CC BY
330
ТЕМА НОМЕРА: ФИЛОСОФИЯ СЕГОДНЯ
Е.В. Пилюгина
УДК 141, 304.2
Жан Бодрийяр. Онтология терроризма в формате постмодерна
В статье анализируется предпринятая Жаном Бод-рийяром концептуализация терроризма как производного глобализации и либерального симулятивного общества постмодерна. В ракурсе концепции симулякров Бодрийя-ра постмодернистский вариант терроризма вписывается в социальный формат постмодерна и в то же время, усиливая присущие постмодерну аномию и деструкцию, подрывает современную социальную систему изнутри. Анализируя предпосылки актуализации проблемы терроризма, Жан Бодрийяр выделяет среди таковых социальные признаки постмодерна: перенасыщенность информацией и общую социальную пресыщенность; транспарентность и трансгрессию, дезориентирующие человека и социум в отношении ценностей и норм.
Ключевые слова: Жан Бодрийяр, постмодерн, постмодернизм, терроризм, информационная война, симулякр.
Среди философов постмодернистского направления — концептуализаторов «состояния постмодерна» — имя Жана Бодрийяра довольно долго находилось несколько в тени других (Ж. Лиотара, М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Делеза). Слишком «левые» и радикальные даже для постмодернистов социально-политические взгляды, неизбежно отражавшиеся в социально-философских работах Бодрийяра, отпугивали и критикуемую французским философом толерантную европейскую общественность, и, тем более, скептически воспринимаемую им американскую научно-философскую среду, с удовольствием участвующую в радикальном метафизическом или культурологическом дискурсе в духе Жиля Делеза или Жака Деррида, но совершенно не готовую экстраполировать концептуальный постмодернистский радикализм на социальную жизнь. Для Бодрийяра же только «приземленные» с точки зрения метафизики социальные отношения и имели значение. Ведь (в контексте ницшеанского подхода) прежде, чем рассуждать о жизни, надо прочувствовать саму жизнь.
Сегодня, когда мир оказался «на острие» той ситуации, которую еще лет тридцать назад предрекал
© Пилюгина Е.В., 2016
Жан Бодрийяр, интерес к его философии растет. Активная публикация, переводы работ на другие языки, в том числе русский, популяризация его идей через обсуждения в сети Интернет — этом современном срезе социокультурной среды, — особенно в русскоязычном сегменте, свидетельствуют о том, что «кафедра» для его философии, наконец, готова. Человечество в очередной раз с удивлением для себя обнаружило, что проблемы, с которыми оно столкнулось сегодня, были спрогнозированы вчера. В роли «провидца» — Жан Бодрийяр, а в роли очередной «Трои», которой грозит «падение», выступает уже не только собственно Европа и даже не только западный мир, но все человечество, соблазненное и переформатированное ценностями Запада в процессе глобализации.
Разоблачения Бодрийяром казусов постмодернистской реальности сегодня выглядят как нельзя более актуальными. Вероятно, потому что высвеченные им проблемы современного мира теперь очевидны для большинства. Мы находим ежедневные подтверждения того, что философ определил симптомами «болезни нашего общества»: что «несчастье сегодня прекрасно продается» [3, а 127]; что «разоблачать распространяемые через СМИ образы опасно, ведь они скрывают, что за ними ничего нет» [6, р. 15]; что «левые» в политике сами непроизвольно работают на «правых» [6, р. 31]; а «все теракты являются в некотором роде преступлениями-симуляциями, если иметь в виду их заведомую вписанность в дешифровку и ритуальную оркестровку средствами массовой информации, заведомую известность их сценариев и возможных последствий» [6, р. 38]. Для Бодрийяра речь идет вовсе не о том, чтобы просто перечислить «болевые точки» современности. Философу важно прежде всего понять, почему и как цивилизованное, образованное, рациональное и прагматичное западное общество, реализовавшее во многом программу гуманитарных ценностей, постепенно впадает в аномию, распространяя смертельные социальные «вирусы» деструкций в границах глобализированного человечества.
Не ставя задачу рассмотреть весь срез социально-философской критики французского философа, в данной статье остановимся на наиболее актуальных проблемах нашего времени — активизации терроризма и информационных войнах — в призме постмодернистской философии Жана Бодрийяра.
Прежде всего, обратим внимание на сегодняшние реалии: количество террористических актов и их амплитуда увеличивается, достигая уже стран Европы, еще совсем недавно позиционировавшихся как «островки благополучия» в хаотичном мире; интенсивность и охват «холодного» провоен-ного противостояния и «горячих» конфликтов возрастает. И это на фоне непрерывно транслируемой через СМИ установки на активизацию борьбы с терроризмом и в контексте явного понимания человечеством и предпосылок, и пагубности геополитических и цивилизационных конфликтов, в которые вовлекается ныне мир. Сформулированный Б. Такман [5] и ак-
туальный перед Первой мировой войной «парадокс импликации»: «Войны никто не хотел. Война была неизбежна» — сегодня приобретает расширенный ракурс. На уровне обыденного мировосприятия превалирует ощущение, что чем более активно мир выступает против войн и терроризма, «за все хорошее и против всего плохого», тем больше террора и войн в мире.
Как представляется, именно Жан Бодрийяр впервые в Новейшей истории поставил вопрос об онтологии постмодернистского формата терроризма всерьез. Его же ответ можно было бы считать чрезмерно метафизическим, если бы он не предполагал вполне реальные социальные последствия: воюет сама нынешняя социальная система — против себя же, «пожирая» себя изнутри, самоуничтожаясь разрастающимися, как «раковые клетки», фрагментами социального «тела». То есть, по мысли Бодрийяра, проблемы сегодняшнего социума фундаментальные и системные, так как «отклонением в работе являются не сбои в системе; отклонением является сама ее работа» [3, с. 88].
Размышляя о предпосылках кризиса, Бодрийяр приходит к мысли, что в нынешнее состояние человечество вошло через принципиальное для эпохи постмодерна культивирование прав и свобод индивида, уникального и неординарного, то есть «остаточного, аномального и деструктивного» [6, с. 209]. Движение в этом направлении задал Запад, не только преуспев в этом, но и всемерно способствуя распространению западных ценностей на иные культуры. Но теперь, когда в самой Западной цивилизации «все освобождено» [5, с. 7], начинается, по закону маятника, движение вспять. Терроризм, массированные информационные войны, мифологизация мировоззрения — лишь некоторые признаки «болезни», которая охватила Западный мир и, в условиях глобализации, эпидемически распространяется на все мировое сообщество. Саму «болезнь» Бодрйяр окрестил «симуляцией реальности». А ее причины увидел в конституирующих информационное общество постмодерна явлениях «транспарентности» (прозрачности мировосприятия для проникновения изначально чуждых взглядов), «трансгрессии» (преодолении всяческих границ), многообразии и разнообразии ценностей (философ называет это «экстазом ценностей» [4, с. 10]).
Если это так, то решения для нынешних социальных проблем в формате постмодерна нет, ведь они порождены самим постмодерном. В этом, собственно, и состоит, по Бодрийяру, «революция постмодерна»: восстание против системы изнутри системы, так как «система сама создала объективные условия для нанесения удара по себе» [6, с. 9]. В метафизическом плане, «революция постмодерна» — это «восстание» против реальности, «тотальное разрушение смысла», всякой каузальности, логики и порядка [6, с. 229].
Такое состояние общества и, прежде всего, западноевропейского общества, задававшего в Новое и Новейшее время ориентиры для развития человечества, Бодрийяр называет «имплозией» [6, р. 110—111]: социальная система замыкается в себе, перенасыщается, чрезмерно перегружается
(количественно и качественно). Далее возникает опасность взрыва системы изнутри. Как ни странно, это вовсе не обязательно означает, что социальный взрыв действительно произойдет. Система в состоянии имплозии, то есть в латентном процессе самоуничтожения, может находиться сколь угодно долго, если сможет производить «незаметную разрядку», периодически «спуская» переизбыток накопившейся потенциальной энергии, угрожающей ее взорвать [3, с. 95]. Например, в форме «внезапного» расконсервирования застаревших исторических «ран» или в «фурункулах» террористических образований. Но это не стабилизирует саму систему; напротив, чем больше кризис «откладывается», тем масштабнее он будет, когда разразится: катастрофа неминуема [3, с. 24]. Другими словами, ближайшее будущее человечества представляется Бодрийяром в формате неутешительной альтернативы: либо «ужасный конец», либо «ужас без конца», а скорее всего, и то, и другое. Идеолог теории симулякров говорит об этом так: «обратным отсчетом» (для Запада и эпохи постмодерна в целом) «предполагается процесс, который исчерпывает себя, однако... становится бесконечным. Будучи парадоксальным, он допускает альтернативные описания: можно сказать, что он никогда не достигнет конца, а можно — что конец остался у него позади» [3, с. 59].
Перенасыщается современное общество, маркировавшее себя «информационным», всем, но, прежде всего, именно информацией: высказываниями, понятиями, идеями — в сфере виртуальной реальности. В результате динамичного развития информационных технологий и масс-медиа, социальным ажиотажем, связанным с перспективами информатизации, сложилась парадоксальная ситуация переизбытка информации («инфляции информации» [6, р. 120]) по отношению как к реальности, так и к знаниям («смыслам» в формулировке Бодрийяра). «Избыточная» по отношению к реальности информация предстает в виде симулякров — «моделей реального без оригинала и реальности» [6, р. 10]. В этом случае информация утрачивает собственный смысл, продолжая воспроизводить себя в знаках-образах, в том числе вербальных. Происходит «короткое замыкание реальности на знаки» [6, с. 48]: высказывания обосновываются высказываниями, и какого-либо отношения к собственно действительности теперь не имеют; даже не апеллируют. Так называемая «реальность» теперь не «фактическая» (как в Новое время с его детерминизмом и приоритетом естествознания), а событийная, предстающая в виде «рассказов» (нарративов, дискурсов) о событиях, заменивших факты. Бодрийяр прямо говорит: «Мы находимся в логике симуляции, которая не имеет ничего общего с логикой фактов и первопричинности» [6, р. 31]. Так перенасыщение информацией, создаваемой человечеством ради выражения смыслов и обеспечения тесно -го и широкого социального взаимодействия, привело к «дефляции смысла» и теперь «разлагает смысл, разлагает социальное, превращая их в некую туманность» [6, р. 122].
Какое это имеет отношение к нынешнему росту терроризма? Жан Бодрийяр отвечает так: «Пока еще целый, но уже переполненный мир, сохраняющий форму, но готовый лопнуть по швам, начинает производить фрактальные, расчлененные объекты, фрактальные формы, зоны разломов, обусловленные перенасыщением» [6, р. 137]. Учитывая, что мир перенасыщен не связанными с действительностью симулятивными образами (не случавшимися событиями-симулякрами, «разогреваемыми» то и дело конфликта-ми-симулякрами [6, р. 59], рекламируемыми товарами-симулякрами и даже людьми-симулякрами, например, президентами — «манекенами власти» [6, р. 42]), то есть знаками и символами, не нуждающимися в каком-либо логическом обосновании, а только в вере, «зоны разломов» тоже симулированы. Это «зоны страха и отчуждения», стимулирующие социальный организм в виде адреналиновых «впрыскиваний»; такой, в некотором роде, допинг для симулятивного общества, чтобы оно продолжало чувствовать хоть какую-то связь с реальностью. Потому что «терроризм — это всегда терроризм реального» [6, р. 75]. Но зафиксированный Бодрийяром парадокс мира постмодерна в том, что нынешний формат терроризма является симулятив-ным «ветвлением», «раковой опухолью» глобальной виртуальной социальной системы-ризомы, хаотично разрастающейся во все стороны (колоритный и емкий образ которой введен еще одним французским философом-постмодернистом, Жилем Делезом [8]). Сегодня «терроризм, как вирус, везде», — констатирует Бодрийяр [7, с. 10]. Терроризм — это «современный соратник» «торжествующей глобализации, борющейся против себя». Сегодняшний терроризм вовсе не противостоит системе (власти, государству, обществу), но является соучастником конструирования и поддержания нигилистического и деструктивного формата постмодерна, «внося свой вклад в насаждение и продвижение нигилизма и деструкции» [3, с. 117].
Согласно Бодрийяру, истребить постмодернистский терроризм в рамках постмодернистского же мира в принципе невозможно, так как вирулентна и «террористична» сама социальная система постмодерна. А «террор — не столько страх насилия и несчастий, сколько ужас неуверенности и устрашения» [4, с. 63], планомерно культивируемый в обществе.
Это, кстати, объясняет показную жестокость современных нам террористических организаций, когда зрелищно и «на публику» производятся казни назначенных «врагами», тут же берется ответственность за совершенные и даже несовершенные преступления. Постмодернистские террористические проекты — вовсе не идеологические или религиозные инструменты преобразования системы (в том числе, государственной или международной), что очень хорошо понимал Бодрийяр. Они вообще не с социальной системой (постмодерна) ведут борьбу, им привольно и комфортно именно в этой системе мироустройства. Это деструктивные социальные порождения аномичного общества, их задача (с которой они успешно справляются) — рассеивать и пестовать девиацию, то есть работать
на поддержание этого общества. Аномичное общество постмодерна топологически описывается принципиально не ориентируемой системой, известной как «петля Мебиуса» (излюбленный образ Бодрийяра). «Левые» и «правые», борцы с террором и создатели террора связаны тоже в «топонимике ленты Мебиуса». Это главная мысль философа: в виртуальной реальности нет определенных ценностных ориентаций, поэтому возможно все; а то, о чем рассказывается, и то, что случается, может быть совершенно никак не связано друг с другом.
Таким образом, сама постмодернистская реальность, бесценностная (или, что то же самое, полиценностная) и безобразная (без четких принципов и категорий, например, добра и зла), с культом транспарентности и трансгрессии производит деструктивные явления, в том числе терроризм. Этот новый, постмодернистский, формат терроризма совершенно не похож по целям и методам на политический терроризм XIX или начала XX веков, противостоящий, как правило, государственной власти. Сегодня же для терроризма, как неустанно подчеркивает Бодрийяр, государство вовсе не является врагом [4, с. 115]. Впрочем, это не мешает терроризму участвовать в разрушении самих государств. В ризоморфном постмодернистском обществе терроризм становится одновременно порождением и вызовом перенасыщенному симуляциями миру, своего рода «неврозом» больного общества. Потому что, если развитие уже не идет вглубь, изменения происходят, словами Бодрийяра, в виде «черенкования» и «клонирования», в форме «наростов» [6, р. 146]. А мир все больше напоминает фрактал — самоподобное множество, в целом и деталях бесконечно самопроизводящее себя же [3, с. 22].
Как представляется, нынешняя концепция и практика распространения «западных ценностей», прежде всего либеральной демократии как главной мифологемы Запада, выглядит как раз такой технологией «фрактального» социального конструирования. Самый яркий на сегодня пример «ракового» разрастания постмодернистской реальности — запрещенное в России псевдогосударственное образование «ДАИШ»: постмодернистский ответ на постмодернистский же запрос мира; мутировавший «вирус», порожденный паралогикой развития вирулентного общества, страдающего «иммунным дефицитом» в виде четких социальных норм и стимулов. Недаром Бодрийяр сравнивает терроризм и СПИД [4, с. 100]. Как очень точно выразился философ, «в своей основе. терроризм не событие, а скорее, отсутствие события, принимающее форму вызова, направленного внутрь: взрывается политическая пустота (а не злоба той или иной группы людей), молчание истории (а не психологическое подавление индивидуумов), безразличие и безмолвие» [4, с. 113].
Именно Жан Бодрийяр первым не побоялся отметить этот феномен постмодерна: различия между актуальным мифологемным восприятием демократии и мифологемным же восприятием терроризма, волею исторического случая упакованного в «обертку» ислама, фактически, нет. Это прос-
то два «ответвления» одной и той же социальной реальности, и именно «на поверхности либерализации и расширения прав человека показывается некий спонтанный терроризм» [4, с. 44]. В подтверждение такой точки зрения французского философа можно привести нынешнюю парадоксальную популярность распространяемых террористическими организациями идей среди граждан законопослушной и толерантной Европы; и далеко не все эти граждане изначально имеют хоть какую-то реальную родственную или культурную связь с исламским миром.
Россия, к счастью, в этом плане традиционно «отстает» от Запада, но и у нас уже есть несколько нашумевших случаев искренней поддержки террористических взглядов либерально настроенными молодыми людьми, воспитанными в лучших традициях европейской толерантности и мульти-культурализма. Бодрийяр находит объяснение данному феномену в «хрупком метаболизме ценностей Запада, который желает свободы не как действия, но всего лишь как виртуально согласованного взаимодействия, не как драмы, но как глобальной мелодрамы либерализма» [4, с. 142]. Как «обратная сторона» «мелодрамы либерализма» и возникает террористический «ужастик» — два взаимосвязанных признака одной и той же виртуальной реальности «диснейлендовского» формата [6, р. 24].
Исходя из этого, получается, что шансы на противостояние террористической пропаганде по мере включенности в западные ценности убывают. И дело здесь вовсе не в том, что «демократичными способами» бороться с «раковой клеткой» терроризма невозможно: чрезмерно разросшуюся «клетку» можно только вырезать. Но если она пустила обширные «метастазы» в социальном «теле» человечества и если эта условная «клетка» затронула «мозг» (систему взглядов на мир), то при радикальном уничтожении злокачественного социального образования вполне возможна гибель всего организма, социальности как таковой, о чем и предупреждает Жан Бодрийяр.
В таком случае, как ни странно, надежда лишь на части мирового сообщества, которые сохранили определенный иммунитет к западным ценностям, культуре Европы, на протяжении почти половины тысячелетия синонимиру-емой с «цивилизованностью». При этом французский философ подчеркивает, что суть вовсе не в том, что европейские ценности плохи: что плохого в соблюдении прав человека, свободе самовыражения? Проблема возникает тогда, когда эти, уже реализованные, ценности превращаются в фетиш и потом в симулякр. Так, «чрезмерная реализация приносит в жертву саму реальность» [1, с. 57]. В результате, как колоритно выражается Бодрийяр, Запад из пространства прав и свобод человека постепенно превращается в «свалку прав и свобод» [4, с. 140] и реально бороться с терроризмом не может, потому что утеряно четкое ценностное восприятие зла как зла. «Мы больше не умеем произносить проклятия, ... а только речи о правах человека, об этой благоговейной, слабой и лицемерной ценности», — пессимистично заявлял о европейцах европеец Жан Бодрийяр еще в 1990 году [4, с. 127].
Безусловно, в унифицированном с помощью информационных техно -логий мире, после четырехсот лет цивилизационного доминирования Запада, субъекты незападной культуры, действительно способные отмежеваться от западных ценностей или их переформатировать, и сегодня не очевидны. Известно, что Бодрийяр скептически оценивал «размораживание» свободы в перестроечном СССР и Восточном блоке, полагая, что это «операция с двусмысленным результатом», которая вполне может свести «свободу» к «автомобилям, электробытовым приборам. и порнографическим фильмам» [4, с. 140]. Как «в либеральных странах, где всю свободу променяли на технические средства». [4, с. 141] Результат противостояния еще не полностью зараженного «вирусом» постмодернизма незападного мира с «инфицированным» Западом тоже не прогнозируем. Ведь идет борьба с реальностью и за реальность, в которой, скорее всего, победит тот, чья виртуальная «картинка» псевдореальности окажется ярче и динамичнее. Конфликты государств, этносов, религий здесь вторичны и, в общем, тоже симулированы.
В отношении перспектив выхода из кризиса французский философ настроен крайне пессимистично. Бороться с мифами невозможно, ведь они основаны на вере и априорны по отношению к действительности: «все должны верить этому — вот то сообщение, которое нас объединяет» [6, р. 138]. Тем более, когда новые мифы предстают в виде фрагментарных, связанных друг с другом не логически, а символически образов реальности — мифологем, или, словами Бодрийяра, «идейных фракталов». Тем более, когда такие мифологемы активным образом распространятся через масс-медиа, всеобщую информационную сеть, подтачивая исподволь социальные и культурные паттерны, открывая альтернативные «окна возможностей» понимания мира. Жан Бодрийяр констатирует, что человеческое сознание оказалось не готово к последовательной переработке всего массива информации, которое само же породило, и теперь выполняет почти исключительно инструментальную роль в информационном пространстве. Сегодняшние идеи, социальные концепции, культурные парадигмы выглядят уже никакой не стратегией (например, переустройства мира), а всего лишь тактикой, реакцией на раздражение «внешней среды», сиюминутным ответом на текущие вызовы. Ценности, культурные основания и социальные нормы стали «слишком прозрачными» и взаимозаменяемыми, и вследствие этого общество утратило иммунитет к «вирусам» деструктивных социальных явлений. Исчезла реальная и последовательная критика — демократии, ценностей и норм Запада, и вслед за ней исчезает, растворяется западная цивилизация, которая и зиждилась, во многом, на критике самой себя. «На выходе» получается, словами Бодрийяра, «дьявольский метаболизм системы, которая переваривает любую критику, любую иронию, любое несогласие, которая фрактализует абсолютно все, с чем сталкивается» [3, с. 75].
Перестроенные под мифологемное мировосприятие люди с фрагментарным («клиповым») мышлением игнорируют все то, что не вкладывается в их «картину мира»: психологический механизм отрицания в масштабах социума. Как колоритно и иронично высказывается Бодрийяр, «что нам до Чили или республики Биафра, беженцев, до терактов в Болонье или польского вопроса? Все, что происходит, аннулируется на телевизионном экране. Мы живем в эпоху событий, не имеющих последствий (и теорий без выводов)» [6, с. 234]. Подчеркну, что эти слова французский философ написал в 1981 году. Но, как свидетельствуют совсем недавние события, такое «местечковое», глубоко индивидуалистическое и разорванное мышление настолько укоренилось в Западном мире, что даже теракты в сердце самой Европы, во Франции и Брюсселе, так и не заставили критически оценить ситуацию, сведя всю «борьбу» с терроризмом к «флэшмобам» и «хэштегам».
Что касается информационных («холодных») войн, то, в русле концепции Бодрийяра, они мало чем отличаются от практики терроризма. Так, философ прямо указывает, например, на «государственный терроризм» США как разновидность терроризма [4, с. 115]. Можно говорить и о глобальном терроризме надгосударственных структур — транснациональных корпораций. Везде схожая тактика: некие структуры, легитимированные и облеченные властью в данный исторический момент, объявив другие структуры «врагом № 1», произведя то, что философ называл «dissuasion» [6, р. 93, 228] — «операция по обезображиванию» в СМИ, организуют их информационное подавление. В ответ разрастается популярность конкурентных структур, маркированных «террористическими» (то есть, стремящимися разрушить сложившийся глобальный порядок). Эту популярность подпитывают, в том числе, сами «разоблачители» «терроризма» — через масс-медиа, культивируя и пестуя образ «врага», стимулируя страх и панику в обществе. Стратегия информационных войн, как и терроризма, состоит вовсе в том, чтобы победить врага (окончательно истребить терроризм, как любой «вирус», невозможно), а в том, чтобы создать пространство неопределенности и хаоса, где так легко производить социальные манипуляции. Например, отвлекать от реальности, действительных социальных проблем.
Ризомообразно разрастающаяся постмодернистская информационная война и терроризм — это явления одного и того же порядка: террор ирреального по отношению к реальному — устойчивым социальным отношениям и самому бытию социальных субъектов. Это и проверка социальных субъектов на прочность, действительную, а не вымышленную «субъек-тность». Как прозорливо замечает из 1993 года Жан Бодрийяр, впервые описавший информационную войну формата постмодерна в серии статей о войне США в Ираке, «в отличие от предыдущих войн, которые имели определенные политические цели — завоевание или доминирование, тем, что поставлено на карту сейчас является сама война: ее статус, ее смысл, ее будущее» [2, с. 25]. Это «чистая война», как «идеальное преступление»,
война ради войны. Впрочем, как тонко замечает Бодрийяр, даже «чистые войны заканчиваются грязным нефтяным пятном» [2, с. 36], указывая на реальные интересы участников и организаторов постмодернистских информационных войн.
В виртуальном пространстве постмодерна масс-медиа и война не отделимы друг от друга: «Медиа промотируют войну, война промотирует медиа». «Так что же это: война или реклама? Чему верить?» — задает сакраментальный вопрос французский философ. И сам же отвечает: «Там нечему верить. Телевидение — истеричный симптом войны, которая не имеет никакой критической массы» [2, с. 37]. Бодрийяр прямо говорит, что информационная война идет постольку, поскольку «производство ложных целей» (целей-обманок) «стало значимой отраслью военной промышленности», а «информация — наиболее приоритетной отраслью индустрии как таковой» [2, 21—24].
Перерастут ли нынешние виртуальные информационные войны в реальное глобальное «горячее» противостояние, чего так опасается сегодня человечество? Как полагает Бодрийяр, риск реальной войны возможен только тогда, когда «молодые ядерные государства» решатся реально попробовать глобальную систему на прочность, то есть когда в виртуальное пространство информационной войны вмешаются реальные разрушители системы, а не симулированные СМИ «враги». Вопрос здесь лишь в том, остались ли еще в глобализованном мире не инфицированные постмодернизмом социальные субъекты.
Поскольку же война между ключевыми геополитическими «игроками» перемещается в информационную плоскость, постольку она как «горячее» глобальное противостояние становится нереальна. И в то же время, постольку она не может закончиться в принципе. Причина этого, как можно понять из размышлений Бодрийяра, не в наличии «ядерного паритета» между сверхдержавами. Выгодополучателями информационных войн в глобализированном мире вовсе не обязательно являются государства, даже влиятельные. Если смысл войны — в самой войне, то победители в ней все равно не предусмотрены, но зато предполагается ползучее и повсеместное распространение «горячих точек»; а слабеющий «оппонент» всегда получит нужную «подпитку», чтобы война продолжалась. «Парадокс импликации» теперь ориентирован в будущее: войны не будет (в смысле традиционной для модерна «мировой войны»); и — война будет перманентной и повсеместной.
Так ли был прав Жан Бодрийяр в своих прогнозах, покажет время. Тем не менее, мысли, замечания философа, высказанные четверть века назад, выглядят удивительно свежо и актуально. Можно, конечно, продолжать воспринимать его социальные «прогнозы» исключительно в парадигме отвлеченной метафизики или как философскую провокацию для реализованного и успокоенного западного общества [1, с. 41—43]. А можно взять на вооружение его методологию постижения и, затем, изменения
действительности: сделать саму мысль подобной «вирусу», исподволь меняя матрицу восприятия, переформатируя вирулентную систему постмодерна, «не бороться с ней, а играть и переигрывать» [3, с. 96—99]. Тогда социальная философия Бодрийяра представляется как вполне практичный и адекватный ответ на «вызов» постмодерна, состоящий в террористическом «заговоре» глобального виртуального мира в отношении реальной субъек-тности человека, общества, государства.
Литература
1. Бензер М. Метафизика в ловушке: философские аспекты вызова, брошенного Бодрийяром гиперсовременности. // ХОРА. 2009. № 2. С. 35—58.
2. Бодрийяр Ж. Дух терроризма. Войны в Заливе не было. М. : РИПОЛ классик, 2016. 224 с.
3. Бодрийяр Ж. Пароли. От фрагмента к фрагменту. Екатеринбург: У-Факто-рия, 2006. 129 с.
4. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М.: Добросвет, 2000. 258 с.
5. Такман Б. Августовские пушки. М.: Молодая гвардия, 1972. 496 с.
6. Baudrillard J. Simulacres et Simulation. P.: GalMe, 1981. 235 р.
7. Baudrillard J. The spirit of terrorism. London: Verso, 2002. 105 p.
8. Deleuze G., Guatari F. Introdaction: Rhizome / Mille Plateaux. Paris, Les Editions De Minuit, 1980. Р. 9—38.
