CC BY
15HISTORIA
«Проработка прошлого»: сложность судебного познания
Александр Евсеев*
В статье рассматривается феномен «проработки прошлого» в деятельности международных уголовных трибуналов, в особенности Международного трибунала по бывшей Югославии. Анализируется «политика памяти» как один из элементов транзитивного правосудия, позволяющий осуществить переход к состоянию мира. Выделяются две основные стратегии, которых может придерживаться государство, осуществляя попытку разобраться с собственным прошлым: политика замалчивания и политика под девизом «больше никогда!» Подчёркивается неоднозначность истины, добываемой в ходе судебного познания. Особое внимание уделено трудностям психологического и социокультурного плана, которые возникают у человека или этнической группы при взаимодействии с иной трактовкой событий, нежели та, что принята в их среде. В связи с этим раскрывается специфика «войн памяти» как защитной реакции на иную версию исторических событий. На конкретных примерах иллюстрируется отношение трибунала к событиям Югославской войны 1991-1995 годов. Обозначена неоднозначная роль общественных комиссий по установлению истины, которые на практике могут оказаться менее эффективными, нежели полноценные судебные трибуналы. Рассматриваются возможности применения «политики памяти» на постконфликтных территориях, в частности на примере Боснии и Герцеговины, а также Украины.
^ Международный трибунал по бывшей Югославии; транзитивное правосудие;
Югославская война 1991-1995 годов; «войны памяти»; мемориальная 001: 10.21128/2226-2059-2017-4-122-136 культура; военные преступления
1. Вводные замечания
«Прошлое прошло: было ли оно удачным или лучше бы его и вовсе не было, признаём ли мы за ним какой-то "смысл" или не признаём — всё это в равной мере лишено значения». Комментируя приведённые слова «мудреца из Монтаньолы» — так называли в последние годы жизни всемирно известного швейцарского писателя Германа Гессе, советский журналист-международник А. Е. Бовин писал: «Прошлое прошло... Тезис, который невозможно оспорить. Но, пожалуй, столь же бесспорен и антитезис: прошлое не про-
* Евсеев Александр Петрович — кандидат юридических наук, доцент, научный консультант судьи Конституционного Суда Украины, Киев, Украина (e-mail: uacongress@pisem.net).
Всемирная история есть всемирный суд.
Ф. Шиллер
шло. Оно в нас и вокруг нас. Мы погружены в него своими мыслями и делами. Ибо сегодняшние мысли и сегодняшние дела таковы, какими их сформировал вчерашний и позавчерашний опыт. И смысл прошлого, независимо от того, признаём мы его или нет, имеет значение. Ибо маршруты, которыми мы идём сегодня, начертаны и начаты в том самом прошлом, которое прошло»1.
Судебная власть, как, быть может, никакая другая, обращена в прошлое. В отличие от законодателя, устанавливающего оптимальную правовую форму для развития социальных отношений в будущем, и исполнительной власти, оперативно разрешающей повседневно возникающие проблемы, судья
1 Бовин А. Е. Мир семидесятых. М. : Известия, 1980. С. 130.
призван дать правовую оценку уже свершившимся фактам, событиям, человеческим поступкам. В сущности, сама юридическая профессия возникла тогда, когда судья перестал быть свидетелем происшествия, в силу чего возникла надобность не в быстрой реакции на увиденное (например, убить вора на месте происшествия), а в восстановлении в голове того, чего не наблюдал лично. А значит, наступило время, когда потребовалось выработать специальные правила установления событий прошлого, не опираясь ни на собственную память (очевидец перестал быть судьёй), ни на всезнание сверхъестественных существ (ордалии и проч.). Так возникло доказательственное право, трактующее, каким образом сегодня можно установить то, что было вчера2.
Международное правосудие в не меньшей степени, нежели правосудие национальное, погружено в прошлое. Неслучайно во многих делах судьи Европейского Суда по правам человека (далее — ЕСПЧ), Международного Суда ООН, международных уголовных судов и трибуналов вынуждены давать не только правовую квалификацию предполагаемых нарушений, но также и правовую оценку фактам, в том числе историческим, представленным сторонами, а иногда и секретариатом суда. Причём в международном правосудии такая оценка существенно затруднена тем, что судьи — выдвинутые государствами с различными культурными и правовыми традициями, имеющие нетождественный профессиональный опыт — вынуждены зачастую оценивать события в тех странах, историю которых они знают весьма поверхностно и в которых им, говоря словами И. Бродского, «никогда не бросать якорей». Балканский историк и эксперт Международного трибунала по бывшей Югославии (далее — МТБЮ) Р.Дониа вспоминал, что «когда начались судебные процессы, большинство судей оказались совершенно незнакомы с историей и культурой региона, в котором были совершены предполагаемые преступления»3. Как следствие, международные судьи уже не могут положиться на «непосредственное
2 Пашин С. А. Судебная реформа и суд присяжных. М. : РПА МЮ РФ, 1995. С. 37, 38.
3 Цит. по: Wilson R. A. Judging History: the Historical Record of the International Criminal Tribunal for the Former Yugoslavia // Human Rights Quarterly. Vol. 27. 2005. No. 3. P 908-942, 926.
чутьё культурных преемников»4, а вынуждены прислушиваться к мнению многочисленных экспертов, специализирующихся на определённом национально-историческом контексте.
Такое положение вещей имплицитно приводит к тому, что любой международный трибунал, даже самый компетентный и независимый, рано или поздно попадает под огонь критики национальных сообществ и выступающих от их имени элит. Так, МТБЮ обвиняют в западном снобизме и антисербском уклоне, Международный уголовный суд — в акценте преимущественно на африканских делах, ЕСПЧ — в стремлении переложить львиную долю своей работы обратно на национальные суды (на одном семинаре, проводившемся не так давно в Конституционном Суде Украины, было высказано мнение, будто введение в прошлом году института конституционной жалобы было не чем иным, как результатом давления западных «доноров» с целью освободить ЕСПЧ от украинских жалоб) и т. д.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что международные суды платят своим критикам сторицей, вследствие чего конструирование прошлого в их решениях зачастую полностью опровергает официально признанную на национальном уровне версию тех или иных событий. Так, в недавнем решении по делу Тагаева и другие против России ЕСПЧ пришёл к выводу, что по крайней мере некоторые из бесланских заложников в школе № 1 погибло не в результате действий чеченских боевиков, как принято считать, а вследствие неумелых действий российских правоохранительных структур (в частности, стрельбе по школе из танка и т. д.)5.
Справедливости ради отметим, что критика, раздающаяся в адрес международных судов и судей, не нова. Х. Арендт описывает, как на процессе в Иерусалиме в 1961 году А. Эйхман, оберштурмбанфюрер СС, ответственный за «окончательное решение еврейского вопроса», заявил судьям, что они вообще не имеют права его судить: не имеет
4 ЛотманЮ.М. Беседы о русской культуре. СПб. : Искусство-СПб., 2011. С. 332.
5 European Court of Human Rights. Tagayeva and Others v. Russia. Application no. 26562/07 and 6 other applications. Judgment of 18 September 2017. URL: http://hudoc.echr.coe. int/eng?i=001-172660 (дата обращения: 14.10.2017).
права рассуждать тот, кто там не был. Когда же Эйхману сказали, что у него был выбор и что он мог избежать исполнения преступных поручений, он ответил, что это не более чем иллюзия, возникшая после войны у тех, кто никогда не знал или успел забыть, как всё было на самом деле6.
Видимо, именно на судебных процессах против нацистских преступников человечество впервые задумалось об истории не только как о некоем мериле действий обвиняемых, но и о том, что сами эти процессы со временем станут её достоянием. Переводчик американской фазы обвинения в период Нюрнбергского процесса 1945—1946 годов Р. Зонненфельдт вспоминал, как его потрясло то обстоятельство, что главный обвинитель от США Р. Джексон начал свою вступительную речь с исторической важности самого процесса, а потом уже сказал о его правовом значении7.
Примечательно, что спустя десятилетия в той же Германии исторический дискурс сместился с «народа-преступника» на «народ-жертву». Чаще всего обыгрывались три основных сюжета: бомбардировки немецких городов авиацией союзников, изнасилования немецких женщин и принудительная депортация немцев из Восточной Европы. При этом немецкими историками использовался тот же семантический ряд, что традиционно используется при описании ужасов холоко-ста. Так, Й. Фридрих, повествуя в своей книге об «огненном смерче» в немецких городах, именовал эскадрильи бомбардировщиков «айнзац-группами», горящие бомбоубежища — «газовыми камерами», а погибших в результате бомбардировок немцев — «истреблёнными». Тем самым речь уже идёт о своеобразной конкуренции между различными версиями прошлого, о так называемых «войнах памяти»8.
В самом деле, как метко заметил А. Чар-нота, «в современном мире для управления будущим необходимо обладать контролем не только над настоящим, но и над прошлым»9.
6 Арендт Х. Ответственность и суждение. М. : Изд. Института Гайдара, 2014. С. 48, 49.
7 Зонненфельдт Р. Очевидец Нюрнберга. М. : Центрполиграф, 2013. С. 65.
8 Ассман А. Длинная тень прошлого. М. : Новое литературное обозрение, 2014. С. 203.
9 Чарнота А. Право, память и забвение: регулирование кол-
лективной памяти квазисудебными институтами // Общество
Прошлое постоянно переписывается, меняет акценты, дополняется, а иногда и откровенно фальсифицируется, становясь в итоге непознаваемым. Характерный в этом отношении пример приводит С. Коэн. Согласно его свидетельству, пребывающие в запустении деревенские кладбища в Литве и Латвии прошли уже три стадии переименования. До распада коммунистической системы написанная от руки табличка указывала, что в безымянных могилах покоятся «жертвы фашизма», а о том, что практически все они были местными евреями, не упоминалось вовсе. В первую волну воскрешения памяти, пришедшуюся на конец 1980-х годов, прежнее обозначение сменилось новым — «еврейские жертвы». Последующий рост национализма отдал семиотический приоритет «литовским жертвам» — мужественным борцам с нацизмом и сталинизмом10.
Но особенно радикально историческая память, а вслед за ней и «юридическая совесть» эволюционируют при смене поколений. В 1997 году Францию потряс судебный процесс по делу Папона. Сам М. Папон — французский коллаборационист, соратник руководителя лионского гестапо К. Барбье, был палачом легендарного Жана Мулена, одного из лидеров Движения Сопротивления. Однако к моменту ареста Папон был уже глубоким стариком. Его адвокаты настояли, чтобы Папона судили не профессиональные судьи, а суд присяжных — ассизов. Скамья присяжных в результате отводов была сформирована таким образом, что в ней доминировали молодые люди или, во всяком случае, люди, родившиеся после окончания Второй мировой войны. Как следствие, государственному обвинителю пришлось затратить неимоверные усилия на то, чтобы разъяснить присяжным заседателям, чем знаменит Му-лен, кто такой Барбье, что происходило во Франции в период «Республики Виши» и многие другие факты более чем 50-летней давности11. А теперь зададимся вопросом: ес-
и право: исследовательские перспективы : сб. ст. / ред.-сост. А. Кондаков. СПб. : ЦНСИ, 2015. С. 187-211, 187.
10 Коэн С. Войны памяти и комиссии по примирению. URL: http://www.index.org.ru/journal/14/koen1401.html (дата обращения: 14.10.2017).
11 Подробнее см.: Rousso H. Justice, History and Memory in France: Reflections on the Papon Trial // Politics and the Past / ed. by J. Torpey. London : Rowman & Littlefield Publ. Inc., 2003. P 277-293.
ли бы осуждение Папона происходило сразу после окончания войны, испытывало бы государственное обвинение столь ощутимые затруднения? Очевидно, что нет. Ведь как указывает А. Ассман, глубокий знаток данной проблематики, при жизни непосредственных участников событий «внешние темпоральные конструкции и психодинамические ритмы ещё находятся по отношению друг к другу в неустойчивом взаимодействии. Абстрактная логика дат и годовщин ещё корреспондирует для очевидцев и пострадавших с динамикой внутренних потрясений»12.
Любопытно, что выступавший на том же процессе в качестве эксперта американский историк Р. Пэкстон заявил буквально следующее: «Историк не свидетель. Историк не судья. Но у него очень важная роль в процессе. Она состоит не в том, чтобы сообщить, что он видел, но в том, чтобы предоставить контекст, базирующийся по возможности на документах, в свете которого некоторые заявления сторон оказываются невозможными, зато некоторые объяснения становятся яснее»13.
Неслучайно поэтому в праве, в том числе международном уголовном, выработаны правила взаимодействия правосудия с прошлым, среди которых принцип lex retro non agit (закон не может иметь обратную силу), из которого, впрочем, постоянно делаются исключения, принцип индивидуальной ответственности (в противном случае, как не без иронии заметила Х. Арендт, «там, где виноваты все, не виноват никто»14), концепция сроков давности, по истечении которых человека нельзя привлекать к ответственности, и ряд других. Огромное значение имеет также субъективная воля тех лиц, которые призваны осуществлять уголовное преследование за военные преступления. Так, по сведениям А. И. Ковлера, если в 1948 и 1949 годах суды Западной Германии осудили соответственно 1819 и 1523 нацистских преступника, то в 1955 году, то есть по прошествии 10 лет после окончания войны, таких приговоров было только 21. По мнению ряда исследователей, причиной этого являлись не только истечение срока давности и законы об амнистии для преступлений меньшей тяжести, но в основном
12 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 251.
13 Там же. С. 277.
14 Арендт Х. Указ. соч. С. 59.
«пассивное отношение прокуроров к нацистским преступлениям»15. С другой стороны, нельзя не упомянуть легендарного прокурора земли Гессен Ф. Бауэра, который, стремясь пролить свет на преступления Третьего рейха и призвать к ответственности лиц, совершавших преступления, добился решения Верховного федерального суда ФРГ в Карлсруэ, согласно которому все дела, имеющие отношение к концентрационному лагерю Освенцим, отныне подлежали юрисдикции земельного суда во Франкфурте-на-Майне. Таким образом, Бауэр подготовил один из основных процессов над нацистскими преступниками в истории послевоенной ФРГ — Франкфуртский процесс 1963—1965 годов16.
Многие страны не чураются и обратного процесса — переписывания прошлого с помощью правовых норм и судебных решений. Таким образом, по словам А. Чарноты, «вместо того, чтобы принять доминирующий исторический нарратив как данность, право, скорее, стремится его реконструировать или воссоздать. Для реализации своей роли регулятора настоящего и будущего право меняет прошлое, тем самым включая прошлое (не только настоящее и будущее) в сферу своего действия»17. В связи с этим уместно упомянуть украинские законы о голодоморе 1932— 1933 годов, осуждении коммунистического и национал-социалистического (нацистского) тоталитарных режимов и запрете пропаганды их символики, отчасти закон об очищении власти и т. д.
Однако возникает вопрос: как в этой ситуации действовать правосудию? Как должен поступить Конституционный Суд Украины, в котором не так давно был обжалован закон «Об осуждении памяти»: полностью отрешиться от исторической обоснованности обжалуемых норм, придя тем самым к выводу об их неконституционности в силу закреплённого принципа идеологического плюрализма, или всё же попытаться ответить на вопрос, каким негативным историческим опытом руководствовался законодатель при при-
15 Ковлер А.И. После «Кононова» // Права человека. Практика Европейского Суда по правам человека. 2010. № 9. С. 6—12, 11.
16 Лезина Е. Источники изменения официальной коллективной памяти (на примере послевоенной ФРГ) // Вестник общественного мнения. 2011. № 3. С. 17—37, 27.
17 Чарнота А. Указ. соч. С. 188.
нятии соответствующего акта, обратившись к концепции «воинствующей демократии»? И как в таком случае органу конституционной юрисдикции избежать неких оценочных суждений, в отношении которых у украинского народа никогда не будет полного консенсуса?
Нечто похожее происходило в Конституционном Суде России в 1992 году на процессе по делу КПСС, призванном стать «вторым Нюрнбергом». В своём особом мнении судья А. Л. Кононов, отвергая стремление Суда ограничиться лишь последними двумя годами в деятельности компартии, подчёркивал, что «Конституционный Суд был обязан исследовать и оценить с точки зрения конституционности все решения и деяния КПСС. Хотя и совершённые в прошлом, за пределами действия настоящей Конституции Российской Федерации, к моменту пресечения деятельности КПСС Указом Президента от 6 ноября 1991 года конституционные нарушения продолжали сохранять актуальный характер, последствия их не были устранены, они не подвергались судебной оценке и, следовательно, не повлекли для субъекта какой-либо юридической ответственности»18.
Как видим, в современных условиях судебное решение становится уже не политически нейтральным и формализованным актом государственной власти, а в него вводится также определённая интерпретация исторических событий, фактов, эпизодов, которые как бы становятся его интегральной частью. Как писала Р. Уитц, «аргументы от истории предполагают, что решение базируется на прочной, хорошо утвердившейся за долгое время основе. Иными словами, решения, основывающиеся на исторических отсылках, как бы защищают сложившийся статус-кво; они создают впечатление стабильности и преемственности»19. Однако сказанное справедливо лишь для относительно консолидированных обществ наподобие британского. В условиях же «разделённых обществ», подобно украинскому или постюгославскому, такие исторические ретроспекции никогда не будут полностью легитимными, ибо военные пре-
18 Кононов А. Л. Особое мнение судьи Кононова. Особые мнения судьи Конституционного суда Российской Федерации 1992-2009 годов. М. : Кучково поле, 2017. С. 23.
19 Уитц Р. Об отсутствии определённости в толковании консти-
туции // Конституционное право: восточноевропейское обо-
зрение. 2002. № 1. С. 27.
ступники для одной части общества всегда будут казаться героями в глазах другой.
2. «Преодоление прошлого» -интегральная часть транзитивного правосудия
Не секрет, что в последние годы на Западе широкое распространение получила концепция «транзитивного правосудия» (правосудия переходного периода). Она означает комплексную стратегию институциональных трансформаций судебной функции государства, осуществляемых при переходе (транзите) от недемократического и/или отягощённого войной правления к правлению демократическому и/или состоянию мира. В частности, как подчёркивается в Обновлённом своде принципов защиты и поощрения прав человека посредством борьбы с безнаказанностью, разработанном Комиссией ООН по правам человека, речь идёт о «ситуациях, открывающих, в рамках продвижения страны к демократии или мирным переговорам в целях прекращения вооружённого конфликта, путь к достижению, независимо от его формы, соглашения, на основании которого действующие субъекты или соответствующие стороны договариваются принять меры для борьбы с безнаказанностью и недопущения повторения нарушений прав человека»20.
В то же время приходится констатировать, что, несмотря на солидные концептуальные и эмпирические наработки относительно транзитивного правосудия (достаточно назвать имена Р. и Э. Познеров, Н. Критца, Э. Сотта-са, Р. Тейтел, О. Симич), некоторые авторы всё же не отводят значительной роли в демократических преобразованиях таким факторам, как историческое прошлое страны, этнический состав населения, социокультурные традиции. А некоторые из трактовок отрицают и значимость экономического фактора. Видимо, считается, что само движение в сторону демократии обладает мощным потенциалом, способным нейтрализовать национальные особенности или уменьшить их значение.
Концепция транзитивного правосудия вообще носит несколько идеалистический ха-
20 Цит. по: Бобринский Н. А. Правовые основы правосудия переходного периода в документах ООН // Библиотека криминалиста. 2014. № 5. С. 320-328, 325.
рактер, оперируя такими весьма далёкими от институционального строительства категориями, как «добро», «зло», «примирение» и подобные. Если выразить основную идею этой концепции предельно обще, то для того, чтобы закончить переходный период, необходимо проклясть прошлое, объявить его «зоной зла» (zone du mal) и начать выстраивать судебную систему с нуля, импортируя при этом уже готовые рецепты, выработанные западной, преимущественно англо-американской, политико-правовой мыслью. Между тем достаточно лишь представить себе судебную систему, которая никогда не допускала каких-либо ошибок в прошлом и не допускает их в настоящее время, дабы убедиться, что ни одна правовая или судебная система не соответствует и не может соответствовать подобного рода идеальной конструкции. Это, в свою очередь, приводит нас к несколько парадоксальному выводу о том, что либо все судебные системы нуждаются в скорейшем транзите, либо политика «преодоления прошлого» носит несколько субъективный, вкусовой характер и варьируется в зависимости от текущей политической конъюнктуры21. Как метко подметил И. Пржибань, «взаимодействие с прошлым — это форма взаимодействия и с настоящим, которое преподносится существующими в новых обстоятельствах акторами с их собственными интересами»22.
Как бы там ни было, к составным элементам транзитивного правосудия традиционно относят: 1) уголовное судопроизводство, причём как на внутригосударственном, так и на международном уровнях, позволяющее в специальных процедурах привлечь к ответственности лиц, совершивших тягчайшие преступления; 2) право на истину, то есть особую деятельность органов государственной власти и неправительственных организаций, направленную на установление фактов военных преступлений, геноцида, массовых изнасилований и проч.; 3) репарации — компенсации, выплачиваемые мирным гражданам, пострадавшим в ходе боевых действий, или их на-
21 Подробнее о дискуссионности термина «транзитивное правосудие» см.: Golovko L. L'évolution de la justice en Russie: routine des réformes ou transition éternelle? // Revue Est Europa, numéro special. 2014. N° 1. R 123-136, 128, 129.
22 Пржибань И. Многообразие моделей перехода от авторитаризма к демократии // Общество и право: исследовательские перспективы / ред.-сост. А. Кондаков. С. 165-186, 181.
следникам, а также ряд мер, направленных на дальнейшую ресоциализацию лиц, участвовавших в конфликте; и наконец, 4) институциональные реформы, иначе говоря, такие изменения в государственном механизме, которые делают необратимым процесс его демократизации и знаменуют собой «точку невозврата» к тоталитарному или правонару-шающему прошлому23.
Как уже отмечалось, одним из важнейших элементов транзитивного правосудия является «право на истину», которое в силу своей природы неотделимо от установления фактов травмирующего прошлого. Считается, что для того, чтобы успешно пройти переходный период и устремиться к другой, более счастливой жизни, необходимо узнать всю правду об имевших место актах геноцида, военных преступлениях и других злодеяниях. Однако этот тезис, один из краеугольных в доктрине транзитивного правосудия, тоже подвергается критике. Писатель, историк и бывший узник Освенцима и Бухенвальда И. Иваньи подчёркивал, что полностью рассказать о холокосте никогда не удастся. Он обосновывал свою мысль формулой, которую произносит свидетель в англосаксонском суде, обязуясь говорить «правду, всю правду и ничего кроме правды»: «Вся правда о концентрационных лагерях и всех убийствах, массовых казнях, допросах и пытках, совершавшихся людьми в немецкой форме, есть нечто гораздо большее, нежели сумма всех воспоминаний не только тех, кто подвергся казням, пыткам, депортациям или угрозам, но, разумеется, и их охранников, а также чиновников, организовывавших репрессии, железнодорожников, осуществлявших перевозки в концлагерь, очевидцев и тех, кто предпочитал делать вид, будто ничего не замечает, словом, опыт целого поколения. Не будем себя обманывать: вся правда для нас так же недостижима, как если бы её вовсе не было, а через пятьдесят или сто лет эта проблема станет ещё острее»24.
С приведённым высказыванием сложно поспорить. Однако необходимо учитывать, что международное правосудие всё же позволяет воссоздать наиболее типичную модель
23 См.: Раздаточный материал для сессий тренинга «Механизмы правосудия переходного периода и права человека в конфликтных и постконфликтных ситуациях» / сост. Н. Ченгич. Сараево : Академия мира, 2015.
24 Цит. по: Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 259.
совершённых преступлений, некий общий modus operandi. Так, применительно к руан-дийскому геноциду 1994 года он состоял в том, что обычно вооружённые силы начинали обстрелы из стрелкового оружия и миномётов, вынуждая людей искать убежища в церквях, больницах и т. д. Затем «ополченцы» входили в здания и добивали людей при помощи мачете и другого холодного оружия25. Тем самым по мере продвижения от дела к делу и увеличения числа приговоров составляется общая картина случившегося.
К слову, деятельность Международного уголовного трибунала по Руанде породила интересный феномен, именуемый «политикой одной памяти». По мнению многих историков, когда трибунал даёт упрощённую картину происходившего («хорошие» тутси и «плохие» хуту, уничтожавшие тутси и сочувствовавших им хуту) и отказывается оценивать деятельность Руандийского патриотического союза, возглавляемого лидером тутси П. Кагаме, то это закономерно приводит к тому, что практика трибунала используется для закрепления только одной версии событий26.
Не впадая вслед за И. Иваньи в чрезмерный скептицизм, отметим, что государство, находящееся на переходном этапе своего развития, а значит, и его судебные органы, может придерживаться двух основных стратегий по отношению к своему прошлому: политика замалчивания и политика под девизом «больше никогда!»
Политика замалчивания. Сторонники такого подхода полагают, что после окончания войны, революции, смерти диктатора и т. п. общество должно сосредоточиться не на сведении старых счётов, а на дальнейшем продвижении вперёд. Поэтому по отношению к наследию прошлого используется принцип silencio (молчание). В частности, сторон -никами такой политики были испанский премьер А. Суарес, пришедший к власти после смерти генералиссимуса Франко, сербский президент В. Коштуница, получивший полномочия вследствие «Бульдозерной революции» 5 октября 2000 года, и некоторые дру-
25 Мёзе Э. Как суды интерпретируют и пишут историю: из опыта Международного уголовного трибунала по Руанде // Международное правосудие. 2016. № 4 (20). С. 54—61, 58.
26 Коротеев К. Европейский Суд по правам человека и историческая память. URL: http://urokiistorii.ru/node/52682 (дата обращения: 14.10.2017).
гие политики. Сторонником такого же подхода, насколько можно судить, был немецкий канцлер К. Аденауэр, полагавший, что «значение должно придаваться не тому, что человек делал во времена национал-социализма и как он к этому прошлому относится, а лишь тому, что он в состоянии и готов дать новому строю и за что он ответственен в своей нынешней профессиональной и общественной деятельности»27.
При таком подходе замалчиваются те темы, которые могут расколоть нацию, демонстрируется отказ от проведения люстрации, происходит «ползучая» интеграция старых работников аппарата власти в новые демократические структуры (что, впрочем, не лишает возможности точечного избавления от наиболее одиозных лидеров предыдущего режима и даже передачи их международному правосудию, как это произошло с президентом Сербии С. Милошевичем). Заметим попутно, что такое отношение к прошлому не было сугубо испанским или сербским изобретением. Как указывает А. Ассман, после поражения от немецко-прусской армии в войне 1870-1871 годов мемориальная заповедь французов гласила: «Никогда не говорить, но всегда думать об этом!»28. Ещё раньше, во времена древних греков, существовало слово «шпе81какет», означающее запрет публично упоминать зло и страдания, причинённые одной стороной другой стороне. Тем самым закон предотвращал самовиктимизацию и культивирование собственного жертвенного статуса, которые порождают жажду мести и способны спровоцировать новый виток в спирали насилия.
Несомненно, в такой стратегии есть своё рациональное зерно. В самом деле, «если память способствует разжиганию ненависти и возбуждает жажду мести, то забвение может умиротворить конфликтующие стороны и инициировать жизненно важную фазу реинтег-рации»29. Иными словами, забвение, особенно сопровождаемое широкой амнистией, в определённой степени способствует быстрой политической и социальной интеграции общества, нейтрализует конфликтный потенциал враждующих сторон.
27 КенигХ. Будущее прошлого. М. : РОССПЭН, 2012. С. 21.
28 Ассман А. Длинная тень прошлого. С. 269.
29 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. М. :
Новое литературное обозрение, 2016. С. 196.
Вторую стратегию условно можно назвать «never again!» («больше никогда!»). Она и используется в транзитивном правосудии чаще всего30. Её сторонники исходят из фрейдистского по сути тезиса о том, что вытесненные в бессознательное и, таким образом, скрытые от взора разума психологические травмы и проблемы — синдромы, которые не получают разрешения, — проявляются позднее в замаскированной форме невротических симптомов, значительно осложняющих жизнь людей. Следовательно, вытесненные и потому «непроговорённые» проблемы должны быть выведены на сознательный уровень (постулат З. Фрейда «опишите чувства в словах»). В противном случае общество, не разобравшееся со своим прошлым, снова и снова будет попадать под действие однажды полученной и не до конца изжитой травмы, что лишний раз доказывает наметившаяся сегодня в России тенденция реабилитации сталинизма. По этой причине, дабы обеспечить надёжный переход к демократии и/или состоянию мира, необходимо установить истинную правду об имевших место в прошлом случаях беззакония и попытаться восстановить справедливость. При этом следует оговориться, что «политика памяти» существует в транзитивном правосудии не сама по себе, а выступает в качестве необходимой предпосылки для других, сугубо юридических по своей природе мер (в частности, реституции, выплаты компенсаций, реабилитации невинно осуждённых и т. д.). Все эти элементы в полной мере были востребованы на Балканах, ставших, по выражению Э. Горди, своего рода «лабораторией транзитивного правосудия»31.
3. Роль МТБЮ в процессе «преодоления прошлого»
Всплеск интереса к истории, расколовший югославское общество, пришёлся на конец 80-х — начало 90-х годов прошлого столетия. Именно тогда в Белграде, Загребе, Любляне, Сараево всё чаще стали появляться взаим-
30 An Introduction to Transitional Justice / ed. by O. Simic. London : Routledge, 2017. P 250.
31 Dragovic-Soso J., Gordy E. Coming to Terms with the Past: Transitional justice and Reconciliation in the Post-Yugoslav Lands // New Perspectives on Yugoslavia: Key Issues and Controversies / ed. by D. Djokic, J. Ker-Lindsay. London : Rout-ledge, 2011. P 193-212, 193.
ные нападки и открытая полемика историков, писателей, политологов, журналистов, анализировавших различные этапы развития югославской государственности (Османскую и Австро-Венгерскую империи, «Югославию Тито» и т. д.). Фактически историки оказались вовлечёнными в политические спекуляции на почве истории. В такой ситуации история из науки превратилась в пропаганду, возвращаясь, только на ином идейном фундаменте, к тому, от чего, казалось бы, хотели уйти интеллектуалы, разрушая коммунистическое госу-дарство32.
Вначале в идейных, а затем в самых что ни на есть реальных боях конфликтующие стороны (сербы, хорваты и боснийцы) называли друг друга оскорбительными терминами, почерпнутыми из арсенала прошлого. Так, сербы именовали воинов противостоящей им хорватской армии «усташами», намекая тем самым на сотрудничество хорватов с гитлеровцами в годы Второй мировой войны. Хорваты, в свою очередь, называли сербов «четниками», имея в виду возникшее примерно в то же время крайне националистическое движение, возглавляемое Д. Михайловичем и также сотрудничавшее с нацистами. Подобного рода апелляция к прошлому, как и сегодня в Украине, преследовала единственную цель — внушить людям, гражданам некогда единой Югославии, ту мысль, что они воюют не со своими соотечественниками, а с некими фашистскими коллаборационистами, заслуживающими единственной участи — уничтожения. Именно этим, кстати говоря, объясняется и по сию пору популярный в Сербии тезис о том, что Вторая мировая война ещё не закон-чилась33. Как следствие, «исторический путь каждого народа стал отправной точкой действий для соперничающих национальных элит, а также источником оправданий дискриминации, террористической агрессии и войны»34.
В целом, исторический дискурс эпохи Югославской войны 1991 — 1995 годов характеризовался следующими чертами: а) за-
32 Подробнее см.: Мостов Ж. Использование истории и злоупотребление ею в Восточной Европе: вызов 90-х годов // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 1995. № 4 /1996. № 1. С. 70-74.
33 Подробнее см.: Романенко С. А. История и историки в межэтнических конфликтах (Югославия конца 80-х — начала 90-х годов) // Общественные науки и современность. 1997. № 5. С. 54—62.
34 Мостов Ж.. Указ. соч. С. 70.
малчиванием объективной и всесторонней информации об истории своего и других народов, выхватыванием некоторых «удобных» событий и тенденциозной их трактовкой; б) подменой анализа эмоциями; в) опорой на этнические стереотипы и исторические мифы, а также на схемы прошлого как доказанные факты; г) некорректным использованием исторических аналогий, применением прямых параллелей между ситуациями в прошлом и настоящем и игнорированием существенных различий между ними и др.35
Последствия такой «политики памяти» не заставили себя долго ждать. Так, одним из обвиняемых, представших перед МТБЮ, был некий Г. Елисич, называвший себя «сербским Адольфом». В 1992 году он был комендантом концентрационного лагеря в округе Брчко (территория нынешней Боснии и Герцеговины). В ходе процесса Елисич прямо заявил, что пошёл на войну, дабы убивать мусульман, которых он называл «турками». По разным оценкам, он лично застрелил около 100 боснийцев. Не брезговал Елисич и унижением человеческого достоинства пленных, заставляя последних петь старинные сербские песни перед сербским флагом, жестоко избивая при этом тех, кто отказывался это делать36.
Как и следовало ожидать, после падения режима С. Милошевича данный дискурс сменился на диаметрально противоположный, во многом скроенный по привычным западным лекалам. Достаточно назвать осуждение коммунистического режима Тито на официальном уровне, переименование множества улиц, носивших имена лидеров социалистической Югославии, строительство многочисленных монументов жертвам Югославской войны 1991-1995 годов, наиболее известным из которых является мемориальный комплекс «Сребреница-Поточары», часть средств на создание которого выделил 42-й президент США Б. Клинтон.
Примечательно, что в постюгославском обществе преобладает двойственное и одновременно апатичное отношение к относительно далёкому прошлому: так, коммунизм, с одной стороны, воспринимается как нечто навязанное извне и «чуждое» системе цен-
35 Романенко С. А. Указ. соч. С. 60.
36 Wilson R. A. Writing history in international criminal trials. New York : Cambridge University Press, 2011. P 91.
ностей нации, но с другой - подчёркивается, что коммунистический режим способствовал модернизации и, вполне вероятно, был лучшим временем в истории югославского народа (феномен «югоностальгии»)37. Как следствие, социалистическое прошлое играет сегодня относительно второстепенную роль в публичном дискурсе (в отличие, скажем, от стран Балтии, по-прежнему видящими себя «пассивными и травмированными жертвами репрессивного оккупационного режима»38).
А вот что касается Югославской войны 1991-1995 годов и событий в Косово и Ме-тохии на протяжении 1998-2001 годов, то здесь ни о каком «примирении с прошлым» говорить не приходится. Как отмечает А. Н. Антонов, с сербской стороной конфликтуют и Босния, и Хорватия, и правительство «Республики Косово». Хотя у них есть достаточные основания и для конфликтов между собой, почему-то наиболее жёсткие и неразрешимые двусторонние вопросы связаны с Сербией. Справедливости ради отметим, что в настоящее время осуществляются попытки создания некоей координационной структуры посредством сотрудничающих через границы негосударственных организаций (НБКОМ), так или иначе занимающихся вопросами послевоенного примирения. Однако вряд ли их деятельность можно назвать успешной, так как реального, а не на бумаге примирения на Балканах до сих пор нет. Примером могут послужить осквернения сербских кладбищ в январе 2013 года в Косово в ответ на акцию правительства Сербии по уничтожению памятника павшим бойцам албанской сепаратистской группировки «Армия освобождения Прешева, Буяновца и Медведжи», нелегально возведённого на юге Сербии39. Или же недавний скандал, произошедший во время празднования хорватами 25-й годовщины обороны Дубровника, когда в продуктовые наборы, выдаваемые детям участников обо-
37 Требст С. «Какой такой ковер?» Культура памяти в посткоммунистических обществах Восточной Европы: попытка общего описания и категоризации // Империя и нация в зеркале исторической памяти : сб. ст. М. : Новое издательство, 2011. С. 142-180, 149.
38 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. С. 117.
39 Подробнее см.: Антонов А. Решение Трибунала по бывшей Югославии в деле Готовина/Маркач как отражение отдельных тенденций развития международного уголовного правосудия // Международное правосудие. 2013. № 4 (8). С. 121 — 127.
роны, местные власти положили шоколадные конфеты всемирно известной сербской фабрики «Пионир». Ветераны войны посчитали это тонкой издёвкой над ними, и хорватские власти, дабы утихомирить разбушевавшиеся страсти, чуть было не ввели эмбарго на сербские продукты питания40.
Знаменательно, что пока недостижимое на межгосударственном и межэтническом уровнях примирение оказывается вполне возможным на уровне межличностном. Когда в следственном изоляторе МТБЮ, расположенном в пригороде Гааги Схевенингене, скончался один из обвиняемых серб С. Докманович, все 27 обитателей тюрьмы независимо от своей национальной принадлежности попросили адвоката покойного направить его семье телеграмму соболезнования со словами: «Нашему Славко от всех заключённых Гааги»41.
Думается, к сегодняшней ситуации на Балканах вполне применимо мудрое наблюдение не раз цитированной нами немецкой исследовательницы А. Ассман, которая разделяет понятия «сохранение прошлого» и «преодоление прошлого»42. С её точки зрения, поколению, непосредственно вовлечённому в травмирующие события (войны, геноцид, техногенные катастрофы), бессмысленно пытаться преодолеть их в собственном сознании или пытаться простить их виновников. Их главная задача — сохранить как можно больше свидетельств случившегося для будущих поколений, не более того (исходя из принципа «объяснять, а не разрушать»). А вот их последователям уже предстоит преодолевать прошлое: избегая по возможности упрощенчества и навязчивого «осовременивания» истории, им следует расставить акценты и дать соответствующие правовые и моральные оценки произошедшему с их родителями. Поэтому постюгославское общество, образно говоря, ещё не доросло (в прямом смысле этого слова) до «преодоления прошлого».
В связи с этим показательно, что, когда в мае 2001 года уже в демократической Сербии
40 Ищенко Н. Шоколад раздора. URL: http://www.eurointegra-tion.com.ua/rus/articles/2016/12/19/7059079/ (дата обращения: 14.10.2017).
41 Bachmann K., Sparrow Botero Th., Lambertz P. When Justice Meets Politics: Independence and Autonomy of Ad Hoc International Criminal Tribunals. Frankfurt am Main : Peter Lang, 2013. P 341.
42 Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой.
С. 121.
проводилось первое серьёзное социологическое исследование, посвящённое возможности примирения, только 20 % респондентов в возрасте от 18 до 29 лет и 35 % респондентов старше 60 лет отвергли возможность компромисса с представителями других этнических групп, населяющих территорию бывшей Югославии. Основную же массу противников «преодоления прошлого» (85,5 %) составляли как раз люди, находящиеся в возрастной страте от 30 до 60 лет, на долю которых, собственно говоря, и выпала основная масса военных тягот, а также в ряде случаев непосредственное участие в боевых действиях43.
Как бы там ни было, первые шаги в рамках «политики памяти» всё-таки делаются. Ещё во время войны 1991 — 1995 годов раздавались голоса сербских интеллектуалов с призывом прекратить братоубийственную бойню в Хорватии, а затем в Боснии. Со временем эти голоса становились всё громче. Особо хотелось бы отметить общественную кампанию «Другая Сербия», проведённую Белградским кружком независимых интеллектуалов, усилия Белградского центра прав человека и Фонда гуманитарного права, направленные на документирование военных преступлений, и, наконец, первую международную конференцию «Истина, ответственность, примирение», проведённую весной 2000 года. Кроме того, не будем забывать, что практически всю войну оппозиционная режиму Милошевича радиостанция «В-92» проводила диспуты и «круглые столы», по-свящённые коллективной ответственности сербского народа за совершённые злодеяния, сама постановка вопроса о которых могла кончиться для журналистов крайне плачевно44.
Зато деятельность МТБЮ по восстановлению исторической правды вызывает самые неоднозначные оценки. Прежде всего отметим, что из 161 осуждённого МТБЮ 94 серба (почти 60 %) и лишь 29 хорватов, 9 боснийских мусульман, 9 косовских албанцев, 2 македонца и 2 черногорца. Более того, из высшего политического руководства обвинения предъявлялись только сербам — как руководству Союзной Республики Югославия (например, С. Милошевичу и М. Милутиновичу),
43 Gordy E. Guilt, Responsibility, and Denial: The Past at Stake in Post-Milosevic Serbia. Philadelphia, PA : University of Pennsylvania Press, 2013. P 24.
44 Ibid. P 21.
так и высшим должностным лицам сербских анклавов в Хорватии (Г. Хаджич, М. Бабич) и Боснии (Р. Караджич, Р. Младич, Б. Плавшич, М. Краишник и др.). В то же время ни лидер боснийских мусульман А. Изетбегович, ни президент Хорватии Ф. Туджман, ни предводитель косовских албанцев И. Ругова перед судом так и не предстали.
Между тем при самом большом количестве обвиняемых в отношении сербов вынесены только 4 из 19 оправдательных приговоров (последний - идеологу сербского национализма В. Шешелю - был оглашён в марте 2016 года), при этом исключительно сербам выносились приговоры о пожизненном заключении, самое большое количество смертей в заключении, включая смерть С. Милошевича, также приходится на их долю45. Всё это приводит к формированию в сербском обществе представления о том, что эпизодическое привлечение к ответственности хорватов и босняков проводилось не столько с целью наказания преступников, сколько для иллюстрации тезиса о том, что МТБЮ судит не только сербов.
Данное представление ещё больше укрепилось в общественном сознании после решения по делу Готовина/Маркача. Хорватский генерал А. Готовина, без преувеличения могильщик Сербской Краины - крошечной автономии сербов, существовавшей в составе Хорватии в 1991-1995 годы, тремя голосами против двух приговорённый к 24 годам тюремного заключения за преступления против человечества и нарушение правил и обычаев войны, в конечном итоге был оправдан Апелляционной палатой трибунала в 2012 году. Как указывает А. Н. Антонов, на Апелляционную палату не произвели никакого впечатления ни факты неизбирательного обстрела столицы Сербской Краины Книна, в ходе которого по городу, не оказывающему никакого военного сопротивления, было выпущено более 900 снарядов в течение менее двух дней (притом что артиллерия «хорватского войска» не имела ни позиций с прямой видимостью на город, ни нормальной корректировки огня); ни множество свидетельств о других
45 Статистическую информацию о деятельности МТБЮ на русском языке см.: Гришин А. С. 20 лет Международному трибуналу по бывшей Югославии: итоги деятельности и перспективы международного правосудия // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2014. № 1. С. 359-365.
преступлениях в нарушение правил, установленных международным гуманитарным правом, совершённых хорватскими силами; ни речи президента Туджмана, откровенно разжигавшие межнациональную рознь; ни дискриминационные меры, направленные на недопущение возвращения сербов (около 200 тысяч) в Хорватию по окончании конфликта. Неслучайно в своём особом мнении судья МТБЮ из Италии Ф. Покар охарактеризовал решение большинства как «противоречащее самому смыслу правосудия»46. В том же ряду находится оправдание трибуналом бывшего премьер-министра Косово Р. Ха-радиная и «боснийского мясника» Н. Орича.
В завершение темы отметим, что слово «примирение» встречается в 24 решениях МТБЮ, в 20 из которых обвиняемый был признан виновным. Причём только в 4 решениях судьи упомянули примирение без предшествовавшей вынесению решения «сделки о признании вины» с обвиняемым47.
4. «Преодоление прошлого» в бывшей Югославии: комиссии по установлению истины или международное правосудие?
Гораздо меньше споров и эмоций вызвала деятельность созданной в феврале 2002 года Комиссии по установлению истины. Однако просуществовавшая чуть более года комиссия, членов которой не раз обвиняли в личной преданности сменившему Милошевича на посту президента Сербии В. Коштунице, насколько известно, не провела ни одного расследования, не организовала ни одного слушания с участием жертв конфликта и в конечном итоге прекратила своё существова-ние48. Более того, в период «переходного кабинета» между свержением Милошевича и формированием правительства Джинджича, завершившегося только в январе 2001 года, шефу сербской госбезопасности Р. Марковичу удалось уничтожить 11 490 секретных документов, проливающих свет на преступления прежнего режима49.
46 Подробнее см.: Антонов А. Указ. соч. С. 121 — 127.
47 Bachmann K., Sparrow Botero Th., Lambertz P. Op. cit. P 341.
48 Hayner P. Unspeakable Truths. Transitional Justice and the Challenge of Truth Commissions. New York : Routledge, 2011. P 252.
49 Gordy E. Op. cit. Р. 88.
Фиксировались попытки создания комиссий по установлению истины и на региональном уровне. Так, в середине декабря 2003 года правительство Республики Сербской сформировало Комиссию по расследованию событий в Сребренице и её окрестностях с 10 по 19 июля 1995 года. В её состав вошли 7 членов, 5 из которых назначало правительство, а 2 — Верховный представитель ООН по Боснии и Герцеговине. Помимо юристов, специалистов в области уголовного права, в комиссию попали два историка — Ж. Вуяди-нович (от сербской стороны) и С. Чекич (представитель босняков), взаимный антагонизм между которыми не охладевал на всём протяжении её работы. Мандат комиссии был выдан на полгода, до 11 июня 2004 года, хотя затем с одобрения Верховного представителя был продлён до 15 октября 2004 года. Комиссия подготовила доклад, в котором поставила под сомнение официальное количество босняков (8 000 человек), погибших в ходе этнической чистки, проведённой в Сребрени-це войсками Р. Младича. По мнению комиссии, речь могла идти не более чем о 1 000 погибших в результате собственно этнической чистки, а также о неустановленном количестве убитых в результате других причин (в бою, во взаимных конфликтах, в результате самоубийств, на минных полях, при переходе через реки Дрину и Ядру и т. д.). Член комиссии С. Чекич опроверг результаты работы комиссии, выступив с альтернативным докладом, в котором называлась более близкая к официальной цифра в 7 800 убитых. В конце концов, ключевой вопрос о случившемся в Сребренице летом 1995 года фактически остался открытым50.
Взаимодействие истории и международного правосудия может идти по нескольким направлениям. Например, в ЕСПЧ, как подчёркивает А. И. Ковлер, государства могут просить Суд принять в расчёт исторический контекст для того, чтобы подчеркнуть влияние значимости истории на возможности оценивания, которые имеются у соответствую-
50 Подробнее см.: Вуядинович Ж. Комиссия правительства Республики Сербской по расследованию событий в Сребре-нице и её окрестностях с 10 по 19 июля 1995 года (создание, мандат, ход и результаты деятельности) // Международный трибунал по бывшей Югославии: деятельность, результаты, эффективность : материалы Междунар. науч. конф. (Москва, 22 — 23 апреля 2009 года) / отв. ред. Е. Ю. Гуськова. М. : Ин-дрик, 2012. С. 173—190.
щего государства51. В постановлении по делу Станков и Объединённая организация Македонии «Илинден» против Болгарии указывается: «Власти Болгарии подчеркнули, что информация об историческом контексте и текущей ситуации в Болгарии и на Балканах существенна для понимания данного дела» (§ 47 решения)52. Суд отвечает на пожелание правительства и воспроизводит в данном постановлении «краткое изложение властями Болгарии исторического контекста».
Однако в большинстве случаев именно сам суд (МТБЮ не исключение), учитывая исторический контекст дела, составляет общую картину фактов, поскольку очень часто «история» подсудимого связана с более широким контекстом. И вот здесь начинаются затруднения, поскольку не всегда понятно, почему в некоторых случаях трибунал может погружаться в глубину веков, а в некоторых — ограничиться моментальной фотографией событий недавнего прошлого.
Начиная с первого же судебного разбирательства в своей практике, МТБЮ апеллировал к истории. Так, в решении по делу Прокурор против Тадича говорится: «...за распадом многонациональной федеративной Югославии. незамедлительно последовал распад многонациональной Боснии и Герцеговины. Как боснийские сербы, так и боснийские хорваты ясно дали понять, что они готовы скорее пойти на вооружённый конфликт, нежели примириться со статусом национального меньшинства в государстве, где доминируют мусульмане» (§ 83 решения)53.
В этом же решении содержится значительный по объёму раздел II, именуемый «историческая справка и предварительно установленные факты» (§ 53—192), в котором трибунал последовательно анализирует общий исторический и географический контекст случившегося на Балканах, делает ретроспекции в историю южных славян, начиная со времен Османской империи, упоминает политику конфликтующих народов в годы Второй мировой войны, даёт оценки «Юго-
51 Kovler A. La Cour devant l'histoire, l'histoire devant la Cour ou comment la Cour européenne "juge" l'histoire // La conscience des droits: mélanges en l'honneur de Jean-Paul Costa. Paris : Dalloz, 2011. P 337-352, 338.
52 URL: http://www.lawtrend.org/wp-content/uploads/2014/03/ Stankov1.pdf (дата обращения: 14.10.2017).
53 URL: http://www.icty.org/x/cases/tadic/tjug/en/tad-tsj70507
JT2-e.pdf (дата обращения: 14.10.2017).
славии Тито» и описывает процесс её последующей дезинтеграции после смерти лидера в 1980 году. Затем трибунал переходит к анализу событий 1990-х годов, описывая роль Югославской народной армии и её трансформацию преимущественно в сербско-черногорскую по национальному составу, влияние идеи «Великой Сербии», вброшенной в массы С. Милошевичем в день битвы на Косовом поле 28 июня 1989 года, формирование «антикризисного штаба» боснийских сербов после провозглашения независимости Боснии и кратко ход боевых действий. Отдельное место в решении занимает история общины Приедор, где и были совершены инкриминируемые Тадичу военные преступления.
Более того, вся обстановка судебного разбирательства по делу Тадича словно дышала историей. Об этом свидетельствует, например, такой диалог между председательствующим на процессе судьёй Г. Макдональдом и экспертом доктором Дж. Гоу в первый же день судебных слушаний 7 мая 1996 года:
«Макдональд: Если это возможно, может быть, вы расскажете нам, от начала до конца, об изменениях в этническом составе на разных землях [Югославии. - А.Е.], начиная с XIV века? Это возможно сделать? Может быть, вы даже не поняли моего вопроса, ведь я не особо историк, хотя и интересуюсь историей. Американской историей.
Гоу: Я думаю, что цель свидетельствова-ния... всё же осветить события 1991 года и последующих лет в военно-политическом контексте. Исходя из этого, я проанализировал некоторые факторы, которые привели к созданию независимых государств на территории Югославии, распавшейся в 1991 году, а это означает отсылки не то что к XIV, а к IV веку. дабы прояснить, почему территории, входившие в федерацию, в конечном счёте вышли из неё»54.
К подлинным шедеврам юридико-истори-ческой мысли можно отнести решение МТБЮ по делу Прокурор против Драгомира Милошевича, посвящённое осаде Сараево. Решение занимает 337 страниц и представляет собой своего рода «энциклопедию» четырёхлетней осады. В нём не только даётся общий контекст истории города, его географического
54 Цит. по: Wilson R.A. Writing History in International Criminal Trials. P 71.
положения и роли в жизни независимой Боснии, не только скрупулёзно перечисляются трагические эпизоды осады, как, например, гибель детей от пуль сербских снайперов во время катания на санях или взрыв на рынке Маркал, но и затрагивается множество других проблем, передающих атмосферу жизни в осаждённом городе. Например, в подразделе «Эффект от снайперского огня» последовательно анализируются: а) повседневная жизнь гражданского населения; б) физическое влияние снайперского огня; в) психологическое влияние снайперского огня; г) возможность для мирного населения покинуть Сараево (§ 7 подраздела Е раздела II решения)55.
Надо сказать, что в последующем трибунал давал уже менее развёрнутые исторические характеристики. Например, в решении 2001 года по делу Прокурор против Кри-стича говорилось: «Судебная палата оставляет историкам и социальным психологам право оценивать глубину этого эпизода Балканского конфликта [речь идёт о геноциде в Сребренице. - А.Е.]... Наша же задача более скромная: выяснить, исходя из свидетельств, представленных в ходе процесса, что на самом деле происходило в течение этих девяти дней» (§ 2 решения)56. А вот архитектоника решения 2016 года по делу Прокурор против Шешеля вовсе не содержит в себе какой-либо исторической информации и сразу переходит к сути предъявленных В. Шешелю обвинений57.
Почему так происходит? Видимо, в первые годы своего существования трибунал пытался выработать некий общий подход к предпосылкам и причинам возникновения Югославской войны, сформулировать (в том числе для себя) некий универсальный подход к произошедшему на Балканах в 90-х годах прошлого столетия, объяснить природу Балканского кризиса. Когда же это было сделано в первые годы его существования, то в последующем трибунал уже мог позволить себе не отвлекаться на изложение исторического контекста и непосредственно переходить к вопросу о виновности конкретных лиц. Про-
55 URL: http://www.icty.Org/x/cases/dragomir_milosevic/tjug/ en/071212.pdf (дата обращения: 14.10.2017).
56 URL: http://www.icty.org/x/cases/krstic/tjug/en/krs-tj0108 02e.pdf (дата обращения: 14.10.2017).
57 URL: http://www.icty.org/x/cases/seselj/tjug/en/160331.pdf (дата обращения: 14.10.2017).
блема только в том, что различные этнические группы отстаивали свои версии произошедшего как на макро- (кто начал войну), так и на микроуровнях.
Например, в отношении того же взрыва на рынке Маркал есть боснийская версия событий (рынок обстреляли боснийские сербы), которая, в конечном итоге, была поддержана МТБЮ, и сербская (обстрел был провокацией самих же боснийцев), которые едва ли между собой когда-либо примирятся. Особенно настораживает, что полковник А. В.Де-муренко, занимавший в то время пост начальника штаба миротворческого контингента ООН в Сараево, в ходе судебного разбирательства прямо сказал, что с его точки зрения обстрел рынка был делом рук боснийцев, которые хотели спровоцировать НАТО на активные действия против войска Республики Сербской, что, в конечном итоге, и произошло (§ 703, 704 решения по делу Прокурор против Драгомира Милошевича)58. Как видим, даже в МТБЮ не удаётся избежать кризиса совести в современном мире, где история часто воспринимается как набор фактов, которые каждый может выбирать и интерпретировать по-своему.
Известно, что та или иная интерпретация событий прошлого, поддержанная в судебном решении, именуется на языке профессионалов «судебной истиной» (forensic truth). Стоит ли говорить о том, что максимальное сближение «судебной истины» и «реальной истины» — это то единственное, ради чего международному правосудию стоит существовать?
Библиографическое описание: Евсеев А. «Проработка прошлого»: сложность судебного познания // Международное правосудие. 2017. № 4 (24). С. 122-136.
"Dealing with the past": the difficulties of forensic truth
Oleksandr Yevsieiev
Candidate of Sciences (Ph. D.) in Law, Associate Professor; Scientific Adviser to the Justice, Ukrainian Constitutional Court, Ukraine (e-mail: uacongress@ pisem.net).
58 URL: http://www.icty.org/x/cases/dragomir_milosevic/tjug/ en/071212.pdf (дата обращения: 14.10.2017).
Abstract
This article examines the phenomenon of "dealing with the past" in the activities of international criminal tribunals, particularly the International Criminal Tribunal for the Former Yugoslavia. The "politics of memory" is analyzed as one of the elements of transitional justice, which makes it possible to make a transition to peace. There are two main strategies that the state can follow when attempting to deal with its own past: either a policy of silence, or a policy under the motto "never again!" The ambiguity of the truth that is extracted during the course of forensic investigation is emphasized. Particular attention is paid to the psychological and socio-cultural difficulties that arise in a person or an ethnic group when interacting with a different treatment of events than that adopted in their environment. In this regard, the specificity of "memory wars" is revealed as a defensive reaction to another version of historical events. Specific examples illustrate the attitude of the tribunal to the events of the Yugoslav war of 1991 to 1995. The ambiguous role of truth commissions has been identified, which in practice may prove less effective than full-fledged criminal tribunals. The possibilities of using the "memory policy" in post-conflict areas, in particular in the example of Bosnia and Herzegovina and Ukraine, are considered. The article concludes with a question: Given that it is known that the version of past events that is supported in a court's opinion is referred to as forensic truth, is it possible that a key purpose of the existence of international law is to achieve maximum conversion of forensic truth and actual truth?
Keywords
International Criminal Tribunal for the Former Yugoslavia; transitional justice; the Yugoslav war of 1991 to 1995; "memory wars"; memorial culture; war crimes.
Citation
Yevsieiev O. (2017) «Prorabotka proshlogo»: slozhnost' sudebnogo po-znaniya ["Dealing with the past": the difficulties of forensic truth]. Mezh-dunarodnoepravosudie, no. 4, pp. 122-136. (In Russian).
References
Antonov A. (2013) Reshenie Tribunala po byvshey Yugoslavii v dele Goto-vina/Markach kak otrazhenie otdel'nykh tendentsiy razvitiya mezhdu-narodnogo ugolovnogo pravosudiya [The judgment of the Tribunal for the former Yugoslavia in the Gotovina/Markach case as a reflection of selected trends in the development of international criminal justice]. Mezhdunarodnoepravosudie, no. 4, pp. 121-127. (In Russian). Arendt H. (2014) Otvetstvennost' i suzhdenie [Responsibility and judgment],
Moscow: Izdate'lstvo Instituta Gaidara. (In Russian). Assman A. (2014) Dlinnaya ten'proshlogo [A long shadow of the past],
Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie. (In Russian). Assman A. (2016) Novoe nedovoistvo memorial'noy kulturoy [New dissatisfaction with the memorial culture], Moscow: Novoe literaturnoe obozre-nie. (In Russian).
Bachmann K., Sparrow Botero Th., Lambertz P. (2013) When Justice Meets Politics: Independence and Autonomy of Ad Hoc International Criminal Tribunals, Frankfurt am Main: Peter Lang. Bobrinsky N. A. (2014) Pravovye osnovy pravosudiya perekhodnogo perioda v dokumentakh OON [Legal basis of transitional justice in UN documents]. Library of the criminalist, no. 5, pp. 320-328. (In Russian). Bovin A. E. (1980) Mir semidesyatykh [The world of the seventies], Moscow:
Izvestiya. (In Russian). Charnota A. (2015) Pravo, pamyat' i zabvenie: regulirovanie kollektivnoy pamyati kvazisudebnymi institutami [Law, memory and oblivion: regula-
tion of collective memory by quasi-judicial institutions]. In: Kondakov A. (ed.) Obshchestvo i pravo: issledovatel'skie perspektivy [Society and law: research perspectives], Saint Petersburg: TsNSI, pp. 187-211. (In Russian).
Dragovic'-Soso J., Gordy E. (2011) Coming to Terms with the Past: Transitional Justice and Reconciliation in the Post-Yugoslav Lands. In: Djokic D., Ker-Lindsay J. (eds.) New Perspectives on Yugoslavia: Key Issues and Controversies, London: Routledge, pp. 193-212.
Golovko L. (2014) L'evolution de la justice en Russie: routine des reformes ou transition eternelle? Revue Est Europa, numero special, no. 1, pp. 123-136.
Gordy E. (2013) Guilt, Responsibility, and Denial: The Past at Stake in PostMilosevic Serbia, Philadelphia, PA: University of Pennsylvania Press.
Grigoryev V. N., Antonov A. N. (2013) Reshenie Tribunala po byvshey Yugo-slavii po delu Gotovina/Markach kak ocherednoy proval mezhdunarod-nogo pravosudiya [The decision of the Tribunal for the former Yugoslavia in the Gotovina/Markach case as (regular) failure of international justice]. Mezhdunarodnoe ugolovnoe pravo i mezhdunarodnoe pravo-sudie, no. 3, pp. 457-464. (In Russian).
Grishin A. S. (2014) 20 let Mezhdunarodnomu tribunalu po byvshey Yugo-slavii: itogi deyatel'nosti i perspektivy mezhdunarodnogo pravosudiya [20 years to the International Tribunal for the Former Yugoslavia: results of activities and prospects for international justice]. Vestnik Nizhegorodskogo universitetaimeniN. I. Lobachevskogo, no. 1, pp. 359-365. (In Russian).
Hayner P (2011) Unspeakable Truths: Transitional Justice and the Challenge of Truth Commissions, New York, London: Routledge.
Ishchenko N. (2016) Shokolad razdora [Chocolate of discord]. Available at: http://www.eurointegration.com.ua/eng/articles/2016/12/19/7059079/ (accessed: 14.10.2017).
Koen S. (2001) Voiny pamyati i komissii po primireniyu [Memorial wars and reconciliation commissions]. Available at: http://www.index.org.ru/jour-nal/14/koen1401.html (accessed: 14.10.2017).
Koenig H. (2012) Budushcheeproshlogo [The future of the past], Moscow: ROSSPEN. (In Russian).
Kononov A. L. (2017) Osoboe mnenie sud!i Kononova. Osobye mneniya sud!i Konstitutsionnogo suda Rossiyskoy Federatsii 1992-2009 gg. [Dissenting opinion of judge Kononov. Dissenting opinions of the judge of the Constitutional Court of the Russian Federation 1992-2009], Moscow: Kuchkovo Pole. (In Russian).
Koroteev K. (2015) Evropeiskiy Sud po pravam cheloveka i istoricheskaya pamyat' [The European Court of Human Rights and historical memory]. Available at: http://urokiistorii.ru/node/52682 (accessed: 14.10.2017).
Kovler A. I. (2010) Posle «Kononova» [After "Kononov"]. Prava cheloveka. Praktika Evropeiskogo Sudapopravam cheloveka, no. 9, pp. 6-12. (In Russian).
Kovler A. (2011) La Cour devant l'histoire, l'histoire devant la Cour ou comment la Cour européenne "juge" l'histoire. In: La conscience des droits: Mélanges en l'honneur de Jean-Paul Costa, Paris: Dalloz, pp. 337-352.
Lezina E. (2011) Istochniki izmeneniya ofitsial'noy kollektivnoy pamyati (na primere poslevoennoy FRG) [Sources of changes in official collective memory (on the example of the post-war Germany)]. Vestnik obshchest-vennogomneniya, no. 3, pp. 17-37. (In Russian).
Lotman Yu. M. (2011) Besedy o russkoy kulture [Conversations about Russian culture], Saint Petersburg: Art-St. Peterburg. (In Russian).
Mose E. (2016) Kak sudy interpretiruyut i pishut istoriyu: iz opyta Mezhdunarodnogo ugolovnogo tribunala po Ruande [How do the courts interpret and write history: from the experience of the International Criminal Tribunal for Rwanda]. Mezhdunarodnoe pravosudie, no. 4, pp. 54-61. (In Russian).
Mostov G. (1995) Ispol'zovanie istorii i zloupotreblenie eyu v Vostochnoy Evrope: vyzov 90-kh godov [The use of history and its abuse in Eastern Europe: the challenge of the 1990s]. Konstitutsionnoe pravo: vostochno-evropeyskoeobozrenie, no. 4, pp. 70-74. (In Russian).
Pashin S. A. (1995) Sudebnaya reforma i sudprisyazhnykh [Judicial reform and jury trial], Moscow: RPA of the Ministry of Justice of the Russian Federation. (In Russian).
Przhiban I. (2015) Mnogoobrazie modeley perekhoda ot avtoritarizma k de-mokratii [The variety of models for the transition from authoritarianism to democracy]. In: Kondakov A. (ed.) Obshchestvo i parvo: issledovatel-skie perspektivy [Society and law: research perspectives], Saint Petersburg: TsISR, pp. 165-186. (In Russian).
Romanenko S. A. (1997) Istoriya i istoriki v mezhetnicheskikh konfliktakh (Yugoslaviya kontsa 80-kh - nachala 90-kh godov) [History and historians in interethnic conflicts (Yugoslavia of the late 80's - early 90's)]. Obshchestvennyenaukiisovremennost', no. 5, pp. 54-62. (In Russian).
Rousso H. (2003) Justice, history and memory in France: reflections on the Papon trial. In: Torpey J. (ed.) Politics and the Past, London: Rowman & Littlefield Publ. Inc., pp. 277-293.
Simic O. (ed.) (2017) An Introduction to Transitional Justice, New York: Routledge.
Trebst S. (2011) «Kakoy takoy kover?» Kul'tura pamyati v postkommuni-sticheskikh obshchestvakh Vostochnoy Evropy: popytka obshchego opisaniya i kategorizatsii ["What kind of carpet?" Culture of memory in the postcommunist societies of Eastern Europe: an attempt at a general description and categorization]. In: Imperiya i natsiya v zerkale istoriches-koy pamyati [Empire and nation in the mirror of historical memory], Moscow: New publishing house, pp. 142-180. (In Russian).
Uitz R. (2002) Ob otsutstvii opredelyonnosti v tolkovanii konstitutsii [On the lack of certainty in the interpretation of the constitution]. Konstitutsionnoe pravo: vostochnoevropeyskoe obozrenie, no. 1, pp. 26-33. (In Russian).
Vuyadinovic J. (2012) Komissiya pravitel'stva Respubliki Serbskoy po rassle-dovaniyu sobytiy v Srebrenitse i ee okrestnostyakh s 10 po 19 iyulya 1995 goda (sozdanie, mandat, khod i rezul'taty deyatel'nosti) [Commission of the government of Srpska Republic to investigate the events in Srebrenica and its environs from 10 to 19 July 1995 (establishment, mandate, progress and results of activities). In: Guskova E. Y. (ed.) Mezhdun-arodnyy tribunal po byvshey Yugoslavii: deyatel'nosti rezul'taty, effektivnost [International tribunal for the former Yugoslavia: activity, results, effectiveness], Moscow: Indrik, pp. 173-190. (In Russian).
Wilson R. A. (2005) Judging History: the Historical Record of the International Criminal Tribunal for the Former Yugoslavia. Human Rights Quarterly, vol. 27, no. 3, pp. 908-942.
Wilson R. A. (2011) Writing History in International Criminal Trials, New York: Cambridge University Press.
Zonnenfeldt R. (2013) Ochevidets Nyurnberga [An eyewitness of Nuremberg], Moscow: Tsentrpoligraf. (In Russian).
