CC BY
59
Вестник ПСТГУ
Серия II: История. История Русской Православной Церкви. 2021. Вып. 101. С. 79-100 БО!: 10Л5382МигП2021101.79-100
Андреев Андрей Юрьевич, д-р ист. наук,
профессор кафедры истории России XIX — начала XX века Исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Российская Федерация, 119192, г. Москва, Ломоносовский просп., 27, к. 4 andrv@hist.msu.ru ОИСГО: 0000-001-7075-6637
«Профессор-романтик» Г. Ф. Паррот и его дружба с императором Александром I*
А. Ю. Андреев
Аннотация: Выходец из немецких земель Георг Фридрих Паррот (1767—1852) в 1795 г. переселился в Российскую империю, в 1801 г. стал профессором Дерпт-ского университета и на протяжении четверти века переписывался с императором Александром I. Их личные отношения можно охарактеризовать как романтическую дружбу, в ходе которой между обоими корреспондентами обсуждались и политические преобразования российского государства в духе идей либерализма. Черновики писем Паррота и копии писем Александра I на французском языке сохранились в архиве и были впервые расшифрованы в полном объеме автором данной статьи. Целью статьи является обзор содержания этой переписки в контексте развития взаимоотношений между обоими действующими лицами. Важную роль для достижения этой цели играют подходы из области истории эмоций, благодаря которым следует фиксировать не только события и идеи, но переживания людей, интерпретируемые в русле эмоциональной культуры той эпохи. Анализ переписки не только позволяет определить место Паррота в кругу друзей императора Александра I и оценить степень его влияния на реформы, но по-новому взглянуть на личность самого императора, что в свою очередь помогает отыскать новые интерпретации для характера и результатов царствования Александра I.
Ключевые слова: император Александр I, профессор Г. Ф. Паррот, переписка, либерализм, политические реформы, история эмоций.
Личность и царствование императора Александра I многократно привлекали внимание историков благодаря политическим реформам и проектам, ставившим целью, базируясь на общих либеральных принципах, модернизировать
© Андреев А. Ю., 2021.
Вестник ПСТГУ. Серия II: История. История Русской Православной Церкви. 2021. Вып. 101. С. 79-100.
* Статья подготовлена в рамках поддержанного РФФИ проекта 20-09-00162 «Император Александр I и профессор Г. Ф. Паррот: дискуссии о путях реформирования России».
Российскую империю. В своих стремлениях Александр I был не одинок, у него была возможность опереться на определенный слой просвещенной элиты, которая была призвана помочь ему в разработке и проведении реформ. Конкретные отношения с отдельными представителями этой элиты у Александра I складывались по-разному, тем не менее традиционно выделяется круг людей, в которых видят «друзей императора» (а применительно к началу царствования даже специально используется термин «молодые друзья», под которым обычно понимают членов так называемого Негласного комитета1).
Участие личных друзей Александра I в государственных реформах можно назвать одной из особенностей его царствования. Назовем здесь имена князя А. Чарторыйского, П. А. Строганова, Н. Н. Новосильцева, В. П. Кочубея, Ф.-С. Лагарпа, В. Н. Каразина, а для более позднего периода — князя А. Н. Голицына. Императора, несомненно, объединяли с этими людьми общее мировоззрение и политические принципы. В беседах с ними в юношеские годы Александр находил поддержку своим либеральным идеям (достаточно вспомнить его памятную встречу с Чарторыйским в мае 1796 г. в саду Таврического дворца), а в последующую эпоху жизни он делился с Голицыным христианскими основаниями своей новой политики и замыслами о Священном союзе, находя у того полное понимание2.
Но важно подчеркнуть и иной аспект: Александр I и сближавшийся с ним друг представляли свои отношения не только как общность мыслей и идей, но и как совместные переживания, взаимные чувства — уникальные для двоих, которыми именно поэтому можно со всей полнотой души делиться друг с другом. Об этом, например, ясно свидетельствует Чарторыйский, вспоминая слова Александра о том, что «свои чувства он не может доверить никому без исключения, так как в России никто еще не был способен их разделить или даже понять их», и теперь Чарторыйский «должен был чувствовать, как ему будет теперь приятно иметь кого-нибудь, с кем он получит возможность говорить откровенно, с полным доверием»3. В том же ключе переписка Александра I с Голицыным наполнена не просто изложением идей Священного союза, но живыми религиозными переживаниями, которые император стремился поверять своему другу.
Примеры сочетания в отношениях с Александром I, с одной стороны, идейной близости, а с другой — чувствительности хорошо демонстрирует его переписка с Ф.-С. Лагарпом в 1795—1797 гг. О том, что мировоззрение молодого великого князя в этот период полностью находилось под влиянием идей, переданных швейцарским просветителем, говорит сам Александр, когда в письме, отправленном в момент расставания с наставником, признается, что обязан ему «всем, кроме рождения своего на свет» (эту формулу в отношении Лагарпа Алек-
1 Определение Негласного комитета как кружка друзей молодого российского императора восходит еще к классической биографии Шильдера: Шильдер Н. К. Император Александр Первый: его жизнь и царствование. СПб., 1897. Т. 2. С. 24.
2 См. переписку Александра I и кн. А. Н. Голицына за 1812—1822 гг.: Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I. Опыт исторического исследования. Т. 1. СПб., 1912. С. 527-561.
3 Чарторыйский А. Мемуары князя Адама Чарторыйского и его переписка с императором Александром I. М., 1912. Т. 1. С. 86.
сандр будет еще неоднократно повторять в разных обстоятельствах); венцом же их идейной близости послужит знаменитое письмо Александра от 27 сентября / 8 октября 1797 г. с обсуждением замысла и просьбой о советах Лагарпа относительно будущей российской конституции4. Лагарп с торжеством признавал эту идейную общность, говоря, что страницы таких писем Александра «достойно отлить в золоте». Одновременно во многих своих письмах он показывал и душевную близость к ученику: «Ваши речи, Ваши чувства, все, что до Вас касается, навеки в сердце моем запечатлены. <...> О дорогой мой Александр, позвольте назвать Вас так, дорогой мой Александр, сохраните дружеское Ваше расположение, кое Вы мне столько раз доказывали, а я Вам до последнего вздоха верен буду»5. И Александр платил ему той же монетой — особенно показательно в этом смысле письмо от 13 октября 1796 г., в котором великий князь в тяжелой для него ситуации последних месяцев царствования Екатерины II сдерживает себя от изложения каких-либо суждений, но дает волю излияниям своих чувств: «Учусь в тишине, наблюдаю, сравниваю, делаю выводы не всегда приятные, однако надеждой смягчаемые. Надежда, по мнению моему, есть душа жизни; вовсе несчастливы были бы мы без нее. Она-то мне и служит поддержкой и позволяет думать, что даровано мне будет счастье с Вами еще раз свидеться, любезный друг мой. Ах! сколько бы я таким свиданием был утешен. Одна мысль об этом меня чарует, и нередко ей предаюсь. Рассказал бы Вам о многом. Ах! почему Вы так далеко!.. Право, мог бы я сочинить целый трактат о терпении; ибо мне его очень много требуется. Будем надеяться, вот мой вечный припев. Спросите сердце Ваше и чувства, они Вам доскажут то, о чем я молчать должен»6.
Добавим к этому, что именно Лагарп сознательно развивал у юного Александра культ дружбы, учил, что она есть «драгоценное достояние человека» и что она отвечает естественному побуждению человека «раскрыть душу», но в то же время предупреждал его, что друзья будут склонны злоупотреблять доверием императора, а потому сближаться с ними нужно «с великой осмотрительностью», выбирая «по преимуществу людей скромных»7. Можно подчеркнуть, что наставления Лагарпа не только наполняли мировоззрение Александра идеями эпохи Просвещения, но также и воспитывали его характер в духе сентиментализма.
Все вышесказанное позволяет сформулировать тезис, что изучение дружеского окружения императора Александра I, которое ранее проводилось исключительно в рамках политической истории и истории идей, в контексте исследования государственных реформ начала XIX в., требует также и иных подходов. К нему необходимо применять методы такого сравнительно недавно сформированного направления, как «история эмоций», в чьем фокусе находятся не сами события и идеи (последовательность действий, речей, проектов и т. д.), а переживания исторических личностей, накопление ими «эмоционального опыта»,
4 См.: Андреев А. Ю., Тозато-Риго Д. Император Александр I и Фредерик-Сезар Лагарп.: Письма. Документы. Т. 1 (1782-1802). М., 2014. С. 163; 335-340.
5 Там же. С. 165.
6 Там же. С. 311.
7 Там же. С. 133.
который столь же реален, сколь и идейный, изменения «эмоциональных стандартов» различных исторических эпох и т. д.8 Подобного рода анализ требует особых исторических источников, и в этом качестве идеально подходят дневники и письма, где происходит «репрезентация личности самой себе и окружающим» 9.
Данная статья является первой попыткой комплексно обобщить содержание переписки Александра I с Г. Ф. Парротом — переписки, которая в первую очередь посвящена дружеским переживаниям обоих корреспондентов, а уже затем предоставляет богатый материал для истории александровских реформ. Профессор Паррот оказался не просто одним из друзей молодого российского императора, он как никто иной в своих письмах смог выразить сентиментальную сторону их отношений, весь процесс от зарождения дружбы с Александром до их (увы, неизбежного) расставания и его последствий. В этом — уникальность данной корреспонденции и ее значение для изучаемой эпохи. Именно поэтому она требует внимания с точки зрения истории эмоций. К тому же, особенностью данного исторического источника является то, что до нас дошли не подлинные письма, а черновики10, что, с одной стороны, отнюдь не мешает восстановлению полного текста оригиналов, но, с другой стороны, обогащает анализ, ибо черновик дополнительно фиксирует эмоции пишущего (через колебания почерка, зачеркивания, вставки и изменения смысла тех или иных выражений и т. д.).
О дружбе, существовавшей между Александром I и профессором Парротом, в российской историографии стало известно еще в середине XIX в. благодаря М. А. Корфу, который оказался первым (и на очень долгое время единственным) читателем их корреспонденции11. Свое мнение об этой дружбе Корф выразил во фразе, которая затем многократно цитировалась, переходя из статьи в статью, из книги в книгу: «Александр, неведомо для массы, поставил дерптского профессора в такие к себе отношения, которые уничтожали все лежавшее между ними расстояние. Паррот не только был облечен правом, которым и пользовался очень часто, писать к государю в тоне не подданного, а друга, о всем, что хотел, о предметах правительственных, домашних, сердечных, не только получал от него самого письма самые задушевные, но и при каждом своем приезде из Дерпта в Санкт-Петербург шел прямо в государев кабинет, где по целым часам оставался наедине с царственным хозяином»12. Между тем эта фраза, как будет ясно из дальнейшего анализа, слишком упрощенно и даже неточно изображает
8 См. основополагающую статью: Stearns P. N., Stearns C. Z. Emotionology: Clarifying the History of Emotions and Emotional Standards // The American Historical Review. 1985. Vol. 90 (4). P. 813—836; а также новейшую обобщающую монографию: Plamper J. The History of Emotions: An Introduction. Oxford University Press, 2015 (на рус. яз.: Плампер Я. История эмоций. М.: НЛО, 2018) и историографический обзор в кн.: Зорин А. Л. Появление героя: из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII — начала XIX века. М.: НЛО, 2016.
9 Зорин А. Л. Указ. соч. С. 43.
10 О судьбе корреспонденции см.: Андреев А. Ю. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота (1802—1825) как источник по изучению политических реформ в Российской империи // Вестник ПСТГУ. Сер. II: История. История Русской Православной Церкви. 2019. Вып. 89. С. 67-82.
11 Подробнее см.: Там же. С. 71-72.
12 Корф М. А. Жизнь графа Сперанского. СПб., 1861. Т. 2. С. 12.
характер отношений Александра I и Паррота, а также полностью игнорирует их внутреннюю динамику.
Георг Фридрих Пррот был уроженцем Монбельяра — расположенного на левом берегу Рейна эксклава немецкого герцогства Вюртемберг, со всех сторон окруженного территорией Франции. Семья Паррота вела происхождение от гугенотов; он, очевидно, рос в двуязычной среде, и во французском культурном обиходе (к которому примыкал и российский двор) в качестве его имени использовался эквивалентный вариант — Жорж-Фредерик Паррб, иными словами, Александр I на самом деле знал не профессора Паррота, а «мсье Парро». Родился он 15 июля 1767 г. и, таким образом, был на десять с половиной лет старше российского императора. Годы учебы, с 1782 по 1786, Паррот провел в элитной Карловой академии в Штутгарте, где на весьма достойном уровне преподавались высшие науки. Среда академии была проникнута идеями раннего немецкого романтизма, течения «Бури и натиска» (достаточно вспомнить, что несколькими годами ранее здесь же учился Фридрих Шиллер, который именно в Штутгарте принял окончательное решение посвятить себя поэзии), и этот романтический фон весьма важно учитывать для оценки формирования личности Паррота. В 1795 г. он нашел место домашнего учителя в семействе видных представителей лифляндской знати, графов Сиверсов, и отправился в Российскую империю, где жил в Вендене (совр. Цесис), Риге, а в 1801 г. подтвердил свою высокую ученую квалификацию, защитив докторскую диссертацию в Кёнигсбергском университете. Тогда же Паррота приняли в первый состав формируемого при участии остзейского дворянства университета в Дерпте. В 1802 г. он открыл там курс лекций в качестве профессора теоретической и экспериментальной физики, оставаясь в этой должности вплоть до 1826 г.
В том же 1802 г. состоялось знакомство Паррота с Александром I, после чего на протяжении десяти лет профессор регулярно встречался с российским императором. Специально ради этого Паррот несколько раз подолгу бывал в Петербурге (его отсутствие в университете за пределами каникул оформлялось как командировка по служебной надобности): с октября по декабрь 1802 г., с июля по сентябрь 1803 г., с января по май 1805 г., с января по март 1807 г., с января по март 1812 г., кроме того, в 1806, 1809 и 1810 г. он проводил в Петербурге по месяцу, как правило, в зимнее каникулярное время. Его личные встречи с Александром I иногда происходили сразу по прибытии, иногда спустя долгий период ожидания, в любом случае не так часто, как хотелось бы самому Парроту (и как он просил в своих письмах). Лишь в 1805, 1807 и 1812 гг. Александр принимал Паррота по четыре раза, во все же остальные его петербургские визиты — лишь по одному или по два раза, так что представление Корфа, что Паррот в любой момент мог идти «прямо в государев кабинет», явно преувеличено.
Что же происходило на этих встречах? Какое влияние они имели на самих участников? Каково было значение переписки, которая поддерживала связь между обоими друзьями тогда, когда они находились вдали друг от друга? Наконец, имели ли эти отношения какое-либо воздействие на решения государственного масштаба? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо наметить, хотя бы в общих чертах, динамику их взаимоотношений.
22 мая 1802 г. Александр I впервые посетил Дерпт (это была вообще его первая поездка по Российской империи в качестве императора) и выслушал в университете приветственную речь Паррота от имени профессорской корпорации. Паррот торжественно выражал надежду на то, что наступившее царствование облегчит участь крепостных крестьян, которых «феодальная система обрекает на жалкое существование», а также произносил клятву университета, что тот положит все силы ради блага «человечества во всех его классах и формах, различая богатых и бедных, сильных и слабых лишь для того, чтобы бедным и слабым посвятить более деятельное и сострадательное участие»13.
Александр I сразу отметил энергию и либеральный запал университетского ученого, Паррот же мечтал лично пообщаться с самодержцем. Уже в августе 1802 г. он повторно обратил на себя внимание императора, когда послал ему отзыв на проект переустройства Дерптского университета, составленный одним немецким профессором, и, рассуждая здесь о влиянии университета на окружающее общество, жестко критиковал лифляндские крепостные порядки. Александр I в собственноручной ответной записке сочувственно оценил содержание отзыва, «наполненного идеями столь же просвещенными, сколь и благотворными». В октябре же 1802 г. с помощью графа Георга Сиверса Паррот впервые попал в Петербург, где тот свел профессора с ближайшим окружением Александра I, познакомив с Чарторыйским и Новосильцевым. У Паррота был конкретный повод, позволявший рассчитывать на аудиенцию императора: профессор привез проект Акта с правами университетской корпорации, которые необходимо было высочайше утвердить (защищая ее тем самым от давления со стороны остзейского дворянства). Но, вдобавок к этому, Паррот по собственной инициативе подготовил для Александра I записку о только что случившемся крестьянском возмущении в Вольмарском уезде (так называемое «Каугернское восстание»), где возлагал всю вину на корыстолюбие местных помещиков и судей.
Таким образом, держа в руках сразу два документа, направленные на защиту прав «угнетаемых» и демонстрировавшие либеральные взгляды автора, Паррот впервые пересек порог императорского кабинета; это произошло 26 октября 1802 г. Неудивительно, что Александр I, извещенный об обсуждаемых темах, встретил Паррота словами: «Вас ненавидят, потому что Вы служите человечеству. Ваши враги без устали работают против Вас. Но рассчитывайте на меня — у нас одни и те же принципы, мы идем по одной дороге»14.
Действительно, Паррот получил от императора полное одобрение тем идеям, с которыми он явился. Но не менее важной оказывается и эмоциональная сторона разговора, которая, правда, дошла до нас только в изображении Пар-рота, представляя ключевые штрихи возникающих личных отношений. Поприветствовав профессора, Александр протянул ему руку. «Я схватил ее, чтобы прижать к сердцу, — пишет Паррот. — Я уже принадлежал ему. Он, однако же, подумал, что я хочу ее верноподданно поцеловать, и отдернул ее. В одно мгнове-
13 Latvijas Valsts vestures arhîvs (LVVA). F. 7350 (Georgs Frîdrihs Parrots). Apr. 1. № 6. Lp. 57; речь впервые опубликована в кн.: Bienemann F. Der Dorpater Professor G. F. Parrot und Kaiser Alexander I. Reval, 1902. S. 122.
14 Эти слова зафиксированы в мемуарах Паррота; цит. по: Bienemann F. Op. cit. S. 150.
ние укоризненный взгляд с моей стороны известил его об ошибке. Он протянул мне ее снова. Я прижал ее к сердцу с неизъяснимым чувством. Он взял меня за плечи, обнял с нежностью обеими руками и повел на несколько шагов прочь от места этой сцены. — О, Природа! Не существует препятствий, коих не могли бы преодолеть сердца, которые Тебе принадлежат. Как чудесно поняли мы друг друга!» — При расставании же Паррот сказал императору, что готов ради него пожертвовать жизнью, и наблюдал ответную реакцию Александра: «Он закрылся рукой, затем схватил мою руку обеими своими и долго удерживал с неописуемым выражением лица», так что Паррот вынужден был освободиться из этого «сладкого плена». «Прощайте, — сказал император c нежностью, бросился мне на шею, прижал меня к сердцу и поспешил вон из комнаты с глазами, мокрыми от слез. Еще пару слов, сказанных им на удалении, я не смог разобрать»15.
В мемуарах, которые Паррот составил позже (на основе дневника, который вел тогда в Петербурге), этот дискурс взаимных чувств был выражен еще ярче: «Каждый человек, — рассуждал профессор, — переживает очень счастливый период в своей жизни, период первой любви, в котором есть мгновение наивысшего восторга, когда его девушка говорит ему: "Я люблю тебя". Нечто подобное было в моем тогдашнем положении, хотя и совсем по-другому. Любящие уединяются друг с другом, погруженные в их любовь, их счастье только для них. У меня же все было наоборот: я принадлежал всему человечеству, братался с тысячами, которым я теперь мог плодотворно служить. К этому возвышенному чувству примешивалась и самая нежная и твердая привязанность к человеку, которому я теперь особенно принадлежал и который так же точно мне принадлежал, и тем самым в моей груди соединялось все, что может сделать человека счастливым»16.
Подчеркнем, что аналогия, которую Паррот приводит для характеристики своих чувств («любовь к девушке»), четко использована им не в сопоставительном, а в противительном смысле. Речь, тем самым, идет не об обычной любви, а о ее высшем, целомудренном содержании, когда через любовь к конкретной личности человек постигает любовь к ближнему вообще — к тем миллионам людей, которых Паррот теперь ощущает как братьев и служению которым он намерен посвятить жизнь. Стоит ли напоминать, насколько эти слова близки программным изречениям романтизма («Seid umschlugen, Millionen! Diesen Kuss der ganzen Welt!»17). Слова «любовь», «возлюбленный»18 будут дальше постоянно употребляться в переписке с Александром I, но при этом зачастую через запятую с упоминанием любви к людям как к братьям, любви царя к народу, любви
15 Bienemann F. Op. cit. S. 153.
16 Ibid. S. 153-154.
17 (нем.) «Обнимитесь, миллионы! В поцелуе слейся, свет!» — Ф. Шиллер. «Ода к радости» (1785).
18 Собственно говоря, французское слово «bien-aimé» (букв. «возлюбленный»), которое очень часто встречается в переписке в качестве обращения Паррота к Александру I, требует языковой контекстуализации — в частности, именно при обращении к монарху оно закрепилось во французском этикете второй половины XVIII в., поскольку таково было обычное наименование Людовика XV (Louis XV le Bien-Aimé).
к истине и справедливости, указывая именно на «платонический» контекст употребления этого понятия.
Эмоциональная привязанность Паррота к Александру I с самого начала ставила перед ним моральную дилемму, которую тот осознал далеко не сразу. Пар-рот спешил «служить человечеству», т. е. реализовывать свои либеральные идеи, опираясь на поддержку императора. Но возникающая при этом необходимость преодолевать служебные механизмы часто ставила Александра I в затруднительное положение по отношению к его подчиненным. Так, например, добиваясь подписания Акта утверждения для Дерптского университета, Паррот фактически дезавуировал мнение министра народного просвещения, графа П. В. Зава-довского (делавшего ряд возражений), и заставил Александра I признать, что «тот не будет снисходить к министру до такой степени, чтобы идти наперекор тому, о чем они (Александр I и Паррот) уже договорились»19. Таким образом, перед Парротом постоянно стоял выбор — добиваться ли своих целей, как он их понимал, ради всеобщего блага, или отступить, но зато избежать огорчений и трудностей для императора. Анализируя это противоречие, Паррот со временем пришел к мысли о необходимости «владеть Александром», руководить его деятельностью, постоянно убеждая его и «направляя к добру» — именно такой вывод сделали ранее и «молодые друзья» императора, члены Негласного комитета20.
Корреспонденция Паррота за 1803-1804 гг. прекрасно показывает, как постепенно развивалось в нем желание доминировать над личностью Александра I, причем абсолютно в параллель с повышением градуса эмоциональности писем. Важное событие в их отношениях случилось весной 1803 г.: Паррот, пользуясь разрешением императора, написал ему обширное письмо от 16 апреля, обличая местное дворянство как «утеснителей» университета, и Александр I захотел подробно ему ответить (что потом происходило в их переписке весьма редко), взяв с профессора обещание сжечь это письмо. Паррот исполнил его волю, но сохранил пепел письма (в отдельном конверте21) в память об особой искренности императора, которая чрезвычайно тронула его друга, — ясно, что в тот момент она была нужна и самому Александру. Между тем, это письмо вряд ли содержало какие-либо политические откровения: как следует из ответного письма Паррота, Александр I делился с ним общими размышлениями о роли удачи, бедствий, о том, что человек познается в посылаемых ему испытаниях, намекая, несомненно, на свою собственную судьбу, иными словами, Александр вновь проявлял себя как герой эпохи сентиментализма, погруженный во внутренние ощущения, из которых не следовала какая-либо ясная программа действий.
Бурная же натура Паррота в своих проявлениях оказалась более под стать наступающему веку романтизма. Увидев душевное движение Александра к нему
19 Bienemann F. Op. cit. S. 165.
20 См.: Сафонов М. М. Проблемы реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л., 1988. С. 47.
21 Согласно архивному описанию, среди пепла оставался даже маленький кусочек бумаги, на котором можно было разобрать последние строки и подпись Александра I (LVVA. F. 7350. Apr. 1. № 6. Lp. 29 op.).
навстречу, он поспешил сам сделать несколько шагов вперед. Уже 5 июля происходит их следующее свидание (профессор прибыл в Петербург для подписания Устава Дерптского университета), после которого Паррот почувствовал необходимость прояснить для обоих характер их дружбы — в черновике (в отрывке, который потом будет исключен из письма) он просил Александра «окинуть взором ход их отношений», говорил, что готов ответить на ряд «невысказанных вопросов» со стороны императора, и, в частности, отвергал возможность остаться в Петербурге при его особе, не желая изменять своему профессорскому служению «за исключением одного единственного случая, о котором Вы знаете»22 (о каком случае идет речь, выяснится ниже).
Следующая важная веха падает на 12 декабря 1803 г., день рождения Александра I и одновременно годовщину подписания им Акта утверждения Дерпт-ского университета (император специально соединил эти два торжества, желая сделать приятное Парроту). В этот день профессор составил письмо чрезвычайного эмоционального накала, с выражением возвышенной любви к императору и резким, спонтанным переходом на «ты» в финале, где Паррот писал: «У меня на глазах стоят слезы. О, мой герой! Друг человечества! Если мое желание не может исполниться, если сердце твое ищет не моего, а другого, не думай, что я от того буду несчастным. Меня награждает уже мое собственное чувство — чувство твоих добродетелей, любовь, которой ты так достоин, всегда останется у меня и составит счастье моей жизни. Она всегда останется у меня, поскольку ты всегда будешь прежним, поскольку ты всегда будешь любить моих собратьев с той же теплотой. Когда придет час — вспомни обо мне и о твоем слове. Пепел твоего письма лежит передо мной»23.
Правда вслед за этим и следующим письмом (отправленным вскоре, в качестве своеобразного отголоска) последовал почти полугодовой перерыв в переписке, но его с лихвой компенсировало новое свидание с Александром I, состоявшееся 16 мая 1804 г. Император тогда нанес короткий визит в Лифляндию (ставший его единственным выездом за пределы столицы в трехлетнем промежутке с середины 1802 г. до отъезда к действующей армии в середине 1805 г.). Итоги этой встречи привели профессора в восторг. Паррот писал потом о своем счастье: «Ваше последнее пребывание в Дерпте, этот час, навсегда незабвенный, оставил во мне лишь одно желание: обладать сердцем еще более чувствительным, чтобы я мог любить Вас еще больше»24. Излияния чувств к Александру появляются теперь практически в каждом письме, а сами письма отправляются в Петербург гораздо чаще, чем раньше, почти каждый месяц. Новым шагом становится то, что Паррот в июне 1804 г., в период разгорающегося противостояния между Россией и Францией, впервые осмеливается давать Александру I советы по вопросам внешней политики (хотя и скромно замечает, что «его это не касается»), очевидно ощущая соответствующую степень доверия и возможность влиять на императора.
22 Г. Ф. Паррот — Александру I, 6 июля 1803 г. // LVVA. Е 7350. Арг. 1. № 6. Lp. 100100 ор.
23 Г. Ф. Паррот — Александру I, 12 декабря 1803 г. // Там же. Lp. 88 ор.
24 Г. Ф. Паррот — Александру I, 4 июня 1804 г. // Там же. Lp. 93 ор.
Длительное пребывание Паррота в Петербурге в январе — мае 1805 г. стало подлинным «испытанием чувств», поскольку явило множество препятствий для развития личных отношений и реализации либеральных проектов. Главным из последних был план организации в Дерптском учебном округе приходских училищ, предназначенных для обучения крестьян грамотности и находящихся под прямым контролем университета и на иждивении казны, что нарушало утвержденные в 1803 г. министерские принципы системы народного просвещения, где начальные школы отдавались на содержание и попечение местных помещиков. Попытка реализовать этот проект поставила Паррота в острый конфликт не только с руководством Министерства народного просвещения, но даже с одним из его, казалось бы, единомышленников — Н. Н. Новосильцевым, который резко возражал против отягощения казны дополнительными расходами25. В этой ситуации Паррот всячески пытался использовать свое влияние на Александра I. Тот же, хотя и принял профессора сразу после приезда и получил из его рук текст проекта, не захотел вмешиваться во внутренний ход этих документов в министерстве и тем самым не мог избавить Паррота от всяческих внутриведомственных возражений и проволочек. В ожидании желаемого решения, растянувшемся на многие недели, Паррот со всем пылом своего темперамента изливал досаду в письмах к императору, непрерывно увеличивая давление на него, особенно в споре с Новосильцевым.
Александр же в своих коротких ответных записках несколько раз проявлял сочувствие к Парроту, утешая его заверениями в неизменности их отношений: «Сержусь я, что вы могли себе возомнить беспокойства на мой счет: я был и буду всегда прежним» (29 марта) и в еще более эмоциональной форме: «К чему всегда быть столь страстным и так легко впадать в отчаяние? Определенное спокойствие должно быть неотделимо от твердости, так неужели вам его не хватает? Есть вещи, в которых сомневаться все равно что ранить; разве дал я вам повод усомниться в моих чувствах к вам? И ваше уважение ко мне не должно ли сопровождаться доверием?» (8 мая). Но одновременно император явно дистанцировался от проектов Паррота (чего не было и не могло быть в 1802-1803 гг.), а встреча, на которой Паррот хотел получить окончательное согласие Александра I на учреждение приходских училищ, все время откладывалась.
Наконец, 11 мая Паррот добился своего, получив, как ему тогда представлялось, полное одобрение императора (и в последующем несколько раз он подчеркнуто приписывал этот проект не себе, а самому Александру). Но для романтической дружбы этого оказалось недостаточно — в письме по итогам этой встречи профессор явственно упрекал императора, что тот, одобряя реформу, «не был счастлив», т. е. требовал не только внешнего, но и внутреннего признания своей правоты. В такого рода замечаниях можно увидеть ключевые особенности характера Паррота как романтика и его отношения к дружбе: ему мало было, что его друг делал то, что хотел Паррот, соглашался с мыслями Паррота — ему требовалось еще, чтобы друг чувствовал так же, как и он сам. Именно в этом и заключался смысл «владения Александром» (к которому, как отмечалось,
25 Подробнее см. статью Ю. Е. Грачевой в этом номере журнала.
88
в той или иной степени стремились все его друзья), и это отношение существует и трактуется именно внутри эмоциональной культуры того времени.
Неудивительно поэтому, что вместо того, чтобы щадить друга и ослабить свой нажим на него, Паррот лишь его усиливает. В цитированном выше письме он советовал царю «открыто подвергнуться всем неудовольствиям, сопряженным с этим решением» и, вообще, «быть деспотом, чтобы спасти свою нацию»26. Перед отъездом же из Петербурга Паррот решил лично (27 мая) зачитать Александру обширный текст, в котором резко критиковал царя за отсутствие прогресса в деле отмены крепостного права, за следование «системе защиты, а не атаки» против тех, кто является врагом либеральных идей, за нежелание применить собственную власть и собственную силу там, где речь идет о «любви к добру»27. В помощь императору Паррот предлагал реорганизовать комиссию по принятию прошений на Высочайшее имя (этот проект он выдвинул еще в начале своего визита), сделав ее действенным инструментом для оживления реформ, а также рекомендовал больше опираться на лиц, бескорыстно преданных Александру, имея в виду Ф. М. Клингера28 и «молодых друзей» (т. е. фактически призывая восстановить уже распавшийся к 1805 г. Негласный комитет).
Вообще, письмо, зачитанное Парротом Александру I при их расставании 27 мая 1805 г., выглядит как весьма дерзновенное по своему масштабу вмешательство частного человека в компетенции императора, с критикой и советами, как тому лучше управлять страной. Раз вступив на этот путь, Паррот не будет упускать данную линию из виду в дальнейшей переписке, продолжая давать царю как общие, так и частные советы в различных государственных областях. Возможно, защищаясь от критики, Александр I на той же встрече поделился с Парротом своей идеей о скором принятии конституции для Российской империи и об отказе от самодержавной формы правления. Профессору не понадобилось много времени, чтобы переварить это шокирующее известие: уже на следующий день, 28 мая, он написал императору новое письмо, в котором развернуто опровергал желание Александра сложить с себя власть самодержца, доказывал, что Россия пока не готова к представительному правлению и что «деспотическая конституция» в текущий момент необходима русскому народу, чтобы привить ему истинное Просвещение29 (похожие мысли не раз высказывали и Ф.-С. Ла-гарп, и члены Негласного комитета).
Итак, рассмотренный отрезок 1805 г. знаменовал, на мой взгляд, первый серьезный кризис в отношениях Александра I и Паррота. Заметно, что Александр I дорожил связью со своим другом на эмоциональном уровне, ценил его и свои переживания, но вовсе не спешил реализовывать идеи Паррота, последний же, напротив, убедился в необходимости доминировать над императором
26 Г. Ф. Паррот — Александру I, 15 мая 1805 г. // Ет.. К 7350. Арг. 1. № 6. Lp. 112.
27 Г. Ф. Паррот — Александру I, 27 мая 1805 г. // Там же. Ер. 101-103 ор.
28 Об отношениях Г. Ф. Паррота с попечителем Дерптского университета Ф. М. Клин-гером, которого тот всегда представлял Александру I как одного из самых надежных его сторонников, см.: Гаврилина И. А. Ректор Г. Ф. Паррот и попечитель Ф. М. Клингер: два взгляда на развитие Дерптского университета в первые годы его существования (1802-1803) // Клио. 2017. № 10 (130). С. 47-56.
29 Г. Ф. Паррот — Александру I, 28 мая 1805 г. // Е^. Е 7350. Арг. 1. № 6. Ер. 124 ор.
для воплощения в жизнь проектов, нацеленных на «всеобщее благо», и теперь готов был вмешиваться в любые стороны управления государством. Это противоречие больше никогда не исчезнет из их отношений и будет дальше только усугубляться.
Впрочем, неизвестно, как бы эти отношения развивались в ближайшей перспективе, если бы не начавшаяся в том же 1805 г. война с Наполеоном. Поэтому новые встречи Паррота и Александра I в январе 1806 г. состоялись на совершенно ином фоне: Александр только что потерпел жестокое поражение, но на поле Аустерлица он «думал о Парроте»30. Вероятно, Александр теперь был готов признать справедливость некоторых его внешнеполитических советов (где Пар-рот указывал на то, что выгоды от союза России с Францией — в особенности при совместном решении восточного вопроса — перевешивают преимущества от коалиции с такими «ненадежными» союзниками, как Австрия31). Весьма характерно, что Александр, по собственному признанию, сам хотел тогда позвать профессора в Петербург (но тот упредил его своим приездом) и был искренне рад его видеть32. Под впечатлением от их встреч в этот месяц Паррот напишет, что нашел императора «ровно таким, каким бы желал, чтобы он всегда был»33, — и это неудивительно, ибо поражения обострили потребность Александра искать утешения в дружеском общении. Само собой, что ощущение этой близости сохраняется в последующих письмах Паррота за 1806 г.: например, в мае, узнав о беременности императрицы, он дает Александру советы о воспитании ребенка34.
Зато следующий визит Паррота в Петербург в январе — марте 1807 г. по сути был неудачным. Деловым поводом для визита стало желание профессора завершить, наконец, учреждение приходских училищ, которое находилось в подвешенном состоянии, встретив сопротивление не только со стороны Министерства народного просвещения, но и местного дворянства. Но Паррот, как всегда, был полон и других проектов — так, к полному удивлению Александра I, он направляет ему записку о состоянии собранного для войны с Наполеоном народного ополчения в остзейских губерниях. Тем не менее император не принимает своего друга почти месяц, а затем вновь передает вопрос о приходских училищах на рассмотрение министерства. Постоянно откладывающееся подписание соответствующего указа доводит Паррота до отчаяния, причем не только от неудачи в делах — ему кажется, что он теряет «своего Александра», что тот от него отдаляется. В письме от 10 марта 1807 г. эмоции Паррота особенно заметны, причем не только по содержанию, но и по тому, как изменяется почерк в черновике (от твердого в начале до почти не читаемого в конце): «Александр! Мой возлюбленный! Излейте свои заботы в сердце друга, доверьте ему свои трудности. Если я не смогу дать вам полезный совет, то по крайней мере я буду их разделять, вы будете владеть сердцем, которое их понимает, которое умеет ценить ваше. Боль-
30 Позднейшее упоминание об этом: Г. Ф. Паррот — Александру I, конец января — начало февраля 1825 г. // ЕУУЛ. Е 7350. Лрг. 1. № 9. Lp. 59 ор.
31 Паррот Г. Ф. «О политической ситуации России в январе 1806 г.», 22 января 1806 г. // ЕУУЛ. Е 4060. Лрг. 1. № 1082. Lp. 1-6.
32 Александр I — Г. Ф. Парроту, начало января 1806 г. // LУУЛ. Е 7350. Лрг. 1. № 6. Lp. 11.
33 Г. Ф. Паррот — Александру I, 12 января 1806 г. // Там же. № 7. Lp. 33.
34 Г. Ф. Паррот — Александру I, вскоре после 19 мая 1806 г. // Там же. Lp. 20.
ше двух месяцев, что я здесь, я не сказал вам ни слова о моей нежной привязанности к вам — все то немногое время, которое вы мне уделяли, было посвящено делам. Александр! Не думайте, что эта привязанность уменьшилась. Могу ли я перестать любить вас? — Итак, излейте ваши печали в лоно сей единственной дружбы. Не бойтесь меня огорчить; страдать вместе с моим Александром, ради него — удовольствие для моего сердца. Но знать, что вы беспокоитесь, возможно, страдаете, не разделяя состояния вашей души — это самая жгучая боль для меня. Положитесь на вашего прежнего Паррота. Вы обязаны в этом самому себе, священной дружбе, которая нас соединяет даже в случае, если именно я был бы причиной вашей печали. — Я глубоко растроган. О, почему не могу я передать вам это чувство, протянуть в это мгновение к вам руки, прижать вас к моему сердцу и нежностью заставить вас облегчить ваше сердце!» 35
Итог пребывания в Петербурге был для Паррота плачевным: 16 марта Александр I уехал к армии, так и не подписав указ о приходских училищах, хотя устно пообещав, что бумаги будут оформлены как можно скорее. В июле 1807 г. Паррот направился в командировку от университета для осмотра школ в городах Лифляндии; подлинный же его мотив заключался в том, чтобы не упустить возможность вновь увидеть Александра I, когда он будет проезжать из Тильзита в Петербург. Профессору это удалось 3 июля в Вольмаре: император повторил свое обещание относительно указа и разрешил, не дожидаясь его, готовиться к открытию приходских училищ уже в наступающем учебном году. Но самое главное случилось спустя две недели — в день своего 40-летия, 15 июля, в письме, отправленном из Риги, Паррот решается на чрезвычайное предложение, которое долгое время гнал от себя: считая, что наступил критический момент царствования его друга, которому предстоит «огромная работа» по урегулированию политических дел как внутри империи, так и за ее пределами, Паррот просит назначить себя личным секретарем императора.
Стоит подчеркнуть, что профессор не только точно обозначил масштабы нового этапа государственных преобразований, перед которым находился Александр I в 1807 г., но и сам хотел занять центральное место в реформаторской деятельности — ровно то место, которое в результате получил М. М. Сперанский (именно он с октября 1807 г. стал личным секретарем императора). Ради этой деятельности Паррот готов пожертвовать своей ученой карьерой, налаженным семейным бытом в Дерпте и т. д. Конечно, такой шаг для него был обусловлен не только рациональными побуждениями (неизменным, многократно отмеченным выше стремлением «помочь Александру» управлять страной), но и эмоциональным порывом: «Заканчивая письмо, я взволнован, я чувствую громаду той задачи, что на себя возлагаю. Быть подле вас — для меня это самое святое. Всемогущий Боже! Сделай так, чтобы я не раскаялся в этом!»36
Однако Александр I никак не отреагировал на этот порыв, что не могло не причинить Парроту глубокое огорчение, ведь фактически он собирался вручить другу всю свою дальнейшую жизнь. После нескольких писем, в которых Паррот снова и снова пытался достучаться до императора, с ноября 1807 г. переписка за-
35 Г. Ф. Паррот — Александру I, 10 марта 1807 г. // Ет.. Е 7350. Арг. 1. № 7. Ер. 63.
36 Г. Ф. Паррот — Александру I, 15 июля 1807 г. // Там же. Ер. 75-75 ор.
мирает. Новые письма были отправлены только в апреле и июне 1808 г., все они касались открытия приходских училищ — рассчитывая на скорый выход указа, и, собственно говоря, следуя обещанию, данному императором, Дерптский университет и лично Паррот понесли ряд расходов по аренде земли и помещений для этих училищ, но указа так и не поступило. Паррот просил Александра I компенсировать расходы и вывести его из ситуации, которая его «вдвойне компрометировала» (т. е. и перед университетом, и перед собственниками земли)37. В каждой фразе писем сквозила обида, написаны они были в подчеркнуто официальном стиле, счет расходов был выверен до копейки, и впервые Паррот их подписал согласно служебному этикету: «Вашего Императорского Величества нижайший и преданнейший слуга», чего не было раньше ни в одном из писем, даже самых первых (обычной же его подписью для Александра было «Ваш Паррот»).
И вдруг неожиданно 3 сентября 1808 г. Паррот получает от Александра I письмо, причем довольно необычным образом: император должен был проезжать через Дерпт, направляясь на конгресс в Эрфурт, а городские чиновники ждали его на почтовой станции, чтобы приветствовать, как того требовал этикет, и тут в присутствии, как пишет Паррот, «всего университета» царский камердинер передал ему это письмо (тогда как сам император даже не выходил из кареты). Содержание письма удивляет. Александр I извинялся (!) перед профессором: «Когда я ошибаюсь, я люблю это признавать. Именно таков мой случай с вами, и к этому у меня есть все доказательства. А потому спешу исправить несправедливость и откровенно признаться вам в этом». Император передавал профессору требуемую компенсацию и заключал, что его уважение к Парроту после случившегося лишь возросло38.
Для профессора это письмо было не только поводом к огромной радости, едва-едва сдерживаемой (судя по почерку ответного черновика), но и сигналом к продолжению переписки. Тем не менее оставалось сомнение, сохранят ли их отношения свой прежний теплый характер. Свидание Паррота с Александром I в январе 1809 г. внешне прошло как обычно, во многом еще и потому, что решение некоторых деловых вопросов, с которыми приехал Паррот, было передано Сперанскому (а принесший столь много огорчений проект о приходских училищах был отодвинут на задний план). Однако летом 1809 г. Паррот по какой-то причине решил, что император на него сердится, и это вроде бы подтверждалось отсутствием прямых вестей от Александра I, что в свою очередь вызвало новый длительный перерыв в переписке, с октября 1809 по апрель 1810 г. Возобновив ее по формальному поводу — Паррот направил императору первый том составленного им труда по общей физике — профессор продолжал писать скорее в печальном настроении (черновики сохранили более явственные, чем в окончательном тексте, жалобы Паррота на то, что он чувствует себя оставленным). Но, на его счастье, Александр I понял это и не остался глух к своему другу: в новом письме от 3 сентября 1810 г. он всячески опровергал, что когда-либо мог испытывать неудовольствие в отношении Паррота и приглашал того к продолжению переписки по актуальным вопросам («Никогда не спрашивайте у меня разреше-
37 Г. Ф. Паррот — Александру I, 20 июня 1808 г. // ЕУУЛ. Е 7350. Лрг. 1. № 8. Lp. 2 ор.
38 Александр I — Г. Ф. Парроту, 1 сентября 1808 г. // Там же. № 6. Ер. 8 ор.
ния на отправку полезных меморий, ибо я всегда их получаю с удовольствием и интересом»39).
Новой темой, волновавшей Паррота еще с 1809 г., но к которой он с особым рвением обратился после получения дружеского письма Александра, стала финансовая реформа, которая могла бы остановить падение курса рубля. Осенью 1810 г. профессор предпринял огромные усилия в этом направлении: он сперва составил обширную записку о мерах по оздоровлению финансов, затем специально ради обсуждения этих вопросов приехал в октябре 1810 г. на две недели в Петербург и, наконец, видя, что его предложения не находят отклика в финансовом департаменте Государственного совета, куда их передал император, профессор по самостоятельной инициативе написал тексты девяти «неотложных» указов, вводивших новые налоги на роскошь, регулировавших обращение медной монеты, вопросы кредита, распродажи казенных имений и т. д. Однако эти усилия, можно сказать, пропали втуне: из девяти указов был принят только один.
Еще одним предприятием, выполненным тогда же с большим трудом, преодолевая болезнь, явилось составление регламента для экзаменов на чин (Пар-рот хотел тем самым исправить недостатки известного указа от 6 августа 1809 г.). Профессор подробно расписал программы экзамена для каждого разряда чиновников и правила их проведения, но и этот проект остался без внимания, хотя любопытно, что уже в 1820-х гг. А. И. Тургенев, член Комиссии составления законов, перед которым была поставлена точно такая же задача, просил у Паррота его регламент для ознакомления.
У визита Паррота в Петербург в октябре 1810 г. была и еще одна немаловажная причина. Он хотел обсудить с Александром I перспективы грядущей новой войны с Наполеоном. В итоге родилась «строго секретная записка», которую Паррот вручил императору при отъезде: в ней он торопил его с заключением мира с Турцией и Персией (ибо Франция этому препятствует), критиковал оборонительную доктрину России, основанную на возведении пограничных крепостей, указывал на важность союза со Швецией и привлечения Александром на свою сторону поляков. Совершенно неожиданным явилось предложение Паррота на время войны и отсутствия Александра I в столице передать регентские полномочия императрице Елизавете Алексеевне, за которой профессор признавал «величие ума и верный взгляд», чтобы быстро ориентироваться в политике и принимать правильные решения. При этом немалая похвала императрице сопровождалась в записке упреками в адрес самого Александра, который «пренебрегает обязанностями главы семьи». Паррот с горечью писал, что Александр уже не находится на той «нравственной высоте», на которой профессор знал его раньше, и его враги пользуются этим, чтобы лишить императора «уважения его подданных»40.
Несмотря на горький осадок, который оставляет переписка Паррота после ее возобновления в 1810 г., весь следующий год профессор довольно активно писал императору, затрагивая не только обычные дела вроде состояния Дерптского
39 Александр I — Г. Ф. Парроту, 3 сентября 1810 г. // Е^. Е 7350. Арг. 1. № 6. Ер. 11 ор.
40 Паррот Г. Ф. «Строго секретная записка», 15 октября 1810 г. // Там же. № 8. Ер. 61 ор. —
университета, но и вопросы подготовки к войне: он комментировал развитие внешней политики, сообщал Александру об изобретенном им новом оружии (особые пушечные ядра, гораздо более разрушительные) и об успешных опытах по связи на дальние расстояния с помощью оптического телеграфа, которые он также намеревался представить императору для использования в военное время. Видя опасность, что и эти его идеи пропадут втуне, Паррот вновь приехал в Петербург в канун нового 1812 года.
Александр I не принимал его почти месяц, дождавшись от Паррота очередного письма, продиктованного обидой, с выводом о том, что «их частным отношениям решительно положен конец»41. Только тогда император соизволил ответить довольно пространным (в сравнении с другими) посланием, где жаловался: «В дополнение к препятствиям, которые обычно возникают в этот период, в начале года, добавились еще и текущие политические обстоятельства. Был ли хотя бы один день с вашего приезда, когда бы я закончил работу раньше половины одиннадцатого вечера или даже одиннадцати? И все же я вставал в шесть утра. И уж точно не раз за это время приходилось мне проводить за работой всю ночь. Но, поскольку я не могу принять вас, как вы того желаете, отсюда уже следует, что вы попали в немилость! И вот вы уже выходите из себя! <...> Получите же письмо в том же роде, что и ваши»42.
Обратим внимание, что император здесь скорее оправдывался, нежели извинялся перед другом, призывал сочувствовать ему самому, но никак не оценивал огромные усилия, предпринятые Парротом ради Александра, и потому кажется, что былой теплоты в их отношениях уже нет. В то же время, в феврале 1812 г., повидавшись, наконец, с Парротом и одобрив некоторые его начинания, в частности работы над оптическим телеграфом, Александр потом вновь проявлял внимание к другу и старался хотя бы кратко отвечать на его письма.
И вот 16 марта наступил финал, вдруг вернувший их отношениям высокий эмоциональный накал. Александр I находился в особом настроении: во-первых, он должен был проститься с другом перед отъездом в армию, на новую войну с Наполеоном, которая по своему масштабу страшила его гораздо больше, чем предыдущие. Паррот вспоминал позже слова, которые услышал тогда от Александра: «Если я погибну в этой ужасной борьбе, изобразите меня потомству таким, каким я был»43. Но, во-вторых, в этот же день фактически решалась судьба М. М. Сперанского, обвиненного противниками в государственной измене. Паррот застал императора удрученным и раздраженным по отношению к своему бывшему помощнику, Александр даже высказывал желание «расстрелять изменника». И в личном разговоре, и в пространном письме, которое Паррот написал сутки спустя, он постарался смягчить ожесточение императора против Сперанского, а также советовал отложить разбирательство этого дела на ту пору, когда война будет окончена, покамест удалив того из столицы. Нет никаких причин думать, что Александр I перед Парротом был неискренним и «играл комедию» (хотя детальный анализ показывает, что решение о ссылке Сперанского было
41 Г. Ф. Паррот — Александру I, 28 января 1812 г. // ЕУУЛ. Е 7350. Лрг. 1. № 8. Ер. 102.
42 Александр I — Г. Ф. Парроту, 29 января 1812 г. // Там же. № 6. Ер. 13.
43 Г. Ф. Паррот — Александру I, 11 февраля 1825 г. // Там же. № 9. Ер. 63.
принято независимо от советов Паррота)44. Напротив, получив упомянутое письмо, император ответил профессору (21 марта 1812 г.), что прочел его «с чувствительностью и сопереживанием», тем более что заключительная часть письма Паррота была посвящена действительно эмоциональным напутствиям на войну и молитве за Александра перед Богом. Стоит отметить, что Александр I также компенсировал Парроту его расходы и пообещал особую награду «в знак признательности» за работы над телеграфом45.
Ни один из друзей, вернувших, казалось бы, былую привязанность, не догадывался тогда, что это была их последняя встреча. Александр I ни разу больше не адресовал Парроту ни единой строки, а также не обсуждал их отношения с каким-либо третьим лицом, поэтому о причинах последовавшего разрыва можно только строить предположения. Конечно, в силу уже проанализированных противоречий, он выглядит вполне закономерным, но тем не менее произошел для Паррота весьма драматично.
В середине июля 1814 г. Александр I вернулся из Заграничного похода в Петербург в роли триумфального победителя, а уже через месяц туда прибыл Паррот в надежде на новую встречу. Но вторая половина августа 1814 г. была для российского императора напряженной порой, когда он занимался делами перед отъездом на Венский конгресс, в чем можно усмотреть причину того, что для общения с Парротом у него не нашлось свободного времени (хотя профессор и воспринял это тогда с некоторой обидой).
Зато в декабре 1815 г., когда Александр I вновь прибыл в свою столицу, никакого нового его отъезда не планировалось, и его свидание с Парротом, приехавшим спустя две недели после императора, вполне могло бы состояться. Однако же профессор отправил Александру одно за другим семь (!) безответных писем, прежде чем 5 февраля 1816 г. решился навсегда с ним попрощаться. В этом письме Паррот опять использует обращение «Ваше Императорское Величество», на протяжении большей части письма употребляя его в третьем лице (и лишь в конце переходя на «вы»): «Жребий брошен. Ваше Величество хочет, чтобы я видел в Нем лишь самодержца России. У Него, конечно, есть свои причины, которые кажутся Ему верными. Я не призываю в ответ будущее, которое меня оправдает, я не призываю прошлое, которое меня уже оправдало. Но я взываю к благородному чувству Вашего Величества относительно того образа действий, который Ему было благоугодно применить при расставании, которое Оно сочло необходимым. Я Его просил сделать это в том же характере взаимоуважения, который нас объединял. Оно отказало мне, тем самым сочтя меня недостойным. Вот, что удваивает мою боль, и если подданный осмелился бы сказать самодержцу, что тот неправ, то я бы сказал Вашему Величеству, что Оно ошибается на этот счет. Какое преступление я совершил? Тринадцать лет, Сир, я жил лишь для Вас; мои занятия, мои обязанности, даже мои ученые труды — все было посвящено Вам. Я хотел и, как казалось, был достойным доверия, коим Ваше Величество надели-
44 Подробнее см.: Андреев А. Ю. Кто спас Сперанского от расстрела в 1812 году? // Родина. 2020. № 4. С. 108-112.
45 Александр I — Г. Ф. Парроту, 21 марта 1812 г. // LVVA. F. 7350. Apr. 1. № 6. Lp. 12 op.
ло меня, невзирая на общий порядок вещей. Я Вас любил, Вы это знаете, причем с такой энергией, которая подчас удивляла Вас самого»46.
В этом и предыдущих горьких письмах Паррот оплакивал не только себя, но и всех желающих добра людей, «облеченных высшим доверием», за которыми их враги всегда «тщательно наблюдают и радуются их падению». «Если когда-нибудь случай представит Вашему Величеству чувствительное существо, которое, привлекаемое благородством Вашей души, захочет предаться Вам совершенно — во имя Бога, коего Вы чтите так же, как и я, гоните его с первого же раза. Да будет одной жертвы чувств Вам достаточно!»
Подобные строки, написанные в январе — феврале 1816 г., дорого стоили Парроту. Он тяжело заболел, начал кашлять кровью (увы, его давнее желание умереть за императора оказалось не вполне метафорой). Почему же император проявил такую жестокость по отношению к профессору, который за то время, что они не виделись, действительно не совершил ничего дурного, а, напротив, оставался верен себе и своей дружбе с Александром? Может быть, он слишком напоминал императору о его страхах и колебаниях в 1812 году? Но, скорее всего, причина иная — чистота либеральных принципов Паррота не совмещалась с настроениями Александра I эпохи Священного Союза. В эту пору он привык покидать своих прежних единомышленников — так, куда менее драматичным, но не менее глубоким будет его расставание с Ф.-С. Лагарпом.
Паррот же, спустя шесть с лишним лет перерыва, попытался вернуться к личной переписке, сопровождая ее также и служебными записками по вопросам народного просвещения. В 1823 г. он вновь попросил Александра о встрече — они не виделись уже одиннадцать лет, и Паррот, по собственным словам, захотел вновь вспомнить, как это было: «Я заранее предвкушаю это счастье; я переношусь в воображении в тот кабинет, где я испытал самые прекрасные моменты, кои когда-либо были даны человеку, те благоговейные моменты, когда мы оба, проникнутые святостью наших обязанностей, взвешивали интересы Вашего народа»47.
Александр I молчал, но Паррот продолжал ему писать, делясь разнообразными идеями, то из области внешней политики (в связи с греческим восстанием), то касательно армии (о системе поддержания чистоты воздуха в казармах), то о состоянии дел в народном просвещении. В декабре 1824 г., после разрушительного наводнения в Петербурге, Паррот направил Александру собственный проект защиты столицы от наводнений — он надеялся, что лично заинтересует им императора и, возможно, тем самым добьется их новой встречи. Ради этого в январе — феврале 1825 г. он вновь побывал в Петербурге, но в результате проект был передан в специальную экспертную комиссию (Паррота это задело, поскольку, по его оценке, означало, что с ним обращаются как со школьником, назначая дополнительный экзамен).
14 октября 1825 г. Паррот отправил последнее из своих писем к Александру I. Так получилось, что оно словно бы намеренно подводило итог их многолетних отношений. 58-летний ученый просил о дополнительной сумме при выходе на
46 Г. Ф. Паррот — Александру I, 5 февраля 1816 г. // ЕУУЛ. Е 7350. Лрг. 1. № 9. Ер. 6 ор. — 7.
47 Г. Ф. Паррот — Александру I, 7 января 1823 г. // Там же. Ер. 24 ор.
пенсию из университета и в качестве обоснования перечислял не только свои научные заслуги, но и «другие из работ, не связанные со званием профессора», которые он предпринял исключительно для императора (телеграф, защита от наводнений и проч.). Помимо этого, «Вы не забыли поездки в Петербург, почти все за мой собственный счет, и множество писем и прочих бумаг, посвященных Вам одному. В это мгновение они все у меня перед глазами, так же, как и Ваши письма столь дорогие моему сердцу, и я считаю, что это — прекраснейший памятник моей жизни и что таким же образом его будут рассматривать и потомки»48.
Вряд ли Александр I успел прочитать эти строки — в этот момент он уже находился на юге империи, а спустя месяц его не стало.
Таким образом, проанализированная переписка обладает поразительной цельностью, она словно представляет столь популярный в литературе конца XVIII — начала XIX в. «роман в письмах» с законченным сюжетом, описывающим отношения героев от их зарождения до печальной развязки. Увлекательность этого произведения в первую очередь обеспечивает высокохудожественный романтический стиль Паррота. «Виртуозное владение эпистолярными канонами, изящный литературный язык, стилистика письма, информированность и убедительность логики автора не могут не удивлять, — пишет современная исследовательница. — Перо Паррота обладало особой способностью аргумен-тационно точно и одновременно "дидактически образно" доносить важнейшие акцентуации мыслей автора. <...> Но более всего впечатляет его прозорливость в отношении самой сути александровской политики»49.
Действительно, переписка вскрывает важные черты царствования и личности Александра I, причем не только в идейном, но и в эмоциональном аспекте. Политическое содержание переписки, конечно, важно само по себе, но еще более важно в контексте переживаний героев — некоторые наиболее яркие проявления эмоций (в особенности у Паррота) возникали именно в силу успехов или неудач политических замыслов.
У российского императора на самом деле был верный друг, с которым он долго поддерживал близкие отношения. Александр I ценил эту дружбу скорее ради чувствительных излияний, нежели ради опоры в проведении в жизнь либеральных реформ; особенно востребованной же она была в кризисные моменты царствования (как на рубеже 1805-1806 гг. и в 1812 г.). В этом смысле Александр I проявлял себя как герой эпохи сентиментализма, которому требуется спутник для совместных переживаний, но не для свершения конкретных дел.
Паррот же представлял собой другую, более энергичную натуру: он не только хотел постоянно общаться с императором, но и активно пытался участвовать в различных реформах — от народного образования до медных денег, от телеграфа до внешней политики. Благодаря своим ученым компетенциям он составил немало важных проектов, которые, однако, не были востребованы императором. Из-за этого в их личных отношениях накапливались обиды и недопонима-
48 Г. Ф. Паррот — Александру I, 14 октября 1825 г. // LVVA. F. 7350. Apr. 1. № 9. Lp. 41 op.
49 Сапожникова Н. В. Эпистолярно-панорамная проекция «Русского XIX века» в письмах «человека второго плана». Академик-романтик Г. Ф. Паррот // Человек второго плана в истории: сб. науч. статей. Ростов н/Д., 2008. № 5. С. 108-109.
ния, что делало разрыв неизбежным. Стоит подчеркнуть, что, видя пассивность Александра I, Паррот пытался руководить им, но именно такое стремление (как показывают и иные истории из окружения российского императора) больше всего вызывало у последнего неприятие и отторжение. Тем не менее Паррот занял особое место в череде прочих друзей императора, их отношения отличались особым эмоциональным накалом — и, как кажется, именно этим обусловлено отсутствие оригиналов переписки. Сжег ли Александр I письма своего друга? Возможно, последующие исследования смогут пролить свет и на этот вопрос.
Список литературы
Андреев А. Ю. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота (1802— 1825) как источник по изучению политических реформ в Российской империи // Вестник ПСТГУ. Сер. II: История. История РПЦ. 2019. Вып. 89. С. 67-82. Андреев А. Ю., Тозато-Риго Д. Император Александр I и Фредерик-Сезар Лагарп: Письма. Документы. Т. 1 (1782-1802). М., 2014. Гаврилина И. А. Ректор Г. Ф. Паррот и попечитель Ф. М. Клингер: два взгляда на развитие Дерптского университета в первые годы его существования (1802-1803) // Клио. 2017. № 10 (130). С. 47-56. Зорин А. Л. Появление героя: из истории русской эмоциональной культуры конца
XVIII — начала XIX века. М., 2016. Корф М. А. Жизнь графа Сперанского. СПб., 1861. Т. 2.
Николай Михайлович, великий князь. Император Александр I: Опыт исторического исследования. Т. 1. СПб., 1912. Плампер Я. История эмоций. М., 2018.
Сапожникова Н. В. Эпистолярно-панорамная проекция «Русского XIX века» в письмах «человека второго плана». Академик-романтик Г. Ф. Паррот // Человек второго плана в истории: сб. науч. статей. Вып. 5. Ростов н/Д., 2008. С. 104-113. Сафонов М. М. Проблемы реформ в правительственной политике России на рубеже
XVIII и XIX вв. Л., 1988. Чарторыйский А. Мемуары князя Адама Чарторыйского и его переписка с императором
Александром I. Т. 1. М., 1912. Шильдер Н. К. Император Александр I: его жизнь и царствование. Т. 2. СПб., 1897. Bienemann F. Der Dorpater Professor G. F. Parrot und Kaiser Alexander I. Reval, 1902. Plamper J. The History of Emotions: An Introduction. Oxford University Press, 2015. Stearns P. N., Stearns C. Z. Emotionology: Clarifying the History of Emotions and Emotional Standards // The American Historical Review. 1985. Vol. 90 (4). P. 813-836.
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo gumanitarnogo universiteta. Seriia II: Istoriia. Istoriia Russkoi Pravoslavnoi Tserkvi. 2021. Vol. 101. P. 79-100 DOI: 10.15382/sturII2021101.79-100
of the 19th Century — Early 20th Century, Faculty of History,
Department of Russian History
Doctor of Sciences in History,
Andrei Andreev,
Professor,
Lomonosov Moscow State University
27/4 Lomonosovskii prospekt, Moscow
119192, Russian Federation
andrv@hist.msu.ru
ORCID: 0000-001-7075-6637
The "Romantic Professor" G. F. Parrot and his Friendship with Emperor Alexander I
Abstract: A native German, Georg Friedrich Parrot (1767—1852) moved to the Russian Empire in 1795, became a professor at Dorpat University in 1801 and corresponded with Emperor Alexander I for a quarter of a century, during which period both correspondents discussed the political transformations of the Russian state in the spirit of the ideas of liberalism. Drafts of Parrot's letters and copies of the letters of Alexander I in French were preserved in the archive and were newly transcribed in full by the author of this article. The purpose of the article is to review the content of this correspondence in the context of the development of the relationship between both actors. An important role for achieving this goal is played by approaches from the field of the history of emotions, thanks to which it is necessary to record not only events and ideas, but the personal experiences of people interpreted as a part of the emotional culture of a given historical period. An analysis of the correspondence not only allows one to determine Parrot's place in the circle of friends of Emperor Alexander I and assess the degree of his influence on reforms, but to take a fresh look at the personality of the Emperor himself, which in turn helps to find new interpretations for the character and results of the reign of Alexander I.
Keywords: Emperor Alexander I, professor G. F. Parrot, letter exchange, liberalism, political reforms, history of emotions.
Andreev A. (2019) "Perepiska imperatora Aleksandra I i professora G. F. Parrota (1802-1825) kak istochnik po izucheniiu politicheskih reform v Rossiiskoi imperii" [Correspondence of Emperor Alexander I and Professor G. F. Parrot (1802-1825) as a source for the study of political reforms in Russian Empire]. Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo gumanitarnogo universiteta. Seriia II: Istoriia. Istoriia Russkoi Pravoslavnoi Tserkvi, 89, pp. 67-82 (in Russian).
Andreev A., Tosato-Rigo D. (2014) ImperatorAleksandrIiFrederik-SezarLagarp. Pis'ma. Doku-menty [The Emperor Alexander I and Frédéric-César La Harpe. Letters. Documents]. Vol. 1 (1782-1802). Moscow (in Russian).
A. Andreev
References
Gavrilina, I. (2017) "Rektor G. F. Parrot i popechitel F. M. Klinger: dva vzgliada na razvitie Derptskogo universiteta v pervye gody ego suschestvovaniia (1802-1803)" [The Rector G. F. Parrot and the curator F.M. Klinger: two views on the development of the University of Dorpat]. Klio, 130 (10), pp. 47-56 (in Russian).
Plamper J. (2015) The History of Emotions: An Introduction. Oxford University Press.
Plamper Ia. (2018) Istoriia emotsii [The history of emotions]. Moscow (in Russian).
Safonov M. (1988) Problema reform vpravitel'stvennoi politike Rossii na rubezhe XVIII i XIX vv. [Problem of reforms in the govermental politics of Russia at the border of the 18th and 19th centuries]. Leningrad (in Russian).
Sapozhnikova N. (2008) "Epistoliarno-panoramnaia proiektsia "Russkogo XIX veka" v pis'makh "cheloveka vtorogo plana". Akademik-romantik G.F. Parrot" [The epistolary-panoramic projection of the "Russian 19th century" in the letters of the "person of second rank". The romantic Academician G. F. Parrot"], in Chelovek vtorogo plana v istorii: sbornik nauchnykh statei [A person of the second rank in history: a collection of scientific articles], 5. Rostov-na-Donu, pp. 104-113. (in Russian).
Stearns P. N., Stearns C. Z. (1985) "Emotionology: Clarifying the History of Emotions and Emotional Standards". American Historical Review, 90 (4), pp. 813-836.
Zorin A. (2016) Poiavlenie geroia: iz istorii russkoi emotsional'noi kul'tury kontsa XVIII — nachala XIXveka [The emergence of a hero: from the history of Russian emotional culture of the late 18th — early 19th centuries]. Moscow (in Russian).
