CC BY
72
2005
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА_Сер. 6. Вып. 2
СОЦИОЛОГИЯ
М.В. Синютин
ИСТОРИКО-СРАВНИТЕЛЬНЫЙ МЕТОД РУССКОЙ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ школы
Становление историко-сравннтельного исследования в отечественной общественной мысли проходило в условиях популярности позитивизма. Однако это происходило не столько благодаря, сколько вопреки его установкам по отношению к развитию общества. Для составления целостной картины, будь то предельно широкая область действительности или ее особенные проявления, познание всегда начинается со сбора разнообразных материалов, фактов, понятий, который следует сразу за установкой субъекта. Шагом к познанию закономерности событий и фактов служит нахождение в них общего. Это возможно через сравнение или через соотношение по степени общности. Сравнение и соотношение, кроме того, несут в себе элементы ценностного подхода к общественным явлениям.
Относительность и условность исходных понятий составляют большое неудобство для позитивистски настроенных исследователей. Для них знание - это раскрытие лишь абсолютной стороны, поиск условий достоверной однозначности фактов. Такая изначальная посылка может в некоторых моментах познания не иметь решающего значения, может даже временами играть положительную роль, однако наступает время, когда именно эта черта мешает видению противоречивого характера действительности.
Было бы неверно утверждать о некоем абсолютном эмпиризме позитивистской социологии. Она не отрицает общее в явлениях и их закономерной связи, но она отрицает возможности сверхчувственного познания общего. Писарев, выражая типичное для русской науки понимание позитивистского подхода, писал: «Основная мысль Конта, исходная точка, с которой начались все исследования и умозрения, состоит в том, что они сложнее всех остальных явлений природы, что они, в большей или меньшей степени, подчиняются влиянию всех остальных явлений, и что вследствие этого к изучению их может приступить, с некоторою надеждою на успех, только такой мыслитель, который знает основательно все категории явлений менее сложных и который вооружен всеми методами, доставляющими современному исследователю возможность проникать в тайники органической и неорганической природы»1.
Позитивисты полагали, что наука обобщает знание, заменяет частное, конкретное знание общим, абстрактным. Однако они отмечали невозможность обобщения непосредственных данных опыта и требовали, чтобы прежде результаты подвергались аналитическому разложению на составные части. В таком случае, как считал Коркунов, можно расширить пределы исследований, найти сходства и различия явлений. Полученные через анализ общие элементы наших представлений комбинируются уже сознательно, со-
© М.В. Синютин, 2005
ответственно требованию цели изучения, строясь, таким образом, в научные понятия, «которые, как идеальные построения, не суть простые копии действительности, но своеобразные, требующиеся для целей науки конструкции»2. Эти понятия классифицируются и группируются по сходствам и различиям.
Коркунов осознавал ошибочность противопоставления рационалистических и эмпирических наук. Он считал эмпирические методы способными дать лишь эмпирически подмеченное однообразие явлений и установление только эмпирических законов. Чтобы объяснить однообразие, чтобы эмпирический закон принял научный характер, необходимо философское осмысление. Понимая это, Коркунов допускал, что эмпирическое однообразие может выводиться из свойств человеческой природы и общества, но требует при этом проверки изучением существующего строя. Кроме того, ограниченность таких выводов должна быть дополнена индуктивным исследованием. Средством его Коркунов полагал сравнительное изучение явлений. Ни он, ни Ковалевский не считали, что сравнительный метод должен открывать новые факты; он лишь должен научно объяснить уже найденные. Первой задачей сравнительного метода Ковалевский считал выделение в особые категории ту или другую совокупность сходных явлений и нахождение причин этого сходства в прохождении одинаковых стадий развития. В социологии данную задачу Ковалевский ставил следующим образом: «Выделивши в особую группу сходные у разных народов на сходных ступенях их развития обычаи и учреждения, дать тем самым материал для построения истории прогрессивного развития форм общежития и их внешнего выражения права»3.
Все три освоенных позитивизмом общенаучных приема (анализ, конструкция, классификация) находят специфическое преломление при изучении общества и проявляются в особенностях социологической методологии. На основе ее специфики Виндельбанд делил знания не по предмету, а по методу. Поэтому и свойство противоречивости приписывалось не характеру общества, а противоположности методов, т.е. не предмету, а способу, приему и в конечном счете цели исследования. Такая возможность, по мнению Ка-реева, выросла из того, что науки имеют дело как с отдельными предметами, так и с отдельными реальными системами, видами, группами предметов. Оба эти подхода, то, что Ковалевский объединял под сравнительно-историческим методом, Кареев называл феноменологическим методом и ставил перед ним задачи изучения строения, определения взаимоотношений элементов, состояний и изменений, процессов, где факты выступают лишь моментами взаимодействия элементов, и изучения «единообразия». Наукам о явлениях позитивизм конца XIX в. противопоставлял науки о законах явлений, руководствующиеся номотетическим методом.
Рассуждения Кареева представляют интерес, поскольку являются наиболее полными и законченными выводами русской позитивистской социологии по вопросам методологии. «Если история изучает отдельные общества, - писал он, - а историческая (или социологическая) типология - сходные между собою общественные образования... то социология ставит своею целью изучение общества вообще, то есть взятого отвлеченно и, так сказать, вне данных мест и данных времен. Каждое общество есть дискретная индивидуальность, имеющая свое строение, и если все разнообразие строений общества можно было бы подвести под известный тип, то это еще не решило бы вопрос о том, что лежит в основе всякого социального строя. В каждом обществе существуют необходимые взаимоотношения, определяющие природу общества... Другими словами, социология есть общая абстрактная наука о природе и генезисе общества, об его основных элементах, факторах и силах, об их взаимоотношениях, о характере про-
цессов, в нем совершающихся, где бы и когда бы все это ни существовало и ни происходило»4.
В результате получается следующая зависимость. Фактический материал собирается, по мнению Кареева, с помощью идеографического метода, родственного историко-индуктивному. Типологический метод получается применением той разновидности индуктивного метода, которая называется сравнительным методом. В случае определения общности, сходства происхождения элементов сравнительный метод ставит, на взгляд Кареева, идеографические задачи, а в случае сходства одинаковых причин и следствий, одинаковых условий и явлений - ищет путь открытия социологических истин. Таким образом, раскрывается еще одна черта историко-сравнительного метода - его систематический характер.
Типологическое изучение, писал Кареев, совершается путем «устранения всего оригинального и усиления схематизации», а со всяким обобщением происходит то же самое, что наблюдается в логических понятиях, которые тем беднее содержанием, чем больше их объем. Причем самыми бедными по содержанию служат формулы номологи-ческие, т.е. эволюционные законы социологии. Всеобщая связь общественных явлений может выражаться п различной форме. В позитивистской социологии представления о связи общественных явлений двояки: как об отношениях существования и как об отношениях последовательности. Коркунов считал необходимым изучать общественные институты как в их сосуществовании, так и в их последовательной смене. Смена может быть каузальной (причинно-следственной) и периодической (эволюционной). Хотя для науки наиболее характерны законы, отображающие причинно-следственные связи, законы могут выражать и иные всеобщие и необходимые отношения. «Причинные'ряды, соседние члены которых находятся между собою во внутренне необходимых отношениях, - указывал Кареев, - кроме того, переплетаются между собою самым причудливым образом, что приводит... к так называемым случайным результатам, и потому устанавливать в общей форме причинно-следственной связи возможно только в виде Двучленов А и В, а не многочисленных целей, получение которых возможно только при идеографическом изучении, то есть при исследовании отдельных каузальных процессов»5. С этих позиций социологически можно познать лишь отдельные каузальные отношения, а не исторические закономерности. Стремление не ограничивать выражение закона какой-либо частной формой связи явлений имеет большое значение для развития методологической базы социологии.
«В причинной зависимости находит свое выражение необходимая связь явления предыдущего (причины) с явлением последующим (действием). Но имеется много отношений, выражающих необходимую связь одновременно существующих явлений или сторон явления (общее - отдельное, форма - содержание, сущность - явление и т.д.). Различные законы могут выражать и выражают все эти различные формы всеобщей связи. В том факте, что закон не связан с какой-либо одной формой связи, проявляется также его всеобщность»6. Позитивизм противопоставляет причинно-следственному отношению функциональное отношение. «Однако функциональное отношение шире, общее, хотя и поверхностнее причинного; функциональным отношением нельзя заменить закона вообще, но тот или иной закон может выражать и функциональное отношение, т.е. факт повторяющейся взаимозависимости или соответствия явления»7. Поэтому приходится согласиться, что в действительности все мыслимые соотношения не даются изолированно без взаимодействия с другими соотношениями, без их обусловленности, а законы действуют не в пустоте, а встречаются с другими, содействующими и противодействующими, законами.
Из данного положения выводится различие необходимости номотетической, не допускающей никакой случайности в порождении причинами их следствий, и необходимости идеографической, которая не исключает элемента случайности, как не обусловленной никаким законом встречи законосообразных необходимостей. Если, таким образом, основой социологического познания являются двучленные формулы и дедуктивные выводы, то исторические последовательности, подчиняющиеся учету и повторяющиеся в различных условиях, наблюдаются в изменениях, какие претерпеваются формами общественного строя и культурными формами вообще. Кареев считал их не причинно-следственными последовательностями, а последовательностями фазисов, ступеней, этапов изменения форм и строений.
Ковалевский, делая суждения о возможностях и достоинствах сравнительного метода, отмечал два аспекта. Первый представляет его как средство построения совершенно новой ветви описательной социологии («естественной истории человеческих обществ») и изучения сторон общежития. Второй раскрывал сравнительный метод как прием изучения известного права, особенно объяснение происхождения явлений юридического быта. Не исключены и другие частные приемы познания.
Сравнительно-исторический метод в социологии можно использовать в отношении, с одной стороны, политических учреждений, а с другой - правовых норм и институтов. «Сравнительная история учреждений, - писал Ковалевский, - отправляясь от основного закона социологии, закона прогресса, ставит себе задачей раскрыть одинаково и те перемены в общественном и политическом укладе, в которые вылился этот прогресс, и те причины, которыми он обусловлен»8. Взаимосвязь сравнительной истории учреждений и социологии Ковалевский находит как в том, что история дает социологии материал, так и в том, что она же заимствует социологическую мысль. Во-первых, сравнительная история учреждений в представлении Ковалевского должна усвоить основные положения социологии о внутреннем соответствии всех элементов, из которых слагается общественный порядок. Во-вторых, она не в состоянии без социологии объяснить причин схожести начальных стадий развития различных народов. Кроме того, именно социология позволяет понять, какие связи в обществе признаются важнейшими и почему.
В отношении истории правовых норм и порядков социология, использующая позитивистский подход, дает общее знание последовательности стадий общественности, в среде которых формируется и развивается система юридических норм. «От сравнительной же истории права, - полагал Ковалевский, - надо ждать ответа на вопрос, какие правовые порядки отвечают родовой, а какие государственной или мировой стадии общественности, в какой внутренней связи стоят между собою отдельные юридические нормы в каждый из указанных периодов, что в том или другом законодательстве может считаться переживанием прошлого, а что зачатком будущего развития, что вымирает и что зарождается, что поэтому должно быть устранено со временем, а что восполнено и усовершенствовано»9.
Неоднозначность понимания сравнительного метода в позитивистской социологии проявилась по отношению ко взглядам английского исследователя Фримана, изложенным в работе «Сравнительная политика». В ней были определены три класса причин сходств: заимствование, одинаковость условий существования и общность происхождения. Причем, как отмечал Коркунов, последний класс не сводим к предыдущему в силу факта психического наследования и бессознательного воспроизведения учреждений. Несогласие с причинами сходств по общности происхождения высказал Сергеевич. По его мнению, Фриман неправомерно указывал на те черты государственного быта, воз-
никновение которых приписано не действию одинаковых причин, а факту перенесения их из общей им родины. Ковалевский определяет лишь два условия сходств - одинаковость ступеней общественности и заимствования при близких, почти тождественных условиях.
В критику сравнительного метода Фримана Ковалевский включил четыре положения. Во-первых, сравнительное языкознание, на которое опирался Фриман и которое будучи плодотворным при объяснении предметной картины, не могло раскрыть нравственных понятий, т.е. общественного быта, поскольку не объясняло народных представлений о правлении. Ковалевский считал, что общий корень нравственных понятий не объясняет тождественности связанных с ним представлений. Во-вторых, по его мнению, Фриман упускал то, что ни один народ не развил своей гражданственности сам по себе без этнографического смешения с другими. И именно смешения, по представлению Ковалевского, стимулировали развитие государственности и систем нравственных норм. В-третьих, Ковалевский утверждал, что учреждения, присущие племени на его первоначальной родине, могут измениться и исчезнуть под влиянием изменения среды существования. Поэтому возникновение однохарактерных учреждений у разных народностей он связывал с влиянием прохождения ими одних стадий развития. В-четвертых, в отличие от Фримана, Ковалевский не удовлетворялся сравнительным методом, а предлагал новый, по его мнению, для политико-правовой науки историко-сравнительный, или генетический, метод. Этот метод составляет «генетическую социологию» - науку о происхождении общественных институтов, «каковы семья, собственность, религия, государство, нравственность и право, входящие на первых порах в состав одного и того же понятия дозволенных действий в противоположность действиям недозволенным»10. Материалом для генетической социологии служат данные, полученные множеством различных методов.
Необходимость выхода сравнительного исследования за рамки констатации функциональных сходств и различий к объяснению причин их обусловленности привела в • XIX в. к выводу, что сравнение требует не какого-то единого универсального метода, а использования нескольких возможных методов; причем важно,-какое место в процессе исследования занимает каждый из них. Это было связано с тем, что сравнение развивалось, с одной стороны, в рамках практических целей как инструмент законодательной политики и управления, а с другой - по различным направлениям: историко-сравни-тельному, юридической этнологии, философии права. Хотя сравнительный метод ориентируется на конкретные проблемы реального функционирования, сведение предмета генетической социологии лишь к функциональному анализу несет на себе эмпирико-прагматический отпечаток, уменьшает общенаучное значение и роль сравнительного метода в качестве фактора науки.
Из вспомогательных средств генетической социологии Ковалевский выделял две тенденции: этнографический (статистический) метод и метод переживаний. Коркунов представляет эти тенденции в единстве психологического и исторического подходов. Не отрицал данного единства и П. А. Сорокин, который требовал сведения к минимуму анализа субъективных переживаний". Помимо дуализма феноменологического и номологи-ческого методов, Кареев представляет субъективную и объективную стороны социального взаимодействия двумя частями социологии, которые изучают соответственно одна -социальные продукты психического взаимодействия, другая - сами процессы взаимодействия.
Единство методов Ковалевский видел в том, что выводы, полученные изучением переживаний, должны соответствовать данным историка. Такое соответствие подкреп-
ляется рядом специфических приемов. В отношении политико-правовых явлений применимы филологический метод и метод знакомства с мифологическими сказаниями, помимо этого - археологический прием, прием изучения прошлых источников истории права, т.е. памятников законодательства и юридической практики, затем взаимодополняемость приемов и взаимопроверка результатов.
Поскольку существующие институты и нормы каждого народа всегда взаимообус-ловленны, то, чтобы сделать заключение об одновременном существовании политико-правовых институтов, Ковалевский допускает анализ совокупности юридических отношений народа за определенный исторический период. Изучение фактов переживания в некоторой степени ведет к раскрытию «пережитых» стадий правового развития. Плодотворное их исследование возможно благодаря сохранившимся старым формам общежития в виде обычаев и обрядов, действительный смысл которых легко мог быть не осознаваем лицами, их практикующими, но которые тем не менее соблюдаются, по мнению Ковалевского, как «дорогое наследие предков».
Метод переживаний опирается, с одной стороны, на преувеличенное значение психического элемента в позитивистской социологии, а с другой, как думал Ковалевский, -на достоверность этого элемента для любого ученого. «Все наше знание, обыденное, житейское, так же как и научное, - отмечал Коркунов, - опирается на одно и то же основание: на свидетельство нашего собственного сознания. Мы можем ошибаться в объяснении нашего сознания, но само сознание есть для нас непосредственная достоверность, дальше которой нам идти некуда, достовернее которой для нас ничего не существует»12. Связь политико-правовых явлений с психическими процессами ярче всего выразилась в концепции Л.И. Петражицкого. Ее методологической основой послужил принцип, гласящий, что «надлежащим и единственно возможным приемом наблюдения правовых явлений следует признать метод самонаблюдения, интроспективный метод»13. Он заключается в переживании и воспоминании. Петражицкий считал, что наблюдение возможно как простое, так и экспериментальное. Познание чужих переживаний он допускал, с одной стороны, через интроспективное познание своих переживаний, а с другой - через познание внешних проявлений определенного переживания. Ковалевский поддержал вызвавшую волну критики концепцию Петражицкого, так как он сам придерживался метода анализа первичных мотивов человеческих действий. В этом Ковалевский усматривал бли-зрсть взглядов Петражицкого с положениями Мэна и Тарда и ставил Петражицкого между ними, так как считал, что «он, по-видимому, ждет несравненно меньше чем Мэн, обогащения обществоведения широким применением сравнительно-исторического метода, но он в большей степени, чем Тард, остается в пределах основных вопросов правоведения и в частности философии права». То, что Петражицкий искал конечные мотивы поведения не в инстинкте, а в эмоциях, считал Ковалевский, позволяет сделать анализ символических действий, сопровождающих у разных народов установление правоотношений. Для этого особую ценность должно иметь деление действий на целевые (представления о будущем) и причинные (представления о прошлом). Эмоция стремится вызвать соответствующее действие независимо от последующей цели. «Его (Петражицкого) догадка о том, что источник заблуждения лежит в искусственном антропоморфизме, в приписывании богаторазвитой и сильнодифференцированной психики тому, что несет на себе печать примитивности, мне кажется, - писал Ковалевский, - вполне справедливой и заслуживающей признания»14.
Ковалевский полагал, что для объяснения источника представлений, переживаний, следов старых культурных порядков следует обратиться к практике той культурной сре-
ды в ее полном виде, во взаимодействии тех явлений, из которых она слагается. «Нужно полагать, - указывал он, - что если бы мы прибегли к тому же методу при изучении переживаний, какого держимся при изучении истории учреждений, то, по всей вероятности, мы бы нашли в самом недавнем прошлом следы такого образа поведения, объяснения которого надо искать в весьма ранних стадиях развития»15. Метод толкования переживаний непосредственно имеет отношение к первому классу причин сходств, которые выделяли вслед за Фриманом русские позитивисты, - к заимствованию. Заимствование может быть представлено двояко: как историческая преемственность и как отношения общежития.
В первом случае, где метод сравнения отталкивается от соотнесения условий и факторов, главным методологическим приемом становится статистический метод. В случае отношений общежития преимущественное значение позитивистская социология отдает методу факторного анализа и раскрытию содержания психического общения. На основе данных положений к явлению заимствования можно подойти с разных сторон. Один из путей, по которому двигались русские социологи, был проложен Тардом, который объяснял всякий процесс развития изобретением и заимствованием. Открытие в таком случае было выводом из массы накопленного опыта и представлялось скорее приспособлением, чем творчеством, поскольку люди приходят к признанию открытий через осознание целесообразности. Но отечественные социологи расходились с Тардом в том, что заимствование для него было равнозначно повторению, а для них - своего рода модификацией, включающей в себя элементы самостоятельного творчества. В результате изобретение становилось приоритетным по отношению к подражанию. Поэтому утверждалось, что не общество приспосабливается к заимствуемому порядку, а сами порядки - к потребностям заимствующего их общества. «Если всякое открытие, - писал в этой связи Ковалевский, - приобретает социальное значение только тогда, когда оно соответствует верованиям и желаниям тех, кто ими пользуется, и если, с другой стороны, всякое подражание предполагает приспособленности индивидуального открытия К тем же верованиям и желаниям, то из этого следует, что в основании всякой эволюции мы находим изменение коллективной психологии»16. Подобные представления позволяют увидеть в явлениях права и власти основополагающие моменты общественной жизни. В относительной абсолютизации психологической стороны общественной жизни людей заключается один из основных принципов, но в то же время и недостатков русской позитивистской социологии. «Существо психического взаимодействия состоит в том, что мы стараемся вызвать в душе другого такое представление, которое бы побудило совершить желательное нам действие, и для того совершаем известные символические действия (слова, мимические телодвижения), обладающие свойством вызывать в уме данное представление»17. При подобном рассуждении характер связи явлений теряет методологические черты. Получается, что люди стараются общаться для передачи представлений и используют при этом способности к речи, языку, мимике и т.п. и только в случае их недостаточности прибегают к некоторым действиям, несущим смысл.
В действительности человеческая деятельность не обусловлена целью передачи информации. И в понимании направленности подобной трактовки человеческого общения Петражицкий делает огромный шаг по сравнению с Коркуновым, когда защищает и обосновывает идею, что большинство человеческих действий носит по преимуществу не целевой характер, а вытекает из причин, породивших необходимость подобного действия. Следует все же отметить, что человеческие поступки, как правило^ обладают целью, но не всегда люди ясно представляют объективные мотивы этих поступков и тем
более часто не могут предвидеть всех результатов своих целевых действий. Но Петра-жицкий проходит мимо другой стороны поставленной проблемы, а именно сознательности и стихийности общественной практики. Абсолютное же противопоставление духовных и практических отношений в обществе, во-первых, не учитывает момента их тождественности, а во-вторых, в онтологическом смысле, ведет или к неопределенности, или даже к идеализму. Сохраняя разделение социальных, духовных и культурных явлений, Кареев, однако, сохраняет требования исследования общественности в единстве этих внешних и внутренних сторон. Он считает, что практическое взаимодействие людей предполагает обмен мыслями и настроениями индивидов и что общественность относится к числу психических явлений, т.е. в онтологическом плане общество представляется идеальным предметом.
В отношении науки об обществе Кареев полагал, что социология отлична от социальной психологии по принципу организованности психических взаимодействий в человеческих коллективах, которые только тогда получают общественное значение, когда имеют известную структуру, превращающую индивидов в членов единого целого. Само психическое взаимодействие, по мнению Кареева, возможно лишь на основе их общих потребностей, в результате чего возникают практические взаимоотношения, определяющие всю общественную культуру как в материальных, так и в духовных проявлениях. Поэтому значение привычки в общественной жизни Кареев, как и Петражицкий, предпочитает значению целевого действия, на котором настаивали Иеринг, Коркунов, Шер-шеневич.
Стремление позитивистских социологов разрешить проблему существования двух отличных методов познания общества свидетельствует об осознаваемой ими необходимости размежеваться с областью естествознания. Это стремление особенно важно отметить на фоне противоположной направленности западноевропейского натурализма и социал-дарвинизма. Возможность единства обсуждаемых методов представлялась русским социологам итогом того, что фактором, непосредственно предваряющим все общественные явления, были люди и их деятельность. Подобная постановка задачи позволяла исследовать общественные явления в их движении, в их жизни, что применительно к праву вылилось в направление, известное как школа «свободного права». Еще в конце 70-х годов XIX в. Коркунов, ставя эту задачу, указывал, что именно русские юристы в силу особенностей национального характера особенно способны к ее разрешению. «Психология и история, - писал он, - одинаково указывают как на изменяемость права, на отсутствие в нем абсолютного, вечного. Все право есть исторически сложившееся и исторически слагающееся. Каждый данный юридический порядок есть порождение своего времени и должен исчезнуть вместе с ним»'8. В той же связи, но в обратной направленности видел данное отношение Петражицкий. «Историю человеческих учреждений, - полагал он, - в частности, например, социально-экономических организаций, только и можно понять путем анализа правовых систем с точки зрения их мотивационного и педагогического значения»19.
Важнейшая черта исторического метода состояла в том, что ввиду взаимосвязи и взаимообусловленности различных общественных явлений и сторон изменение любого элемента находит отражение в соответствующих изменениях всего общества. Естественно, что, видя в психическом элементе содержание всех общественных явлений, позитивистская социология, с одной стороны, понимала необходимость исследования определенности этого содержания, а с другой - полагала, что знание процесса развития гражданственности и общественности, которые определяют содержательный элемент, не дают
такие отдельные исторические дисциплины, как история права, а лишь социология, социальная динамика, раскрывающая законы, управляющие ростом «человеческой солидарности». Именно в этом была руководящая роль социологии в отношении историко-сравнительного правоведения и политики.
Недостаточность познания внутренних сторон общественных явлений позитивистами была очевидна. Не мог служить в качестве безусловного средства в общественной науке их метод интроспекции. Правильность толкования начальных для позитивистской социологии фактов не имела абсолютного характера. Для успешного пользования этим методом требовались осторожность и сопоставление добытых выводов с теми, на которые наводит знакомство с этнографическими данными. Метод переживаний допускал более или менее произвольное толкование символических форм, обычаев, уже потерявших прежний смысл и значение, но сохранивших форму. Этнографический метод представлял сравнительное преимущество перед методом переживаний, поскольку он более точен, хотя все же недостаточен для раскрытия первопричин. Это Ковалевский связывал с тем, что само существование любого народа связано с известными представлениями, в частности о правительстве. Самую большую опасность он видел в придании факту более абстрактного характера, чем в действительности, т.е. в разрыве понятия с отражаемым им объектом.
Русские позитивисты, по примеру Нибура, Тейлора, Мэна, используя этнографический метод, стремились придать знаниям точность путем подсчета явлений, т.е. количественную абстракцию. В таком случае за общий критерий брался статистический метод. И только недостаточность фактических знаний и полноты охвата, а следовательно, недостаточная определенность ограничивала статистический метод и допускала при построении выводов использовать сравнение и произвольное толкование. Еще один минус статистического метода - использование неопределенных, в смысле величины измерения, параметров. Социологи-позитивисты полагали, что невозможно статистически точ-'но определить происхождение обычаев: то ли в результате нововведения, то ли происхождения из общей родины. Кроме того, статистическим методом нельзя было решить вопрос о причинах признания одного из обычаев господствующим. Подобный вопрос, по мнению Ковалевского, разрешим лишь при изучении всей совокупности условий, сопровождающих обычай, и при сопоставлении их с условиями предыдущей ступени общественного быта. Вместе с тем социологам недостаточно количественных данных о сообществах, культивирующих определенный обычай, а важно установить некоторые количественные показатели в их развитии. Поэтому, думал Ковалевский, характер обычаев объясняется не статистическими законами, а характером жизнедеятельности. «Метод, употребляемый в статистике, - делал он заключение, - имеет для этнографов ту цену, что напоминает им о необходимости основывать свои заключения на возможно большем числе факторов и искать объяснения встречающихся уклонений в специальных условиях данной среды»20.
Критику статистического метода Ковалевский сводил к утверждению о невозможности вычленить какое-либо единичное общественное явление из его взаимосвязи с совокупностью условий. Ковалевский был уверен, что частая повторяемость явления еще не доказывает его всеобщности. Хотя, конечно же, следует помнить, что в то же время повторяемость - это закон, как всеобщность в случае устойчивости. Он считал, что степень необходимости данной причины для данного явления при переменных условиях определяется сравнительным методом. В итоге классифицировать то или другое общественное явление можно, лишь связывая его с коллективной психологией, свойственной
тому или иному периоду общественной эволюции. Однако, полагал Ковалевский, для этого придется постоянно следить за всеми открытиями, совершаемыми при помощи сравнительного метода в общественных науках, т.е. быть и историком, и психологом, и фольклористом, а также воспитывать свой ум изучением точных наук и социологии. Видя трудоемкость подобной задачи, Ковалевский считал ее тем не менее единственным средством, позволяющим освободить науку от загромождения сомнительных фактов, реже возвращаться к уже решенным вопросам, увеличить порядок в исследованиях, связать новые задачи с уже решенными.
Сравнительно-историческая методология в русской социологии показала себя как вполне зрелая для своего времени область науки. Можно сказать, что она раньше французской и немецкой школ перешла в сравнительном правоведении от изучения законов к изучению обычаев, поскольку накопила в вопросах соотношения культур богатый научный опыт. Россияне ясно почувствовали основную проблему в исходном факте. Необходима была опора на явление, общее и понятное для всей системы. Поэтому многие ученые стремились к выделению чистых фактов, свободных от оценки и систематизации. Сравнение встречает препятствия в различии социальных ценностей, различии целей, правил и практики взаимоотношений членов общества. Исходя из этого западные исследователи сравнительного правоведения обычно выделяют бесценностный и ценностный подходы21. При такой постановке вопроса бесценностное сравнение подразумевает сходное происхождение, систематизацию, догматическую структуру и понятие институтов. Оценочное сравнение - это сравнение на базе существующих социальных ценностей, определяется целями, намерениями и социальным поведением. Можно сделать вывод, что русская позитивистская социология еще в конце XIX в. стремилась преодолеть абсолютное разделение этих подходов.
Историко-сравнительный метод является отчасти уже ценностным подходом. Само сопоставление есть акт оценки, акт осознания целесообразности. Здесь средство затмевает цель, так как оценка подчиняется гносеолого-методологическим проблемам. Нечто, взятое в разных отношениях, оказывается разным нечто и может быть представлено одним, другим или ни тем и не другим, а третьим. Проблема ценностного подхода так же как вопрос о соотношении должного и сущего, выходит на передний план социологии, когда абсолютное отличие гуманитарных и естественных наук объясняется духовной сущностью предмета первых. Актуальность этих вопросов особенно возрастает в правовой науке, поскольку та имеет дело с нормами как единичными фактами.
Поскольку Ковалевский выдвинул требование использования в социологии данных различных наук, то была необходима основа для объединения столь разного фактического материала, что пересекалось с проблемой о первичном элементе социологии, о социальном факте. Основывавшаяся на представлении о природе человеческого общества как духовной сущности, позитивистская социология искала факты в явлениях общественности, солидарности. И если позитивисты-социологи осознавали необходимость понимания духовного не только как внутреннего, но и как внешнего, то представления о материальном как внутренне присущем были почти не раскрыты ими. Редкие исключения в данном случае лишь подтверждают общее правило. К примеру, П.Г. Виноградов полагал, что явления хозяйства составляют внутреннюю сторону фактов политики, земледелия и сословной системы. Комментируя работы Мауэра, Виноградов писал: «Вместо того чтобы двигаться от целого к частям, он (Мауэр) все сосредоточивает вокруг разбора владельческих и хозяйственных отношений простейшего общественного союза -марки»22. Он понимает этот союз не в неопределенной форме, а как общее, содержащее
судебную и полицейскую власть, основанную на землевладении, а значит, характерное для любой территориальной политический единицы. Все это еще раз свидетельствует о том, что позитивистской социологии было недоступно какое-либо понимание всеобщих связей, кроме причинно-следственной зависимости.
Следовательно, можно сделать вывод, что позитивистская социология еще не преодолела аналитический этап развития науки и, что особенно важно, не выразила его преодоление в своей методологической программе. Стремление найти причину явления, эмпирически данную Опытному исследованию, заслоняло изучение форм всеобщей зависимости, не выявляемых без обобщения, отвлечения, абстрагирования от чувственно воспринимаемых связей. Любой же переход к обобщающей, синтетической ступени науки в первую очередь принимал форму очевидной духовно-психической связи явлений.
Абсолютизация роли причинно-следственных связей ведет к выделению внешне различных факторов за взаимоотношениями, в которых может не выявиться все богатое содержание общественной жизни. Как результат в позитивистской социологии получила распространение теория факторов. Она призвана была прикрыть теоретические пробелы психологизма. Стоит признать, что Ковалевский отрицал однолинейную зависимость факторов. Но при объяснении условий их проявления видел за отношениями производства в большей степени их поверхностную природу, отождествлял с факторами хозяйственной деятельности. И хотя стремление Ковалевского к монизму факторов демонстрирует его усилия по выведению сравнительно-исторической социологии из узких рамок позитивистских конструкций, он, как и вся русская академическая школа, не мог увидеть общее абстрактное в действительности, так как связывал его с деятельностью мышления. Ковалевский даже был готов признать, что для общественных наук еще не наступило время широких причинных обобщений, а значит, следует остановить историко-сравнительное исследование на описательном уровне и ограничиться частными, т.е. случайными, соотношениями. A.A. Галактионов совершенно справедливо отметил особенность русской социологии: ей не свойственно было в качестве предмета исследования рассматривать «общество вообще»23. И даже склонные к позитивизму самостоятельные исследователи лишь подтверждают указанную черту. Более того, чем активнее они опирались на исто-рико-сравнительный метод, тем дальше уходили от абстрактных схем и моделей.
Известно, что о людях следует судить не на основании того, что они не сделали, а руководствуясь их реальными делами. Следуя данному критерию, надо подчеркнуть общемировое значение русской историко-сравнительной школы. Ее представители осуществили невиданный прежде сбор фактического материала и его первичную классификацию. Даже самые авторитетные зарубежные ученые того времени, как, например, М. Вебер24, использовали работы русской историко-сравнительной школы (Виноградова, Ковалевского, Хвостова) в своих научных изысканиях. Таким образом, отечественное обществоведение было выведено из тумана абстрактно-философских мечтаний о судьбах России и всего человечества. Впоследствии историко-сравнительные идеи распространились на многие страны (США, Франция, Германия), а также послужили прочным фундаментом прогресса отечественного обществоведения. Появление в XX в. институционального направления в общественных науках лишь демонстрирует научное чутье и глубокомыслие русских исследователей дореволюционной эпохи. Достаточно вспомнить, что один из вдохновителей Американского институционализма и основатель Американской Экономической Ассоциации - Эдвин Селигмен признавал роль Ковалевского во внедрении институциональных исследований25. Поэтому не следует забывать, что еще сто-
летие назад отечественная социология поставила высокую планку в мировой науке, и не надо отказываться сейчас от участия в передовых движениях мирового научного сообщества.
1 Писарев Д.И. Исторические эскизы // Избранные статьи. М., 1989. С. 341.
2 Коркунов Н.М. Сб. статей. 1877-1897. СПб., 1898. С. 57.
3 Ковалевский М.М. Историко-сравнительный метод в юриспруденции и приемы изучения истории права. М„ 1880. С. 19.
4 Кареев Н.И. Общие основы социологии. Пг., 1999. С. 8-9.
5 Там же. С. 21.
6 Тугаринов В.П. Избранные философские труды. Л., 1988. С. 26.
7 Там же. С. 27.
8 Ковалевский М.М. Социология. СПб., 1910. Т. 1. С. 57.
9 Там же. С. 69.
10 Там же. Т. II. С. 1.
" Сорокин П.А. Система социологии. Сыктывкар, 1991. Т. 1. Кн. 1. С. 58. 12 Коркунов Н.М. Указ. соч. С. 28.
u Петражицкий Л.И. Введение в изучение права и нравственности. СПб., 1905. С. 10.
14 Ковалевский М.М. Мораль и право // Русские Ведомости. 1907. № 235. С. 4.
15 Ковалевский М.М. Социология. Т. I. С. 108-109.
16 Там же. С. 25.
17 Коркунов Н.М. Указ. соч. С. 29.
18 Там же.
" Петражицкий Л.И. Указ. соч. С. VIII.
20 Ковалевский М.М. Социология. Т. I. С. 92-93.
21 Очерки сравнительного права/Сост. В.А. Туманов. М., 1981.
22 Виноградов П.Г. Исследования по социальной истории Англии в средние века. СПб., 1887. С. 23. 2' Галактионов A.A. Русская социология XI-XX веков. СПб., 2002. С. 405.
24 Seligman Е. The Economic Interpretation of History // Political Science Quarterly. Vol. 16. 1901; Vol. 17. 1902.
25 Weber M. General Economic History. New York, 1927. Статья поступила в редакцию 26 января 2005 г.
