CC BY
31экономической полезности для общества. Поэтому интересы частного предпринимателя оставались на втором плане.
Эти факторы обусловили наличие в советской правовой системе периода нэпа расхождения между формальным правом и реальным функционированием экономической системы. Самым значимым расхождением было законодательное отсутствие гарантий частной собственности. Положение усугублялось административным произволом государственных органов. Все это делало частнопредпринимательскую деятельность в условиях нэпа ненадежной, временной, хотя частный капитал выполнил свое предназначение, способствовав, в значительной степени, экономическому восстановлению страны.
Литература и источники
1. Ленин В. И. Полн. Собр. Соч. Т.43-44.
2. Новицкая. Т. Е. Гражданский кодекс РСФСР 1922 года. История создания. Общая характеристика. М.: Зерцало-М, 2011.
3. Курский Д.И. На путях развития советского права. М.1927.
4. Стучка П. Избранные произведения по марксистско-ленинской теории права. Рига, 1964.
5. Сводный отчет о деятельности губернских, областных и краевых судов и подведомственных им судебно-следственных учреждений за 1924 год. М.: Издательство НКЮ РСФСР, 1925.
6. Государственный архив социально - политической истории Тамбовской области(ГАСПИТО)
7. Государственный архив Тамбовской области (ГАТО).
References and Sources
1. Lenin V. I. Poln. Sobr. Soch. T.43-44.
2. Novickaya. T. E. Grazhdanskij kodeks RSFSR 1922 goda. Istoriya sozdaniya. Obshchaya harakteristika. M.: Zercalo-M, 2011.
3. Kurskij D.I. Na putyah razvitiya sovetskogo prava. M.1927.
4. Stuchka P. Izbrannye proizvedeniya po marksistsko-leninskoj teorii prava. Riga, 1964.
5. Svodnyj otchet o deyatel'nosti gubernskih, oblastnyh i kraevyh sudov i podvedomstvennyh im sudebno-sledstvennyh uchrezhdenij za 1924 god. M.: Izdatel'stvo NKYU RSFSR, 1925.
6. Gosudarstvennyj arhiv social'no - politicheskoj istorii Tambovskoj oblasti(GASPITO)
7. Gosudarstvennyj arhiv Tambovskoj oblasti (GATO).
НИКУЛИН ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ - доктор исторических наук, профессор, кафедра конституционного и административного права Тамбовского государственного технического университета ([email protected]). NIKULIN, VICTOR V. - Doctor of History, Professor, Department of Constitutional and Administrative Law, Tambov State Technical University ([email protected]).
УДК 34.1 DOI: 10.24412/2411-2275-2022-3-28-35
ГОРБУНОВ М.Д.
ПРОБЛЕМА ПРИНУДИТЕЛЬНОСТИ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ В ОТЕЧЕСТВЕННОМ ПРАВОВОМ ПОЗИТИВИЗМЕ
Ключевые слова: правовой позитивизм, власть, государство, право, аналитическая юриспруденция, общество.
Статья теоретико-правового характера направлена на анализ состояния и перспектив развития отечественной позитивистской доктрины. Автор исследует вопрос особенностей легисткого правопонимания в контексте описания государственной власти и свойства принудительности в праве. Показано, что в мировой правовой науке произошла трансформация самого вопроса, в котором государство стало рассматриваться в рамках более широкой категории власти, как сложившегося общественного института власти. При этом понятию государственно-правовая система более предпочтительна категория нормативная система, в связи с чем государство воспринимается как часть нормативного механизма. Делается вывод о необходимости нового осмысления социальных и политических оснований описания права в отечественной догме, в том числе с обращением к достижениям мировой правовой позитивистской науки.
GORBUNOV, M.D.
THE PROBLEM OF STATE AUTHORITY POWER IN RUSSIAN LEGAL POSITIVISM Key words: legal positivism, power, state, law, analytical jurisprudence, society.
The article of theoretical legal nature is aimed at analyzing the state and prospects for the development of Russian positivist doctrine. The author raises the issue of peculiarities of legist legal understanding in the context of the description of state power and the properties of coercion in law. It is shown that in world legal science a transformation of the issue itself took place, in which the state began to be considered within the framework of a wider category of power, as the current public institution of power. Moreover, the concept of the state-legal system is more preferable to the category of the normative system, and therefore the state is perceived as part of the normative mechanism. The conclusion is made about the need for a new understanding of the social and political foundations for the description of law in domestic dogma, including references to the achievements of world legal positivist science.
Властные отношения, лежащие в основе нормативной системы в доминирующей позитивистской доктрине отечественной юриспруденции, рассматриваются через призму обеспеченности права принудительной властью государства. Подчеркнутая концептуальная обусловленность самого существования права государственным принуждением влечет за собой целый ряд значимых для всей государственно-правовой системы последствий. Важнейшим из них
является логический вывод о том, что если право исходит от государства, то оно является результатом изъявления государственной воли, а значит подчинено ему. Таким образом, фактическим носителем и выразителем охраняемого правом интереса является государство, а общество является объектом легального властного воздействия.
Практическая сторона данного вопроса обсуждается в отечественной науке уже не первый год [1, с. 10-14]. Сложно не заметить недостатки данного подхода и его излишнюю упрощенность. Он не учитывает влияния всего многообразия общественных процессов на нормативную систему, фактически оправдывает государственный произвол и выносит вопрос целей нормативного регулирования за пределы понятия права. Все это является частью глобального вопроса о взаимном отношении государства и права. Всего варианта этого соотношения три: право первично по отношению к государству, государство - к праву, право и государство логически взаимообусловлены и взаимосвязаны. Для теории естественного права безусловно характерен первый подход, для классического правового позитивизма второй.
Современная мировая правовая наука в духе постмодернизма старается находить внутренние взаимосвязи и аргументы в рамках третьего подхода, потерпев в XX веке некоторое научное фиаско в первых двух вариантах, что можно наблюдать, например, в сложившейся дискуссии в аналитической юриспруденции между позитивистами и антипозитивистами, в рамках которой первые указывают на необходимую связь права со сложившейся институализированной системой правил и необходимостью внутренней согласованности нормативного регулирования при достаточной формализации, а вторые - на невозможность изолированного восприятия правовых процессов вне базовых принципов и ценностей, при признании релятивистских аспектов нормативной системы [2]. Да и в целом можно наблюдать, что само объяснение государственно-правовой системы в зарубежной науке переместилось со слова «государство» на слово «право». Можно было бы сказать, что это стало реакцией на особенности и традиционно критикуемые недостатки правового позитивизма, но подобная картина наблюдается и в позитивистском правопонимании в мировой правовой мысли, в первую очередь, в аналитической юриспруденции, что будет показано далее. Аналитический позитивизм давно преодолел ограничения этатизма, легистского правопонимания и строится сегодня на новой богатой методологии [3, с. 298-320].
Понимание того, чем является государство для права и для общества является вопросом, выходящим далеко за рамки правоведения и его следует рассматривать в контексте социогуманитарного знания в целом. Является ли государство самостоятельным субъектом, выразителем некой собственной воли или же формой наиболее оптимальной реализации группового или общественного интереса субъектов политических отношений, либо чем-то средним между. В мировой правовой науке произошла трансформация самого вопроса, в котором государство стало рассматриваться в рамках более широкой категории власти, как сложившегося общественного института власти. При этом понятию государственно-правовая система более предпочтительна категория нормативная система. Государство воспринимается как часть нормативного механизма, а не то, что этот механизм конструирует [3, с. 298-320].
Российская же правовая доктрина не только продолжает концентрировать свое внимание на статусе государства в его классическом понимании, как системы публичных императивных органов, организующих общество на определенной территории через подчинение, но и строит объяснения через упрощенную систему отношений, фактически продолжая придерживаться первого подхода. Представляется, что данное обстоятельство вызвано во многом самоограничительной установкой методологии правового позитивизма на «незатемненное», чистое изучение государственно-правовой системы, предложенное в теории Дж. Остина и Г. Кельзена и активно представленное в континентальной позитивистской доктрине, воспринятой отечественной наукой, в частности, через учение Г. Шершеневича и усиленной в последствии в рамках советского нормативизма [4].
В советской науке укрепились в крайних формах представления о принудительной природе права и реализации в нем государственной воли. Такое понимание права было характерно для «столпов» советского нормативизма Е.Б. Пашуканиса, М.А. Рейснера, П.И. Стучки, которые понимали право как совокупность общеобязательных и принудительных норм, установленных государством [1, с. 10-14]. Здесь прослеживаются две центральные установки отечественного позитивизма, сохранившиеся на постсоветском этапе: сужение понимания права до системы
обязывающих норм (либо понимание их системообразующей роли) и ограниченность распространения права на само государства. Так М.И. Байтин, хотя и в несколько смягченном виде, указывает в качестве системаобразующего свойства права принудительность [6, с. 60-64]. А, например, позиция академика В.Н. Кудрявцева состоит в том, что принципы правовой государственности, закрепленные в Конституции, предполагают лишь связанность государства им же самим созданными юридическими нормами, что продолжает идею о праве, как результате волеизъявления государства [7, с. 3-8].
Важным аргументом в пользу таких подходов в отечественной доктрине выступает то, что таким образом формируется простая и очевидная для восприятия и объяснения позиция, позволяющая выделить право в системе социального регулирования. Невозможно отрицать, что фактически наблюдаемые связи в государственно-правовой системе выражаются в наглядном функционировании механизма государственно-правового регулирования. Данные обстоятельства определили высокую привлекательность сохранения нормативистских государствоцентристских, а по сути, легистских установок в российской позитивистской доктрине [8, с. 156-166].
Необходимо отметить, что в современной науке, даже в условиях наметившегося социологического уклона, апелляция к ключевой роли принудительной государственной власти сохраняется. Так, например, в попытке интегрировать предусмотренные современным конституционным законодательством ограничения государственной власти в легистскую модель описания государственно-правовой системы право представлено как государственная воля общества [6, с. 60-64]. Такой подход призван разрешить классическую проблему правового позитивизма и объяснить возможность самоограничения государства конституционными нормами путем признания общества в виде источника государственной власти. Вместе с тем такая позиция приводит к логически парадоксальной ситуации, когда народ повинуется сам себе, провоцируя возникновение вопроса о соотношении общественного интереса и государственной воли, который не может быть объяснен в категориях легистского позитивизма.
Довольно заметной в современном отечественном правовом позитивизме является концепция Р.А. Ромашова. Автор признает за правом многоаспектный динамичный характер и указывает на необходимость изучения права, как нормативного порядка, складывающегося из широкого круга правил [9, с. 57-64]. Вместе с тем, Р.А. Ромашов указывает, что «в любом случае действие права неразрывно связано с государством, которое от своего имени издает акты, формирующие право в формально-юридическом смысле, обеспечивает их реализацию представителями социума, а также осуществляет меры юридической ответственности в отношении правонарушителей. Именно государство придает праву публичный характер, обеспечиваемый в том числе при помощи мер государственного принуждения» [9, с. 57-64]. Таким образом подчеркиваются определяющая роль принудительного характера государственной власти и прямая связь формальных правовых норм с волей государства.
Это не означает, что современная отечественная позитивистская наука совсем не уделяет внимания необходимости ответственного государственного управления, но в такой системе оно становится не более чем взятыми на себя самоограничениями, поскольку их отсутствие никак не влияет на суть отношений в государственно-правовой системе. Отсюда кажутся рассогласованными тезисы о социальном назначении государства, объективном характере его функций и правовом характере его деятельности. Они воспринимаются скорее декларациями, логически не вытекающими из императивного характера правового регулирования и его прямого происхождения из государственной воли. Довольно показательным здесь является тезис не об особой, а именно ключевой роли государства в политической системе, который никак не объясняет почему государство ограничено в потенциале собственного произвола и должно служить общественному интересу [10, с. 126-132]. Таким образом, складывается ощущение о только лишь видимой приверженности отечественной науки третьему подходу, поскольку тезисы о роли государства в образовании и функционировании права и ограниченности государства правовом фундаментально не связаны.
Нельзя сказать, что отечественная правовая наука не видит этой ситуации. Но представляется, что степень ее проблемности недооценена. В отечественной науке неоднократно поднимались и продолжают подниматься вопросы о доминировании классических позитивистских установок и упрощённом понимании права. В советской науке был сформирован
широкий подход к пониманию права, сегодня формируются альтернативные позитивистской доктрине теории. Стоит отметить, что еще в советской доктрине сложилась альтернативная позиция В.С. Нерсесянца в рамках авторской либертарно-юридической теории, которая стремилась соединить классические позитивистские и юснатуралистические установки [11, с. 315]. Сегодня критика позитивизма, начатая Нерсесянцем, продолжена в рамках институциональной теории В.А. Четвернина. Свою позицию в отношении отечественной позитивистской догматики автор выстроил вокруг двух противопоставлений: во-первых, потестарного и либертарного понимания права, во-вторых, логоцентричного и социологического понимания нормативности [12]. Позиции легистского правового позитивизма соответствует потестатная парадигма и логоцентричное понимание нормативности, в ней «источником социального порядка признается только внешняя сила. В либертарной парадигме, порядок потестарного типа - неправильный. Правильным, и в этом смысле правовым является только порядок, который строится на взаимном признании субъектности социальных акторов и на запрете агрессивного насилия» [13, с. 3-6]. Автором указывается, что «логоцентрическая и социологическая (социально-научная) позиция концентрируются на разном понимании должного. В логоцентрической позиции общеобязательные нормы заданы социальным акторам в виде авторитетных текстов, а в социологической в трех ипостасях: наблюдаемая социальная практика, нормативное сознание людей и авторитетный нормативный текст как эталон» [13, с. 6-9]. Социальный порядок в понимании Четвернина должен быть построен на поддержании эффективности социального взаимодействия, а не на принудительности.
При этом также громки аргументы о несоответствии антипозитивистских теории существующим реалиям российской правовой системы и непринятии постмодернизма в праве. А. В. Павлов довольно показательно демонстрирует такую позицию: «отрицать постмодерн было всегда актуальным для гуманитарных наук и социальной теории. Проблема заключалась и заключается до сих пор в том, что не было никакого общепризнанного понимания постмодерна, а это означало, что новым трендом критиковали какие-то индивидуальные концепции, пусть и весьма влиятельные, сложившиеся под влиянием важных, но все же вторичных источников. Однако, когда многие философы или ученые, кто теоретизировал сам термин «постмодерн», в итоге в разных формах от него отказались, стало ясно, что постмодернизм находится, как никогда ранее, в шатком положении. Поиски новой теории, адекватной состоянию культуры и общества обусловлены радикальным релятивизмом и критицизмом влиятельных концепций постмодернизма. Да. сторонники постмодернизма во многом справедливо критикуют эпоху модерна, в том числе, гипертрофированные ожидания, связанные с научной рациональностью. Однако при этом почти ничего конструктивного они - постмодернистские теории - не предлагают. Разочарование в перманентной критике и страхе перед возрастающей неопределенностью и рисками нового мира вынудили практически всех постсовременных мыслителей искать новые теории с «позитивным» содержанием» [14, с. 9].
Довольно показательным для такой двойственной тенденции является то, что по-прежнему актуальными в отечественной юридической науке выступают исследования, возвращающиеся, в частности, к новому осмыслению классической командной теории Дж. Остина и Г. Кельзена [4]. В свою очередь в рамках философских работ стремительно появляются монографические и диссертационные исследования, посвященные проблематики аналитической философии и юриспруденции, их методологическому и гносеологическому потенциалу, но, к сожалению, без должного внимания к ним со стороны доминирующей догмы российского права [2; 15].
В результате кажется, что развитие отечественной доктрины стопорится, поскольку доминирующая доктрина сохраняется нечувствительной и скептичной по отношению к новой методологии. Споры ведутся общетеоретические, но не методологические. Кажется, что не происходит фундаментального переосмысления оснований правовой системы, какое происходило в зарубежной науке со второй половины ХХ века. Этому безусловно есть и объективные причины, связанные с наследием жесткой ограниченной методологии советской социально-гуманитарной науки. Тем не менее представляется, что сегодня отечественная наука тормозит сама себя, стремясь к упрошенному объяснению и пониманию, искусственно ограничивая методологические рамки, скептически относясь к восприятию мировых достижений.
Видятся явными параллели между ситуацией в современном отечественном позитивизме и кризисом классического правового позитивизма в середине ХХ века в виду его методологического редукционизма. В случае аналитической юриспруденции была подведена черта под классическим позитивизмом в рамках правовой теории Г. Харта, завершившей во многом практически вековую историю критики и рефлексии вокруг классической теории Д. Остина и связанной с ней «чистой теории» Г. Кельзена. Было признанно, что прежние установки правового позитивизма выдавали желаемое за действительное, искажая и упрощая сложные многокомпонентные социальные функции права, а простое объяснение права через аспект принудительной государственной власти скрывает больше в правовой системе, чем стремится объяснить [16, с. 41].
Современный отечественный легистский позитивизм также не преуспел в объяснении процессов государственно-правовой системы, выходящих за пределы функциональной роли принуждения в социальном контроле. Что вполне типично, поскольку российская правовая наука стремится найти ответы на ключевые вопросы правовой теории исключительно средствами отечественной науки, что вызывает озабоченность ввиду существующего методологического отставания, а подход догматического позитивизма рассматривается как преимущество. С. С. Алексеев отмечал отшлифованные формулировки конструкций правовой догматики, добавляющих твердость и непререкаемость самой правовой основе и придающие ей «определенность, устойчивость, постоянство (вечность) [17, с. 92, 241]. Ему вторит И. Л. Честнов, указывая на логическую завершенность, четкость, определенность, доходчивость, стройность понятийной системы догматики [18, с. 92]. Л. И. Глухарева резюмирует, что «благодаря догме (ее формальной определенности) были найдены технологии закрепления в многочисленных правовых институтах фундаментальных принципов человеческого общежития. Более того, ни одна другая концепция правопонимания пока не сформировала свою догму права, которая могла бы «вооружить» юридическую практику, нормативное и индивидуальное правовое регулирования. Вряд ли какие-либо современные теории права смогут предложить юристам-практикам столь оптимальное и простое понимание права, чем как система регулирующих человеческое поведение норм. Поэтому юридическая догматика продолжает занимать достойное место в ряду современных теорий права, пока не пришло время отказывать догматическому знанию в применении его средств для решения не только практических, но и теоретических проблем юриспруденции» [19, с. 92-93]. Довольно показательной лакмусовой бумажкой здесь является учебная литература, которая традиционно является зеркалом доминирующей парадигмы, отражение которой кажется застывшим последние двадцать лет в описании основных закономерностей государственно-правовой системы. Об изменениях в состоянии отечественной юридической практики, особенно в публичной сфере, также говорить не приходится. Наоборот, видимы тенденции к усилению государство-центристского подхода.
Это все имеет важные следствия для восприятия и практики отношений в сфере публичной власти и управления, публичного права. При простой императивной системе воля государства и государственный интерес становятся определяющими в публичной сфере, а связь с обществом становится неочевидное и фактически нарушается. Обязательства и самоограничения государства по большому счету становятся простой декларацией и необязательным самоограничение, а сама система не создаёт гарантий и не воспринимает данные самоограничения как фундаментальные, делающие при их отсутствии невозможным ее функционирование. В данном случае видно, что упрощение восприятия властных отношений в основе правовой системы достигается слишком большой ценой.
Подобные методологические самоограничения значительно снижают объяснительный потенциал отечественного правового позитивизма при концептуальном определении действительных оснований правовой системы за пределами простого тезиса о принудительной государственной власти. В поисках более полного объяснения следует обратиться к опыту развития мировой правовой мысли, в частности позитивистского правопонимания. Особый интерес здесь может иметь направление аналитической юриспруденции, а точнее его позитивистского крыла, которое обладает значительным объяснительным потенциалом.
Если кратко суммировать ключевой методологический и отнологический посылы направления, то можно резюмировать, что в основе права лежат не простое властное повеление государства как носителя некой самостоятельной воли, а более сложные политические отношения
в рамках социальной конвенции по поводу сложившейся системы норм [3, с. 298-320]. Право является политически-обусловленным, а не государственно-обусловленным явлением -социальным фактом в системе многоаспектных социальных связей. Данные социальные связи носят политический характер, в рамках которых происходит формирования нормативной системы общества путем установления и согласования интересов социальных групп и политических акторов путем достижения конвенционального согласия относительно правил общежития. Право выступает как итог построения такой нормативной системы, ее институционализированную формализованную вариацию [20, р. 35]. Само государство является важной, но не единственной составляющей такой нормативной системы - общественным институтом, через который происходит координация и субординация общественных интересов, выражающихся в последствии в праве.
Право, таким образом, здесь воспринимается как социально-установленное, а не государственно-установленное. Нормативность права обеспечивается в первую очередь его принятием обществом в рамках социальной конвенции. Именно на ее основании, а не на основании государственного санкционирования индивиды принимают на себя права и обязанности, а официальные лица приобретают полномочия по их обеспечению. При этом речь идет именно об обеспечении, а не о принуждении. При объяснении данной системы в категории политических отношений и социальной конвенции определяющими становятся воля общества и общественной интерес. При этом не возникает противоречия и какой-либо институциализированной простой возможности неподчинения государственной власти. Нормативность права по-прежнему обеспечивается властной системой, но эта властная система воспринимается и формируется по умолчанию в контексте ее происхождения от общества и из общественной необходимости. Для того, чтобы систем действовала ей нужно подчиняться, соответственно, чтобы общественный интерес реализовывался через эту систему, общество должно принимать ее для себя как обязательную. Формулировки здесь как никогда важны, поскольку именно при таком восприятии общество воспринимается как субъект нормативной системы, а не как объект. Для того чтобы система действовала она должна быть способна обеспечить соблюдение собственных норм, не только и не сколько путем фактического подчинения, сколько убеждением в собственной эффективности и фактической реализации общественного интереса. Это наглядно видно из получившей широкую известность в аналитической юриспруденции «служебной концепции власти».
В соответствии с ее положениями важным элементом действительности власти является ее легитимность. При этом под легитимностью понимается не простая лояльность действующей государственной власти безотносительно ее оснований, а реальная способность государства обеспечить режим наилучшего благоприятствования для индивидов [21, р. 359]. Это означает, нормативные предписания государственной власти становятся действительными только в том случае, когда они способны обеспечить реализацию интересов граждан и согласовать их действия в упорядоченной форме лучшим образом по сравнению с любой другой альтернативной нормативной системой, либо без обращения к таковой. К предписаниям государственной власти также предъявляется требование, что авторитетные предписания официальных органов должны базироваться на том, что субъекты уже имеют основания делать [22]. Нормативное регулирование должно осуществлять не из государственного волеизъявления, а для обеспечения реализации наилучшего варианта регулирования тех отношений, которые сложились в обществе, либо к которым у общества имеется потребность. Нет ничего, что субъекты должны были бы делать в соответствии с предписаниями власти, чего они не должны были бы делать без таких предписаний, у них просто есть новые основания полагать, что определенные действия были запрещены или обязательны с самого начала [23, р. 30]. Государство в таком контексте выступает не в качестве носителя самостоятельной воли, образующей право, а скорее арбитром, обладающими специальными знаниями и возможности для определения порядка взаимодействия между субъектами по принятым между ними правилами [24, р. 41]. И, безусловно, власть должна обеспечивать защиту реализации таких норм [24, р. 46]. Только при связи данных условий, которые в совокупности говорят об эффективности власти нормативные предписания государства являются действительными, а сама власть легитимной.
Такой социально-ориентированный подход в аналитической юриспруденции в рамках альтернативной позитивисткой доктрины стал возможен благодаря богатой методологической базе и принципиально более глубокому пониманию и оценке позитивных связей, лежащих в основе правовой системы [2]. Позитивизм в аналитической традиции формулируется не через прямые ссылки на государство как источник права и принудительность как ключевой признак права, а через широкую систему социальных фактов в рамках нормативной системы общества, связанной с отношениями баланса политических интересов и дихотомии принудительности и служения права обществу. Представляется, что именно такое осознание многоаспектности социальной обусловленности, характера власти и роли государства в правовой системе могло бы значительно поспособствовать модификации проблемных областей отечественной позитивистской догматики и упрочить новые позитивные тенденции в ее развитии.
Литература и источники
1. Баранов П.П. Позитивистское правопонимание в юридической науке, практике и повседневной жизни современной России // Российский журнал правовых исследований. 2015. № 4 (5). С. 7-14.
2. Дидикин А. Б. Аналитическая философия права: истоки, генезис и структура. Томск: Томск. гос. Ун-т, 201б. 244 с.
3. Касаткин С.Н. Юридический позитивизм в англо-американской правовой мысли. Концепция Герберта Xарта // Юридический позитивизм и конкуренция теорий права: история и современность Иваново: Иван. гос. ун-т, 2012. С. 298-320.
4. Краевский А.А. Чистое учение о праве Ганса Кельзена и современный юридический позитивизм: Дис. ... канд. юрид. наук. СПб., 2014. 231 с.
5. Лапаева В.В. Современное состояние и перспективы российской теории права и государства. Ч. I // Российский журнал правовых исследований. 2014. № 4 (1). С. 9-18.
6. Байтин M.K Сущность права (Современное нормативное правопонимание на грани двух веков). M., 2005. 554 с.
7. Кудрявцев В. Н. О правопонимании и законности // Государство и право. 1994. № 3. С 3-8.
8. Варламова Н.В. Юридический позитивизм и права человека // Общественные науки и современность. 2008. № 1. С. 15б-1бб.
9. Ромашов Р.А. Правовой реализм и реалистический позитивизм: теория и практика // Юридическая наука: история и современность. 2017. № 4. С. 57-б4.
10. Гольцман, В.В. Государство как основной субъект политической системы общества // Актуальные вопросы в науке и практике Сборник статей по материалам IX международной научно-практической конференции. В 2-х частях. 2018. С. 12б-132.
11. Нерсесянц В.С. Философия права: либертарно-юридическая концепция // Вопросы философии. 2002. № 3. С. 3-15.
12. Четвернин В.А., Яковлев А.В. Институциональная теория и юридический либертаризм // Eжегодник либертарно-юридической теории. Вып. 2. M.: ГУ-ВШЭ. 2008. 2б с.
13. Четвернин В.А. Институциональная теория права: основные положения // Научные исследования НУЛ теории права НИУ ВШЭ. Вып. 13. 2013. № 1. 37 с.
14. Павлов А.В. Постпостмодернизм: как социальная и культурная теории объясняют наше время. M.: РАИКИТС, 2019. 5б0 с.
15. Оглезнев В. В., Суровцев В. А. Аналитическая философия, юридический язык и философия права. Томск: Изд-воТом.ун-та, 201б. 23б с.
16. Xарт Г.Л.А. Понятие права / пер. с англ. EB. Афонасина, M. Бабака, А.Б. Дидикина, С.В. Mоисеева. СПб.: Изд-во СпбГУ, 2007. 304 с.
17. Алексеев С. С. Восхождение к праву. Поиски и решения. M.: Изд-во Норма, 2002. 752 с.
18. Честнов И.Л. Юридическая догматика в постклассическом измерении // Юридическая догматика в современном российском правоведении: монографии по итогам круглого стола № 11 в Mосковском институте государственного управления и права / под ред. А. Г. Чернявского. M.: РУСАЙНС, 2017. С. 82-9б.
19. Самохина E.R Тонков E. Н. В поисках теории права. / под ред. E.R Самохиной и E.K Тонкова. СПб: Изд-во "Алетейя", 2020. 28б с.
20. MacCormick N. Institutions of Law: An Essay in Legal Theory, 1st edition. Oxford University Press. 2007. 317 p.
21. Raz J. Ethics in the Public Domain: Essays in the Morality of Law and Politics. New York: Oxford University Press. 2001 (1994). 380 p.
22. Craig, J. T. Raz and His Critics: A Defense of Razian Authority. Thesis, Georgia State University, 2009. 71 p.
23. Raz J. The Authority of Law: Essays on Law and Morality. New York: Oxford University Press. 1979. 245 p.
24. Raz J. The Morality of Freedom. NY: Oxford University Press. 198б. 448 p.
References and Sources
1. Baranov P.P. Pozitivistskoe pravoponimanie v yuridicheskoj nauke, praktike i povsednevnoj zhizni sovremennoj Rossii // Rossij skij zhurnal pravovyh issledovanij. 2015. № 4 (5). S. 7-14.
2. Didikin A. B. Analiticheskaya filosofiya prava: istoki, genezis i struktura. Tomsk: Tomsk. gos. Un-t, 201б. 244 s.
3. Kasatkin S .N. Yuridicheskij pozitivizm v anglo-amerikanskoj pravovoj mysli. Koncepciya Gerberta Harta // Yuridicheskij pozitivizm i konkurenciya teorij prava: istoriya i sovremennost' Ivanovo: Ivan. gos. un-t, 2012. S. 298-320.
4. Kraevskij A.A. Chistoe uchenie o prave Gansa Kel'zena i sovremennyj yuridicheskij pozitivizm: Dis. ... kand. yurid. nauk. SPb., 2014. 231 s.
5. Lapaeva V.V. Sovremennoe sostoyanie i perspektivy rossijskoj teorii prava i gosudarstva. Ch. I // Rossijskij zhurnal pravovyh issledovanij. 2014. № 4 (1). S. 9-18.
6. Bajtin M.I. Sushchnost' prava (Sovremennoe normativnoe pravoponimanie na grani dvuh vekov). M., 2005. 554 s.
7. Kudryavcev V.N. O pravoponimanii i zakonnosti // Gosudarstvo i pravo. 1994. № 3. S 3-8.
8. Varlamova N.V. Yuridicheskij pozitivizm i prava cheloveka // Obshchestvennye nauki i sovremennost'. 2008. № 1. S. 15б-1бб.
9. Romashov R.A. Pravovoj realizm i realisticheskij pozitivizm: teoriya i praktika// Yuridicheskaya nauka: istoriya i sovremennost. 2017. №4. S.57-64
10. Gol'cman, V.V. Gosudarstvo kak osnovnoj sub"ekt politicheskoj sistemy obshchestva // Aktual'nye voprosy v nauke i praktike Sbornik statej po materialam IX mezhdunarodnoj nauchno-prakticheskoj konferencii. V 2-h chastyah. 2018. S. 12б-132.
11. Nersesyanc V.S. Filosofiya prava: libertarno-yuridicheskaya koncepciya // Voprosy filosofii. 2002. №2 3. S. 3-15.
12. Chetvernin V.A., Yakovlev A.V. Institucional'naya teoriya i yuridicheskij libertarian // Ezhegodnik libertarno-yuridicheskoj teorii. Vyp. 2. M.: GU-VSHE. 2008. 26 s.
13. Chetvernin V.A. Institucional'naya teoriya prava: osnovnye polozheniya // Nauchnye issledovaniya NUL teorii prava NIU VSHE. Vyp. 13. 2013. № 1. 37 s.
14. Pavlov A.V. Postpostmodernizm: kak social'naya i kul'turnaya teorii ob"yasnyayut nashe vremya. M.: RANHIGS, 2019. 560 s.
15. Ogleznev V. V., Surovcev V. A. Analiticheskaya filosofiya, yuridicheskij yazyk i filosofiya prava. Tomsk: Izd-voTom.un-ta, 2016. 236 s.
16. Hart G.L.A. Ponyatie prava / per. s angl. E.V. Afonasina, M. Babaka, A.B. Didikina, S.V. Moiseeva. SPb.: Izd-vo SpbGU, 2007. 304 s.
17. Alekseev S. S. Voskhozhdenie k pravu. Poiski i resheniya. M.: Izd-vo Norma, 2002. 752 s.
18. Chestnov I.L. Yuridicheskaya dogmatika v postklassicheskom izmerenii // Yuridicheskaya dogmatika v sovremennom rossijskom pravovedenii: monografii po itogam kruglogo stola .№11 v Moskovskom institute gosudarstvennogo upravleniya i prava / pod red. A.G. Chernyavskogo. M.: RUSAJNS, 2017. S. 82-96.
19. Samohina E.G. Tonkov E.N. V poiskah teorii prava. / pod red. E.G. Samohinoj i E.N. Tonkova. SPb: Izd-vo "Aletejya", 2020. 286 s.
20. MacCormick N. Institutions of Law: An Essay in Legal Theory, 1st edition. Oxford University Press. 2007. 317 p.
21. Raz J. Ethics in the Public Domain: Essays in the Morality of Law and Politics. New York: Oxford University Press. 2001 (1994). 380 p.
22. Craig, J. T. Raz and His Critics: A Defense of Razian Authority. Thesis, Georgia State University, 2009. 71 p.
23. Raz J. The Authority of Law: Essays on Law and Morality. New York: Oxford University Press. 1979. 245 p.
24. Raz J. The Morality of Freedom. NY: Oxford University Press. 1986. 448 p.
ГОРБУНОВ МАКСИМ ДМИТРИЕВИЧ - кандидат юридических наук, старший преподаватель кафедры теории и истории государства и права Национального исследовательского Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского (maxandgor@gmail. com)
GORBUNOV, MAKSIM D. - Ph.D. in Law, Senior Lecturer, Department of Theory and History of State and Law, National Research Nizhny Novgorod State University named after I.I. N.I. Lobachevsky ([email protected]).
УДК 34.01:341.24 DOI: 10.24412/2411-2275-2022-3-35-43
ФУРСОВ В.В.
МЕЖГОСУДАРСТВЕННЫЙ СОЮЗ: К ВОПРОСУ ОПРЕДЕЛЕНИЯ НАУЧНОЙ
КАТЕГОРИИ
Ключевые слова: межгосударственный союз, международная межправительственная организация, международная организация, международное интеграционное объединение, международное объединение, межгосударственное образование.
В статье рассматривается проблема терминологической нестабильности в отношении определения различных форм взаимодействия государств. В настоящее время используются такие термины, как межгосударственный союз, международная межправительственная организация, международная организация, международное интеграционное объединение, международное объединение, межгосударственное образование. На основе сравнительного анализа указанных категорий автор приходит к выводу о необходимости использования термина «межгосударственный союз» для описания одной из основных международных форм взаимодействия государств. В частности, в поддержку термина «международный союз» говорит тот факт, что термин «союз» мало используется отраслевым законодательством, что позволяет относиться к нему без определенной герменевтической интерпретации его смысла. Исключением является применение термина «союз» в гражданском праве к ассоциациям (союзам) (ст. 123.8 ГК РФ). Таким образом, использование термина «союз» позволяет избежать путаницы при определении различных форм межгосударственного взаимодействия.
FURSOV, V.V.
INTERSTATE UNION: ON THE QUESTION OF DETERMINING A SCIENTIFIC CATEGORY
Key words: interstate union, international intergovernmental organization, international organization, international integration association, international association, interstate education
The article deals with the problem of terminological instability in relation to the definition of various forms of interaction between states. Currently, such terms as interstate union, international intergovernmental organization, international organization, international integration association, international association, interstate formation are used. Based on a comparative analysis of these categories, the author comes to the conclusion that it is necessary to use the term "interstate union" to describe one of the main international forms of interaction between states. In particular, the term "international union" is supported by the fact that the term "union" is little used by sectoral legislation, which makes it possible to refer to it without a certain hermeneutic interpretation of its meaning. An exception is the use of the term "union" in civil law to associations (unions) (Article 123.8 of the Civil Code of the Russian Federation). Thus, the use of the term "union" avoids confusion in the definition of various forms of interstate interaction.
Одним из вопросов современной теории государства является вопрос о соотношении форм государственного устройства и межгосударственных союзов. На первый взгляд это достаточно простой вопрос: форма государственного территориального устройства предполагает организацию территории внутри одного государства, а межгосударственный союз - объединение (в той или иной форме) различных государств. Однако на практике могут возникать такие формы, отнесение которых к тому или иному виду будет носить затруднительный характер. Кроме этого, само понятие межгосударственного союза часто подвергается критике. В науке используются множество различных терминов для характеристики объединения государств. В настоящей статье мы рассмотрим некоторые из них.
Что отличает межгосударственные союзы от форм государственного устройства? Межгосударственный союз, даже исходя из самого наименования, предполагает объединение, союз
