальные блага [6, с. 383384].
Заслуживает внимания сопоставление сложившейся системы с традиционно существовавшей в нашей стране формой управления. Историк В.О. Ключевский отмечал, что Русское государство изначально складывалось на основах совместного владения княжеского рода всей территорией [8, с. 53]. Позднее одной из существенных особенностей российского государственного устройства стал акцент не столько на права, сколько на обязанности, распределённые между различными сословиями [8, с. 338]. Примечательно, что американский социолог Э. Тоффлер рассматривает социализм и капитализм как две разновидности индустриальной системы, в равной мере руководимые технократами-управленцами [19, с. 119-127].
Иначе говоря, советское государство на практике оказалось не реализацией идей К. Маркса, а индустриальной модификацией общества, находящегося в управлении коллективного собственника. Если в доиндустриальную эпоху в роли коллективного собственника выступал княжеский род, то в индустриальный период таким собственником стал государственный аппарат. Таким образом, советский опыт оказался не столько искажением социалистической идеи командно-административной системой, сколько одной из стадий исторического развития нашей страны с такими типичными признаками, как: государство в качестве единой организации, управляемое элитой как коллективным собственником, предоставляющее каждому обеспечение материальными благами взамен на выполнение обязанностей перед организацией. При этом традиционные идеи коллективизма, традиционализма и сильного государства были дополнены идеей социальной справедливости. Эту последнюю выражал в себе марксизм -официальная государственная идеология, причём идея социальной справедливости как таковая гармонично сочетается с традиционным для отечественного сознания коллективизмом. В то же время, традиционализм практически нивелировал характерное для марксизма отрицание государственности и национальной традиции.
Сама по себе организация общества как объекта коллективного управления не является отражением марксистской идеи коллективной собственности. Более того, создание системы привилегий в советском обществе показало иллюзорность представлений об устранении материального и социального неравенства. Трудность такого устранения отмечал и В.И. Ленин, указывая, что начальная стадия коммунизма ещё не позволит в полной мере осуществиться социальному равенству, так как «это еще не коммунизм, и это еще не устраняет «буржуазного права», которое неравным людям за неравное (фактически неравное) количество труда дает равное количество продукта» [9, с. 94].
При этом следует отличать понятие социальной справедливости от социального равенства. Это последнее предполагает обеспечение обществом равного, максимального для всех уровня потребления, тогда как социальную справедливость, скорее, возможно рассматривать как соблюдение баланса между общественной полезностью труда и вознаграждением за труд.
Либеральная идеология допускает построение подобной справедливости как результата баланса между спросом и предложением. Со своей стороны, традиционное для России представление об отношениях индивида и общества скорее предполагает социальную справедливость как баланс между вкладом индивида в деятельность системы и вознаграждением, даваемым индивиду системой. В то же время, предполагаемое в марксизме обеспечение «по потребности», независимо от контроля над выполнением трудовых функций, представляется утопией, доведённым до предельных форм пониманием социальной справедливости. Следовательно, историческая судьба социализма в России показала как его адаптацию к традиционным особенностям российского общества, так и расхождение с реальностью ряда существенных признаков марксистского общественного идеала.
Заслуживает внимания тот факт, что либеральные реформы в России во многом были связаны с тотальным отрицанием вышеперечисленных составляющих национальной модели управления. Смена власти в начале 2000-х сопровождалась также сменой политического курса в сторону традиционализма. «Вертикаль власти и управляемая демократия стали ответом на вызов политической нестабильности, противостояния элит и экономических кризисов 1990-х гг. Власть, утратившая, как отмечалось, связь с обществом и исчерпавшая кредит легитимности, пыталась вернуть и доверие граждан, и политическую стабильность посредством одного главного инструмента -усиления самой себя» [4, с. 140]. В свою очередь, в либеральной среде эти тенденции рассматриваются как нарастающая опасность насаждения национал-патриотизма, зачастую отождествляемого с фашизмом [16, с. 167, 188].
При этом основной акцент ставится на сходстве в практике двух тоталитарных режимов: СССР и нацистской Германии. Одним из первых на это сходство обратил внимание Ф. Хайек в работе «Дорога к рабству»: «Если двадцать лет назад многим казалось чуть ли не святотатством утверждение, что фашизм и коммунизм суть две разновидности тоталитаризма, создаваемого централизованным контролем всей экономической деятельности, то сегодня это почти общее место» [22, с. 15]. Затем в исследованиях фашизма начал делаться акцент на том, что единственным различием социализма в СССР и национал-социализма в Германии было различие в выделении той группы избранных, для которой реализуется социальный идеал. В одном случае группа избранных выделялась по классовому признаку, в другом - по расовому.
Примечательно, однако, то, что в либеральной среде угрозу «фашизации» российского общества связывают не столько с возвращением к централизованной экономике, сколько с возрастанием традиционализма в общественном сознании и геополитическом усилении государства. В последние же годы возрастание национального самосознания воспринимается как рост имперских амбиций, что в либеральном сознании отождествляется с фашизмом. Подобным же образом интерпретируется и рост влияния тех европейских партий, которые выдвигают традиционализм в качестве альтернативы мультикультурализму. Таким образом, если изначально фашизм и социализм отождествлялись как две разновидности тоталитаризма, то в настоящее время
происходит отождествление фашизма и консерватизма. В этой связи необходимо рассмотреть отличительные черты данных мировоззрений.
Общеизвестно, что фашизм как антитезу либерально-рыночному обществу выдвигал регулируемую государством экономику в сочетании с колониальной системой, где господствовали бы феодальные, если не рабовладельческие отношения. Главными характеристиками фашизма считаются приоритет государства и концепция нации как высшей реальности, основанной на общности крови. Отсюда следуют антидемократизм и мистический вождизм как альтернатива демократии. На практике это закономерно приводит к культу тоталитарного государства и социального насилия, а в межнациональных отношениях - к расизму, служащему основанием для порабощения «низших» народов и их геноцида.
Русский философ Н.А. Бердяев в работе «Судьба человека в современном мире», впервые опубликованной в 1934 году, выделил ряд различий между итальянским фашизмом и германским национал-социализмом. В отношении последнего (который, в силу своей исторической судьбы, и отождествляется с фашизмом) философ отмечал его связь с символом, мифом о расе как высшем существе и духовной ценности [2, с. 507]. При этом, в тот исторический момент Н.А. Бердяев выделял такие стороны фашизма, как критику формальной политической демократии, стремление к созданию реального, корпоративного представительства, преодолении борьбы партий, необходимости сильной власти для социального реформирования, противопоставление действиям, отраженным в фиктивной партийной и парламентской сфере прямых реальных действий, связанных с народной жизнью [2, с. 507-508].
Однако ключевая идея фашизма - идея расы - приводит, как отмечал Н.А. Бердяев, к замене духовно-персоналистического понимания человека натуралистически-зоологическим. Идеализация, превращение в своеобразную мистику зоологических инстинктов в сочетании с современной техникой ведет не к проявлению естественной жизни, а к возникновению плановой, дегуманизированной технической цивилизации, [2, с. 518] в которой первоначальная идея прямого народного представительства закономерно вытесняется созданием бюрократизированной системы тоталитарного контроля и уничтожения. Расизм, как основная идея фашизма, по мнению Н.А. Бердяева, «еще более грубая форма материализма, чем материализм экономический, ибо социальное принадлежит психическому миру и менее материалистично, чем биологическое, зоологическое» [2, с. 525]. Отсюда следует полное подавление свободы личности, усиленное тем, что, как указывал Н.А. Бердяев, национализм, расизм, лишенные государственной силы, остаются простым эмоциональным состоянием. Воля к могуществу, противопоставляемая воле к истине, ведет к пренебрежению культурой, которую Н.А. Бердяев считал одним из необходимых условий свободы личности [2, с. 527]. В этой связи фашизм определяется как реакционная утопия, ставящая целью возврат к доиндустриальным общественным отношениям (скорее - к искажённым представлениям об этих отношениях), а абсолютизация биологического позволяет выделять и возврат к доцивилизационному началу.
С точки зрения К. Манхейма, фашистское учение делает акцент на апофеозе непосредственного действия, вере в решающий акт, в значение инициативы руководящей элиты. Сущность политики, согласно данному учению, в том, чтобы действовать, понять веление момента. Решающую роль в истории, согласно фашизму, играют не массы, не идеи, не объективно действующие незаметно от наблюдателей силы, а утверждающие свою мощь элиты [10, с. 116]. По мнению К. Манхейма, «для подобного типа мышления и переживания характерно также представление, что история распадается на мгновенно сменяющиеся ситуации, причем решающими здесь являются два обстоятельства: во-первых, вдохновенный порыв выдающегося вождя передовых групп (элит); во-вторых, обладание единственно возможным знанием - знанием массовой психологии и техникой манипулирования ею» [10, с. 119]. Здесь выделяется такой характерный для утопии любого рода аспект, как признание за группой избранных по тому или иному признаку (религиозному, расовому, социальному) неподконтрольности большинству и права на глбоальные манипуляции в целях достижения социального идеала.
В работе «Конец истории и последний человек» Ф. Фукуяма отмечает, что в фашистском ультранационализме источником легитимности являлась раса или нация, в виде права «расы господ» на общемировое господство. Правом на власть считались сила и воля, превознесенные над рассудком и равенством. Это утверждение о расовом превосходстве немцев должно было быть доказано в военном конфликте со всеми прочими культурами. Внутренние противоречия фашизма Ф. Фукуяма сводит к ориентации на милитаризм, ведущей к неизбежному конфликту с международным сообществом [21, с. 49]. Иными словами, единственным недостатком считается неудачно выбранная практика реализации утопии.
Таким образом, идеология фашизма включает в себя этнонационализм, доведённый до расизма, культ государственности, милитаризм, антидемократизм. В свою очередь, сущностными характеристиками консерватизма являются признание приоритета коллектива над индивидом, восприятие сильного государства и национально-религиозной традиции как главных ценностей общества. Следует признать, что традиционализм, взятый в своей крайней форме, вырождается в этнонационализм, а сильное государство в своём предельном выражении неизбежно оказывается государством тоталитарным. Нет сомнений в том, что кризисные ситуации в обществе способны спровоцировать вырождение консерватизма как признания ценности коллективизма, иерархии, сильного государства и национальной традиции в этнонационализм. В фашизме можно было бы усмотреть крайнее, превращённое, доведённое до предела признание указанных ценностей, что и служит причиной возникающих в либеральном сознании фобий перед ростом национального самосознания в России.
При этом, однако, упускается из виду такая сущностная черта консерватизма, как ориентация не на преобразование, а на сохранение. С точки зрения К. Манхейма, консерватизм - это «господствующая, инстинктивная, а подчас и теоретически обоснованная ориентация на имманентные бытию
факторы» [10, с. 194]. Как отмечает К. Манхейм, «смысл и действительность, долженствование и бытие здесь не разделены, так как утопическое начало, "конкретизированная идея" полностью присутствует в этом мире» [10, с. 196]. В отношении ориентации на преобразования, «консервативное переживание погрузило дух, который раньше нисходил на нас и говорил в нас, в то, что уже существует, объективировало его, распространило его на все измерения и придало этим каждому событию имманентную внутреннюю ценность» [10, с. 198]. Иными словами, для консервативного мировоззрения основной целью является не глобальное преобразование общества, а решение текущих социальных проблем.
Таким образом, подобно тому, как социализм, в отличие от социал-демократии, является взятым в крайней форме идеалом социальной справедливости, фашизм является доведённым до крайних форм идеалом национальной традиции и государственности. «У всех явлений, образованных в Новое время (идеологий и наций), есть свои объяснения и предпосылки в социально-экономической и политической сферах. При научном подходе эти явления исследуются без придания им высшего и безусловного значения. Но как только какое-либо из них (нация, государство или общественное устройство) приобретает абсолютную категорию, учение о нем становится квазирелигиозным. Если речь идет о нации, национальный дискурс деформируется и приводит к ее обожествлению, т. е. к становлению крайних форм национализма, чаще всего проявляющихся в идеологиях расового или этнического превосходства» [18, с. 141]. Тем не менее, акцент на ценностях традиционализма и государственности как единственных носителях фашизации общества не позволяет заметить, что тотальное отрицание государственности и исторической традиции порождает не менее опасные виды тоталитаризма. При этом индивидуализм в его крайних формах способен привести к тоталитаризму так же, как и коллективистические идеологии - социализм и консерватизм. Иными словами, неолиберальная идеология содержит в себе идеал свободы, взятый в его крайней форме, что и позволяет указать на опасность утопизации либерализма.
В этой связи, необходимо обратить внимание на взаимосвязь рыночной экономики, политической демократии и либеральной идеологии. Общепринятым было представление о неразрывной связи указанных трёх элементов. Доказывая необходимость рыночной конкуренции без ограничений со стороны государства, Ф. Хайек указывает: «Прежде всего необходимо, чтобы все присутствующие на рынке стороны имели полную свободу покупать и продавать товары по любой цене, на которую найдутся желающие, и чтобы каждый был волен производить, продавать и покупать все, что в принципе может быть произведено и продано. Существенно также, чтобы доступ к любым отраслям был открыт всем на равных основаниях и чтобы закон пресекал всякие попытки индивидов или групп ограничить этот доступ открыто или тайно. Кроме того, всякие попытки контролировать цены или количество товаров отнимают у конкуренции способность координировать усилия индивидов, поскольку колебания цен в этих случаях перестают отражать
изменения конъюнктуры и не могут служить надежным ориентиром для индивидуальной деятельности». [22, с. 60].
Однако эта модель является в значительной мере утопической. Французский исследователь П. Розанваллон показывает, что «либеральная утопия рыночного общества совершенно чужда капитализму. Капитализм взял из этой утопии лишь то, что устраивало его практически (например, утверждение частной собственности как первоосновы общества); поэтому он пользуется либерализмом исключительно инструментально» [17, с. 220] В свою очередь, А.А. Зиновьев отмечает, что «В действительно свободной конкуренции участвует не так уж много предприятий и предпринимателей. Тон в ней задают сильнейшие во всех отношениях участники, добивающиеся успеха за счет перераспределения покупательной способности населения в свою пользу. Большинство же действует вне условий свободного соревнования. Высокая экономическая эффективность западного общества достигается за счет действия множества факторов, среди которых в первую очередь следует назвать трудовую диктатуру, плановость работы предприятий, денежный тоталитаризм, диктатуру банков, государственную политику и контроль, научно-технический прогресс. И лишь где-то совсем не на первом месте следует назвать «свободную» конкуренцию» [5, с. 54]. Таким образом, в либерализме представлен идеализированный образ реального рыночного общества. Следовательно, признавая, что рыночная экономика обеспечивает больше благосостояния в сравнении с плановой, следует помнить, что принятие либеральной идеологии как обоснования конкуренции ещё не служит необходимым условием для достижения высокого уровня жизни.
В той же мере не существует неразрывной связи между демократией как политическим режимом и либерализмом как идеологией. Согласно общепринятому мнению, демократия возможна лишь в рамках развитого гражданского общества, без которого она оказывается демократией формальной, ведущей к господству массы, которое, в свою очередь, порождает тоталитаризм. Традиционно признаками демократии считаются избираемость и сменяемость власти, многопартийность, отсутствие ограничений на деятельность оппозиционных организаций, которые неразрывно связаны с либеральной идеологией. Эта связь обосновывалась тем, что одной из существенных ценностей либерализма является право индивида на свободный выбор. Однако Ф. Фукуяма считает демократию подходящим политическим режимом лишь для тех обществ, где сложился высокий уровень промышленного развития, социального равенства и консенсуса относительно базовых ценностей [21, с. 192, 202]. При этом наилучшим способом достижения такого общества американский социолог считает политический авторитаризм, совмещённый с экономическим либерализмом [21, с. 193, 200].
Иными словами, установлению общества свободного рынка, политической демократии и свободы личности как базовой ценности должен предшествовать авторитаризм, обеспечивающий быстрое экономическое развитие. Такой подход допустимо сравнить с известными взглядами В.И.
Ленина на диктатуру пролетариата: «Избавленные от капиталистического рабства, от бесчисленных ужасов, дикостей, нелепостей, гнусностей капиталистической эксплуатации, люди постепенно привыкнут к соблюдению элементарных, веками известных, тысячелетиями повторявшихся во всех прописях правил общежития, к соблюдению их без насилия, без принуждения, без подчинения, без особого аппарата для принуждения, который называется государством» [9, с. 89].
При этом в либеральном мировоззрении место пролетариата заменяет элита, формируемая по принципу экономической эффективности. Следует отметить, что этот подход содержит в себе значительные социал-дарвинистские тенденции. Утверждая необходимость неограниченной конкуренции, Ф. Хайек заявляет: «хотя в условиях конкуренции вероятность для бедняка неожиданно разбогатеть меньше, чем для человека, который унаследовал какую-то собственность, все же это возможно, причем конкурентное общество является единственным, где это зависит только от него и никакие власти не могут помешать ему испытать счастье» [22, с. 115]. Таким образом, механизм рыночной конкуренции является своего рода заменой естественного отбора в природе.
Заслуживает при этом внимания тот факт, что в сознании либеральной интеллигенции, в особенности российской, наблюдается переход к пониманию избранности не столько по критерию экономической эффективности, сколько по признаку интеллектуального и культурного развития. «Компетентность для западного политического мира напрямую связана с уровнем и качеством образования политика, профессиональной квалификацией и овладением специфическими знаниями и информацией. Следует подчеркнуть, что российское понимание компетентности не столь узко и конкретно, в определенном смысле, более размыто. В этом отношении, акцентуируется не столько собственно компетентность, сколько сиюминутная, подчас ситуативная осведомленность и адекватность политика в конкретной ситуации» [24, с. 152]. Это можно было бы признать отказом от социал-дарвинистских тенденций, если бы не особенности понимания элитарности в сознании интеллигенции.
В частности, российский либеральный экономист В.Л. Иноземцев рассматривает переход постиндустриального общества к социальной структуре, состоящей из интеллектуальной элиты управленцев и работников-исполнителей. По мнению исследователя, данное общество можно считать и предельно справедливым, так как положение индивида будет определяться не случайными факторами, такими как происхождение или экономический успех (в котором сочетаются закономерный и случайный факторы), а фактором личных способностей индивида, его умения усваивать и использовать знания. В то же время, отмечает В.Л. Иноземцев, случайные факторы социальной мобильности в доиндустриальную и индустриальную эпоху способствовали открытости социальных элит. В свою очередь, для постиндустриального общества, по мнению В. Л. Иноземцева, вертикальная социальная мобильность будет ограничена фактом того, что способности личности к получению и
использованию знания, творческие способности личности не могут быть ни приобретены, ни утрачены в процессе жизни [7, с. 87-94].
Следовательно, в сознании либеральной интеллигенции присутствует представление о существовании элитарных групп, выделяемых по признаку экономической эффективности, интеллектуального и духовного развития, которое даёт им право как на привилегированный доступ к материальным благам, так и на привилегированное положение в процессе управления социумом.
В этой связи для российского общества возникает парадокс: с одной стороны, одной из актуальных проблем современности считается приведение российской политической системы в соответствие с нормами демократии. С другой стороны, в отечественной политологии распространено мнение, что российский менталитет более склонен к «культуре подчинения», «подданническому типу политического поведения» [14, с. 63], [15, с. 19]. Следовательно, установление институтов демократии при существующей политической культуре создаст феномен, который А.А. Зиновьев определяет как «колониальную демократию», возникающую не как результат естественной эволюции данного общества, а как искусственное создание институтов демократии [6, с. 450-451]. Авторитарные же методы насаждения демократии под руководством либеральной политической и информационной элиты обнаруживают своё сходство с представлениями о построении социалистического общества в условиях диктатуры пролетариата.
Следовательно, общепринятая для анализа проблем демократии дихотомия «толпа - гражданское общество», указывала на опасность вырождения демократии в диктатуру при внедрении институтов демократии в недостаточно развитую политическую культуру. Однако следует рассмотреть опасность вырождения демократии в диктатуру, содержащуюся в либеральной идеологии как таковой.
Либеральный социальный идеал обнаруживает своё расхождение с принципами демократии как политического режима. Если основой демократии является принятие решений как результат всеобщего волеизъявления, то всеобщая воля как источник власти у основоположников либерализма содержит в себе риск трансформации в отрицание индивидуальных интересов, что порождает «принцип авторитарного подчинения абстрактным установкам разума, господствующее давление над гражданами всеобщей воли, которая проистекает из глубин национальной воли, жёсткий этатизм» [23, с. 72].
Одним из способов решения данной проблемы считается пересмотр понимания демократии. Если традиционно признаком демократии считалась власть большинства (демократический централизм), то в настоящее время распространена точка зрения, согласно которой демократический централизм содержит в себе опасность вырождения в диктатуру, тогда как демократия предполагает учёт мнения меньшинства.
Помимо того, что при такой постановке вопроса сохраняется проблема консенсуса как основания для диалога между различными социальными группами, следует также учесть, что приоритет интересов малых социальных
групп, а в перспективе - индивидов, перед интересами социальной системы сам по себе содержит утопические стороны. Необходимо отметить, что в первых теориях общественного договора содержится отрицание восходящей к Платону идеи общего блага, которому должны быть подчинены индивидуальные интересы. Как отмечает П. Розанваллон, «начиная с XVII века начинает утверждаться идея о том, что институциирование и функционирование общества следует мыслить, исходя из человеческих страстей, а не вопреки им. Поэтому политика - не что иное, как комбинаторное искусство страстей. Ее цель - комбинировать человеческие страсти таким образом, чтобы обеспечить функционирование общества» [17, с. 42]. Таким образом, изменяются представления об общем благе: от платоновского идеала вечной неизменной истины, независимой от воли отдельных индивидов к сумме отдельных интересов.
Казалось бы, такой подход является признаком демократии, в отличие от «общего блага», содержащего в себе опасность тоталитаризма. Тем не менее, такой подход не снимает проблему консенсуса как необходимой основы для комбинаторики индивидуальных желаний. Одним из способов решения данного противоречия считается идея толерантности как равного сосуществования различных систем ценностей, образов жизни и индивидуальных свобод. Так, к примеру, Ф. Фукуяма отмечает, что «если люди неспособны утверждать, что некий конкретный образ жизни выше другого, они скатываются к утверждению самой жизни, то есть тела, его потребностей и страхов» [22, с. 457]. Иными словами, потребительские ценности становятся единственно возможной базой для консенсуса между желаниями отдельных индивидов и социальных групп.
В этой связи и происходит отождествление либеральной идеологии с капитализмом как системой конкуренции, обеспечивающей материальное благополучие, и демократией, дающей право выбора во всех сферах жизни. Однако, как отмечает А.С. Панарин, «речь идёт уже не о конкуренции производителей, предлагающих неравноценные формы экономического поведения, а о конкуренции потребителей, представляющих неравноценный (по социал-дарвинистским признакам) человеческий материал» [13, с. 44]. Следует отметить, что в либеральной идеологии наблюдается смещение от традиционной протестантской этики труда и долга к ценностям ничем не ограниченного гедонизма. Столь же верно и проявление признаков элитарности как превосходства одной социальной группы над другими, что даёт этой группе право на преимущество как в сфере потребления, так и в сфере управления.
Таким образом, одним из противоречий развития западного общества считается то, что традиционную для него социальную дисциплину вытесняет возведённый в абсолют гедонизм и следующий из него моральный релятивизм, так как «мораль требует различать лучшее и худшее, добро и зло, а это видимым образом нарушает демократический принцип толерантности» [21, с. 458] В этой связи можно утверждать о принятии либеральной идеологией крайних, превращённых форм, что указывает на её утопизацию.
В настоящее время признание относительности моральных норм часто оборачивается выведением на первый план второстепенных свобод в сочетании с превращением личности в объект глобальных манипуляций. Представляется, что данные тенденции были предвосхищены в известной антиутопии «Дивный новый мир». Шотландский историк Д. Уилсон определяет культуру изображаемого общества как культуру «мгновенного вознаграждения» с минимальным разрывом между желанием и его удовлетворением [20, с. 206]. Казалось бы, именно эта возможность удовлетворения желаний индивида означает свободу. Однако в романе описывается подмена свободы: «По мере того, как уменьшается политическая и экономическая свобода, сексуальная свобода, в порядке компенсации, стремится к расширению. [...] В соединении со свободой мечтать под действием наркотика, кино и радио это может примирить его вассалов с рабством, которое является их судьбой» [20, с. 207]. Иными словами, доведённое до предела понимание свободы оборачивается глобальной манипуляцией индивидом.
Таким образом, утопизация либерализма заключается в несоответствующем реальности понимании рыночной конкуренции, в разрыве либерализма с демократией, проявляющемся в отрицании политическими, экономическими и информационными элитами волеизъявления большинства, в абсолютизации ценностей материального потребления.
Сравнительный анализ трёх основных идеологий современности показывает, что каждая из них содержит опасность доведения своего социального идеала до крайних, превращённых форм, что и порождает ту или иную утопию. Если коммунистическая идеология является утопизированной формой социалистического идеала, а фашизм - утопизацией ценностей консерватизма, то неолиберальный проект в той же мере представляет собой искажение, утопизацию, доведение до превращённых форм идеи свободы, служащей основой либеральной идеологии.
Литература
1. Бердяев Н.А. Духовные основы русской революции. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. 444 с.
2. Бердяев Н.А. Русская идея. М.: Эксмо; СПб: Мидгард, 2005. 832 с.
3. Бузгалин А.В. АнтиПоппер: Социальное освобождение и его друзья. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. 139 с.
4. Ермаков Е.Н. Идеология изменений конфигурации системы власти в период политических реформ 2000-х гг. // Экономические и социально-гуманитарные исследования. 2015. № 2 (6). С. 133-144.
5. Зиновьев А. А. Запад. Феномен западнизма. М.: Центрполиграф, 1995. 461
с.
6. Зиновьев А. А. Фактор понимания. М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. 528 с.
7. Иноземцев В.Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. М.: Логос, 2000. 187 с.
8. Ключевский В.О. Русская история. М.: Эксмо, 2012. 912 с.
9. Ленин В.И. Государство и революция // Полное Собрание Сочинений. Т. 33. М., 1974. 434 с.
10. Манхейм К. Идеология и утопия // Диагноз нашего времени. М.: Юрист, 1994. 700 с.
11. Новгородцев П.И. Об общественном идеале. М.: КРАСАНД, 2010. 512 с.
12. Павлов В.А., Растимешина Т.В. Критический утопический социализм К.А. Сен-Симона, Ш. Фурье и Р. Оуэна: создание социальной науки // Экономические и социально-гуманитарные исследования. 2016. № 3 (11). С. 80-91.
13. Панарин А.С. Правда железного занавеса. М.: Алгоритм, 2006. 336 с.
14. Растимешина Т.В. Культурное наследие в российской политике государственной памяти // Власть. 2012. № 10. С. 60-64.
15. Растимешина Т.В. Культурное наследие и подданническая политическая культура российского общества // Власть. 2012. № 2. С. 18-21.
16. Растимешина Т.В. Политика российского государства в отношении культурного наследия церкви: традиционные подходы и инновационные технологии. М.: Изд-во МГОУ, 2012. 288 с.
17. Розанваллон П. Утопический капитализм. История идеи рынка. М.: Новое литературное обозрение, 2007. 256 с.
18. Сухорукова О.А. Теоретические предпосылки национализма // Экономические и социально-гуманитарные исследования. 2014. № 2 (2). С. 137-142.
19. Тоффлер Э. Третья волна. М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. 781 с.
20. Уилсон Д. История будущего. М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. 286 с.
21. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ: Ермак, 2005. 588 с.
22. Хайек Ф. Дорога к рабству. М.: Новое издательство, 2005. 264 с.
23. Чернавский М.Ю. Либеральные истоки идеологии национализма // Научные исследования и разработки. Социально-гуманитарные исследования и технологии. № 4(9)/2014. С. 69-72.
24. Якушин Д.В. Механизм формирования и продвижения имиджа политического лидера в западных демократических системах // Экономические и социально-гуманитарные исследования. 2014. № 1. С. 149-157.
