CC BY
18
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2008. № 2
Л.М. Павшок
ПРОБЛЕМА ПОЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ
А. ТЕННИСОНА
Проблема познания занимала важное место в творчестве викторианских поэтов в целом и творчестве Теннисона в частности. Анализируя ее, следует выделить два аспекта. С одной стороны, викто-рианцы в своем поиске новых знаний следовали за романтиками, которые также постоянно стремились узнать все больше и больше. С другой стороны, Викторианская эпоха — время важнейших научных открытий в области естественных наук, которые в корне меняли традиционные представления о мире, и Теннисон считал своим долгом отразить в своем творчестве эти новые тенденции.
Для Теннисона существует два типа знания — общее, универсальное, охватывающее все области мироздания, и конкретное, научное, и отношение к этим разным типам знания у поэта разное.
Наука представляет собой главную угрозу вере, так как научное знание ставит под вопрос многие религиозные догматы. Тен-нисон решает эту проблему путем разделения веры и знания. Он разводит эти понятия, понимая, что только за счет подобного компромисса можно сохранить веру и одновременно признать достижения науки.
Однако в оценке самой науки суждения Теннисона двойственны. Он признает, что наука приносит людям благо, и его не оставляет надежда, что в истории человечества придет время, когда благодаря науке исчезнут все болезни и страдания и наступит золотой век. Конечно, это не бесспорно, однако такую возможность он допускает.
Вместе с тем рассуждая о науке, Теннисон часто отзывается о ней отрицательно. Так, в «Локсли-Холле» возникает оксюморон "the fairy tales of science"1 («научные сказки»), свидетельствующий о том, что Теннисон сомневается в истинности достижения науки. Научное знание в его понимании не абсолютно.
Очевидно, наука так или иначе, несмотря на искусственные попытки развести их, противопоставляется вере, и Теннисон чувствует необходимость окончательного выбора. Этот выбор он делает в секции CXX "In Memoriam", предоставляя заниматься наукой тем, кто действительно к этому стремится, и заявляя, что сам он был рожден для другого ("But I was born to other things"2). Здесь Теннисон категоричен: хотя читателю оставляется право самому сделать свой выбор, для себя поэт решил этот вопрос: вера для него важнее, чем любое научное знание.
Однако помимо чисто научного знания остается знание в целом, и отношение Теннисона к этому общему знанию принципиально иное.
Какими бы обширными познаниями ни обладали викторианские поэты, они всегда стремились узнать больше. В своем постоянном стремлении к знанию викторианцы следуют романтической традиции (Манфред, Каин у Байрона).
Принципиальное различие между романтиками и викториан-цами заключается в границах человеческой способности к познанию. Романтики со свойственным им максимализмом и верой в неограниченные способности человека полагали, что полное знание достижимо:
Науки, философию, все тайны Чудесного и всю земную мудрость — Я все познал, и все постиг мой разум, — Что пользы в том?..3 (Пер. И. Бунина) —
заявляет Манфред в поэме Байрона. Однако, познав все, герой обнаруживает, что все равно несчастлив:
Скорбь — знание, и тот, кто им богаче, Тот должен был в страданиях постигнуть, Что древо знания — не древо жизни4.
Для романтиков главное — не сам процесс познания, а результат: полученное знание оказывается роковым, так как делает человека несчастным.
Викторианцы по-новому освещают проблему познания. Их интересует не конечная ступень — то, что человек получает в итоге, — а сам процесс познания. Им не свойствен гносеологический оптимизм романтиков; они живут в переходную эпоху, когда прежние ценности оказываются несостоятельными, а новые ценности еще не выработаны. Эпоха романтиков в этом смысле была благополучней викторианского периода: несмотря на то что романтики по той или иной причине всегда находились в состоянии глубокого душевного кризиса, они, в отличие от викториан-цев, жили в мире, основы которого все еще оставались незыблемыми. Главная проблема заключалась не в том, что их окружало, а в глубоком душевном разладе. Викторианцы, также переживающие душевный разлад, были вынуждены еще и наблюдать за тем, как медленно разрушается их мир.
Разумеется, в этом мире исключена всякая возможность абсолютного, объективного, неоспоримого знания. Даже если оно существует, оно недоступно ограниченному человеческому уму. Однако это не останавливает людей, охваченных, по определению Браунинга, "wolfish hunger after knowledge"5 («сильнейшей жаждой знаний»).
Этому стремлению объять необъятное посвящено множество произведений и Браунинга, и Теннисона.
Так, в ранней поэме «Парацельс» Браунинга главным героем становится человек, который всю свою жизнь посвятил познанию. Парацельс пытается разгадать загадку бытия ("the secret of the world"6). При этом он руководствуется самыми благородными мотивами: Парацельс стремится получить знания для того, чтобы помочь человечеству. Подобная постановка проблемы явно восходит к романтической традиции П.Б. Шелли. Парацельс напоминает Прометея, только вместо огня он хочет принести людям знание.
Почему же благородное стремление Парацельса ни к чему не приводит и его ждет разочарование?
Парацельс с самого начала не осознает, что знание, к которому он стремится, ограниченно; с чисто романтическим максимализмом он хочет познать все загадки бытия и не понимает, что его ограниченная натура не позволит ему достичь задуманного.
Кроме того, Парацельс, поглощенный поисками полного знания, забывает о других сферах человеческого бытия, в первую очередь о любви. В поэме ему противопоставлен Ариэль — поэт, всю свою жизнь посвятивший любви. Конфликт любви и знания также имеет романтическое происхождение (Байрон, Шелли). Посвятить себя чему-то одному — значит ограничить себя. Для того чтобы жизнь была полноценной, необходимо гармонично сочетать все ее стороны.
Однако это не означает, что состояние постоянного поиска, в котором находится Парацельс, осуждается Браунингом. Главное — понимать, что конечная цель никогда не будет достигнута; поиск сам по себе является и целью, и средством. Поэтому стремление Парацельса "to grasp all, and retain all"7 («все постичь и все сохранить в памяти») вполне оправданно и, более того, является единственным способом полноценно прожить жизнь.
В этом Теннисон полностью согласен с Браунингом. Хотя в его творчестве отсутствует конфликт между знаниями и любовью, принцип максимального погружения в жизнь у него сохраняется.
Прекрасной иллюстрацией этому принципу служит стихотворение «Улисс». Это драматический монолог от лица знаменитого древнегреческого героя, в котором тот излагает свою жизненную позицию.
Герой стремится насладиться каждым мгновением:
Не стану отдыха искать от странствий; допью
Жизнь до конца; все что со мною было — было полным,
Страдал ли — сильно, радовался — сильно, один
И с теми, кто меня любил; на берегу
И в море, когда сквозь волны пенные Аид
В нас ливнем метил; я превратился в имя;
Скиталец вечный с жадною душой
Я много видел, много мне знакомо;
Людские грады, климаты, манеры,
Советы, государства, да и сам я
Почётом был отмечен среди них;
Я выпил радость битвы средь друзей
Далёко на равнинах звонких Трои8 (пер. И. Мандела).
Здесь, как и у Браунинга, возникает мотив «интеллектуального голода», который заставляет Улисса стремиться все дальше и дальше в поисках нового опыта и новых ощущений. Остановиться — значит изменить себе, почувствовать иссушающую скуку и усталость:
Как скучно было бы остановиться, Ржавея в ножнах не блестеть при деле!9
При этом в отличие от Парацельса Улисс понимает, что мир не может быть познан до конца:
И серый дух, что так горит желаньем За знаньем следовать, как за звездой упавшей, Перешагнув пределы нашей мысли10.
Знание сравнивается Улиссом с падающей звездой; очевидно, у героя процесс познания ассоциируется с ощущением полета. Более того, Улисс говорит о «пределах... мысли», осознавая, таким образом, что человеческое познание ограниченно, и его задачей становится преодолеть этот барьер.
Тем не менее преодолеть его невозможно:
Я частью стал всего, что мне встречалось; Но встреча каждая — лишь арка; сквозь неё Просвечивает незнакомый путь, чей горизонт Отодвигается и тает в бесконечность11.
Образ ускользающей границы и все дальше уходящего горизонта свидетельствует о бесконечности мира.
Процесс познания рано или поздно заканчивается, но не потому, что человек достиг какой-то крайней точки (ее просто не существует), а потому, что его жизнь оборвалась:
В путь, друзья,
Еще не поздно новый мир искать. Садитесь и отталкивайтесь смело От волн бушующих; цель — на закат И далее, туда, где тонут звёзды На западе, покуда не умру12.
Конечная строка стихотворения суммирует жизненное кредо Улисса: «бороться и искать, найти и не сдаваться»
Перекликаются с «Улиссом» стихотворения «Локсли-Холл» и «Два голоса». В первом стихотворении Теннисон формулирует принцип, очень похожий на жизненное кредо Улисса: "Forward, forward let us range"13 («Давайте стремиться вперед и вперед»).
В «Двух голосах» Теннисон также говорит о состоянии вечного поиска и обманчивости финального результата, который получает человек: «И зная, что нашел, терять и находить // Все вновь...»14 (Пер. Ф. Гуревич).
Следовательно, задачей человека становится прожить жизнь полноценно, т.е. никогда не останавливаться, постоянно стремиться к новому знанию и новому опыту ("feel the wild pulsation"15 («почувствовать бешеную пульсацию жизни»), как пишет Тенни-сон в «Локсли-Холле»).
Здесь напрашивается параллель с английскими эстетами (У. Пейтер, О. Уайльд), которые также полагали, что непосредственный конкретный опыт и поиск новых ощущений— цель человеческого существования. Ключевое слово и для Пейтера, и для Уайльда — опыт. «Не плоды опыта, но сам опыт — конечная точка»16, — пишет Пейтер, и это утверждение явно перекликается с рассуждениями Теннисона и Браунинга: цель познания — само познание, а не урок или информация, которую человек из этого извлекает. Даже терминология Теннисона и Пейтера совпадает: оба употребляют слово «пульсации». Пейтер пишет: «.у нас есть только краткий промежуток времени, а потом мы исчезнем с лица земли. наш единственный шанс заключается в том, чтобы удлинить время за счет получения максимального количества пульса-
"17
ций в этот отведенный нам интервал»1'.
Однако несмотря на это видимое сходство, между викторианскими поэтами и английскими эстетами конца века существует принципиальное различие: вера в Бога. В основе английского эстетизма лежит идея о том, что Бога нет, а следовательно, загробной жизни тоже не существует; поэтому задача человека — получить максимум ощущений в тот краткий период земной жизни, который ему отведен.
Теннисон и Браунинг, в отличие от Пейтера и Уайльда, сохраняют веру в Бога и в будущую жизнь, поэтому проблема опыта стоит перед ними менее остро и болезненно.
Различие между ними можно проиллюстрировать появлением в поэзии Теннисона понятия "wisdom" («мудрость»). Мудрость и знание разграничиваются. "Knowledge comes, but wisdom lingers"18 («Знание приходит и уходит, а мудрость остается»), — говорит поэт в «Локсли-Холле», демонстрируя ограниченность знания и вневременность мудрости. Преимущество мудрости перед знанием состоит в том, что знание имеет земной характер, а мудрость оказывается связующим звеном между человеком и Богом.
Сравнение викторианских поэтов с эстетами выявляет их очевидную преемственность: стоит из системы убрать Бога — и философия викторианских поэтов превращается в эстетизм.
Лучше всего представление о знаниях и способности человека принять их удается выразить Браунингу в стихотворении «Анд-реа дель Сарто» ("Andrea del Sarto"): «И все ж должно стремленье превышать// Возможности, — не то к чему нам небо?»19. Вечный поиск, динамика, стремление раздвинуть границы сознания — вот жизненное кредо викторианских поэтов.
Вопрос заключается в том, почему они так боялись остановиться. Можно предположить, что причина проста: их подгонял страх, что если они перестанут стремиться к большему и остановятся, чтобы взглянуть на то, чего они достигли, то смогут обнаружить, что это полученное с таким трудом знание ложно; тогда хрупкое равновесие реальности пошатнется — и их мир рухнет.
Этот страх был вполне обоснован. В Викторианскую эпоху традиционная христианская картина мира с ее четкими представлениями о добре и зле, иллюзии и правде для многих оказалась несостоятельной, и викторианцы находились в состоянии поиска новых абсолютных величин.
Отсюда возникает некая неустойчивость, характерная для поэзии Теннисона. Неслучайно одной из его излюбленных тем стала тонкая грань между иллюзией и реальностью. Эта тема появляется во многих его произведениях. Так, в поэме «Принцесса» принц подвержен припадкам особого рода: он утрачивает способность отличать действительность от фантазии. В эти моменты принц не способен адекватно оценить окружающую его действительность ("all things were and were not"20 («все вокруг одновременно существовало и не существовало»)); он также утрачивает представления о собственном «я», которое кажется ему лишь тенью.
После последнего своего припадка принц оказывается в некоем пограничном состоянии между реальностью и фантазией, из которого он выходит благодаря заботливому уходу принцессы Иды. В конце поэмы принц с помощью любви излечивается от своей странной болезни, достигая гармоничного видения действительности. Тем не менее остается устойчивое впечатление, что счастливый финал «Принцессы» имеет несколько искусственный характер и конфликт сам по себе неразрешим.
Неразрешимость и важность этого конфликта становятся очевидными в других произведениях Теннисона.
Например, весь мир «Королевских идиллий» балансирует на грани реальности и иллюзии. Провидец объясняет Гарету, что Камелот представляет собой зачарованный город, в котором невозможно отличить то, что действительно существует, от того, что только кажется.
Примечательно, что в конце идиллий во время последнего сражения рыцари сражаются в тумане. Для всей сцены характерны фантастичность, ирреальность; неизвестно, происходит ли
действие на самом деле или только грезится воспаленному воображению. Туман мешает рыцарям видеть друг друга, и они теряют способность отличать друзей от врагов. Ключевым в данном отрывке является слово "confusion"21 («смятение»): состояние растерянности, охватывающее рыцарей, сражающихся в тумане, похоже на состояние современного человека, утратившего возможность находить в мире четкие ориентиры.
У Теннисона стирается не только привычная оппозиция между реальностью и воображением, но и традиционное противопоставление света и тьмы, добра и зла. Мир, лишенный границы между реальностью и фантазией, не имеет абсолютных координат, и поэтому он относителен, а противоположности в конечном итоге могут оказаться взаимозаменяемыми понятиями.
Примечательно, что в «Локсли-Холле» появляется аллюзия на «Гамлета» Шекспира: "all things here are out of joint"22 (слегка измененные слова Гамлета «порвалась дней связующая нить»23), свидетельствующая о крайней неустойчивости мира. Однако между Гамлетом и лирическим героем из стихотворения Теннисона существует принципиальная разница: Гамлет надеется, что сможет изменить мир («Порвалась дней связующая нить./ Как мне обрывки их соединить!»24), в то время как Теннисон осознает, что процесс распада необратим и никто не способен остановить его.
Естественно, в этом мире человек чувствует себя неуверенно:
Слепой мечтатель, что зовется человек, Какую правду он найдет в короткий век?
Данное Теннисоном определение человека — «слепой мечтатель» — очень четко характеризует его неустойчивую позицию в этом лишенном абсолютных координат мире. В поэме "In Memoriam" поэт, пытаясь обозначить свое место в универсуме, сравнивает себя с ребенком. Образ плачущего ребенка красноречиво свидетельствует о беззащитности и потерянности человека. Более того, он не только не способен контролировать происходящее вокруг него, но и не всегда может понять до конца значение этих событий.
Очень удачно определяет мироощущение Теннисона А. Дж. Карр: «Вопрос "объективных существующих основ мироздания" становится принципиально важным для Теннисона на протяжении всей его жизни и связывает его поэзию с кризисом искусства в наше время. Теннисон понимал, что общепринятым европейским ценностям приходил конец. Миф, ритуалы, лозунги, привычные представления о том, что следует поддержать, а чему — воспротивиться, традиционные способы вести политические игры и военные действия, форма и содержание искусства, основы рациональной истории и науки, ранее опиравшиеся на этические и экономи-
ческие традиции, теряли смысл. Ощущение этого общего распада чувствуется в самой атмосфере поэзии Теннисона и проявляется
25
во всем»25.
Эта зыбкость мироощущения в полной мере отразилась в постановке проблемы познания. Опираясь на романтическую традицию, Теннисон расставил новые акценты на принципиальной непознаваемости мира, ограниченных человеческих способностях и необходимости всегда стремиться к большему, не останавливаясь на достигнутом.
Примечания
1 Tennyson A. The Poetical Works of Alfred Tennyson. N.Y., 1938. P. 86.
2 Ibid. P 319.
3 Байрон Дж.Г. Собр. соч.: В 4 т. М., 1981. Т. 4. С. 6.
4 Там же.
5 Browning R. Paracelsus // Browning R. The Complete Poetic and Dramatic Works. N.Y., 1915. P. 20.
6 Ibid. P. 15.
7 Ibid. P. 14.
8 http://www.chgk.info/~ilyamandel/poems/Ulysses.html
9 Ibid.
10 Ibid.
11 Ibid.
12 Ibid.
13 Tennyson A. Op. cit. P. 90.
14 http://spintongues.msk.ru/tennyson2.htm
15 Tennyson A. Op. cit. P. 88.
16 Pater W. The renaissance. Studies in Art and Poetry. L., 1910. P. 236.
17 Ibid. P. 238.
18 Tennyson A. Op. cit. P. 90.
19 Браунинг Р. Стихотворения. Л., 1981. С. 115.
20 Tennyson A. Op. cit. P. 253.
21 Tennyson A. The Passing of Arthur // Tennyson A. Op. cit. P. 232.
22 Tennyson A. Locksley Hall // Tennyson A. Op. cit. P. 89.
23 Шекспир В. Собр. избр. произв.: В 18 т. СПб., 1994. Т. 1. С. 73.
24 Там же.
25 CarrA.J. Tennyson as a Modern Poet // Critical Essays on the Poetry of Tennyson. L., 1960. P. 43.
