CC BY
13
6. Растягаев A.B. «Память жанра» жития в русской литературе конца XVIII-XIX вв. // Филологические науки. - 2006. - № 5. - С. 26-32.
7. Толстой Л.Н. Отец Сергий. Утро помещика. Повести. - М.: Правда, 1985. - С. 420-464.
8. Шмелев И.С. Пути небесные. - М.: Даръ, 2007. - 848 с.
9. Ветловская В.Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». - Л.: Наука, 1977. - 200 с.
10. Любомудров A.M. Опыт духовного романа // Шмелев И.С. Пути небесные. - М., Даръ, 2007. - С. 3-78.
11. Мелешко Е.Д. Христианская этика Л.Н. Толстого. - М.: Наука, 2006. - 309 с.
12. Тарасов А.Б. Что есть истина? Праведники Л. Толстого. - М.: Языки славянской культуры, 2001. - 176 с.
ПРОБЛЕМА ВЫБОРА, СВОБОДЫ И ЛИЧНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ В РОМАНЕ П. КРУСАНОВА «БОМ-БОМ»
© Пахомова С. С.*
Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена, г. Санкт-Петербург
Статья рассматривает особенности раскрытия авторских нравственных приоритетов через локализованные в первичном архаическом времени мифа духовные поиски главного героя романа «Бом-бом» Андрея Норушкина, осуществляющего выбор между родовым долгом и лич-ным желанием.
Проблема столкновения личного и общего, индивидуальности и коллектива - двух способов мировидения - составляет динамическую основу романа Павла Крусанова «Бом-бом» (2002). При этом доминирующим оказывается мифологический тип мышления, который проявляется в конструкциях с рассуждениями о смысле судьбы, роли человека в истории и т.д., занимающих отдельное место в идеологическом пласте романа. Одной из ведущих мифологем и одновременно одним из важных вопросов философии предстает в тексте романа понятие Судьбы, а также связанные с ним образы Пути и Цели, рассмотренные в контексте дихотомии Запад-Восток.
Мифологема Судьбы предстаёт как универсальное космическое нача-ло, стоящее над богами и отождествляемое с мировой необходимостью
* Аспирант кафедры Русской литературы.
или мировой справедливостью. «В идее судьбы открывается мировая тоска души, ее взыскание света, взлета, завершения и осуществления своего назначения ... лишь поздний, оторванный от корней обитатель больших городов со своим чутьем на факты и властью механизирующего мышления над исконным созерцанием становится к ней слеп, пока в один из провальных часов она не предстанет ему со страшной отчетливостью, стирающей в порошок всю каузальность мировой поверхности» [5, с. 274]. Судьба открывается главному герою Андрею Норушкину тем больше, чем ближе он оказывается к родовому имению Побудкино, где взамен рационального понимания приобретает корневое знание предков.
Деревня Сторожиха и родовое имение Побудкино могут быть рассмот-рены как отдельные «герои» текста. Это иной мир - мир первотворения, мифа, архаики. Именно в Сторожихе расположена башня, куда в свое время спускаются мужчины Норушкины. Сторожиха создана по законам мифологического мышления - это замкнутое пространство, отгороженное от остального мира, своеобразный микрокосм, вселенная, живущая по циклическим законам. Все современные главы романа и представляют собой в пространственном плане движение ме^ду Петербургом и миром Сторожихи, современностью и прошлым, своеволием и долгом. В этом смысле и Андрея Норушкина, и его предков, можно рассматривать как мифологических культурных героев, осваивающих неизвестное пространство или выходящих за границы родного пространства с целью туда вернуться. В свою очередь необходимость выполнения ритуала трансформируется в тексте в размышления современного человека о сущности, предназначении человека и о судьбе.
Мифологема Судьбы сопряжена с оппозицией «жизнь-смерть». В большинстве традиций смерть, как и рождение, - обязательный компонент представлений о судьбе. Судьба выступает как способ реализации божественного в человеческом, как земной (временный) аналог небесного (вечного, бессмертного). В древнеарабской мифологии судьба нередко трактуется как предопределённая каждому человеку смерть. У Крусанова - каждый из мужчин рода Норушкиных в момент, когда «вострубит ангел», тоже должен спуститься в Чертову башню, зная, что никогда не вернется оттуда. И только такая смерть оказывается приемлемой, попытка избежать предначертанного рано или поздно приводит к иной смерти - «от стыда и позора». Герой перестает испытывать страх перед невозвращением, на которое обречены все, уходящие звонить в колокол народного гнева только тогда, когда понимает, что этот спуск в башню - не смерть, не конечная точка бытия, а возможность слияния с родом, возвращение к корням. Род хранителей, живущих в циклическом мифологическом времени, рассматривает необходимость индивидуальной смерти для регенерации жизни, преодоления энтропии.
Тем не менее, обычно ме^ду героем и судьбой все-таки существует некая дистанция - этическое пространство, оставляющее возможность ото-
двинуть или приблизить роковое сцепление обстоятельств. Таким образом, в мифологеме Судьбы имплицируется потенциальный выбор: герой может покориться возвышающейся силе («фаталистическая» точка зрения на судьбу) либо бежать от неё, вступить с ней в единоборство и пасть под её ударами («активистская» точка зрения на судьбу). В мировоззренческой традиции всех народов и культур поступок, достойный именоваться Выбором, имеет нравственное значение решающего шага, а зачастую и подвига. Это касается жизненного пути, принципов самореализации. По мнению Николая Бердяева, само состояние выбора может дать человеку чувство угнетенности, нерешительности, даже несвободы. «Освобождение наступает, когда выбор сделан и когда я иду творческим путем» [1, с. 75]. Вне зависимости от личных качеств, те, кто изначально определен на служение, повинуются воле звучащего внутри них зова - выполняя родовой долг, продолжают род и исполняют предначертанное: «Недели полторы Андрей волынил, отговаривался пустяками, но внезапно его самого потянуло сюда, властно и неодолимо, как лосося на нерест» [3, с. 12].
Герой мучительно пытается избежать тягостной необходимости самостоятельно приходить к единственному решению: «А что случится, если я вообще звонить не стану?», надеется найти некий внутренний компромисс: в случае, если он не спустится звонить в колокол, все исторические перемены будут те же, только растянутся на несравнимо больший срок. Однако подобные попытки являются для Норушкиных лишь своеобразной отсрочкой, ибо герой мифа должен прежде всего выполнить свою функцию, и только тогда он получит освобождение.
В связи с этой темой Крусанов обращается к эстетике игры: Андрей хочет сыграть в игру с судьбой, в соответствии с определением игры, самореализоваться, выйдя «за рамки актуальных социальных ролей» [2, с. 293]. Герой оказывается в центре так называемой «алеаторической игры», основанной на случае, жребии, шансе. Структурно роман также организован в соответствии с этим принципом. Автор издает роман двойным тиражом: половина с вариантом финала «орел», вторая - «решка»: герой текста для определения дальнейшей судьбы бросает монетку - имперский рубль, в надежде на то, что, поступив не по зову, а по случаю, он сможет проявить своеволие: «по случаю - это будет поступок варвара-кузнечика, дудящего в свою дуду». Однако предлагая двойную концовку, писатель тем не менее придает двум вариантам - орлу и решке - абсолютно разную ценностную окраску, имплицитно утверждая единственно правильное поведение.
Вступая в игру с судьбой, Андрей хочет сохранить свободу действий, хочет думать, что управляет волей сам, боится, что его поступок окажется «думой матки». Залить башню цементом - значит заглушить в себе зов предков и Судьбы (об этом знает автохтон из Строжихи Фома, с угрюмой покорностью подчиняющийся воле барина). Это неизбежно связано с мо-
тивами внутренней глухоты и немоты: закупорив башню, герой одновременно утрачивает способность изрекать свое слово. Оставив по ту сторону жизни, в закупоренной башне предков, судьбы которых описаны в нечетных главах, герой романа сразу же ощущает себя «каким-то одиноким и неумело перенесенным слогом, бессмысленно и странно повисшим в конце абзаца на новой строке» [3, с. 266]. На одном полюсе у сделавшего выбор героя жена, плавная и томительно-медленная, «словно она несёт не цветы, а вёдра, полные счастья, и боится расплескать» [3, с. 266], на другом - надвигающаяся, «встав на дыбы и раскинув лапы», медведем «шла тоска, в горькой тени которой, теряя сок и корчась, жухли травы» [3, с. 264]. В другом варианте, наиболее соответствующем ценностным установкам автора, герой с задорной решимостью, противиться которой казалось «не то чтоб невозможно, но определённо малодушно и нелепо», спускается в башню и выполняет то, что должен, пробуждает народный гнев на земле и встречает предков. Так, расстановка приоритетов осуществляется Круса-новым не на уровне авторского прямоговорения, как и предполагает постмодернистская эстетика, в которую автор так или иначе включен, а на образно-стилистическом уровне.
Поэтому «Бом-бом» П. Крусанова может быть прочитан как текст о Долге и Ответственности. И если в более раннем романе «Укус ангела» (1999) автор исследовал эстетику Империи, абсолютно подчиняющей себе любого человека, то здесь мы видим иную сторону проблемы - как должен вести себя человек в этом государстве. Если учитывать, автохарактеристику Павла Крусанова, в одном из интервью [4, с. 60], что он жертвовал в «Укусе ангела» положительным героем, а в «Бом-бом» - остротой действия, то можно сделать вывод о том, каким должен быть тот самый «положительный герой» современной литературы, об утрате которого рассуждают критики и литературоведы.
Герой пытается ответить на классический философский вопрос о существовании некой надличной силы, управляющей поступками человека, однако в романе ответ на него напрямую обусловлен благом государства. В этом смысле роман Крусанова по своему ведущему методу можно было бы назвать «классицистическим», поскольку идеалом, точкой истины в нем является именно соответствие действий личности благу родины: «... жизнь рода - это и есть исчерпывающая в своей полноте человеческая жизнь, его цельнокупная судьба, а частные смерти - это увядшие листья, облетающие с древа после заморозка или в летнюю сушь» [3, с. 167].
Для автора человеку не нужно иметь иных доблестей, кроме способности непринужденно, как дышать, любить свою землю: «одной этой доблести оказалось довольно Никанору, чтобы продраться в запущенный лаз башни и сокрушить ордынское иго. Потому что, если без цинизма, эта доблесть и есть отвага жизни» [3, с. 169]. Крусанов, с одной стороны, мастер-
ски передает атмосферу искренней и совершенно лишенной рациональных корней любви к Родине, а с другой - неразрывность связи прошлого и настоящего, минувшего и нынешнего. Дом - Семья - Род - Родина - главные человеческие ценности, вне зависимости от того, в какой временной и культурный пласт они помещены. В любом случае, в романе они локализованы в первичном времени мифа, где архаический герой способен ощутить себя только как часть рода, но никогда как личность, и в этом заключается его главная ценность: хаотическое пространство превращается его усилиями в освоенный микрокосм большего или меньшего порядка, в Космос, где все упорядоченно и гармонично.
Автор в «Бом-боме» выстраивает ценностную цепочку, которая уже давно настолько прямо и открыто не была явлена в литературе (и тем более литературе постмодерна) последнего пятнадцатилетия. Тем самым происходит обращение современного литературного процесса к тем истокам, из которых он вышел. Как бы ни желал Постмодерн отречься от категорий классической литературы в наиболее высоком ее понимании, зачастую в нем гораздо больше строгих культурных ценностей, нежели, возможно, авангардистских тенденций.
Список литературы:
1. Бердяев H.A. Философия свободы. Смысл творчества. - М., 1986.
2. Жбанков М. Игра // Энциклопедия постмодернизма. - Мн., 2001.
3. Крусанов П. Бом-бом. - СПб., 2002.
4. Пригула В. Реаниматор Курехина // Exlibris НГ. - 30 марта 2006. - № 7 (365).
5. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Гештальт и действительность. - М., 1993. - Т. 1.
