CC BY
46
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2018. № 2 (18). С. 153-162. УДК 930 (47)
DOI 10.25513/2312-1300.2018.2.153-162
В. Б. Шепелева
ПРОБЛЕМА СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ ПРЕДПОСЫЛОК РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРОЦЕССА 1917 г. В ИСТОРИОГРАФИИ И АЛЬТЕРНАТИВЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ВЫБОРА РОССИИ
Рассматриваются вопросы историографии Октября 1917 г. от «нового направления» до нынешних поисков в аспекте его социально-экономических предпосылок, смысла исторического выбора России для ХХ и начавшегося ХХ1 в., выявлены тревожные разрывы отечественной историографической традиции.
Ключевые слова: Октябрь 1917 г.; историография, пессимизация и оптимизация позиций; А. И. Фурсов; Россия - феодализм, капитализм, большевики; новое направление; вызовы времени.
V. B. Shepeleva
THE PROBLEM OF SOCIO-ECONOMIC PRECONDITIONS OF THE REVOLUTIONARY PROCESS OF 1917 IN HISTORIOGRAPHY AND THE ALTERNATIVES OF THE HISTORICAL SELECTION OF RUSSIA
The problems of the historiography of October 1917 from the "new direction" to the current searches in terms of its socio-economic preconditions, the meaning of Russia's historical choice for the twentieth and the beginning of the twenty-first century, reveal disturbing gaps in the Russian histo-riographic tradition.
Keywords: October 1917; historiography, pessimization and optimization of positions; A. I. Fursov; Russia - feudalism, capitalism, the Bolsheviks; new direction; challenges of the time.
Сегодня после факта крушения советской системы оценки реального исторического выбора России 1917-1920 гг. представляют чрезвычайно широкий спектр позиций вплоть до категорически взаимоисключающих. Достаточно сравнить: Октябрь - «протуберанец истории», «архимедов рычаг, сдвинувший всех с насиженного места», обративший ХХ в. в «век русский» (М. Я. Геф-тер, В. Л. Мальков, Э. Хобсбаум), через советскую идею проникший в такие уголки планеты, куда даже христианство не могло проникнуть (Фр. Фюре), историософски, ци-вилизационно прорывное явление в мировой истории (А. Зиновьев, А. Панарин, обнародованные записи В. Вернадского) и так далее, с одной стороны [1, с. 4-6, 9, 15-20, 25,
© Шепелева В. Б., 2018
31-34, 37, 40-42, 223]. А с другой - хотя «Ленин... безусловно... человек номер один русской истории ХХ в. (и даже. мировой). но. этот политик, его партия. загнали наш народ в концлагерь. После. 1917 г.. Россия. стала пыточной камерой. произошло разрушение всех общественных основ. Даже режим Третьего рейха. был мягче» (Ю. С. Пивоваров) [2, с. 207-209]. Или: революция 1917 года - это «национальное банкротство и мировой позор», «ад», катастрофа (П. Струве, Г. Мейер и их нынешние единомышленники), это «всемирно-исторический обман» (М. Малиа); или же: «Октябрьский переворот есть контрреволюция. сверхтеррора и необузданного аморализма», притом что «большевизм и фашизм - две стороны
одной медали... медали вселенского зла» (ак. А. Н. Яковлев) и т. д. [1, с. 189-194; 3, с. 235-238, 242, 245; 4; 5; 6, с. 48, 56, 63, 102, 136, 196, 212, 254; 7, с. 5-7; 8].
И несмотря на заявление руководителя Центра россиеведения ИНИОН РАН И. И. Глебовой, что «преодоление раскола» в обществе относительно 1917 г. «является необходимым условием общественного консенсуса», что «в исторических дискуссиях. речь идёт о наших настоящем и будущем», её инионовский шеф в 2010 г. вынес жёсткий вердикт: «.по поводу Ленина, советского "социализма". никогда не договорятся люди» [2, с. 209; 9, с. 11].
Однако большая часть исследователей обеих обозначенных выше (и иных) позиций сходится в убеждении относительно экзистенциальной значимости расшифровки смысла российского революционного процесса 1917 г. И не случайно ещё в 20-х гг. радикальный противник большевизма, Советской России правый либерал П. Б. Струве не единожды проговаривался: «Русская революция. загадка», - и отчаянно бился над её разрешением (вплоть до личной смены религии: из православия в протестантизм, а иначе концы с концами не сходились, что очень знаково) [3; 4]. Авторитетный современный обществовед на вопрос: «Можно ли вырваться из социального ада?» - отвечает: «. нам нужна серьёзная работа над ошибками нашей истории плюс изучение опыта тех субъектов социального действия, которые реализовали себя». И добавляет, что причиной «поражений российской / советской верхушки в геоисторических баталиях двух последних столетий было прежде всего недостаточное знание и понимание собственной страны. "неосознанность происходящего"» [10].
Между тем с крушением Советского Союза прежняя, во всяком случае с 1960-х по 1980-е гг., тенденция «пессимизации» зарубежных исследователей, ранее «оптимистично» оценивавших модернизаторские возможности царизма, начинает вытесняться «оптимизацией» «пессимистов», и в РФ (а советская историография, конечно, была выраженно «пессимистичной») в первую очередь (см. работы А. А. Искендерова, А. Н. Боханова, Н. Л. Рогалиной, Б. Н. Миро-
нова, М. П. Костюка, Н. А. Нарочницкой, особенно О. Платонова, вообще «столыпин-цев», современных «монархистов», последние разработки В. И. Старцева, соображения Л. И. Бородкина, круг авторов журнала «Москва»; по зарубежной литературе - обзорные работы и собственная позиция М. Малиа, А. Грациози, косвенно П. Грегори). С другой стороны, обнаружилась и прямо противоположная исследовательская линия - как бы возрождение «денационализаторов» 20-х гг. -сторонников представлений об иностранном происхождении финансового капитала в России, несамостоятельном дочернем статусе российских банковских и промышленных монополий, в пределе - о полуколониальной зависимости российской экономики от западного капитала (позиция, убедительно преодолённая как ошибочная учениками А. Л. Сидорова - «новым направлением» в советской историографии социально-экономической истории России конца XIX - начала ХХ в.). То есть в данном случае речь о развёртывании предельно «пессимистической» оценки социально-экономического уровня дореволюционной России (позиции И. Пантина и Е. Плимака (авторы пишут о «рептильных» буржуа и фабричном производстве, о реальности лишь потенциально капиталистического уклада, подчинённого законам чуждой ему среды и т. д.), В. В. Поликарпова, Н. Т. Кудиновой, В. П. Булдакова с его формулой «самообмана большевиков» и «смутой» начала ХХ в. в России; о сосуществовании в России «элементов рабовладельчески-феодального и капиталистического общества» пишут А. Милворд и С. Соул, на «доиндустриально-полуиндустриальном» типе российской предреволюционной экономики настаивают М. Фэлкус и О. Крипс, не признаёт Россию «среднеразвитой» капиталистической страной К. Функен (см.: [11; 12, с. 927; 13; 14; 15; 16, с. 15-20]; см. также историографические работы В. В. Поликарпова 1996 г. и 2002 г. )1. При этом объективно у нынешних «оптимистов» и «пессимистов» под вопросом оказывается закономерность, органичность большевистско-левоэсеровского Октября -Октябрьской социалистической революции -фактически истоков советской эпохи2.
Любопытный «извод» пессимистической линии трактовок представлен сегодня
разработками директора Центра русских исследований Московского гуманитарного университета, академика Международной академии наук (Инсбрук), востоковеда и политолога Андрея Ильича Фурсова, претерпевшего, на наш взгляд, непростую исследовательскую эволюцию в постсоветское время. Эволюцию от 1) сотрудничества с упомянутым выше либералом, жёстким противником большевизма, Ленина, советской системы Ю. С. Пивоваровым до 2) обращения в сторонника сталинской державной альтернативы, альтернативы в том числе «земшар-ному», едва ли не «антироссийскому», в толковании автора, большевизму «Ленина и Троцкого» и, наконец, 3) до обозначившегося перехода на позиции защитника большевистской революции, большевиков, которые «против своей воли», но тем не менее «превратились из интернационал-социалистов. в государственников» [10; 17, № 2, с. 160].
При этом автор задаётся целью рассмотреть 1917 г. в контексте прежде всего «долгого времени» в рамках отечественной и мировой истории, поясняя, что «понять 1917-й с его Февралём и Октябрём и их скрытыми шифрами можно только в контексте большой эпохи» [17, № 2, с. 163]. Заметим, вне «времени большой длительности», а, вообще-то, речь должна бы идти применительно к революции об историософском измерении, без такого подхода изучение, понимание революции вообще и тем более революции эпохи монополистического капитализма научно, методологически некорректно.
Объективно в одной из последних работ А. И. Фурсова [Там же, № 1-2], если иметь в виду «долгое время», речь о включении -втягивании России, страны, «имманентно не (вне-, анти-) капиталистической по своему хозяйственному, социальному и психологическому типу. в мировой рынок, в капиталистическую систему», где она словно «"язычник, чахнущий от язв христианства". начала чахнуть от "язв капитализма"», причём проявилось это (втягивание и «процесс разложения российского социума») уже в «екатерининское правление в виде усиления эксплуатации крестьян» и появившейся внешней задолженности государства, как утверждает известный обществовед, подчёркивая, что с этих времён одна только «соци-
ально приемлемая. [теперь] дворянская жизнь обеспечивалась проеданием будущего» [17, № 2, с. 164-165].
В чём заключается и откуда «имманентная не (вне-, анти-) капиталистичность» России, А. И. Фурсов в рассматриваемой работе не проясняет, зато подчёркивает, что, оказывается, всё-таки не в екатерининское время, а «в 1820-е годы выявилось аграрное перенаселение, начинавшееся разложение. помещичьего хозяйства. и крепостничества». И потому Николай I стремился «подморозить» Россию - «замедлить процесс разложения».
Здесь, конечно, возникают вопросы: всё-таки когда?; всё-таки «разложение» крепостничества, помещичьего хозяйства или России? Но что в таком случае есть для автора «Россия»? И что для него конструктив в данном процессе? Исходя из работы, «подмораживание» ему симпатично (он с одобрением усматривает его затем и у Сталина). Но ведь тогда получается утверждение если не имманентности крепостничества, то, во всяком случае, некой комплементарности его России? (хотя одновременно «дворянская жизнь - проедание будущего» у автора).
Тем не менее «в 1840-е годы становится понятно», что политика «подмораживания» абсолютно бесперспективна и в итоге, по выводам историка, наступает эпоха «Великих реформ» Александра II (почему выделены 40-е годы, а не поражение в Крымской войне - вопрос). Но так или иначе, а «царь-освободитель», по оценкам А. И. Фурсова, «высвободил прежде всего [лишившиеся заморозки] процессы социального гниения. развивавшиеся значительно быстрее, чем оформление здоровой новизны» (содержание и первого и второго не уточняется). Причём «главная из "великих реформ". закладывала фундамент для будущих грозных революционных потрясений. её развитие вырабатывало социальный динамит» такой мощи, что далее дело оставалась за малым. Действительно, знаменитое: «Распалась цепь великая, распалась и ударила: одним концом по барину, другим по мужику»; или: «61-й не сумел предупредить 905-й» (М. О. Меньшиков); или, по В. И. Ленину, 1905-й был порождён 1861-м. Сам Андрей Ильич Фурсов уточняет: 1917 г. доделал то, что не было сделано ни в 1861-м, ни в 1905-м, т. е. объек-
тивно получается, реализовал, наконец, вековечные устремления крестьян. И хотя при конкретном анализе складывавшейся в пореформенный период ситуации автор не учитывает ни последовавшего за реформой демографического взрыва в деревне, ни заметного роста производства хлебов-картофеля (на три четверти, в том числе на треть в расчёте на душу населения с 1870-х по 1912/13 г. при кратном сокращении доли помещиков в производстве), в целом обозначенная им тенденция «обнищания»: снижения обеспеченности крестьянского хозяйства землёй, продуктивным и рабочим скотом да и по среднегодовому приросту урожайности хлебов с конца Х1Х в. к 1913 г. - отслеживается как несомненная разными группами историков-аграрников, прежде всего «новонаправ-ленцами» (группой А. М. Анфимова). Правда, автор неоднократно заявляет о непрерывной линии падения - обнищания крестьянских хозяйств с конца XVIII столетия по Первую мировую войну, что как минимум требует разъяснений (где здесь те же «капи-талистые крестьяне», ростовщическая и торговая, затем и промышленная деревенская буржуазия?).
Одновременно Андрей Ильич настаивает, что именно «в правление Александра II Россия из автономной мир-системы . [какой была] с середины ХV века. превратилась в элемент мировой [капиталистической] системы». И если в «1930-е годы СССР» стал «альтернативной капитализму мировой системой», то «в 1990-е РФ, как и Российская империя в 1860-е годы, превратится в зависимый сырьевой элемент капиталистической системы, только уже. глобальной» [17, № 2, с. 166]. Здесь требуется серьёзное уточнение: автор где-то в перекличку с такими исследователями, как М. Вебер, не видит в России «развития капитализма снизу», упомянутых «капиталистых крестьян», деревенскую буржуазию, генезиса так называемой московской группы буржуазии, что детально выявлено было «новым направлением» - учениками А. Л. Сидорова. Одновременно А. И. Фурсов убеждён, что «вся пореформенная эпоха -это время возрастания зависимости России от иностранного капитала, усиление её эксплуатации извне» [Там же, с. 167]. И хотя он (очень противоречиво) признаёт некоторый
конструктив инвестиционного иностранного капитала, но тем не менее склоняется к «де-национализаторской» 1920-х гг. или позднейшей «краткокурсовской» трактовке роли и места иностранного капитала в России через формулу: «Россия - полуколония» (в экономическом отношении).
Разработок «новонаправленцев» относительно разной роли конструктивного «инвестиционного» иностранного капитала, с одной стороны, и деструктивного «ссудного» - с другой, А. И. Фурсов, к сожалению, не учитывает (как, кстати, и работ авторитетнейшего специалиста по истории отечественного финансового капитала, бывшего «новонаправленца», а затем их оппонента В. И. Бовыкина). Между тем ими убедительно показано, что инвестиционный иностранный капитал создавал или участвовал в создании индустриальных объектов как объектов российской экономики, способствовал необходимой форсированной индустриализации России, появлению новых промышленных районов, обеспечивающих потребности прежде всего самой России, у которой недоставало собственных капиталов, работал объективно на благо государства-реципиента в условиях политики явного индустриального протекционизма с его стороны, не навязывал экономическую стратегию, но включался в процессы, диктуемые потребностями российской экономики и т. д. (см. генерализацию этих наработок К. Н. Тарнов-ским: [18, с. 55-74]).
Однако А. И. Фурсов, упуская результаты «новонаправленческих» изысканий, опирается (как это и было до «нового направления») просто на данные о значительном присутствии иностранного капитала в России, где-то смешивает инвестиционный и ссудный иностранный капитал, ситуацию в банковской сфере рассматривает с давно пре-одолённых позиций «денационализаторов» [17, № 2, с. 168-169].
Допускает он и ряд неточностей в формулировках, цитирую: «В начале ХХ века Россия была аграрной страной» (конечно, нет! Аграрно-индустриальной и с очень быстрым ростом промышленности в 1890-х гг. и в период 1909-1913 гг.); далее: «Городская промышленность резко сократила возможности сельских промыслов» (но у нас и в 1913 г.,
и затем мелкая кустарная промышленность обеспечивала не менее трети валовой промышленной продукции); качественных отличий «капитализма в деревне» и «аграрного капитализма» в работе не улавливается, как это и было в отечественной историографии до исследовательских практик «нового направления», и т. д.
Вместе с тем ярко и убедительно раскрывается автором провал столыпинской реформы с опорой в том числе на А. Финн-Енотаевского, С. Ю. Витте, реформы, «безусловно приблизившей революцию», при том что «сам Столыпин - один из крупных неудачников в нашей истории», по авторскому определению. Правда, приведённые им данные из А. В. Островского о том, что «крестьянское население, не затронутое процессом пролетаризации и пауперизации, составляло около. 46 % всего населения России» [17, № 2, с. 173], резко противоречат наработкам А. М. Анфимова и его коллег и не только им, но и соображениям самого А. И. Фурсова о взамоотношениях крестьянства и помещиков, а кроме того, добавим - трудового крестьянства и деревенской буржуазии.
По убедительным изысканиям А. М. Ан-фимова, центральной фигурой российской деревни выступало в начале ХХ в. как раз пауперизированное крестьянство (но не пролетаризирующееся, как того можно было ожидать в случае успешной аграрно-капита-листической эволюции), при том что пауперы - благодатная почва при царизме для самой варварской полукрепостнической («отработки первого вида», «зимний найм», докапиталистическая земельная рента) и «сред-невековокапиталистической» («отработки второго вида») эксплуатации со стороны помещиков и деревенской верхушки. Кстати, в эту категорию (пауперов) попадали прямо беднота (бездоходные полунатуральные хозяйства) и большинство середняков (простое товарное хозяйство), а фактически и большая часть так называемых полупролетариев -российского батрачества, т. е. здесь абсолютное (даже «квалифицированное») большинство российского крестьянства (которое составляет такое же большинство в составе населения страны) [19].
Однако, что должно было бы дать рассмотренное сомнительное положение авто-
ра? Доказательство незатронутости деревни капитализмом? Но ведь «не затронуты пролетаризацией и пауперизацией» все группы крестьянской буржуазии, но они - это, во всяком случае, несомненный «капитализм в деревне». В общем, в рассматриваемой работе использован очевидно неудачный тезис.
Зато предельно существенный и почти роковой для судеб «нового направления» его («новонаправленческий») вывод о тупиково-сти «российско-прусского» варианта аграр-но-капиталистической эволюции А. И. Фурсов фактически подтверждает. Между тем добавим, факт так и не состоявшегося, не одержавшего верх в российской деревне аграрного капитализма радикально проблема-тизировал буржуазно-либеральную альтернативу развития страны, перспективы российского капитализма, что в той или иной форме улавливалось славянофильской, революционно-демократической, народнической и неонароднической, религиозно-философской и позднее нэповской традицией. И главное: этот факт в значительной степени определял ход и результаты «большого 1917 года». Однако последнее - Октябрь, истоки «советского проекта» - немыслимо и без высшего монополистического капитализма, без появления элементов ГМК - мате-риально-цивилизационной базы для эпохи осознанной необходимости, для инверсионной в итоге концепции Октября и затем нэпа.
Эти обстоятельства никак не учитываются в интерпретациях учёного, во всяком случае, в его труде к 100-летию революции. Автор сосредоточен, пожалуй, скован соображениями о том, что «у нас не было ни феодализма, ни капитализма в строгом смысле слова», что «тот и другой наслаивались на. поздневарварскую / раннеклассовую основу, которая. сохранилась до конца Х1Х в., отторгая как дворянско-петербургский, так и буржуазный строй» (любопытно, что отрицал наличие феодализма в стране и П. Б. Струве, сокрушавшийся относительно потому и не выпестовавшегося в России крестьянина-собственника, не «прообразования» потому в России любезных сердцу либерала массовых настроений «буржуазного стяжания») [3; 4; 5].
Зато, по выводам академика, «Красный проект с его отрицанием частной собствен-
ности, классовости (т. е. "питерской системы" в её самодержавно-дворянском, а затем квазибуржуазном, по сути, антинародном варианте) негативно-диалектически стал современным. выражением поздневарварской / раннеклассовой сути русской жизни. последнего тысячелетия». Причём оказывается теперь, что именно и только большевики оказались в 1917 г. «людьми длинных мыслей и длинной воли», настоящими «субъектами социального действия» (остро необходимыми, но не обнаруживаемыми сегодня), тогда как «вожди, мнившие себя европейцами. а народ азиатами», пытались «обмануть и подмять русскую историю» (см. в связи с этим соображения П. Н. Милюкова о ком-плементарности большевиков, Ленина российской могучей Древности, ХVII веку, едва прикрытым тонкой плёнкой цивилизации, и одновременно об «этнографическом» уровне народа; соображения Г. Мейера о «зоологической человечине» применительно к русскому народу, высказывания насчёт «тупорылых землеедов» у Н. Суханова на фоне, может быть, даже чрезмерной веры в народ у Ленина: порой желаемое принималось им за действительное).
Но в целом потому-то (из-за этой адекватности) «большевики и победили - и фев-ралистов, и белогвардейцев, и Запад», заключает свои поиски А. И. Фурсов [17, № 3, с. 203]. Они действительно оказались «изоморфны» (В. П. Булдаков) народу, они есть «выражение... сути русской жизни... последнего тысячелетия». То есть все недавние хлёсткие и ироничные определения Андрея Ильича: «Да, страшно далеки они - Ленин сотоварищи - от русского народа и русской жизни»; относительно «России - вязанки хвороста», «русских [как] пушечного мяса» для «большевиков-земшарников», «"властелинов колец" мировой революции» и прочее и прочее (и подобного, причём в явно заниженной стилистике, очень много вплоть до едва ли не предпоследних работ и интервью автора), - всё это, как выясняется теперь, всё-таки, видимо, некие чрезмерные «формулы речи» в жёсткой полемике. Полемики «за» советский проект, «за» советскую эпоху со стороны историка / политолога.
Нам уже приходилось обращать внимание на то, что в конце «перестройки» и затем
среди «державников», «государственников» разных идеологических предпочтений происходило осознание, что Сталин - сталинский период для истолкования советской эпохи, вообще истории России - это тот самый ибсе-новский «узелок», распутывание которого оборачивается ситуацией, когда «всё расползается по швам» [20, с. 454]. То есть приходило осознание, что центральным нервом - эффективным средством идеологической войны по деконструкции Советского Союза оказывается антисталинизм. И по понятной логике сторонники исторической России, советской эпохи, «советского проекта» сосредоточиваются на противостоянии антисталинизму. Не новая в историографии проблема альтернатив внутри «советского проекта» тем самым или лишается актуальности (своевременности), или (что хуже - неадекватнее) сталинизм - сталинский вариант советского общества жёстко противопоставляется как конструктивный нэповскому, шире - ленин-ско-большевистскому, Октябрьско-нэповско-му (что как раз очень выпукло демонстрирует выделенный нами 2-й этап в концептуальном самоопределении А. И. Фурсова).
Однако повторюсь: стоявшие у истоков подобного алгоритма поисков (здесь реабилитируется «сталинская революция сверху», ломка нэпа, абсолютизируется нигилистический, левацкий негатив 1917-1920-х гг.) гуманитарии, В. В. Кожинов прежде всего и некоторые его коллеги, кроме того, С. А. Пана-рин, Кс. Мяло, по-своему А. Зиновьев и другие (см. круг авторов «Нашего современника», газеты «Завтра») - все они ещё в конце 90-х - начале 2000-х начинают преодолевать такое противопоставление (которое, кстати, сам Сталин не мог бы поддержать). Двухтомник «Россия. Век ХХ-й» В. В. Кожинова - это прежде всего, по словам автора, «сочинение о Революции, потрясшей страну в начале столетия и ещё и сегодня в сущности не завершившейся, - не завершившейся уже хотя бы потому, что она не осмыслена, не понята до конца». При этом демонизацией большевиков, «в сущности, принижается и обессмысливается вся история России эпохи революции», тогда как «Революция так или иначе была "делом" России в целом. и потому проклинать её - значит, в конечном счёте проклинать свою страну». А «рожде-
ние нового. для человеческого бытия», во-первых, «всегда неизбежность» и, во-вторых, «неизбежность нередко предельно трагическая». При этом для знаменитого отечественного мыслителя очевидно, что «по-настоящему жить и мыслить можно только на почве собственной истории и культуры». И у А. С. Панарина при всей критичности к большевизму в «Исторической реабилитации "советского человека"» вдруг обнаруживается действительно зачинавшийся в советском обществе альтернативный губительному западному исторический проект - начала постэкономической формации как зачинавшийся реально прорыв к спасительному для мира «иначе возможному», прорыв, совершенно комплементарный православным историософским устремлениям [1, с. 444-446].
Видимо, такого же рода подвижка более 10-летия спустя происходит (в столетний юбилей революции) и у А. И. Фурсова. И если задумки автора относительно рассмотрения 1917 г., Октября в контексте долгого времени (отдельно в России и в мире) оказались весьма сомнительными в их реализации (и хронологические рамки предложенных периодов, и смысловое наполнение их вызывают целую серию вопросов, обнаруживают, на наш взгляд, срывы автора в прежний своеобразный «европоцентризм»), то востребование им давнего - своего для него цивилизационного подхода, напротив, позволяет преодолеть негативное восприятие большевизма, Ленина, «первого этапа» Октябрьской революции. Сам цивилизацион-ный подход - фактически обращение к «внутренним тенденциям развития» социума как сложноорганизованной нелинейной системы обнаружил, таким образом, в очередной раз основательную продуктивность этого исследовательского приёма изнутри постнеклас-сической познавательной парадигмы. Но последняя предполагает, по нашему убеждению, учёт и такого параметра, как умение системы-элемента отвечать требованиям своей мегасистемы, иначе - вызовам времени для социума. И здесь без историософского подхода не обойтись. Представляется, что А. И. Фурсов движется в направлении принятия и этого подхода, данного постнеклас-сического метода познания. Его соображения о том, что если «коммунизм, советский строй
как антикапитализм был негативным по принципу конструкции строем, двойным отрицанием - самодержавия и капитализма», то в условиях мирового системного кризиса, очевидного кризиса неолиберализма, «социальный строй новой России должен создаваться по позитивному принципу - не антикапитализм. и даже не некапитализм (анти-и не- надо отбросить), а некое положительное начало, возникающее на стыке русской традиции и мировой истории». Автор сколько-нибудь подробно не раскрывает содержание «русской традиции» - реально «русской идеи», но проведённые нами разработки свидетельствуют, что она как раз глубоко соответствует новейшим вызовам времени (т. е. спасительна не только для России, но и для мира) [1]. Кроме того, историк / политолог конкретизирует параметры «нового общества»: это «минимально выраженные классовые различия», «примат общественной собственности», «слабо выраженная поляризация (децильный коэффициент не более 5:1)», - но всё это, заметим, предельно близко России исторической, особенно Советскому Союзу. Однако такой строй «новой России» должен быть «способен ограничивать наступление империи на свободу индивидов» и адекватен ему - «надидеологический союз консерваторов и марксистов. иными словами, IV Риму, чтобы он состоялся, нужен V Интернационал», хотя и «не только он» [10].
В целом автор, к сожалению, не учёл ценные наработки советско-постсоветских предшественников, таких как глубоко комплементарное постнеклассике «новое направление», пошёл по «понижательной» линии относительно социально-экономического развития России, не увидел намечавшихся в 1917 г. исторических альтернатив, дву-слойности Февраля, однако, в отличие от большинства «понижателей», пришёл в конце концов к признанию закономерности, органичности и конструктивности большевистского Октября и чрезвычайной важности его опыта для России сегодня.
И если «новонаправленец», председатель Научного совета РАН «История революций в России», глава Международной комиссии по истории Октябрьской революции П. В. Волобуев выражал в своё время надежду, что «исторический нигилизм, начавшийся
с исторического ревизионизма. удастся преодолеть», поскольку «иначе в России не построить новое общество», тем более «что без науки никакая государственность в конце ХХ - начале ХХ! в. не будет стоить и гроша ломаного» [15, с. 38], то совершенно в унисон ему академик А. И. Фурсов подчёркивает: «У этой [Третьей мировой - идеологической] войны - несколько целей: не дать осмыслить прошлое России и СССР. объективно, на основе адекватных этой истории методов и понятий; максимально очернить эту историю, представив её как сплошную полосу внутренних и внешних насилий, экспансии, милитаризма, как отклонение от нормы; выработать у русских чувство "негативной идентичности", тогда как главное орудие производства ССД [субъекта социального действия] - психоисторическое оружие, т. е. совокупность идеальных (информационных, научно-образовательных и духовных) подходов, посредством которых ССД направляет исторический процесс (или влияет на его направление), позитивно воздействуя на сознание, психику, духовную сферу в целом коллективов и индивидов» [10]. Добавим, таким образом, не упоминая формально в качестве острого вызова времени требования «эпохи осознанной необходимости», А. И. Фурсов фактически фиксирует и эти требования как предельно существенные. Смыкание и в этом отношении с аутентичным марксизмом, с подходом Ленина как теоретика / практика и с отмеченными выше отечественными мыслителями налицо.
И всё-таки достойно глубочайшего сожаления, что в условиях, во всяком случае, «полной свободы от диктата курирующих структур ЦК КПСС» достижения представителей «нового направления» в области социально-экономической, а одновременно и социально-классовой, политической истории России конца ХГХ - начала ХХ в., как и достижения их в сфере методологии истории и теоретической историографии, не стали и в данном случае «живой», работающей классикой, несмотря на то, что они действительно достояние отечественной исторической науки. «Нового направления», выросшего из «школы А. Л. Сидорова», совершенно неординарного большого учёного и человека, и его учеников - участников Великой
Отечественной войны. Исследовательская честность и мужественная принципиальность этого талантливого сообщества обеспечила преодоление «краткокурсовских» механистических догм и шаблонов, выявление крайне противоречивой сложной динамики социально-экономической, а в немалой степени и политической (позднее плюс к тому и ментальной) реальности страны с последней трети ХГХ по начало ХХ в. - по 1917 г., уяснение одновременно непростой динамики ленинских поисков относительно судеб России. Но именно эти крайне ценные качества, никак не комплементарные духу конформизма, повлекли за собой вскоре (первая половина 1970-х гг.) неумещаемость действительно марксистского «нового направления» в пределах механистического линейного официоза от лица руководства по науке в структурах ЦК КПСС и потому административное «закрытие» его. Однако «новое направление» успело к тому времени не только основательно запечатлеть свои наработки в многочисленных статьях, материалах конференций, в кандидатских и докторских диссертациях и монографиях, но и в рамках фундаментального академического много-томника «История СССР с древнейших времён.» в VI томе вышло на международный уровень.
Как уже доводилось отмечать, к сожалению, сегодня далеко не исключением являются факты не то что неадекватного толкования, но и полного «неприсутствия» даже элементов «новонаправленческого» наследия в профильных и смежных изысканиях (особенно если не учитывать «традиционных оппонентов» из школы И. Д. Ковальченко, группы В. И. Бовыкина и «антиадамовцев»), что не лучшим образом сказалось и на поисках А. И. Фурсова. Нет, он пришёл в конце концов к признанию Октября, большевиков, но подспудно через ментальный, цивилиза-ционный подход и вопреки измерениям социально-экономическим: ленинским, «ново-направленческим», а где-то и валлерстайнов-ским. Между тем непрерывность есть сущностный параметр движения в форме роста, в частности роста знаний, чего нам сегодня, по признанию самого автора «По-над пропастью.», категорически недостаёт.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Справедливости ради отметим, что и один из лидеров «нового направления» - П. В. Волобуев в известном интервью обратил внимание на то, что «сегодня [вопреки подходу В. И. Бовыкина]... впору задаться другим вопросом: а стал ли капитализм в России формационно-образующим укладом?» (см.: [21, с. 38]). И всё-таки, как признают его биографы, коллеги, далеко не во всём согласные с ним историки, «П. В. Волобуев был и до конца остался сторонником. коммунистической идеи. никогда не сдавал без боя Маркса и марксизм, Ленина. то же можно сказать... о его отношении к Октябрьской революции. пришедшей из глубины народных "низов". и имевшей подлинно демократическую и социалистическую перспективу» (полужирный мой. - В. Ш.) [Там же, с. 226-227]. Добавим, что на подобных позициях относительно Октября, марксизма оставались до конца и В. В. Адамов, и К. Н. Тарновский, и В. П. Данилов.
2 Напрашивается образ как логическое заключение: был диалектический ответ - «целое сложное», включающее «разное» (т. е. было «новое направление»). Перечеркнули это решение (разгром «нового направления»), итог - распад целого на взаимоисключающие выводы, подходы, и выхода здесь нет. На наш взгляд, неосознанно или осознанно, но срабатывает в таком «перечёр-кивании» линейность восприятия реальности, глубоко заложенный и всячески актуализируемый ныне европоцентризм социальных и гуманитарных наук. Проведённые наработки показали, что игнорирование или ревизия «нового направления» оборачиваются в постсоветской историографии (буквально как знак механического распада значимого целого) своего рода абсолютизацией или «повышательной» или «понижательной» тенденции (при том что оба варианта - искажение реальности, игнорирование уже добытых отечественными исследователями знаний).
ЛИТЕРАТУРА
1. Шепелева В. Б. Проблема революционно-демократической альтернативы в России 1917-1920 гг. (вопросы теории, методологии, историографии) : дис. ... д-ра ист. наук. -Омск ; Тюмень, 2013.
2. Ленин и ленинское наследие: основные параметры дискуссии (Семинар 3 ноября 2010 г., ИНИОН РАН) // Современная Россия: дискуссия (Материалы семинаров Центра россиеведения ИНИОН РАН, 2008-2013). - М., 2014. -324 с.
3. Струве П. Б. Исторический смысл русской революции и национальные задачи // Из глубины : сб. статей о русской революции. - М., 1990.
4. Струве П. Б. Революция и контрреволюции // Октябрь 1917 и судьбы политической оппозиции : в 3 ч. - Гомель, 1993. - Ч. 3 : Хрестоматия по истории общественных движений и политических партий. - С. 31-33.
5. Струве П. Б. Итоги и существо коммунистического хозяйства // Образ будущего в русской социально-экономической мысли конца XIX -начала XX века: избранные произведения. -М., 1994. - С. 155-172.
6. Мейер Г. У истоков революции. - Франкфурт-на-Майне : Посев, 1971.
7. Драма российской истории: большевики и революция / под ред. академика А. Н. Яковлева. - М. : Новый хронограф, 2002.
8. Яковлев А. Н. Большевизм - социальная болезнь ХХ века // Чёрная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии. - М. : Три века истории, 1999. - С. 5-33.
9. Глебова И. И. Предисловие // Современная Россия: дискуссия (Материалы семинаров Центра россиеведения ИНИОН РАН, 20082013). - М., 2014. - С. 4-13.
10. Фурсов А. И. На пороге нового мира - есть ли субъект стратегического действия? или Железные требования исторического процесса // Андрей Фурсов. - ЫЯЬ: http://andreyfursov.ru /news/na_poroge_novogo_mira_est_li_subekt_ strategicheskogo_dejstvija_ili_zheleznye_trebova-nija_istoricheskogo_processa/2011-03-13-8 (дата обращения: 04.02.2018).
11. Пантин И., Плимак Е. Россия ХУШ-ХХ веков: тип «запоздавшего исторического развития» // Коммунист. - 1991. - № 11. - С. 54-68.
12. Пантин И., Плимак Е. Драма российских реформ и революций (сравнительно-политический анализ). - М., 2000.
13. Булдаков В. П. Имперство и российская революционность (Критические заметки) // Отечественная история. - 1997. - № 1-2.
14. Кудинова Н. Т. Отечественная историография революции 1917 г. в России (1917-1995). -Хабаровск, 1998.
15. Поликарпов В. В. Власть и флот в России в 1905-1909 годах // Вопросы истории. -2000. - № 3. - С. 32-48.
16. Бовыкин В. И. Финансовый капитал в России накануне Первой мировой войны. - М., 2001.
17. Фурсов А. И. По-над пропастью, по самому по краю // Наш современник. - 2017. - № 2-3.
18. Тарновский К. Н. Социально-экономическая история России. Начало ХХ в. Советская историография середины 50-х - начала 60-х годов. - М., 1990.
19. Анфимов А. М. П. А. Столыпин и российское крестьянство. - М., 2002. - 300 с.
20. Логунов А. А. Кризис исторической науки или наука в условиях общественного кризиса: отечественная историография второй половины 80-х - начала 90-х гг. // Советская историография. - М., 1996.
21. Интервью с академиком Павлом Васильевичем Волобуевым // Академик П. В. Волобуев. Неопубликованные работы. Воспоминания. Статьи. - М., 2000.
Информация о статье
Дата поступления 4 марта 2018 г.
Дата принятия в печать 14 мая 2018 г.
Сведения об авторе
Шепелева Валентина Борисовна - д-р ист. наук, профессор кафедры современной отечественной истории и историографии Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского (Омск, Россия)
Адрес для корреспонденции: 644077, Россия, Омск, пр. Мира, 55а E-mail: [email protected]
Для цитирования
Шепелева В. Б. Проблема социально-экономических предпосылок революционного процесса 1917 г. в историографии и альтернативы исторического выбора России // Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2018. № 2 (18). С. 153-162. DOI: 10.25513/ 2312-1300.2018.2.153-162.
Article info
Received March 4, 2018
Accepted May 14, 2018
About the author
Shepeleva Valentina Borisovna - Doctor of Historical Sciences, Professor of the Department of Modern Russian History and Historiography of Dostoevsky Omsk State University (Omsk, Russia)
Postal address: 55a, Mira pr., Omsk, 644077, Russia
E-mail: [email protected] For citations
Shepeleva V. B. The Problem of Socio-Economic Preconditions of the Revolutionary Process of 1917 in Historiography and the Alternatives of the Historical Selection of Russia. Herald of Omsk University. Series "Historical Studies", 2018, no. 2 (18), pp. 153-162. DOI: 10.25513/23121300.2018.2.153-162 (in Russian).
