CC BY
86
УДК 551.8:574:551.799
Вестник СПбГУ. Сер. 7. 2012. Вып. 2
М. В. Шитов, Ю. С. Бискэ, С. Ю. Енгалычев, Г. С. Искюль, М. Ю. Никитин
ПРОБЛЕМЫ ОХТИНСКОГО МЫСА: КОММЕНТАРИИ НА СТАТЬЮ М. А. КУЛЬКОВОЙ С СОАВТОРАМИ «ПАЛЕОГЕОГРАФИЯ И АРХЕОЛОГИЯ СТОЯНОК НЕОЛИТА-РАННЕГО МЕТАЛЛА В УСТЬЕ РЕКИ ОХТЫ (САНКТ-ПЕТЕРБУРГ)»
В декабре 2010 г. на страницах Известий Русского Географического Общества вышла в свет статья коллектива авторов — археологов НП «СЗНИИ Наследия» и сотрудников факультета географии РГПУ им. А. И. Герцена о результатах междисциплинарных исследований археологического памятника эпохи первобытности Охта-1 [1]. Этот памятник был обнаружен в 2008 г. при охранных раскопках под строительство ОДЦ «Охта» на месте бывшего Петрозавода. Раскопками П. Е. Сорокина (НП «СЗНИИ Наследия», 2008-2009 гг.) и Н. Ф. Соловьевой (ИИМК РАН, 2010 г.) предметы материальной культуры древнего человека были зафиксированы на площади более 10 000 м2. То есть по площади распространения слоев с находками Охта-1 оказывается в одном ряду с крупнейшими археологическими памятниками первобытности на северо-западе России вместе с Приладожскими стоянками А. А. Иностранцева, Коломцы в Приильменье и Негежемской стоянкой на р. Свирь.
Уже в 2008 г. стало очевидно, что корректная атрибутация памятника возможна только на основе геологических и палеогеографических данных. Дело в том, что стратиграфические уровни с находками не имеют никаких признаков субаэральных условий. Находки залегают в бассейновых алевропесчаных отложениях, в которых выработана площадка 4-6-метровой или Нижнеохтинской, по терминологии О. М. Знаменской и Е. А. Черемисиновой [2], террасы Литоринового моря. Отсюда возникает три принципиальных вопроса: (1) в каких условиях (субаквальных или субаэральных?) и в каких обстановках сформировались слои с находками; (2) как эти слои связаны с трансгрессивно-регрессивным развитием балтийских палеобассейнов; (3) что представляет собой археологический памятник на Охтинском мысу — наземное поселение или временную стоянку, свайное поселение или дно палеобассейна со следами закольного рыболовства, куда при наводнениях сносились артефакты с расположенного поблизости поселения?
Решение последнего из этих вопросов, то есть атрибутация памятника, возможно только после решения двух первых. Именно поэтому геологическое строение Охтинского мыса и палеогеографические условия формирования слоев с находками стали предметом исследования нескольких научных коллективов. В результате у различных исследователей обнаружились принципиальные расхождения в атрибутации памятника (см., например, [1-4]).
Статья М. А. Кульковой с соавторами стала одной из первых публикаций, где приведены результаты междисциплинарных исследований археологического памятника Охта-1. Этот памятник имеет исключительно важное научное значение, вызывает широкий общественный интерес и является, пока, во всяком случае, интригующей палеогеографической загадкой. Поэтому, имея собственный опыт работы на Охтинском мысу, мы
© М. В. Шитов, Ю. С. Бискэ, С. Ю. Енгалычев, Г. С. Искюль, М. Ю. Никитин, 2012
сочли необходимым критически рассмотреть эту публикацию и оценить достоверность фактических материалов, положенных в основу палеогеографических реконструкций, корректность их интерпретации и обоснованность выводов авторов.
В основу работы М. А. Кульковой с соавторами [1] положены материалы полевых работ в раскопе 7/2 (раскопки П. Е. Сорокина, 2008-2009 гг.) при изучении которого они использовали «... археологический, литологический, гранулометрический, мине-ралого-геохимический, палинологический, диатомовый и радиоуглеродный методы» ([1], с. 14). Одна из ключевых задач в атрибутации памятника — определение генезиса и условий формирования отложений была решена авторами на основе данных гранулометрического анализа.
Результаты гранулометрического анализа приведены в табл. 1 ([1], с. 16). Как следует из этой таблицы, средний размер зерен во всех 40 изученных образцах оказался постоянен и составляет «20,000 мм» (2 см). Причем содержание фракции менее 0,25 мм в большинстве проб (38 шт.) изменяется от 93 до 99%; это противоречие объясняется, видимо, опечатками. В результате анализа авторами были выделены 5 фракций (<0,25; 0,25-0,5; 0,5-1,0; 1,0-2,0; >2 мм), то есть кривая распределения оборвана на рубеже 0,25 мм, а пелитовая, алевритовая, тонко- и мелкопесчаная фракции были объединены.
Как показали Г. Ф. Рожков и Б. С. Соловьев [5] в работе об использовании дробных гранулометрических анализов, на которую ссылаются и М. А. Кулькова с соавторами ([1], с. 17), расчет таких статистических параметров как асимметрия и эксцесс, имеет смысл, только когда количество фракций не менее 19. Поэтому очевидно, что статистические параметры, приведенные М. А. Кульковой с соавторами в табл. 1, лишены смысла, а генетические интерпретации результатов гранулометрического анализа на их основе — не корректны.
При описании разреза и определении генезиса отложений М. А. Кулькова с соавторами не упоминают о форме геологических тел, их контактах и взаимоотношениях, а также текстурах осадков — напластования, размыва, биотурбациях, син- и постседи-ментационных деформациях и др. Именно эти признаки являются ключевыми в определении генезиса отложений.
В изученном разрезе М. А. Кулькова с соавторами выделили мелководно-морские, пляжевые, речные и дельтовые отложения, общей мощностью около 2 м. Авторы отмечают, что «. В рассматриваемом разрезе, как и в большинстве других разрезов из раскопов 7/1, 7/2, 8/2, 16, наблюдается горизонтальное залегание слоев, без следов несогласного залегания и переотложения ...» ([1], с. 14). То есть в качестве пляжевых, речных и дельтовых отложений они выделяют тела субпластовой формы с параллельными согласными границами, выдержанные по мощности и литологическому составу и различающиеся мощностью в первые десятки сантиметров. А ведь тела, сложенные пляжевыми, речными и дельтовыми образованиями характеризуются клино-, линзо-(пляжевые, дельтовые) и трогообразной (речные) формой, причем мощность этих тел тесно связана с их протяженностью.
Судя по литостратиграфической колонке на рис. 2 ([1], с. 15) и описанию обстано-вок осадконакопления ([1], с. 25, 27, 28), внутри пачки III («серые алевриты с прослоями ожелезненного песка и органики», интервал 188-258 см) выделяются «прибрежные, мелководные» ([1], с. 27), пляжевые ([1], с. 27) и сформировавшиеся « .в условиях развития дельты речной системы» ([1], с. 28). Внутри пачки V («серые алевриты с прослоями ожелезненного песка», 108-178 см) авторами были выделены отложения, которые
образовались «...в морских условиях залива с активным волновым воздействием» ([1], с. 25) и в «.в мелководных условиях пляжа» ([1], с. 25). Отсюда получается, что раз-нофациальные отложения демонстрируют необычайную конвергенцию — они выделены в монотонном разрезе, сложенном литологически сходными образованиями, без следов размыва, а границы литологические не совпадают с границами фациальными.
В результате М. А. Кулькова с соавторами пришли к выводу, что «.отложения глубоководных условий залива при понижении уровня воды сменяются отложениями пляжа, а дальнейшее понижение уровня воды ведет к установлению континентальных условий с развитием водных потоков и формированию слоев грубообломочных аллювиальных отложений» ([1], с. 25). Здесь принципиальное противоречие-, именно за счет речной деятельности такая смена обстановок — от бассейновых до «континентальных» с аллювиальными отложениями — неизбежно сопровождается размывом и переотложением ранее сформированных отложений.
Каждый генетический тип, фация или подфация четверичных отложений характеризуются определенными структурно-текстурными особенностями, составом, формой геологических тел и взаимоотношениями этих тел друг с другом в пространстве. Игнорирование этих принципов изучения четвертичных отложений полностью лишает нас каких-либо оснований для генетических интерпретаций и может привести к некорректным выводам. Так, следуя логике М. А. Кульковой с соавторами, тривиальный разрез перстративного аллювия равнинной реки, например, современной р. Тос-на в Саблино, в котором представлены отложения различных фаций — стрежневые (пески, гравий, галька), прируслового вала (пески), пойменные и старичные (пески, алевриты, гиттии и др.) следует трактовать как свидетельство неоднократных колебаний базиса эрозии. Это, безусловно, неверно. Столь же неверными являются и попытки определения генезиса отложений на Охтинском мысу без учета текстур осадков и формы геологических тел.
Геохимическая часть работы М. А. Кульковой с соавторами, посвященная «.реконструкции палеоклиматических условий» ([1], с. 24), основана на данных определения основных петрогенных оксидов, фосфора, рубидия и стронция во фракции менее 0,25 мм при помощи рентгено-спектрального флюоресцентного анализа. На основе этих определений авторами были рассчитаны индекс химического выветривания (CIA) и несколько геохимических отношений — Fe2O3/CaO, Rb/Sr, Na2O/K2O, MnO/ Fe2O3, SiO2/Al2O3, изменения которых по разрезу приведены на рис. 8 ([1], с. 26). При этом авторы не приводят никаких данных о количестве и минеральном (фазовом) составе тонких фракций, содержании органического углерода (например, по Тюрину), составе и количестве цемента, формам нахождения химических элементов в осадках (органическая, легкоподвижная, обломочная, аутигенная), содержании карбонатов, а также наличии геохимических барьеров. Отсутствие этих данных делает невозможной геохимическую индикацию палеоклиматического сигнала. Так, например, железо и марганец могут быть связаны с органическим веществом, могут быть принесены грунтовыми водами и входить в состав цемента песчаных отложений или сорбироваться на геохимических барьерах. Кроме того, в работе отсутствуют значения концентраций конкретных элементов, их средних, дисперсии и значимости вариаций этих параметров.
При использовании геохимических методов авторы не учитывают того, что соотношение элементов в современных осадках подвержено влиянию многих факторов.
И ведущим фактором является вовсе не климатический, контролирующий интенсивность химического выветривания силикатов в зрелых формациях. Так, например, «...относительная температура» ([1], с. 24) была оценена М. А. Кульковой с соавторами при помощи индекса CIA, а также отношений Rb/Sr и Na2O/K2O. Индекс CIA был предложен Г. Несбитом и Г. Янгом для оценки зрелости раннепротерозойских (2,62,2 млрд л.н.) образований Канадского кристаллического щита. Он отражает процесс выноса щелочей и кальция в ходе химического выветривания магматических или метаморфических пород и обогащение продуктов выветривания глиноземом.
Использование индекса CIA для оценки зрелости и, в очень широком смысле, качественной оценки палеоклиматических условий формирования древних осадочных образований представляется вполне обоснованным, тем более — в «доактуалистиче-ских» условиях, в однообразных разрезах и в отсутствие подходящей ископаемой фауны. Эти образования в бассейнах конечного стока имеют километровые мощности и несут информацию об интенсивности химического выветривания на водосборах, ос-редненную по значительной (тысячи км2) площади и за весьма продолжительное время, которое, очевидно, существенно превышает время формирования всего разреза на Охтинском мысу. Поэтому ссылка авторов на опыт использования индекса CIA для реконструкции условий формирования рифейских отложений Башкирского меганти-клинория (Э. З. Гареев, А. В. Маслов) представляется не вполне корректной.
В условиях Охтинского мыса индекс CIA может отражать изменения климата (теплее — выше интенсивность химического выветривания), ландшафтов (разрежение напочвенного покрова — сильнее эрозия, больше обломочного материала) или условий седиментации (подвижная среда — больше обломочного материала), никак не зависящих от климата. Именно последний фактор в нашем случае и является определяющим.
Формальный перенос методов, разработанных для древних зрелых формаций, или субаэральных четвертичных отложений, обладающих определенными формационны-ми чертами (лёссы) на бассейновые незрелые осадки, находящиеся еще на стадии эпигенеза, нельзя признать корректным. Очевидно, геохимические особенности отложений Охтинского мыса не несут сколько-нибудь значимой палеоклиматологической информации, а их интерпретация с позиций геохимии ландшафтов и теории гипергенной миграции химических элементов представляется несравненно более обоснованной.
При подходе, используемом М. А. Кульковой с соавторами, любое алевропесчаное переслаивание с большим или меньшим количеством глинистого материала может трактоваться как свидетельство климатических изменений, тогда как в действительности оно всего лишь отражает характер седиментации. О таком подходе, а также об игнорировании формы геологических тел при определении генезиса четвертичных отложений, более полувека назад Е. В. Шанцер писал, что многие авторы «.наблюдая в разрезах пойм налегание на хорошо отмытые русловые пески суглинистого покрова пойменного аллювия .до сих пор толкуют подобную смену как результат изменения режима речного стока, а следовательно и климата.» ([6], с. 13]). Он же указал, как избежать этой ошибки: «... надо не ограничиваться литологическим изучением только данного осадка, а знать закономерности сочетания разных по составу отложений, свойственные аллювию как генетическому типу» ([6], с. 13]).
Расчленение разреза в раскопе 7/2 производилось М. А. Кульковой с соавторами на основе палино- и хроностратиграфических методов. Как мы уже отмечали прежде [4], корректность использования этих методов авторами и обоснованность их выводов
вызывают серьезные сомнения. Так, например, у авторов [1] в атлантических палино-спектрах с возрастом более 4,8 тыс. л.н. (палинозона 1, 115-173 см, с. 27 текста) присутствует пыльца Ambrosia artemisiifolia (амброзии полыннолистной). Это растение — сегетальный сорняк северо-американского происхождения, который впервые на территории России был описан в 1919 г. и широко распространился на юге нашей страны только со второй половины XX в. [7]. Поэтому пыльца этого растения никак не могла оказаться в отложениях 5-тысячелетней давности на Охтинском мысу. Обращают на себя внимание трудно объяснимые сочетания пыльцы экологически несовместимых растений в одном палиноспектре эпохи первобытности — водных, пасквальных, ру-деральных и сегетальных сорняков, а также пыльцы злаков посевных. Требуют объяснения пики пыльцы черной ольхи вместе с пиками пыльцы полыней в средней части разреза, а также пик пыльцы ксерофита Ephedra вместе с пиком пыльцы водных растений в самом верху разреза (300-315 см). Все это довольно ясно указывает на присутствие в изученных авторами палиноспектрах некоторого количества переотложенной и/или заносной пыльцы. В дополнение к этому, мы отмечали [4] и явные противоречия между утверждением М. А. Кульковой с соавторами о том, что в изученном ими разрезе «.наблюдается горизонтальное залегание слоев, без следов несогласного залегания и переотложения» ([1], с. 14) и результатами их собственных датировок из раскопа 7/2. Датировки, полученные с одного и того же гипсометрического уровня, обнаруживают очень широкий (до 1,0 тыс. лет) разброс или даже инверсии, когда вышележащие образцы показывают возраст почти на 1,0 тыс. лет больший, чем нижележащие.
Кроме того, в статье М. А. Кульковой с соавторами никак не обоснованы принципы палиностратиграфического расчленения разреза и согласование его результатов с данными радиоуглеродного датирования. Так, например, как видно на спорово-пыльцевой диаграмме ([1], рис. 6, стр. 21), в интервале разреза 115-135 см в составе пыльцы основных лесообразующих пород полностью доминируют пыльцы ели, сосны и древовидных видов берез; участие пыльцы ольхи незначительно, а широколиственных пород — ничтожно. Выше по разрезу, в интервале 140-173 см, участие пыльцы ели сокращается в 6-7 раз, а сосны в 2-3 раза, при этом количество пыльцы ольхи (черной и серой) резко возрастает, заметным становится участие пыльцы дуба, липы, вяза, появляется пыльца граба. Таким образом, в интервале 135-140 см фиксируется четкий пыльцевой рубеж. Тем не менее, авторы его игнорируют, выделяя в интервале 115-173 одну палинозону № 1, хотя и отмечают здесь «.вытеснение хвойных лесов широколиственными.», что указывает, по их мнению, «.на сведение лесов и присутствие человека» ([1], с. 22) в атлантическое время.
До сих пор проблемы индикации антропогенного воздействия на палеоландшаф-ты атлантического возраста на северо-западе России обсуждались только в контексте локального распространения антропогеннонарушенных местообитаний и поиска свидетельств древнего земледелия, но никак ни для объяснений изменений в составе пыльцы основных лесообразующих пород. Для этого следует признать возможность широкомасштабного сведения неолитическим населением хвойных лесов и глубокую антропогенную трансформацию ландшафтов — событий, свидетельства которых с трудом улавливаются, например, на спорово-пыльцевых диаграммах средневековья. Формально, судя по ходу пыльцевых кривых, в пределах упомянутого интервала разреза можно выделить два палинокомплекса: нижний (115-135 см) — бореально-го(?) и верхний (140-173 см) — атлантического возраста, хотя такая интерпретация
вступила бы в прямое противоречие с представлениями авторов [1] о возрасте отложений по данным абсолютной геохронологии и археологическим находкам.
Тем не менее, такое противоречие обнаруживается. Как видно на спорово-пыль-цевой диаграмме, ([1], рис. 6, стр. 21) и следует из текста статьи ([1], с. 20, 22), интервал разреза 115-243 см (палинозоны 1-3) имеет атлантический, по мнению авторов, возраст, а вышележащая часть разреза (243-315 см) — суббореальный и субатлантический. Из интервала 115-243 см в раскопе 7/2 авторы получили 17 радиоуглеродных датировок ([1], табл. 2-4, стр. 19, 20), при этом в атлантический интервал возраста попали только 4 датировки: Ле-8680 (509 ± 150 л.н.), Ле-8677 (4970 ± 140 л.н.), Ле-8683 (4900 ± 120 л.н.) и Ле-8682 (4740 ± 110 л.н.). Все остальные, за исключением датировки 9321 ± 61 л.н. (Hela-2107), приходятся на суббореальный период, в том числе на позд-несуббореальное время — 3280 ± 150 л.н. (СПб_34). Таким образом, только ^ всех дат в указанном интервале разреза соответствует атлантическому возрасту отложений по данным спорово-пыльцевого анализа, а остальные — резко из него выбиваются. Следовательно, либо % датировок из этого интервала следует признать невалидными, либо палиностратиграфическое расчленение разреза проведено некорректно. Вероятно, палиностратиграфическое «расчленение» разреза проводилось авторами не по ходу пыльцевых кривых, а по данным радиоуглеродной хронологии. Причем по данным выборочным, составляющим ^ от всей совокупности датировок. Поэтому вывод авторов о том, что в изученном ими разрезе «.большая часть отложений сформировалась в течение атлантического и суббореального периодов, а верхняя зона — в субатлантический период» ([1], с. 22), обоснован недостаточно, а истолкование результатов споро-во-пыльцевого анализа следует признать неверным.
В результате авторы пришли к весьма противоречивым выводам. Так, например, согласно данным диатомового анализа, «...осадконакопление на протяжении всего исследованного периода происходило в субаквальных (литоральных) условиях» ([1], с. 22). В то же время авторами зафиксированы «. более 10 ям, связанных не только с промысловой, но и жилой деятельностью человека» ([1], с. 18), «остатки двух сооружений», «двух погребений» с находкой зуба человека, «каменные кладки» ([1], с. 18), а также «остатки жилых площадок» и «места обработки камня» ([1], с. 28).
Мог ли древний человек на Охтинском мысу жить или заниматься обработкой камня в субаквальных, то есть подводных, условиях? Может быть, авторам удалось идентифицировать субаэральную поверхность обитания древнего человека и скорре-лировать ее с неким стратиграфическим уровнем в изученном разрезе водных отложений? К сожалению, нет. Поэтому трудно согласиться и с терминологией, используемой авторами с первых страниц статьи. Археологический памятник именуется поселением «.Поселение Охта-1» ([1], с. 13), упоминаются «.культурные слои древнего поселения» ([1], с. 14) и «.неоднократное заселение этой территории в эпоху неолита и раннего металла» ([1], с. 14, курсив наш). Можно ли говорить о заселении дна палеобассей-на, не приводя при этом никаких объяснений?
В заключение М. А. Кулькова с соавторами пришли к выводу, что «.фактические данные свидетельствуют о формировании отложений и связанных с ними остатков материальной культуры, в основном, in situ, в результате процессов седиментогенеза.» ([1], с. 29). Здесь можно согласиться с авторами в том, что отложения формируются в результате процессов седиментогенеза. Вопрос заключается в другом: каков характер этого седиментогенеза — субаквальный или субаэральный? Могут ли предметы мате-
риальной культуры древнего человека (керамика, украшения, орудия) находиться «в основном in situ» в водных отложениях? Зафиксированы ли в разрезе субаэральные образования? Предложена ли какая-либо модель переноса артефактов из субаэральных условий, где жил древний человек, в бассейновые условия? Очевидно, нет. Возможно, здесь было бы полезно сравнение геологического контекста находок эпохи неолита-раннего металла и тех находок раннего железного века, в том числе с «.остатками очажных ям» (с. 29), которые безусловно находятся in situ.
Подведем итог. Задача установления генезиса толщи на Охтинском мысу была решена авторами [1] на основе гранулометрического анализа, выполненного всего для пяти фракций, вместо, как минимум, девятнадцати, в отсутствие знаний о форме геологических тел и текстурных особенностей отложений. При индикации па-леоклиматических условий формирования отложений при помощи геохимических методов авторы формально перенесли методы, разработанные для древних зрелых образований, на современные осадки. Причем в изученных образцах не были определены даже такие элементарные характеристики, как количество и состав глинистых минералов, а также содержание органического углерода. Анализ был проведен без учета форм нахождения химических элементов. Схема палиностратиграфического расчленения изученного разреза находится в противоречии с результатами определения абсолютного возраста. В палиноспектрах эпохи первобытности обнаружена пыльца северо-американского растения, распространившегося на территории России только со второй половины XX в. Для объяснения изменений в составе пыльцы основных лесообразующих пород оказалось необходимым привлечение гипотезы о сведении хвойных лесов неолитическим населением. Эти фактические материалы, положенные в основу палеогеографических интерпретаций авторов, следует признать недостоверными.
Большая серия радиоуглеродных датировок характеризуется инверсиями и очень широким разбросом дат, полученных с одного и того же гипсометрического уровня (около 1,0 тыс. лет), что противоречит представлениям авторов об отсутствии в разрезах следов размыва, перерывов и переотложения осадков. Отсюда следует, что предметы материальной культуры и датировки по растительным остаткам, а также по нагару на керамике не характеризуют возраст осадков. Только из раскопа 7/2 авторами получены 24 радиоуглеродные датировки ([5], таблицы 2, 3, 4, с. 19, 20). Эти датировки вместе с простейшим разрезом, где прослежены границы геологических тел, позволили бы разработать более или менее обоснованную хроностратиграфическую схему расчленения разреза и показать наличие или отсутствие перерывов, латеральных контактов и врезов. В отсутствие такой схемы весьма представительная серия датировок лишь характеризует нижний предел возраста отложений.
Статья М. А. Кульковой с соавторами была опубликована в разгар скандалов вокруг археологических памятников на Охтинском мысу. Эти скандалы, кажется, подменили собой научное обсуждение самых актуальных проблем: что собой представляет неолит-энеолит Охтинского мыса? Как его изучать и что можно сделать для его сохранения? Еще в 2008 г. стали понятны своеобразие этого археологического памятника и необходимость использования литостратиграфических методов, а также OSL-датирования для расчленения голоценовой толщи. До сих пор в этих направлениях почти ничего не сделано и только в самое последнее время нам становится понятным ряд нюансов строения охтинских разрезов.
На этом фоне у научного сообщества явно проявляются снижение интереса, и даже усталость от проблем Охтинского мыса. Возникают опасения, что задачи корректной атрибутации памятника могут так и остаться нерешенными, а сам памятник разделит научную судьбу, например, Любшанского городища. Оно стало 10 лет назад археологической сенсацией: в 120 км от Петербурга, всего в 2 км от Старой Ладоги была обнаружена уникальная раннесредневековая каменно-земляная крепость, не имеющая аналогов на северо-западе России. Его изучение обещало пролить новый свет на истоки русской государственности и сопровождалось не всегда корректными дискуссиями и околонаучными коллизиями. В результате материалы по нему остались почти неопубликованными, само городище — недокопанным и в конце концов забытым настолько, что уникальная каменная кладка его стен к настоящему времени почти уже разрушилась.
Пока внимание общественности приковано к Охтинскому мысу, остаются без археологического надзора строительные работы в пределах Лигово-Рождественской гряды — гигантского берегового вала литориновой трансгрессии на левом берегу р. Невы, протягивающегося от Смольного в юго-западном направлении параллельно Суворовскому проспекту. На подветренном, обращенном в сторону р. Невы, склоне этого вала следует ожидать обнаружения археологических памятников эпохи первобытности, аналогичных памятнику на Охтинском мысу. Между тем строительство ведется к северу от ул. Орловской, на ул. Смольного на территории бывшего психо-неврологического интерната, между Смольным пр. и ул. Новгородской, на Дегтярном пер. (квартал «Невская ратуша»), планируется к сносу район Синопской набережной.
Проблема атрибутации археологических памятников, ассоциирующих с бассейновыми отложениями, вовсе не нова. Впервые фактически с ней столкнулся А. А. Иностранцев при объяснении истории формирования знаменитых Приладожских стоянок на трассе Новоладожского канала. Ему удалось собрать весьма представительную коллекцию предметов материальной культуры и останков древнего человека, которые, тем не менее, находятся не in situ, и как заметил А. А. Иностранцев, «.были сильно расстроены прежде их погребения» ([8], с. 13). В контексте охранной археологии эта проблема впервые проявилась при обнаружении в 1938 г. неолитических орудий из кости и дерева, а также керамики в ходе строительных работ на р. Кузнечиха в Архангельске. Тогда строительство было остановлено, и археологический памятник был изучен двумя исследовательскими группами при помощи спорово-пыльцевого и диатомового методов, а также бурения ряда скважин и установления генезиса отложений. Оказалось, что культурный слой мощностью до 1,0 м находится на уровне или даже несколько ниже уровня моря, имеет суббореальный возраст и перекрыт толщей алевропесчаных отложений мощностью 3 м. В результате В. И. Смирнов [9] пришел к выводу, что артефакты связаны со свайным поселением на затапливаемом острове или косе. В то же время Б. Ф. Земляков и И. М. Покровская [10] объяснили низкое гипсометрическое положение культурного слоя влиянием новейших опусканий. Результаты обоих исследований были опубликованы в одном сборнике.
Территория Ленинграда-Петербурга с ближайшими окрестностями в области распространения литориновой трансгрессии — район, где работами К. К. Маркова [11] и С. А. Яковлева [12] сложилась отечественная школа четвертичной геологии. В немалой степени — благодаря знаменитой и весьма оживленной дискуссии о древнебалтий-ской трансгрессии, в том числе и в археологическом контексте. Эта дискуссия, кажется, вновь становится актуальной в свете проблем неолита-раннего металла на Охтин-
ском мысу. Слои с находками, вероятно, связаны с древнебалтийской (в терминологии С. А. Яковлева) или второй фазой литориновой трансгрессии (в нашей терминологии), существование которой отрицал К. К. Марков.
Исключительная ценность археологического памятника на Охтинском мысу очевидна. Причем ценность его заключается не в довольно скромных археологических находках первобытности, а в контексте — сохранившемся для нас ландшафте мелководий Литоринового моря со следами хозяйственной деятельности древнего человека. Значение этого памятника мало зависит от того, представлены на нем субаэральные поверхности обитания древнего человека с остатками жилищ или же морское дно с остатками рыболовных ловушек. Нет никаких сомнений в том, что Охтинский мыс должен быть докопан и изучен на самом современном уровне. Обеспечить это должна взвешенная, научно-обоснованная позиция профессионального сообщества.
Литература
1. Кулькова М. А. Палеогеография и археология стоянок неолита — раннего металла в устье реки Охты (Санкт-Петербург) / Т. В. Сапелко, А. В. Лудикова, Д. Д. Кузнецов, Д. А. Субетто, Е. М. Нестеров, Т. М. Гусенцова, П. Е. Сорокин // Изв. Русск. Геогр. Общества. 2010. Т. 142, вып. 6. С. 13-31.
2. Знаменская О. М., Черемисинова Е. А. Развитие бассейнов восточной части Финского залива в поздне- и послеледниковое время // BALTICA. Вильнюс, 1974. Vol. 5. С. 95-103.
3. Базарова В. И. Новые исследования рыболовных заграждений на памятнике Охта-1: предварительные результаты / А. А. Бобкова, Ст. А. Васильев, Л. С. Воротинская, А. Ю. Городилов, А. А. Екимова, О. М. Илюхина, А. А. Ластовский, А. И. Мурашкин, М. Ю. Никитин, Н. Ф. Соловьева,
A. В. Суворов, К. С. Хребтикова, Т. А. Шаровская // Бюллетень ИИМК РАН. № 1. 2010. С. 165-174.
4. Шитов М. В. Голоценовая толща Охтинского мыса: стратиграфия и условия формирования / Х. А. Арсланов, Ю. С. Бискэ, Э. С. Плешивцева, И. В. Сумарева // Бюллетень ИИМК РАН. 2010. № 1. C. 178-191.
5. Рожков Г. Ф., Соловьев Б. С. Результаты систематизации дробных ситовых анализов // Литология и полезные ископаемые. 1974. № 5. С. 110-117.
6. Шанцер Е. В. О принципах литолого-генетического изучения и фациального анализа четвертичных континентальных отложений / Четвертичный период и его история / под ред.
B. И. Громова, И. К. Иванова, К. К. Маркова, М. И. Нейштадт, Э. И. Равского. М., 1965. C. 5-20.
7. Ульянова Т. Н. Сорные растения во флоре России и других стран СНГ. СПб., 1998. 233 с.
8. Иностранцев А. А. Доисторический человек каменного века побережья Ладожского озера. Санкт-Петербург, 1882. 244 с.
9. Смирнов В. И. Стоянка на р. Кузнечихе в г. Архангельске // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института Истории материальной культуры АН СССР. 1941. Вып. 9.
C. 90-98.
10. Земляков Б. Ф., Покровская И. М. О геологическом возрасте неолитической стоянки на р. Кузнечиха в г. Архангельске // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института Истории материальной культуры АН СССР. 1941. Вып. 9. C. 98-102.
11. Марков К. К. Развитие рельефа в северо-западной части Ленинградской области // Труды Главного Геологоразведочного управления. М. -Л., 1931. Вып. 117. 256 с.
12. Яковлев С. А. Наносы и рельеф гор. Ленинграда и его окрестностей. Части I и II. Л., 1926. 264 с.
Статья поступила в редакцию 23 декабря 2011 г.
