CC BY
26
УДК 81'25:1 ББК 81.18:87(2)
ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ АВТОРСКОГО ТЕКСТА В КОНТЕКСТЕ ПЕРЕВОДА «ДИАЛЕКТИКИ МИФА» ^Ф. ЛОСЕВА
РОМАН ПАВЕЛ САПЕНЬКО
Зеленогурский университет, Польша, Wojska Polskiego, 71 A, г. Зелена-1ура, 65-762 Zielona Gora R.Sapenko@ifil.uz.zgora.pl
На основе работы над переводом трактата А.Ф. Лосева «Диалектика мифа» предпринята попытка проанализировать вопросы, связанные со стратегией и методикой работы переводчика. Дан анализ различных подходов, используемых в практике перевода философских текстов. Среди множества современных методов в исследовании перевода сложных философских текстов выявлен наиболее целесообразный и эффективный - герменевтический подход Дж. Стайнера. С этой точки зрения исследуется методологическая составляющая работы переводчика, которая реализуется через сложный многоуровневый процесс, базирующийся как на лингвокультурных, так и на психологических, психосоциальных факторах: предварительном доверии - агрессии - поглощении - взаимности или реституции. Подобный методологический подход к переводу аргументирован также теорией skopos, согласно которой процесс перевода текста рассматривается как деятельность, направленная на образование нового акта коммуникации, а сам процесс перевода как акт культурной коммуникации стратегически реализуется в качестве осознанной многоуровневой интерпретации. Обращается внимание на особенности лингвистической теории перевода, согласно которой работа с текстом является своеобразным лингвистическим /языковым действием, заключающимся в обработке и преобразовании некогда уже существовавшего текста как акта общения. Эта лингвистическая модель определяется как оппозиция к герменевтической модели и к так называемому культурологическому подходу, аргументированному теорией skopos. Использование различных переводческих моделей в работе над переводом «Диалектики мифа» А.Ф. Лосева в контексте представленной метрологии позволило реализовать принцип так называемой переводческой доминанты, посредством которой доминирующие элементы структуры переводимого философского текста находят емкую реализацию в его финальном воспроизведении. Инвариантные модели, составляющие основу этого процесса и базирующиеся на выше указанных методологических принципах перевода, открывают широкие возможности для логического отождествления авторского языка «Диалектики мифа» А. Лосева в процессе перевода на польский язык.
Ключевые слова: проблемы интерпретации, переводческая доминанта, теория skopos, стратегия перевода, «Диалектика мифа» А.Ф. Лосева.
PROBLEMS OF INTERPRETATION IN THE CONTEXT OF THE TRANSLATION OF «THE DIALECTICS OF MYTH» A. LOSIEV
ROMAN PAWEL SAPENKO University of Zielona Gora, Poland 71 A, avenue Wojska Polskiego, Zielona Gora, 65-762 Zielona Gora R.Sapenko@ifil.uz.zgora.pl
The article is written on the basis of the work on translation by Losev titled «Dialectics of Myth», an attempt to analyze issues related to the strategy and methodology of work of the translator is made. The analysis of different approaches used in the practice of translation of philosophical texts is given. Among many modern approaches to translation of complex philosophical texts study, the most effective and practic proved to be a hermeneutic approach by G. Steiner. From this point of view methodological constituent of translator's work is investigated, it is realized through complicated multilevel process based on both linguocultural and psychological, psychosocial factors: Preliminary trust - aggression - absorption - or restitution of reciprocity. The next similar approach in translation study turns out to be the skopos theory for which a translation is an activity during which the new act of communication emerges. Thus, for both the theories the basic premise is that the translation is an interpretation, like any other act of cultural communication. The article deals with the provisions of the linguistic theory of translation, according to which a translation process is kind of linguistic / language act. Its nature is processing and transformation of the once already existing text as an act of linguistic communication. This linguistic model is defined as opposion to the hermeneutic model and so called cultural approach (skopos). The material collected in the course of work on the translation «Dialectics of Myth» in relation to displayed attempts, allows to recognize in this context, the strategy of so called «translations dominant» (the dominant element of the translated work structure, which should be transferred to the final work) which we estimate as the best in this practice. Invariant models composing foundation of this process and based on the above-mentioned principles of translation offer great opportunities to logical identification of the authoring language of «Dialectics of Myth» by A. Losev during translation into Polish.
Key words: interpretation, translations dominant, skopos-theory, the translation strategy, «Dialectics of Myth» A.F. Losev.
Как справедливо заметил Дж. Стайнер, цивилизация существует потому, что мы, устраняя течение времени, научились переводить1. В этом контексте практически каждый акт коммуникации является переводом и интерпретацией.
В годы обучения на философском факультете Вроцлавского университета каждая первая встреча с неизвестными концепциями и теориями вызывала специфический когнитивный шок. Спустя некоторое время, после тщательного изучения философских истоков мы, студенты, пребывали в восторге от открытий, получив возможность ощутить своеобразное откровение от интерпретируемого текста. Предложенная теория или концепция, которая изначально казалась совершенно непонятной, не соответствующей личностному пониманию мира, со временем, по ходу постепенного погружения и изучения нюансов аргументации автора, открывалась в понятной и ясной плоскости. Эта условная схема познания повторялась в каждой новой попытке постичь глубину последующих невероятных философских концепций. Обретенная форма познания напоминала круговорот, своего рода интеллектуальное deja vu.
Похоже, что ситуация переводчика по отношению к авторскому тексту нарочито похожая, с разницей только в том, что переводчик должен уметь защищать себя от полного подчинения как «чужому» тексту, так и фигуре автора произведения. Переводчик не должен забывать, что он является одновременно агентом читателя и, более того, транслитератором другой культуры. Переводчик, работая с текстом, должен уметь отстраниться от оригинала, но в то же время шизофренически оставаться с автором и переводимым текстом.
1 См.: Steiner G. Po wiezy Babel. Krakow, 2001. C. 64 [1].
Он должен быть прокурором и адвокатом автора оригинала и в то же время адвокатом и прокурором читателя. Именно это имел в виду Дж. Стайнер, когда писал, что понять означает расшифровать. Исследователь обозначает, что такого рода процесс раскрывает «основные структурные меры и формы выражения, а также проблему акта перевода, что полностью присутствуют в актах речи, письма, образного кодирования внутри каждого языка. Перевод с одного языка на другой является специфической конфигурацией и моделью, которые являются базовыми для человеческой речи, даже если она имеет монологический характер» [1, с. 16]. В том же духе, к примеру, высказывается А. Корниенко, констатируя: «.. .одним словом, если я готовлю перевод - то всегда подготавливаю интерпретацию, если же я интерпретирую - в том случае работаю над переводом» [2, с. 160]. Дж. Стайнер определял такую форму познания более широко, акцентируя, что перевод неявно включен в каждый акт коммуникации, распространения и рецепции смыслов2.
Размышляя о процессе перевода «Диалектики мифа» (1930 г.) А.Ф. Лосева, следует обратить внимание на характер текста, с которым имеем дело. В польской литературе, разрабатывающей проблематику дефинирования и статуса научных текстов, такая особенность характерна для нелитературных текстов, которые делятся на тексты профессиональные и тексты для широкого распространения. Профессиональные тексты характеризуются тем, что они всегда несут существенное значение денотации/обозначения. И, как нам кажется, именно в этом заключена объективная возможность однозначного перевода, то есть наиболее вероятной эквивалентности3. Оказывается, однако, что эта особенность касается научных текстов в целом, как естественнонаучных, так и гуманитарных.
В этом контексте интересны взгляды на обозначенную проблему А. Ду-шак, которая опровергает возможность вычленения такой категории, как академические тексты (гуманитарные). Исследователь склоняется к тому, что более целесообразно говорить о так называемой интеллектуализированной прозе (доминирование интеллектуального начала), то есть о текстах, имеющих довольно высокую степень интеллектуализации. «В их основу, - пишет А. Душак, -положена экспозиционно-аргументационная схема как показатель одной доминирующей риторической цели: представления позиции, положения по поводу вопросов интеллектуальной природы и защиты этой позиции путем рассуждения и убеждения и уговаривания» [4, с. 32].
Тексты гуманитарные (академические, научные) являются специальными, поскольку они, по существу, представляют собой описание определённых отношений и всегда выражают методологические и идеологические принципы. Гуманитарным текстам присуще фундаментальное влияние на литературный язык. Это происходит потому, что предпосылкой их функционирования стало обращение к широким кругам участников этой коммуникации и общественному со-
2 См.: Steiner G. Po wiezy Babel. С. 15.
3 См.: Kozlowska Z. O przekladzie tekstu naukowego (na materiale tekstow jezykoznawczych). Warszawa, 2007. С. 27 [3].
знанию как таковому, поскольку предметом гуманитарных наук считается то, что является элементом и контекстом повседневной жизни людей: культура, общество, политика, религия, идеология и т. д. Кроме того, эти сферы с точки зрения общественного мнения предстают как доступные интеллектуальному обзору обычного человека и лишены эзотерического характера, в отличие от большинства научных дисциплин.
Согласно дефиниции, изложенной выше, «Диалектика мифа» А. Лосева является работой, которая не только идеально вписывается в рамки научного текста как текста гуманитарного, но и оказывается нечто большим, поскольку это прежде всего философский текст. По этому поводу Н. Роснерова отмечает, что в работе над такого рода текстами существует особая сложность, потому как они часто настолько сложны, что их надо переводить «в уме», словно совершая перевод с «родного на родной язык». Без такой операции читатель зачастую не может понять проблему, которая поднимается в тексте. В этом контексте следует согласиться с автором, что перевод такого текста «является творческим решением прежде всего потому, что неоднократно приводит к извлечению различных проблем, которые в противном случае вообще бы не появились. Следовательно, философская функция такого перевода не ограничивается только задачей повышения степени понимания текста и приспособления собственного языка к потребностям, нуждам конкретной философии» [5, с. 37].
Научный гуманитарный текст является своего рода казусом, примером в исследовании перевода с точки зрения непереводимости исходного текста. Именно по этой причине он чаще всего близок к литературному тексту, а не к тексту научному. В этом контексте, в рамках так называемой теории непереводимости, возникает вопрос: можно ли быть уверенным, что всё подвластно переводу? Структурные различия языка, лексическое несоответствие оригинала и перевода, культурные различия автора текста и переводчика - все это препятствует правильному переводу4. Однако поскольку не существует правильной интерпретации, постольку не существует образца идеального перевода. Единственное, о чём мы можем говорить, касается разной степени перево-димости текста.
К счастью, теории перевода могут предъявить довольно слабые доказательства, и их легитимность довольно непрочная. По сути дела, мы имеем дело с необыкновенно тонкой материей коммуникации и интерпретации текста. Как констатирует А. Корниенко, невозможно практиковать искусство интерпретации без контакта с текстом, с тем, что является предметом толкования, также невозможно решить проблему его непереводимости, существуя вне текста, то есть без акта перевода. Поскольку, «если все, что выражено подлежит интерпретации, и если интерпретацией можно назвать каждый перевод - то это значит, что каждый существующий в культуре текст оказывается переводимым через открытого на интерпретацию и лингвистически компетентного читателя» [2, с. 162].
Как переводчик должен относиться к различным теориям перевода? Похоже, что склонность к определенному подходу проистекает из индивидуаль-
4 Когше]епко А. Dlaczego шергаек^а1повс ]еБ1 шешой^а. С. 157 [2].
ных предпосылок и решений, связанных с переводом. В этом контексте заметим, что существующие разнообразные теории являются своеобразными вариантами социокультурных и индивидуально-психологических подходов к процессу перевода. Это, на наш взгляд, особенно важно в отношении трактата А.Ф. Лосева «Диалектика мифа», впервые опубликованного в России в 1930 году и до сих пор не переведенного на польский язык. По этому поводу целесообразным представляется высказывание Х. Роснеровой: «Как установить баланс между требованием сохранения оригинала и необходимостью выразить посредством современного языка старое содержание, которое благодаря именно такому составу выражает вечность различных философских проблем, с которыми сталкивается человек с момента собственного появления?» [5, с. 47]. Таким образом, каждый переводчик во время процесса перевода должен осознавать собственное положение в системе перевод - интерпретация - адаптация. Парадокс в том, что эта концептуальная схема может рассматриваться в качестве основы теоретических споров в исследованиях перевода. В некоторой степени подобным образом рассматривает этот вопрос и Дж. Стайнер, пытаясь сформулировать четыре этапа герменевтической модели акта перевода. Исследователь акцентирует внимание на следующих моментах: «предварительное доверие - агрессия - поглощение - взаимность или реституция»5. Дж. Стай-нер говорит о том, что невозможно создать адекватную теорию перевода, так как всегда по отношению к общественным и гуманитарным наукам предполагается использование документированного постфактум-описания процессов теории. Исследователь отрицает возможность разработки последовательной теории перевода, функционирующей на основе теории генеративной грамматики, поскольку не удалось установить факт существования универсального начала всех естественных языков, другими словами - доказать существование какого-либо первобытного универсального языка, праотца всех языков, используемых сегодня во всем мире6.
Не только перевод, но и любое чтение текста, принадлежащего культуре и литературе прошлого, даже на русском языке, является актом множественности интерпретаций7. Что же касается текста, происходящего из другого языка, то это еще более сложный процесс, с учетом того, что каждый язык укоренен еще и во времени и не существует такого понятия, как вневременная семантическая форма. По этому поводу Дж. Стайнер замечает, что «текст приютился в конкретном историческом времени; он обладает тем, что лингвисты называют диахронической структурой. Полное декодирование обозначает восстановление всех возможных обстоятельств ценностей и намерений, которые на самом деле сопровождают речь» [1, с. 57]. С одной стороны, практика переводчика должна отличаться креативностью, смелостью, даже дерзостью, он не должен скользить по поверхности произведения, что может привести к искажению символов и дать авторский текст в ложной перспективе. Но, с другой
5 См.: Steiner G. Po wiezy Babel. С. 21.
6 Там же. С. 19.
7 Там же. С. 49.
стороны, «перевод является искусством самоотречения, искусством отказа от вещей менее важных»8.
В некотором смысле эта позиция созвучна существующей теории зкороз, согласно которой перевод является коммуникационной деятельностью, то есть образованием нового акта коммуникации. Таким образом, он не есть своеобразное лингвистическое/языковое действие, заключающееся в обработке и преобразовании некогда уже существовавшего текста как акта общения9. Эта концепция представляется убедительной, потому как перевод всегда является ответом на функциональный и временной запрос определенной культуры. Так как культура является живым организмом, следовательно, предполагается, что перевод не может не отличаться от исходного текста, он есть нечто другое, поскольку осуществляется в иных условиях, отличных от условий возникновения и появления оригинального произведения.
Тем не менее многие переводчики и теоретики, такие как А. Дембски, отвергают такого рода подход, ссылаясь на следующие положения: «переводчик, который осуществляет коммуникационные интенции, чужие или собственные, перестает быть переводчиком и позиционирует себя как автор финального текста. Только в качестве самостоятельного автора он может стать новым отправителем созданного им самим акта общения, ибо языковая коммуникация заключается в создании актов коммуникации и сама по себе является поведением интенциональным; основным мотивом создания акта коммуникации является намерение сообщить что-то кому-то» [7, с. 13].
А. Дембски утверждает, что признание перевода в качестве коммуникационного действия приводит к принятию положения о переводе как транслитерации культуры и собственно к постулату, что результатом работы переводчика является новый текст, характеризирующийся новыми культурными параметрами. Однако такая процедура возможна, по его словам, только для текстов коммуникационных, таких как письма, приглашения, телефонные звонки и т.д. При этом А. Дембски замечает, что «... в то же время реализация этого постулата, к примеру, в текстах литературных ... может вызвать сомнения касательно качества самого перевода» [7, с. 13]. Однако, как непосредственно признаёт исследователь, эти сомнения находят убедительные аргументы, среди которых основной заключается в том, что невозможен перевод культуры как таковой, всегда имеем дело с переводом языковых показателей этой культуры. В этом контексте А. Дембски использует примеры из области юриспруденции. Разве корректно такое сравнение по отношению к философским и другим гуманитарным текстам? Например, в какой степени переводчик должен учитывать ситуацию будущего читателя трудов А. Лосева, желающего ознакомиться с работой философа, но при этом не имея никакого понятия о русской философской мысли.
8 Grosbart Z. Яо1а шу^еша w sztuce ргаек^и // Miedzy oryginaíem а ркекМеш. Czy 1Б1п1е]е 1еопа ркек-Ми / red. I Konieczna-Tawrdzikowa, и. Kropiwiec. Кгако^ 1995. С. 65, 69 [6].
9 См.: Dеbski А. Trans1ato1ogia. Podstawowe ргоЫешу, stan i регерек^у badan, zainteresowania badaczy // Rocznik Przekíadoznawczy. Studia nad teoria, рга^ука i dydaktyka ргаекМи. Т. 2. Warszawa, 2006. С. 13 [7].
Подобная ситуация предполагает многочисленную разнообразную интерпретацию большинства культурных текстов не только чужой, но и родной культуры. И все же, в какой степени перевод должен отвечать требованиям и потребностям специалистов, а в какой - рядовых потребителей культуры и науки? Можно ли найти выход, удовлетворяющий всех? При этом учесть мнения тех, кто считает, что перевод отражает также путь мышления автора, а переводчик должен приблизиться к его формуле миропонимания.
В конце концов, автор оригинального текста совершает бесконечный путь в стремлении сформировать окончательную целостную форму своей мысли на своем родном языке. Бывает, что автору не хватает языковых навыков и умений. В этом случае читатель в своей интерпретации в большей мере полагается на мышление автора, чем на предложенный им вариант текста. Своеобразный «читательский парафраз» неким образом нивелирует авторский недостаток познания глубины языка. Предложенный коммуникационный процесс тождественен интерпретации, где закон понимания текста функционирует как на родном, так и на чужом языках.
Поскольку в сущности перевод является своеобразной интерпретацией, то он представляет собой акт коммуникации, культурной коммуникации (теория skopos). Но если это сугубо языковой акт, то задача для решения проблемы понимания текста лежит в плоскости интересов лингвистической теории. Скажем, для A. Дембского перевод является своеобразным языковым действием, но не коммуникацией, поэтому он употребляет в этом контексте термин языкового мышления10. Но правомерно ли употреблять эту терминологию без указания на то, что мышление соотносится с оральными (устными) и письменными формами. Исследования так называемой канадской школы изучения феномена коммуникационных технологий, в частности исследования М. Маклюэна (и других теоретиков) [8, 9], показали, каким образом мышление зависит от коммуникационных технологий, появившихся в ходе развития человеческой цивилизации. Таким образом, переводчик должен понимать, что мышление автора и первоначальный текст - это, безусловно, разные вопросы. Например, когда переводчик интерпретирует длинные языковые конструкции авторского текста или объясняет значение и важность определённых элементов его языка, то оказывается ли он ближе к мышлению автора или нет?
Каким образом интерпретировать работу литературного редактора текста, который часто существенным образом переделывает переведенный текст? С кем он ведёт диалог, какой текст находится под его профессиональным прицелом? Возможно, в этом случае мы имеем дело со смыслом, который лежит вне текста. Но кто может знать, где его границы?
А. Дембски предполагает, что переводчик является языковым интерпретатором (Sprachmittler), лавирующим между различными кодами текста11. Одной из предпосылок такого подхода является убеждение в существовании неких уни-
10 См.: Dеbski A. Translatologia. Podstawowe problemy, stan i perspektywy badan, zainteresowania badaczy. C. 23.
11 Там же. C. 24.
версалий (кодов), которые до сих пор не найдены. Это подобно пониманию ребенка, который владеет таким же знанием, как все люди, но не обладает понятийным аппаратом, чтобы его выразить (теория анатпв118).
Й. Угневская, рассуждая о проблеме стратегии перевода, констатирует, что традиционное представление об эквивалентности и точности перевода сегодня можно заменить термином «негоциация» (У. Эко), или попыткой приблизиться к исходному тексту (П. Тороп)12. Для подтверждения своих выводов Й. Угневская цитирует У Эко: «Проблемой всегда является "почти',' которое никогда не будет "тем же самым',, пытаясь своеобразно определить, насколько это "почти" похоже на оригинал, тем самым подытоживая, что главное в этом процессе его эластичность» [10, с. 9-10]. По мнению М. Шуб, в постмодернизме и деконструктивизме размыты рамки применения категорий «правильного и неправильного, нормального и ненормального, верного и ошибочного, развитого и отсталого»13. Следовательно, мы не в состоянии точно определить меру потерь в отношении оригинала, поскольку в наше время это свидетельствует об автономном бытии текста, ибо сегодня часто по отношению к тексту в о^те-сети мы применяем подход, измеряющий количество просмотров текста и ссылок на него. В некотором смысле это легитимизирует некий субъективизм в прочтении переводчиком авторского текста, что нередко позволяет преодолеть, казалось бы, непреодолимые трудности. Это укрепляет автономию переводчика в качестве второго автора, что для некоторых может означать абсолютную свободу14.
Весь спектр затронутых проблем можно проследить на примере конкретных языковых, лексических, культурных, психологических форм в работе над переводом «Диалектики мифа» А.Ф. Лосева. Переводчик не имеет выбора, кроме как следовать согласно принципам так называемой переводческой доминанты. Об этом также пишет А. Беднарчик, констатируя, что доминанта перевода - это элемент структуры переводимой работы, которую следует перевести в финальное произведение (воспроизведение), сохранив всю его субъективно важную характеристику15. Предвидя возможную критику, она добавляет, что избранная переводчиком переводческая доминанта не должна быть той же, что и оригинальная доминанта автора.
Понятийный аппарат «Диалектики мифа» можно разделить на две группы. Первую образуют понятия, которые, по сути, конструируют ядро концепции мифа, выраженной в трактате А. Лосева: « ... миф есть в словах данная чудесная личностная история»16. Следовательно, это понятия «миф», «чудо», «человек» и «исто-
12 См.: Ugniewska J. Co tracimy w przek-tadzie // Italica Wratislaviensia. 2010. № 1. С. 104 [11].
13 См.: Шуб М.Л. Децентрированность как сущностная характеристика философского и художественного языков постмодернизма [Электронная версия]. Режим доступа (24.01.2017): http://jurnal.org/articles/2007/filos1.html [12].
14 См.: LegeZyrnka A. T-tumacz jako drugi autor - dzis // rzeklad literacki, red. A. Nowicka-JeZowa, D. Knysz-Tomaszewska. Warszawa, 1997. С. 40-50 [13].
15 См.: Bednarczyk A. W poszukiwaniu dominaty translatorycznej. Warszawa, 2008. С. 13 [14].
16 См.: Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М.: Академический проект, 2008. С. 249 [15].
рия». К этой группе следует присоединить категорию отрешенности как следующий базовый термин, очерчивающий специфические особенности мифа. Даже если сами по себе эти понятия имеют фундаментальные различия в интерпретациях, автор по ходу рассуждений постепенно наделяет их конкретным содержанием, нивелирующим ненужные смыслы. В то же время в другой группе оказались понятия, которые появляются во время толкования/эксплантации и не играют непосредственной роли в построении концептуальной схемы мифа. Речь идет о таких понятиях, как «меон» и «интеллигенция». Конечно же, самой сложной и базовой категорией является «миф». Это не только теоретическая схема концепции, но также и фундаментальная категория, воплощающая в себе всю философию мифа А. Лосева. Однако сегодня встречаются кардинально различные концепции и подходы к пониманию мифа, связанные с такими именами, как C. Леви-Стросс, З. Фрейд, М. Элиаде, Р. Барт, Дж. Кэмпбелл, О. Фрейденберг и др. Более современный контекст исследования мифа был очерчен благодаря теории письменности Э. Хевлока и Дж. Гуди. Их работы демонстрируют, что миф является построением, существующим не только в синхронической, но и в диахронической плоскостях. Всё это позволило рассмотреть миф в качестве начала универсального базиса личности, а «Диалектику мифа» А. Лосева, в самом строгом смысле этого слова, вписать в эту исследовательскую перспективу17.
Следующее фундаментальное понятие напрямую связано с определением мифа. Это понятие «чудо». У А. Лосева оно используется в контексте уникальности человеческой личности. В параграфе «Миф есть чудо» рассмотрены взаимоотношения между чудом, мифом и личностью, как механизм чуда соприкасается с процессом становления человека. В этом контексте перевод всех смыслов и оттенков этого термина не является угрозой для перевода.
Понятие отрешённости в переводе на польский звучит как oderwanie, obojetnosc, zobojetnienie (обособленность, безразличие, апатия)18. Также в этом контексте можно обратиться к тезаурусу, связанному со словами niezaangaZowanie, zdystansowanie (непричастность, дистанцирование), при этом мы должны ответить на вопрос: что является референцией для А. Лосева? С другой стороны, при изучении философии мифа становится совершенно ясно, что дистанцирование оказывается довольно активным приемом работы переводчика. К примеру, английский перевод понятия «отрешенность» - detachment19, польский - oderwanie, odlaczenie, odciecie, bezstronnosC (обособленность, отслоение, нейтральность). Синонимы - chlod, obojetnoSc, brak zatroskania (безразличие, отсутствие заботы). В таком контексте тяжело найти адекватное решение для перевода понятия отрешённости, которое интерпретируется как своеобразное «индифферентное вовлечение».
17 См.: Сапенько Р. Концепция мифа А.Ф. Лосева и современная теория письменности // А.Ф. Лосев: творчество, традиции, интерпретации / под ред. А.А. Тахо-Годи, Е.А. Тахо-Годи; сост. Е.А. Тахо-Годи. М.: Водолей, 2014 [16].
18 См.: Wielki Slownik Polsko-Rosyjski. Wаrszawa, 1980. С. 768 [17].
19 См.: Losev A. The Dialectics of Myth, translated from the Russian by Vladimir Marchenkov. London, 2003 [18].
Понятием, которого практически не существует в польском языке, является меон. Как пишет Н. Бонецкая, «основные категории "Философии имении" А. Лосева - это предметная сущность и меон. Предметная сущность выступает как синоним бытия, смысла, активности, а в мифологическом контексте интерпретируется как свет. Меон - не-сущее - начало пассивное и темное, в мифологии соответствует материи». И далее: «Впрочем, здесь представления Лосева колеблются: за меоном иногда у него в качестве мифологической реальности стоит материя, иногда же он отчетливо заявляет, что меон - "иное" - ничто» [19, с. 123-124].
Польская исследовательница философии А.Ф. Лосева Т. Оболевич следующим образом описывает меон как иное бытие (шпо&у), небытие, понятие, неоднозначное по своей сути: «... обозначает общий принцип противоположностей, например, материю (в отличие от сущности вещей), сознание, субъект (в отличие от объекта), сотворимое (в отличие от Творца), божественные энергии (в отличие от сущности Бога)». Исследователь поддержку своих размышлений находит в следующих словах А.Ф. Лосева в «Философии имени»: «... меон окружает решительно всякую категорию и свойства этого меона, поскольку меон есть нечто не самостоятельное, а только зависящее от того, в отношении чего он - меон - оказывается зависящим от данной категории, вокруг которой он находится или которую наполняет» [20, с. 198].
Еще одним сложным не только для переводчика, но и для всей после-лосевской рефлексии является понятие интеллигенции. Как констатирует Ю. Ко-лесниченко, «интеллигенция . у Лосева самосознание первоначала, самопостижение, обнаружение личностного бытия как собственного смысла» [21]. В лосевской рефлексии это понятие употребляется, прежде всего, в контекстах, связанных с семантическим опытом, выработанным философией древности и средневековья. Немалую роль в таком понимании интеллигенции сыграла идеалистическая философия немецкой школы, с которой Лосев был также хорошо знаком. Следовательно, тезаурусом понятия являются разум, рациональность, как компонент божественного и естественного порядка, и человеческое мышление.
К сожалению, в польской письменной традиции этот термин едва ли ассоциируется с выше указанными смыслами, и в процессе перевода авторского текста даже образованные гуманитарии столкнулись бы с невозможностью найти адекватный вариант в польском языке. Отчасти это связано с сильно укоренившимся, довольно узким социологическим его прочтением. Понятие определяет социальную группу по уровню образования - деятели культуры и науки, в отличие от социальных слоев трудящихся и власть имущих.
Классический польский подход к этому понятию связывает его значение с социальным слоем, который несёт ответственность за тождественность нации (без понятия государства) и культуры. На это понимание в дискурсе социализма накладывается контекст сигнификации, связанный с интеллигенцией, выступившей в качестве руководителей рабочих масс в новой эпохе. Такое понимание нашло свое отражение в «Русско-польском словаре» (1980 г.), где понятие «интеллигенция» наделено очень узким значением, а также указаны и собственные инварианты: интеллигенция сельская и техническая. В настоящее время в польском языке этот термин очищен от вульгарносоциологического контекста.
К примеру, все чаще и чаще в языковом дискурсе проявляются те значения, которые имманентно присущи этому понятию. В словаре польского языка под ред. В. Дорошевского указаны все те сигнификационные оттенки, которые функционируют в определённой степени у А. Лосева. Это «способность к пониманию в целом», а также «возможность понять окружающую среду», «ум» и «разумность».
В настоящее время в польском языке общепринятые синонимы интеллигенции - это мудрость, ум, сознание, рациональность, расчетливость, разумность, интеллект, рассудительность, здравый смысл, благоразумие и др. Такой широкий (условно) синонимический ряд в раскрытии понятия интеллигенции обусловлен функционированием современной культуры в целом, для которой характерен процесс увлечения технологической рациональностью, искусственным интеллектом (электронные персоны, киборги, роботы и т. д.). В связи с этим понятие интеллигенции получает свою вторую жизнь, на много богаче предыдущей. В этом русле все смыслы и семантические контексты, употребляемые А. Лосевым, становятся ближе общему пониманию, чем когда-либо ранее.
Очерченные проблемы, по-видимому, не касаются английского перевода В. Mарченкова «Диалектики мифа» А.Ф. Лосева. Переводчик перманентно использует термин intelligence/интеллигенция. Значения понятия интеллигенции в английском языке (судя по словарю) определяются следующим образом: интеллект, разведка, сведения, интеллигентность, информация, умственные способности, рассудок, понятливость и т. д. В. Mарченков в сноске английской версии точно определяет это понятие как ключевое для философии А.Ф. Лосева, а также указывает на то, что происходит оно от латинского intellegentia и имеет сложную историко-философскую нагрузку.
Подытоживая, заметим, что даже эта широко используемая переводческая доминанта является чем-то интуитивным и только после завершения работы над переводом можно оценить качество самого перевода. Finis coronat opus - и никто не сомневается в этом.
Список литературы
1. Steiner G. Po wiezy Babel. Krakow, 2001. 587 с.
2. Korniejenko A. Dlaczego nieprzekladalnosc jest niemozliwa // Miedzy oryginalem a przek-îadem. Czy istnieje teoria przekladu / red. J. Konieczna-Twardzikowa, U. Kropiwiec. Krakow, 1995. С. 155-164.
3. Kozlowska Z. O przekladzie tekstu naukowego (na materiale tekstow jezykoznawczych). Warszawa, 2007. 248 с.
4. Duszak A. Tekst, dyskurs, komunikacja miçdzykulturowa. Warszawa, 1998.
5. Rosnerowa H. Jednosc filozofii i wielosc jеzyków. Warszawa, 1975. 185 с.
6. Grosbart Z. Rola myslenia w sztuce przekladu // Miedzy oryginalem a przekladem. Czy istnieje teoria przek-ladu / red. J. Konieczna-Tawrdzikowa, U. Kropiwiec. Krakow, 1995. С. 65-74.
7. Dçbski A. Translatologia. Podstawowe problemy, stan i perspektywy badan, zainteresowania badaczy // Rocznik Przekladoznawczy. Studia nad teor^, praktyk^ i dydaktykа przekíadu. T. 2. Warszawa, 2006. С. 11-40.
8. McLuhan M. Wybor tekstow. Poznan, 2001. 582 с.
9. Mersch D. Тeorie mediow. Warszawa, 2010. 238 с.
10. Eco U. Dire quasi la stessa cosa. Esperienze di traduzione, Bompiani. Milano, 2003. 391 с.
11. Ugniewska J. Co tracimy w przekladzie // Italica Wratislaviensia. 2010. № 1. С. 103-112.
12. Шуб М.Л. Децентрированность как сущностная характеристика философского и художественного языков постмодернизма [Электронная версия]. Режим доступа (24.01.2017): http://jurnal.oi-g/articles/2007/filos1.html
13. LegeZynska A. Tlumacz jako drugi autor - dzis // Przeklad literacki / red. A. Nowicka-JeZowa, D. Knysz-Tomaszewska. Warszawa, 1997. С. 40-50.
14. Bednarczyk A. W poszukiwaniu dominaty translatorycznej. Warszawa, 2008. 165 с.
15. Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М.: Академический проект, 2008. 303 с.
16. Сапенько Р. Концепция мифа А.Ф. Лосева и современная теория письменности // А.Ф. Лосев: творчество, традиции, интерпретации / под ред. А.А. Тахо-Годи, Е.А. Тахо-Годи; сост. Е.А. Тахо-Годи. М.: Водолей, 2014. С. 179-189.
17. Wielki Siownik Polsko-Rosyjski. Wаrszawa, 1980. T. 1-2. 1456 с.
18. Losev A. The Dialectics of Myth, translated from the Russian by Vladimir Marchenkov. London, 2003. 235 с.
19. Бонецкая Н.К. Имяславец-схоласт // Вопросы философии. 2001. № 1. С. 123-142.
20. Obolevitch T. Od onomatodoksji do estetyki. Aleksego Losiewa koncepcja symbolu. Krakow. 2011. 569 с.
21. Колесниченко Ю.В. Проблема мифа и личности в работе А.Ф. Лосева «Диалектика мифа» // Философия и общество. 2013. Вып. 3(71). С. 121-130.
References
1. Steiner, G. Po wiezy Babel [After Babel]. Krakow 2001. 587 р.
2. Korniejenko, A. Dlaczego nieprzekiadalnosc jest niemozliwa [Why untranslatability is not possible?], in Miedzy oryginalem aprzekladem. Czy istnieje teoriaprzekladu [Between the original and the translation. Is there a translation theory?]. Krakow, 1995, рр. 155-164.
3. Kozlowska Z. O przekladzie tekstu naukowego (na materiale tekstow jezykoznawczych) [About the translation of scientific text (on the material of linguistic texts)]. Warszawa, 2007. 248 р.
4. Duszak, A. Tekst, dyskurs, komunikacja miedzykulturowa [Text, discourse, intercultural communication]. Warszawa, 1998. 385 р.
5. Rosnerowa, H. JednoSC filozofii i wieloSC je^ykow [The unity of philosophy and the multiplicity of languages]. Warszawa, 1975. 185 р.
6. Grosbart, Z. Rola myslenia w sztuce przekladu [The role of thinking in the art of translation], in Miedzy oryginalem a przekladem. Czy istnieje teoria przekladu [Between the original and the translation. Is there a translation theory?]. Krakow, 1995, pp. 65-74.
7. Debski, A. Translatologia. Podstawowe problemy, stan i perspektywy badan, zainteresowania badaczy [Basic problems, state and prospects of research, interests of researchers], in Rocznik Przekladoznawczy. Studia nad teoria, praktyka i dydaktykalprzekladu. T. 2 [Yearbook of Translational Studies. Study of theory, practice and didactics of translation. Vol. 2]. Warszawa, 2006, pp. 11-40.
8. McLuhan, M. Wybor tekstow [Selected works]. Poznan, 2001. 582 p.
9. Mersch, D. Teorie mediow [The theories of media]. Warszawa, 2010. 238 p.
10. Eco, U. Dire quasi la stessa cosa. Esperienze di traduzione [Say the same thing. Translation Experiences]. Milano, 2003. 391 p.
11. Ugniewska, J. Co tracimy w przekladzie [What we lose in translation], in Italica Wratislaviensia, 2010, no. 1, pp. 103-112.
12. Shub, M.L. Detsentrirovannost' kak sushchnostnaya kharakteristika filosofskogo i khudozhestvennogo yazykov postmodernizma [Decentration as an essential characteristic of the philosophical and artistic languages of postmodernism]. Available at: http://jurnal.org/articles/2007/ filos1.html
13. Legezynska A. Tlumacz jako drugi autor - dzis [Translator as the second author - today]. Warszawa, 1997, pp. 40-50.
14. Bednarczyk, A. W poszukiwaniu dominaty translatorycznej [In search of translator dominate]. Warszawa, 2008. 165 p.
15. Losev, A.F Dialekttika mifa [The dialect of myth]. Moscow: Akademicheskiy proekt, 2008.
303 p.
16. Sapen'ko, R. Kontseptsiya mifa A.F Loseva i sovremennaya teoriya pis'menosti [The concept of the myth of A.F. Losev and the modern theory of literacy], in A.F. Losev: tvorchestvo, traditsii, interpretatsii [A.F Losev: creativity, traditions, interpretations]. Moscow: Vodoley, 2014, pp. 179-189.
17. Wielki Stownik Polsko-Rosyjski [Great Polish-Russian Dictionary]. Warszawa, 1980, vol. 1-2. 1456 p.
18. Losev, A. The Dialectics of Myth, translated from the Russian by Vladimir Marchenkov. London, 2003. 235 p.
19. Bonetskaya, N.K. Imyaslavets-skholast [Onomatodox-scholastic], in Voprosy filosofii, 2001, no. 1, pp. 123-142.
20. Obolevitch, T. Od onomatodoksji do estetyki. Aleksego Losiewa koncepcja symbolu [From onomatodoxy to aesthetics. Alexey Walsh concept symbol]. Krakow, 2011. 569 p.
21. Kolesnichenko, Yu.V Problema mifa i lichnosti v rabote A.F. Loseva «Dialektika mifa» [The problem of myth and personality in the work of A.F. Losev «Dialectics of Myth»], in Filosofiya i obshchestvo, 2013, issue 3(71), pp. 121-130.
УДК 7.01 ББК 87.8
АЛЕКСЕЙ ЛОСЕВ И АРИСТОТЕЛЕВСКОЕ ПОНИМАНИЕ МИМЕСИСА В ИСКУССТВЕ
М.А. ЗАГОРУЛЬКО
Черниговский базовый медицинский колледж Черниговского областного совета, Пятницкая ул., д. 42, г. Чернигов, 14000, Украина E-mail: uvertura_m@mail.ru
Дан анализ концепции аристотелевского понимания мимесиса в искусстве, изложенной А.Ф. Лосевым в труде «История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика», основанном на тщательно проведенном лингвоэстетическом анализе, в результате которого раскрывается философское значение термина «мимесис», вошедшего в понятийно-категориальный аппарат эстетики. Утверждается, что для аристотелевского понимания этого понятия важно осмысление соотношения искусства (произведения искусства) и художественного метода. Постулируются главные положения концепции А.Ф. Лосева, основанной на учении Аристотеля о мимесисе. Сделан акцент на тезисе о том, что искусство содержит в себе строгий принцип и метод построения, выражая собой становящееся бытие, т.е. динамически-энергийное бытие, а произведение искусства всегда неожиданно, ново, случайно, всегда удивляет и поражает. Выявляется специфика художественного мимесиса - свободная игра воображения, связанная с творчеством и познанием. Обращается внимание на то, что искусство для Аристотеля является специфической сферой выразительных становлений-действий, а поэтому мастерски созданное произведение искусства привлекает своим выразительным оформлением и доставляет удовольствие от игры воображения вследствие узнавания и умозаключения. Обосновывается, что произведение искусства представляет собой не только художественное изображение, но и выра-
