CC BY
113
УДК 411 - 37
В.Д. ПЕТРОВА
ПРОБЛЕМЫ ИСИХАЗМА И ДРЕВНЕСЛАВЯНСКОГО «ПЛЕТЕНИЯ СЛОВЕС» В СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОЛОГИИ
Ключевые слова: Исихазм, паламизм, плетение словес, Тырновская школа.
Дан критико-аналитический обзор научной литературы, посвященной проблеме связи славянского
стиля «плетение словес» с поздневизантийским исихазмом.
V.D. PETROVA
THE PROBLEMS OF ISYHASM AND OLD SLAVONIC WORD-WEAVING IN MODERN FILOLOGY
Key words: Hesyhasm, palamism, word-weaving, Tyrnovo school.
The article contains the critical-analitical reviw of scientific publications by problems of Slavonic style word-
weaving and hesyhasm connections.
Традиция рассматривать книжную деятельность Тырновской школы патриарха Евфимия, равно как и возникновение стиля «плетение словес» в связи с мистическим учением поздневизантийского исихазма, была заложена еще в XIX в. [31]. Несмотря на то, что в решении вопроса о воздействии исихазма на религиозную и культурную ситуацию православных славянских стран до сих пор нет единодушия, тезис о формировании нового стиля южно- и восточнославянской агиографии в зависимости от идей поздневизантийского исихазма XIV в. (паламизма) остается определяющим и в большинстве современных исследований, которые в основном ориентируются на положения, сформулированные Д.С. Лихачевым в докладе на IV съезде славистов. Практически все болгарские исследователи (Д. Иванова-Мирчева, П. Русев, К. Станчев, И. Буюкпиев, К. Ива-нова-Константинова, Г. Данчев, Н. Дончева-Панайотова, Д. Кенанов, Н. Кочев, И. Харалампиев, Е. Данков и др.) разделяют точку зрения Д.С. Лихачева об определяющей роли исихазма в реформе языка Тырновской школы и, в частности, в формировании стиля «плетение словес». В отечественной науке также преобладает мнение о тесной связи учения исихазма с евфимиевскими реформами и появлением стиля «плетение словес» (Д.С. Лихачев, С.С. Аверинцев, Г.М. Прохоров, В.В. Бычков, И.И. Калиганов, Д.Л. Спивак, Л.В. Левшун, Н.Б. Меч-ковская и др.). Видные зарубежные слависты (Р. Пиккио, X. Гольдблатт) также исходят из этого положения. Противоположная точка зрения встречается не часто (М. Мулич, Ф. Китч, Ж. Бертнес, М. Эбер, Р. Станков, П.Е. Лукин).
В данной статье предлагается краткий обзор исследований последних десятилетий, посвященных проблеме формирования славянского стиля «плетение словес» в связи сучением исихазма.
Идеи Д.С. Лихачева оказались определяющими для характеристики высокой славянской книжности конца XIV - начала XV вв. и в современной литературе, посвященной славянскому «плетению словес», выступают в качестве отправной точки для исследователей. Д.С. Лихачев в характеристике древнеславянского стиля «плетение словес» исходил из того, что «учение Григория Пала-мы имело непосредственное отношение к литературным исканиям своего и последующего времени». Философия слова, разработанная исихастами, основана на признании тождества имени и сущности (неоплатонизм), слово выражает сущность, назвать вещи - значит понять их, следовательно, познать явление значит выразить его словом. Для исихастов характерно обостренное чувство слова, сознание особой таинственной силы слова. Необходимость точного выражения в слове сущности явления, в то же время сопряженная с осознанием невозможности выразить ее словом, приводит к тому, что книжник вынужден быть многословным: всю глубину смысла можно попытаться передать только «плетением словес». Поиски слова в «плетении словес» вызваны недоверием к
слову; бесконечные повторы, длинные ряды перечислений, синонимических сочетаний призваны обеспечить адекватную словесную передачу изображаемого. Безмолвие исихастов парадоксальным образом оборачивается многословием. Божественная истина требует выражения словами, далекими от повседневности, отсюда стремление исихастов к изысканности формы [21].
Эти положения остаются актуальными и в современных исследованиях, в которых стиль «плетения словес» предстает как эстетическая реализация исихастского учения. По мнению Н. Дончевой-Панайотовой, нет сомнений, что новое для XIV в. учение исихазма, которое представляет собой опыт обновления христианства, определяет и своеобразную поэтику и стилистику лите-ратурно-художественных творений как в Византии, так и в Болгарии, и в остальных восточноправославных странах. Как последователи этого нового учения, тырновские писатели не только проводят в свои произведения религиозные, нравственные и философские взгляды исихазма, но и усваивают и связанные с ним принципы так называемого высокого, витиеватого стиля в литературе. Повышенные требования Евфимия Тырновского и его учеников к словесному выражению мыслей и литературно-художественной форме произведений находятся в связи с их исихастскими взглядами. Исихазм утверждает божественность не только предметов и явлений, но и слов, которыми они называются, отсюда проистекает культ слова и особенно писаного слова. Стремление к выражению божественной сущности вещей у писателей-исихас-тов проявляется в стремлении к изысканной фразе, образному и эмоциональному письму, щедрому украшению языка и стиля. Слово должно вызывать то же чувство и настроение, каким обладает сам называемый предмет или явление. Поэтому они уделяют первостепенное внимание слову в своих художественных произведениях, проявляя изысканный вкус в употреблении слов, словосочетаний и т.д. [10. С. 20]. Следует подчеркнуть, что в большинстве болгарских исследований творчество тырновских книжников, язык и стиль их сочинений рассматриваются сквозь призму идей исихазма. Евфимиевский этап развития болгарской литературы и культуры органически связан с движением исихазма. Стиль, который вводит патриарх Евфимий, имеет своей основной целью максимальное использование слова как средства для раскрытия божественной сущности явлений в духе исихазма [29. С.10]. Требование писать «по лЬпотЬ» («по лЬпотЬ якоже кпючимо есть»), сформулированное патриархом Евфимием, есть отражение новой эстетики, поэтики и стилистики, опирающейся на исихастское понимание слова [11, 25]. Исходным положением при характеристике нового стиля тырновской книжности выступает признание особого культа слова в исихазме, которым обусловлен культ слова в «плетении словес». Созданный Евфимием новый стиль (высокий стиль) свидетельствует о новом отношении к слову, характерному для учения исихастов (слово наиболее полно и наиболее точно выражает познание мира) [9. С. 10]. Стремление к художественному совершенству в книжной практике тырновских реформаторов находится в согласии с культом слова и сердца в исихастском учении; они характерны для всей Евфимиевской школы и ее последователей [15, 16]. Красота и изысканность языка тырновских книжников являются следствием преклонения перед силой и красотой слова, которое присуще исихастам [7, 12]. Усложненность синтаксиса и лексическое богатство сочинений Евфимия Тырновского и книжников его круга также находятся в непосредственной зависимости от их ориентации на учение исихастов [12, 32].
И в отечественной филологии Тырновская реформа, как правило, рассматривается с исихастских позиций (В.В. Бычков, И. Калиганов, Н.Б. Мечков-ская, А.Е. Супрун, Л.В. Левшун и др.). Соответственно и стиль «плетения словес» интерпретируется как исихастский стиль. По мнению В.В. Бычкова, Ев-
фимий Тырновский в своей реформе опирался на философию слова, возрождающую ветхозаветное восприятие слова, согласно которому слово тождественно сущности вещи, знание слова адекватно знанию вещи. Такое понимание слова и лежит в основе южнославянского и древнерусского «плетения словес» [4. С. 218].). Ту же философию слова находит в сочинениях болгарских книжников И.И. Калиганов: «Назвать вещь словом для исихастов означало придать ей сущность, отгадать которую нельзя без постижения «невещественного» смысла вещественного. Одно-единственное слово не в состоянии передать всю глубину этого смысла - его возможно отразить словесным «из-витием», синонимическими повторами однокоренных слов, игрой его различных граней. Молчание и безмолвие неожиданно сосуществуют у исихастов с «очищенным» словом, многоглаголанием и «плетением словес» [13. С. 116].
«Плетение словес» связывает с исихазмом и Д.Л. Спивак, но акцент делается им не на признании особой философии слова в исихазме. Он рассматривает «плетение словес» сквозь призму лингвистики измененных состояний сознания. Исихастские тексты относятся к числу таких, «где состояние сознания становится одним из текстообразующих средств» [26. С. 56]. Характерной особенностью этих текстов является матричное построение, чтение которого сопровождается регуляцией дыхания. Такое построение текста Д.Л. Спивак находит у Епифания Премудрого [27]. В бесконечных повторах древнерусского агиографа он видит не беспорядочное нагромождение синонимов, а сознательную организацию текста, которая позволяет выявить «продолжение практики чтения матриц, принятой в исихазме» [26. С. 66].
Как уже было отмечено, тезис о связи стиля «плетение словес» с учением исихастов разделяется не всеми исследователями. В работах, в которых отрицается непосредственное влияние исихазма на формирование данного стиля, как правило, к «плетению словес» причисляется и сербская агиография XIII в., а среди источников этого стиля отмечается древнерусская книжность Киевской эпохи (Иларион, Кирилл Туровский) (М. Мулич, Ф. Китч, М. Эбер, Ж. Бертнес). Как было установлено еще в работах 1970-х годов [36, 37], славянское «плетение словес» не зависит от исихазма. С точки зрения М. Мулича, славянское «плетение словес» не связано с исихазмом, который не повлиял на стилистические установки книжников даже самой Византии, не говоря уже о славянских странах. Исходя из того, что исихазм был известен православному монашеству задолго до деятельности Синаита и Паламы, М. Мулич считает возможным говорить о том, что исихастские воззрения (имея в виду исихазм как традиционное восточнохристианское мистикоаскетическое учение) отразились в сербской агиографии уже в XIII в. И в произведениях патриарха Евфимия исихазм не нашел большего отражения, чем в Киево-Печерском патерике или в произведениях сербских книжников Доментиа-на, Феодосия и Данила II, в которых имеются и все те особенности стиля агиографии, которые считаются новшеством, введенным в жития патриархом Ев-фимием [37]. Ф.Китч подчеркивает, что воздействие исихазма в произведениях стиля «плетение словес» можно видеть в акценте на психологизме в изображении героев, что же касается самого стиля, то специфически исихастского стиля нет [36]. Ж. Бертнес считает, что «плетение словес» не может рассматриваться как вербальный аналог Палеологовской живописи или литературное выражение мистицизма исихастов. Этот стиль опирается на разработанные еще античными авторами риторические приемы, которые представлены и в греческом переводе Ветхого Завета, особенно в Псалтыри. Дальнейшее развитие он получает в византийской литургии и гимнологии, славянский вариант его представлен в Слове о Законе и Благодати [33. С. 84-85]. «Житие Стефана Пермского» даже на уровне содержания не содержит ничего специфически исихастского [34].
Согласно М. Лазичу, византийский исихазм оказывает значительное воздействие на славянскую духовность и книжную традицию. М. Лазич также учитывает исихастскую традицию предшествующего периода. Элементы исихастской духовности можно обнаружить в произведениях первых сербских книжников, от Стефана Немании и Доментиана до Феодосия и Данила [20]. Д. Богданович также относит сербскую агиографию XIII в. (Доментиан) к «плетению словес» и рассматривает ее в связи с восточноправославной исихастской традицией, а не специально с паламизмом [3]. Н. Видмарович исходит из признания тесной связи «плетения словес» с исихазмом, но в ее трактовке вся древнерусская агиография оказывается под воздействием идей исихазма (в таком случае не совсем понятна специфика самого «плетения словес» именно в связи с исихазмом, если и вся предшествующая агиография является отражением тех же идей) [5].
В обстоятельной монографии, посвященной славянскому «плетению словес» («Исихазм, плетение словес и славянская агиография. Литературная школа Патриарха Евфимия»), М.Л. Эбер приходит к выводу, что стиль Тырновской школы не содержит ничего нового, в том числе и присущего исихазму. Исихазм не может рассматриваться как фактор, способствующий возникновению стиля «плетение словес». Воздействие идей исихазма можно наблюдать только на уровне содержания, в изображении образов героев (путь к достижению святости). Специфические особенности стиля патриарха Евфимия обусловлены следованием византийским образцам (риторические византийские жития, сформированные в результате деятельности Симеона Метафраста в X в.). Стиль Евфимия Тырновского определяется как «постметафрастовский», противопоставленный «дометафрастовским» житиям. Различие между ними не просто в количественном использовании риторических фигур, а в способе организации текста. Если в нарративной структуре дометафрастовских сочинений отдельные моменты изображаемого связаны свободно, то «плетение словес» характеризуется переплетением тем и мотивов в рамках целого произведения. Возникновение этого стиля не связано с исихазмом, он восходит к созданной византийской традицией украшенной риторике. Евфимий и его ученики не являются его создателями: первые его проявления в славянской книжности отмечаются еще в восточнославянской литературе XII в. и сербских житиях XIII в. [35].
Редкую для болгарских исследователей позицию занимает Р. Станков: «между исихазмом и так называемым стилем «плетения словес» нет прямой связи» [28. С. 29]. Стиль патриарха Евфимия восходит к стилю византийских риторических житий метафрастовского типа. Корни украшенного риторического стиля, кроме античной риторики, следует искать в специфике византийской гносеологии [28].
В исследовательской литературе можно встретить и несколько отличающиеся от обычных решения данной проблемы. По мнению А. Джамбелуки-Коссовой, произведения тырновских книжников следует рассматривать под знаком учения исихастов, в то время как творчество Епифания Премудрого несовместимо с исихастской поэтикой. Сочинения тырновских книжников и древнерусского агиографа не имеют точек соприкосновения: они противопоставлены стилистически, идеологически и концептуально [8]. В отечественной исследовательской традиции стиль Тырновских книжников и Епифания Премудрого разграничивал Грихин. Он связывал тырновскую реформу языка с исихазмом, но полагал, что мировоззренческие концепции поздневизантийского и южнославянского исихазма оказались чуждыми агиографии Епифания Премудрого, который не копирует стиль тырновских книжников. Истоки стиля древнерусского агиографа следует искать в философских и художественноэстетических традициях библейской и раннехристианской литературы [6].
В некоторых исследованиях последних лет можно найти попытки связать стиль «плетения словес» не с учением паламитов (исихазм), а с варлаамитами
(гуманизм) [18, 23]: «заслуга развития и распространения этого стиля принадлежит идеологическим противникам паламитов» [23. С. 410]. Однако с этим вряд ли возможно согласиться, поскольку стиль болгарской агиографии XIV в. следует стилю византийских метафрастовских житий, а древнерусское «плетение словес» (Епифаний Премудрый) развивается с непосредственной опорой на стиль ветхозаветных поэтических книг и византийско-славянской гимнографии.
Интерпретация славянского стиля «плетение словес» как специфически иси-хастского стиля, всецело зависящего от идей исихазма (паламизма), основана на признании особой, исихастской, философии слова, исходящей из признания мотивированной связи между словом и вещью. По мнению В.В. Бычкова, философия слова, основанная на ветхозаветном понимании слова (слово тождественно сущности вещи), проникает на Русь в период «второго южнославянского влияния» [4. С. 218]. Таким образом исихастское восприятие слова оказывается противопоставленным восприятию слова в православной традиции.
В.В. Колесов противопоставляет номиналистическую установку раннего Средневековья реализму зрелого Средневековья. Смена номинализма реализмом приводит к изменению точки зрения на соотношение вещи, представления и слова: внимание перемещается с вещи на слово, что, по мнению В.В.Колесова, связано «с распространением идей исихазма и многими событиями русской жизни (в частности, со становлением русской государственности после Куликовской битвы 1380) и вообще с влиянием неоплатонических идей, впервые для восточных славян в целостном виде и системно представленных в славянском переводе Ареопагитик» (1384 г., Афон)» [17. С. 282]. Вербальная культура раннего Средневековья, определяемая В.В. Колесовым с позиций усвоения славянами аристотелизма, сменяется другой, основанной на платонизме. «Все решительно изменяется в связи с перенесением исследовательского (познавательного) внимания с «вещи» на «слово», предстоящее средоточием сущего и знанием о сущем» [17. С. 309]. По поводу противопоставления номинализма раннего Средневековья (сочинения Иоанна Экзарха Болгарского) реализму зрелого Средневековья (Ареопагитики) справедливо замечание А.М. Камчатнова: Зрелый реализм описывается формулой: Имя есть вещь, но вещь не есть имя. Иоанн разрабатывал только первую часть этой формулы - имя есть вещь. Восполнение формулы, что и влечет за собою перемещение точки зрения с вещи на слово, происходит в Ареопагитиках, и в этом их значение. Усвоение христианства было возможно только при реалистической установке имя есть вещь: «усвоить эту реалистическую установку было тем проще, что славяне-язычники и так были стихийными реалистами: вспомним хотя бы заговоры, основанные на тождестве имени и вещи; при номиналистической установке они просто немыслимы» [14. С.137]. Субстанциальное восприятие слова характерно для всей средневековой славянской книжности (ср. Наумов [38; 39]), а не только для эпохи паламистских споров. В «плетении словес» проявляется традиционное для средневековой славянской книжности отношение к слову: «Поэтика однокорневых антитез и тавтологий предполагает то представление о природе слова, которое, пожалуй, было стихийно присуще греческой культуре в целом, но особенно сознательно и обстоятельно выразило себя в Платоновом «Кратиле» и Прокловых комментариях к этому диалогу. Из греческого наследия славянские ученики восприняли веру в вещественность, субстанциальность слова, которое, так сказать, не только «вербум», не только «рэма», но и «логос». ... Слово здесь - не просто звук и знак, но тяжелое драгоценное вещество и прежде всего живая плоть» [1. С. 162]. Православная философия имени, основанная на признании антиномии сущности и энергии, непознаваемости по сущности, а только по энергиям, неименуе-
мости сущности и возможности приложения именований к энергиям, вырабатывает формулу: имя есть вещь, но вещь не есть имя. Д.С. Лихачев говорил об обостренном восприятии слова исихастами, об осознании особой таинственной силы слова, но это исключительное внимание к восприятию слова характерно для всей высокой книжности славянского Средневековья. Вербальная культура православного Средневековья базируется на особо уважительном отношении к слову, к тексту, обусловленному христианским пониманием Откровения: «...в человеческом слове может быть вместимо невместимое Слово Божие; ...человеческое слово, как это можно передать разве что непереводимой латинской формулой, дарах Dei» [2. С. 826]. Православная традиция, признающая относительность человеческого языка, отличается особой чуткостью и тонкостью в восприятии слова Священного Писания: «Православная традиция рассматривает язык как внутренне неадекватный инструмент для постижения священного, и потому - как словесно исполняющий символическую роль, аналогичную той, что визуально исполняют иконы» [19. С. 42].
Возвращаясь к проблеме исихастского культа слова и учения исихастов о языке, следует подчеркнуть, что в вопросах философии имени учение Паламы представляет собой продолжение православной традиции и нет особых оснований для установления особого, отличного от православного понимания имени в поздневизантийском исихазме. Божественные энергии, пронизывающие мир, являют сущность Божию, но последняя остается непознаваемой и неименуемой, ибо все именования относятся к энергиям, но не к самой сущности. Это ортодоксальный взгляд, повторяющий основные положения каппа-докийцев. Учение о божественных энергиях, как известно, было сформулировано еще Василием Великим и его сторонниками в борьбе против Евномия. Все имена Божии (утвердительные и отрицательные), хотя и не содержат всей полноты истины о Боге, содержат частичную, но действительную истину, и эта истина присутствует в них благодаря энергиям Божиим, сущность же Божия вообще вне возможностей человеческого познания [22. С. 402]. Учение Григория Паламы находится в русле православной традиции (Кривоше-ин, Мейендорф), это дальнейшее развитие апофатического учения восточнохристианской Церкви. Акцент только на исключительности учения исихазма (па-ламизма) (что наблюдается достаточно часто в исследованиях) заслоняет верность его православной традиции. В исихазме не разработана особая философия имени, отличная от традиционной православной, следовательно, нет особых оснований рассматривать славянское «плетение словес» как эстетическую реализацию идей исихазма. Невыразимость словом божественной сущности -не специфическое исихастское учение, а одно из основных положений православной апофатики, разработанной еще в патристике и получившей дальнейшее развитие в Ареопагитиках. Именно славянский перевод Ареопагитик1 имеет значение для формирования стиля «плетение словес».
Литература
1. Аверинцев С.С. Славянское слово и традиции эллинизма // Вопросы литературы. 1976. № 11. С. 152-162.
2. Аверинцев С.С. Слово Божие и слово человеческое // София - Логос: словарь. Киев: Дух i лггера, 2006. С. 816-830.
3. БогдановиЛ Д. l/lcTopnja српске кнэижевности. 1. Стара српска кнэижевност / Београд: Научна кнэига, 1991.275 с.
4. Бычков В.В. Русская средневековая эстетика XI-XVII век. М.: Мысль, 1992. 637 с.
5. Видмарович Н. Отражение исихастских идей в создании образа святого (На материале древнерусской агиографии) // Palaeobulgarica /Старобългаристика. 1998. Кн. 3. С. 51-66.
6. Гоихин В.А. Проблемы стиля древнерусской агиографии XIV-XV вв. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1974. 64 с.
7.Данчев Г. Страници из историята на Търновската книжовна школа. София: Наука и изкуство, 1983. 256 с.
1 О влиянии идей Дионисия Ареопагита в славянском мире см.: Станчев [30]; Колесов [17]; Прохоров [24].
8. Джамбелука-Коссова А. Риторично-стилистични похвати и поетика в исихасткото писмо на Григорий Цамб-лак//Търновска книжовна школа. Т. 7. Велико Търново, 2002. С. 35-53.
9.Динеков П. Търновската книжовна школа (История, основни черти, значение) // Старобългарска литература. 1987. Кн. 20. С. 3-19.
10. Дончева-Панайотова Н. Към теорията и практиката на стала «плетение словес» в произведенията на пи-сателите от Търновската книжовна школа //Търновска книжовна школа. Т. 7. Велико Търново, 2002. С. 19-33.
11. Дончева-Панайотова Н. Търновската книжовна школа и българо-руското литературно общуване в контекста на културните процеси в Югоизточна и Източна Европа през XIV-XV в. // Търновска книжовна школа. Т. 8. Велико Търново, 2007. С. 39-55.
12. Иванова-Мирчева Д. Евтимий Търновски, писател-творец на литературния български език от късното Средновековие//Търновска книжовна школа. Т. 1. София, 1974. С.197-210.
13. Калиганов И.И. Культура средневековой Болгарии: в 3 т. // История культур славянских народов. Т. 1. Древность и Средневековье. М.: ГАСК, 2003. С. 98-157.
14. Камчатное AM. Фундаментальное исследование о русском слове // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2004. № 4 (18). С. 133-138. Рец. на: Колесов В.В. Философия русского слова. СПб.: Юна, 2002. 448 с.
15. Кенанов Д. Метафрастика. Симеон Метафраст и православна славянска агиография. Велико Търново: ПИК, 1997.224 с.
16. Кенанов Д. Славянска метафрастика. Велико Търново: ПИК, 2002. 280 с.
17. Колесов В.В. Философия русского слова. СПб.: Юна, 2002. 448 с.
18. Конявская Е.Л. Авторское самосознание древнерусского книжника (XI - середина XV в.). М.: Языки русской культуры, 2000.
19. Крисп С. Образ невыразимого? // Альфа и Омега. 2003. № 2 (36). С. 35-44.
20. ЛазиЛ М. Исихазм ресавских рукописа // Археографски прилози. 1986. № 8. С. 63-95.
21. Лихачев ДС. Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России. М.: Изд-во АН СССР, 1958.67 с.
22. Лурье В.М. Комментарии // Протопресвитер Иоанн Мейендорф. Жизнь и труды святителя Григория Пала-мы. Введение в изучение. 2-е изд., испр. и доп. для рус. пер. / пер. Н.Н. Начинкина; под ред. И.П. Медведева и В.М. Лурье. СПб.: Византинороссика, 1997. С. 373-460.
23. Петров А.Е. Византийский исихазм и традиции русского православия в XIV столетии // Древняя Русь: пересечение традиций. М.: Мера, 1997. С. 395-419.
24. Прохоров Г.М. Дионисий Ареопагит. Сочинения. Толкования Максима Исповедника. СПб.: Алетейя, 2003.
864 с.
25. Русев П. Естетика и майсторство на писателите от Евтимиевата книжовна школа. София: БАН, 1983. 262 с.
26. СпивакДЛ. Язык при измененных состояниях сознания. Л.: Наука, 1989. 87 с.
27. СпивакДЛ. Матричные построения в стиле «плетения словес» //ТОДРЛ. 1996. Т. 49. С. 98-111.
28. Станков Р. Исихазмът, стилът «плетение словес» и езиково-правописната реформа на патриарх Евтимий. София: Херон Пресс, 1999. 78 с.
29. Станчев К. Евтимиевата школа в контекста на европейското духовно развитие // Старобългарска литература. 1982. Кн.11. С. 8-18.
30. Станчев К. Поетика на старобългарската литература. София: Наука и изкуство, 1982. 200 с.
31. Сырку П.А. К истории исправления книг в Болгарии в XIV веке. Т. 1, вып. 1. Время и жизнь патриарха Ев-фимия Терновского. СПб.,1890. 255 с.; Т. 1, вып. 2. Литургические произведения патриарха Евфимия. СПб., 1898.231 с.
32. Харалампиев И. Език и езиковата реформа на Евтимий Търновски. София: Наука и изкуство, 1990.156 с.
33. Bortnes J. The Function of Word-Weaving in the Structure of Epiphanius’ Life of Saint Stephen, Bishop of Perm // Medieval Russian Culture. Ed. H. Birnbaum, M. Filer. University of California Press. Berkeley, Los Angeles, London, 1984. P. 311-341.
34. Bortnes J. Hesyhast Doctrine in Epiphanius’Life of Saint Stephen, Bishop of Perm // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1985. № 31-32. P. 83-87.
35. Hebert ML Hesyhasm, Word-Weaving, and Slavic Hagiography: The Literary School of Patriarch Euthymius. Sagners Slavistische Sammlung, 18. Miinchen: Verlag Otto Sagner, 1992. 533 p.
36. Kitch F. The Literary Style of Epifanij Premudryj: Pletenije sloves. Munchen: Verlag Otto Sagner, 1976. 285 p.
37. MulicM. Srpski izvori pletenija sloves. Sarajevo,1975. 99 s.
38. Naumow А.Е. Глаголъ благовЬствоующиимъ. О sredniowecznym kutcie slowa // Литературознание и фолкпо-ристика. В чест на 70-годишнината на Петър Динеков. София, 1983. С. 140-144.
39. Naumow А.Е. О inspiracji pozaautorskiej w prawostawnym sredniowieczu // Зборник во чест на Блаже Конески. По повод на шеесетгодишнината. CKonje, Универзитет «Кирил и Методий», 1984. С. 367-373.
ПЕТРОВА ВАЛЕНТИНА ДИМИТРИЕВНА - кандидат филологических наук, доцент кафедры общего и сравнительно-исторического языкознания, Чувашский государственный университет, Россия, Чебоксары ([email protected]).
PETROVA VALENTINA DIMITRIJEVNA - candidate of philological sciences, assistant professor of General and Comparative-Historical Department, Chuvash State University, Russia, Cheboksary.
