CC BY
256
УДК 94(100)
ПРОБЛЕМА СВОБОДЫ И РАВЕНСТВА ВО ФРАНЦИИ В КОНЦЕ XVIII - НАЧ. XIX ВВ. В ТРУДАХ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ РОССИЙСКОЙ ШКОЛЫ "ВОЗРОЖДЕННОГО ЕСТЕСТВЕННОГО ПРАВА".
А.Н. Лентиков
Статья посвящена изучению взглядов представителей дореволюционной науки права на понимание свободы и равенства во Франции в конце XVIII - нач. XIX вв. Рассматривается вопрос взаимосвязи правопорядка и правосознания, на основании чего поднимается проблема ограничения государственной власти. Даётся характеристика закреплённых в Декларации прав человека и гражданина 1789 г принципов свободы и равенства как неотъемлемых атрибутов прав человека. Исследуются изменения во взаимоотношениях между личностью и обществом. Обосновывается предположение о необходимости должного уважения к правам и свободам личности, что в конечном итоге способствует преобразованию всего социального строя.
Ключевые слова: Старый порядок, Великая французская революция, российская школа "возрожденного естественного права", европейская традиция права, Декларация прав человека и гражданина 1789 г.; права личности.
Из поколения в поколение ученые разных стран и народов прилагали свои усилия для того, чтобы всесторонне изучить первую французскую революционную эпоху, выявить в ней всё то ценное и непреложное, что могло бы послужить фундаментом для развития человечества. В результате таких скрупулёзных поисков складывались научные коллективы, а иногда даже целые школы. Общеизвестно, что в дореволюционной России сложилась и длительное время существовала так называемая "русская историческая школа". Труды учёных данной научной школы имели успех как у себя на родине, так и за её пределами. Между тем, "русская историческая школа" имела своих достойных оппонентов, прежде всего, в лице теоретиков права и практикующих юристов. Выходя за рамки обычной научной полемики, такого рода критические дискурсы помогали исследователям углубить и концептуализировать свои взгляды на природу и сущность явлений, выработать весьма оригинальные подходы к решению общетеоретических проблем в области социально-гуманитарных наук. В этой связи в рамках исследования Французской революции выглядит вполне закономерным и оправданным наш интерес к трудам дореволюционных теоретиков права. В настоящей статье будут проанализированы взгляды следующей группы учёных: В.М. Гессена, Б.А. Кистяковского, П.И. Новгородцева, И.А. Покровского и Е.Н. Трубецкого.
Бесспорно, мы можем только согласиться с мнением П.И. Новгородцева о том, что «господство абсолютизма власти и полное бесправие права, полная беспомощность правовых идей» [9, с. 127] составляли наиболее характерные черты Старого порядка. Кроме того, Новгородцев отметил, что это явление проистекало не из-за «отсутствия законов, напротив, их было слишком много» [9, с. 127], а имело место несоответствие законов «правовому сознанию общества» [9, с. 127], в результате чего властные предписания времён Старого порядка «не пользовались уважением граждан» [9, с. 127]. Таким образом, «это была эпоха, когда всюду царствовал безграничный произвол, эпоха, когда сильны были только противозаконные начала» [9, с. 127-128].
Характеризуя институты власти Старого порядка, Новгородцев писал, что «власть стремилась тогда к полному абсолютизму, она стремилась все захватить в свои руки и всем управлять безгранично. Такое безграничное, ничем не сдерживаемое владычество власти можно назвать централизованным произволом» [9, с. 128]. Поэтому от новых институтов власти ждали создания новых форм защиты личности «от произвола и деспотизма, от стеснительной опеки, от старых неравенств. Правовое государство явилось разрешением этой задачи» [10, с. 281]. С учётом всей дальнейшей дискуссии в рамках настоящей статьи здесь следует особо выделить проницательное умозаключение Новгородцева о том, что «по своему содержанию это была задача отрицательная. Сбросить старые цепи еще не значит создать новую жизнь. Это не значит также предохранить личность от новых цепей, которые могут быть наложены на нее ходом событий» [10, с. 281].
Между тем, Новгородцев не остановился на простой констатации приведённых фактов. Развивая свою мысль глубже, автор "Кризиса современного правосознания" разъяснял, что «если бы надо было найти некоторую общую идею, одухотворяющую старое представление о правовом государстве, то такой идеей следует, конечно, признать понятие о естественной гармонии общественных отношений. Для оптимистически настроенной и радостно возбужденной мысли XVIII века все начала общественной жизни представляются находящимися в естественном и гармоническом соотношении, обеспечивающем их легкое осуществление в жизни. Равенство и свобода, общественное благо и личный интерес, справедливый закон и народная воля, требования права и подчиняющаяся им действительность, все это понятия близкие, родственные и настолько покрывающие друг друга, что в разумно устроенном государстве они связаны между собою неразрывной связью и неизбежно
предполагают одно другое» [10, с. 17].
Из этих рассуждений вытекает, что одна из наиболее могущественных просветительских теорий -теория Ш.-Л. Монтескьё - содержала в себе всё те же недостатки, что и другие работы представителей классической естественно-правовой школы. Тем не менее, по верному замечанию Е.Н. Трубецкого, «неприменимая в чистом виде теория разделения властей, исправленная позднейшей конституционной практикой, лежит в основе всех европейских культурных государств. Она составляет краеугольный камень политической свободы, с отнятием коего все здание рушится. Монтескьё впервые систематически развил это учение о разделении властей, заключавшееся в зародышевом состоянии уже в трактатах Локка. В этом состоит его главная, бессмертная заслуга, в этом заключается его пророческое значение по отношению к современной культурной Европе» [14, с. 223].
Вместе с тем, мы вполне разделяем точку зрения Новгородцева о том, что «завершителем той критической работы, которая была выполнена просветительной философией, следует признать Руссо. В своей критике общественных основ он идет далее Вольтера и Монтескье. Его произведения представляют горячий протест против всяких учреждений, против всей культуры» [11, с. 175]. По его справедливом замечанию, «ошибка Руссо состояла в том, что первобытное состояние он представлял себе в столь же прикрашенном свете, в сколь мрачном смотрел на культурное» [11, с. 176]. Однако отмеченная подмена понятий не помешала работам Ж.-Ж. Руссо снискать огромный успех во французском обществе. Как далее указывал Новгородцев в работе "Учения Нового времени XVI-XVIII вв." главный мотив произведений Руссо покоился на проповеди равенства и являлся «верным отражением стремлений эпохи» [11, с. 179]. Тем не менее, по словам Трубецкого, «тот положительный идеал, который он противопоставил старым порядкам, должен быть признан односторонним и несостоятельным. Противоречия учения Руссо наглядным образом отразились в самой революции, в деятелях Конвента, которые проводили на практике его начала. Во имя свободы они создали систему террора, а его массовыми казнями идея равенства выродилась у них в жестокий демократический деспотизм» [14, с. 230].
Разумеется, было бы слишком упрощённо объяснять стремление французского общества к свободе и равенству только лишь результатам работы просветителей, хотя нельзя ни в коем случае умалять значение такой теоретической подготовки. Ведь на французское общество в то время сильное культурное влияние оказывал заклятый противник и конкурент Франции - Англия. По замечанию Новгородцева, «благодаря сношениям с Англией идеи свободы и равенства развились и во Франции» [9, с. 134]. Можно вполне обоснованно утверждать, что знакомство с английскими порядками послужило «одним из первых толчков в стремлении к радикальным переменам всего строя французского общества» [9, с. 135]. По этой причине, как писал этот историк права, это была «эпоха, когда каждая новая политическая или философская доктрина обращалась как бы в разрывной снаряд, брошенный для разрушения Старого порядка. Вся Франция ждала новых перспектив, и вот под влиянием всех тогдашних доктрин и сложилось представление о близкой картине счастливого будущего. Эти мысли о близкой гармонии жизни укреплены были тремя вождями политической и общественной жизни - Вольтером, Руссо и Монтескье» [9, с. 139].
Вместе с тем, ссылая на работу М.М. Ковалевского "О происхождении современной демократии", Новгородцев пришёл к выводу, что «стремление к равенству составляет оригинальнейшую черту Французской революции. Другие стороны политической жизни, как личная свобода, свобода слова и печати, веротерпимость, и ранее, ещё в XVII в., объявлялись основами разумно устроенной гражданственности. Английские "Декларация" и "Билль о правах" 1648 и 1689 гг. представляют уже собою систематическое выражение начал гражданской свободы. Французское революционное движение, главным образом, направляется недовольством общественными различиями и страстью к равенству» [11, с. 179]. Ввиду этого, согласно Б.А. Кистяковскому, «Декларация прав человека и гражданина подействовала в XVIII столетии как политическое откровение» [5, с. 458], вызвав «всеобщий восторг и более всех других принципов XVIII столетия воодушевляла людей на борьбу за новый государственный строй и новый правовой порядок» [5, с. 458-459]. В результате, Новгородцев усматривал смысл Декларации прав человека и гражданина 1789 г. в охране живой человеческой личности [7, с. 535].
По вполне оправданному замечанию В.М. Гессена, «в абсолютном государстве индивид - объект власти; в государстве конституционном - субъект прав. Там он - подданный; здесь - гражданин; как гражданин, он является правовым субъектом, субъектом публичных обязанностей и прав» [2]. По этой причине, например, интересны разъяснения Гессена о том, что «сами термины "подданный", "подданство", означавшие в старом праве получастноправную зависимость бесправного индивида от всемогущей власти, исчезают из конституционного права современных государств. Во Франции термин "sujet" не встречается уже в монархической конституции 3/14 сент. 1791 г. Хартия 1814 г. снова возвращается к этому термину; конституция 1830 г. отказывается от него вновь» [2]. Ко всему прочему хотелось бы подчеркнуть, что суть и содержание идеи личности в истории права подробно раскрыты в методологической работе Новгородцева «Из лекций по общей теории права» [8, с. 106-108].
Естественно, «отношение между властью и гражданином - правовое отношение, отношение публичного права: правам власти соответствуют обязанности, её обязанностям - права гражданина» [3, с. 13]. Прежде всего, по мнению Гессена, это касается так называемых прав свободы, так как «правовое государство признает за индивидом определенную сферу свободы - сферу, за пределы которой вмешательство государственной власти не имеет и не может иметь места» [2]. Близкую точку зрения отстаивал Кистяковский, утверждая, что «личность, главным образом, выражается в ее проявлениях, ее функциях, ее деятельности. Совокупность этих необходимо присвоенных всякой личности проявлений, выражающих внутреннее содержание личности, и составляет неотъемлемое право личности. В Великую французскую революцию они были провозглашены в Декларации прав человека и гражданина. Эти права человека и гражданина составляют границу всякой правовой государственной власти, так как власть не может их нарушить» [6, с. 10].
Гессен полагал, что «в государствах старого режима некоторые из таких проявлений, признаваемые неотъемлемым атрибутом человеческой личности, являлись объектом наиболее энергичных административных воздействий; именно такие проявления берутся современными конституциями под свою защиту, объявляются неотъемлемым правом человека и гражданина. В этом - значение и смысл так называемой Декларации прав, составляющей интегральную часть огромного большинства конституций» [2]. Основной принцип, который она несет, заключается в воззрении на права лиц, не как на дар или милость государства, а как на «неотъемлемую принадлежность человеческой природы» [7, с. 535] и «необходимое самоограничение» [7, с. 535] государства. Похожую точку зрения отстаивал и И.А. Покровский, поднимая в своей работе "Основные проблемы гражданского права" вопрос «о взаимоотношении между личностью и государством с точки зрения пределов власти этого последнего» [12].
По мнению Гессена, «постоянное вторжение нетерпимого абсолютизма в область религиозных убеждений влечет за собой признание религиозной свободы; цензурный режим абсолютизма, систематическое противодействие, оказываемое им естественному стремлению людей к объединению, к совместной и организованной деятельности, влечет за собой признание свободы слова, права союзов и собраний и т.д., и т.д. Таким образом, возникает каталог политических свобод: свобода вероисповедания, печати, свобода личности, союзов и собраний, передвижения, свобода промыслов и занятий и т.д. Каждая такая "свобода" является частичным проявлением, особо гарантированным конституцией, одного и единого права - права общегражданской свободы» [2]. Наряду с этим Гессен акцентировал внимание на том факте, что «Французская декларация 1793 г. объявляет "равенство", наряду со свободой, безопасностью и собственностью, естественным, неприкосновенным и неотъемлемым правом человека и гражданина» [2].
Тем не менее, как верно заметил Кистяковский, «сравнительно скоро, однако, отношение к принципам Декларации прав человека и гражданина совершенно изменилось: восторг и воодушевление сменилось полной холодностью» [5, с. 459]. Пытаясь разобраться в такой резкой перемене общественных настроений по отношению к Декларации прав человека и гражданина 1789 г., Новгородцев обращал внимание на то, что «в XVIII веке не могло возникнуть столь тягостного для последующего времени вопроса о противоречии равенства и свободы, почему они считались неразрывными и находящимися в естественной гармонии. Устранение старого гнета само по себе было задачей столь огромной важности, что мысль как бы останавливалась перед величием этой задачи, удовлетворялась возможностью ее осуществления и не шла далее представлявшихся ей при этом пределов. Казалось, что, свергнув старые стеснения и провозгласив равенство всех как граждан, достигнут вместе с тем полного совершенства общественных форм и полного счастья отдельных лиц» [10, с. 254]. Вместе с тем, ознакомившись с трудами Ф. Олара, историк права соглашался с ним в том пункте, что «по существу Декларация прав 1789 года содержала в себе все демократические и социалистические принципы, которые в настоящее время могут быть выведены из идеи прав личности. Но справедливо также и то, что эти принципы совершенно не сознавались в то время. Достаточно вспомнить, что Национальное Собрание стояло за систему цензового избирательного права и против всеобщего голосования. Еще более отрицательно и враждебно относилось оно к попыткам вывести из Декларации прав социалистические требования. Таким образом, если мы попытаемся определить, каково было действительное значение провозглашенных в Декларации 1789 года прав, мы должны будем сказать, что эта Декларация практически нисколько не расширила того содержания свободы, которое связывалось с представлением о ней как о равенстве всех перед законом и достигалось отменой прежних несправедливостей и привилегий. Деятелям Национального Собрания, очевидно, казалось, что с этой отменой отпадут вообще всякие стеснения и неравенства и получит полную силу основное положение Декларации: "Люди рождаются свободными и равными в правах"» [10, с. 257].
Хотя эти начала и были провозглашены в Декларации прав человека и гражданина 1789 г. и закреплены в Конституциях, но уже в конце XVIII века, по замечанию Новгородцева, «понятию о равенстве как о равноправии было противопоставлено иное представление, вытекавшее из требования равенства материального. Наиболее яркое выражение это представление нашло себе в учении Бабёфа и
его последователей, составивших заговор для проведения своих мыслей в жизнь. Требуя безусловного материального равенства, бабувисты считали необходимым, чтобы у всех были равны не только имущественные условия, но и умственный уровень. С этой целью признавалось необходимым свести к наименьшей мере все потребности - как материальные, так и умственные - и, установив одинаковый для всех уровень жизни, устранить все, что его превышает» [10, с. 312]. Таким образом, Новгородцев пришёл к вполне закономерному выводу о том, что «трудно представить себе более полное проведение начала равенства; но здесь же становится ясным и совершенное противоречие такого одностороннего понимания этого начала с требованиями личности» [10, с. 313].
Интересную точку зрения высказывал по этому поводу Кистяковский, утверждая, что «ожидания и надежды, которые возлагались на провозглашение Декларации прав, не осуществились. Декларации прав уже давно были провозглашены, а государственно-правовая жизнь шла каким-то своим собственным путем; иногда даже казалось, что бесправие нисколько не уменьшилось, несмотря на провозглашение декларации прав. С другой стороны, принципы, заключающиеся в декларации прав, постепенно стали общими местами и само собой понятными истинами. Их идейное содержание, возбуждавшее раньше самые возвышенные душевные переживания, начало казаться с течением времени чрезвычайно простым, ясным и обыденным. Никто теперь не сомневается в том, что нормальное существование и развитие общества и государства невозможно без свободы личности, слагающейся из личной и домашней неприкосновенности, свободы передвижения, свободы профессий, без свободы совести и ее разветвлений - свободы слова и печати, свободы собраний и союзов; наконец, оно невозможно без политических прав граждан и без их предпосылки - учреждения народного представительства, ибо среди политических прав наиболее важное значение имеет избирательное право» [5, с. 459]. В результате чего, по мнению автора, «к принципам Декларации прав установился совершенно будничный, чисто утилитарный взгляд на провозглашенные декларацией свободы и права» [5, с. 459].
Однако было бы неправильно все неудачи претворения в жизнь провозглашённых Великой Французской революцией начал свободы и равенства списывать лишь на неспособность последовательно и неукоснительно осуществлять и придерживаться принципов свободы и равноправия, закреплённых в конституционных актах. Не подлежит никакому сомнению отмеченный Кистяковским факт, что «вся история западноевропейских конституционных государств заключается, как в попытках со стороны передовых элементов общества вполне осуществить принципы Декларации прав, так и в постоянной борьбе с ними со стороны враждебных им сил - представителей Старого режима, старавшихся совершенно упразднить их» [5, с. 461]. Более того, «тотчас после провозглашения Декларации прав во время Великой французской революции обнаружилось, что принципы ее невыгодны социально и экономически могущественным классам. Поэтому они всеми силами пытались бороться с этими принципами, чтобы по возможности ослабить их применение в жизни, а вместе с тем приспособить конституционное государство к своим интересам» [5, с. 461]. По этой причине мы можем вполне справедливо заметить, что далеко не все слои населения французского общества конца XVIII - начала XIX столетий стремились к полному и безоговорочному претворению в жизнь принципов свободы и равенства, не говоря уже о том, чтобы познать саму суть и содержание принципов, провозглашённых Декларацией прав человека и гражданина 1789 года.
Так, исследуя последствия свободы, не сочетавшейся с равенством и не признающего над собой общего закона в истории права Франции, Новгородцев обращал внимание на то, что «суверенная власть, вместо того, чтобы быть органом равного для всех права, являлась только символом всемогущества, увлекалась идеалами полицейского государства и поддерживала неравенства, которые облегчали ей господство в жизни. Классическую картину этого вырождения суверенитета представил Токвиль в своем изложении "Старого порядка"» [7, с. 521-522]. Провозглашение прав и свобод человека, по точному замечанию Покровского, «не обозначало еще в устах деятелей Великой революции признания того, что государственная власть принципиально в чем-либо ограничена. Напротив, с практическим индивидуализмом у них соединялась мысль об абсолютном верховенстве народа, о неограниченности народной воли по отношению к индивиду. Все декларации прав были направлены против органов власти, но не против самой власти, не против власти народа; все они имели своей целью гарантировать свободу политическую, а не свободу индивидуальную» [12]. Как результат, это означало замену абсолютизма монарха на абсолютизм народа, где «"общая воля" народа была снабжена всей непререкаемостью и непогрешимостью абсолютного разума, а признанное ею "общее благо" - само собою разумеющеюся, абсолютной этической ценностью» [12]. Поскольку, «раз став на ту точку зрения, что индивид не цель, а только средство в интересах целого, мы утрачиваем всякие принципиальные сдержки и можем докатиться до дна» [12].
По выше обозначенным причинам, не вызывает никаких удивлений, что, как отметил Кистяковский, первая французская конституция «полна противоречий» [5, с. 461]. Так как, «с одной стороны, ей предшествует в качестве введения декларация прав, а с другой, в противоположность принципам декларации, ею устанавливается ценз, непрямые выборы и деление граждан на участвующих
в законодательстве путем избрания представителей и не участвующих» [5, с. 461-462]. Как утверждал Кистяковский, только «при помощи социально-философского и юридического анализа теперь все больше проникают в самое существо декларации и во внутренний смысл устанавливаемых ею принципов» [5, с. 462]. Ведь, как далее пояснил историк права, «проникновение во внутренний смысл этих принципов приводит к убеждению в том, что наряду с гражданскими и политическими правами должны быть поставлены права социальные, наряду со свободой от вмешательства государства в известную сферу личной и общественной жизни, и с правом на участие в организации и направлении государственной деятельности должно быть поставлено право каждого гражданина требовать от государства обеспечения ему нормальных условий экономического и духовного существования» [5, с. 462-463].
Таким образом, по мнению Новгородцева, во времена Великой французской революции «свобода и равенство были сведены к понятию политической свободы, которая была определена как равенство всех перед законом» [10, с.311]. И далее, «свобода, как и равенство, понималась тут в смысле формально-юридическом и отрицательном; закон предоставлял всем равенство в проявлении свободы, уравнивая их в признании этой свободы и уничтожая все ограничения, противоречащие равенству прав» [10, с.311-312]. Кроме того, Новгородцев полагал, что «задача и сущность права состоят действительно в охране личной свободы, но для достижения этой цели необходима и забота о материальных условиях ее осуществления: углубленное и расширенное понятие свободы подкрепляет в данном случае те требования, которые вытекают из углубленного и расширенного понимания принципа равенства» [10, с.319]. Вместе с тем, «политическая мысль XIX столетия не только оспаривала и защищала принципы революции: она также развивала и продолжала их» [10, с.281], ведь «новое понимание равенства и свободы не могло быть соглашено с тем прежним определением личности, которое столь исключительно и односторонне связывало ее с обществом и отрицало ее самобытное существо. Необходимо было выйти из рамок старой схемы и возвыситься к воззрению более широкому» [10, с.282]. Действительно, хрестоматийный для XVIII века взгляд на личность как «на родовую сущность» [10, с.259-260] не выдерживал никакой критики в эру промышленного капитализма. Гессен писал по этому поводу, что «несостоятельность индивидуалистической доктрины либерализма самым убедительным образом доказана была печальным опытом действительной жизни» [1, с.9].
В этой связи, выглядят вполне логичными предположение Новгородцева о том, что «суживая понятие личности, эта система воззрений не могла возвыситься и к тому более широкому понятию общества, которое раскрывается лишь позднее, в XIX веке. Общество рассматривалось в ней как совокупность равных единиц, как сочетание однородных атомов, находящих в своем единении только то, что присуще каждому из них в отдельности и что в общественной среде повторяется не качественно-повышенным, а лишь количественно-умноженным. Признание за этой средой самостоятельной нравственной ценности могло явиться только в связи с более широким представлением о личности. Но именно механическое воззрение, согласно которому общество столь легко и просто составляется из своих элементов путем их количественного повторения, давало возможность строить красивые схемы о согласии целого с частями». [10, с. 261].
В то же самое время, как писал в "Вехах" Кистяковский, «главное и самое существенное содержание права составляет свобода. Правда, это свобода внешняя, относительная, обусловленная общественной средой. Но внутренняя, более безотносительная, духовная свобода возможна только при существовании свободы внешней, и последняя есть самая лучшая школа для первой» [4, с. 98]. И если, как и у Трубецкого, свобода составляет «содержание права» [14, с. 290], то отсюда, по мысли автора работы "Лекции по энциклопедии права" формулировалось требование, согласно которому «отдельному лицу должен быть предоставлен максимум внешней свободы, совместимой с благом общества, как целого» [14, с. 323]. Сверх того, как считал Гессен, «целью социальной жизни не может быть что-либо иное, кроме блага личности, как таковой» [1, с.10]. Вследствие чего, по мнению Покровского, «признание самоценности своей личности повелительно диктует и уважение к другим, а начало уважения к чужой личности и признание ее прав приводит к сознанию самой широкой социальной солидарности» [12].
Гессен подчёркивал тот факт, что «свободу, в отличие от индивидуалистических доктрин, мы понимаем не отрицательно, как независимость индивида от государства, а положительно, как возможность полного удовлетворения индивидом своих потребностей, полного развития им своих способностей и сил» [1, с. 10]. Так Кистяковский замечал, что «до сих пор многие думали, что один только правовой или конституционный строй нуждается в провозглашении Декларации прав в качестве основы государственного бытия; а так как по своей социальной структуре современное конституционное государство буржуазно, то и Декларацию прав поспешили объявить Евангелием буржуазии. Только теперь начинают постепенно признавать безотносительное значение принципов Декларации прав. Вместе с тем теперь все сильнее убеждаются, что тот государственный строй, в котором должна быть осуществлена социальная справедливость, ещё более, чем строй конституционный, нуждается в последовательном и полном проведении в жизнь этих принципов. Полное проведение их в жизнь тождественно с установлением свободного государственного строя и с осуществлением социально справедливых отношений» [5, с. 463].
В этой связи неудивительно, что в итоге Кистяковский пришёл к выводу, что «не подлежит сомнению, что чисто утилитарный взгляд на права человека и гражданина в кругах, заинтересованных социальными реформами, должен смениться более серьезным и вдумчивым отношением к ним. Более углубленно-вдумчивое отношение к права человека и гражданина должно привести к признанию, что требование осуществления прав человека и гражданина вытекает из самой природы взаимоотношений между государством и личностью и является непременным условием всякого политического, правового и социального прогресса» [5, с. 463]. Иначе, согласно Покровскому, от такой «биологической "евгеники" - небольшой переход до юридической "ставки на сильных", до признания беспрепятственной эксплуатации со стороны всякого охочего и "сильного" человека индивидуальной слабости или странности [12]. Эту же мысль отстаивал и Новгородцев, разъясняя, что «равенство, как и свобода, вытекает из понятия личности. Оба эти начала одинаково предполагаются представлением о личности, как абсолютной ценности, имеющей безусловное нравственное значение. Во имя этого безусловного значения мы требуем для человека свободы, и так как в каждом человеке мы должны признать эту высшую нравственную сущность, мы требуем в отношении ко всем людям равенства» [10, с. 310].
Затрагивая деликатную тему равенства, Новгородцев приходит к заключению, что «идеал равенства, подобно идеалу свободы, также не проводится последовательно и до конца в современном государстве: равенство в правовом государстве есть только понятие юридическое и формальное» [9, с. 227]. Далее он обратил внимание на то, что «политический характер французской революции и последовавшее за ней политическое развитие много способствовали тому, что равенство было понято тогда в смысле юридическом: под равенством в то время во Франции понимали урегулирование налогов, уничтожение податных и судебных привилегий, уравнение всех перед законом, установление гражданского равноправия. Многое их этого только формально вошло в жизнь современного государства, но на деле полное осуществление и этого идеала - дело будущего» [9, с. 227]. Вследствие чего, Кистяковский вполне справедливо замечал, что «эти права, как и вообще всякая свобода, осуществляются путем долгой, упорной и систематической борьбы. Никакой революционный порыв не может принести с собой действительной свободы. Он ведет только к перемещению власти, а новые общественные элементы, получив в свои руки власть, часто не умеют обращаться с нею и, стремясь во что бы то ни стало удержать ее, прибегают к произвольным средствам и к более грубому нарушению свободы, чем прежние обладатели власти» [6, с. 227].
Если для Трубецкого свобода - это «умозрительный идеал разума, та идея, которая лежит на основе развития права» [14, с. 335], то по мнению Кистяковского «для действительного осуществления свободы мало провозгласить основные ее принципы, что только и может быть сделано во время революции, нужно выработать еще детальные формы для ее фактического существования» [6, с. 227]. Развивая эту мысль, Гессен полагал, что «Декларация прав - монолог законодателя, риторическое упражнение на либеральную тему, если за каждым из её императивных велений не стоит во всеоружии независимый суд» [3, с. 5]. И далее - «не может господствовать право, если нормы его не находят опоры и охраны в независимом и свободном суде. В великой лаборатории суда отношения силы превращаются в правовые отношения, система подчинения и господства в систему обязанностей и прав. В повседневной работе суда абстрактные категории права становятся живой и действенной силой, - пропитывающим началом, предохраняющим от распада и гниения социальную ткань» [3, с. 15]. Поскольку именно суд, вооруженный принципами декларации, способен защитить и расширить понимание свободы и равенства.
Как и римское право, так и французские образцы только дают для этого необходимые элементы, и, как замечал Покровский, «сложить их так или иначе в ту или другую сторону, - это уже дело человеческого развития, т. е. человеческих идеалов и человеческих сил» [13, с. 30]. Воистину вечным и непоколебимым выглядит представление этого ученого о том, что «развивающаяся и приходящая к сознанию самой себя человеческая личность, напротив, чем далее, тем более будет не в состоянии мириться с какой бы то ни было непрочностью, прекарностью своего юридического положения. Не милости, а права требует она. Не "объектом государственного призрения" желает она быть, а самостоятельным субъектом целеполагания. А с этой точки зрения никакой правопорядок не может обойтись без признания человека как такового юридической личностью, субъектом прав и без предоставления ему прав в субъективном смысле как необходимого средства для осуществления индивидуальной самодеятельности и самоутверждения» [12]. Продолжая свою мысль, Покровский, сославшись на работу Г. Радбруха, утверждал, что «в борьбе за субъективное право ... человек борется за свою моральную личность» [12].
Как мы видим, в трудах представителей российской школы «возрожденного естественного права» можно выявить вполне определенные оценочные суждения об эпохе Старого порядка. В целом то время характеризуется ими безграничным произволом, всеохватывающим неравенством и попранием прав человека. Такое бесправное положение человека в государстве эпохи Старого порядка способствовало вырождению внутренне-присущих качеств права, что способствовало перерождению права в санкционированное властью насилие. Положительное право Старого порядка теряло в глазах населения
свой моральный авторитет и общеобязательность. Вследствие чего на повестку дня встал вопрос о разрешении указанных выше проблем посредством создания новых форм власти и правопорядка. При этом такая постановка вопроса не могла быть выведена сугубо из отвлечённых теоретических рассуждений, для которых было характерно представление о возможности создания гармоничных схем устройства общественных отношений в раз и навсегда организованном, разумно устроенном государстве.
Воздавая должное М.М. Ковалевскому и П.И. Новгородцеву, мы хотим заметить, что в ходе революции расширялось само представление о равенстве и свободе, в результате чего мыслимая картина мира претерпевала изменения и трансформации. Таким образом, ими было доказано, что понимание свободы и равенства активно коррелируется с культурным контекстом. Более того, расширение самого содержания равенства в революционную эпоху выступает своего рода ключом к пониманию, как идейных истоков Великой французской революции, так и тех запросов и требований, которые могут быть сформированы обществом в условиях становления буржуазной цивилизации.
Так, по справедливому замечанию Новгородцева, в ходе революции «понятию о равенстве как о равноправии было противопоставлено иное представление, вытекавшее из требования равенства материального» [10, с. 312] и «умственного» [10, с. 312], что, безусловно, противоречило и противоречит пониманию достоинства личности, низводя организацию общества до уровня примитивных форм коллективного сосуществования. Вместе с тем, отталкиваясь от идеи А. де Токвиля о вырождении суверенитета в революционный период, данная группа учёных вполне обоснованно развила предположение о перерождении ничем не ограниченной и не связанной свободы во всемогущество государственной власти. Вследствие чего, мы вполне солидарны с мнением Покровского о том, «раз став на ту точку зрения, что индивид не цель, а только средство в интересах целого, мы утрачиваем всякие принципиальные сдержки и можем докатиться до дна» [12].
Учитывая вышеизложенное, нам остаётся только согласиться с точкой зрения Новгородцева о том, что смысл Декларации прав человека и гражданина 1789 г. заключается в охране живой человеческой личности [7, с. 535]. Ведь, провозглашённые в Декларации права и свободы человека, по точному замечанию Б.А. Кистяковского [6, с. 10], составляют границу всякой правовой государственной власти, а неукоснительное и полное провидение принципов Декларации способствует трансформации и преобразованию всей политико-правовой культуры общества. Тем не менее, реальное содержание и сила этих принципов не сознавалось французским обществом того времени.
Новая постановка положения личности в государстве требовала создания действительных форм и средств правовой защиты. Однако вся интеллектуально-практическая работа в эпоху революции была направлена исключительно на устранение ограничений свободы и на отмену старых форм неравенства. Иными словами, интеллектуальная мысль данной эпохи оставляла вне поля зрения вопрос ограничения государственной власти, зацикливаясь исключительно на вопросах её организации. Между тем, бесправие и насилие стали нормами жизни в период революции. Ведь, как справедливо заключал Гессен, «Декларация прав - монолог законодателя, риторическое упражнение на либеральную тему, если за каждым из её императивных велений не стоит во всеоружии независимый суд» [3, с. 5].
К этому стоит добавить, что с течением времени претерпело изменение идейное отношение к революционным принципам. К примеру, Кистяковский писал, что «к принципам Декларации прав установился совершенно будничный, чисто утилитарный взгляд на провозглашенные Декларацией свободы и права» [5, с. 459], что ни в коем случае нельзя списывать исключительно на неспособность последовательно и неукоснительно претворять в жизнь провозглашённые принципы, так как здесь необходимо учитывать возможное и вполне закономерное противоборство социально-экономических интересов в обществе.
Нам необходимо правильно и беспристрастно оценивать в динамике весь потенциал заложенных Декларацией принципов, которые, по мнению Новгородцева, сводились в эпоху Великой Французской революции исключительно к равенству всех перед законом [10, с. 311]. Одновременно с этим, исследуя в динамике принцип равенства, Новгородцев пришёл к заключению, что «идеал равенства, подобно идеалу свободы, также не проводится последовательно и до конца в современном государстве: равенство в правовом государстве есть только понятие юридическое и формальное» [9, с. 227]. Таким образом, вместе с изменением представлений о взаимоотношениях личности и общества углублялось и расширялось представление о свободе и равенстве.
Получается, что, выходя за рамки механистического восприятия личности и общества, индивидуалистическая доктрина либерализма по Новгородцеву [10, с. 281] находила возможные точки роста через две различные, но взаимозависимые идеи - через идеи свободы и идеи равенства. Происходила критическая переоценка установившихся после революции прав и свобод, вследствие чего, по мнению Кистяковского, становилось понятно, что «требование осуществления прав человека и гражданина вытекает из самой природы взаимоотношений между государством и личностью и является непременным условием всякого политического, правового и социального прогресса» [5, с. 463].
Несомненно, только в борьбе за право человек может претендовать на признание за собой права на
достойную жизнь, на уважение своего человеческого достоинства и рассчитывать на социально справедливые отношения в обществе. Поэтому нам следует признать вполне обоснованным высказывание Кистяковского о том, что «последовательное осуществление Декларации прав человека и гражданина привело бы, несомненно, к коренному преобразованию не только всего политического, но и социального строя» [5, с. 462]. Вместе с тем, мы признательны французскому народу за провозглашение безусловной ценности личности, за кодификацию принципов свободы и равенства в той простой и понятной форме, в которой эти принципы были переданы будущим поколениям. В конечном итоге, нам следует признать, что только при неукоснительном росте самоценности личности и уважении к её правам и свободам возможно позитивное преобразование всей политической системы общества и установление социально справедливых отношений.
The article is devoted to the research of the views of the Russian pre-revolutionary law scholars on the comprehension of freedom and equality in France at the end of XVIII - the beginning of XIX centuries. The author investigates the interrelation between a law order and a legal awareness to concern the problem of the restriction on a political authority. The author evaluates the principles of freedom and equality which were written in the Declaration of the Rights of Man and of the Citizen, as the inherent attributes of human rights. The author examines changes in the relationships between an individual and society. The author justifies the assumption about the necessity of the due respect of individual rights and liberties that, ultimately, it is to promote the transformation of a social system.
Key words: the Ancien Régime; the Great French Revolution; the Russian scholars who upheld a restatement of natural law; the western legal culture; the Declaration of the Rights of Man and of the Citizen; individual rights.
Список литературы
1. Гессен В.М. Административное право. СПб, 1903. 240 с.
2. Гессен В.М. Основы конституционного права (издание 2-е). Петроград.: Издание Юридического книжного склада «Право», типо-литография товарищества А.Ф. Маркс, 1918. (http ://constitution.garant.ru/science-work/pre-revolutionar/5148630/)
3. Гессен В.М. О судебной власти // Судебная реформа. Под Редакцией Н.В. Давыдова и Н.Н. Полянского. М.: Книгоиздательство «Объединение», 1915. с. 1-15.
4. Кистяковский Б. А. В защиту права. (Интеллигенция и правосознание) // Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М, 1909. с. 97-126.
5. Кистяковский Б.А. Избранное: в 2-х ч. - ч. 1. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. 656 с.
6. Кистяковский Б.А. Избранное: в 2-х ч. - ч. 2. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. 376 с.
7. Новгородцев П.И. Государство и право // Вопросы психологии и философии. Книга V (75). М.: Типо-литография Т-ва И.Н. Кушнерев и Ко, 1904. с. 508-538.
8. Новгородцев П.И. Из лекций по общей теории права. Часть методологическая. Москва, 1904.
109 с.
9. Новгородцев П.И. Конспект к лекциям по истории философии права. Москва, 1908. 246 с.
10. Новгородцев П.И. Кризис современного правосознания. М, 1909. 395 с.
11. Новгородцев П.И. Учения Нового времени XVI-XVIII вв. М.: Издание магазина «Книжное дело», 1904. 188 с.
12. Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. Изд. 3-е, стереотип. М.: Статут, 2001. (http://civil.consultant.ru/elib/books/23/)
13. Покровский И. А. Роль Римского права в правовой истории человечества и в современной юриспруденции // Оттиск из «Ученых Записок Имп. Юрьевского Университета». 1894. Т. 3. с. 1-30.
14. Трубецкой Е.Н. Труды по философии права. СПб.: Издательство РХГИ, 2001. 543 с.
Об авторе
Лентиков А.Н. - соискатель Смоленского государственного университета, lentikov@yandex.ru.
