CC BY
76
УДК 94(47)072
ПРОФЕССОРА И БЮРОКРАТИЧЕСКИЕ КОММУНИКАЦИИ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ПЕРВОЙ ТРЕТИ XIX ВЕКА1
К.А. Ильина
Г осударственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник «Казанский Кремль»
E-mail: glukist@mail.ru
Данная статья посвящена изучению административной культуры «ученого сословия» Российской империи первой трети XIX века. Анализ делопроизводственной документации присутственных мест университета позволяет выявить степень включенности профессоров и адъюнктов в бюрократическую иерархию империи. Статья написана на основе документов, извлеченных из архива Министерства народного просвещения (в Российском государственном историческом архиве), а также из сохранившихся архивов Казанского (в Национальном архиве Республики Татарстан) и Московского (в Центральном историческом архиве г. Москвы) университетов.
Ключевые слова: Российская империя, первая треть XIX в., система народного просвещения, профессорская культура, бюрократическая культура, делопроизводственные документы.
PROFESSORS AND BUREAUCRATIC COMMUNICATIONS IN THE RUSSIAN EMPIRE FIRST THIRD OF THE XIX-TH CENTURY
K.A. Ilyina
This article focuses on the study of administrative culture of «academic community» of the Russian Empire first third of the XlX-th century. The analysis of the office work documentation public places University reveals the degree of involvement of professors and adjuncts in the bureaucratic hierarchy of the empire. This article was written based on the documents taken from the archives of the Ministry of Public Education (in the Russian State Historical Archive), as well as of the surviving archives of Kazan (in the National Archives of the Republic of Tatarstan) and Moscow (in the Central Historical Archive of Moscow) universities.
Key words: Russian Empire, the first third of the XIX-th century, system of public education, university, academic culture, bureaucratic culture, office work documents.
1 Исследование выполнено в рамках проекта Фонда Герды Хенкель «Ubi Universitas, ibi Europa» (AZ 02/SR/ 08).
В данной статье речь идет об административной культуре определенной социальной группы - ординарных и экстраординарных профессоров, адъюнктов, лекторов и приват-доцентов, то есть всех тех, кого правительственные чиновники относили к категории «ученое сословие». Благодаря целому ряду исследований и публикаций, сейчас стали известны социальные характеристики и количественные параметры этого «сословия», источники и условия рекрутирования в него, правительственное регулирование, обстоятельства повседневной жизни и биографии почти всех профессоров2. В последние годы развитие данного направления
2 Наиболее полный свод таких работ представлен в исторических разделах библиографических указателей: [Милкова В.И.] Высшее образование в СССР и за рубежом: Библиогр. указ. книг и журн. статей (1959-1969). М., 1979; То же. (1969-1975). М., 1978; То же. (1976-1980). М., 1985; Университетское образование в СССР и за рубежом: Библиогр. указ. рус., сов. и иностр. лит-ры: В. 3 ч. М., 1966-1981; Университетское образование в СССР и за рубежом: Указ. лит-ры на рус. яз. (1978-1985). М., 1987.
Различные аспекты социального анализа профессорского сообщества России первой половины XIX в. представлены в работах: Шевырев С.П. История императорского Московского университета, написанная к столетнему его юбилею. 1755-1855. М., 1855 (переизд. в 1998 г.); Багалей Д.И. Опыт истории Харьковского университета (по неизданным материалам): В 2 т. Харьков, 1898-1904; Загоскин Н.П. История Императорского Казанского Университета за первые сто лет его существования. 1804-1904: В 4 т. Казань, 19021904; Булич Н.Н. Из первых лет Казанского университета (1805-1819). Рассказы по архивным документам: В 2 ч. Казань, 1887; СухомлиновМ.И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб., 1889. Т. 1: Материалы для истории образования в России в царствование императора Александра I; Корбут М.К. Казанский государственный университет имени
В.И. Ульянова-Ленина за 125 лет (1804/05-1929/30): В 2 т. Казань, 1930; Щетинина Г.И. Послужные списки как исторический источник о составе профессоров в пореформенной России / / История СССР. 1977. № 1. С. 84-96; Эймонтова Р.Г. Русские университеты на грани двух эпох: от России крепостной к России капиталистической. М., 1985; Kassow S. Students, Professors and the State in Tsarist Russia. Berkley; Los Angeles, London, 1989; Михайлова С.М. Казанский университет в духовной культуре народов востока России (XIX век). Казань, 1991; ИвановА.Е. Ученые степени Российской империи
XVIII в. 1917. М., 1994; Высшее образование в России: Очерк истории до 1917 года / Под ред. В.Г. Кинелева. М., 1995; Russia's Missing Middle Class: The Professionals of Russian History / Ed. By B. Armonk. N.Y., 1996; Сточник А.М., Затравкин С.Н. Медицинский факультет Московского университета в XVIII веке. М., 1996; Ляхович Е.С., Ревушкин А.С. Университеты в истории и культуре дореволюционной России. Томск, 1998; Профессора и доктора наук Московского университета. М., 1998; Петров Ф.А. Российские университеты в
социальной истории идет, в основном, по пути дополнения, уточнения и перепроверки собранных статистических и биографических данных.
Менее изученной является область «этнографии университетского сообщества» и «антропологии университетского образования». Это пространство, где внимание исследователей сфокусировано на основных смыслах, логике взаимодействия и знаках солидарности, организующих данное сообщество и его группы. Объектом изучения здесь выступает комплекс ценностей и этических норм, который создавал и удерживал единство довольно разных в возрастном, житейском, этническом и культурнопсихологическом отношении людей. Такой подход уводит от распространенной в российских социальных науках исследовательской традиции, рассматривавшей университет как деперсо-нифицированный и довольно статичный образовательный институт или как изолированную от локальных обстоятельств корпорацию.
Желая изучать «университетское сословие» в соответствии с логикой его собственной жизни, мы старались понять, как про-
первой половине XIX века. Формирование системы университетского образования. М., 1998-2001. Кн. 1-4: Зарождение системы университетского образования в России; Он же. Формирование системы университетского образования в России: В 4 т. М., 2002-2003; Марголис Ю.Д., Тишкин Г.А. Единым вдохновением. Очерки истории университетского образования в Петербурге в конце XVIII - первой половине XIX века. СПб., 2000; Козакова В.С. Коллективная биография профессуры - новый путь в социальной истории русских университетов / / Клио: Журнал для ученых. 2001. № 1(13). С. 254-258.; Аврус А.И. История российских университетов: Очерки. М., 2001; Петров Ф.А., Гутнов Д.А. Российские университеты // Очерки русской культуры XIX века: В 6 т. М., 2001. Т. 3. Культурный потенциал общества. С. 124-199.; Андреев А.Ю. Лекции по истории Московского университета. 1755-1855. М., 2001; Булгакова Л.А. Особенности системы высшего образования в царствование Николая I // Николаевская Россия: власть и общество: Мат. кругл. стола, посвящ. 80-летию со дня рожд. И.В. Пороха. Саратов, 2004. С. 124-134; Отечественные университеты в динамике золотого века русской культуры / Под ред. проф. Е.В. Олесеюка. М., 2006; Андреев А.Ю. Русские студенты в немецких университетах XVIII - первой половины XIX века. М., 2005; Он же. Российские университеты XVIII - первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. М., 2009; «Быть русским по духу и европейцем по образованию»: Университеты Российской империи в образовательном пространстве Центральной и Восточной Европы XVIII - начала
XIX в. М., 2009; Санкт-Петербургский университет в XVIII-XX вв.: европейские традиции и российский контекст: Мат. межд. науч. конф. СПб., 2009.
фессора, живущие вдали от министерства, узнавали мнение власти, как ощущали ее присутствие в каждодневной жизни, как контактировали с её представителями и удовлетворяли её запросы, и как в ходе этого появился некий вид анонимной единооб-разности («университетская система»), который навязывался всем членам сообщества? Предположив, что в условиях Российской империи это могло реализоваться посредством деловых бумаг, мы обратились к анализу университетского делопроизводства, а также специфики его языка («делового слога»).
С самого начала административных реформ правительство Александра I занималось унификацией и оптимизацией управленческих бумаг3, и упрощением их тяжелого бюрократического языка4 («канцелярского стиля» или «делового слога»). И почти каждый вновь вступающий в должность министр народного просвещения занимался усовершенствованием ведомственного делопроизводства. Так, назначенный министром в 1810 г. А.К. Разумовский признавал, что у П.В. Завадовского не было системы в управлении ведомством, и ознаменовал своё вступление выпуском серии «циркулярных предложений», регулирующих форму, содержание и периодичность поступления документации из университетов5. Аналогичным образом поступали и его преемники. Современные исследователи видят в этом коллективном творчестве один из признаков модернизации империи, сопровождавшийся усовершенствованием письменных технологий властвования6.
3 См.: Орлова Г.А. Российская бюрократическая ментальность (1801— 1917 гг.): Дис. ... канд. психол. наук. Ростов н/Д., 1999.
4 См.: Романенко А.П. Проблемы нормализации русского канцелярского стиля первой половины XIX в.: Дис. ... канд. филол. наук. М., 1981.
5 См.: Циркулярное предложение о доставлении списков посторонних слушателей университетских курсов, 26 апреля 1810 / / Сборник распоряжений по Министерству народного просвещения. СПб., 1866. Т. 1: 1802-1834. № 49. Стб. 169-170; Циркулярное предложение о представлении сведений о наградах, увольнениях и смерти училищных чиновников, 5 мая 1810 / / Там же. № 50. Стб. 170-171; Циркулярное предложение о форме аттестатов, выдаваемых чиновникам, подвергающимся испытанию для производства в высшие чины, 27 мая 1810 / / Там же. № 53. Стб. 172-173.
6 См.: Ремнев А.В. «Искусство канцелярии» и «искусство редактирования» в имперской России XIX - начала XX века / / Социальная история (неопубликованная рукопись); Бикташева А.Н. Казанское губернаторство первой половины XIX века: антропология власти: Дис. ... д-ра ист. наук. Казань, 2011. С. 11-12.
Несмотря на декларацию университетского самоуправления, устав 1804 г. потребовал от университетов участия в документообороте, обеспечивающем слаженность действий российской государственной машины. Для этого нанятые на службу профессора должны были регулярно предоставлять в министерство отчеты и справки, составленные в произвольной форме или по присланному из министерства образцу. В Александровскую эпоху допускалось, чтобы иностранцы участвовали в составлении деловых бумаг на родном для них языке. Для «внешних сношений» такие тексты переводились на русский язык, для чего университетские советы имели в своем штате переводчика.
Благодаря участию в заполнении официальных бумаг, изготовлении справок и отчетов профессора независимо от подданства и происхождения включились в сеть специфических бюрократических взаимосвязей («ведомственных сношений»), встроившись в чиновные иерархии. Правда, в первое десятилетие XIX в. это было довольно слабое включение, создававшее иллюзию корпоративной исключительности. Это было возможным в условиях резкого изменения системы государственного управления в империи, в обстоятельствах разработки министерского делопроизводства. У переходящего с коллегиальной на министерскую форму управления правительства еще не было четкого представления о том, как должно осуществляться ведомственное взаимодействие и как добиться слаженных действий государственного механизма. Однако уже в 1803 г. служащий в Министерстве внутренних дел М.М. Сперанский создал формуляры для губернаторских отчетов, образцы «входящих» и «исходящих» бумаг. А в 1811 г. он обеспечил унифицированными формами отчетности все прочие министерства империи. Они существенно дополнили «формы», циркулировавшие по ведомству Сената в XVIII веке.
Поскольку в России профессора и адъюнкты являлись государственными служащими, то совет был обязан ежегодно предоставлять в канцелярию министра и в Герольдию по одному экземпляру формулярных списков всех своих чиновников и один экземпляр формулярных списков камергеров и камер-юнкеров в Его Императорского Величества контору7. В случае каких-либо изменений в этих списках ему предписывалось немедленно из-
7 См.: О порядке доставления формулярных списков, 1826 // НАРТ. Ф. 92. Оп.1. Ед. хр. 1961. Л. 1-1об.
вестить о них «высшее начальство», то есть попечителей и министерство.
В канцелярию министра народного просвещения, вскоре переименованного в департамент народного просвещения, советники были обязаны присылать формулярные или послужные списки на всех служащих. К их содержанию тогда предъявлялись следующие требования: наличие данных о возрасте, происхождении, полученном образовании, этапах служебной деятельности, заслугах, порицаниях, отношении к службе. Нередко преподаватели заполняли свои послужные листы на простой бумаге, самостоятельно, рассказывая о себе в третьем лице и в произвольной форме, просто вспоминая и описывая в них свой служебный опыт. Примером тому может служить «Послужной список Доктора Ивана Петрова сына Каменского (32 года). Из малороссийских чиновников, войскового товарища сын <...> окончил Полтавскую семинарию. Будучи при Московской Медицинской хирургической академии студентом и кандидатом хирургии исправлял должность прозектора по указу бывшей мед[ицинской] Коллегии, и поручил от оной благоволение за сочиненную обсервацию (латинское название неразборчиво. - К. И.). Находясь прозектором с 1799 года, по указу оной же коллегии преподавал учащимся наставления касательно вскрытия мертвых тел, исследования, причины, особенно насильственной смерти, а анатомической препарации. Также за неимением адъюнкта профессора исправлял должность оного по анатомической части, повторял профессорские лекции и делал испытания учащихся. С 1800 года января 24 по 1804 апрель 23 по собственному желанию, без всякого жалования исправлял должность врача при Московском госпитале, где и встречающиеся разные операции над больными сам производил. Рекомендован был неоднократно медицинской коллегией, за что и получал прибавку в жаловании. В 1802 году в знак Монаршей милости получил золотые часы и представлен был к награждению чином»8. В этих текстах явственно звучит персональный голос университетского человека. В дальнейшем его сила будет ослабевать и в 1830 гг. самоописание полностью исчезнет из государственного делопроизводства.
Меняющийся статус студентов наглядно проявился в изменении форм отчетности о них университетского совета. В начале
8 Дело об определении профессоров Дрейцинга, Каменского, 1805-1807 / / НАРТ. Ф. 92. Оп. 1. Ед. хр. 105. Л. 6об.
века канцелярии советов ежегодно отсылали попечителям именные списки студентов с указанием их возраста, происхождения, места гимназического или домашнего обучения, выбранной специальности и успехов в учебе. Тогда в университетской отчетности учащиеся имели индивидуальное лицо и специфические признаки. С конца 1810 гг. министерство стало требовать от профессоров изготовления из именных списков сводных (за десять лет) ведомостей, где воспитанники утратили персональные признаки и были распределены по категориям учащихся9.
Получившие самоуправление члены ученого сословия должны были ежемесячно отчитываться перед чиновниками министерства мемориями заседаний совета. Эта форма деловых бумаг была введена в XVIII в. для учреждений, подчиненных Сенату. И поскольку среди них числился и Московский университет, то ему предписывалось в те места «кои состоят под одной Сенатскою ди-рекциею, а к Коллегиям не подчинены, писать промемории, а в прочия места посылать указы»10. Разрабатывая реформу делопроизводства, М.М. Сперанский ввел эту практику в Министерстве внутренних дел. На всех присылаемых в министерство бумагах должны были быть краткие рефераты с изложение существа дела и принятого по нему решения. Очевидно, распространив эту практику на университеты, министерство народного просвещения ориентировалось на Министерство внутренних дел как лидера административных реформ.
В 1815 г. министерство требовало не только от совета, но и от всех присутственных мест университета (правления, комитетов и отделений наук) ежемесячных меморий на протоколы их заседаний. По ним чиновники судили не столько о том, что происходит в университете, сколько об эффективности работы университета в целом. А потому министерство требовало, «чтобы оныя [бумаги] были сколь возможно с большим совершенством обработа-ны»11. При чтении меморий проверяющие обращали особое вни-
9 Загоскин Н.П. Указ. соч. Казань, 1902. Т. 1: Введение и часть первая. 1804-1814. С. 528.
10 О порядке сношений Московскаго Университета с Коллегиями, Канцеляриями, Приказами и Конторами, Губернскими, Провинциальными и воеводскими Канцеляриями и об учреждении при оном Университете типографии и книжной лавки, 5 марта 1756 / / Полное собрание законов Российской империи [Собрание Первое]. СПб, 1830. Т. 14, № 10515. С. 519.
11 Журнал исходящих бумаг за 1815 год / / НАРТ. Ф. 92. Оп. 1. Ед. хр. 599. Л. 72об.
мание на бумагу (хотя освобождение от использования гербовой бумаги было привилегией университетов, подтвержденной еще раз в 1812 г.), почерк переписчика и качество бюрократического письма, то есть владение профессорами хорошим деловым слогом. Именно за это чаще всего ругали и редко хвалили советы столичные канцеляристы. «Не упоминаю, - высокомерно наставлял в 1815 году ректора министерский чиновник, - уже о четкости и правильности письма и ясности смысла, как необходимаго для сего усовершения, чем учебныя места преимущественно должны отличаться»12.
В источниках и исследовательской литературе университетский орган решений и постановлений именуется то как «профессорский совет», то как «университетский совет» или просто «совет». Он обладал канцелярией, которая вела журналы исходящих бумаг, предписанные всем присутственным местам империи. Так же как и в канцеляриях Министерства внутренних дел, они изготовлялись в форме таблиц, в которые заносились порядковые номера документов, даты их появления и краткое содержание отправленных текстов. В некоторых случаях секретарь делал отметку или пересказывал полученный ответ. В такой журнал канцеляристы нередко переписывали тексты писем, направленных министру, правлению, училищному комитету, совету гимназии и директорам гимназии. Благодаря этому сегодня можно представить объем и характер внешних и внутренних «сношений» университета, а также узнать объем и характер утраченных источников.
Избранный из профессоров секретарь совета вел шнуровой журнал, в который вписывал имена собравшихся на его заседание, пересказывал суть обсуждаемого дела и записывал принятое по нему решение. Протокол как форма делопроизводства появилась в России в начале XVIII в. вместе с коллегиями. Он отражал новую форму решения дел через коллегиальное обсуждение и спор. В университетах в форму протоколов отливались дебаты на заседаниях совета, правления, училищного комитета и отделений (потом факультетов), публичные защиты диссертаций. По протоколам, внесенным в шнуровые журналы, удается восстановить меняющиеся критерии обретения «ученых градусов» и допуска в «почтеннейшее сословие профессоров». В начале века такие запи-
12 Журнал исходящих бумаг за 1815 год / / НАРТ. Ф. 92. Оп. 1. Ед. хр. 599. Л. 72об.
си еще не были закодированы канцеляризмами и передают неформальную атмосферу живого обсуждения. Приведем в качестве примера фрагмент из «искуса» (защиты) 1815 г. в Московском университете: «И как Пыпин при сем искусе оказался слабым и недостойным допущения к публичному испытанию для степени Доктора определенному; то и ОПРЕДЕЛЕНО: в прошении Его Пыпина отказать и на основании § 103 дать Ему годичный срок для приобретения больших сведений, потребных для степени Доктора Философии, буде он получить Его пожелает»13.
Судя по сохранившимся журналам тех лет, периодичность заседаний совета различалась в зависимости от университета. В Москве они проходили два раза в неделю. Если решение вызвало возражения отдельных членов совета, то их позиция и аргументы прилагались к журналу в виде «Особого мнения». В этом можно было бы усмотреть проявление университетской демократии, если бы аналогичная практика не существовала у коллежских асессоров. А именно на их опыт коллективного принятия решений равнялись министерские чиновники в своих взаимоотношениях с профессорами.
К этому их подталкивали строки из «Утвердительных грамот» университетов, в которых говорилось о подобии университетов коллегиям14. Эта отсылка порождала у служащего человека в России ассоциативный ряд, никак не связанный с западными корпоративными привилегиями. Поэтому прибывшие в университетские города профессора оказались в амбивалентной ситуации: имеющие опыт корпоративной жизни в западных университетах преподаватели считали, что российские университеты получили корпоративное самоуправление, а ответственные за реализацию правительственных решений чиновники интерпретировали эту статью устава как бюрократическую коллегиальность.
Такая же амбивалентность проявилась и в интерпретации коллегиальных отношений профессоров. Предоставляя университетам корпоративность, устав 1804 г. не квалифицировал кон-
13 Журналы Собрания Этико-политического отделения; сообщения Совета Московского университета; прошения студентов о допущении к экзаменам на степень, 1815 / / ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 496. № 1. Л. 3.
14 Утвердительныя Грамоты Императорских Московскаго, Харьковскаго и Казанскаго Университетов, 5 ноября 1804 / / Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. СПб., 1864. Т. 1. Царствование императора Александра I. 1802-1825. № 44. Стб. 255.
фликты как показатель плохой работы университета. Его статьи предписывали обсуждение ссор и противоречий на заседаниях совета. И профессора этим правом пользовались, вынося на корпоративное обсуждение статусные и этические вопросы15. Между тем, чиновники видели в этом признак расстройства управления и старались пресечь такую практику, уволив «зачинщиков» или высказав профессорам свое «неудовольствие». На чиновном языке это называлось «утешить распрю», что подразумевало - заставить молчать обиженное меньшинство и дать волю «партии» «делать всего, чего не пожелает»16.
Вероятно, в этой двойственности понимания скрываются истоки личных драм, которые пережили российские профессора Александровской эпохи; а также истоки их уверенности в том, что чиновники нарушают дарованный императором устав. Подобные свидетельства зафиксированы в архиве министерства в переписке казанских профессоров, директора университета и попечителя С.Я. Румовского за 1805-1806 годы. Тогда профессора и адъюнкты доказывали попечителю право совета распоряжаться казной и распределять полномочия в университете, а директор И.Ф. Яковкин и поддерживающий его Румовский квалифицировали их высказывания как смуту и борьбу «партий». На этом основании возмущенные профессора были уволены из университета17.
Довольно экзотичным феноменом для отечественной административной культуры были выборы «университетского начальства» самими подчиненными. Баллотировки на должность ректора и деканов осуществлялись, как правило, в мае. По их результатам изготавливались баллотировочные ведомости, которые отправляли сначала для сведения попечителя (который делал представление министру, добавляя к ним «свое мнение»). А спустя несколько лет после введения устава эти ведомости посылались на утверждение в министерство. И это порождало у чиновников искушение добиться исполнения своих желаний.
15 Вишленкова Е.А. Память о конфликтах: особенности архива Казанского императорского университета / / Эхо веков. 2008. № 3. С. 54-71.
16 Записка, составленная Департаментом народного просвещения по делу профессора М.А. Пальмина. Приложение № III к делу о профессоре М.А. Пальмине, после 1829 / / РГИА. Ф. 733. Оп. 40. Ед. хр. 116. Л. 62об.
17 Сведения об увольнении адъюнкта Г.И. Карташевского, 1806 / / Там же. Оп. 39. Ед. хр. 40. Л. 1-14.
Все попечители желали иметь в своём подчинении профессоров «тихих нравом»18. Своим служебным долгом они считали избавление университетов от «беспокойных» служащих с «шумным характером»19. С точки зрения чиновников, встроенных в отношения подчинения и исполнения, это естественно. Поэтому, хотя это противоречило букве университетской демократии, они всегда стремились добиться того же в подчиненных им учреждениях. Руководствуясь собственным мнением или полученной рекомендацией, попечители добивались назначения ректором человека им лично подходящего, а не выбранного советом профессоров. С этим связаны проволочки в утверждении баллотировочных ведомостей в Петербурге или признания выборов недействительными (как это было в случае с избранием в Казани И.О. Брауна)20.
В любом случае, присланные в министерство баллотировочные ведомости интерпретировались чиновниками, исходя из интересов государственного, а не корпоративного управления университетами. Исходя из этого, харьковским профессорам предписывалось предпочесть в качестве ректора А.И. Стойковича потому, что он «при известной деятельности соединяет совершенное познание российскаго языка»21. В записанных на полях ведомостей комментариях («мнении») чиновники подчеркивали неспособность профессоров действовать в государственных интересах. «Гг. Профессо-ры при выборе Ректора, выпускают из виду пользу места, - писал, например, попечитель А.П. Оболенский, - а увлекаются более личностью»22.
В преддверии войны и после нее в такой неспособности чиновники особенно подозревали иностранцев. Будучи попечителем Московского университета, П.И. Голенищев-Кутузов считал
18 Дела об избрании ректора и деканов, 1810-1814 / / Там же. Ед. хр. 95.
Л. 9.
19 О полном открытии университета, о создании факультетов. Списки профессоров, 1810 / / НАРТ. Ф. 92. Оп. 1. Ед. хр. 340. Л. 38-40.
20 Дела об избрании ректора и деканов, 1810-1814 / / РГИА. Ф. 733. Оп. 39. Ед. хр. 95. Л. 9.
21 Дело об утверждении профессора И.С. Рижского ректором университета и профессоров Тимковского, Стойковича, Шумлянского, Баллю - деканами, 1808-1809 / / Там же. Оп. 49. Ед. хр. 90. Л. 1об.
22 Об увольнении Ректора Императорского Московского Университета Гейма от сей должности с пенсионом и об утверждении на место его Ректором Профессора сего Университета Прокоповича-Антонскаго, 1819 / / Там же. Оп. 28. Ед. хр. 307. Л. 3.
неудобным избирать их деканами «как по незнанию языка, так и по недостаточному понятию о наших законах», отчего в университете «происходят частыя недоразумения»23. Ему вторил харьковский попечитель С.О. Потоцкий: «в случае утверждения Г. Рижскаго в звании Ректора, остаются токмо одни иностранные профессора деканами; <...> избрание сих последних произошло от начавшейся недавно в Университете интриги <...>, посредством коей они надеются получить преимущественную пред другими власть управлять по большинству голосов Университетскими делами»; «я сам едва ли в состоянии был бы отвечать за все безпорядки и упущения, какия от незнания их российскаго языка, законов и порядка дел неминуемо должны произойти»24. Очевидно, попечителям представлялось надежнее доверить управление университетом соотечественнику, который и подчиняться привык, и деваться ему было некуда, чем много о себе понимающему профессору-иностранцу.
Подобными же соображениями объясняются манипуляции «высшего начальства» со сроками полномочий университетских администраторов. По уставу самым коротким был срок исполнения должности ректора - один год. Советы не выражали неудовольствия по данному поводу. За год профессора выясняли административные способности избранного кандидата и уже не подавали за него своих голосов во время следующих баллотировок. А избранный на эту должность кандидат мог через год избавиться от «многотрудной должности».
Чиновникам же частая сменяемость ректоров создавала массу неудобств. Во-первых, выборы были лишним поводом для беспокойств. Они сопровождались борьбой профессоров за репутации, провоцировали складывание групп по интересам («университетские партии»)25. Во-вторых, за год ректор не успевал «войти в курс
23 По представлению Попечителя Московского Университета Графа Разумовского об изходатайствовании утверждения на нынешний год Ректором профессора Гейма также и об утверждении Деканами факультетов им представляемых профессоров Брянцева, Прокоповича-Антонского, Рихтера и Матеи, 1808 // РГИА. Ф. 733. Оп. 28. Ед. хр. 71. Л. 18.
24 Дело об утверждении профессора И.С. Рижского ректором университета и профессоров Тимковского, Стойковича, Шумлянского, Баллю - деканами, 1808-1809 / / Там же. Оп. 49. Ед. хр. 90. Л. 1об.
25 Так, в мае 1811 г. на втором туре выборов, набрав с профессором Геймом одинаковое количество голосов, Страхов снял свою кандидатуру и отказался от кресла ректора «по причине слабого здоровья». П.И. Голенищев-
дела (дел)», вникнуть в интересы власти и сработаться с попечителем. И вообще, поскольку постоянно сменяющиеся избранники зависели от мнения коллег, а не от желаний «высшего начальства», они не торопились «с рвением» выполнять предписания Главного правления училищ. Поэтому все попечители были единодушны в том, что срок исполнения ректорских обязанностей должен быть увеличен. Они поощряли и даже добивались переизбрания понравившегося ректора на второй, третий и более сроки. А к 1811 году члены Главного правления училищ приняли соответствующее решение и добились высочайшего согласия на внесение его в устав. Обоснованием тому служила логика бюрократической опытности: «должность сия требует неусыпного попечения, занятия множеством подробностей, строгого наблюдения и взыскания на учащих и учащихся и на всех чиновниках»26, то есть долговременного опыта.
Согласно уставу ректор заседал сразу в нескольких органах университетского самоуправления. Кроме совета он председательствовал на заседаниях правления, которое отвечало за бюджет и выполняло хозяйственные дела. Параграф 138 устава гласил: Правление «делает подряды, договоры и выдачи, наблюдая порядок, общими законами предписанный, и рассматривает счеты всех чиновников, коим вверяются частные расходы»27. Большая часть составленных его членами бумаг касались прихода и расхода средств, то есть являлись страницами «денежных книг»28. Именно они, как правило, служили основанием для вынесения приговоров университетам во время правительственных проверок, а потому их ведение требовало особых знаний и тщательности. Обо всех потраченных суммах и издержках сверх штата правление должно было доносить попечителю ежемесячно, от-
Кутузов в своем представлении писал о «неутомимой деятельности и полезных трудах Г. Ректора Гейма» и просил «о исходатайствовании ему ободрения». (РГИА. Ф. 733. Оп. 49. Ед. хр. 90. Л. 16об.)
26 Об избрании Ректора в Московском Университете на три года, 16 сентября 1809 / / Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. СПб., 1864. Т. 1. Царствование императора Александра I. 1802-1825. № 115. Стб. 522-523; Об избрании Ректоров в Харьковском и Казанском Университетах чрез каждые три года, 26 мая 1811 / / Там же. № 161. Стб. 634-635.
27 Уставы Императорских Московского, Харьковского, Казанского университетов, 5 ноября 1804. №. 46. Стб. 291.
28 См., напр.: Баланс суммы Казанского университета за 1810 год // НАРТ. Ф. 977. Оп. «Правление». Ед. хр. 1.
правляя ему «подробную и точную о приходе и расходе сумм ве-домость»29. А в январе оно выносило на обсуждение совета годовой отчет.
Устав, конечно, не предписывал профессорам заседать в нескольких органах одновременно. Но поскольку провинциальные университеты не набрали положенных им по штату 28 профессоров, все имеющиеся в наличии преподаватели были распределены по органам самоуправления. В результате, одни и те же лица заседали и в совете, и в правлении, и в училищном комитете и в совете у себя на факультете. Но несмотря на такую близость и прозрачность действий, министерство требовало, чтобы взаимодействие между всеми «университетскими местами» обеспечивалось письменными сообщениями. Поэтому правление общалось с советом посредством «отпусков с решенных дел», ходатайствами, выписками из заседаний («журналами») и отчетами.
Вероятно, самый большой объем делопроизводства проходил через училищный комитет. Его члены занимались созданием учебных заведений и организацией преподавания в них. Параграф 163 устава требовал от профессоров «надзирания за учением и воспитанием во всех Губерниях, Округ его составляющих», «особенного и неутомимого попечения, дабы Гимназии, уездные и приходские Училища везде, где оным быть положено, учреждены и снабжены были знающими и благонравными Учителями и учебными пособиями, и дабы порядок учения соблюдаем был везде неослабно»30. Комитет состоял из шести ординарных профессоров под председательством ректора (§ 165) и секретаря из адъюнктов или магистров (§ 177). Текущие дела вели ректор и два ежемесячно меняющиеся члена комитета. В конце срока службы они должны были подготовить отчет о своей деятельности (§ 176).
Члены комитета письменно сообщали в Главное правление училищ об избранных губернских директорах училищ, ходатайствовали за «достойных Учителей», предостерегали специальными письмами «небрегущих» и «отрешали [от должности] безнадежных» преподавателей. Специальными докладами они извещали совет и попечителя о чрезвычайных происшествиях в училищах и излагали свои доводы в случае увольнения «недостойных» учителей и служащих училищ. Избранные в комитет профессора вели пере-
29 Уставы Императорских Московского, Харьковского, Казанского университетов, 5 ноября 1804... № 46. Стб. 292.
30 Там же. Стб. 296.
писку с директорами гимназий, от которых получали «начертания» о пансионах и «училищах, посторонними особами учреждаемых», «хозяйственные отчеты» и «полугодичные ведомости о состоянии Училищ, о достоинстве и трудах Учителей и о успехах учащихся» (§ 166). Другое дело, что делали они это посредством правления31.
Ежегодно на основании этих данных члены комитета делали обширный отчет: «изображение испытаний, состояния, в каком учение находится, приращения способов народного просвещения и недостатков, остановляющих оное»32. Это требовало от его членов владения аналитическими процедурами обобщения, сравнения, обоснования. В итоговом варианте текст представлял собой историческое описание развития учебной системы округа. После его обсуждения совет препровождал данный документ попечителю для последующего представления министру (§ 168).
Кроме того, члены училищного комитета делали для совета, попечителя и министерства «общее систематическое извлечение» из докладов визитаторов (профессоров того же комитета или назначенных советом). Во время кратко- или долгосрочных поездок по округу ревизоры описывали учебные заведения одной или двух губерний. Собранные на основе расспросов и наблюдений сведения систематизировались в форме «записок путешественника». Они состояли из двух частей: ответов на вопросы инструкции («наставления») и собственных замечаний (§ 169). Судя по сохранившимся в архиве Казанского университета отчетам визитато-ров, вторую часть данного документа профессора воспринимали как инициативную. Они вписывали в нее этнографические наблюдения, предложения по организации обучения, обоснования своих мнений. Благодаря такой делопроизводственной практике сегодня оказывается возможным реконструировать просветительские инициативы профессоров и увидеть их цивилизаторскую идентичность33.
Параграф 52 «Устава учебных заведений, подведомых университету» обязал учителей и директоров гимназий писать еже-
31 Уставы Императорских Московского, Харьковского, Казанского университетов, 5 ноября 1804. № 46. Стб. 299.
32 Там же. Стб. 297.
33 См.: Донесение профессора Кондырева о преобразовании главного народного училища в уездное училище и об открытии дополнительных училищ в Казанской губернии, 1818 / / НАРТ Ф. 977. Оп. Совет. Ед. хр. 359а.
годные отчеты о своих учебных заведениях. Тогда они именовались «исторические записки». Правительственные реформаторы надеялись, что когда-нибудь на их основе будет создана история государства Российского, в которой в цифрах и фактах будет описана их просветительская деятельность. «Дабы История Рос-сийскаго Государства, - обосновывали они свою настойчивость, -имела со временем достоверные памятники, откуда бы можно было заимствовать доказательства происшествий, относительно к распространению наук, Учителям Гимназий, и именно старшим, при помощи Директора, надлежит общим трудом вести записку заведенным и перезаводимым училищам, как в губернском, так и в уездном городах и других окрестных местах Губернии»34.
Создатели устава указали, какие сведения надо включать в «исторические записки». «В таковой записке, - внушал документ исполнителям, - означать точно год и число, когда и в чье царствование основаны сии училища, при каком Министре, Попечителе, Директоре, при каких именно Смотрителях и Учителях, бывших с самаго основания училищ, показывая где сии Учителя учились, откуда они родом, также сколь велико было число учащихся, как оно умножалось или уменьшалось и куда учившиеся выбывали, по окончании всех или некоторых только наук; вообще описывать тут успехи наук в Губернии, замечая состояние или приращение книгохранилищ и собрание естественных вещей и прочих пособий при училищах, в какия времена и какими знатными особами были училища посещаемы, что при таких обстоятельствах примечания достойнаго случилось; с каким успехом производимы были открытыя испытания, сколько Учителей в Гимназии приготовлено для уездных, приходских и других училищ; когда и на какие места они определены и что в пользу училищ в Губернии Правительством или частными благодеяниями сделано»35.
Собранные учителями всех училищ округа и проверенные директорами гимназий сведения предназначались для двойного использования. К 1 января один список «исторической записки» должен был поступить в училищный комитет, членам которого
34 Устав учебных заведений, подведомых университетам, 5 ноября 1804 года / / Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. СПб., 1864. Т. 1. Царствование императора Александра I. 1802-1825. № 47. Стб. 314-315.
35 Там же.
поручалось следить за своевременностью исполнения этого предписания и в случае необходимости требовать записки от замешкавшейся гимназии или училища. Соединенный пакет всех «исторических записок» направлялся попечителю учебного округа, а тот сдавал тексты в Главное правление училищ. Вероятно, на основе их министерство формировало представление о состоянии и проблемах округов и империи в целом. Полностью и во фрагментах отчеты публиковались тогда в ведомственном издании «Периодическое сочинение об успехах народного просвещения». Второй список с «исторической записки» оставался в школьной библиотеке для памяти36.
Стремительный процесс вовлечения якобы «самоуправляющегося» ученого сословия в удовлетворение государственных запросов довольно скоро изменил деятельность училищного комитета. Министерство стало требовать от его членов не только создания новых школ и контроля над уже существующими, но и различных знаний о ресурсах империи.
Собственно, ни в уставе Московского университета 1755 г., ни в общеуниверситетском уставе 1804 г. ничего не говорилось об обязанности профессоров заниматься такого рода деятельностью. Им вменялось в обязанность быть «рассадниками наук», что подразумевало популяризацию нормативного знания и воспитание образованных элит. И.И. Шувалов уверял, что государственная польза университета состоит в том, что благодаря ему «в отдаленном простом народе суеверия, расколы и тому подобныя от невежества ереси истребятся»37.
Предполагалось, что потребность правительства в первичных сведениях и научных объяснениях (особенно касающихся Российской империи) будет удовлетворять Академия наук. Однако распределение обязанностей между двумя учеными сословиями (или «состояниями») стало меняться уже в первые десятилетия XIX века. Академия не оправдывала ожиданий верховной власти с точки зрения «русского» представительства и масштабности проектов. Кроме того, ее деятельность требовала больших денежных затрат. В этом отношении университеты оказались более приспо-
36 Устав учебных заведений, подведомых университетам, 5 ноября 1804 года. Стб. 314-315.
37 О составлении собрания дел по Московскому Университету, 17541761 // РГИА. Ф. 733. Оп. 29. Ед. хр. 139. Л. 28об.
собленными к реализации таких задач и менее затратными в силу окружной структуры учебной системы Российской империи.
В ходе её создания приписанные к шести университетам учебные округа представлялись сановникам своего рода «ботаническими садами», требующими культурной обработки. Профессорам предписывалось привести их в «цветущее состояние». В момент разработки реформы это подразумевало лишь посев грамотности и прививку западного типа культуры (перевод книг, освоение наук, обучение студентов и местной публики, издание газет и журналов, создание новых учебных заведений и руководство их деятельностью). Однако почти сразу после принятия устава университеты стали получать предписания министерства народного просвещения, требовавшие изучать и описывать вверенные им части империи.
Так, с 1805 г. по инициативе попечителя Виленского учебного округа А.А. Чарторыйского российские университеты должны были собирать с училищ «информацию о физических предметах» по инструкции, разработанной профессором Юндзило. Кроме прочего она включала сведения «о секретах колдовства» (речь шла о травниках, знахарях и врачевателях); о способах «простонародного лечения»; «описание окрестностей», «каким образом происходит покраска тканей». В предписаниях учителям профессора должны были разъяснить, что «университет ожидает показания и описания таких мест, где находятся железныя руды, соленыя, горькия, купоросныя, серныя воды, где находятся не только признаки, но и простонародныя повести о нахождении соли, серы, серебра, олова, меди; какия места во время зною покрываются солью или селитрою; где охотно собирается скот и землю грызет либо лижет, где солоноватыя воды, где он жаднее пьет; где попадаются какие нибудь редкие камни, видом, цветом, прозрачностью отличные от обыкновенных? Где лежат слои гипса и не примечено ли близ них соленых вод или землянаго угодья? Где случается находить янтарь, как часто, и как глубоко добывается? Нет ли где-нибудь древних или недавних преданий о камнях, падающих с воздуха, и не имеются ли где-либо таковые, и прочее? Если из всех сих произведений какое-нибудь найдется, описать его место, в каком уезде и в чьем имении, и довольную
часть, например, соли, воды, руды, металла, камней и проч., доставить в Университет»38.
А визитаторам (ревизорам) училищ рекомендовалось во время служебных поездок вести дневники наблюдений. «При основательных исследованиях о состоянии училищ, публичных и частных, во всем округе, - говорилось в инструкции визитатору Харьковского учебного округа, - предлежит вам замечать повсюду, в какой где степени образование жителей всякаго звания, от дворянства до крестьян. Хотя во многих местах оттенки не очень могут быть значущи; но они разительны будут в наблюдениях простертых по Дону, к Кубани, на степи Нагайския и Очаков-ския, населенные стечением людей всяких племен»39.
Поначалу, эти наблюдения предполагалось использовать для целей просвещения, для облегчения адаптации западных знаний местной культурой. «Замечание же оных разностей ради того необходимо, - наставляла совет Харьковского университета правительственная инструкция, - что от них должна зависеть разность мер, какия принять, а особливо в начале, Главному училищ правлению нужно будет. Внимательно также рассматривать следует народные в разных местах упражнения и род промышленности, дабы к усовершенствованию их можно было наклонять и приноравливать самое учение в тамошних школах»40. Для поощрения университетских визитаторов чиновники министерства соглашались признавать собранные ими сведения за исследовательскую работу. Участвовавшие в таком сборе данных профессора и адъюнкты относили свои отчеты к статистическому, географическому или этнографическому письму (в зависимости от специальности исследователя).
Довольно простые и утилитарные заказы правительства дали плоды, которые стимулировали исследовательскую работу в университетах. В инструкции визитаторам 1807 г., выданной профессорам И.С. Рижскому и И.Ф. Тимковскому, предписывалось: «как места Харьковского округа, по которым проезжать вам следует,
38 О собирании наблюдений и сведений по физическим предметам, 1 июня 1805 г. // Сборник распоряжений по Министерству народного просвещения. СПб., 1866. Т. 1 1802-1834. № 16. Стб. 51-52.
39 Дела о службе профессоров Т.Ф. Осиповского и И.Ф. Тимковского и о назначении профессорами И.С. Рижского и А.Ф. Делавиня, 1819 / / РГИА. Ф. 733. Оп. 49. Ед. хр. 13. Л. 5об.
40 Там же. Л. 5об.-6.
содержат в себе многие исторические памятники, как-то: камни в фигурах, камни с надписями, надписи на зданиях, развалины, монеты, медали и иные древние изделия, то, пользуясь случаем, открывать и находить их, и собирать о них сведения; можете достойнейшие из удобопереносимых приторговать или, по усмотрению, и покупать для кабинета сего университета, для чего отпускается 300 руб[лей]»41. Следствием полученного харьковчанами импульса стали: описания Днепровских порогов, коллекция древностей городища Ольвии, а также введенные в научный оборот рукописи А.М. Курбского и данные по ногайским племенам42.
В октябре 1812 г. министр А.К. Разумовский разослал попечителям «печатные наставления для учителей разных учебных заведений в ведении по разным частям записок, согласно § 52 Училищного устава»43. В отличие от реформаторов начала царствования, он хотел получить от учителей не рассказы о создании школ, а топографические, метеорологические, этнографические и экономические сведения о местах их службы. Видимо, по замыслу министра ведомственная отчетность должна была превратиться в способ научного описания империи. Скорее всего, эта идея имеет источником Лондонское Королевское общество, которое силами краеведов-энтузиастов осуществило описание Британии.
Такая инициатива министра потребовала от членов училищных комитетов выполнения огромной аналитической работы. Когда в декабре 1815 г. министр поинтересовался у попечителей, «какой успех имели помянутые наставления, кем из учителей какие ведены записи, куда они поступили, кем рассмотрены и одобрены ли»44, глава казанского округа сообщил, что Казанский университет был вынужден создать специальный комитет для организации таких исследований и оценки их результатов45. И московский попечитель признался, что должен был привлечь для экспертизы специальных разделов учительских записок профессоров разных специальностей46.
41 Цит. по: Багалей Д.И. Опыт истории Харьковского университета... Т. 1.
С. 1186.
42 Degurov De la civilization des tatars-nogais dans le midi de la Russie Eu-ropeenne. Charkov, 1816.
43 О ведении исторических записок и о назначении некоторым чиновникам за сей труд награды, 1816 / / ЦИАМ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 712. Л. 1.
44 Там же. Л. 2об.
45 Там же.
46 Там же. Л. 5.
Как показало изучение «исторических записок», взятых за длительный период, инициатива министерства нуждалась в постоянном принуждении исполнителей к ее исполнению. Ослабление ведомственного давления на провинциальные университеты каждый раз приводило к срывам поставок эмпирических данных. Поэтому, например, в сентябре 1817 г. начальник департамента народного просвещения сообщал, что исторические записки приходят в министерство только от Московского учебного округа. При обсуждении этого вопроса попечители остальных округов жаловались, что членам их училищных комитетов трудно добиваться от гимназических учителей таких исследований. Это требует от перегруженных служебными заботами и нуждающимися в деньгах профессоров большой письменной работы: подробных разъяснений, длительной переписки, постоянных напоминаний.
Действительно, учителя неохотно делали такие отчеты, затягивали сроки их предоставления, ждали напоминаний, присылали недостоверные и нерегулярно собранные сведения. В обширных округах, на большом расстоянии от исполнителей профессора не могли заставить их бесплатно выполнять трудоемкие исследования. И даже получив от них отчеты, членам комитета было трудно сделать из разнородных текстов общее описание ресурсов округа. В результате министерство не было удовлетворено качеством «исторических записок».
Из писем профессоров к попечителям, из полученных отчетов министерские чиновники уяснили для себя неспособность провинциальных профессоров наладить описание округа. В связи с этим в 1817 г. была сделана попытка перенести ответственность за поставку таких знаний на попечителей и их канцелярии. «На Г[оспод] попечителей прочих (кроме Московского. - К. И.) учебных округов, - гласит предписание 1817 г., - возложить дабы они согласно выше приведенному параграфу 51 Устава учебных заведений предписали кому следует о доставлении к ним подобных записок каждогодно для внесения оных в Главное Правление Училищ»47. В реальности это решение ничего не изменило. Получив предписание министра, проживающий в Петербурге казанский попечитель не стал сам списываться с директорами учи-
47 Дело о ведении исторических записок по учебным заведениям, 1817 // НАРТ. Ф. 92. Оп. 1. Ед. хр. 664. Л. 2.
лищ, а приказал ректору И.О. Брауну побудить их отвечать на министерский вопросник48.
Похоже, что в эти годы только московский комитет собирал и обрабатывал «исторические записки». В ЦИАМ они сохранились за 1816-1830 годы49. Их проверка отнимала у столичных профессоров массу времени и сил, но дело обрело необходимые регулярность и рутинность. Это видно из донесений членов училищного комитета попечителю. Например, в 1833 г. они сообщали, что от всех учителей исторические записки уже получены, и только «от Директора Калужских училищ получены токмо ведомости о учебных заведениях и чиновниках, подведомой ему Дирекции, и хотя ему вторично предписано доставить требуемые по установленной форме сведения; но оных до сего времяни от него не получено, а потому при составлении общаго отчета собраны о Калужской Дирекции, сколько было возможно, справки по делам Комитета и из доставленных ведомостей»50.
48 Дело о ведении исторических записок по учебным заведениям, 1817 / / НАРТ. Ф. 92. Оп. 1. Ед. хр. 664. Л. 3.
49 О доставлении списков формулярных и в адрес-календарь также исторических записок, 1814 / / ЦИАМ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 311; То же, 1816 / / Там же. Ед. хр. 688; Об отсылке к министру исторических записок по Московскому учебному округу, 1817 / / Там же. Ед. хр. 910; Об отсылке министру статистического описания Смоленской губернии, сделанного учителем Елоховским и исторических записок за 1818 год / / Там же. Ед. хр. 1123; Об отсылке к министру отчета и исторических записок за 1818, 1819 / / Там же. Ед. хр. 1166; Об отсылке к министру исторических записок за 1820, 1821 / / Там же. Ед. хр. 1652; Об отсылке исторических записок за 1821, 1822 / / Там же. Ед. хр. 1887; Об отсылке исторических записок и отчета по учебной части за 1822, 1823 / / Там же. Ед. хр. 2177; Об отсылке к г. министру исторических записок и отчета по университету и его округу за 1823, 1824 / / Там же. Ед. хр. 2486; Об отсылке исторических записок и отчета по учебной части за 1824, 1825 / / Там же. Ед. хр. 2717; С представлением г. министру исторических записок и списков в адрес-календарь, 1827 / / Там же. Ед. хр. 3350; Об отсылке списков для внесения в адрес-календарь исторических записок, 1828 / / Там же. Ед. хр. 3584; Ведомость о состоянии учебных заведений за 1828 год и исторической записки об оных за тот же год, 1829 // Там же. Ед. хр. 3744; Представление г. министру: а, список для внесения в адрес-календарь, б, исторических записок дирекцией Московского округа, в, годового отчета о приходе за 1829 год, г, формулярных списков, 1830 / / Там же. Ед. хр. 3945.
50 Формы для составления ежегодного отчета по университету и московского учебного округа, 1833 / / ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 2. Ед. хр. 234. Л. 38.
Что касается описаний учебной системы империи, то с 1823 года столичные чиновники стали требовать от училищных комитетов новой формы отчетности. Теперь профессора были обязаны делать на основе собираемых с училищ отчетов «ведомости о состоянии учебных заведений округа»51. Такая аналитическая процедура требовала унификации и полноты собираемых данных.
Похоже, что новое требование поставило училищные комитеты в тупик. Одни директора предоставляли им список гимназистов с указанием возраста, класса, «состояния» родителей (в частности, дирекция Саратовской гимназии и благородного пансиона при нем), другие ограничивались указанием количества учащихся и их социального происхождения (например, дирекция Первой Казанской гимназии), третьи делали таблицы цифровых данных о принадлежности учеников к тому или иному «состоянию» (например, дирекция Тобольских училищ). По этим отчетам невозможно было составить общего представления даже о распределении учеников по сословиям. Директор казанской гимназии делил воспитанников на «дворян», «разночинцев», «купеческих мещанских детей» и «кантонистов». Нижегородский директор сообщал о «господских людях», «отпущенниках», «однодворцах», «мещанах», «иностранцах - мастеровых», «кантонистах», «уволенных из духовного звания Епархиальным начальством», «подпоручиках», «подполковниках», «капитанских детях», сыновьях «титулярных советников», «надворных советников», «13 класса». А тобольский директор делил учащихся на «штаб-офицерских», «обер-офицерских детей», «купцов», «мещан», «крестьян» и «военно-служащих при почтамте и аптеке»52. Не способный сделать из этой россыпи разнопорядковых данных требуемые министерством сводные ведомости, в 1826 году казанский совет просил министерских чиновников разработать для всех училищ единые формы отчетности.
Приравняв органы университетского самоуправления к «присутственным местам равной степени», чиновники потребовали от профессоров подчинения соответствующим технологиче-
51 Новая форма ведомостей о состоянии учебных заведений за каждый год, 1823 // ЦИАМ. Ф. 459. Оп. 1. Т. 1. Ед. хр. 2256.
52 См.: Дела о том, сколько учащих и учащихся по Казанскому учебному округу, 1826 // НАРТ. Ф. 92. Оп. 1. Ед. хр. 2003. Л. 1-29.
ским процедурам сношений и делопроизводства53. Это имело вполне реальные последствия. Например, училищный комитет не получил права говорить от своего имени («беспосредственного сношения») с другими государственными учреждениями. Для обращения к гимназиям, училищам, судебным расправам или полицейским участкам члены комитета пользовались посредническими услугами своих коллег из правления или совета. Туда направлялись соответствующие ходатайства, подшивки отчетов и прочей делопроизводственной документации. В результате членам совета и правления приходилось заниматься не только своими прямыми обязанностями, но и вникать в дела училищного комитета (то есть всех училищ округа), писать от его имени запросы, справки, напоминания. Установленная последовательность сношений, во-первых, ранжировала университетские органы (правление было второстепенным по отношению к совету, а училищный комитет находился в зависимости от правления); а, во-вторых, навязала органам самоуправления двойной объем делопроизводства.
В 1834 г. по инициативе секретаря правления Казанского университета и ректора Н.И. Лобачевского, попечитель убеждал С.С. Уварова изменить это положение. Еще не зная точно, какой будет структура университетского управления по готовящемуся уставу, все трое ссылались на утвержденное императором «мнение» Государственного совета 1821 года. Согласно ему, «все уезд-ныя места, как судебныя, так Правительственныя и Полицейския, имея нужду получать из других мест справки по производящимся в сих первых местах делам, должны впредь сноситься как с равными им уездными, так и высшими Губернскими местами, в других Губерниях, или в других ведомствах состоящими прямо и без посредства Губернскаго Правления»54. Отсылка к унифицированной системе государственного управления сама по себе показательна. Видимо, к началу 1830 гг. профессора не чувствовали себя самоуправляющейся корпорацией и мечтали только об облегчении своей чиновной участи. Ссылаясь на институциональную систему государственного управления, они убеждали высшее начальство предоставить училищному комитету право
53 По представлению Правления Казанского университета о порядке производства дел и Училищном Комитете, 1834 / / НАРТ. Ф. 92. Оп. 1. Ед. хр. 4268. Л. 1.
54 Там же. Л. 1об.
собственного голоса и освободить от его дел другие университетские «присутственные места».
В силу исторических обстоятельств в России она сформировалась на основе презумпции «университет - агент государственной политики». Такая установка определяла характер документооборота и тип общения профессорских советов с присутственными местами империи. Надо сказать, что огосударствление университета не является исключительной особенностью российской истории. Во многих европейских странах Нового времени производство и трансляция знания были поставлены под правительственный контроль. Специфика российской ситуации заключалась в том, что логика бюрократического делопроизводства породила в русских профессорах и студентах видение университета не в качестве партнера и союзника государства, а как функциональную деталь государственной машины. А это уже было явное снижение статуса российского университета по сравнению с его западными собратьями.
В своих архивных изысканиях мы имели дело с двумя типами делопроизводства и зафиксировали переход от одного к другому. Деловые бумаги коллегиального типа, которыми оперировал университет в коммуникациях первой четверти XIX в., были самодостаточны, но громоздки, написаны тяжелым стилем. В завершающем тексте решенного дела, как правило, заключается описание всех стадий его возникновения и прохождения. Темпо-ральность такого документа задана датами открытия и закрытия дела. Добраться читателю до существа обсуждаемой проблемы в таких бумагах довольно сложно.
Сменившие их делопроизводственные документы министерского типа были более лаконичны, содержат краткие аннотации, но встроены в широкую сеть бумаг. Каждое высказывание сопровождалось изготовлением копий и нуждалось в подтверждениях справками, выписками, свидетельствами. Это существенно увеличило объем делопроизводства и изменило характер образования архивных дел. При фронтальном прочтении фондов за весь исследуемый период становится видно, как в результате смены типа письма профессора лишились субъектности в говорении и писании об университете.
Растущий с начала 1820 гг. бюрократический контроль и введенные в 1830 гг. количественные оценки профессорской службы заморозили развитие репутационного сознания в российских
университетах. Возникающие и открыто (они зафиксированы в протоколах) проходившие в первой четверти XIX в. конфликты идентичностей, статусов и научных мнений имели все шансы стать основой для выработки профессиональных норм, этических правил, научных стандартов и породить систему саморегулирования. Однако негативное отношение чиновников к такого рода коммуникациям побуждало их пресекать любые споры, ссоры и обсуждения в университетском совете. С годами конфликты (в том числе публичные защиты) всё сильнее оттеснялись в зону девиантного поведения и рассматривались как покушение на ведомственные интересы, разрушение групповой общности.
