CC BY
14
НЕЭКОНОМИЧЕСКИЙ POST SCRIPTUM
С. Б. БЫСТРЯНЦЕВ*
Сергей Борисович быстрянцев — кандидат философских наук, доцент, заведующий кафедрой политологии СПбГУЭФ.
В 1979 г. закончил ЛГПИ им. А. И. Герцена.
Автор 29 публикаций.
Научные интересы: методология социально-политических исследований.
>
ПРОБЛЕМА ПОИСКА МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЙ СХЕМЫ В СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ НАУКАХ
Активные исследования, проводимые в последнее время в социально-политической, экономической и других сферах, привели к накоплению большого количества эмпирического материала. Опросы общественного мнения, которые проводятся по самым разным поводам, дают большое количество фактического материала. Поэтому в социальных науках, в экономических в меньшей степени, сложилась ситуация параллельного существования теории и ее прикладной части. Теоретики пытаются создать наиболее общую теорию, объединяющую социологические и политологические теории общества, и не учитывают опытные знания. В свою очередь, практики, получая фактический материал, не пользуются теоретическими суждениями. В развитии науки такая ситуация уже была. Долгое время эксперимент в естественных науках, именно экспериментальный метод, давал основной массив информации к размышлениям, развивался, не апеллируя к теории, в частности, выраженной в математических символах.
Зачастую учебники по социально-политическим дисциплинам, где много написано об обществе, отсутствуют главы о методологии и методе получения социально-политического знания. Социальные философы называют себя популярным именем «социолог» или «политолог». Студенты не различают категории «социального» и «социологического». Ясно, что развитие российской социально-политической науки требует в настоящее время уточнения признаков и форм научного знания. Во многом здесь может помочь обращение к естественным наукам, а также к экономическим дисциплинам, методологически более развитым, но к естественным, прежде всего.
Социальные науки отличаются от наук естественных. Хорошо известно, что:
1. Наука как специфический вид познания объективной действительности формируется в рамках естественных наук.
© С. Б. Быстранцев, 2007
2. Методы исследования, наблюдения, доказательства и опровержения развивались, ориентируясь на потребности естественных наук.
3. Естественные науки в наибольшей степени отвечают принципам научности. Социальные науки только приближаются к такому состоянию.
Будут ли в будущем социальные науки методологически выглядеть как естественные? Вопрос открытый. Конечно, науки о природе доказали свою эффективность и практическую применимость. Они в большой степени оправдывают надежды и выполняют задачи, которые ставит перед ними общество. И со времени появления идеи социальной науки естественные науки по праву являются пока недостижимым образцом для наук об обществе. Сама история социальных наук и, в частности, социологии не позволяет сделать вывод о не вызывающем сомнения движении модели социальной науки к классической «коперниканской» модели науки.
Более правомерным был бы иной вопрос. В достаточной ли степени социальные науки освоили естественнонаучную модель? Такая постановка проблемы предпочтительнее, по крайней мере, по двум причинам. Социальные науки — это развитие модели естественных наук, и необходимо прежде завершить методологическое оформление социальной науки, а потом выносить суждение об эффективности и утилитарной применимости социальных наук. Кроме того, поиск ответа на такой вопрос дает более богатый и разнообразный материал, характеризующий особенности социальных наук.
Вряд ли оспорим тот факт, что позитивизм — первое и до сих пор довольно сильное методологическое течение в социальных науках. Но существует течение в среде социальных ученых, которое осуждает и даже отрицает позитивистско-эмпирическую традицию. В частности, утверждается, что позитивизм несет больше вреда, чем пользы, затемняя, искажая общественную проблематику. Позитивизм препятствует получению истинного знания о поведении человека. Основное направление критики — позитивизм — ведет к дегуманизации социальной науки.
С нашей точки зрения, истинная проблема состоит в том, что социальные науки с самого начала были недостаточно методологически продуманны. Это касается и западноевропейской социально-политической науки, и, особенно, современной российской, которая, к сожалению, подобно экономическим дисциплинам, не может опереться на западные образцы. В последнее десятилетие XX в., не имея достаточного методологического основания и, разумеется, опыта, но, выполняя политический заказ «о познании общества, которого мы не знали», стали проводиться многочисленные опросы общественного мнения, эмпирический материал обобщался в многочисленных плохо подготовленных к этому социологических центрах и службах. Знаем ли мы теперь свое общество лучше? Полагаем, что нет. Следует ли обществу и науке об обществе оставаться в дальнейшем в руках манипуляторов?
Прежде всего надо навести порядок в социальных науках, в первую очередь это касается социологии, которая дает ориентиры и позволяет разрабатывать и внедрять рациональные и эффективные социальные проекты. Одним из путей решения проблемы социальных наук является сравнение методологической оформленное™ естественных и социальных наук, и демонстрация того, насколько несовершенны социальные науки в методологическом плане.
В течение последних 10-15 лет появилось достаточно много трудов, дающих рекомендации по проведению социальных исследований — это и учебные пособия для студентов, и работы монографического характера. Но в данной литературе отсутствует очень важное звено — теория методологии исследования. Принципы проведения исследования социальных институтов и явлений формулируются, но они не выражены как научные гипотезы. Это делает невозможным проведение таких процедур, как доказа-
тельство, сравнение, опровержение. А это, в свою очередь, лишает научный поиск многих присущих ему черт — открытости, креативности, верифицнруемости и др.
Выдвигаются отдельные методологические принципы проведения исследования, однако какие-либо отношения между ними не устанавливаются. Поэтому отсутствуют смысловые суждения, обобщающие индуктивно полученные результаты. Область обоснования в каждом случае ограничивается специфическими социологически ориентированными процедурами. И даже в этом случае в пределах этих сегментированных конструкций возможна критика. Противоречивые попытки создания метатеории обычно дают обратный эффект: формулируются гипотезы без достаточного методологического обоснования.
Можно сказать, что современные российские учебники, связанные с методами и техникой социологических исследований, носят нетеоретический и некритический характер. Там же, где присутствует метатеоретическая часть исследовательской методологии, она ограниченна и фрагментарна.
Существует другой подход к проблеме методологии. В большей степени такой подход присущ философам и историкам науки, в меньшей — социологам, политологам. Однако именно последние нуждаются в формализованной метатеоретической схеме, так как ни в истории, ни в философии нет (в этом просто нет необходимости) прикладной части. Анализируются процедура, методы и в целом последовательность действий и поведение ученого. Выясняются принципы, которые бихевиористично описывают и объясняют науку. Полученные принципы систематизируются, оцениваются, улучшаются, создается модель исследовательских действий ученого. Вполне правомерно, что такие когнитивные модели находят широкое применение в социологических исследованиях. Однако при всей прикладной направленности, необходимости такого типа модели мало связаны с научной методологией. Рассуждения философов и историков не могут быть сформулированы как эмпирически проверяемая, опровергаемая и доказуемая научная гипотеза. Более того, не предполагается, что они могут быть выражены в такой форме. Они не могут быть подвергнуты процедурам доказательства или опровержения. Как должна выглядеть методологическая ситуация в «нормальной» науке?
Прежде всего, науку можно описать как коммуникативный акт. В самом простом виде любое коммуникативное действие — это передача информации между действующими лицами. Как минимум два действующих лица в типичной ситуации обмениваются информацией в односторонне ориентированной коммуникации или обоюдно ориентированной коммуникации. В первом случае субъект А является источником, субъект Б — получателем. Во втором случае роли их меняются в соответствии с последовательностью передачи информации. Если коммуникация касается события во внешнем мире, передача информации опосредуется данным событием.
Внешнее событие может реально участвовать в действии А и Б. Оно может быть даже поводом к коммуникации. Когда оно реально присутствует, каждое из действующих лиц может использовать указание на него как вспомогательное действие, облегчающее коммуникацию. Тем самым коммуникативный акт освобождается от многих, могущих затруднить коммуникацию лингвистических проблем. Обращение или указание на внешнее событие сокращает число лингвистических единиц, необходимых для описания повода к коммуникации и непосредственно передачу информации. Чаще всего, в этом случае не бывает необходимости в обращении коммуникантов друг к другу по вопросам : об определении и значениях обсуждаемого события.
Можно ли такую модель считать репрезентативной для всех случаев коммуникаций? ^Видимо, нет. Если мы рассматриваем упрощенный коммуникативный акт, мы столкнем->ся с фактом неопределенности в большей части модели. А отсутствие известного внеш-
i 1 I
него события усложняет модель еще больше. Попытка же определить базисное значение в этом случае дает возможность оспаривать значения слов до бесконечности.
Несомненно, с такими проблемами сталкивались и естествоиспытатели. Естественные науки, где ясно очерчены область математики и область опытов, представляют собой абстрактно-конкретное поле мысли. Это двойственность действий — абстрагирование и конкретизация. Современная наука — это единство двух полюсов: теоретизирование и реальная практика1. Современные общественные науки — это теория общества (социология) и общественная практика (реальные институционализированные отношения между людьми). Это некая область солидарности. Опыт или эксперимент, а в еще большей степени общественная практика, дают первоначальные сведения о явлении. А теоретик демонстрирует включенность явления в абстрактные схемы науки.
Одной из основных предпосылок появления социологии была идея, что факты, знание закономерностей, знание технологических приемов решения проблем, добытые наукой, могут быть использованы для улучшения отношений между людьми. Утилитарная, прикладная направленность социологии — одна из сущностных черт позитивного метода О. Конта. Именно этим его привлекали естественные науки. К. Маркс назвал свою социалистическую социальную теорию «научной» в противоположность другим социалистическим теориям, которые называл «утопическими». В. Парето предлагал внедрить в социальные исследования «логико-экспериментальный метод».
И сейчас среди современных социологов нет серьезных возражений и отступлений от этой позиции. Активно обсуждаются такие доктрины, как логический позитивизм с акцентом на процедуры верификации, социальная инженерия и проектирование.
Было время, когда в общественной практике и размышлениях об обществе доминировала методологическая схема познания Аристотеля. Несомненно, Аристотель — предшественник О. Конта, оттолкнувшийся от аксиомы «человек — животное общественное». Знание о чем-либо есть результат упорядоченного восприятия и опыта. Разделение на роды и виды — прием классификации, стал основополагающим в науке. Детерминизм как методологический принцип также занимает существенное место в системе древнегреческого философа. Аристотель, несомненно, является предшественником и естественных, и общественно-политических наук. Но он же воздвиг серьезнейший барьер на пути развития научного познания в период формирования научных методологий.
Согласно методологии познания вещей и явлений, рекомендованной Аристотелем, для полного их описания необходимо выяснение четыре* причин (материальной, формальной, действующей и финальной):
— материи, т. е. указание на «физическую субстанцию», лежащую в основе вешей;
— формы, т. е. то, что отличает, например, статую от куска мрамора, из которого ее изваяли;
— действия, или начала движения, т. е. то, что вызывает появление вещи; более привычное для нас понятие причины;
— цели, или замысла.
Чтобы получить представление о вещи или явлении, например общественной жизни, нужно объяснить, как оно функционирует, движется, из чего или кого состоит. Но не только. Нужно выяснить присущую ему цель или смысл, причем объяснить не только «что это есть такое» или «чему он подобен», но н «что вызвало его» и «для чего оно». Все вещи обладают, по мысли Аристотеля, возможностью становления, развития и целью, конечной причиной. И, естественно, это самая важная часть исследования. Далее следовали только логически непротиворечивые суждения, главным образом дедуктивного характера2. Это и есть те самые «теологические» и «метафизические» конечные причины и сущности, недоступные человеческому разуму, существующие только в вообра-
жении, от которых только в начале XIX в. предлагает отказаться О. Конт. Простое исследование законов, т. е. «постоянных отношений, существующих между наблюдаемыми явлениями», как признак позитивной, реальной, научной стадии — это преодоление аристотелизма. Естественные науки преодолевают его в рамках «коперниканской революции», общественные науки, строго говоря, только в «Правилах социологического метода» Э. Дюркгейма3.
Исследовательский поиск Аристотеля не научен, так как опирается на представления (неизбежно субъективное представление) о начале, причине и замысле, конечной цели. Для современной науки более характерна эмпирическая направленность. И даже более того, Аристотель, наверное, так же, как все философы, ищет истину. Причем истину окончательную, истину, известную богам. Современный ученый не рассматривает свою деятельность как поиск абсолютной и окончательной истины. Важнейшая черта научного знания - открытость, незавершенность, ориентированность на относительность. Фактически цель науки состоит в создании теорий, имеющих высокую степень информативности и малую вероятность истинности. Ведь, чем больше массив информации, тем выше вероятность самых разнообразных, в том числе и ошибочных суждений. Однако только такие суждения будут иметь какую-либо ценность. Легко найти утверждение, которое трудно опровергнуть. Например, «прудовая деятельность связана с удовлетворением потребностей людей». Но банальные суждения бедны информативным содержанием и в них трудно усмотреть практическую пользу.
Современная ситуация в науке не предполагает обязательного присутствия фигуры философа как ранее. До появления познания научного типа философия указывала не только правильные цели, но и правильные пути познания. Дедуктивные или индуктивные приемы освещались философией как приемлемые или отвергались.
Теперь философы потеряли руководящую роль в исследованиях. Наоборот, философы обращаются к эффективным исследованиям ученых, предсказавшим развитие событий или удачно скорректировавшим предшествующие законы и теории, чтобы осмыслить, какие приемы и методы действительно функциональны, действительно работают. Философия все более приобретает научную форму и вид. Это хорошо продемонстрировано в работе Джона Роллса «Теория справедливости» (1971 г.)4, где исследовались проблемы политической философии и место ее в современных политических исследованиях. Вывод Роллса: философия методологически слабее вооружена, нежели экономические и политические науки.
Каждая научная дисциплина интуитивно или рационально приходит к особенной специфической метатеории. В социально-политических науках эти проблемы сконцентрированы в рамках прикладной социологии, основной функцией которой стал поиск основных закономерностей приложения общесоциологических законов и концепций к конкретным исследованиям. В таком качестве метатеория социологии широко используется и другими общественными дисциплинами, исполняя роль методологического основания для исследований, для получения нового эмпирического знания, для включения этого знания в поле науки, выполняя ту самую функцию, которую ранее отправляли философы.
Основная процедура, продуктом которой является метатеория, есть процедура конкретизации. Континуумом конкретизации можно считать интеллектуальные операции, переводящие информацию, полученную в результате общественной практики, изучения общественного мнения или эксперимента, в научное знание.
Методология эмпирической науки (видимо, можно даже говорить о философии эмпирической науки), не нуждаясь более в руководстве извне, перестала быть в основном нормативной дисциплиной. Это диктовалось эмпирической ориентированностью социальной науки. Пересечение между философией науки и историей эмпирической науки
неизбежно. Философу науки необходимо хорошо знать теорию и методы исследования науки, которую он изучает.
Ситуация, с которой сталкивается методолог, специализирующийся в рамках социальных наук, иная. В социальных науках невозможно получить однозначный и безусловный ответ на такой простой вопрос: какие метода, безусловно, «естественно» ведут социолога к удачному решению или даже к открытию. На такой вопрос философ может получить удовлетворительный и достаточно определенный ответ от химика или биолога, но не от социального исследователя. Отчасти это результат того, что в социально-политических науках очень мало методов, безусловно признаваемых всеми успешными, не оспариваемых в своих сущностных аспектах. Социальная материя много фан на и не допускает однонаправленности. И отчасти это можно объяснить тем, что формы доказательства, связанные со здравым смыслом и кажущиеся наиболее естественными, обманчивы и ведут к неверным трактовкам. Но важнее всего то, что основатели социологии, социологи классической школы были учеными и, подчиняясь научной моде, ориентировали свои работы на те или иные парадигмы более продвинутых естественных наук.
Основных моделей научного исследования такого типа в социальных науках три. Методологические гипотезы исследований в социальных науках основываются именно на них. Первая связывает науку главным образом с классификацией, вторая ориентируется на поиск законов и закономерностей, третья пытается фиксировать причинно-следственные связи и результаты этих связей. Попытаемся рассмотреть их и затем выяснить, существуют ли более глубокие, фундаментальные аспекты научного метода, лежащие в основе этих трех подходов.
• Наука как классификация
Классификация представляет собой процедуру объединения информации в некую обобщенную категорию. Классификацию чаще всего проводят, ориентируясь на последующее сравнение и выдвижение концепции. Цель классификации — попытка сравнивать, обобщая в концепции, дискретные, возможно, мало между собой связанные массивы данных.
Стремление исследователей общества к эмпирическим методам и парадигмальность биологии в XIX в. неизбежно привели к попыткам применить к исследованию социальных явлений приемы, доказавшие свою состоятельность в биологии. Наиболее убедительную попытку сделал Э. Дюркгейм, попытавшись совместить методы естественных наук и социологические методы, чтобы добиться признания академичности социологии.
В работе «Метод социологии»5 выделено пять стадий научного исследования (социологического исследования). В упрощенном виде они выглядят следующим образом:
— определение социального факта как вещи в плане какой-либо наблюдаемой характеристики;
— описание нормальных и патологических фактов после изучения многих случаев;
— классификация социальных фактов по родам, видам, классам и т. д.;
— сравнительное и каузальное изучение причин разнообразия;
— попытка открыть любой общий закон, возникающий по мере исследования.
Дюркгейм иллюстрирует данную схему рассуждениями на тему исследований экономического характера, которые нельзя не упрекнуть в некоторой догматичности: «Если бы стоимость изучалась в экономической теории так, как должна изучаться реальность, то экономист указал бы сначала, по какому признаку можно узнать предмет, носящий данное название, он классифицировал бы затем его виды, постарался бы индуктивным путем определить, под влиянием каких причин они изменяются, сравнил бы, наконец, добытые им различные результаты и вывел бы из них общую формулу»6.
Первая рекомендованная Дюркгеймом стадия явно включает в себя две отдельные задачи. Для того чтобы указать на характеристики, при помощи которых можно определить ту или иную вещь, нужно, прежде всего, определить область исследования и далее определять, какого рода «вещи» (будем далее пользоваться терминологией Дюркгейма) будут обнаружены в этой области. В биологии с этой точки зрения все обстоит просто. Область изучения определяется как покрывающая жизнь растений и животных, а затем обозначаются ключевые характеристики каждого рода. К сожалению, Дюркгейм, которого явно увлекла биологическая простота, не делает различия между указанными двумя задачами, и его общая характеристика социологического метода оказалась довольно сбивчивой.
В любом случае очевидно, что реализация обеих задач очень сложна, когда их пытаются реализовать в отношении исследования социальных данных. Ясно, что невозможно определенно указать характеристики, которые разделяют сферы социальной жизни с такой же легкостью и жесткостью, как это делают биологи. Не всегда целесообразно искать в социальном мире «веши», которые надо классифицировать по родам, как это делают с растениями и животными (классификации по возрасту, полу, весу, расе и т. д. возможны, но особого смысла для социологии не имеют). В связи с такой особенностью социальной реальности невозможно применить методологии биологического образца в социальных исследованиях без серьезных искажений.
Действительно, очень сложно найти эмпирически наблюдаемую характеристику, которая могла бы расчленить социальную реальность на хорошо различимые элементы. Дюркгейм видит здесь проблему, поэтому его собственное определение социального включает сложную теоретическую конструкцию. Определяя социальные факты, составляющие общество, французский социолог отмечает, прежде всего, то, что они являются внешними по отношению к индивиду и оказывают на него принудительное влияние, «навязываются» ему7. В этом известнейшем абзаце Дюркгейм, как ни странно, ничего не говорит об эмпирических характеристиках социальных фактов. Но он совмещает перспективу учен ого-наблюдателя с перспективой наблюдаемого участника, который может по-своему отличать социальный факт от несоциального, и этим создает впечатление определенности.
Недостаточность такого определения вынуждает его уточнять и дать второе определение социального факта как «способа действий», который является обычным для данного общества; в то же время «существующий независимо от его индивидуальных проявлений». Но и второе определение не более удовлетворительно, чем первое, проблема эмпирического признака не решается. И автор подтверждает: «второе определение есть лишь другая форма первого».
Следует признать, что попытка Дюркгейма зафиксировать чисто эмпирические критерии социального, подобные тем, которыми оперируют биологи, была неудачной, хотя и очень актуальной. Эта неудача понятна. Поскольку те реальные данные, которые интересуют социальную науку и которые она стремится объяснить, состоят из человеческого поведения и его результатов, составляющих другие общественные дисциплины — психологию, экономику, историю и пр. Разница заключается не в данных, а в различных теоретических подходах, при помощи которых данные объясняются и интерпретируются.
Большой заслугой Эмиля Дюркгейма как теоретика и методолога было то, что он ; увидел и настаивал на необходимости именно социологического объяснения в противо-j положи ость психологическим объяснениям. Многим обществоведам и общественным I деятелям в России и до сих пор непонятна эта разница. К сожалению, эмпирический ук-| лон Дюркгейма как социолога помешали ему разъяснить природу настоящего отличия | более ясно.
Все-таки можно сделать попытку определять «вещи» различного типа, которые мы почему-то отнесли к «социальным вещам», через эмпирические характеристики. Дюрк-гейм ведь настаивал — «рассматривать социальные факты как веши». И здесь мы сталкиваемся с серьезным препятствием: мы не воспринимаем социальный мир дискретно как мир, собранный из ряда отдельно стоящих вещей, каждая из которых обладает специфическим пространством. Так делают биологи, изучая жизнь животных и растений. Для общественных наук «основное правило» главы 2 в работе Дюркгейма звучит необычно. Смысл этой настойчивости заключается в том, чтобы подтолкнуть социолога к использованию метода классификации. Именно этот метод предполагает восприятие мира через категорию «вещи». Однако если мы не воспринимаем мир именно таким образом, если мы понимаем, что сложно концептуализировать наш опыт в таких категориях, то классификационный метод может быть использован только ценой значительного искажения эмпирической реальности.
Королларии Дюркгейма, следующие далее в главе «Правила, относящиеся к наблюдению социальных фактов», являются следствием определения социального факта как вещи. Но и здесь нет уточнения этого тезиса. Автор в большей степени обеспокоен тем, чтобы противостоять идеологизации социологического анализа, или, как он говорит, тенденции «фокусировать наше сознание для анализа и объединения наших идей». Он настаивает на необходимости изучения социального мира за пределами наших голов. Социальный мир состоит из социальных отношений, смысл которых может анализироваться через цели, устремления, ожидания, идеи, связывающие людей. Проблематично— можем ли мы о таком мире размышлять как о мире, состоящем из абстрактных вещей.
В социальных науках мир общественных отношений часто рассматривается как упорядоченный в систему или как процесс, имеющий временную перспективу. В этих случаях базовой категорией выступает «элемент», но ни в коем случае не «вещь» или «тип вещи». Критика такого волюнтаристского использования сравнительного метода присутствовала уже в социальной антропологии в работах функционалистов. Они указывали на неправомерность проведения сравнительных исследований чего-то подобного жертвенным обычаям, потому что обычай теряет смысл, значение, если его вырывают из социокультурного контекста. Тип исследовательских действий, который допускает рассмотрение «социального факта как вещи», это сравнительное изучение ассоциаций и институтов типа профсоюзов, видов местного самоуправления или политических партий. Именно такой подход характеризует работу М. Дюверже о политических партиях8.
Может показаться, что в политической, экономической области или юриспруденции ученый сталкивается с простым набором фактов, которые здравый смысл готов рассматривать как вещи, совершенно независимо от того, относятся ли они к сфере социального или нет. Поэтому нужно признать утилитарную пользу исследований классификационно-биологического типа в социополитических науках, независимо от нашей способности указать на эмпирический критерий для различения социального. Здравый смысл признает возможность существования определенных классов вещей, и исследователь может, не нарушая общую картину социального мира с точки зрения здравого смысла, описывать и классифицировать. Следовательно, в социально-политических науках, где роль здравого смысла велика, в довольно ограниченных областях могут использоваться, заимствованные Дюркгеймом у биологов, сбор образцов и классификационные методы.
• Наука как поиск законов
Для Дюркгейма, как мы видим, был характерен взгляд на социологию как на попытку определить, классифицировать и найти причины различных социальных явлений.
В его работах вызывает удивление отсутствие какого-либо интереса к исследованию законов общественной жизни, кроме разве тени «общей формулы», которая в абстрактной форме венчала процесс исследования. Это действительно вызывает удивление, потому что О. Конт, будучи основателем эмпирической традиции, в рамках которой держался Дюркгейм, рассматривал поиск законов как самую суть позитивизма.
Конт не разделяет антитеоретических настроений Дюркгейма. Об этом совершенно ясно говорят слова «размышления и наблюдения, организованные должным образом». Но фраза все же содержит проблему. Социальная наука, по сути, в эмпирическом варианте, может рассматриваться как «размышления», наталкивающие на последующие действия. Или это все-таки теория, где действия «наблюдения» и последующего описания ориентированы на достижение генеральных положений, которые мы называем законами.
Крайне эмпирический взгляд на эту проблему заключается в том, что законы достигаются через процесс индукции, а индукция часто понимается в простейшем варианте Ф. Бэкона как простое перечисление. Б. Рассел описывает принцип индукции следующим образом9: чем чаще мы наблюдаем два явления совместно, тем больше уверенности, что они причинно взаимосвязаны. Если опыт проводится один раз, то уверенности в его результатах нет. Если он проводится сотню раз с одинаковым исходом, мы убеждаемся, что подобный результат будет получен всякий раз после такого опыта. Это вполне разумно, но все же много неясного. Одно дело предвосхитить такой исход эксперимента на основе прошлого опыта и совсем другое — утверждать, что прошлый опыт доказывает получение и в будущем того же результата.
Очевидно, что индуктивный подход увеличивает степень «не строгости», приблизительности теории, поскольку всегда остается возможность того, что какие-то новые факты покажут ошибочность исходной гипотезы, на которой эта теория строится. Чаще всего оказывается, что теория применима лишь в ограниченных пределах, а в каких-то конкретных условиях она вообще не работает. Более того, даже если теория, разработанная посредством индуктивного метода, не опровергнута либо сфера ее применения не ограничена, она в какой-то момент все равно может оказаться неверной.
Кроме того, те, кто безоговорочно принимает такой подход или принимает его с некоторыми оговорками, должны принять и так называемую «проблему индукции». Это проблема ограниченного обобщения, когда нет возможности адекватно объяснить массив эмпирического материала, когда каждый раз мы сталкиваемся с необходимостью объяснять, как переходить от первичного положения «во всех наблюдавшихся случаях обнаружено качество X» к обобщенному положению «во всех случаях присутствует качество X». На этом пути отсутствует возможность «непрерывного восхождения», рекомендованного Бэконом, от «ощущений и частных случаев» к «наиболее общим аксиомам».
Однако очевиден еще один факт. Неудача философ06 в решении проблемы «индукции» не помешала ученым в изучении законов и, более того, они начали различать законы, которые «установлены», и другие универсальные предположения, которые еще не сформулированы. Этот интеллектуальный процесс фактически и привел в конечном итоге ученых к законам, минуя процесс индукции с его проблемой. Они не дедуцировали свои законы из утверждений по поводу частных примеров. Они начинают с общих предположений как гипотез, подвергают их контрольным испытаниям постановкой соответствующих опытов и объявляют их «установленными», принятыми на момент установления.
Американский философ Чарльз Пирс попытался показать, как не похожи логика, которая дает модель процедуры восхождения, и универсальные обобщения в эмпирической науке, с которыми работают индуктивные логики. Он демонстрировал природу того, что называют «гипотетическим» или «репродуктивным» мышлением, следующим образом.
«В процессе наблюдения неожиданно появляется факт С.
Но если истина есть А, то С можно рассматривать как частный случай.
Следовательно, у нас достаточно оснований полагать, что А — истина»10.
И хотя такая процедура может выглядеть более спорной с логической точки зрения, чем процедура, рекомендованная индуктивной логикой, нет сомнений, что Пирс прав. Это, по сути, форма аргументации, с помощью которой ученые приходят к гипотезам универсального типа.
Попытка настаивать на отсутствии какой бы то ни было разницы между социальными и естественными науками может привести к тому, что останется незамеченной подмена. Вопросы, на которые можно найти ответ с помощью создания математизированных формальных законов, могут оказаться не теми вопросами, которые ставит и решает социальная наука.
Самая важная проблема — сформулировать общую концепцию в категориях, на основании которых могут быть сделаны прогнозы по поводу социальных систем. Например, Макс Вебер предполагал: в центре социального мира — социальное действие, поведение индивидов в различных ситуациях. Следовательно, число концепций должно соответствовать числу возможных результатов и целей действия. Вебера интересовали идеально типизированные объяснения событий, которые могли бы объяснять и отдельные культурные образцы. В конечном итоге он заменяет понятие «идеального типа» понятием универсального закона, смоделированным по правилам физических наук. Многие классические и современные социологи постоянно возвращались к идее общей системы законов, но проблема выглядит как значительно более сложная, чем просто проблема выбора универсального «феномена социального поведения». И по настоящее время социология и политология не прошли стадию концептуального анализа. В этих науках мало научных моделей, не говоря уже о постановке экспериментов для проверки этих моделей.
Может показаться, что социально-политические науки не могут быть нормальными науками, если в них нельзя реализовать один из основных критериев научности — получение системы эмпирически фальсифицируемых законов, таких как в физике. Но было бы абсурдно требовать, чтобы каждое научное направление по своему уровню приближалось к зрелости физики. Чтобы достичь такого уровня исследований, как в физике, в социологии должны появляться и разрабатываться гипотезы. В настоящее же время, что особенно характерно для российской социологии, исследования носят в основном описательный характер. Но в результате изучения многих случаев появляется возможность индуктивных обобщений. Есть и исследования, в которых исследуемый массив данных анализируется при помощи так называемых «средних принципов», ориентированных на теории «среднего уровня», самые важные с точки зрения Р. Мертона''.
Никлас Луман, характеризуя современное состояние социальных наук, отметил, прежде всего, нерешенные проблемы, окружающие понятие «общество» и мешающие его теоретическому развитию. «Идея хорошего, или, по крайней мере, лучшего общества все еще преобладает. Социологи... продолжают изучать старые лабиринты, возвращаясь назад, вместо того, чтобы искать новые пути»12. Но ясно, что создание системы действительно научных законов, относящихся к социальным системам в целом, возможно только при условии объединения исследований разных уровней в единой научной версии, с хорошо организованным, не допускающим фальсификации набором законов.
• Наука как каузальное исследование
Часто встречающаяся и отвечающая здравому смыслу концепция науки заключается в том, что наука — это поиск причин вещей. Социальные исследователи также часто рассматривают свою проблематику как поиск причинной обусловленности социальных
проблем (например, проблема девиантного поведения, проблема забастовок и в целом конфликтов и т. д.). Когда Э. Дюркгейм выходит за пределы своей классифицирующей методологии, он так же недвусмысленно склоняется к каузальному анализу. Известно, что М. Вебер больше склонялся к «идеографической» трактовке социальной науки, где мышление ищет не детерминистическую связь, а «отдельные исторические факты»13. Однако и Вебер настаивал на том, что к объяснениям, фиксирующим дефиницию, следует добавлять причинно обусловленные объяснения. «Без каузального объяснения социология, по Веберу, не была бы наукой, без исследования «общих регулярностей событий» не отличалась бы от истории, а без «понимающего» постижения каузальных связей не могла бы претендовать на звание гуманитарной дисциплины»14.
Прежде всего, хотелось бы отметить закрепившуюся в эмпирической социологии несколько наивную трактовку понятия «причины». Еще Д. Юм в «Исследовании о человеческом разуме» (гл. 4, ч. 2) и в «Трактате о человеческой природе» (кн. 1, ч. 3, гл. 6) показал, что ни наш опыт, ни свидетельства других людей не могут быть основанием детерминистической связи. Никакое количество фактов не позволит индуктивной логике сделать вывод о полной достоверности суждения. Всегда остается место для противоположного примера, а значит, для опровержения суждения. В XX в. логику Юма поддержал гарвардский профессор Генри Н. Гудмен15: между фактами отсутствуют какие-либо обязательные связи. Наш опыт подсказывает и приучает нас к мысли, что одна вещь следует за другой. Будущее вытекает из прошлого постоянства, это постоянство и закрепило привычку устанавливать взаимосвязь.
Мы устанавливаем общие правила на основании частностей, известных нам из опыта, и на их основании пытаемся предсказать дальнейшие события. Однако нужно согласиться, что прошлое не может накладывать никаких логических ограничений на будущее. И если событие не случилось в прошлом, то это не значит, что мы не столкнемся с ним в дальнейшем.
Все, чему мы следуем из нашего опыта, — это повторяющееся временное единообразие. Обычно причинные связи усматривают в случаях: а) когда два события близки в пространстве и во времени; б) когда одно предшествует другому; в) второе вряд ли наступило бы, если бы не произошло первое. Но когда мы говорим о причинных связях, мы явно имеем в виду больше, чем просто повторяющуюся пространственно-временную последовательность.
Чаще всего в детерминистической связи присутствует еще и необходимость. События не просто следуют друг за другом, а необходимо следуют. Можем ли мы яснее определить это понятие необходимости?
С нашей точки зрения, прежде всего мы должны попытаться понять природу отношений между общими законами и обобщающими суждениями, основанными на наблюдении отдельных событий. Только тогда значение необходимости отношений между двумя событиями становится очевидным. Когда мы говорим, что нечто случилось скорее по необходимости, а не случайно, мы имеем в виду принятые нами дедуктивные суждения или сформулированные законы. Таким образом, когда мы предпочитаем говорить, что «А» явилось причиной «В», а не что «В» последовало за «А», мы имеем в виду, что это случилось в соответствии с нашими ожиданиями, происходящими от признаваемых нами законов.
Это соответствует точке зрения К. Поппера, который пишет: «Дать причинное объяснение событию значит вывести суждение, которое его объясняет, используя в качестве предпосылок дедукции один или более универсальных законов вместе с определенными частными утверждениями, первоначальными условиями»16. Таким образом, у нас имеется два разных типа суждений, которые и являются необходимыми ингредиентами, ела-
гаемыми полного причинного объяснения. Во-первых, это универсальные суждения, т. е. гипотезы о характере законов природы, и, во-вторых, частные утверждения, которые относятся к отдельным событиям в данном вопросе, которые Поппер назвал «первоначальными условиями». Именно из первоначальных условий интеллектуальным дедуктивным приемом выводятся отдельные утверждения. Последние могут носить характер отдельного или единичного предсказания.
Первоначальные условия описывают то, что обычно называется причиной проблемного вопроса. Предсказание описывает то, что обычно называют результатом.
Если эта концепция значения причинной обусловленности Карла Поппера верна, тогда ее можно применить и в социальных науках. Предположим, мы сталкиваемся с утверждением, что снос городского квартала является причиной преступного поведения. Это означает, что установлена законообразная тенденция, доказывающая существование более или менее сложного отношения между сносом городского квартала и преступным поведением. Если у нас есть первоначальное условие о сносе, нам следует ожидать проявления преступности, хотя, конечно, здесь мы имеем дело со статистическим законом, а прогноз будет носить характер утверждения о возможности. Мы видим, что эта точка зрения на концепцию причинности ориентируется на поиск и внимание к потенциальной связи с каузальными утверждениями законов общего типа.
Альтернативная концепция причинности, во многом противоположная изложенной выше, связана с отказом от концепции причинности вообще. А также с заменой понятия причины понятием корреляции. Вероятно, это была реакция на критику детерминизма Д. Юмом. Опасность такой подмены заключается в том, это приводит к крайнему эмпиризму или к безоговорочному принятию недостаточно выверенных и признаваемых не всеми теоретических гипотез. Английский методолог Ф. Кауфман по этому поводу заметил: «Имея в виду критический анализ причинности Юма, ряд современных философов и ученых предложили отказаться от использования этого термина и заменить его термином «корреляция» или «функция». В то время как это изменение термина может помочь нам избежать некоторых традиционных ошибок, она может привести и действительно привела к игнорированию важных, сложно структурированных правил, которыми руководствуются при принятии или опровержении причинно обусловленных законов. Уместно предпочесть статистическое исследование без хорошо разработанной теоретической основы исследованию с излишним вниманием к индукции с простым перечислением фактов»'7.
Подобная критика может быть обращена и к тем исследователям, которые относят индуктивные методы Милля к методологическому обоснованию каузальных исследований. Верно, что методы Милля выходят далеко за пределы индукции путем простого перечисления. Это фальсификация закона, устанавливающая единообразные отношения между предшествующими и последующими событиями. В использовании приемов Милля всегда большой проблемой было решить, какие предшествующие события относятся к изучаемому вопросу, и следует ли их рассматривать как «причины». Чаще всего ученые, опирающиеся на методы Милля, критерий уместности находят в своих собственных теоретических представлениях. Методы Милля уместны, если теоретические представления исследователя ясно очерчены и каузальное исследование проверено экспериментом, а неуместные, лишние факторы исключены.
Ошибка, которую нельзя здесь допустить, это предположение, что Милль разработал альтернативу теоретически направленному исследованию. Верно, что в областях, где нет подходящей теории, исследователю приходится прибегать к методу проб и ошибок при поиске эмпирических обобщений, особенно на начальном этапе. На этом и настаивал Милль. Но как только у ученого начнут формироваться обобщения среднего уровня или
общие теории, методы, правильность их применения, становятся инструментом для тестирования теорий. И только крайне эмпирически настроенный исследователь считает положительным, что его исследование выполнено путем последовательного рассмотрения фактов или методом проб и ошибок и тем самым избавлено от теоретических предубеждений.
Из всего сказанного, можно сделать вывод, что часто встречающиеся в современных социально-политических дисциплинах каузальные исследования являются признаком неразвитости этих дисциплин. Можно предположить, что с появлением более адекватных теорий такие исследования станут частью более широкого систематического плана исследований.
Мы рассмотрели три концепции научного метода, которые повлияли на развитие методологии социальных наук. Нельзя выделять какой-то из них как более важный или более ценный. Все они одинаково важны и полезны. Главный же вопрос, который касается всех трех случаев, — первостепенная важность теоретического развития, идущая одновременно с описанием, классификацией, индукцией и причинными исследованиями. Направляемый теорией, каждый из этих методов становится понятным и необходимым. Без этих методов научные исследования останутся бесперспективными. Очевидно также, что и российская и мировая социальная наука пока не вышла к формулировке общей теории, пригодной к использованию в любых обстоятельствах в настоящее время.
ЛИТЕРАТУРА
' Баш ля р Г. Избранное. Т. 1. Научный рационализм. — М,; СПб.: Университетская книга, 2000. — С. 7-9.
Аристотель. Сочинения. Т. 1: Метафизика. — М.; Мысль, 1975. 1 Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. — М.: Канон, 1995. 4 R е s с h е г N. Metodological Pragmatism. — Oxford, 1977. — P. 11-18.
Дюркгейм Э. Указ.соч. 6 Там же. — С. 49.
' Дюркгейм Э. Указ.соч., гл. 1. — С. 29-39. Здесь и далее цит. по гл. 1 и 2.
I Дю верже М. Политические партии. — М„ 2000.
9 Рассел Б. Человеческое познание. — Киев: Ника-Центр, 1997. — С. 143-157.
10 Collected Papers of Ch. S. Pierce. Ed. Ch.Hartshorne, P.Weiss, A.Burks. Cambridge (Mass), Harvard Univ. Press, 1934, vol. 5. — P. 189.
II M e r t о n R. Social Theory and Social Structure. — N.Y.: Free Press, 1957.
12 Л у м а н H. Глобализация мирового сообщества: как следует системно понимать современное общество // Социология на пороге XX в.: новые направления исследований / Под ред. С. И. Григорьева, Ж. Коэнен-Хуттера. М.: ИНТЕЛЛЕКТ, 1998, — С. 108. 15 Виндельбант В.Прелюдии.СПб., 1904,—С.321.
14 К о zy r-К о w a I s k i S. Max Weber a Karol Marx. — Warszawa, 1967. — P. 287. Цит. по: Га й -денко П.П..Давыдов Ю. Н. История и рациональность. — М.: Политиздат, 1991.
15 Томпсон М. Философия науки. — М.: ФАИР-ПРЕСС, 2003. — С. 93-94. Popper К. The Logic of Scientific Discovery. — London: Hutchinson. 1959. —P. 59-60.
" Kaufmann F. Methodology in the Social Science. — London, 1944. — P.94,
