CC BY
76УДК-32
ПРОБЛЕМА ЗЛА В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ ЖАНА
БОДРИЙЯРА
В. А. Франц
Автор рассматривает историко-философские предпосылки концепции зла Ж.Бодрийяра, а также выявляет теоретические позиции, которые делают данную концепцию оригинальной и актуальной. Концепция зла Ж.Бодрийяра является действенным инструментом исследования таких явлений, как СМИ, политический спектакль и терроризм и проясняет суть многих политических феноменов современности.
Ключевые слова: симулякр, симуляция, зло, проблема ценностей, средства массовой информации, терроризм, Другой, Соблазн
Для французского философа Жана Бодрийяра характерен чисто постмодернистский, «хаосмический», взгляд на проблему зла, в
противоположность логоцентристскому, являвшемуся доминирующей тенденцией в понимании проблемы зла и ценностей вообще на протяжении как эпохи Модерна, так и предшествующих эпох европейской истории. Бодрийяр рассматривает данную проблему в тесной связи с проблемой симуляции. Он заостряет внимание на исследовании симулякров логоцентристского характера, яркими примерами которых являются идеалистическое мировоззрение в философии, христианская и научная картины Мира. Причина исследовательского интереса мыслителя к этим явлениям состоит в том, что, по его мнению, они, хотя и переосмыслены в рамках современной философской мысли, тем не менее, сегодня продолжают оказывать серьезное влияние на некоторые важные сферы жизни европейского общества. Они, еще присутствуя в сознании людей как некий проект, идеал, который был сформулирован в рамках эпохи Модерна и уже номинально реализован, вступают в противоречие с реально происходящими процессами. Это вызывает кризис мировоззрения, понимание относительности или непроработанности многих важных для европейского общества понятий и завершение попыток поиска универсальных ценностей, с одной стороны. С другой стороны, происходит симуляция соответствующих ценностей, моделей, институтов. Внутри общественной системы гуляет много старых ярлыков, как то: гражданское общество, общество благоденствия, гуманизм, права человека, всеобщее благо, прогресс и т. п., которые наделяются неким содержанием в зависимости от ситуации. Таким образом, вступает в силу логика комбинаторики.
Политические события последнего времени в Европе и США наглядно продемонстрировали эти процессы и сделали острым вопрос о понимании проблемы моральных ценностей, добра и зла в рамках теории политики, о чем и говорит Бодрийяр. В теоретико-политическом ключе проблему зла Бодрийяр исследует преимущественно в работах «В тени молчаливого большинства, или конец социального», где делает акцент на характере взаимодействия социального и масс, и «Прозрачность Зла», где подробно рассматривается проблема политической коммуникации в современном обществе, в частности, феномен предвыборной кампании, а также проблема терроризма.
Доминирующая тенденция в понимании зла, характерная для эпохи симулякров логоцентристского характера (или, в терминологии Бодрийяра эры Закона), состоит в том, что благо, наделяясь качествами универсальности, единства и бесконечности, рассматривается как первичное по отношению к злу явление. Зло же считается некоей производной от блага. Такой точки зрения придерживается христианская религия, в рамках которой, в частности Августином, зло рассматривается как недостаток добра: «Все, кто удалился от Тебя и поднимаются против Тебя, уподобляются Тебе в искаженном виде. Но даже таким уподоблением они свидетельствуют о том, что Ты Творец всего мира, и поэтому уйти от тебя вообще некуда»1. Эту позицию занимали и многие представители европейской философии.
Проблема зла рассматривалась в аналогичном ключе проповедниками идеи гуманизма: Гоббсом, Декартом, Монтенем, Мором, Руссо и др. С эпохи Возрождения религиозное мировоззрение постепенно отходит на второй план и уступает место научному. Место, которое раньше занимал Бог, теперь занимает человеческий разум. Злом в этом контексте считается, во-первых, все, что мешает разуму проявлять свободную и творческую сущность человека и, следовательно, неразумный эгоизм, не стремящийся ко всеобщему благу, но желающий ограничить свободу окружающих в угоду своим страстям. В Новое время проблема зла частично теряет свою трансцендентность и начинает приобретает более практический, социальный характер. Но немаловажно, что для этой эпохи, как для предыдущей и для последующих, практически вплоть до эпохи Постмодерна, характерно стремление ко всеобщему благоденствию и искоренению зла (вера в его возможность), то есть жизни, определенной жесткими рамками некоего Закона, будь то божественный, моральный или установленный общественным соглашением. То есть зло и благо рассматриваются как нечто само по себе сущее и не зависящее от особенностей человека и условий его существования, напротив, человек находится в некоторой зависимости от этих явлений.
Однако, в это же время, начиная с теории идолов Ф. Бэкона и достигая своего логического завершения в скептицизме Д. Юма, набирает силу
1 Августин Аврелий. Лабиринты души // Августин Аврелий. Исповедь; Блез Паскаль. Письма к провинциалу. - Симферополь, 1998. С. 40.
противоположная тенденция: отказывать абстракциям, в том числе и самому принципу реальности, в объективном существовании и считать их как продуктом договоренности группы людей.
В этом контексте довольно интересным мне представляется взгляд на проблему зла Г. Гегеля, который считается одной из самых значительных величин так называемой логоцентристской философии. Действительно, построения Гегеля имеют ярко выраженный логоцентристский характер, однако он сводит моральное чувство конкретного человека, живущего в обществе, лишь к стремлению к благу. Также он ставит мораль в зависимость от условий существования человека, утверждая, в частности, что мораль зависит от классовой принадлежности. Также очень важно подчеркнуть, что Гегель уже не предлагает проектов искоренения зла в силу того, что считает зло неотъемлемой частью Духа, необходимой для реализации его свободы: «Зло есть не что иное, как ставящий себя на острие своей единичности. Поэтому даже в этом высшем раздвоении, даже в этом отрыве себя от корня своей в себе сущей нравственной природы, в этом полнейшем противоречии с самим собой дух все же остается тождественным с самим собой и потому свободным»2.
Фигурой, в значительной степени определившей моральные воззрения философии Постмодерна и, в частности, Ж. Бодрийяра, является Ф. Ницше (в работе «Пароли. От фрагмента к фрагменту» Бодрийяр отрицает непосредственную преемственность по отношению к Ницше, как и к кому бы то ни было вообще, однако называет его в числе любимых авторов). По мнению А. Камю, впервые нигилизм обретает осознанность именно у Ницше и, начиная с него, становится пророческим. Однако, по мнению Камю, термин «нигилизм» Ницше трактовал своеобразно, не как отсутствие универсальных моральных ценностей: «Нравственное поведение - как то, которое олицетворял Сократ, так и проповедуемое христианством, уже само по себе свидетельствует о декадансе. Такая мораль отрицает мир страстей и мучений ради гармоничного, существующего лишь в воображении. Если определять нигилизм как бессилие веры, то самый серьезный его симптом обнаруживается не в атеизме, а в невозможности верить в реальное, видеть то, что очевидно, жить тем, что предложено. Такова ущербность всякого идеализма»3.
Еще одним значимым шагом к формированию постмодернистского мировоззрения является работа О. Шпенглера «Закат Европы», который считает себя «учеником» Ницше. Он рассматривает проблему морали культурологически и уже вплотную походит к проблеме межкультурых коммуникаций, в т. ч. политического характера. По его утверждению, «Существует столько же моралей, сколько и культур, не больше и не меньше. Отдельный человек может поступать морально или неморально, делать
2 Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. В 3-х т. - М., 1977. Т.3. С. 26.
3 Камю А. Миф о сизифе; Бунтарь. - Мн., 2000. С.220
«добро» или «зло», исходя из прачувствования своей культуры, но теория его поведения просто задана наперед. Общечеловеческой морали не существует... Но значит, в глубочайшем смысле не существовало и не существует никакого подлинного миссионерства»4. Шпенглер в своей работе создает новое проблемное поле философской науки: по его мнению, «строгая морфология моралей есть задача будущего»5. Опыт создания подобной морфологии осуществляется Бодрийяром в рамках его теории симулякров и логик существования общества. Однако, как и другие мыслители-постмодернисты, в силу специфики эпохи, он идет дальше, опровергая возможность существования в рамках современного европейского общества системы ценностей, общей для представителей даже одной культуры. Он констатирует лишь наличие симулякров - знаков, навсегда утративших свое означаемое, произвольно взаимодействующих между собой и обменивающихся друг на друга.
На исходе двадцатого века группа теоретиков постмодернистского толка, находящихся под влиянием работ И. Канта и Ж. Лакана, фокусируют внимание на исследовании теоретико-политического аспекта проблемы зла. Так, в 1993 французский философ Ален Бадью публикует работу «Этика: Эссе о понимании Зла». В ней он раскрывает причины, вызвавшие новый всплеск интереса к проблеме зла среди французских философов.
Эти причины, по убеждению мыслителя, следует искать, в первую очередь, в политической сфере. Начало данному интересу положили политические движения 60-х годов во Франции, которые породили сомнения в оптимальности ценностей демократии и либерального капитализма и возможности их реализации. Существующий режим в значительной степени дискредитировал себя, когда стало ясно, что его блага доступны далеко не для всех и что на деле его ценности меняются в зависимости от объекта взаимодействия. Это наглядно продемонстрировали действия США в странах третьего мира. Также интерес к проблеме зла подогревался всплеском терроризма, неэффективностью методов борьбы с ним, базирующихся на европейских культурных ценностях (в частности, концепции естественных прав человека).
В качестве примера Бадью называет теракт в Нью-Йорке. Он утверждает, что если рассуждать в рамках концепции прав человека и гуманистической морали, то можно лишь констатировать вслед за президентом Бушем: «Это террористические преступники. Это борьба добра против зла». Но является ли политика Буша, например, в Палестине или Ираке, настоящим добром? И говоря, что эти люди есть зло, что они не уважают права человека, понимаем ли мы что-либо в образе мышления тех, кто подорвал себя бомбами? Перед лицом подобных преступлений необходимо, по мнению мыслителя, скорее мыслить и действовать в соответствии с конкретными политическими Истинами, чем идти на поводу
4 Шпенглер О. Закат Европы. М., 1993. С.529
5 Там же. С. 530.
стереотипов какой-нибудь морали. Весь мир задается вопросом, который заключается в следующем: почему политики западных держав, НАТО, Европы и США совершенно несправедливы к двум из трех жителей планеты? Почему пять тысяч погибших американцев рассматриваются как причина для войны, а пятьсот тысяч в Руанде и в перспективе десять миллионов смертей от СПИДа - не заслуживают, по их мнению, возмущения? Почему бомбежка гражданских лиц в США - зло, а бомбежка Белграда, Багдада, Ханоя и Панамы - добро? В результате подобных событий остро встал вопрос понимания категорий добра и зла, вопрос моральных ценностей вообще, и возможности построения политики государства в соответствии с этими ценностями.
В рамках своей философии Жан Бодрийяр исследует проблему зла с этой точки, однако, данный контекст не единственный. Мыслитель рассматривает категорию зла более широко - как категорию онтологии. В работе «Прозрачность Зла» мыслитель выделяет четыре этапа и соответствующих формы существования ценностей: начальная стадия, когда существуют повседневные, бытовые ценности; рыночная стадия, когда ценность выступает как средство обмена; структурная стадия, когда появляется ценность-символ; и стадия дробления. Начальной стадии соответствует естественное природное состояние мира, и ценность развивается согласно существующим обычаям. Второй стадии соответствует эквивалентность ценностей, ценность развивается согласно логике торговли.
На третьей стадии появляется некий свод правил, и ценность развивается в соответствии с существующей совокупностью образов. На четвертой же стадии - стадии фрактальной, которую мыслитель также называет вирусной, или стадией диффузии ценностей, уже не существует соответствия чему бы то ни было. Ценность распространяется во всех направлениях, без какой-либо логики. На этой стадии не существует более закона ценности; есть лишь нечто, похожее на эпидемию ценности, на ее распространение и рассеяние. Таким образом, применительно к данному этапу уже не имеет смысла и не представляется возможным прибегать к самому понятию ценности.
Из этого следует, что на данном, последнем и современном по отношению к нам, этапе добро не располагается более по ту сторону зла, ничто не имеет определенного положения в какой бы то ни было системе координат. Все вещи, знаки, действия освобождаются от своих идей и концепций, от сущности и ценности, от происхождения и предназначения и начинают бесконечно самовоспроизводиться. Главный и наиболее загадочный парадокс нашей эпохи Бодрийяр видит в том, что, несмотря на разрушение всех идей, связывавшиеся ранние с ними процессы не только не останавливаются, но начинают функционировать более совершенно, постепенно увеличивая свой масштаб.
Так, по словам мыслителя, «идея прогресса исчезла, но прогресс продолжается. Идея богатства, которая предполагает производство, исчезла,
но производство как таковое осуществляется наилучшим образом. И по мере того, как исчезает первоначальное представление о его конечных целях, рост производства ускоряется. Идея исчезла и в политике, но политические деятели продолжают свои игры, оставаясь втайне совершенно равнодушными к собственным ставкам. О телевидении можно сказать, что
оно абсолютно безразлично к тем образам, которые появляются на
6
экране» .
Для нашей эпохи характерно тотальное смешение жанров. Так, секс теперь присутствует не в сексе как таковом, но за его пределами, политика не сосредоточена более в политике, она затрагивает все сферы: экономику, науку, искусство, спорт... И спорт также уже вышел за рамки спорта: он в бизнесе, в сексе, в политике, в общем стиле достижений. Все это приводит к тому, что смысл каждой категории размывается практически до исчезновения.
Бодрийяр утверждает, что все одновременно принимает политический смысл, особенно с 1968 года, который, как уже говорилось, стал знаковым для французской философии и заставил многих мыслителей по-новому осмыслить современную эпоху и, в частности, протекающие в ее рамках политические процессы. Повседневная жизнь, и безумие, и язык, и средства массовой информации, и желания приобретают политический характер по мере того, как они входят в сферу освобождения и коллективных, массовых процессов. В то же время все становится сексуальным, все являет собой объект желания: власть, знания - все истолковывается в терминах фантазмов и отталкивания. И одновременно все становится эстетичным: политика превращается в спектакль, секс - в рекламу и порнографию.
Доходя до степени всепроникновения, каждая из перечисленных категорий просто исчезает. Когда политично все, ничто больше не политично, само это слово теряет смысл. Когда сексуально все, ничто больше не сексуально, и понятие секса невозможно определить. Когда эстетично все, ничто более не является ни прекрасным, ни безобразным, искусство исчезает. Это парадоксальное состояние перечисленных явлений Бодрийяр называет трансполитикой, транссексуальностью, трансэстетикой.
Таким образом, если говорить о судьбе «политического», то после прочтения одного из последних трудов Бодрийяра «Прозрачность Зла», можно с уверенностью утверждать, что, по мнению мыслителя, наша эпоха -это время нулевой степени политического, характерной также и для его воспроизведения и бесконечной симуляции. Так как все, что не выходит за свои пределы, будет бесконечно возвращаться к жизни. Поэтому политическое никогда не перестанет исчезать, но и не позволит ничему иному занять его место.
Эпоха трансполитики является по своему характеру террористической. Бодрийяр воспринимает террор не столько как ужас насилия и несчастий, сколько как ужас неуверенности и устрашения. Эта неуверенность
6 Бодрийяр Ж. Прозрачность Зла. - М., 2000. С. 38.
является, по его убеждению, результатом избытка позитивного и неуклонного снижения уровня негативного, рассеивания отрицательной энергии в сторону симуляции, целиком направленной на позитивность и искусственность, путем установления окончательной прозрачности.
Потребление уже не является простым наслаждением благами, оно становится чем-то вынуждающим наслаждаться. Общение теперь не сам разговор, а то, что заставляет говорить. Информация не знание, а то, что заставляет знать. Глагол "заставлять" указывает на то, что речь идет именно об операции, а не о действии. Участие не является более ни спонтанным актом, ни проявлением социальной активности - оно всегда внушаемо некими замыслами или махинациями. Само действие при этом имеет меньше значения, чем тот факт, что оно было произведено, вызвано, внушено. Все наши категории вошли, таким образом, в эру неестественного, симуляции.
Бодрийяр констатирует, что больше нет ни действий, ни событий, которые не преломлялись бы в техническом изображении или на экране. Виртуальное принуждение состоит в принуждении к потенциальному существованию на всех экранах и внутри всех программ; оно становится обязательным требованием. Говорить о реализации идеи свободы в современном обществе, таким образом, не стоит. Нет ни выбора, ни возможности принять окончательное решение. Любое решение, связанное с сетью, экраном, информацией и коммуникацией является серийным, частичным, фрагментарным, нецелостным: «Свершился переход из ада
иного к экстазу одного и того же, из чистилища изменений в искусственный
і
рай сходства» .
В результате этой тотальной фальсификации, неконтролируемого развертывания симулятивных процессов социальная система по мере ее подделки, как и биологическое тело, теряет свою естественную защиту. И, по мнению Бодрийяра, способов выработки такой защиты имеющимися в наличии средствами, политического решения проблемы терроризма, биологического решения проблемы СПИДа и рака - на сегодняшний день просто не существует, потому что это искажение системы, которое порождено самой ее интеграцией. Виртуальное и вирусное начала, по представлению мыслителя, неразделимы.
Желание уничтожить экстремальные явления, по убеждению Бодрийяра, не может быть удовлетворено. Они будут становиться все более и более экстремальными по мере возрастания уровня фальсификации нашей системы. Что, на самом деле, является великим благом, потому что в этом случае экстремальные явления оказываются наилучшей терапией для этой системы, ведь они , сами пребывая в тайном беспорядке, предотвращают, посредством хаоса, беспредельный рост порядка и
прозрачности.
Вследствие описанной тотальной фальсификации, соответствующей попыткам искоренить все негативное сегодня определенным, является только
отвращение, чего нельзя сказать о пристрастии. Если прежде существовали политические страсти, то сегодня можно наблюдать необузданность в сочетании с глубоким отвращением к политике. Власть, однако, находит в отвращении опору. Все публичные политические действия являются оскорблением здравому смыслу и интеллекту, но при этом аудитория без всякого сопротивления воспринимает подобные спектакли. С тактикой утаивания покончено, теперь управление осуществляется с помощью открытого шантажа. Непристойность как стратегия правительства сегодня стала неотъемлемой частью нравов.
Не только шантаж и цинизм в политике, но, по мнению философа, уже вообще ничто не вызывает настоящего отвращения, ничто не является неприемлемым. И в той же мере возрастает отвращение. В этом -аллергический соблазн отбросить все разом. Это - жизненно необходимая реакция, благодаря которой организм сохраняет свою целостность.
Террор также отчасти порожден именно этим безразличием. Он является зеркалом безразличия политических деятелей и государственной системы в целом и вскрывает театральную сущность политики. Это подобие насилия: оно возникает скорее от экрана, чем от страсти, оно той же природы, что и изображение. Бодрийяр указывает на наличие множества способов проводить провокационную по отношению к своим же гражданам политику, способ доводить до отчаянья целые слои населения. «Так, миссис Тэтчер сумела отделаться от шахтеров, применив стратегию наихудшего: они кончили тем, что дискредитировали себя в глазах общества. Та же стратегия была применена к хулиганствующим безработным: это выглядело так, как будто она создала из них отряды коммандос, которые намеревалась заслать за границу, разумеется, осуждая их при этом, но грубость, выказываемая ими, наглядно проявлялась и у нее самой при исполнении служебных обязанностей» . Подобная стратегия не может не приводить к крайностям, каковыми являются последствия терроризма, для которого, по убеждению Бодрийяра, государство отнюдь не является врагом.
Еще одной причиной роста терроризма, которую выделяет Ж. Бодрийяр, является прецессия средств массовой информации в отношении террористического насилия. Именно это придает насилию характерную для него современную форму терроризма. Терроризм связан с инициативой перемены ролей: зрители становятся актерами, и в спектаклях такого рода как бы сама по себе материализуется современная гиперсоциальность, которой свойственно принимать участие в чем-либо. Это общая траектория развития нашего общества: системы представительства сменяются системами притворства и помутнения рассудка.
При отсутствии оригинальной политической стратегии и
невозможности разумного управления социальными отношениями государство теряет свою социальную сущность. Оно уже не
функционирует в соответствии с политической волей, им управляет шантаж, устрашение, притворство, провокации или показные хлопоты. Оно изобретает политику, в том числе и социальную, которой присущи безразличие и отсутствие эмоций. Такой Ж. Бодрийяр рисует современную реальность трансполитического. Хулиганы, по его убеждению, представляют собой лишь крайность этой политической ситуации, они доводят степень участия до крайности и в то же время осуществляют шантаж в отношении насилия и устранения. То же самое делают и террористы. И то, что нас завораживает в этих действиях, - это актуальность данной модели, тот факт, что она отражает наше собственное исчезновение в качестве политического общества, что всеми возможными способами пытаются скрыть политические псевдособытия. Терроризм во всех его формах есть трансполитическое зеркало зла.
Бодрийяр считает стратегию терроризма эффективной и современной, о чем говорит в работе «Прозрачность Зла», поскольку она вводит в современный контекст архаические элементы, предполагающие использование стратегии зла. Каждый факт взятия заложника служит доказательством трусости целых сообществ, в случаях, когда речь идет о любом их члене. Это безразличие общества порождает безразличное к нему отношение со стороны каждого индивидуум. Это и есть политическая беспомощность, которую изобличает стратегия захвата заложников. Когда какой-либо индивидуум теряет под собой опору, дестабилизируется вся система в целом.
По убеждению Бодрийяра, современный Запад ничего не в состоянии сделать перед лицом этого нового насилия, поскольку он пытается стереть насилие из своей собственной истории: «Мы больше не умеем произносить проклятия. Мы умеем произносить только речи о правах человека - об этой благоговейной, слабой, бесполезной, лицемерной ценности, которая зиждется на просвещенной вере в естественную силу добра, на идеализации человеческих отношений (тогда как для зла не существует иной трактовки, нежели само Зло)»9.
В обществе, которое идет путем профилактики и умерщвления своих естественных отношений, обеления насилия, искоренения всех проклятых аспектов путем облагораживания отрицательного, симуляции повсеместного и непрекращающегося благоденствия, неизбежно возвращение зла в катастрофических масштабах. Таким образом, в современном европейском обществе на все, что связано со злом, наложено табу, происходит своеобразный процесс вытеснения зла. В таком обществе зло трансформируется в различные вирусные и террористические формы.
Бодрийяр подвергает сомнению и осмеивает основные конституционные права человека, декларируемые в рамках демократической идеологии Запада
- такие, как право на жизнь, на труд, на безработицу, которые мыслитель считает нелепой тавтологией. Главными правами он вместо этого призывает
признать право на несчастный случай, право на преступление, право на ошибку, право на зло, право на самое худшее, а не только на самое лучшее. И это, по его мнению, в гораздо большей степени, чем право на счастье, делает человека человеком. Более того, как утверждает мыслитель, если в отношении той или иной вещи возникает необходимость установления права, то это означает, что сама эта вещь приближается к своей гибели. Следовательно, если сегодня права человека становятся актуальной проблемой во всем мире, это говорит о реальном отсутствии или, точнее, симуляции их объектов и, по выражению Бодрийяра, о нулевой ступени в идеологии. Таким образом, права человека являются симулякром, порожденным западной идеологией игнорирования и отрицания зла.
Отрицание зла также ответственно за возникновение симулякра исторических событий, важным инструментом и неотъемлемой частью процесса создания которых являются средства массовой информации. Бодрийяр утверждает, что для нашей эпохи характерно исчезновение всех средств для выяснения исторической правды. По мере того, как мы досконально изучаем нацизм, газовые камеры и т. п., они становятся все менее понятны и, наконец, мы логично задаем себе вопрос: «А вообще, было ли все это на самом деле?» Допустимым его делает именно опосредованная подстановка событий, идей, истории. Бодрийяр констатирует, что, таким образом, сегодня происходит переход от исторической стадии к стадии мифической, осуществляется мифическая и опосредованная реконструкция всех событий.
В соответствии с той же логикой философ делает вывод, что на Западе свобода, идея свободы, умерла. Непосредственной причиной этого является тот факт, что «Запад желает свободы не как действия, но как виртуального согласованного взаимодействия, не как драмы, но как глобальной психологической драмы либерализма»10. Проще говоря, на Западе создан муляж, симулякр свободы, действительная же свобода, вытесненная этим симулякром, просто исчезает.
Рассуждая о зле, мыслитель обнаруживает универсальный закон, так называемую теорему о проклятой стороне вещей, суть которой состоит в неразделимости добра и зла, невозможности осуществления одного без другого. Одно из ужасающих последствий непрерывного созидания позитивного Бодрийяр видит в том, что если негативное порождает всего лишь кризис и критику, то преувеличение позитивного порождает катастрофу в силу невозможности выделить кризис. Все, что извергает из себя проклятую сторону своей сути, подписывает себе смертный приговор. Энергия проклятой стороны вещей, ее сила принадлежат принципу зла. Принцип зла же представляет собой «принцип неравновесия и помутнения разума, принцип сложности и странности, принцип совращения, принцип несходимости, антагонизма и непреодолимости, он полностью лишен
морали. Это не есть принцип смерти, совсем наоборот, это жизненный принцип разрушения связей»11.
Истинным же принципом смерти Бодрийяр считает существование в искусственно упорядоченной среде, в которой принцип зла всячески игнорируется и вуалируется. Однако спасение в том, что на самом деле принцип зла невозможно уничтожить. Зло, как и проклятая сторона вещей, возрождается за счет собственного расходования.
Итак, благо и зло неразделимы. Если говорить о проблеме свободы, то эта неразделимость проявляется здесь следующим образом: всякое
освобождение приносит свободу нравов и умов, но оно же дает волю преступлениям и катастрофам. Освобождение права и наслаждения ведет к освобождению преступления. Таким образом, оно затрагивает в одинаковой степени и добро, и зло.
В этом же контексте проблемы отрицания проклятой стороны вещей возникает проблема Другого. Бодрийяр констатирует, что, в силу характера современного европейского общества, его представитель не имеет никакой возможности иметь дело с Другим, как и все это общество в целом. В представлениях современного европейца, Другой создан не для того, чтобы быть уничтоженным, отброшенным, совращенным (как это должно быть на самом деле), но для того, чтобы быть понятым, освобожденным, признанным, но тогда он уже не является полноценно Другим. Если конфликт, как явление негативное, отрицается, то Другой просто не может возникнуть, все рассматривается по сути как то же самое. Если же индивидуум (как и все общество в целом) не сталкивается с Другим, он вступает в конфликт с самим собой. Он как бы становится своим собственным антителом, в результате чего происходит разрушение его собственных защитных механизмов. Весь спектр отрицаемых отличий воскресает в виде саморазрушительного процесса. И в этом тоже кроется прозрачность зла.
Истинный Другой, по мнению Бодрийяра, всегда таит в себе нечто, отличное от себя самого, в то время как Тот же самый никогда не содержит ничего, кроме собственной сути. Это и есть так называемый субъект, который лишен возможности разделения и обречен на чистое повторение. Симулируемый же Другой имеет ряд различий, которые в действительности делают его тем же самым.
Явление отличия, по мнению Бодрийяра, имеет характер психодрамы, социодрамы, семиодрамы, мелодрамы, в которой мы лишь симулируем и драматизируем отсутствие Другого. Именно такое положение дел касательно Другого создает характер современного «политического» и его участников. Политическое существо становится безразличным к собственному мнению в силу своей интерактивности, доступности для всевозможных комбинаций, которая достигается очень дорогой ценой - а именно ценой потери социальных связей и отличий, чьего-либо отражения в
себе и приобретения полного безразличия к себе самому. Таков результат отрицания Другого.
В своих работах Бодрийяр раскрывает содержание двух понятий -различия и отличия. Различие содержит одновременно включение и исключение, признание и дискриминацию. Отличие же предполагает радикальную инаковость, невозможность привести явление к общему знаменателю с чем-либо. В течение последних столетий в рамках европейского общества все формы сильного отличия оказались внесены в список различий. Детство, безумие, смерть, варварские общины - всеобщее согласие интегрировало.
Исчезновение Другого, по утверждению Бодрийяра, ответственно за возникновение такого страшного современного явления, как расизм. Расизма не существует, по мнению Бодрийяра, пока другой остается Другим, чуждым. Он начинается, когда другой приобретает свойства различимого, то есть, иначе говоря, становится опасно близким. Расизм - это снятие эмоционального напряжения в психодраме различий, фантазм и навязчивая идея стать Другим. Психодрама вечного поглощения и отторжения Другого. Таким образом, расизм напрямую связан с симуляцией Другого. Но, как мы уже знаем, если нечто симуляруется - оно с неизбежностью исчезает.
Итак, принципу связи и примирения противостоит принцип разрыва связей и непримиримости. По убеждению Бодрийяра, из этих двух принципов торжествует всегда принцип непримиримости, так как по своей природе он постоянно обрекает на провал принцип примирения. Аналогичная ситуации имеет место во взаимодействии добра и зла. Добро заключается в диалектике добра и зла. Зло же состоит в отрицании этой диалектики, в радикальном разобщении добра и зла, и вследствие этого -в автономии принципа зла. Зло, таким образом, имеет преимущество перед добром, и принцип зла одерживает триумф. Подобная концепция особенно интересна в том отношении, что она полностью противоположна христианскому мировоззрению, всегда ставившему зло в зависимость от Добра, считая его производной от последнего, просто недостатком блага. Собственно, христианскую религию, Бодрийяр считает одним из факторов, внесших значительный вклад в формирование современной западной идеологии отрицания зла.
В контексте проблематики Другого раскрывается еще одна грань логик существования симулякров. Именно в рамках логики закона, представляющего собой универсальный принцип понимания, отлаженную и упорядоченную игру различий, нравственную, политическую и экономическую рациональность, и зарождается явление различия. Логика же правила базируется как раз на отличии и не исключает Другого. В этой логике предопределения Другого все идет извне: счастливые или
несчастливые события, болезни, сами мысли. Все команды исходят от нечеловеческой сущности, от богов, животных, духов, магии. Сам человек становится чуждыми самому себе, заключая внутри себя Другого.
Истинное знание, по мнению Бодрийяра - это знание того, что мы никогда не поймем в Другом того, что, существуя в этом Другом, вынуждает его перестать быть самим собой. Отличие, чужеродность, которую невозможно понять, - это секрет формы и своеобразия существования Другого. Секрет Другого заключается том, что мне никогда не представляется возможность быть самим собой, и я существую лишь благодаря отклонению того, что приходит извне. Итак, существование всегда обретает форму не иначе, как путем отклонения чего-либо иного. Мы не обладаем собственной волей, и Другой не есть то, с чем мы сталкиваемся по собственной воле. Он вторгается извне, становясь судьбой; это совращение чуждого и его выбор.
Специфика нашей культуры, с точки зрения Бодрийяра, состоит в стремлении сделать каждого полностью ответственным за собственную жизнь. Эта моральная ответственность, унаследованная от христианской традиции, заставляет индивидуума стремиться обеспечить всю совокупность условий своего существования. Это равносильно исключению Другого. Жизнь же человека, представляющая собой игру Другого, становится непостижимой для самой себя. Его воля, коль скоро она передается Другому, становится тайной для самой себя. Реальность его наслаждения и волеизъявление всегда порождает сомнение.
Имитацию человека и его отказ от своей сущности Бодрийяр называет аффектацией. Он утверждает, что современное европейское общество с его позитивностью, прозрачностью и стремлением к идентичности осуждает ее, Бодрийяр же видит в ней единственный верный путь для человека и для общества в целом. Таким образом, спасением от гибели мыслитель также считает симуляцию, только ту, результаты которой принципиально отличны от симулякра закона.
Подытоживая все вышеизложенное, можно сказать, что под злом Бодрийяр понимает нарушение какого-либо статичного порядка, которое возможно лишь благодаря прозрачности разрушаемой системы. Корни зла, пронизывающего все современное европейское общество, Бодрийяр видит в стремлении Запада к избавлению от проклятой стороны вещей, к абсолютной позитивности, прозрачности (то есть познаваемости в рамках закона с помощью разума) и гомогенности. Эта самая проклятая сторона вещей, предполагающая наличие и постоянное присутствие Другого, вуалируется, ретушируется с помощью симуляции (в форме конструирования событий, явлений, идей), что приводит в действие принцип зла. Данный принцип является абсолютным, и действует в любом случае, ничто не может ему помешать, и, либо общество признает его и действует, исходя из осознания неразрывной связи добра и зла, либо игнорирует и сталкивается с гипертрофированным злом - катастрофой.
Понятие зла в творчестве Бодрийяра неразрывно с понятиями симуляции и соблазна, так как, по мнению философа, соблазн - это сила, с одной стороны, позволяющая симулякрам возникнуть и, с другой, их же и разрушающая посредством зла. Соблазн - это гарант реализации принципа
зла, поскольку Соблазн состоит в отказе от собственной сущности и непреодолимом стремлении лишить сущности что-либо и кого-либо. Он предполагает постоянное изменение, постоянные переходы из одного состояния в другое. Другой же - это своеобразный агент Соблазна и принципа зла, который, не имея сущности сам и абсолютно для меня непостижимый, делает меня непостижимым для самого себя, таким образом, совращая. Общение же с Другим, если взаимодействие с ним можно назвать этим словом, происходит только посредством симулякров. Так взаимодействуют «политическое», понимаемое как элемент «социального» и массы, мужчина и женщина, Восток и Запад.
Под термином «социальное» Бодрийяр понимает смыслопроизводящую инстанцию, своеобразный остаток логоцентристской картины мира. Массы же - неопределяемое нечто, разрушающие создаваемые «социальным» смыслы в соответствии с принципом зла, то есть, не задаваясь соответствующей целью, но вследствие судьбы самого социального. В рамках своей политической теории Бодрийяр, по сути, критикует само понятие масс, демонстрируя, что его невозможно определить: нельзя ни узнать количество и особенности индивидов, составляющих массы, ни качественные характеристики масс как единичного объекта. Неопределимость характера объекта и хаотичность действий мыслитель считает неотъемлемой характеристикой зла. Исходя из его неизбежности, Бодрийяр в работе «В тени молчаливого большинства, или конец социального» доказывает невозможность и тщетность осуществления осмысленных внешних политических коммуникаций и оправдывает непристойность и абсурдность последних как единственную действенную стратегию.
Так называемый «Восток» внешне копирует особенности западной культуры. Это выражается преимущественно в использовании западных технологий и некоторых терминов европейской политической идеологии и философии логоцентристского характера. Однако восточные культуры при этом сохраняют в неприкосновенности существенные национальные особенности, а европейские «ценности» наполняются совершенно иным реальным содержанием. То есть происходит процесс симуляции.
Говоря таким образом о «Востоке», Бодрийяр имеет в виду Китай и Японию, исламский же «Восток» действует совершенно иначе, и его проблему мыслитель рассматривает в ключе исследования терроризма. При рассмотрении данного феномена Бодрийяр занимает однозначную и категоричную позицию. Выступая как апологет исламской культуры и критик западной, в первую очередь Американской, он, по сути, считает террористические акты, совершаемые представителями данной культуры реакцией, причем естественной, единственно верной и эффективной, на глобализм и империализм, то есть, проще говоря, на навязывание своих правил. С другой стороны, он пишет, что врагом терроризма не является ни государство, ни что бы то ни было другое. Его проявления так же лишены смысла, как и деятельность масс. Бодрийяр рассматривает явление
терроризма предельно абстрактно и обобщенно, не заостряя внимания на описании и исследовании конкретных террористических актов. Он исследует терроризм с точки зрения системы европейского общества как неотъемлемую ее часть, ставя его в один ряд с техногенными и природными катастрофами.
Точка зрения Бодрийяра на данную проблему актуальна, поскольку современные неангажированные исследователи явления терроризма, действительно, испытывают затруднения с определением содержания понятия «терроризм». В итоге терроризм становится таким же неуловимым и трудноисследуемым феноменом, как и массы. Так, в ходе одного из круглых столов, посвященных проблеме терроризма, А. Гусейнов высказал следующую точку зрения на причину исламского терроризма: «Недавно в одном из интервью президента России, который, кстати заметить, первым среди политических деятелей зафиксировал международный терроризм как глобальную опасность, прозвучала мысль, что международный терроризм руководствуется идеей возрождения Халифата. Очень похоже на правду. Идея Халифата, всемирной миссии ислама бьется в душе каждого мусульманина. Хочу напомнить такой символический эпизод из новейшей истории»12.
Далее Г уссейнов уточняет, что идея возрождения Халифата сама по себе не несет прямой угрозы, но, по сути, он называет в качестве его причины логоцентристские воззрения. Эта точка зрения противоположна взглядам Бодрийяра. Если последний считает стратегию Запада в Азии противоположностью действиям террористов на Западе, то Гуссейнов утверждает, что они схожи как по форме, так и по содержанию. У обеих сторон есть универсальная идея, обосновывающая действия, и действия обеих сторон могут рассматриваться как противоречащие базовым гуанистическим ценностям, будучи полностью оправданными властными инстанциями как той, так и другой стороны. Можно возразить, что демократическую систему действия исламистов дестабилизируют больше, чем, например, действия США в Азии, однако, разве политика США по отношению к азиатским странам, в свою очередь, не дестабилизирует их социокультурные системы? На мой взгляд, концепция, рассматривающая противодействие Запада и терроризма как противоборство двух истин, двух мужских начал, а не мужского и женского, вполне имеет право на существование и имеет рационального зерна, в особенности если учитывать определенное сходство христианства и мусульманства.
Но еще более правдоподобной, на мой взгляд, выглядит другая точка зрения, связанная с прагматическим аспектом терроризма. Гуссейнов и Бодрийяр считают терроризм продуктом культуры, его тень как бы ложится на все общество и на каждого его представителя в отдельности. В сознании террористов, судя по логике их действий, каждый европеец несет
12Терроризм в современном мире. Опыт междисциплинарного анализа (Материалы «Круглого стола»)// Вопросы философии. 2005. № 6. С. 3-36.
ответственность за действия своих властей (и с точки зрения теории демократии это действительно так). Оба мыслителя не касаются аспекта проблемы, связанного с личными и групповыми интересами, в том числе и чисто прагматическими. Многие же исследователи сходятся во мнении, что террористическая деятельность направлена на получение определенными группами различных ресурсов, будь то власть или материальные блага. Б. Каргалицкий, например, в работе «Анатомия террора» утверждает: «Надо различать требования и политические цели террористов. Обычно требования
- только прикрытие. Заранее известно, что требования выполнять не будут. Организаторы и спонсоры акций прекрасно это понимают. Реальные цели террора либо не имеют к требованиям никакого отношения, либо даже противоположны им. Террор является формой борьбы за власть, причем
13
далеко не всегда на том поле, где происходят взрывы и убийства» . В качестве возможных заинтересованных в ресурсах групп называют государственную власть, организованные преступные группировки, спецслужбы, экономических агентов и т. д. Другие же, напротив, считают подобные мнения мифом, но опять же кому-то и зачем-то необходимым.
В своей политической философии Бодрийяр осуществляет тонкий философский анализ проблем современного европейского общества, проводит глубокий анализ базовых категорий и идей европейской культуры, убедительно демонстрируя несостоятельность многих из них и принципиальную невозможность проверки их реальностью. Однако, на мой взгляд, творчеству Бодрийяра не хватает практического аспекта, тогда, быть может, он имел бы возможность не быть столь категоричным в утверждении о нереализуемости абстракций концепции гражданского общества, ведь на Западе право действительно имеет определенную силу, в частности, жизнь и собственность людей определенным образом защищаются. Любое понятие многогранно и содержит в себе возможность противоречий, однако, если какие-то возможности, предполагаемые понятием, не реализуются, это еще не значит, что остальной его потенциал также не получил воплощения.
Также, на мой взгляд, практически полное отсутствие индивидуальнопсихологического аспекта делает философию Бодрийяра несколько однобокой. В контексте постмодернистского характера его воззрений это вполне понятно: он не хочет утверждать какой бы то ни было объективной реальности. Однако же он признает соблазн, основанный на принципе зла, состоящий в постоянной тенденции к изменению, фундаментальной категорией существования всего, в том числе и человека. Можно ли согласиться, что тяга человека и Мира к противоположному, то есть к чему-то единому и универсальному, менее сильна? Мне не до конца понятно, почему, что касается человека, первую его предрасположенность Бодрийяр рассматривает онтологически, а вторую - культурологически, то есть, по сути, просто меняет добро и зло местами, хотя претендует на выход за их пределы. Вообще, на мой взгляд, он подходит к идее равновесия порядка и
13Каргалицкий Б.Ю. Анатомия террора // Свободная мысль. 2005. №4.
беспорядка, устойчивости и изменчивости, декларируя необходимость для людей научиться жить как бы меняя маски, подобно фигуре актера А. Камю, системы ценностей, собственную идентичность, не цепляясь ни за что. Но чтобы такая смена была возможной, необходимы некие истины момента, иначе нечего будет менять. Однако о необходимости равновесия двух начал мыслитель нигде открыто не заявляет, слишком заманчива перспектива перевернуть устоявшуюся систему с ног на голову, эпатировать общественность. С другой стороны, Бодрийяр предлагает неплохую панацею для европейского общества, поскольку большинство его представителей мыслят и живут однобоко, как раз так, как и описывает философ.
Перспектива, предлагаемая Бодрийяром, заманчива тем, что создает условия для сведения к минимуму империалистских побуждений, с другой стороны, она же может быть интерпретирована как идеология вседозволенности. Подводя итог, можно сказать, что до конца не ясно, как действовать в соответствии с философскими взглядами Бодрийяра - они могут иметь очень разную интерпретацию.
Список литературы
1. Августин Аврелий. Лабиринты души // Августин Аврелий. Исповедь; Блез Паскаль. Письма к провинциалу. - Симферополь, 1998.
2. Бодрийяр Ж. Прозрачность Зла. - М., 2000.
3. Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. В 3-х т. - М., 1977. Т.3.
4. Камю А. Миф о сизифе; Бунтарь. - Мн., 2000.
5. Каргалицкий Б.Ю. Анатомия террора // Свободная мысль. 2005. №4.
6. Терроризм в современном мире. Опыт междисциплинарного анализа (Материалы «Круглого стола»)// Вопросы философии. 2005. № 6.
7. Шпенглер О. Закат Европы. М., 1993.
