CC BY
162
УДК 001.3(470+571)
Прытков Владимир Павлович
кандидат философских наук, доцент кафедры философии Уральского федерального университета имени первого Президента России Б.Н. Ельцина
Селезнев Владислав Михайлович
кандидат философских наук, доцент кафедры философии Уральского федерального университета имени первого Президента России Б.Н. Ельцина
ПРОБЛЕМА САМОБЫТНОСТИ РУССКОЙ НАУКИ
Prytkov Vladimir Pavlovich
PhD, Assistant Professor, Philosophy Department, Urals Federal University named after the first Russian President Boris Yeltsin
Seleznev Vladislav Mikhailovich
PhD, Assistant Professor, Philosophy Department, Urals Federal University named after the first Russian President Boris Yeltsin
PROBLEM OF CULTURAL IDENTITY OF RUSSIAN SCIENCE
Аннотация:
В статье анализируется дискуссионный вопрос о культурно-исторической самобытности русской науки. Авторы статьи обосновывают тезисы о существовании и мировом значении самобытной русской науки, раскрывая проблемно-тематический аспект ее инновационного характера. Русская наука как часть национальной культуры есть альтернативная наука в сравнении с западной.
Ключевые слова:
история, культура, западная наука, русская наука, европейская наука, национальная самобытность, славянофилы, проблема, философия.
Summary:
This article deals with debatable question of cultural and historical identity of Russian science. The authors substantiate the thesis about the existence and the global value of the original Russian science, revealing the topical aspect of its innovative character. The Russian science as a part of the national culture is an alternative science in comparison with the Western science.
Keywords:
history, culture, Western, Russian, European, science, national identity, Slavophils, problem, philosophy.
Потрясающие события «русской весны» 2014 г. породили многочисленные и разнообразные изменения в общественной жизни: экономические, политические (в том числе геополитические), идеологические, социокультурные и т. д. В частности, предприняты первые шаги в создании национальной платежной системы, в расширении импортозамещения и т. п. Мы полагаем, что аналогичные решения и действия должны быть предприняты в сфере интеллектуальной и духовной культуры российского общества, прежде всего в области образования и науки. Речь идет о необходимости создания национальной системы образования и о признании культурно-исторической самобытности русской науки. Указанные процессы требуют, в частности, культурологического и философского осмысления и анализа. Цель данной статьи - изложить совместный опыт осмысления самобытности русской науки.
Зарубежные и отечественные мыслители неоднократно отмечали одну застарелую болезнь русской жизни: Юрий Крижанич в 60-е гг. XVII в. поставил диагноз и дал ей название - «чужебесие»; а двести лет спустя Николай Данилевский уточнил симптомы этой болезни - «европейничанья» и описал три его формы. В своей главной книге «Политика» Ю. Крижанич писал: «Ксеномания - по-гречески, а по-нашему - чужебесие - это бешеная любовь к чужим вещам и народам, чрезмерное, бешеное доверие к чужеземцам. Эта смертоносная чума (или поветрие) заразила весь наш народ. ... Все беды, которые мы терпим, проистекают именно из-за того, что мы слишком много общаемся с чужеземцами и слишком много им доверяем» [1, с. 194-195]. Очевидно, что последнее суждение является полемическим преувеличением, которое, однако, легко исправить: достаточно заменить квантор всеобщности («все») на квантор существования («некоторые»).
Создатель учения о культурно-исторических типах цивилизаций Н.Я. Данилевский охарактеризовал основные симптомы указанной болезни; в современной терминологии суть следующие: 1) социокультурные - в частности «искажение народного быта»; 2) институциональные; 3) идеологические - «взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни с иностранной, европейской точки зрения.» [2, с. 300].
Истоки обсуждаемой проблемы можно обнаружить в идейной атмосфере XVII в., этот период в истории России зовется «бунташным», в частности - в полемике грекофилов и латино-филов. Грекофилы, согласно исследованиям А.М. Панченко [3], придерживались ориентации на византийскую православную культуру. К ним относят богослова Епифания Славинецкого, инока
Ефимия и пиита Кариона Истомина, автора декламаций о пользе наук, училищ и мудрости философской. Главой латинофилов выступил Симеон Полоцкий (1629-1680), «основатель русской силлабической поэзии и драматургии, воспитатель царских детей, крупнейший представитель культуры барокко и вместе с тем изощренный придворный, враг старообрядцев и грекофилов, тайный униат» [4, с. 416]. В течение «бунташного века» сложились традиции отечественного философствования, в значительной степени определившие самобытность русской науки.
Этот концепт ввел Н.Я. Данилевский в книге «Россия и Европа» (1870). Он был убежден в том, что «самобытность политическая, культурная, промышленная составляет тот идеал, к которому должен стремиться каждый исторический народ, а где недостижима самобытность, там, по крайней мере, должно охранять независимость» [5, с. 306]. Проблему самобытности русской истории, культуры и науки как неотъемлемой части культуры следует обсуждать в контексте «главного русского спора» [6], спора западников и славянофилов. Несмотря на многочисленные и разноречивые интерпретации этого спора, можно выделить некоторые относительно устойчивые положения, принимаемые большинством его участников:
- Западная культура формировалась в длительном процессе взаимодействия двух традиций - античной и иудеохристианской.
- Указанный процесс представлял собой постоянные идейные дивергенции, конфликты, споры - религиозные, этнические, теологические, философские и т. д.
- Примером одного из таких противостояний в Новое время могут служить просветители и романтики, чьим русским подобием и стали наши западники и славянофилы.
- Спор между ними - историософский, мировоззренческий, политический - не завершен до сих пор. Более того, он усиливается и обостряется.
- «Главный русский спор» есть отголосок «присущего всему Западу внутреннего раскола между цивилизацией и культурой, наукой и религией, правом и моралью, рациональностью и духовностью, частным и всеобщим» [7, с. 64-65], - утверждает В.М. Межуев.
Неустранимость указанных внутренних расколов, то есть расколотость человеческого бытия, его антиномичность порождают амбивалентность интеллектуальной и духовной культуры как на Западе, так и в России. Следовательно, самобытность русской науки предстает как философская проблема со всеми ее атрибутами [8]. Отечественные исследователи выделяют, по крайней мере, три основных подхода к ее решению: западнический, славянофильский и компромиссный. Рассмотрим эти подходы более подробно.
1. Западнический. Исходные тезисы западников представлены в первом из «Философических писем» П.Я. Чаадаева: «Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его. ... Странное дело: даже в мире науки, обнимающем все, наша история ни к чему не примыкает, ничего не уясняет, ничего не доказывает» [9, с. 100-101]. Эти строки опубликованы в 1836 г. Следовательно, «просветитель» Чаадаев удивительным образом не «заметил» открытий М.В. Ломоносова в области химии и астрономии, всемирно признанных работ петербургского академика Л. Эйлера (которого П.С. Лаплас называл учителем математиков второй половины XVIII в.), изобретение электрической дуги (1802) физиком В.В. Петровым (опередившим опыты Х. Дэви на 8 лет), создание Н.И. Лобачевским неевклидовой геометрии (1826) и других открытий русских ученых [10]. Допустим, что Чаадаев не интересовался естествознанием и математикой, хотя подобная нелюбо-знательность (вспомним признание А.С. Пушкина: «Мы ленивы и нелюбознательны») не украшает «басманного философа».
Каждый грамотный человек, хотя бы поверхностно знакомый с историей науки, без труда продолжит начатый выше перечень выдающихся русских ученых, их открытий и изобретений, многие из которых действительно изменили мир. Этот перечень к 1922 г. заметно увеличился. Тем не менее Г.Г. Шпет в «Очерке развития русской философии» (1922), вслед за Чаадаевым, утверждает, что духовная почва России не способствовала развитию науки, а исторический климат был неблагоприятен для существования научной мысли. Поляк по национальности, русский философ Густав Шпет так оценивал жизненные силы России: «Физически она созрела, но отстала умственно» [11, с. 51]. Он полагал, что историческое развитие европейских народов есть образец для варварской, невежественной, некультурной России. Следовательно, для России «наука, мысль оставались ... чем-то искусственным» [12, с. 45]. Правда, Шпет признавал «поразительную самостоятельность» русской исторической науки. Таким образом, для западников наука по своей природе - сугубо европейское явление.
2. Славянофильский. Этот подход представлен в трудах Н.Я. Данилевского, П.А. Флоренского, В.Ф. Эрна и других мыслителей. Исходя из своей историософской концепции, Данилевский полагает, что «наука по необходимости должна носить на себе отпечаток национального точно так же, как носят его искусство, государственная и общественная жизнь, одним словом, все проявления человеческого духа» [13, с. 150]. Подчеркнем, что эта принципиальная установка -
обозначим ее как «тезис антиглобализма» - в высшей степени актуальная для философского осмысления современных социальных процессов (в широком понимании термина «социальность»). Поэтому вполне закономерно, что данный тезис позитивно воспринимают многие современные исследователи обсуждаемой проблемы.
Какие аргументы использовал Данилевский для обоснования этого тезиса? Поставив вопрос «Возможна ли национальная наука?», он проанализировал три известных ему возражения, связанные с: а) пониманием природы научных истин и единства (единственности) науки; б) наличием преемственности в ее развитии; в) незначительностью национального языка в функционировании науки. Проанализировал на том методологическом и историко-научном уровне, который был свойствен науке 1860-х гг. В результате Данилевский сформулировал «три причины, по которым и наука, наравне с прочими сторонами цивилизации, необходимо должна носить на себе печать национальности.» [14, с. 153]. Указанные «причины» объединяются понятием «народный характер», которое в наше время выглядит неясным и неопределенным. Это обстоятельство нельзя ставить в упрек Данилевскому. За прошедшие полтора века произошли революционные изменения во всех областях общественной жизни, в философии и в науках (в частности, возникли такие дисциплины, как социальная психология, культурная антропология и т. д.). Таким образом, мы полагаем, что принципиальная установка Н.Я. Данилевского является справедливой, остро актуальной и весьма перспективной, а использованные им аргументы требуют пересмотра с учетом современных достижений.
3. Компромиссный. Сторонники этого подхода утверждают: «Разумеется, не существует какой-либо чисто национальной науки. Нет арифметики русской, немецкой или французской. Тем не менее было бы непозволительной наивностью не замечать, что на рациональные формы научного познания факторы национальные, исторические, культурные, этические и социально-психологические оказывают огромное влияние» [15, с. 14]. Однако некоторые наши коллеги, признавая значимость этих социокультурных факторов, категорично утверждают: «Наука и образование должны сохранить светский и интернациональный характер» [16, с. 235]. Утверждение об интернациональном характере науки «закрывает» обсуждаемую проблему, с чем мы не можем согласиться.
Нам близка позиция Ивана Ильина, который акцентировал три аспекта проблемы. Во-первых, он отмечал, что «нация, не имеющая своей науки, - первобытна и недоуменна в своем бытии: ее самочувствие темно и растеряно; ее самосознание беспомощно молчит; ее духовность хаотична и проблематична; ее слово томится, не рожденное во мраке страстей. И потому - в смысле духовного света и прозрения, в утверждении власти духа над страстями и над материей, в организации духовного космоса нации - рождение науки и рождение Академии есть подлинный праздник национального самоутверждения, самонахождения и самоосвобождения» [17, с. 124].
В чем же проявляется национальная самобытность науки? Согласно Ильину, во-вторых, она проявляется «не в конечных отвлеченных выводах, ... в них она общечеловечна. ... Но в живом источнике, творящем познание и добывающем истину, - наука национальна; и в осуществляемом способе познания, в укладе познающей души и в строении познавательного акта -наука остается национальною; и в обращении к тому народу, который породил ее, к его материи и к его духу (этнография данного народа, его история, экономика, социология, культура, правоведение, этика, эстетика и вся философия его) - наука всегда была и всегда будет национальною по преимуществу» (подчеркнуто нами - В. П., В. С.).
Таким образом, Ильин прозорливо усмотрел «нерв» обсуждаемой проблемы - сложную диалектику общечеловеческого и национального. Кроме того, он конкретизировал подход Данилевского, перечислив те социальные и гуманитарные науки, в которых национальная самобытность проявляется в максимальной степени. Особую актуальность обретает тезис Ильина о том, что вся философия всегда была и всегда будет национальной по преимуществу.
В-третьих, он очень ярко и образно описал те особенности национального менталитета, которые обусловливают самобытность науки: «Каждая нация вкладывает в свою науку свою душу во всем ее своеобразии; подвижность и неподвижность своих чувств; ясность и зоркость, или, наоборот, тяжеловесность и туманность своей мысли; яркость или блеклость своего воображения; утонченность или элементарность своей интуиции; упорство или неустойчивость своего характера; свое национальное воспитание или невоспитанное чувство ответственности, ... ширину или узость своего кругозора; свой национальный юмор, остроумие, вкус, стиль, темперамент, способ доказательства, приспособляемость, наблюдаемость, изобретательность» [18, с. 124-125]. В качестве примеров Ильин указывает, что английской науке свойствен уравновешенный и трезвый прозаизм; германской науке - глубина и всеисчерпывающая добросовестность; французской науке присущи чеканная ясность, блеск и чувство меры; русской науке - вселенский кругозор и непосредственная свобода, гибкость, пластичность и темпераментность русского ума.
Возможно ли решение проблемы самобытности науки на уровне социальной психологии? Мы полагаем, что нет. Приведем всего один эмпирический аргумент. Гимн русскому уму в исполнении И.А. Ильина резко диссонирует с тезисами публичной лекции «О русском уме», прочитанной великим русским физиологом И.П. Павловым 20 мая 1918 г. в Петрограде [19]. Павлов охарактеризовал следующие негативные черты русского научного ума: он не склонен к сосредоточенности; не привязан к фактам; несвободен; у него отсутствует привязанность к идее, сочетающаяся с абсолютным беспристрастием; он оперирует общими положениями, не признавая ни меры, ни числа; не стремится к простоте и ясности; стремится к новизне, а не к истине; не знает действительности, а живет фантазиями. Особо выделим еще одно суждение Павлова: «Русский человек, не знаю почему, не стремится понять то, что он видит. Он не задает вопросов с тем, чтобы овладеть предметом, чего никогда не допустит иностранец. Иностранец никогда не удержится от вопроса» [20]. Действительно, «вопрошание есть благочестие мысли», - справедливо утверждал М. Хайдеггер.
Если национальная психология не дает достоверных выводов, то где же искать проявления и корни самобытности русской науки? Русский европеец А.И. Герцен в работах «Дилетантизм в науке» и «Письма об изучении природы» предпринял первую в России попытку выявить отличие западноевропейской науки от своего идеала русской науки [21]. Его оценки западной науки, отмечает Д.В. Пивоваров, «во многом наивны и несправедливы». Тем не менее Герцен «в целом правильно предугадал специфические особенности русской науки в ее лучших образцах» [22, с. 83-84]. Другими словами, он указал направление поиска самобытности и сферу ее обитания, каковой выступает история русской науки.
Таким образом, на поставленный вопрос мы предлагаем в порядке обсуждения следующий ответ: корни, ветви и плоды искомой самобытности обитают в живой истории русской науки, в гениальных открытиях и изобретениях ее великих представителей, в их главных шедеврах, в программных сочинениях, в личных дневниках и письмах. Указанный ответ образует центральный тезис данной статьи. Его обоснование требует предварительного уточнения исходных методологических принципов.
Прежде всего необходимо уточнить смысл понятия «наука». Нередко можно встретить утверждение, что наука есть теоретическое отношение человека к миру [23, с. 78]. Это, очевидно, слишком узкое определение данного понятия. Следуя В.И. Вернадскому, мы полагаем, что научное отношение человека к миру включает в себя, синтезирует три фундаментальных мироотно-шения - познавательное, практическое и ценностное. Используя хрестоматийные метафоры Ф. Бэкона (путь муравья - эмпиризм, путь паука - теоретизм), мы истолковываем путь пчелы как проблематизм, то есть проблемно-рефлексивную стратегию научного познания, преодолевающую оппозицию «эмпиризм - теоретизм» как односторонних стратегий. Следовательно, мы предлагаем выделять в истории русской науки прежде всего проблемный аспект. Какие научные проблемы формулировали и решали русские ученые в сравнении с их западными коллегами? Для ответа на этот вопрос рассмотрим некоторые ключевые сюжеты в истории русской науки.
1. Открытия М.В. Ломоносова. Изучение его биографии и творчества доказывает, что «наш первый университет» был активным участником научной жизни Европы в 40-60-е гг. XVIII в. Западная наука для Ломоносова не была, вопреки измышлениям Шпета, «чем-то искусственным», чужеродным. Я.Г. Дорфман пишет о всеобщем интересе широких слоев общества к экспериментальной физике. Огромным успехом пользовались в то время научно-популярные лекции по физике с яркими демонстрационными опытами. В Париже их читал аббат Нолле, в Филадельфии -Б. Франклин, в Лондоне - Дж. Атвуд, в Санкт-Петербурге - М.В. Ломоносов, начиная с 1746 г., «дважды в неделю по вторникам и пятницам по два часа в день» [24, с. 263], как определил президент Академии граф К.Г. Разумовский, присутствовавший на первой лекции вместе с придворными кавалерами и другими знатными персонами. Сии господа, видимо, не подозревали о своей «умственной отсталости», по диагнозу Шпета, который явно не усвоил стихотворения Пушкина «Клеветникам России».
Большинство западных естествоиспытателей XVIII в. были сторонниками теории теплорода, лишь очень немногие - прежде всего Д. Бернулли и Ломоносов - пытались развивать кинетическую теорию теплоты. Аргументы Ломоносова против теории теплорода были многочисленны. В частности, в 1744 г. он экспериментальным путем опроверг вывод Р. Бойля (1676 г.) о весомости «частиц огня»: «.оными опытами нашлось, что славного Роберта Бойля мнение ложно, ибо без про-пущения внешнего воздуха вес сожженного металла остается в одной мере» [25, с. 392]. В работах 1746-1747 гг. Ломоносов, вопреки мнению Павлова, формулирует цепь вопросов против общепризнанной гипотезы о невесомости теплорода и заключает: «Вполне очевидно, что это противоречит прежде всего опыту, а затем и здравому смыслу» [26, с. 43]. Наконец, в 1748 г., в письме к Эйлеру,
он формулирует закон сохранения материи и движения - закон, имеющий огромное мировоззренческое значение. Отметим это обстоятельство наряду с присущими Ломоносову самостоятельностью мышления, свободой от авторитетов и гражданским мужеством.
2. Неевклидова геометрия Н.И. Лобачевского. Как известно, древнегреческий математик Евклид в своих «Началах» (около 300 г. до н.э., Александрия) изложил геометрию в форме дедуктивно-аксиоматической теории, которая на протяжении 2000 лет служила недосягаемым образцом научной строгости и достоверности. Однако уже греческие комментаторы «Начал» обнаружили в них и крупные недостатки, и слабые места, то есть нерешенные проблемы. Построив геометрию, независимую от V постулата (XI аксиомы) Евклида, Лобачевский решил многие из этих проблем, совершив научную революцию, сравнимую с переворотом Коперника. Ж. Таннери писал: «Лобачевский поистине нашел новый мир; для того чтобы проникнуть в него, не боясь его причудливых образов, нужно было не менее мужества, чем показал Колумб, открывая Америку» [27, с. 129]. Обе научные революции - и Коперника, и Лобачевского - кардинально изменили мировоззрение людей, в частности - понимание макрокосма, Вселенной.
3. Неаристотелева логика Н.А. Васильева. Отношение научного сообщества к традиционной формальной логике на рубеже XIX-XX вв. удачно выразил П. Карус: «Аристотелева логика неполна и неэффективна, поскольку описывает самые простые отношения и не распространяется на более сложные формы мысли, хотя в ней доселе и не найдены какие-либо ошибки» [28, с. 68]. Роль профессора кафедры философии Казанского университета Н.А. Васильева в логике вполне сравнима с ролью Н.И. Лобачевского в геометрии: идеи Лобачевского положили начало неклассической геометрии, а идеи Васильева лежат у истоков неаристотелевой - и в этом плане также неклассической - логики. Правда, как отмечает В.А. Бажанов, условность данного сравнения заключается в том, что существенно различны меры разработанности «воображаемой геометрии» и «воображаемой логики» и их непосредственное влияние на развитие математики. Необходимо подчеркнуть, что геометрия Лобачевского послужила главной эвристической «подсказкой» к построению Васильевым фундамента неаристотелевой логики путем отказа от закона непротиворечия. В 1950-1960 гг. выяснилось, что вполне возможно создание противоречивых, но в то же время нетривиальных логических систем; они были названы паранепротиворечивыми. Н.А. Васильев полагал, что «воображаемая логика подтверждает диалектический материализм» [29]. Весьма поучительны его статья «Логический и исторический методы в этике (об этических системах Л.Н. Толстого и В.С. Соловьева)» (1913 г.), а также критические оценки идей Канта, Гуссерля и философского прагматизма.
4. Неклассическая физиология И.М. Сеченова и И.П. Павлова. Во второй половине XIX в. в биологических науках формируется новый системный стиль мышления, в утверждении которого - наряду с Ч. Дарвином, К. Бернаром, Г. Гельмгольцем - выдающуюся роль сыграл великий русский физиолог Иван Михайлович Сеченов (1839-1905). Утвердив системное отношение «организм - среда», Дарвин и Бернар создали новую проблемную ситуацию в психофизиологии органов чувств. Сеченов перевел понятие о «бессознательных умозаключениях» (Гельмгольц) на язык рефлекторной теории. За этим стояло, отмечает известный психолог М.Г. Ярошевский [30], радикальное преобразование понятия «рефлекс». Взамен отдельных рефлекторных дуг вводилась теория нейрорегуляции поведения целостного организма. Эта теория является неклассической, поскольку ни учение Дарвина об адаптации организма к внешней среде, ни учение Бернара о внутренней среде не содержали идейных ресурсов для реализации принципа системности применительно к психической регуляции поведения. Именно Сеченов первым решил эту проблему. О новом направлении в физиологии И.П. Павлов писал: «Да, я рад, что вместе с Иваном Михайловичем (Сеченовым - В. П., В. С.) и полком моих дорогих сотрудников мы приобрели для могучей власти физиологического исследования вместо половинчатого весь нераздельно животный организм. И это - целиком наша русская неоспоримая заслуга в мировой науке, в общей человеческой мысли» [31, с. 13]. В неклассической физиологии Сеченова и Павлова воплотился такой инвариант русской культуры, как идеал органического, синтетического, целостного миропонимания. Этот идеал нашел свое выражение в забытом на многие десятилетия философском труде В.В. Розанова [32].
5. Неклассическое естествознание в научном творчестве Г.А. Гамова. Неклассическое естествознание возникает в результате третьей глобальной научной революции, происходившей с конца XIX в. до середины XX в. В эту эпоху, отмечает акад. В.С. Стёпин, происходит «своеобразная цепная реакция революционных перемен в различных областях знания: в физике (открытие делимости атома, становление релятивистской и квантовой теории), в космологии (концепция нестационарной Вселенной), в химии (квантовая химия), в биологии (становление генетики)» [33, с. 317]. Выдающийся отечественный физик-теоретик Георгий Антонович Гамов (1904-1968)
внес весомый вклад в развитие неклассического естествознания. Ему принадлежат три научных достижения самого высокого, «нобелевского» ранга в ведущих областях современной науки:
- в физике - он открыл квантовую природу альфа-распада (1928). Гамов доказал, что альфа-частицы вылетают из ядра путем квантово-механического туннелирования, просачиваясь сквозь потенциальный барьер, который удерживает частицы внутри ядра;
- в космологии - построил теорию горячей Вселенной и на ее основе предсказал существование космического реликтового излучения (1948). Он задался целью «скрестить космологическую науку с ядерной физикой» (по его собственному выражению) и достиг этой цели;
- в биологии - разгадал структуру универсального генетического кода (1953).
О других научных достижениях Г.А. Гамова и его драматической судьбе рассказано в статье В.Я. Френкеля и А.Д. Чернина, вошедшей в сборник [34].
Рассмотренные исторические сюжеты позволяют, на наш взгляд, выделить особый, проблемно-тематический аспект самобытности русской науки. Западноевропейская наука на двести лет (если считать с Коперника) старше отечественной науки. Однако русская наука смогла преодолеть этот временной лаг необычайно быстро, о чем свидетельствуют открытия Ломоносова и Лобачевского (правда, у них разные судьбы в плане признания: труды Лобачевского были опубликованы в Германии еще при его жизни; а имя Ломоносова ни разу не упомянуто в «Истории физики» немецкого автора Ф. Розенбергера (СПб., 1883)).
Во всех указанных сюжетах русская наука предстает перед нами как другая, альтернативная наука в сравнении с западной - в характеристике этих сюжетов приставка «не» (неевклидова, неаристотелева и т. д.) закономерно выражает содержательное, проблемно-тематическое отличие трудов великих русских ученых от работ их западных коллег и современников. Эти труды являются поистине новаторскими, прокладывающими новые направления развития мировой науки. Наш подход к решению обсуждаемой проблемы вполне согласуется с подходом Д.В. Пи-воварова: «Специфика русской науки, если брать ее лучшие, гениальные творения в форме научных теорий о всеединстве мира и его основных форм, характеризуется синтезом добротной эмпирии и удивительного всеединого философично-универсального теоретизма» [35, с. 84].
Несущественные различия обусловлены разным выбором «единиц анализа» истории науки (у Пивоварова - теория, у нас - проблема и порождаемое ею множество исследовательских программ). Преимущество нашего подхода - в преодолении «теоретизма», что позволяет существенно расширить предлагаемый Д.А. Пивоваровым список «главных шедевров» русской науки. А именно: включить в этот список великие экспериментальные открытия (например, эффект Вавилова - Черенкова, открытие П.Л. Капицей явления сверхтекучести, создание мазера и лазера Н.Г. Басовым и А.М. Прохоровым, гетероструктуры Ж.И. Алфёрова и т. д.), выдающиеся научно-технические проекты (атомный проект СССР, ракетно-космические системы С.П. Королёва и т. п.) и революционные изобретения (радио Н.С. Попова, вертолета И.И. Сикорского и телевидения Б.Л. Розинга и В.К. Зворыкина и другие.) «Третьей мировой войны не случилось во многом благодаря русским ученым - И.В. Курчатову, М.В. Келдышу, А.П. Александрову и С.П. Королёву. Их труды сделали наше государство передовой ядерной, ракетно-космической державой и обеспечили в середине XX в. стратегический паритет оборонных потенциалов СССР и США» [36, с. 303]. Данная оценка адекватно характеризует мировое значение русской науки.
Таким образом, проблема самобытности русской науки возникает и осознается в культурно-историческом контексте «главного русского спора». Постановщиком этой проблемы стал А.И. Герцен, ее актуализировали Н.Я. Данилевский, И.А. Ильин, В.И. Вернадский, П.А. Флоренский и другие мыслители. Спор западников и славянофилов не завершен, однако обсуждаемая проблема является, на наш взгляд, принципиально разрешимой. Многочисленные исторические факты и сюжеты обязывают признать существование феномена самобытности русской науки. В наше время, в условиях обезличивающей глобализации (американизации, по оценке А.С. Па-нарина), необходимо возродить тезис Данилевского о том, что каждый исторический народ должен стремиться к идеалу политической, экономической, культурной самобытности; а также напоминать слова Ф. Жолио-Кюри: «Наука необходима народу. Страна, которая ее не развивает, неизбежно превращается в колонию». Российскому государству и обществу необходимо культивировать самобытность русской науки.
Ссылки:
1. Крижанич Ю. Политика. М., 1997.
2. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Эпоха столкновения цивилизаций. М., 2014.
3. Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ. Л., 1984.
4. Греков М.Н. История русской философской мысли // История философии : Запад - Россия - Восток. Книга первая:
философия древности и Средневековья / под ред. Н.В. Мотрошиловой. 2-е изд., испр. и доп. М., 2012.
5. Данилевский Н.Я. Указ. соч.
6. Блехер Л.И., Любарский Г.Ю. Главный русский спор: от западников и славянофилов до глобализма и Нового Сред-
невековья. М., 2003.
7. Там же.
8. Прытков В.П. Человек вопрошающий. Екатеринбург, 2006.
9. Антология мировой философии в 4-х т. М., 1969-1972. Т. 4.
10. Кириллин В.А. Страницы истории науки и техники. М., 1989.
11. Шпет Г.Г.Очерк развития русской философии // Сочинения. М., 1989.
12. Там же.
13. Данилевский Н.Я. Указ. соч.
14. Там же.
15. Ракитов А.И. Российская наука: прошлое, настоящее, будущее // Вопросы философии. 1995. № 3.
16. Кашперский В.И. Проблемы философии науки. Екатеринбург, 2007.
17. Ильин И.А. Идея национальной науки // Лепта. 1991. № 1.
18. Там же.
19. Павлов И.П. Рефлекс свободы. СПб., 2001.
20. Там же. С. 121.
21. Герцен А.И. Сочинения : в 9 т. М., 1955. Т. 2.
22. Александр Герцен: русский европеец // Вестн. Урал. отд-ния РАН : Наука. Общество. Человек. Екатеринбург, 2013.
№ 2 (44).
23. Бряник Н.В. Самобытность русской науки: предпосылки и реальность. Екатеринбург, 1994.
24. Дорфман Я.Г. Всемирная история физики (с древнейших времен до конца XVIII в.). М., 1974.
25. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. М. ; Л., 1954. Т. 10.
26. Ломоносов М.В. Там же. Т. 2.
27. Цит. по: Васильев А.В. Николай Иванович Лобачевский (1792-1856). М., 1992.
28. Цит. по: Бажанов В.А. Николай Александрович Васильев (1880-1940). М., 1988.
29. Там же. С. 44.
30. Петровский А.В., Ярошевский М.Г. Теоретическая психология. М., 2001.
31. Павлов И.П. Полное собрание сочинений : в 8 т. М., 1951. Т. 2.
32. Розанов В.В. О понимании. СПб., 1994.
33. Стёпин В.С. Философия науки. Общие проблемы. М., 2008.
34. Российская научная эмиграция : Двадцать портретов / под ред. акад. Г.М. Бонгарда-Левина и В.Е. Захарова. М., 2001.
35. Пивоваров Д.В. А.И. Герцен об особенностях западной и русской науки // Вестн. Урал. отд-ния РАН. 2013. № 2.
36. Ломов В.М. Сто великих научных достижений России. М., 2011.
