Проблема объективности в науке: от постпозитивизма к социальным исследованиям науки и техники Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ

О. В.ЛЕТОВ

ПРОБЛЕМА ОБЪЕКТИВНОСТИ В НАУКЕ: ОТ ПОСТПОЗИТИВИЗМА К СОЦИАЛЬНЫМ ИССЛЕДОВАНИЯМ НАУКИ И ТЕХНИКИ

АНАЛИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР

МОСКВА 2 0 1 1

ББК 87 Л 52

Центр гуманитарных научно-информационных исследований

Отдел философии

Ответственный редактор -канд. филос. наук Г.В. Хлебников

Летов О.В.

Л 52 Проблема объективности в науке: От постпозитивизма к социальным исследованиям науки и техники: Аналит. обзор / РАН. ИНИОН. Центр гуманитарных науч.-информ. исслед. Отдел философии. - М., 2011. - 112 с. ISBN 978-5-248-00611-3

В аналитическом обзоре рассматривается актуальная проблема научной объективности в рамках одного из ведущих современных направлений в области философии науки - постпозитивизма. Решение задач в области методологии наряду с анализом современного научного знания требует обращения к историко-научному материалу как важному компоненту философско-методологического исследования. Реконструкция историко-научного материала позволяет методологу более обстоятельно анализировать такие важные в настоящее время проблемы, как рост научного знания, генезис научных теорий, переход от одной теории к другой, природа научных революций и другие. Причем указанные проблемы находятся сейчас в центре философско-методологических исследований как в нашей стране, так и за рубежом.

Эволюция методологической проблематики свидетельствует о расширении сферы возможных подходов к анализу науки. Современная методология уже не ограничивается логическими аспектами исследования научного знания. Большое внимание как в отечественной, так и в зарубежной литературе сейчас уделяется вопросам истории, психологии, социологии науки. Все это способствует более глубокому анализу науки с точки зрения перспектив ее развития. Вместе с тем остро встает вопрос о возможных тенденциях в методологии науки, связанных с расширением сферы методологических исследований. Решению этих вопросов в значительной степени способствует критический анализ взглядов представителей не только постпозитивистского направления, но и социальных исследований науки и техники (STS) в западной философии и методологии науки.

Для ученых, аспирантов и студентов, специализирующихся в области философии науки и техники.

ББК 87

ISBN 978-5-248-00611-3

© ИНИОН РАН, 2011

СОДЕРЖАНИЕ

Проблема истины и история философии .........................................4

Проблема научной объективности в постпозитивистской

философии ...................................................................................17

Проблема объективности и постмодернизм...................................55

Социальные исследования науки и техники и научная

объективность..............................................................................68

Список литературы.........................................................................106

ПРОБЛЕМА ИСТИНЫ И ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ

Объективность научного знания - это, прежде всего, соотнесенность знания с объективной реальностью, его соответствие этой реальности, истинность и содержательность таких форм знания, как теории, гипотезы, законы и т.п. Объективность научного познания состоит в том, что в нем присутствуют такие моменты, которые не зависят от субъективных факторов. Объективность оценивается с точки зрения критериев истинности или ложности той или иной теории.

Идеал объективного знания был сформулирован Платоном в диалоге «Тимей». Это знание, которое должно быть «непреложным и устойчивым; в той мере, в какой оно может обладать неопровержимостью и бесспорностью, ни одно из этих свойств не может отсутствовать» (22). Подобный идеал знания, по сути, совпадал с истиной. Согласно Платону, ни ощущения, ни восприятия в силу своей переменчивости ни при каких условиях не могут быть источником истинного знания. Самое большее, что могут выполнить чувства - это выступить в качестве внешнего мотива, побуждающего к познанию. Результат ощущений - это формирование мнения о предмете или явлении. Нельзя с помощью ощущения присоединить то, чем человек уже обладает. Невозможно постигнуть истину того, сущности чего субъект не постиг. Истинное знание - это познание идей, которое возможно только с помощью разума. Например, в десятой книге «Государства» Платон рассуждает, что, хотя может быть много кроватей, существует лишь одна «идея», или «форма», кровати. Мастер изготавливает ту или иную вещь, всматриваясь в ее идею. Точно так же, как отражение кровати в картине живописца является лишь кажущимся, но не «реальным», так и разные отдельные кровати нереальны, являясь лишь копиями «идеи», которая представляет собой одну ре-

альную кровать и создана Богом. Об этой одной кровати, созданной Богом, возможно знание, но в отношении многих кроватей, сделанных плотниками, может быть лишь мнение (21).

Платон выделял следующие пять ступеней знания: имя, определение, изображение, знание и подлинное бытие. Как же достигается истинное знание? Согласно Платону, субъект может знать лишь то, что знал всегда. Следовательно, знание - плод не дискуссии, а рационального созерцания. До человеческого рождения душа, чей умственный взор не был затуманен телом, видела истинное бытие. Истинное знание оказывается у Платона припоминанием, врожденным для человека.

Согласно Аристотелю, для человеческого познания единичное бытие есть сочетание «формы» и «материи». «Форма» - это сущность предмета, или те определения самого по себе существующего предмета, которые могут быть сформулированы в понятии о предмете. Если материя - это возможность, то форма - это осуществленная в конкретной вещи материя. То, с чем может иметь дело знание, есть только понятие, заключающее в себе существенные определения предмета. Чтобы знание было истинным, оно, по Аристотелю, не только должно быть понятием о предмете. Самим предметом познания может быть не преходящее, не изменчивое, не текущее бытие, а только бытие непреходящее. Такое познание возможно, хотя отдельные предметы, в которых только и существует непреходящая сущность, всегда только предметы преходящие, текучие. И такое познание может быть только познанием «формы». Эта форма каждого предмета вечна: она не возникает и не погибает. Подлинно научное знание - это знание об общем, о «первых причинах». Общие понятия необходимы для того, чтобы придать форму потоку субъективных впечатлений. «...Не имеет смысла судить об истине на том основании, что окружающие нас вещи явно изменяются и никогда не остаются в одном и том же состоянии, - указывает Аристотель. - Ибо в поисках истины необходимо отправиться от того, что всегда находится в одном и том же состоянии и не подвергается никакому изменению» (1, с. 251). Таким образом, истина у Аристотеля рассматривалась как высшая форма бытия.

Р. Декарт продолжил платоновскую рационалистическую традицию в философии. Для него путь познания к истине - это движение от общего к частному. Образцом такого познания служит математика. По мнению Декарта, доказательством истины не может быть большинство голосов, так как гораздо вероятнее, что-

бы истину нашел один человек, чем целый народ. Постичь истину помогает не столько опыт, сколько правильный метод познания. Благодаря такому методу объективная истина вполне достижима для субъекта. Декарт выражал убеждение, что не может существовать истин ни столь отдаленных, чтобы они были недостижимы, ни столь сокровенных, чтобы нельзя было их раскрыть. Согласно рационалистическому методу Декарта, нельзя принимать за истинное ничего, что субъект не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению (4).

Декарт не разделял позицию когнитивного релятивизма, утверждая, что существует лишь одна истина касательно каждой вещи и кто нашел ее, знает о ней все, что можно знать (там же). Выбор истинного знания осуществляется, по Декарту, посредством рациональной интуиции. Интуиция суть прочное понятие, порожденное лишь естественным светом разума. Так же, как и в процессе восприятия, разум усматривает истинное знание, отличая его от ложного. С помощью интуиции субъект постигает исходные аксиомы знания, из которых затем дедуктивным путем выводятся остальные истинные положения. Критерием истинности дедуктивного вывода служит его непрерывность: чтобы достичь истины, нельзя пропустить ни одно звено в цепи доказательства. Познавая мир, субъект должен подвергать сомнению все достигнутые истины. Сам факт сомнения неотделим от процесса мышления. Тем самым Декарт приходит к исходной философской истине: «Я мыслю, следовательно, я существую».

Традиция рационализма была продолжена в философии Б. Спинозы. В его учении отнюдь не отрицается возможность достижения объективного знания с помощью разума. Спиноза подчеркивал, что порядок и связь идей те же, что и порядок и связь вещей (28, с. 417). Спиноза считал идеалом объективности математическое знание. Не случайно в своем произведении «Этика» он выбрал математическую форму доказательства истины. В отличие от результатов восприятия, математическое знание лишено какого-либо отпечатка субъективности. Критерием истинности этого знания является его логическая связность. Метод постижения истины - это рациональная интуиция как проявление «внутреннего света».

Высшим способом восприятия, посредством которого субъект может достигнуть истинного знания, выступает у Спинозы тот, при котором вещь воспринимается единственно через ее сущность или через познание ее ближайшей причины. Процесс познания начинается у Спинозы с тех «орудий» духа, которыми субъект обладает в качестве естественного врожденного дара. Эта истинная идея должна существовать в каждом субъекте как врожденное «орудие». Совершенствование процесса познания заключается в том, чтобы научиться очищать имеющуюся в человеке, вначале смутную, исходную «идею-норму». Рациональный метод познания, согласно Спинозе, включает в себя следующие этапы: 1) вычленение истинной идеи из других восприятий; 2) установление правил движения познания от первой «идеи-нормы»; 3) определение экономного порядка познавательных действий, ограждающего субъект от излишней работы (29). Так же, как и Декарт, Спиноза отвергал релятивистскую возможность бесконечного числа рациональных методов постижения истины. Чтобы найти наилучший метод исследования истины, рассуждает Спиноза, не нужен другой метод, чтобы исследовать метод исследования истины; и чтобы найти второй метод, не нужен третий, и так до бесконечности (там же).

Дж. Локк - представитель традиции эмпиризма и сенсуализма в философии. Согласно его учению, нет ничего в уме, чего прежде бы не было в ощущении. Формирование сознания субъекта начинается с «чистой доски». Вместе с тем Локк подчеркивал, что результат человеческого восприятия не может быть простой калькой реальности. «Чтобы лучше раскрыть природу наших идей и толковать о ней понятно, полезно будет различить их, поскольку они являются идеями или восприятиями в нашем уме и поскольку -видоизменениями материи в телах, возбуждающих в нас такие восприятия, чтобы мы не думали (как, быть может, это обыкновенно делают), будто идеи - точные образцы и подобия чего-то присущего предмету, - писал Локк. - Большинство находящихся в уме идей ощущения так же мало похожи на нечто находящееся вне нас, как мало похожи на наши идеи обозначающие их названия» (14, с. 153-154). Локк решительно отвергал платоновское представление о том, что истинными могут быть лишь врожденные идеи. Что же остается в качестве критерия объективности человеческого знания? Таковым Локк считал метод, с помощью которого субъект приходит ко всякому знанию.

С точки зрения Д. Юма, источником знания выступает опыт. Вместе с тем истина есть не что иное, как долгая привычка считать что-то истинным и потому принимать субъективную необходимость за объективную. Например, причинность порождает такую связь, благодаря которой субъект из существования или действия какого-нибудь одного объекта черпает уверенность, что за ним следовало или же ему предшествовало другое существование или действие (35, с. 130). Согласно Юму, индукция в качестве вывода несостоятельна. У человека нет логического аргумента, который поддерживал бы вывод обобщений из высказываний о прошлом опыте. В то же время, несмотря на логическую несостоятельность, индукция играет необходимую роль в практической жизни. Даже в такой «строгой» дисциплине, как математика, не существует критерия, при помощи которого можно было бы убедиться в истинности большинства основных положений (35, с. 127-128). Традиционные истины, для Юма, суть как дань вере, традиции или привычке. Этот вывод привел Юма к отказу от рационализма и к взгляду на человека не как на существо, одаренное разумом, а как на продукт слепой привычки (35, с. 67-68).

Согласно И. Канту, познание мира осуществляется разумом человека на основе априорных форм рассудка. Кант писал: «Истинность, говорят, состоит в согласии знания с предметом. Следовательно, в силу одного этого словообъяснения, мое знание, чтобы иметь значение истинного, должно быть согласным с объектом. Но сравнивать объект с моим знанием я могу лишь благодаря тому, что я познаю первый. Следовательно, мое знание должно подтверждать само себя, а этого еще далеко не достаточно для истинности. Ведь так как объект находится вне меня, а знание во мне, то я могу судить лишь о том: согласно ли мое знание об объекте с моим же знанием об объекте» (7, с. 42-43). Иными словами, размышляя об истине, субъекту грозит опасность оказаться в ситуации порочного круга: и мысль об объекте, и сам объект находятся в сфере субъективного мира. С точки зрения Канта, чистая математика может иметь объективную реальность только при том условии, что она направлена исключительно на предметы чувств, а об этих предметах имеется твердо установленное положение, согласно которому чувственное представление субъекта никоим образом не является представлением о вещах самих по себе, а есть представление только о том способе, каким они являются субъекту (8). Человеческий рассудок с помощью категорий изобретает и накладывает свои законы на чувственный опыт, создавая тем

самым порядок в природе. Таким образом, в учении Канта подчеркивается «субъективный» характер истины. Поэтому, исходя из логики его учения, универсального критерия истины не существует.

И.Г. Фихте не отрицал того принудительного характера, каким обладают восприятия, навязываемые человеческому сознанию как нечто внешнее, независимо от него существующее. Он объяснял философскую проблему соотношения субъективного и объективного следующим образом. Дух есть непрестанная, беспредельная деятельность; он как бы стремится охватить «не-я», сделать его всецело объектом наивысшей сознательности, духовности. «Не-я» - это чувственный материал, который должен быть охвачен «я» и возведен на степень ясного сознания; но «не-я» как бы ограничивает эту непрестанную деятельность духа: лишь ничтожная часть его проникает в сферу ясного сознания - остальное ускользает, как материал, подлежащий отчетливому исследованию и переработке духа в будущем. «Я» - это чудовище, вечно пожирающее свое же детище «не-я» и никогда не удовлетворяющее своего голода. Эмпирическое сознание субъекта представляется как бы ареной этой вечной борьбы титана «я» с его собственным продуктом - чувственным миром. В непосредственное сознание субъекта проникает лишь конечный продукт этого стихийного процесса, этой вечной творческой деятельности «я». Субъекту противостоит внешний мир как нечто не зависящее от его воли и сознания не потому, чтобы он имел реальность как вещь в себе, но потому, что процесс его объективации творческим «я» был бессознательный процесс. Он неожиданно встречает в своем сознании то, что вырастает из подсознательных глубин его духа. Проекция мира вовне совершается в «я» бессознательным механизмом творческого воображения. Продуктом этой творческой деятельности и является тот материал, из которого «сотканы» восприятия, а именно ощущения. Восприятия суть ощущения, объективированные бессознательной деятельностью «я» (33).

Знаменитый вопрос, который Кант поставил во главу угла «Критики чистого разума»: как возможны синтетические суждения a priori, или как возможно новое теоретическое знание, получает у Фихте следующее разрешение. Он выдвинул синтез противопоставленных Я и Не-Я, субъекта и объекта. Противоположностями в обоих случаях являются субъективное и объективное; но до синтеза и после него они имеют весьма различный вид в человеческом духе. До синтеза - это просто противоположности;

одна из них есть то, что не есть другая, они означают только голое отношение. Они представляют собою нечто отрицательное. После синтеза противоположности являют собою нечто такое, что можно охватить мыслью и закрепить в сознании (32, с. 275-473). Свой вывод о синтезе субъекта и объекта Фихте рассматривал как постулат, основывающийся на высших основоположениях, как факт, изначально осуществляющийся в человеческом духе. Иными словами, вывод о единстве субъекта и объекта, по логике Фихте, не нуждается в доказательстве, а принимается лишь на веру в качестве личного убеждения.

В первый период творчества Ф.В.Й. Шеллинг пытался восполнить тот недостаток, который присутствовал в философских учениях Канта и Фихте. Следуя образцу трансцендентальной философии, Кант и особенно Фихте, у которого «все есть я», свели все бытие к субъекту. Но это лишь одна сторона тождества субъекта и объекта. В своей критике учения Канта Фихте забыл о второй части этого тождества - о том, что объект также может быть источником знания, формируя субъективный мир. В своей философии Шеллинг пытался провести реконструкцию субъекта, исходя из природы. Именно в этом состоит смысл его первого периода, периода «философии природы». Во втором периоде, в работе «Система трансцендентального идеализма», Шеллинг предпринял попытку найти истину другим способом, стремясь вывести природу, исходя из субъекта. Критерий истинности любой системы Шеллинг усматривал не только в том, что она с легкостью решает проблемы, представлявшиеся ранее неразрешимыми, но и в том, что она выдвигает совершенно новые, ранее никем не поставленные проблемы и, поколебав все то, что считалось истинным, создает истину нового рода (34, с. 227). К таковой Шеллинг относил систему трансцендентального идеализма. В рамках этой системы он пытался найти гармонию между субъективным и объективным, рассматривая эти соотносительные категории как нечто абсолютно тождественное (там же, с. 230). Всякое знание основано на совпадении объективного и субъективного. Истина же состоит в совпадении представлений с соответствующими им предметами. Совокупность всего чисто объективного в человеческом знании Шеллинг называл природой, совокупность же всего субъективного - Я, или интеллигенцией. Интеллигенцию Шеллинг рассматривал как только представляющее, природу - как только представляемое, первая - как сознательное, вторая - как бессознательное. Однако в каждом знании необходимо совпадение того и другого

(сознательного и того, что само по себе бессознательно). Задачу философии Шеллинг усматривал в том, чтобы объяснить это совпадение (там же, с. 232).

Путь естественно-научного познания направлен от природы к субъекту. Именно эта интенция лежит в основе стремления привнести в явления природы теорию. В качестве идеала естественных наук Шеллинг считал полное «одухотворение» всех законов природы, которое превратило бы их в законы созерцания и мышления. Феномены (материальное) должны полностью исчезнуть; остаться должны только законы (формальное) (там же, с. 233). Каким образом объективный мир сообразуется с представлениями субъекта, а представления субъекта - с объективным миром, Шеллинг объяснял с помощью предустановленной гармонии между двумя мирами, субъективным и объективным (там же, с. 240).

В следующей работе «Изложение моей системы философии» Шеллинг перешел к следующему этапу своей эволюции - к философии тождества. Он пытался показать, что есть истина, в чем состоит тождественность субъекта и объекта. Исследуя систему тождественности, Шеллинг, увлеченный идеями романтиков, рассматривал тождественность субъекта и объекта в качестве некоего абсолюта в духе платоновского мира идей, недостижимого для рационального человеческого познания. Этот абсолют способен открываться, по Шеллингу, лишь в эстетическом творчестве гения (11).

Как и Шеллинг, Г.В.Ф. Гегель стремился к состоянию «абсолютной идеи», для которого нет противоположности субъекта и объекта, а есть абсолютное тождество мышления и бытия. Гегель, продолжая платоновскую рационалистическую традицию, рассматривал истину как согласие разума с самим собой, поскольку познание является раскрытием разумной первоосновы мира. Достигнув абсолютного тождества, философия покидает точку зрения обыденного сознания и попадает в свою подлинную стихию - стихию чистого мышления, где, по Гегелю, все определения мысли развертываются из нее самой. Это - сфера логики, где протекает лишенная субъективности жизнь понятия. «Предмет, каков он без мышления и без понятия, есть некоторое представление или даже только название; лишь в определениях мышления и понятия он есть то, что есть. Поэтому в действительности дело в них одних; они истинный предмет и содержание разума, и все то, что обычно понимают под предметом и содержанием в отличие от них, имеет значение только через них и в них» (3, с. 298). Гегель указывал на

то, что в процессе научного познания истинным должно быть не только содержание, но также и форма (3, с. 18). Он решительно отвергал позицию агностицизма, согласно которой субъект потому не познает объекты внешнего мира, что они абсолютно недоступны. Возражая сторонникам подобной позиции, он ссылался на то обстоятельство, что «даже животные не так глупы, как эта метафизика, ибо они набрасываются на чувственные предметы, схватывают их и пожирают» (там же, с. 19). Субъект в процессе познания, согласно Гегелю, «осваивается» с предметами не в их чувственном существовании, но благодаря тому, что он их мыслит, вбирает их содержание в себя, прибавляя форму всеобщности к практической идеальности предметов. Это всеобщее в вещах не есть нечто субъективное, принадлежащее исключительно человеку, а в качестве ноумена, противопоставленного преходящему феномену, представляет собой истинное, объективное, действительное в самих вещах, подобно тому, как платоновские идеи существуют в единичных вещах в качестве субстанциальных родов (там же, с. 19). Гегель не разделял и позицию философского утилитаризма, согласно которой субъект познает признаки предметов не потому, что они представляют собой существенные объективные определения вещей, а лишь в целях удобства. Полемизируя с защитниками утилитаризма, Гегель подчеркивал, что, если всеобщее определяют как закон, то это не значит, что оно признается внешней формой и субъективным содержанием, а то, что законам приписывают объективную действительность (там же, с. 20).

В теории познания материалистов XVIII в. акцент делался на объективность - это была попытка найти такие «первоначальные посылки» знания о мире, которые бы полностью не зависели от воли и сознания познающего субъекта. Знание субъекта представлялось ими, в основном, как пассивное, зеркальное отражение предметов действительности. Основа любого знания - это человеческие ощущения. Чувства человека - это клавиши, по которым ударяет окружающая его природа. «Если существо, которое чувствует и имеет такую способную к памяти организацию, - писал, например, Д. Дидро, - связывает получаемые ощущения, создает благодаря этой связи историю своей жизни и приобретает сознание своего я, то, следовательно, оно может отрицать, утверждать, заключать, мыслить» (6). Согласно П. Гольбаху, судить - это то же самое, что ощущать, и все идеи являются «образами» предметов. Отсюда делается вывод, что все умственные операции сводятся к

чистым ощущениям. К. Гельвеций подчеркивал, что всякое суждение есть лишь рассказ о двух ощущениях, либо испытываемых в настоящий момент, либо сохранившихся в памяти субъекта. У человека выделяются две главные чувственные способности: одна -способность получать различные впечатления, производимые на него внешними предметами, она называется физической чувствительностью. Другая - способность сохранять впечатление, произведенное внешними предметами. Она называется памятью, которая есть не что иное, как длящееся, но ослабленное ощущение. Сходные идеи высказывал и Э.Б. Кондильяк. Он утверждал, что суждение, размышление, понимание, страсти и т.д. - это само ощущение в различных превращениях.

Материалисты XVIII в. выражали убеждение в объективности человеческого знания. Они считали, что познание адекватно внешним предметам, так как ощущения не обманывают человека. «Если бы наш сосед видел квадрат там, где мы видим круг, - писал Гельвеций, - если бы молоко казалось белым одному и красным другому, то люди не могли бы понимать друг друга» (27). Кон-дильяк поднимал вопрос о том, как человек приобретает привычку относить заключенные в нем ощущения вовне, как может ощущение выйти за пределы испытывающего его и ограничивающего его органа? Отвечая на данный вопрос, Кондильяк признавал основным ощущением осязание, поскольку именно оно учит человека «правильно слушать» и «правильно видеть». Осязание - это своего рода гарант объективного знания о мире, или критерий всякого адекватного знания (27).

Эмпиристская тенденция материалистов XVIII в. была заимствована представителями позитивистской, а затем и неопозитивистской философии. Так, Дж. Агасси указывает, что работы известного представителя позитивистской философии Б. Расселла середины ХХ в. суть не что иное как улучшенная версия британского эмпиризма (37, с. 515). Рассел не разделял до конца утверждение о том, что «существуют лишь восприятия». Подобное утверждение он рассматривал всего лишь как техническую гипотезу, которую необходимо сделать логически адекватной. Во всех своих работах Рассел пытался преодолеть субъективный идеализм берк-леанского толка, обращаясь к здравому смыслу. Он рассматривал человеческие ощущения и как эманации вещей, и как источник не полной, но адекватной информации о них (81, с. 367-382). Рассел отстаивал вероятностную теорию подтверждения истины, однако с помощью этой теории трудно было обосновать достоверность на-

блюдений. Другой представитель позитивизма А. Айер предложил идею о совпадении объективного и непосредственно данного (см.: 41, с. 266).

Вместе с тем представители неопозитивизма внесли в учение эмпиризма определенную поправку. Они отказались от идеи, что теоретическое знание получается из опытного путем его индуктивного обобщения. Эта, казалось бы, незначительная поправка существенно повлияла на судьбы эмпиризма. Собственно научной теорией «прототеория» признавалась неопозитивистами лишь тогда, когда удавалось наполнить ее эмпирическим содержанием. По-прежнему считалось, будто теоретическое знание состоит из эмпирического, неотличимо от него в качественном отношении. Поскольку, однако, неопозитивисты настаивали на том, что акт возникновения прототеории является принципиально внеэмпири-ческим, постольку в систему эмпиризма вводился существенный элемент теоретизма. Что же касается высказываний о ненаблюдаемых вещах, то они рассматривались в неопозитивизме не как верифицируемые утверждения, а как конвенции, вводимые для упрощения человеческого языка. Иными словами, логическая конструкция оказывалась у неопозитивистов условным соглашением, по отношению к которому вообще исключался вопрос о соответствии научного знания объективной действительности.

К. Поппер, исследуя проблему индукции, поставленную Юмом, пришел к следующему парадоксу. Человеческий интеллект работает нерационально: привычка, рационально не обосновываемая, есть основная сила, руководящая мыслями и действиями субъекта. Решение этого парадокса Поппер усматривал в том, что человек может не только рассуждать рационально, а, следовательно, вопреки принципу индукции, несостоятельность которого установлена Юмом, но и действовать рационально - в соответствии не с индукцией, а с разумом. Субъект действует на основании не повторения или «привычки», а лучше всех испытанной из своих теорий, для которых у него есть весомые рациональные основания -основания не для того, чтобы считать эти теории истинными, но для того, чтобы считать их лучшими из имеющихся с точки зрения поиска истины или правдоподобности - лучшими из конкурирующих теорий, лучшими приближениями к истине (24, с. 68-69).

С целью выявления этих «лучших» теорий Поппер предложил критерий фальсифицируемости как необходимое условие признания теории или гипотезы научной. Представители неопозитивизма в качестве критерия отделения науки от не-науки

предлагали принцип верификации, т.е. подтверждаемости теории опытным путем. Поппер показал необходимость, но недостаточность этого принципа. Он выдвинул в качестве дополнительного критерия демаркации принцип фальсифицируемости: только та теория научна, которая может быть принципиально опровергнута опытом. Согласно этому критерию, высказывания или системы высказываний содержат информацию об эмпирическом мире только в том случае, если они обладают способностью прийти в столкновение с опытом, если их можно систематически проверять, т.е. подвергнуть проверкам, результатом которых может быть их опровержение (23).

К. Поппер, следуя за Платоном, подчеркивал, что платоновские Формы, или Идеи, отличаются не только от тела и от сознания людей, но и от «Идей в разуме», иначе говоря, от сознательных или бессознательных переживаний. Для Платона эти умопостигаемые Идеи столь же объективны, как и видимый мир вещей. Платоновские Формы или Идеи составляют третий мир. Согласно попперовской плюралистической философии, мир состоит из трех различных субмиров: первый - это физический мир, или мир физических состояний; второй - духовный мир, мир состояний духа, или ментальных состояний; третий - мир умопостигаемых сущностей, или идей в объективном смысле. Это мир возможных предметов мысли, мир теорий «в себе» и их логических отношений (24, с. 109-110). Поппер указывал на автономность мира объективного знания. Книга остается книгой - определенным видом продукта человеческой деятельности, даже если она никогда не была прочитана. Для того чтобы принадлежать третьему миру объективного знания, книга должна потенциально обладать способностью быть постигнутой кем-то. Автономия третьего мира и обратное воздействие третьего мира на второй и даже на первый миры, согласно Попперу, представляют собой один из самых важных фактов роста научного знания (24, с. 109-111).

Таким образом, в истории философии можно выделить два основных подхода к истине. Представители эмпиризма рассматривали истину как подтверждаемость знания на практике, в результатах человеческих ощущений и восприятий. Сторонники рационализма оценивали истинность с точки зрения ясности и согласованности теорий. Существенное значение для них имел теоретический метод или способ получения истины.

И.Т. Касавин отмечает, что новое время вносит принципиально новое звучание в определение истины. Дуалистическая кар-

тина мира позволяет вывести из нее и кантовское согласие мышления с самим собой, и гегелевское тождество понятия и предмета, и позитивистское соответствие восприятия и факта, и многие другие более поздние теории истины. Однако важнейшая новация вызвана дальнейшим обособлением, специализацией и секуляризацией познавательной деятельности и состоит в том, что взаимоотношения бытия и познания, объекта и субъекта самым радикальным образом ставятся под вопрос: их соответствие из практикуемой высокой нормы бытия превращается в уже почти недостижимый идеал знания. Из области оснований бытия истина перемещается в сферу обоснования знания. На полюсах современных дискуссий об обосновании знания и располагаются как раз две основные трактовки истины. Первая из них представлена нормативными концепциями истины (корреспондентной, когерентной и прагматической), вторая объединяет так называемые дефляциони-стские подходы, конечный смысл которых якобы в отрицании всякого значения понятия истины для науки и философии. Нетрадиционные концепции истины расширения понятия знания, преодоления жесткой демаркации научного и вненаучного когнитивного опыта. При этом все формы и типы поведения, деятельности и коммуникации обретают когнитивный смысл и становятся предметом эпистемологии. Это уже не просто знание как индивидуальный ментальный образ («субъективная реальность»), но знание как способ организации как человеческой, так и внечеловече-ской реальности, универсального бытия человека в мире, форма совокупного познавательного процесса. Имеет место переход от менталистского к деятельностному и социокультурному представлению о знании: связать истину с реальным познанием, а не его идеальной и достаточно бедной моделью. Отсюда возникает дескриптивистская альтернатива классическому понятию истины. Истина уже не норма, которая используется для совершенствования, ограничения и оценки знания: это просто максимально приближенный к реальности образ знания «как оно есть». Философское понятие истины должно пониматься не как норма, но как интегральная картина познавательной ситуации. Понимание истины не следует рассматривать как обобщение конкретных образов истины, принятых в науке, теологии, обыденном сознании - принципиальное различие объектов ставит такому обобщению непреодолимую границу. Это, скорее, результат анализа видов и форм знания. Философ анализирует не то, что исследуют эмпирические

субъекты, но то, как они это делают, какие методы они используют (9).

ПРОБЛЕМА НАУЧНОЙ ОБЪЕКТИВНОСТИ

В ПОСТПОЗИТИВИСТСКОЙ ФИЛОСОФИИ

Во второй половине ХХ в. позиции логического позитивизма подверглись критике «изнутри». Такие идеи, как принцип фальси-фицируемости К. Поппера, теория научных революций Т. Куна сформировались в рамках позитивистской философии. Так, работа Куна над его основной книгой «Структура научных революций» осуществлялась в процессе полемики с такими представителями неопозитивизма, как Р. Карнап и К. Гемпель. Однако, если последние стояли на позиции индуктивизма, то Кун отстаивал анти-индуктивизм. Кун и его сторонники отвергали следующие основные положения неопозитивизма: 1) познание осуществляется на пути от наблюдаемых фактов к выбору новой теории; 2) теории -это лишь пустые формы, используемые для наполнения данными наблюдения (36, с. 397). Взгляды Куна, а также П. Фейерабенда, Н.Р. Хэнсона, С. Тулмина, Дж. Агасси и других получили название «исторический релятивизм». С точки зрения сторонников этого течения, научное знание исторически и социально обусловлено и, следовательно, оно не абсолютно, а относительно по своему характеру. Цель научной деятельности - это не статистическое накопление фактов, которые получены в результате эмпирического созерцания реальности. Задача ученого - понять эту реальность как проявление более фундаментальных процессов. Эти процессы принимают форму подобных законам моделей, или «паттернов», объясняющих явления объективной реальности. Эта реальность не ограничивается совокупностью наблюдений. В процессе развития научного знания имеет место некий трансцендентный «остаток», за которым кроются более глубокие уровни бытия. В русле посткантианских идей Н. Р. Хэнсон и другие подчеркивали, что теории следует сравнивать не с эмпирическими фактами, а с моделями (или «паттернами»), а модели, в свою очередь, - с утверждениями наблюдения. При этом особо подчеркивается роль воображения, изобретательности ученого в научном поиске. Акцент делается не столько на логико-методологическом подходе в изучении научного знания, сколько на исследовании социокультурных и личностно-мировоззренческих факторов в научном познании.

Выделяют позитивистскую и непозитивистскую трактовки понятия объективности научного знания. С точки зрения позитивистов, ученый с первых шагов своего исследования должен избавиться от каких бы то ни было аксиологических или лингвистических предпосылок, рассматривая объект непосредственно, «с чистого листа». Подобного рода объективность на практике недостижима, поскольку ученому невозможно целиком избавиться от ценностных, языковых, концептуальных установок. С иных позиций объективность можно рассматривать в качестве самоограничительного требования, в соответствии с которым ученый приводит свои ценностные предпочтения в соответствие с эмпирическими данными (39, с. 16). Благодаря этому критерию наука может быть отделена от идеологических и групповых предпочтений.

Существует как прямая, так и обратная связь между теорией и моделью, с одной стороны, и моделью и эмпирическими фактами - с другой. Теории могут корректироваться, если они не отвечают требованиям модели; модели также могут быть подвергнуты ревизии, если они не соответствуют фактам. Сами эмпирические факты могут быть подвергнуты дальнейшей проверке, если они не согласуются с моделью.

Следует учесть то обстоятельство, что указанная концепция науки является «натуралистической» в том смысле, что в ее рамках естественные науки (и, в первую очередь, физика) выступают некой парадигмой для всех остальных наук. В этих рамках теории и модели должны находить свое математическое выражение. Однако любая наука может быть исследована не только с помощью количественных, но и качественных методов. Если в рамках количественных методов используются числа и формулы, то сторонники качественных методов исследования прибегают к таким средствам, как метафоры и аналогии.

Представители позитивизма, предписывая логическую форму теоретическим утверждениям, фактически отождествляли рациональное с логическим. Однако не все то, что рационально, должно обязательно укладываться в логические рамки. Если процесс научного исследования попытаться ограничить рамками формальной логики, то за скобками остается нечто иррациональное. Это положение убедительно обосновали в своих работах М. Полани, Н.Р. Хэнсон, П. Фейерабенд и другие представители постпозитивизма.

М. Полани в своих работах во многом предвосхитил современные концепции философии и методологии науки. Его можно отнести к разряду тех «несистематичных» философов, которые пытаются осознать происходящие в науке изменения и предложить (как правило, в конфронтации с предшествующими философскими конструкциями) собственные принципы методологического анализа.

Основные принципы концепции М. Полани включают следующее.

Предложения науки не являются простыми описаниями наблюдений, и их истинность или ложность не может быть установлена в процессе наблюдения. Даже в физике, не говоря уже о биологии, неизбежны суждения вероятности. Но вероятность - это не наблюдаемый факт, а результат личностной оценки, лежащей вне этих фактов.

В случае столкновения между двумя научными теориями решающим критерием не должно выступать то обстоятельство, что одна теория соответствует эмпирическим фактам, а другая -нет. Любые факты можно «подогнать» под теорию, если они интерпретируются в свете этой теории. Для изменения какой-либо теории требуется не просто обращение к фактам, а полное изменение самих рамок интерпретации. В этом случае на первый план выступает критерий «интеллектуальной красоты» теории как залог ее возможности выявить непознанную реальность.

Знание всегда подкрепляется интеллектуальным чувством субъекта; предложения до тех пор не становятся частью науки, пока их кто-нибудь не выдвинет и не заставит в них поверить. Это чувство играет известную роль в определении того, что является и что не является «наукой».

Знание не может быть формализовано полностью. Ни одна формула не может определить границы своего собственного применения, но это применение влияет на значимость и обоснованность формулы.

Все наше знание о внешнем мире основывается на неявно принятом метафизическом базисе; философские основания являются неотъемлемой частью самой науки (см.: 79).

В своей концепции Полани пытается рассмотреть идеалы и нормы научного познания с точки зрения эстетических и этических ценностей. Так, Дж. Агасси отмечает Полани как доблестного борца за свободу ученого. «Полани, - пишет Агасси, - непрерывно выступал против любых официальных попыток планировать науч-

ную деятельность... Он предупреждал об опасности некоторых видов контроля над научными исследованиями, но не был противником любого контроля» (36, с. 412).

Общие и особенные черты взглядов М. Полани обнаруживают себя в сравнении с основными положениями концепции классического представителя постпозитивистского направления Т. Куна. Как у Куна, так и у Полани ученые образуют на основе общепринятых коллективных убеждений «научное сообщество»1 (36, с. 378). Кун, описывая «парадигмальный» период развития науки, использует тезис Полани о том, что поддержка другими учеными идей, которые выдвинуты лидерами в той или иной области знания, - ситуация, естественная для научной практики. Авторитет вырастает из взаимного контроля и взаимной критики2: он укрепляет научные стандарты и регулирует распределение научных ресурсов. Если Полани оставил небольшое пространство для разногласий в науке, то Кун вовсе лишил науку серьезных споров. Кун разделял позицию Полани в отношении роли авторитета в науке, отрицая при этом свободу критики ведущих ученых, как это допускал Полани (36, с. 407-408). И Полани, и Кун рассматривают науку как профессию, которая накладывает серьезные требования на своих членов: наукой должны заниматься не дилетанты, а специалисты. Оба философа рассматривают науку как определенную культурную традицию наряду с религией (33, с. 398). На особенности конкретной деятельности ученых, по Полани, оказывает воздействие некоторые «глубинные установки», приравниваемые к воздействию парадигмы Куна. Как и Полани Кун признает, что в науке есть место для неявного знания, аналогичного тому, что имеет место в искусстве (36, с. 407). Наличие неявного знания предполагает особую роль традиций в науке. Традиции подверга-

1 Нельзя не отметить, что М. Полани одним из первых ввел в научный оборот понятие «научное сообщество».

2 В истории философии имеют место разные взгляды на роль критики в человеческом познании. Платон выделял два вида критики. Первая, риторика или позитивная критика, приятна так же, как и, например, кулинарное дело, однако с точки зрения философии эта критика банальна. Вторая, диалектика или негативная критика, может кого-то раздражать так же как и, например, медицина. Однако именно эта критика способна приносить благо (Платон. Горгий, 473(!-474а). Другой взгляд на роль критики представлен в работах Ф. Бэкона. Согласно его позиции, критика несет с собой лишь неуважение. Принять критику - значит проявить слабость. Не удивительно, что у любого человека появляется естественное желание игнорировать критику (Бэкон Ф. Сочинения. - М., 1978. - Т. 2).

ются критике до тех пор, пока они не становятся понятными остальным членам научного сообщества. Двум способам решения проблем в науке (систематическому и эвристическому) у Полани соответствуют внутри- и внепарадигмальные типы открытий у Куна. При этом Полани подчеркивает, что оба типа открытия являются продуктами свободного творения разума, в то время как у Куна внутрипарадигмальные открытия «подчиняются» определенным научным стандартам.

Как Полани, так и Кун разделяют положение о том, что не существует объективных, общепринятых правил выбора между конкурирующими теориями (парадигмами). Однако, признавая роль традиции и авторитета, Полани (в отличие от Куна) не склонен абсолютизировать момент стабильности в науке, сближаясь в этом вопросе с позицией П. Фейерабенда, отстаивающего свободную конкуренцию идей и теорий (принцип пролиферации). Утверждая, что изменения внутри парадигмы могут быть не менее «революционны», чем кардинальные (внепарадигмальные) изменения понятий, Полани, таким образом, релятизирует рамки «нормальной» науки Куна. (К тем же выводам в данной проблеме, что и Полани, приходит Фейерабенд в своей концепции «методологического анархизма».)

Тот факт, станет ли то или иное открытие частью научного знания, зависит, по мнению Полани, прежде всего от личности ученого, которому это открытие принадлежит, от его энергии и таланта. В этом плане концепция Полани сближается скорее с «эволиционно-биологической» моделью развития науки С. Тулмина (см., напр.: 30; о концепции С. Тулмина см.: 25). Кун отстаивает в данном случае противоположно точку зрения - судьбу открытия решает «научное сообщество». Нетрудно усмотреть, что при наличии определенных общих черт у каждого из указанных авторов имеются свои особенности в подходе к анализу науки. По сравнению с Куном, в концепции которого роль социологических факторов весьма значительна. Для Полани характерен подход, где относительно большое внимание уделяется воздействию психологических факторов.

Гениальность часто связывают с интуитивным характером познания, с отсутствием какого-либо плана в ходе исследования. Конечно, ни один аспект человеческой жизни не лишен фактора случайности. Однако случайность вовсе не свидетельствует об отсутствии мыслительной активности. Каждый в своих поисках может натолкнуться на жемчужину. Но далеко не каждый способен

отличить жемчужину от простых зерен: для этого требуется знание и опыт. Ссылка на роль гения является далеко не единственным способом объяснения природы научных открытий. Так, ряд философов (Р. Мертон, С. Тулмин) рассматривали научное открытие как результат конкуренции между учеными. Анализ научного знания осуществлялся ими не столько с психологической, сколько с институциональной точки зрения. Близкую к указанной позиции занимал Э. Дюгем. Он объяснял факт одновременного открытия одного и того же явления независимыми друг от друга учеными как результат развития новых технологий. Согласно Дюгему, новые инструменты рождаются для новых теорий (49, с. 153-157). Кун считал, что научное открытие имеет место тогда, когда для него «созревают» условия. В конечном счете принятие открытия научным сообществом, согласно Куну, зависит от мнения авторитетных ученых. В этом точка зрения Куна сближается с позицией Полани. И тот, и другой подчеркивали, что в своей оценке новой теории авторитетный (гениальный) ученый опирается на невыразимые формально критерии (38, с. 291-292).

Как отмечает Фрэнсис Шэффер, «в работе "Личностное знание" Полани показывает, почему позитивистская эпистемология не может быть удовлетворительной и почему надежда современной науки обладать достоверным знанием обречена на провал... Позитивизм в настоящее время поддерживают лишь те наивные ученые, которые с улыбкой на лице строят фундамент, который уже не существует. Полани целиком разрушил эпистемологию Бертрана Рассела и логического позитивизма» (83, с. 311-312). М. Полани подчеркивает, что научные парадигмы, которые опираются на опыт, не могут быть обоснованы с помощью критерия фальсифицируемости. Напротив, эти парадигмы сами выступают средством оценки опытных суждений. «Суждения, основанные на опыте, - пишет М. Полани, - конечно, могут служить базисом для подтверждения или отрицания вероятностных суждений. Однако значение подобных суждений не более важно, чем других средств познания. Поскольку личностное знание в науке не столько формируется, сколько открывается, оно призвано установить контакт с реальностью, минуя основания, на которые оно опирается. Это знание, чувственно и помимо нашего понимания, обусловливает человеческое видение реальности. В рамках этой ответственности мы не можем разоблачать себя, устанавливая объективные критерии верифицируемости, фальсифицируемости, проверяемости и т. п., поскольку мы живем в рамках этого знания как под покровом

собственной кожи. От личностного знания так же, как и от любви, нельзя освободиться» (74, с. 7). «Отбрасывая бумажную ширму графиков, уравнений и вычислений, - указывает Полани, - я пытаюсь обнаружить неартикулируемые проявления разума, с помощью которых мы познаем вещи исключительно личностным способом» (74, с. 7).

Полани призывает ступить на путь исследования квалифицированного делания и квалифицированного познания, которые служат основанием для применения научных формул. Именно личностное знание формирует фундаментальные понятия природных вещей. Искусство познания предполагает интенциональное изменение бытия. Сам познавательный контекст, как, например, математика, музыка или танец, обладает экзистенциальным смыслом. «Искусство делания и искусство познания, оценка и понимание смысла, - пишет М. Полани, - все это лишь иные аспекты акта постижения личностью вспомогательного осознания частностей, составляющих единое целое. Внутренняя структура фундаментального акта личностного познания заставляет нас с необходимостью как участвовать в его формировании, так и признавать его универсальные результаты. Эта структура служит прототипом интеллектуальных обязательств... И поскольку личностное знание предполагает наличие живого организма, становится очевидно, что понятие личностного познания включается в более широкое понятие жизни, так что познание жизни и быть живым оказываются сходными терминами» (74, с. 8).

Полани подчеркивает аксиологическую природу личностного знания. «В тот момент, когда мы познаем нечто личностным образом, - пишет М. Полани, - по отношению к познаваемым вещам мы устанавливаем определенные стандарты, между которыми существует определенная иерархия в соответствии с тем, что значит для нас тот или иной предмет. Мы оцениваем постигаемые сущности, критикуем отдельные их компоненты в зависимости от их способности составлять единое целое. Все это постепенно приводит к оценке живущих индивидуумов с их собственной точки зрения» (74, с. 14).

Личностное знание необходимо для того, чтобы преодолеть разрыв между очевидностью и выводом, который субъект делает на ее основе. Великий ученый обладает особым даром, позволяющим ему преодолевать указанный разрыв. Полани проводит различие между первоначальным, или эвристическим, разрывом, который может служить критерием оригинальности ученого, с одной

стороны, и остаточным разрывом, который сохраняется в процессе последующих подтверждений научного открытия - с другой. Акт преодоления разрыва в принципе неартикулируем: представить этот акт в соответствии со строгими правилами - нелегкая задача. «Открытия, сделанные в соответствии с известными правилами, -пишет М. Полани, - это вовсе не открытия, а лишь рутинные исследования, не обладающие и крупицей оригинальности. Соответственно, любое объяснение процесса обучения с точки зрения точных наук разрушает понятие разума, если разум рассматривать как проявление оригинальности» (74, с. 13). Решение проблемы является продуктом интеллектуального напряжения. Напряжение свойственно не только человеку, но и животным. Так, формирование условных рефлексов у собак, как показали опыты И.П. Павлова, также представляет собой результат напряжения.

Объективность, согласно Полани, - это открытие рациональности в природе. Рациональность включает в себя определенный тип порядка, который открыватель стремится найти в природе и который превышает возможности человеческого понимания. «Успех исследователя заключается в предвидении массы скрытых последствий, - пишет М. Полани, - которые обнаружатся благодаря открытию в иные времена и для других людей» (74, с. 7). Эмпирические обобщения - это личностные факты, которые субъект получает благодаря вспомогательному осознанию очевидности. Эти обобщения служат необходимыми элементами опыта, в рамках которого не осознаются частности и в котором субъект участвует благодаря непостижимым стандартам порядка, связанности и т.п. Они никогда строго не определяются с очевидностью. Благодаря опыту субъект находит ключи для их открытия. С помощью эмпирических выводов устанавливаются стандарты совершенства, на основе которых оцениваются результаты опыта. «Истинные обобщения, истинные стандарты, истинные ценности, - пишет М. Полани, - все это универсальный полюс личностных убеждений. Они могут лишь подтверждаться личностями, которые верят в их истинность, имеющую силу для каждого. Тем самым личностное знание обладает своей собственной универсальной интенцией» (74, с. 12).

Знание, по Полани, не может быть объективным в том смысле, что оно не может быть «неличностным». Вместе с тем Полани не отвергал понятия объективности и нередко использовал его при анализе методологических проблем науки. «...Понятие "абсолютной" объективности, которое мы обычно применяем к точным нау-

кам, - пишет Полани, - является иллюзией, фактически, ложным идеалом. В данном случае уместнее употреблять понятие личностного знания, которое соединяет «разрыв» между субъективным и объективным» (74, с. 17, 18). Согласно его позиции, необходимо проводить различие между личностным, связанным с убеждениями индивида, и субъективным, в рамках которого проявляются его чувства. «Это различие лежит в основе концепции личностного, которое ни субъективно, ни объективно, - пишет Полани. - Поскольку личностное подчиняется требованиям, не зависимым от индивида, оно не субъективно; но поскольку в процессе деятельности оно направляется индивидуальными чувствами, оно не объективно» (74, там же). Иными словами, Полани подчеркивает то обстоятельство, что ученые, явно или неявно, руководствуются общепринятыми научными нормами и в то же время опираются на свои внутренние убеждения в оценке результатов своей работы. Если субъективные моменты способствуют утверждению той или иной гипотезы, то с помощью объективных моментов осуществляется ее критический анализ. В объективном мире науки ставится проблема и дается импульс к последующим действиям, а в рамках субъективного мира ученого принимается этот вызов и находятся пути к ее решению. В диалектике субъективного и объективного отражается процесс научного творчества (95). Личностное знание, будучи источником научного творчества и средством научного понимания, в отличие от духовной практики, не направлено на внутреннее развитие личности. Безусловно, в рамках организации научной деятельности не ставятся такие цели, как стремление к мудрости или очищение характера. Однако Цвик не исключает, что концепция личностного знания способна указать путь к духовному возрождению человека (74, там же).

Границы человеческого познания обнаруживаются, когда субъект постигает бездонную глубину непостижимости. Человек в полной мере сталкивается с этой тайной лишь в невыразимой области личностного знания. Так же как И. Кант ограничил возможности человеческого разума областью трансцендентного, так и М. Полани обусловил пределы человека наличием неявного знания. В процессе практического познания выделяются два уровня: части, детали, особенности, от которых отталкивается внимание субъекта, и целое, или смысл, по отношению к которому направлено это внимание. В рамках личностного суждения присутствуют элементы, которые основываются на неформализуемой интуиции, инсайте, невыразимых частностях (85, с. 52). Понимание в науке

нередко достигается без возможности детального объяснения тех или иных явлений. Это понимание подкрепляется личностным убеждением ученого. Понимание - одна из важнейших категорий в концепции личностного знания Полани. Согласно его концепции, понимание - это то, что придает смысл и реорганизует человеческий опыт, это средство контроля над опытом. Неявное знание служит ключом к любому пониманию. В работе «Научная мысль и социальная реальность» Полани писал, что «понимание - это средство, которое я признаю как центральный акт познания, поскольку оно присутствует в любом акте познания и выступает конечным мотивом этого акта. То, что непонято, не может быть познано» (76, с. 120). Структура неявного знания наиболее четко проявляется именно в акте понимания, когда разрозненные части соединяются в единое целое. Полани нередко говорил о том, что «мы знаем больше, чем мы можем сказать» (цит. по: 80, с. 26). То, что выражено в словах или числах, отражает лишь малую часть действительного знания, которым обладает субъект.

Личностное знание имеет следующие признаки: 1) оно неар-тикулируемо, неявно, латентно; 2) интенционально, обладает направленностью; 3) динамично в стремлении к новому; 4) акритич-но: трудно подвергается критическому анализу; 5) как и другие формы проявления способностей, оно подвержено ошибкам. В структуре личностного знания можно выделить следующие элементы: 1) убеждения (положения об окружающем мире, принимаемые в качестве истинных); 2) ценности, обладающие значимостью для субъекта в его взаимодействии с другими; 3) идеи: логические понятия разума (7).

Явное и неявное знание - это не столько противоположности, сколько две стороны одной медали: неявное знание лежит в основе даже наиболее выразимых видов знания. Неявное знание можно представить в виде треугольника, углами которого выступают: частности, целое и субъект познания, соединяющий первые два элемента. Соединение целого и частей происходит не автоматически, а благодаря поступку субъекта. Полани подчеркивает, что любое знание не только является личностным, но и представляет собой поступок (73, с. 62). Следовательно, неявное знание нельзя просто «транслировать» или «конвертировать» в явное знание, поскольку при этом игнорировался бы невыразимый аспект этого знания.

Вместе с тем невыразимость не означает запрет на исследование навыков и умения в процессе познания. Для продуктивного

анализа неявных способностей Хэрид Цукас предлагает, следуя Л. Витгенштейну, осуществить своего рода «перезагрузку» так, «чтобы различия, которых мы прежде не замечали, и черты, которые прежде ускользали от нашего внимания, оказались на первом плане. Мы не можем оперировать неявным знанием, но мы можем найти новые формы выражения, свежие формы взаимодействия и т. п.» (92). Иными словами, неявное знание трудно «перевести» в явное: оно проявляется в человеческой деятельности. Новое знание появляется не тогда, когда неявное становится явным, но когда человеческие навыки и умения на основе социальной практики приобретают новые формы.

Согласно Полани, процесс познания всегда включает в себя действия, требующие навыков и умения, и познающий субъект необходимо участвует во всех актах понимания. Личностное суждение призвано преодолеть разрыв, существующий между текстом и реальностью. Личностное суждение - акт, требующий навыков и умения - включает в себя деятельность, как сознания, так и тела. Полани подчеркивает, что существует единственная вещь, которую субъект в полной мере осознает - это человеческое тело. Обычно человек не рассматривает свое тело как внешний объект, но он всегда использует тело в качестве средства познания внешнего мира. Познавательные средства не используются сами по себе: их использует человек. Его взаимодействие с реальностью предполагает использование определенных телесных способностей: «сформировавшейся чувствительности зрения, слуха, осязания» (79, с. 31). «Способ, на основе которого телесные функции включаются в процесс восприятия, можно обобщить до понимания телесных путей всего процесса мышления и познания, - писал По-лани в работе "Познание и бытие". - Части нашего тела служат средством наблюдения за внешними объектами и манипулирования этими объектами» (72, с. 147).

Природа навыков и умения выражается, согласно Полани, в неких неявных правилах. «Цель деятельности, требующей определенных навыков и умения, - писал он в работе "Личностное знание", - достигается посредством некоего набора правил, которые субъекту неизвестны, но которым он следует в своих поступках» (73, с. 49). Навыки и умения достигаются, согласно Полани, посредством «духовного усилия, которое обладает эвристическим эффектом: оно включает в себя любой элемент, необходимый для реализации конкретной цели. Это обычный процесс неосознанных проб и ошибок, благодаря которому мы чувствуем наш путь к

успеху и можем продолжать свое совершенствование, не осознавая того, как мы это делаем» (73, с. 62). Полани не проводит гносеологическое различие между осязаемыми вещами, как, например, пробирки, химикаты, инструменты, с одной стороны, и неосязаемыми, такими, как физика, химия или культурология - с другой. Все эти вещи - средства, позволяющие знающему субъекту преобразовывать предметы. Чтобы правильно использовать то или иное средство, субъект должен освоить его и «пребывать» в нем. «Мы можем сказать, что, когда мы учимся употреблять язык, или зонд, или инструмент, и таким образом осознаем эти вещи так же, как и наше тело, - писал Полани в работе "Познание и бытие", - мы интериоризируем эти вещи, заставляем себя пребывать в них» (курсив оригинала. - Авт.) (72, с. 148).

Как отметил Чарльз Биггс, «Полани был первым, кто поставил справедливые вопросы о природе субъективного знания, но у него не было реальных оснований, чтобы получить существенные результаты. Он утвердил своего бога, имя которому - неявное знание. Он не сумел разрешить проблему между "почему" и "что". Его "что" выражалось в том, что субъект может обладать реальным и подлинным смыслом, но не вполне объективно. Однако на вопрос "почему?" у него нет ответа» (44). Джон Полкингхорн указывает на ситуации «порочного круга», имеющие место в процессе научного познания. «Первая из них - это "герменевтический круг": для того чтобы понять, мы должны верить, и для того чтобы верить, мы должны понимать. Вторая связана с "эпистемологическим кругом": то, как мы познаем, обусловливается природой объекта, а природа объекта обнаруживается в процессе его познания» (80, с. 32). Все эти проблемы относятся и к концепции личностного знания Полани.

Следует также отметить, что К. Поппер не разделял положения Полани о неявном знании, называя их верой в туманные идеи. Чарльз Биггс усматривает сходство взглядов Полани и неоплато-нистов с их учением о знании как «припоминании» о том времени, когда вечные души пребывали в мире идей, прежде чем они попали на землю (44).

В статье «Стабильность убеждений» М. Полани разделяет убеждения на явные, свойственные для сторонников веры, и неявные, с помощью которых субъект объясняет данные опыта. С эпохой Просвещения была поколеблена стабильность убеждений веры. Некритическое принятие любого убеждения стали рассматривать как оскорбление разума. Современный человек ус-

матривает в подобном акте опасность обскурантизма и произвольного ограничения свободы мысли. Противоядием от подобного догматизма служит принцип сомнения, согласно которому отвергается любое открытое и слепое утверждение веры. За последние три столетия принцип сомнения успешно служил в качестве средства против некритичного насаждения веры. В качестве примеров современных некритических убеждений Полани приводит марксизм и фрейдизм. Сторонники обоих учений защищаются против принципа сомнения ссылкой на то, что их доктрины служат воплощением скептицизма. Объяснительная функция этих учений рассматривалась их сторонниками как свидетельство истинности. В Советском Союзе, считавшемся реальным воплощением учения марксизма, критерием убежденности в вине подозреваемого считалось его письменное признание в совершении преступления. Неприятие религии и веры, подчеркивает Полани, - это признак тоталитарных режимов (77). «Когда в общественной жизни отсутствует моральный принцип уважения, когда подавляются искусство и религия, то утрачивается почва, позволяющая любому индивиду противостоять власти, - пишут Полани и Прош в работе "Смысл". - Такова простая логика тоталитаризма. Современный тоталитаризм - это результат конфликта между религией и скептицизмом» (79, с. 19).

Разные способы понимания мира различными людьми отражаются в различии языков, которыми пользуются эти люди. «Можно утверждать, - пишет Полани, - что языки формируют способ существования убеждения» (77). «И наука, и магия - это всеобъемлющие системы убеждений, обладающих определенной степенью стабильности, - пишет Полани. - И сравнение этих двух систем показывает, что убедительные свойства обеих порождаются сходными логическими свойствами концептуальных моделей. Стабильность каждой из этих систем не одинакова: каждая система взаимно исключает другую. Если субъект принимает одну из них, он не может принять другую. Однако аргументы в пользу той или иной системы не могут быть адекватно сформулированы без личностного убеждения субъекта» (77). И далее: «Как глубоко мы бы ни исследовали убеждения других людей, нельзя обосновать, считаем ли мы их истинными или ложными и на каких основаниях мы выносим подобное суждение. Фразы типа "это общепринято" или "это несомненно" - это утверждения о том, во что люди должны верить или в чем они не должны сомневаться. Однако они не подвергают эти убеждения какому-либо анализу» (ibid).

Использование слов «наука», «научный метод», «научное наблюдение», «научный закон» представляет собой особого рода декларацию. Автор подобных слов не несет какой-либо ответственности за их использование. Некоторые ученые иногда используют свой авторитет, чтобы пропагандировать (рекламировать) те или иные вещи (например, лекарства). Широкое распространение декларации получают в условиях тоталитарных режимов. Так, слово «научный метод» активно использовали сторонники коммунистической идеологии, не утруждая себя какой-либо серьезной системой доказательств. Когда же это слово используют ученые-естествоиспытатели, между ними имеет место неявное понимание друг друга (там же). «Я предлагаю использовать слово "убеждение" вместо слова "знание" для того, чтобы открыть постоянный доступ к личностной природе человеческих убеждений, - пишет Полани. - С помощью этой концептуальной реформы я в конечном счете надеюсь устранить трудности, существующие в рамках различных теорий истины» (77).

«Любое важное открытие оказывает влияние на существующие в науке модели объяснения двояким способом, - пишет Пола-ни. - Оно усиливает одни до сих пор существующие научные убеждения и ослабляет, изменяет или отвергает другие, утверждая новые сущности, вступающие в противоречие со старыми представлениями ... Эти противоречия нередко называют "аномалиями"» (77). Таким образом, наука развивается путем ассимиляции новых тем в рамках существующей структуры, с одной стороны, и посредством адаптации существующих моделей к новым понятиям -с другой. Если первый путь - это консервативный процесс, то второй - это процесс реформ. Любое научное открытие консервативно постольку, поскольку сохраняет и расширяет систему науки в целом и в этом смысле подтверждает научный взгляд на мир в сознании людей. Вместе с тем любое значимое научное открытие, такое как обнаружение гравитации, циркуляции крови, существование гена, кванта, радиоактивности, относительности и т.п., не может не изменять научное мировоззрение радикальным образом. «Способность расширять круг до сих пор принятых убеждений, выходя за пределы до сих пор известных последствий, - пишет Полани, - это удивительное свойство научного открытия. В этом заключается его сила» (77). Именно эта сила заставляла Колумба искать путь в Индию через Атлантику. Его гений заключался в том, что он воспринял теоретическое положение о том, что Земля круглая, в качестве практического руководства, в то время как для

большинства его современников это положение оставалось лишь предметом размышлений.

И консервативный, и революционный аспекты научного открытия тесно взаимосвязаны. Ассимиляция имеет место в той степени, в какой новые понятия расширяют старые, а инновация имеет место постольку, поскольку новые представления вступают в противоречие со старыми. «Осторожность допустима в науке, однако до тех пор, пока она не препятствует смелости, лежащей в основе всего научного прогресса, указывает Полани. - И не существует правила, которое бы указывало нам, будет ли следующий шаг в исследовании успешным или бесполезным. Как смелость, так и осторожность должны быть разумными» (77). Глубина научного открытия зависит от значимости тех или иных фактов. Так, в истории науки известны случаи, когда результаты наблюдений, которые в одно время считались важным научным фактом, через некоторое время предавались забвению. Эти результаты не были опровергнуты: просто концептуальные рамки науки настолько изменились, что старые факты не представляли для ученых никакого интереса.

Чувство убежденности тесно связано с такими категориями, как религия и вера. Вот что пишет о личном отношении Полани к религии его друг Томас Торренс: «Как христианин Майкл Полани верил в Бога, и культ имел для него большое значение. Он часто обращался к учению Павла о спасении с помощью милосердия. Это учение Полани сопоставлял с процессом научного открытия. Будучи великодушным и сдержанным, он проявлял свои религиозные убеждения "неявно", если использовать этот привычный для него термин» (90, с. 27). По словам друга Полани Друзиллы Скотта, хотя у Полани и еврейское происхождение, иудаизм не играл в его жизни сколько-нибудь значительной роли. Религиозный интерес у него пробудило чтение в 1913 г. «Братьев Карамазовых» Ф.М. Достоевского. В 1919 г. Полани был крещен в католической вере, но этот выбор был обусловлен более практическими, чем религиозными соображениями. Позже в Англии у него сформировалось уважение к протестантизму, и большая часть того, что он утверждал о религии, относилось к протестантизму (85, с. 181-183). Работая в английских университетах, Полани выступал против программы секуляризации науки, подвергал критике узость сциентистского понимания науки позитивистами. Взамен он предлагал свободное личностное исследование, подкрепленное эвристическим видением, свойственным христианству.

В основе критического мышления современной культуры лежат греческий рационализм, с одной стороны, и христианское наследие - с другой. Полани подчеркивал, что наука требует моральных обязательств, аналогичных тем, которые содержатся в религии. «Когда то или иное знание разделяется всеми учеными, -писал он в работе "Наука, вера и общество", - то это обстоятельство лишь подтверждает их веру в реальность научных идеалов» (курсив мой. - О.Л.) (75, с. 41). Научное сообщество «пребывает» в рамках традиции так же, как и сообщество верующих. И то, и другое формируются в лоне традиции, и ученые могли бы позаимствовать у верующих такое качество, как чувство уважения к традиции, когда человек сотрудничает с теми людьми, которым он доверяет. «Члены сообщества признают одних и тех же людей в качестве учителей, - писал Полани в работе "Личностное знание", -и на основе этой преданности формируется общая традиция» (73, с. 163). Согласно его позиции, обучение на примере означает подчинение авторитету. Ученик следует указаниям учителя, поскольку он доверяет его навыкам и умениям даже в том случае, если не всегда способен убедиться в их эффективности (там же, с. 53).

Сара Шенк проводит параллель между концепцией личностного знания Полани и основанной на традиции протестантской системой «критического образования». «Концепция "личностного знания" Полани, в рамках которой все знание формируется посредством ответственной личности, в значительной мере вступает в резонанс с протестантским представлением о послушничестве, -пишет Шенк. - Каждый индивид обязан сделать личностный сознательный выбор следовать за Спасителем. Каждый верующий призван быть слугой и демонстрировать свидетельства своей веры так же, как и быть вовлеченным в процесс взаимного морального общения, когда взгляды отдельного индивида подвергаются проверке сообществом» (86).

Полани считал отношение между верой и разумом фундаментальной проблемой. По свидетельству Торренса, Майкл был склонен восстановить приоритет убеждений даже в области науки: он любил повторять выражение Августина: «Если ты не веришь, ты не поймешь» (90, с. 27). Иными словами, как в области религии, так и в науке убеждения нередко предшествуют размышлениям. И в жизни, и в науке человек нуждается в цели, связанной с вечностью. «Возможно, эта проблема не может быть решена лишь в рамках секулярного взгляда на мир, - писал Полани в работе "Неявное измерение". - И ее религиозное решение может стать

более осуществимым, если вера освободится от пресса абсурдного видения вселенной» (78, с. 92). По мнению Торренса, эпистемологические взгляды Полани, его представление о смысле в науке имеют глубоко христианские корни. «Допущение, согласно которому мир наделен смыслом, тесно связано с нашим назначением быть единственными морально ответственными существами во вселенной, - пишет исследователь творчества Полани Друзилла Скотт. - Это допущение является примером сверхъестественного аспекта опыта, который христианские мыслители исследуют и развивают» (85, с. 19). Полани нередко говорил о том, что невозможно быть религиозным без религии так же, как невозможно говорить без языка. Он подчеркивал, что христианский культ, благодаря его неразрешимому напряжению, наделяет человека способностью к эвристическому видению реальности. Эту способность можно сравнить с одержимостью неразрешимой проблемой, которая дает человеку команду: «Смотри на непознанное!». «Христианство, - отмечал Полани, - прилежно воспитывает в человеке стремление к чувству духовной неудовлетворенности» (цит. по: 90, с. 28). Удовольствие, испытываемое в силу указанного напряжения, обнаруживается в ритуальном опыте. Согласно Филу Мал-линсу, Полани рассматривал христианский культ как ритуальный опыт, аналогичный практике мистических сообществ. Иными словами, пребывая в рамках традиции, человеку вместе с тем свойственно стремление преодолеть рамки status quo, переосмыслить традицию, открыть нечто новое (67). Этот «прорыв» свидетельствует о неограниченных потенциальных возможностях человека. «Пребывание последователя христианского культа в рамках традиции, - писал Полани в работе "Личностное знание", - вместе с тем означает непрерывные попытки прорыва, явное или неявное преобразование условий бытия человека, даже если он покорно признает неосуществимость этой попытки» (15, с. 198). Согласно Андрю Гроссо, религиозное видение служит у Полани проявлением высочайшего уровня человеческого разума (53, с. 32). Сходные идеи высказывает Полкингхорн. «Убеждение, что наука и теология - духовные двоюродные братья во многом способствовало интересу со стороны теологов к философии науки, - пишет он. -Очевидно, что работы Майкла Полани оказали на меня серьезное влияние. Акценты на неявном смысле суждений, универсальной интенции в рамках сообщества - все это отражает то, что происходит как в науке, так и в других дисциплинах, таких как теология, в

рамках которой еще труднее выразить то, что мы знаем и почему знаем» (80, с. 62).

Источником знания служат не только разум и опыт, но и авторитет. Даже для тех, кто отрицает роль авторитета, в качестве такового выступает разум. От авторитета трудно освободиться, поскольку он объективно присутствует в процессе познания. Взгляды Полани по вопросу о соотношении веры и знания во многом совпадали с воззрениями известного теолога Пауля Тиллиха. Однако Полани не разделял убеждение Тиллиха, согласно которому наука и религия находятся как бы в параллельных плоскостях: их утверждения относятся к разным областям и поэтому они не могут вступать в конфликт друг с другом. Для Тиллиха наука беспристрастна, в то время как религия - это сфера безусловных убеждений. Напротив, с точки зрения Полани, и наука, и религия существуют в одной и той же области. И ту, и другую сферу объединяет способность творческого воображения (85, с. 189). С. Джэкобс и Р.Т. Эллен отмечают сходство во взглядах на религию Полани и Артура Кестлера, известного британского писателя, друга и современника Полани. «Оба были глубоко обеспокоены масштабами нигилизма, охватившего западную цивилизацию, -пишут Джэкобс и Эллен, - оба понимали невозможность возврата к ортодоксальному христианству, оба стремились к новой, более приемлемой "религии".. , оба верили в реальность, в особенности в реальность морали, которая не сводится к материальному существованию» (54, с. 22).

Полани рассматривал культ наряду с религией, а также математикой, литературой, изобразительным искусством, великим проявлением человеческого разума. «Отношение между опытом и эвристическим видением религиозного культа подобно отношению между результатами наблюдений и математикой или искусством, - писал он в той же работе. - Эта аналогия ставит религиозную веру в один ряд с этими величайшими выражениями интеллекта, которые также основаны на опыте» (77). Не случайно Мартин Цвик называет концепцию личностного знания Полани мостом между наукой и религией (95).

Наряду с различиями, существующими между наукой и другими формами духовной жизни, Полани подчеркивал их общность. Если Генрих Риккерт и его последователи четко разделяли науки о природе и науки о культуре, то Полани придерживался противоположной позиции. Сторонники разделения наук указывали на то обстоятельство, что историки, как представители гуманитарных

наук, изучают поступки, в то время как естествоиспытатели исследуют события. Полани приводит в ответ следующие контраргументы. Во-первых, он подвергает сомнению противоположность между поступком и событием, ссылаясь на психологию животных как дисциплину, которая относится к естественным наукам и вместе с тем где изучаются поступки животных. Во-вторых, любое познание, согласно Полани, включает в себя момент оценки. «В противоположность общепринятому мнению, любая область естественных наук включает в себя аксиологические суждения того или иного вида, - указывал он. - Каждый оценивает особенности, которые формируют свой собственный предмет исследования...» (73, с. 43). В качестве характерного примера практики оценки в области естественных наук Полани приводит такую дисциплину, как кристаллография (73, с. 43-48). Таким образом, естественные науки и исследования человека, согласно Полани, относятся к одной области: различия между ними - это различия степени. То, общее, что их объединяет, - это личностная вовлеченность субъекта в процесс исследования. Это представление о науке «открывает дверь для нашего постижения человеческой личности в его целостном моральном, религиозном и художественном мировоззрении, как носителе исторического сознания, политической и правовой ответственности» (76, с. 96). Как справедливо подчеркивает Ю. Женуа, теория неявного, личностного знания Полани несет с собой новое понимание науки: «она предполагает, что постижение человека и общества может быть достигнуто с помощью такой категории, как пребывание, т.е. когда мы помещаем себя в то же место, где живут изучаемые нами люди и когда мы разделяем их чувства и мысли» (94, с. 10).

Если представители логического позитивизма подчеркивали разрыв, якобы существующий между естественными и гуманитарными науками, то Полани отвергал противоположность этих областей знания. Проблему «двух культур» - естественнонаучной и гуманитарной - наиболее остро выразил Чарльз П. Сноу (27) в своей лекции, прочитанной в 1959 г. Согласно его точке зрения, одна из основных причин глубокого размежевания указанных двух культур кроется в узкой специализации их представителей: обычные люди, например, не в силах понять постулаты современной термодинамики. Полани не отрицал наличия специализации, отмеченной Сноу. Однако причину разрыва он усматривал в другом, а именно - в современном ему понимании науки. Это понимание берет начало в период научной революции ХУЛ в., укрепляется в

период Просвещения и находит свое кульминационное выражение в позитивизме. Пропасть между естествознанием и гуманитарными исследованиями - это логическое следствие позитивистского представления о науке. «Если мы будем придерживаться полных отстраненности позитивистских представлений о науке и гуманитарных исследованиях, - пишут Полани и Прош в работе "Смысл", -мы едва ли избежим искаженного представления о человеке» (79, с. 25). Объективность следует отличать от объективизма. Под объективизмом Полани понимал идеал научной отстраненности, сторонники которого выдвигают в качестве цели достижение абсолютной объективности в науке и представляют науку как безличностное знание. Этот идеал к середине ХХ в. становится доминирующим не только в области англоязычной философии науки, но и в культуре в целом.

Само принятие принципа теоретической «нагруженности» в его умеренной трактовке вовсе не означает утверждение релятивистской позиции. «В ходе дискуссий представлялось, что сторонники принципа теоретической нагруженности утверждений наблюдения выступали за релятивизм, в то время как последователи индуктивизма отстаивали реалистическую точку зрения, однако в ретроспективе оказывается совсем не так, - пишет Джеймс Франклин. - Последователи реалистического взгляда на науку вполне мирно "сосуществовали" с принципом теоретической нагруженно-сти и даже подчеркивали его преимущества, например, в вопросе скорости принятия решений» (4, с. 191-192). Сходные идеи высказывает Одегард. «Теоретическая нагруженность, - пишет он, - не препятствует нашему доступу к истине» (69, с. 157).

Идеи, высказанные в работах Полани и Хэнсона, внесли существенный вклад в дальнейшее развитие не только философии, но и социологии науки. «М. Полани считается одним из основателей западной социологии познания, - пишет, например, В.А. Лекторский, - исследовавшим проблемы научных традиций, научных школ, вопросы внутринаучной коммуникации» (12, с. 6). Нельсон указывает, что работы Хэнсона «способствовали улучшению методов мышления в области так называемых «гуманитарных наук», в особенности в сфере социологии культуры и культурных институтов» (68, с. XXXII).

Американский философ П. Фейерабенд выдвинул тезис о том, что в науке «все дозволено». Как и хозяйствующие субъекты в экономике, научные теории должны конкурировать между собой. Построение теорий не зависит от результатов наблюдения и

эксперимента. Каждая теория имеет собственный опыт, и между этими «опытами» отсутствует какое-либо пересечение. Конкурирующие теории выступают в качестве «решающего» средства критики принятой теории, причем «более действенного», чем критика, основывающаяся на сравнении теории с установленными фактами. В результате оказывается, что не факты, несогласные с теорией, получают приоритет над альтернативными гипотезами, а благодаря отказу от альтернативных гипотез происходит устранение фактов, потенциально опровергающих принятую теорию. Согласие теории с фактами Фейерабенд отказывается рассматривать в качестве признака ее объективности. С его точки зрения, теории, обладающие высокой степенью эмпирической подтверждаемости, становятся почти неотличимыми от мифа и существуют исключительно за счет сообщества верующих и их лидеров (будь то священники или нобелевские лауреаты). В этом смысле астрономия мало чем отличается от астрологии, а химия - от алхимии. Что же в итоге предлагает П. Фейерабенд? По его мнению, конкуренция теорий должна обеспечить такие условия научной деятельности, которые бы не позволяли сдерживать даже наиболее нелепые продукты человеческого разума (50, с. 110-112).

В качестве основного метода научного познания у Фейера-бенда выступает так называемый «плодотворный» релятивизм. Вера в «приближение к истине», по его мнению, лишь ограничивает возможности человеческого познания. В таком понимании познание не есть ряд непротиворечивых теорий, приближающихся к некоторой идеальной концепции, оно не может быть постепенным приближением к истине. Познание в концепции Фейерабенда - это скорее увеличивающийся океан взаимно несоизмеримых альтернатив, в котором каждая отдельная теория (или каждая отдельная сказка, каждый миф) являются частями одной совокупности. Несоизмеримость конкурирующих теорий означает невозможность их сравнения с точки зрения истинности или правдоподобия. «Что же остается?» - возникает закономерный вопрос. Остаются, согласно Фейерабенду, эстетические суждения, суждения вкуса и наши собственные субъективные желания (50, с. 120-122). По мнению Фейерабенда, даже великие ученые поступают иногда так же, как политики макиавелиевского толка, вводя в заблуждение публику с помощью манипуляции фактами. Научная революция и победа новой парадигмы невозможны до тех пор, пока во главе научных институтов остаются академики, поддерживающие ста-

рую парадигму. Подобные взгляды уже не согласуются с принципом фальсифицируемости К. Поппера.

Несоизмеримость теорий препятствует достижению консенсуса между учеными, отстаивающими различные теоретические позиции. Отправным пунктом в анализе проблемы несоизмеримости служит известное положение о том, что проверяемая теория оказывает влияние на те факты, на которые она опирается. Критика той или иной теории сквозь призму фактов не имеет успеха до тех пор, пока не появится альтернативная теория, превосходящая по тем или иным параметрам предыдущую. Согласно сторонникам принципа несоизмеримости, не существует какого-либо «нейтрального языка», на который можно было бы «перевести» положения теорий, представляющих разные парадигмы. В этих условиях невозможно осуществить никакой «кросс-парадигмальный» тест конкурирующих теорий в целях выбора одной из них. В данном случае закономерно встает вопрос о критериях сравнения альтернативных теорий. Существуют различные способы оценки теорий. Конкурирующие теории могут сравниваться на основе таких критериев, как точность, последовательность, простота, область применения, плодотворность и др. Кроме того, старая теория может вносить определенный вклад в способ понимания новой теории. Если сторонники позитивизма в вопросе выбора теорий обращаются к опыту, то постпозитивисты подчеркивают роль авторитета в науке. Последняя точка зрения справедливо трактуется как уступка иррационализму (36, с. 410). Поппер, как уже отмечалось выше, в качестве критерия оценки теорий предложил принцип фальсифицируемости. Однако, как показали Фейерабенд и другие философы, этот принцип не выдерживает критики в случае его применения к конкретным эпизодам из истории науки. Если бы принцип фальсифицируемости использовался в реальной научной практике, то многие научные открытия просто не имели бы места (50). В противоположность принципу фальсифицируемости Фейерабенд выдвинул «принцип упорства»: ученые должны придерживаться своих теоретических взглядов даже перед угрозой их прямой фальсифицируемости. Принцип упорства, по мнению его автора, суть необходимое условие успешного развития науки.

Положение о несоизмеримости в своей умеренной трактовке в целом справедливо: оно «схватывает» определенные черты современного научного исследования. Однако П. Фейерабенд, Н. Р. Хэнсон и другие пытаются его «усилить». По их мнению, утверждения наблюдения ничего не значат сами по себе, полностью

определяясь рамками исходной теоретической системы. В данном случае понятие «теоретическая система» приобретает настолько широкое толкование, что границы между наукой и другими компонентами культуры просто стираются. Термины последовательно сменяющих друг друга теорий оказываются полностью изменчивы. Представители постпозитивизма вынуждены отождествить фундаментальную науку и технологию. Для ученого, так же как и для инженера, на первом плане оказывается не истина, а успех. (Нельзя не отметить, что при выборе материала для иллюстрации своих идей они обращаются, в первую очередь, к истории науки, а не к истории техники.) Постпозитивисты делают вывод об отсутствии общих критериев для сравнения научных теорий. Этот вывод неизбежно приводит Фейерабенда и его последователей к релятивизму: доминирующие научные теории оказываются столь же недоступны для сторонников иных взглядов, как и шпенглеров-ские цивилизации (15, с. 89-90). Научная объективность становится жестко привязанной к определенному пространству и времени. Сторонники принципа несоизмеримости подчеркивают, что гносеологический и аксиологический уклоны - это неотъемлемые компоненты научной практики. Любая попытка оценки конкурирующих теорий наталкивается на барьер, стоящий на пути отношений между наукой и властью. Эта попытка вольно или невольно затрагивает политические интересы различных групп людей, по-разному трактующих истину. Такова «сильная» трактовка тезиса о несоизмеримости последовательно сменяющих друг друга теорий, представленная в работах представителей постпозитивистского направления в философии и методологии науки.

С радикальностью вывода, вытекающего из принципа «полной теоретической нагруженности» утверждений наблюдения, трудно согласиться. Позиция Фейерабенда и его последователей имеет следующие принципиальные недостатки. Во-первых, она фактически отрицает логическую совместимость двух последовательно сменяющих друг друга теорий, вследствие чего новые теории в науке были бы просто непонятны. Во-вторых, в ней отсутствуют правила интерпретации новых терминов. Все это препятствует адекватному пониманию проблемы роста теоретического знания. Анализируя постпозитивистскую трактовку принципа несоизмеримости, Б. Маккелви отмечает, что в ней «не остается места ни для обобщений, . ни для споров, ни для сотрудничества, ни для предсказаний - нигде и никогда» (63, с. 113-68). Отрицание возможности сравнения теорий, представляющих различные пара-

дигмы, некоторые философы сравнивают со знахарством (89, с. 470-472).

Однако существует и иное понимание проблемы несоизмеримости. В западной литературе можно выделить несколько альтернатив «сильному» толкованию этой проблемы. Это, во-первых, положение об относительной теоретической «нагруженности», допускающее возможность «теоретически свободных» утверждений наблюдения. Во-вторых, так называемая концепция «метафоры», к которой обратился и «поздний» Кун. Если в ранних своих работах Кун отстаивал радикальную трактовку принципа несоизмеримости - полноценный диалог между представителями различных научных парадигм недостижим - то позднее он занял умеренную позицию в данном вопросе. Чтобы избежать обвинения в релятивизме, Кун указывал на существование ценностей, независимых от принадлежности к той или иной парадигме, таких как точность и простота. Он указывал на значение убеждений, которые бы разделяли ученые разных теоретических взглядов. Согласно его позиции, ученые, представляющие различные парадигмы, могут общаться друг с другом так же, как люди, разговаривающие на разных языках, а именно - с помощью переводчика. Хотя для некоторых терминов может и не быть адекватного перевода (ситуация так называемой «слабой семантической несоизмеримости»), тем не менее ученые могут «погружать» себя в различные парадигмальные языки. Проблема несоизмеримости, таким образом, трансформируется в проблему перевода. Эта проблема оказывается разрешимой, когда ученые овладевают языком сторонников иной парадигмы. В этих условиях особую роль приобретают такие моменты научной деятельности, как интеллектуальный вклад и эмпирическое сотрудничество. Например, различие теоретических позиций А. Эйнштейна и Н. Бора не препятствовало плодотворному спору-диалогу между ними. «Согласно последним данным философии науки, - писал Кун в одной из последних работ, - различие между теоретическим и эмпирическим лишилось своего традиционного статуса. Возможно, оно может быть сохранено как различие между уже имеющимися терминами и новыми, выдвигаемыми в ответ на новые научные открытия и изобретения. В таком случае параллель с понятием метафоры характерна для обоих. ...Метафора имеет место, когда новые научные термины передаются через поколения ученых, уже овладевших использованием этих терминов, - новому научному поколению» (56, с. 410). Как уже отмечалось, Кун и его сторонники рассматривали альтерна-

тивные теории в качестве разных языков. Однако подобное толкование суть не что иное, как метафора, которая вряд ли дает решение проблемы несоизмеримости.

Сторонники конкурирующих теорий могут придавать различный смысл одному и тому же термину. Так, в случае сопоставления теорий Эйнштейна и Ньютона таковым термином может выступать «масса». Проясняя значение одного и того же термина, последователи разных теорий могут найти общий язык. Математические «теории включения» позволяют «вписывать» старые теории в рамки новых (36, с. 413-417). Несоизмеримость в науке может выражаться в несоизмеримости проблем и несоизмеримости понимания. Несоизмеримость рассматривают также как неполноту сравнимости, нетождественность понятий конкурирующих теорий. В этом смысле проблема адекватного выражения форм преемственности в научном познании выступает как несводимость содержания двух последовательно сменяющих друг друга теорий. Последнее отнюдь не исключает возможности объективного сравнения между теориями. Во-первых, при переходе от старой теории к новой исходные понятия могут уточняться как в соответствии с внутритеоретическими требованиями, с одной стороны, так и правилами эмпирической интерпретации - с другой. Однако и те, и другие требования налагаются на уже имеющееся содержание; их вклад в формирование понятий новой теории состоит в том, что они уточняют и ограничивают первоначально имеющийся в виду смысл. Во-вторых, существование языка наблюдения, независимого от сравниваемых теорий, можно обнаружить при анализе структуры процесса теоретической интерпретации результата эксперимента. Этот процесс включает два относительно независимых момента: интерпретацию-объяснение и интерпретацию-описание. Характерно, что интерпретация-описание формируется на основе других, отличных от испытываемых, теорий и, следовательно, оказывается тем языком наблюдения, который независим от этих (испытываемых) теорий. Таким образом, сравнение альтернативных теорий может быть осуществлено благодаря наличию некоторой инвариантности содержания их терминов, с одной стороны, и возможности выделить в интерпретации экспериментального факта часть, относительно независимую от испытываемых теорий - с другой. Оценки в научном познании могут быть парадигмально зависимыми, но эта зависимость не ведет к релятивизму, если существует мета-критерий, с точки зрения которого осуществляется выбор той или иной теории или принципа (см. 15, с. 87-92). Тео-

рии могут выполнять разные функции, и каждая из этих функций может выступать в качестве критерия оценки.

С. Тулмин внес в философию науки некий прагматический аспект. Согласно его концепции, теории - это сущности, которые не столько проверяются, сколько используются. Теоретические утверждения Тулмин сравнивает с описанием правил: прежде, чем использовать то или иное правило, ученые ограничивают область его применения. И даже в этой области правила неприменимы для всех случаев без исключения. К примеру, убийство другого человека практически во всех странах мира преследуется по закону за исключением тех случаев, когда смерть другого лица наступает в ходе официально объявленных военных действий. На основе многочисленных примеров из истории науки Тулмин показывает, как, следуя логике позитивизма, ученый сталкивается с трудностями, пытаясь выявить область применения тех или иных теоретических утверждений. Любое правило, согласно Тулмину, оценивается не столько с точки зрения «истинности» или «ложности», сколько с позиций того, где оно применимо.

С. Тулмин подчеркивает то обстоятельство, что невозможно полностью разделить научные и философские аспекты человеческого понимания. «Научные факты» философски двусмысленны и встает щекотливая задача - скорректировать их (30, с. 45). Тулмин приходит к выводу о том, что ни мир, с которым человек имеет дело, ни совокупность понятий, методов и убеждений, не являются исторически неизменными (30, с. 315). Согласно его взглядам, основные черты развития науки сходны с дарвиновской популяци-онной теорией изменчивости и естественного отбора.

Развитие философии и методологии науки тесно связано с переосмыслением традиционной теории познания. Реализация этой тенденции происходит благодаря обращению к новым идеям, предложением иных интерпретаций процесса научного познания. «Постпозитивистское течение, которое пришло на смену логическому позитивизму, - отмечают М. Элвессон и К. Скольдберг, -лишь укрепило веру в философию науки. Представители этого течения - Н. Р. Хэнсон, С. Тулмин и др. - сконцентрировали свое внимание на том, как реально осуществляется процесс научного исследования в противоположность своим предшественникам, которые ограничивались лишь описанием этого процесса» (39, с. 22).

Концепции представителей постпозитивизма оказали значительное влияние на дальнейшую эволюцию западной методологии науки, в частности, на формирование Эдинбургской школы, пред-

ставители которой (Б. Барнс, Д. Блур и другие) выдвинули так называемую «сильную программу» в социологии науки, а также на становление «социального конструкционизма» в социологии знания (Б. Латур). Т. Кун, М. Полани, П. Фейерабенд, С. Тулмин и др. в своих исследованиях обращались к истории науки, часто используя примеры (case studies). Не случайно их стали причислять к «историческому» направлению в философии науки. Начиная с 1980-х годов ХХ в. в работах по философии науки все большее внимание стало уделяться этическим проблемам науки. Представители биоэтики Т. Бичамп и Дж. Чилдресс в известной книге «Принципы биомедицинской этики» также широко используют примеры (cases) из истории медицины (43). В рамках современной биомедицины «общие нормы научных отчетов» выступают в качестве своего рода парадигмы Т. Куна. Эти нормы основаны на теории вероятности и позволяют сравнить эффективность различных методов лечения, таких как, например, терапевтические и хирургические (88).

И. Моринг отмечает, что за последние два десятилетия в области социальных наук произошла «методологическая революция». Представители социальных наук так же, как и ученые-гуманитарии, объединились на почве качественных, интерпрета-тивных методов исследования. В настоящее время акцент делается не столько на поиске причин и следствий, сколько на задачах объяснения и понимания социальных явлений. Нарративная форма изложения стала доминирующей в таких областях, как культурология, этнография и др. Однако спор между «научным» и «журналистским» идеалами дискурса продолжается.

Так называемые качественные методы исследования тесно связаны с категорией парадигмы. Под парадигмой понимают систему базисных убеждений, или мировоззрение, которой руководствуется ученый не только в выборе методов исследования, но и в процессе принятия онтологических и эпистемологических убеждений. Последователи одной и той же парадигмы пользуются единым языком и стилем научного изложения, они разделяют одни и те же способы, модели, метафоры и аналогии, которые служат компонентами неявного знания в процессе научной деятельности. В рамках качественных методов исследования важную роль играет метафора. С помощью метафоры выражается различие в приверженности к той или иной парадигме. Метафоры используются, например, представителями постмодернизма в целях критики позиций сторонников постпозитивистской парадигмы. Если позити-

висты пытаются верифицировать научные гипотезы, то представители постпозитивизма (К. Поппер) стремятся подвергнуть их фальсификации. Сторонники позитивизма, постпозтитивизма и постмодернизма придерживаются различных парадигм в оценке научных теорий. Следуя парадигме постмодернизма, приходится отвергнуть идею научного исследования как рациональной деятельности, а понятие общества - как коллектив субъектов.

Согласно Морингу, «метафора выступает важнейшим способом исследования в области социальных наук» (65, с. 348). Суть метафоры заключается в понимании одного предмета с помощью другого. Посредством метафоры представляется непознанное, распространяя на него свойства уже известного объекта. В основе метафоры лежит сравнение. Представители социальных наук используют метафору на любом уровне исследования. Они опираются на положение о том, что знание и понимание метафористичны. Согласно когнитивной теории метафоры, она служит руководством познания, способом объяснения человеческого опыта. Основные социальные абстракции метафористически воплощаются в языке, относя субъекта к таким понятиям и категориям, как деньги, классовая структура, историческое время, пространство и т.п. С помощью метафоры непознанное встраивается в новую парадигму, на основе которой извлекается новое значение. Этот процесс оказывает существенное влияние на интерпретацию фактов. Метафорам присущи философские и аксиологические ценности, столь устоявшиеся, что они выступают под маской нейтральности.

В качестве метафоры И. Моринг использует образ исследователя-детектива и призывает читателя принять участие в активной имплицитной дешифровке этой метафоры. В результате решения этой задачи обнаруживаются черты, которые можно распространить не только на работу детектива, но которые имеют непосредственное отношение к процессу научного исследования. Если взять в качестве примера образ Шерлока Холмса, созданный А. Конан Дойлем, то в данном случае научные идеалы, характерные для Англии Х1Х в., экстраполируются на современные качественные методы исследования. Методологию качественных социальных исследований можно рассматривать как детективную историю, а ученого - как следователя-детектива. Следователь-детектив применяет специальные методы и стратегии и использует материальные свойства предметов в качестве ключа к разрешению поставленной задачи. И детектив, и социальные исследования включают в себя такие ценности, как истина или правдоподобие.

Так же как научный текст является творением автора и существующей парадигмы, в рамках которой этот автор работает, так и детектив представляет собой синтез авторской позиции и существующих в данную эпоху идеалов конкретного жанра.

Любая социальная история имеет идеологический аспект. Детективная история не является дискурсом, включающим в себя утверждения об истине. Журналистский дискурс традиционно выступал в качестве своего рода «дневника сообщества», и критерии объективности этого дискурса вытекали из соответствующей профессиональной практики. Этот дискурс, как правило, не открывал картины широкого масштаба, отношения между микро и макро, локальным и глобальным. Нельзя оценить роль метафоры в рамках научного дискурса, не исследовав предварительно идеологию, призванную обосновать привилегированное положение этого дискурса по сравнению с другими.

Детективная и социологическая литература как часть западной культуры имеют нечто общее. Они берут начало в Х1Х в., когда европейские страны и США переживали эпоху индустриализации. Появление как детектива, так и социологического исследования можно рассматривать как ответ на потребность в научном знании. На протяжении последних двух веков никакой литературный жанр не завоевал столь широкую популярность, как детектив. И это обстоятельство подтверждает то, что популярная культура навязывает ценности доминирующей идеологии. Элементы художественной литературы органически связаны с такими чертами модерна, как получение знания, риск, доверие, которые возникают в процессе повседневного сотрудничества людей.

В большинстве историй о Шерлоке Холмсе идеологическая конструкция детектива достаточно проста. Как правило, эти истории завершаются счастливым концом. Преступники почти всегда оказываются пойманными, справедливость торжествует. Само преступление не приносит каких-либо дивидендов. Общепринятые социальные ценности одерживают верх. Несмотря на преступления, насилие и убийства, детектив оказывается литературой, способствующей социальной интеграции. Книги Конан Дойля являются зеркальным отражением патриархального английского общества: роль женщин ограничивается эстетическим аспектом, доминирует образ мужчины.

Логику детективного исследования Конан Дойль называет «дедуктивной наукой». Эта логика тесно связана с позитивистским методом и развитием естественных наук. Выходу в свет историй о

Шерлоке Холмсе предшествовали работа О. Конта «Курс по философии позитивизма» (1830-1842) и «Система логики» (1843) Дж. С. Милля. Все эти работы свидетельствуют о характерной для эпохи модерна вере в возможности науки. Согласно Конту, история человеческой мысли включает в себя три стадии: теологическую, метафизическую и позитивную. Он выражал уверенность, что в ближайшем будущем социальные науки ожидают те же трансформации. В книгах Конан Дойля существует внешний мир, и этот мир обусловливает единственный правильный взгляд на вещи независимо от условий познания. В результате исследования - в принципе - может быть познано истинное положение вещей. В основе этой парадигмы лежит редукционизм и детерминизм. Для позитивизма характерна кумулятивистская модель построения теорий: новое знание является результатом накопления предшествующего. Дедуктивный метод Холмса - это исследование-подтверждение. Каждое событие здесь предстает ожидаемым. Принятый метод подкрепляется примерами его полезности и не требует изменений. Согласно Попперу, Холмс готов проверить теорию, выводя из нее гипотезы, которые в принципе могут вступить в противоречие с данными реального мира. Дедуктивная логика Холмса основана на очевидности, вытекающей из опыта и наблюдения. Цель дедуктивного исследования - объяснение, которое позволяло бы предсказывать и контролировать явления. Подобная цель являлась идеалом науки конца Х1Х в. Результатом дедукции выступает знание, которое включает в себя нефальсифи-цируемые гипотезы - правдоподобные факты или законы. Это знание является ключом к разрешению загадки.

В области развития социальных наук первую половину ХХ в. (1900-1950) связывают с позитивистской парадигмой. В центре этой парадигмы стоит вопрос о том, что является предметом процесса познания. 1950-1990 гг. - это постпозитивистский период в методологии. И, наконец, с 1990 г. берет начало эпоха постмодерна, в рамках которой подвергаются сомнению все предшествующие парадигмы.

Если представители позитивизма, а отчасти и постпозитивизма, придерживаются критерия объективности знания и пытаются преодолеть релятивизм, то сторонники постмодернизма решительно отвергают этот критерий и разделяют релятивистскую позицию. Согласно постмодернистам, реальность - это лингвистическое соглашение, знание и смысл могут быть лишь относительными. Ценности, чувства и эмоции - это часть интеллектуальных

продуктов человека. Моральный выбор невозможен: нельзя выбрать между биполярными противоположностями (добром и злом, истиной и ложью). В повседневном мире события просто происходят. Методы постмодернистов применимы к широкому кругу явлений, в фокусе внимания здесь оказываются «пограничная» ситуация, уникальность, загадочность, неповторимость. Если представитель постпозитивизма П. Фейерабенд сформулировал методологический лозунг: «Все дозволено», то для постмодерини-стов любые методы могут оказаться подходящими.

В своих книгах Конан Дойль поставил вопрос о различии между рациональным и эмоциональным. Для социальных наук важным моментом выступает кантовское разделение научного (критического) и практического разума. Мир природы, познаваемый учеными, - это мир строгого детерминизма, в то время как мир моральной свободы (т. е. социального исследования) обусловлен автономными принципами, которые человек предписывает самому себе. Шерлок Холмс руководствуется в своей работе принципами науки, в основе которых лежит детерминизм человеческого поведения. Он отвергает все то, что выходит за рамки рационального мышления. Эмоции и ценности выступают в данном контексте лишь отвлекающими факторами. В то же время сторонники постпозитивистской парадигмы отводят этим факторам важную роль: они оказывают влияние на результаты научного исследования. Исключение ценностей препятствует пониманию природы научного поиска. Практический разум, или прикладная социальная наука, тесно связан с использованием моральных суждений в контексте человеческих поступков. Неслучайно то обстоятельство, что социальные науки тесно связаны с областью этики и политики.

Как постпозитивисты, так и постмодернисты подчеркивают, что ученый-наблюдатель выступает составной частью научного исследования. Встает вопрос о том, в какой степени рефлексивность ученого является сознательной или интенциональной. Согласно представителю постпозитивизма Т. Куну, ученый-практик не в силах прояснить парадигматические предпосылки всей деятельности так же, как он не имеет времени на то, чтобы оценить свою работу с точки зрения философии. Иногда подобная задача не столь и важна.

«Постпозитивизм является естественным наследником позитивизма» (65, с. 365). С точки зрения как онтологии, так и эпистемологии, и та, и другая парадигмы имеют немало общего. Сторон-

ники как той, так и другой парадигмы разделяют понятие причинности, лежащей в основе современной науки. Однако если методы позитивистов отличаются от методов постпозитивистов, то с точки зрения постмодернистов само наличие какого-либо метода оказывается под вопросом. Представитель постмодернизма способен лишь «плавать на поверхности», когда события разворачиваются вокруг него. Как позитивисты, так и постпозитивисты стремятся выдвинуть те или иные критерии в пользу обоснованности научной теории, в то время как представители постмодернизма оставляют этот вопрос на суд читателю. Позитивисты и постпозитивисты пытаются реконструировать деятельность ученого, а постмодернисты заняты деконструкцией науки. Вместе с тем при всем своем различии указанные подходы представляют западную культуру научного дискурса. «Выступая против социальной амнезии медиауправляемого социума, критически мыслящие ученые ... учитывают возможности, которые предлагают как постмодернисты, так и постпозитивисты» (65, с. 366). Возможно, будет предложен четвертый способ разрешения проблем, назревших в области методологии науки.

Н. Дензин указывает, что сторонники позиции «войны парадигм» отстаивают принципиальную несовместимость количественных и качественных подходов в области социальных наук и теории образования. Вместе с тем последователи принципа муль-типлинарности (принцип «треугольника») методологических подходов выступают за сочетание различных методов в рамках единого исследования и отвергают тезис о несовместимости парадигм. Согласно принципу «треугольника», количественные и качественные методы могут использоваться, дополняя друг друга. Подобное использование «открывает новое пространство для поиска и новые дискурсы, новые возможности для сотрудничества людей, новые горизонты для диалога между представителями различных парадигм» (47, с. 420).

Принцип мультиплинарности подходов был впервые предложен представителями постпозитивистской философии, которые применяли как количественные, так и качественные методы в своих исследованиях. Они использовали этот принцип в таких областях, как этнография, биографические исследования, конкретные исторические исследования (case studies) и др. Применение этого принципа подразумевает обращение к особому языку, включающему в себя такие термины, как данные, собрание данных, отбор стратегий, классификация типологий, стадия интеграции подхо-

дов, экспериментальные манипуляции, причины и следствия, проверка гипотез, процедура анализа данных, присвоение кодового числа, создание вариаций, инструментальная конструкция, противоречивые данные, статистика, предсказание и т. п. С точки зрения принципа мультиплинарности ученый может использовать любой метод, поскольку метод - это лишь инструмент исследования, а не форма человеческого опыта. Принцип мультиплинарности - это принцип открытого мышления, необходимость пересмотра традиционных понятий, от истины до объективности, от реформы до практики. Однако язык постпозитивизма оставляет мало места для таких проблем, как социальная справедливость или политическая надежда.

Парадигмы - это нечто большее, чем общепринятые онтологические, эпистемологические, методологические и этические понятия. Парадигмы - это результат напряжения и конфликта, человеческие конструкции. Они обусловливают изменение научного мировоззрения. В результате «войны парадигм» в 1980-е годы пошатнулись позиции сторонников количественных методов исследования в области социальных наук и теории образования. Вследствие этих войн возникли следующие методологические проблемы и выдвигались следующие точки зрения. 1. Количественные и качественные методы исследования принципиально несовместимы (парадигма несовместимости). 2. Эти парадигмы нельзя сочетать друг с другом (тезис несоизмеримости). 3. Любое исследование ценностно или теоретически «нагружено» (антипозитивистский тезис). Противоборствующие стороны можно условно разделить на лагерь постпозитивистов, отстаивающих качественные методы исследования, и лагерь конструктивистов, отстаивающих приоритет количественных методов. В итоге этих споров к середине 1980-х годов качественные методы исследования стали широко использоваться и получили большое число сторонников.

В более широком обозрении можно выделить следующие примеры «войн парадигм»: 1) война постпозитивистов против представителей позитивизма (1970-1990); 2) война между постпозитивистами, конструктивистами (прагматистами) и сторонниками «критической теории парадигм» (1990-2005); 3) война между последователями методологии «очевидности» и защитниками позиции смешанных методов (с 2005 г. по настоящее время). Сторонники каждой точки зрения подвергали пересмотру категорию парадигмы. Каждая «война» изменяла соотношение понятий методологии, эпистемологии и этики. Диалектические споры о пара-

дигмах способствовали развитию методологии, с одной стороны, и методологический дискурс способствовал уточнению категории парадигмы - с другой. Между этими полюсами существовала область политики и морали.

В 1990-е годы сторонники прагматистской точки зрения подчеркивали, что количественные и качественные методы исследования вполне совместимы, и ученые могут использовать как те, так и другие в своих эмпирических исследованиях. Вместе с тем последователи радикальной позиции выдвигали принцип пролиферации, согласно которому в науке необходим рост числа различных гипотез всех возможных оттенков, ниспровержение доми-ни-рующей парадигмы, отрицание норм объективности. Согласно их точке зрения, представители каждой парадигмы обладают своими критериями оценки гипотез. Сторонники радикализма не были столь наивны, чтобы утверждать, что увеличение числа конкурирующих теорий и методов неизбежно приводит к истине или более полной картине мира.

«Война парадигм» 1970-1980-х годов протекала на фоне борьбы за права человека. Эта борьба была во многом обусловлена войной во Вьетнаме. Для этого времени характерны урбанистическая этнография, критические теории, антивоенное движение, феминизм, культурологические исследования. Качественные методы исследования вполне вписались в этот историко-культурный контекст. В то же время постпозитивистские исследования показали, что не существует твердых критериев, которые бы регулировали производство знания и позволяли обосновать научные результаты. Все это позволяет сравнивать научные исследования с деятельностью на свободном рынке рекламных агентов, главная цель которых - обеспечить контроль над поведением потребителей. То же самое нередко имеет место и в области политики, когда помощники глав государств фабрикуют «факты», направленные на эскалацию военных действий. Исследование всегда остается моральным, политическим, ценностно-нагруженным предприятием. «И лишь политика надежды и идеалы справедливости ведут людей вперед... Необходимо такое моральное и научное сообщество, которое бы отстаивало принцип разнообразия парадигм. Как и путешественники, ученые нуждаются в исследовательских программах, которые бы в рамках качественных методов включали в себя идеи социальной справедливости и прав человека» (47, с. 425).

Дж. Шэрич представляет постмодернистский взгляд на современную эпистемологию. Согласно его позиции, позитивист-

ский и постпозитивистский подходы к проблеме обоснованности знания, несмотря на все их внешние различия, имеют единую основу. В рамках позитивизма обоснованность выступает одним из необходимых критериев истины: нет обоснованности, нет и истины. Представители этого направления стремились к поиску свободной от ценностных установок, объективной истины. Эта истина может быть достигнута лишь при условии правильного использования соответствующих методов. Одним из критериев обоснованности знания являлась степень соответствия действительности. Следствием обоснованности выступало доверие к теории или гипотезе: если результаты исследования обоснованы, им можно доверять.

Обоснованность становится линией бифуркации на двухсторонней карте. На одной стороне этой карты присутствуют результаты исследования, прошедшие проверку на обоснованность, с другой, - положения, не выдержавшие такую проверку. Наряду с последними расположены те аспекты «реальности», которые еще не подверглись исследованию. Иными словами, обоснованность -это линия, разделяющая принятые результаты исследования от непринятых научным сообществом.

Вопреки имеющимся разногласиям с позитивистами, представители постпозитивизма также использовали понятие обоснованности гипотез. Они лишь переводили этот термин на язык постпозитивизма точно так же, как эмигранты сохраняют культурные нормы своей родины в условиях нового места жительства. В результате - старые традиции сливаются с новыми. Это обстоятельство обусловлено тем, что сторонники постпозитивизма изначально проводили свои исследования в рамках позитивистских установок, используя традиционные критерии истинности. Во второй половине ХХ в. постпозитивисты трансформировали представление об обоснованности знания. Согласно этим представлениям, обоснованность - это исторически обусловленная социальная конструкция, принятая научным сообществом. Именно научное сообщество призвано решать, что те или иные результаты исследования заслуживают или не заслуживают доверия. Иными словами, обоснованность, с точки зрения постпозитивистов, не является некой внеисторичной истиной, ее критерии могут изменяться со временем. Вместе с тем постпозитивисты не отвергают традиционную идею о наличии некой пограничной линии, о том, что одни результаты исследования могут приниматься научным сообществом с точки зрения их правдоподобия, а другие - нет.

Иными словами, несмотря на наличие расхождений в дискуссиях с позитивистами по проблеме обоснованности знания, представители постпозитивизма сохранили, используя выражение М. Фуко, определенную «регулярность». Эта регулярность проявляется в том, что обоснованность выражает собой разделение знания на то, что считается принятым сообществом, и то, которое может быть отвергнуто.

Обоснованность есть не что иное, как общепринятая практика разделения «хороших» исследований и «плохих» исследований. Это разделение во многом обусловлено теми или иными эпистемологическими и историческими предпосылками. Однако на практике с помощью критериев обоснованности нередко исключаются те идеи, в которых подвергаются критике положения, общепринятые для данной парадигмы. Иными словами, границы обоснованности - это своего рода результат идеологического «выравнивания» идей. Любая традиционная эпистемологическая карта отделяет «свою» территорию от «чужой». С помощью обоснованного объяснения исключается возможность другого. Это бинарное деление характерно для многих эпистемологических конструкций, поскольку оно отражает отношение власти в рамках западной культуры.

В основе западной познавательной парадигмы лежит то или иное исследование. Цель исследования - изучить мир («другое»), упорядочить этот мир с помощью теории (реорганизовать «другое» в «свое») и представить текст, знаменующий собой победу «своего» над «другим». С помощью критерия обоснованности субъект способен определить, можно ли «другое» перевести в «свое» на основе определенных эпистемологических правил. Мир -это сырое, неопределенное «другое», выраженное как в первичном опыте, так и в результатах исследований, не принятых сообществом. На основе этих сырых данных должна быть «приготовлена» обоснованная теория в осмысленной и общепринятой форме. В иной форме знание не признается как таковое. Эта основанная на исследовании теоретизация знания превращает «другое» в «свое». Благодаря обоснованной теории субъект может предсказывать и контролировать «другое». Иными словами, основанная на исследовании теория предстает в качестве атрибута власти. Благодаря процессу теоретизации неоформленное «другое» оказывается подвластным правителю. Отношения власти предусматривают, что правитель контролирует и преобразует то, над чем он властвует. Это преобразование превращает «другое» в «свое» для правителя.

В рамках этих отношений одна сторона («свое») сохраняет свои границы, в то время как другая сторона («другое») теряет себя, растворяясь в «своем». Однако правитель никогда не удовлетворяется достигнутым результатом: он непрерывно стремится расширить область теоретически освоенного материала. Используя слова Ф. Ницше, познавательный проект западной (евро-американской) культуры - это «воля к власти». Стремление к знанию оказывается тождественным стремлению к завоеванию: познание превращается в поглощение «другого». Согласно М. Фуко, на основе исторического анализа можно прийти к выводу о том, что все познание основывается на несправедливости, а инстинкт знания несет с собой зло. Различные трактовки обоснованности, как позитивистские, так и постпозитивистские это часть цивилизационного, или «имперского», проекта. Этот проект включает в себя как дуализм «своего» и «другого», так и подавление одного другим.

Дж. Шэрич призывает к поиску новых моделей обоснованности знания, которые бы преодолевали указанный выше дуализм и были бы свободны от влияния той или иной конкретной парадигмы. Эти модели призваны демонстрировать такие свойства, как полифония, множественность, различия, равноправная роль другой стороны. «Обоснованность» и «истина» должны стать в рамках этих моделей «перспективными, меняющимися и сложными» (84, с. 56). Они не должны обладать лишь одним качеством - мандатом на завоевание. Противоречия в процессе познания должны решаться с помощью диалога и взаимодействия между познающим и познаваемым, где различные голоса сольются в единое целое. Идеал обоснованности необходимо освободить от дуализма, в рамках которого одна сторона «лучше», чем другая. В этой связи Дж. Шэрич обращается к бахтинскому карнавальному диалогу, «шумному и полифоничному, живому и открытому к обсуждению обоснованности как естественной, неконтролируемой игре различий» (84, с. 58).

Э. Ритовуори-Эпенен подчеркивает влияние постпозитивизма на социально-политические исследования. В этой области также имеет место описанная Т. Куном ситуация несоизмеримых «парадигм». Однако несоизмеримость нельзя рассматривать как существование полностью взаимоисключающих друг друга понятий. В центре эпистемологии стоит вопрос о том, каким образом знание возникает на основе предшествующего знания и опыта. На этот вопрос представители позитивизма и постпозитивизма отвечали по-разному.

Постпозитивизм возник как своего рода реакция на «неореализм» сторонников позитивизма. Представители позитивизма отстаивали первичность эмпирического знания. Они выдвигали объективистские теории познания, в основе которых лежала корреспондентская теория истины, принципы верификации и фальсификации, подход к науке, свободный от ценностных установок. Вплоть до середины ХХ в. социально-политические исследования испытывали влияние позитивизма. Однако ученые, работающие в области социально-политических наук, не могли разделять атомизм, характерный для представителей позитивизма. Социально-политическая теория - это целостная система, несводимая к «протокольным» (эмпирическим) предложениям. Утверждения о том, что в науке существуют «факты», независимые от контекста и говорящие «сами за себя», в современной социально-политической науке считаются архаичными.

Постпозитвизм - это движение, направленное против фундаментализма. Под фундаментализмом в данном случае понимается убеждение в том, что в основе теории лежат некие «кирпичики» опыта. Сторонники постпозитвизма подчеркивали, что в основе законов природы лежат метафизические предпосылки, которые не поддаются проверке с помощью позитивистских методов. Представитель постпозитвизма С. Тулмин выдвинул идею о том, что в центре любого познания лежит теория. Эта идея берет свое начало в учении Р. Декарта, согласно которому конечные универсальные основания познания заключаются в свойствах человеческого разума. Эти основания не зависят от того или иного контекста. Вместе с тем некоторые критики постпозитивизма указывают на то обстоятельство, что представители этого направления обсуждают не столько реальные теории, сколько «образы» этих теорий. Для представителей социально-политических исследований, как позитивизм, так и постпозитвизм - это не столько методология, сколько «критическая теория», «лишенная саморефлексии и критической интерпретации» (84, с. 152). Как то, так и другое направление не свободно от предвзятого понимания процесса познания. Для представителей постпозитивизма характерно скорее стремление к синтезу, чем к дифференциальному анализу. Постпозитивисты нередко используют метафоры в качестве средства исследования. Метафора обретает буквальное значение, когда используется в целях описания процесса познания. Как позитивизм, так и постпозитивизм ограничивают понимание исторических традиций и отри-

цают критическую функцию метафоры в рамках определенного дискурсивного контекста.

В рамках социально-политических исследований постпозитивизм сочетается с прагматизмом. С точки зрения прагматизма эти исследования выступают в качестве системы обоснованных убеждений, с помощью которых предметы окружающего мира обретают смысл и которые помогают человеку решать стоящие перед ним проблемы. Источником обоснованности могут выступать как согласие, так и обычай. Прагматистский подход позволяет преодолеть постмодернистское отвержение «железной клетки разума». Согласно представителям прагматизма, эпистемология тесно связана с вопросом, на каком основании субъект принимает или отвергает те или иные убеждения. Разум - это лишь одна из человеческих способностей, и эта способность не исключает экзистенциальное измерение реальности. Стремление к определенности возникает на основе глубокого ощущения неопределенности.

Сторонники герменевтики указывали на открытость опыта, понимания и языка: в научных спорах имеют место не только разногласия, но сходство позиций. Если обратиться к идее У. Эко о знании как энциклопедической сети, то социально-политические исследования представляются в качестве дискурсивной системы, в рамках которой глобальные связи сочетаются с локальными. Подобная точка зрения помогает преодолеть противоречия между «объективизмом» (позитивизмом) и «релятивизмом» (постпозитивизмом).

ПРОБЛЕМА ОБЪЕКТИВНОСТИ И ПОСТМОДЕРНИЗМ

Идеи постпозитивистов явились также своего рода предпосылкой для формирования такого философского течения, как постмодернизм. И постпозитивистов, и представителей постмодернизма объединяет идея плюрализма: представление о том, что сторонники различных интеллектуальных традиций обладают разными представлениями о природе познания. Не случайно постмодеринизм связывают с методом «полифонического исследования» (39, с. 284). Авторитет традиционных мифов или, используя термин Ф. Бэкона, «идолы театра», - это фактор, который ограничивает и подавляет полифонию. Сторонники постмодернизма призывают к эпистемологическому разнообразию так, чтобы был услышан каждый «голос из хора». Как постпозитиви-

сты, так и постмодернисты решительно отвергают эмпиристскую идею в методологии, согласно которой факты «первичны», а теория «вторична». И те, и другие не разделяют идею объективности в смысле «аксиологической нейтральности» научного знания. Однако, если постпозитивисты делают акцент на ценностных и социально-исторических факторах, обусловливающих характер научного знания, то представители постмодернизма - на лингвистических аспектах процесса познания. Согласно постмодернистам, ни один закон, ни одна норма не могут избежать влияния языка. Любой взгляд на реальность существует в рамках определенной «языковой игры». Лишь изменения сознания или воли способны трансформировать возможные интерпретации в господствующую картину реальности. Каждому конкретному ученому трудно освободиться от тех или иных субъективных предпочтений. Отсюда постпозитивисты приходят к принципу несоизмеримости конкурирующих теорий, а постмодернисты - к идее об «эквивалентных рассказах», согласно которой между конкурирующими теориями, или «рассказами», невозможно выделить более обоснованную, чем остальные.

Корни постмодернизма следует искать в той атмосфере неопределенности, скептицизма и плюрализма, которая получила распространение в период после Второй мировой войны. Это культурное движение зародилось в 1960-х, расширилось и стало оказывать влияние в 1970-х, стало модным и популярным в 1980-х и получило академическую форму выражения в 1990-х годах (39, с. 179). В середине 1990-х годов отмечается спад этого движения в области общественных наук (39, с. 180). Постмодернистами в 1960-х годах называли группу американских литераторов, претендующих на особый способ изложения материала. Постепенно этот термин распространился на гуманитарные науки, искусство, архитектуру.

Энергия постмодернистов была направлена против «метафизической» идеи о том, что существуют некие рациональные всеобщие принципы, которые обусловливают прогресс научного знания. Согласно взглядам представителей постмодернизма, подобные принципы суть мифы, «глобальные истории», «метарас-сказы». Мифы служат почвой для контроля над человеческим поведением. Вместо прямого подавления человека обществом в предшествующие эпохи формируется принуждение человека с помощью символов. Послушание и конформизм достигаются благодаря употреблению языка. Убеждение в том, что язык - это ней-

тральная сила, ошибочно. С помощью языка мифы сначала обосновываются как некие идеалы (универсальная сила), а затем внедряются в сознание людей (официальная сила). Мифы, или мета-рассказы, служат для того, чтобы устранять альтернативные способы мышления и поведения. Контроль с помощью символов становится возможным в силу различия между фактом и оценкой. Формируется убеждение, что лишь некоторые взгляды могут быть объективными. В настоящее время общепринятым считается положение о том, что научные взгляды обладают несомненным преимуществом по сравнению с другими. Считается, что язык науки, будучи более формализованным, менее подвержен предубеждениям и представляет более объективное описание реальности, чем любой другой. В этой связи возникает закономерный вопрос, как быть, например, с альтернативными методами лечения людей? «Глобальные истории» должны быть вытеснены «локальными историями». В рамках «локальных историй» никакие естественные противоречия не должны устраняться во что бы то ни стало.

К примеру, трактовка времени с позиций движения механических часов - это метарассказ (40, с. 130). В рамках этой трактовки время «математизируется», представляется в виде бесконечной совокупности отдельных моментов. Эти моменты рассматриваются дискретными и самодостаточными. Настоящее - это момент между прошлым и будущим. Это представление опирается на традицию эмпиризма, согласно которой субъект с помощью чувственных впечатлений фиксирует лишь один аспект времени - настоящее, которое отражается в его сознании. Тем самым время механизируется, представляется в терминах физики. Сторонники этой трактовки игнорируют положение о том, что любое представление о времени опосредовано интерпретацией. Даже научные представления являются ценностно-нагруженными и выражают лишь одно понимание из множества возможных. В соответствии с традиционной трактовкой, каждой возрастной группе людей обществом предписывается определенная роль независимо от индивидуальных особенностей каждого конкретного индивида. Социальная роль в данном случае выступает в качестве независимой сущности, способной влиять на человеческое поведение. В противоположность этому время, с точки зрения постмодернистов, необходимо рассматривать сквозь призму человеческого опыта3.

3 Существенно расширить человеческие представления о времени пытаются представители трансгуманизма. Проблемы трансгуманизма представляют

Именно опыт позволяет человеку помнить прошлое, идентифицировать настоящее и предвидеть возможное будущее. Согласно Де-лёзу, время длится. Движение времени выражается не столько в пространстве, сколько в переключении внимания сознания. Соответственно, прошлое - это не то, что исчезло во времени, а настоящее, которое потеряло определенное значение для субъекта. «Философское время, - пишут Делёз и Гваттари, - это время всеобщего сосуществования, где "до" и "после" не исключаются, но откладываются друг на друга в стратиграфическом порядке» (5, с. 78).

Сторонники постмодернизма, в частности Ж. Деррида, подчеркивают интерпретативную природу знания. Они указывают на текучесть значения слов. Как значение, так и знание трудно зафиксировать: и то, и другое условно, зависимо от контекста4. Сам контекст высказываний не прозрачен и нуждается в интерпретации. Конечно, для того чтобы коммуникация между людьми имела место, понятия (или знаки) должны быть узнаваемы, отличимы друг от друга. В то же время тот факт, что понятия, используемые в процессе коммуникации, должны быть ясны, отнюдь не означает, что эти понятия обладают безусловной тождественностью. В различных контекстах они могут иметь разное значение. Утверждая, что язык обладает элементом игры, постмодернисты не отрицают при этом значение слов как таковое. Они не утверждают, что одно

перспективы фундаментального изменения человеческого бытия. В настоящее время нанотехнология применяется в здравоохранении в целях предупреждения и лечения болезней. Однако понятие «трансгуманизм» указывает на то, что представители нанотехнологии ставят перед собой цель «перейти» границы человеческих возможностей. Нанотехнологи утверждают о расширении границ таких вещей, как возраст, эмоциональные связи с другими людьми, отношение к другим живым существам. Одно дело - улучшить условия человеческой жизни в рамках границ человечности, другое дело - улучшить их путем «надстройки», преступив тем самым границы возможностей человека. Иными словами, в случае трансгуманизма речь идет не об улучшении жизненных условий, а об «улучшении» человека как такового. Фундаментальное изменение человека может означать, например, существенное увеличение возраста человека, приближающее его к бессмертию.

4 Ю. Хабермас подверг серьезной критике позицию Деррида и его сторонников, усмотрев в ней «перформативное противоречие». Это противоречие между тем, что субъект утверждает, и способом, или манерой, этого утверждения. Согласно Хабермасу. Деррида, подвергая критике разум, использует при этом рациональные (разумные) средства. Иными словами, Хабермас усмотрел в работах Деррида противоречие между логикой и риторикой (см. 48, с. 185-210).

значение термина столь же приемлемо, как и любое другое. Они не отвергают логику мышления. Так, Деррида указывал, что невозможно сформировать философское понятие вне логики «все или ничего» (48, с. 116-117). Он и его последователи лишь отмечают границы человеческого языка так же, как Кант пытался определить границы человеческого разума. Для того чтобы понятие обладало каким-либо значением, его необходимо ограничить. И это ограничение не является априорным. Любое понятие исторически обусловлено, человеческое познание на любом этапе оказывается неполным. Знание преходяще и подвержено случайности. Граница означает, что нечто исключается из области знания, и человек не в силах предсказать последствия подобного исключения. Как постпозитивисты, так и постмодернисты указывают на особую роль творческого воображения в процессе познания. Однако творчество предполагает не только ничем не ограниченный полет фантазии, но и ответственность. Воображение будущего включает в себя элемент риска, и природа этого риска обусловлена характером воображения. Чем больше ответственности присутствует в процессе воображения, тем более безопасное будущее ожидает людей.

Поскольку реальность конструируется с помощью символов, не существует различия между теорией и объективной реальностью. Если реальность - это система «рассказов» или «текстов», то описание этой реальности - это лишь тексты наряду с другими текстами. К примеру, такие объекты реальности, как «деревья», могут по-разному трактоваться представителями различных областей знания: как объекты эстетического восприятия, как ресурсы, необходимые для реализации тех или иных проектов, как системы, способные спасти человечество от экологической катастрофы и т.д. Иными словами, предмет науки конструируется в процессе дискурса, порождаемого самими учеными. Этот предмет оказывается не «внешним», а «внутренним» по отношению к науке. Теория не столько объясняет объекты реальности, сколько конструирует их.

В этих условиях оценки истинности и объективности научного знания дополняются ценностно-целевыми установками не только на эффективность, но и на справедливость, гуманистич-ность, красоту. В настоящее время, когда точки роста нового знания возникают на стыках наук, любые формы регламентации отвергаются. В результате меняется смысл процесса познания: вместо известного производится неизвестное, вместо эффективного - новое, отличающееся от знакомого. Важное место в совре-

менной науке постмодернисты отводят воображению. Именно с помощью воображения субъект способен к постижению нового. Этой целью и обусловливается плюрализм научно-исследовательских программ (19).

В качестве философских предпосылок постмодерна выделяют учения таких авторов, как Ф. Ницше с его призывом к устранению господствующих идей, а также М. Хайдеггера и З. Фрейда. В ряду представителей постмодернизма следует выделить концепцию науки и знания Ж.-Ф. Лиотара, подход к философии с лингвистическим уклоном Ж. Деррида, психоаналитический подход к философии Ж. Делёза и Ф. Гваттари, иронический стиль литературного изложения У. Эко и др.

Задачу философии Делёз и Гваттари усматривают в том, чтобы в каждом конкретном случае находить инстанцию, способную измерить истинностное значение противоположных мнений - либо выбирая некоторые мнения, более мудрые чем другие, либо признавая за каждым из мнений свою долю истины. Согласно Делёзу и Гваттари, истина - это всего лишь создаваемый мыслью предполагаемый план бытия. Следуя за Ф. Ницше, они подчеркивают, что мысль - это творчество, а не воля к истине. А если теперь, в отличие от классического образа мысли, больше нет воли к истине, то это оттого, что мысль составляет лишь «возможность» мыслить, которая еще не позволяет определить мыслителя. Истина, по Делё-зу и Гваттари, может быть определена лишь через формулы «обратиться к...» или «то, к чему обращается мысль». При этом Делёз и Гваттари признаются, что не располагают никаким концептом истины (5, с. 55). Если и само заблуждение по праву является элементом всеобщего плана, то тогда суть его просто в том, что субъект принимает ложное за истинное, концепт же оно обретет лишь в том случае, если будут определены его составляющие. Например, Декарт выделял две составляющих познания: ограниченное понимание и безграничная воля (4, с. 55). Субъекту познания в рамках классического типа рациональности5 («прежнему идиоту» в терминах Делёза и Гваттари) требовались очевидности, к которым он пришел бы сам А пока он готов был сомневаться во всем, даже в

5 В данном случае целесообразно обратиться к концепции В.С. Степина о трех типах рациональности. Важную роль играет характеристика В. С. Степина постнеклассической науки, в рамках которой ценности включаются в научную рациональность. См. Степин В.С. Теоретическое знание. - М.: Прогресс-Традиция, 2003. - С. 619-640.

том, что 3+2=5; он ставил под сомнение любые истины Природы. Субъекту в рамках постнеклассического типа рациональности («новому идиоту») совершенно не нужны очевидности, он никогда не «смирится» с тем, что 3+2=5. Он желает абсурда - это уже другой образ мысли. Прежний субъект хотел истины, новый же хочет сделать высшим могуществом мысли абсурд, т.е. творить (5, с. 83).

Трудно не согласиться с Л. А. Марковой в том, что предметом логического рассмотрения Делёза и Гваттари выступает именно тот момент, когда эволюционный период в развитии науки обрывается, когда происходит поворот к другим переменным и другим отношениям, иными словами, период научной революции. И если у потспозитивистов при этом возникает проблема несоизмеримости конкурирующих теорий, то у Делёза и Гваттари она как бы снимается, так как поворот к другому типу мышления, или другой референции, осуществляется на базе очередного соприкосновения с виртуальным миром хаоса. И здесь выявляется принципиальное отличие позиции Делёза и Гваттари от доминирующей тенденции объяснения революционных периодов в XX в. в рамках постпозитивизма. Если в последнем случае наука рассматривалась сквозь призму мира культуры, социума, научного сообщества, и этим она как бы выводилась из сферы логики, то у Делёза и Гват-тари наука помещается в мир процессов, выводящих ее из хаоса (где нет еще ни субъекта, ни объекта). Именно этот мир и объясняется средствами логики, разрабатываемой Делёзом и Гваттари. Вопрос ставится не так, что надо установить логические мосты между разными типами рациональности, а по-другому: какова логика возникновения всех этих способов научного мышления из чего-то ненаучного, еще только могущего стать наукой, из хаоса, из виртуального мира. Отношения между субъектом и предметом научного исследования в философии Делёза и Гваттари преобразуются в отношения между формируемыми наукой вещами, которые приобретают способность к восприятию и ощущению через посредство «частных наблюдателей». Нельзя утверждать, что природные процессы происходят объективно, независимо от субъекта, но и порожденными субъектом их тоже нельзя считать. Познающий субъект как бы отодвигается на задний план, уступает место частному наблюдателю, восприятия которого не носят субъективного характера. Таким образом, классический дуализм субъекта и объекта познания разрешается у Делёза и Гваттари с помощью концепта частного наблюдателя (17). «Сколь бы ни были историчны и исторически достоверны те личные имена, с которыми свя-

зывается при этом высказывание, они всего лишь маски для иных становлений, всего лишь псевдонимы для более таинственных единичных сущностей, - пишут Делёз и Гваттари. - В случае пропозиций таковыми являются внешние частные наблюдатели, научно определяемые по отношению к той или другой оси референции» (5, с. 37).

В основе концепции Ж.-Ф. Лиотара лежит гипотеза о том, что по мере вхождения общества в эпоху, называемую постиндустриальной, а культуры - в эпоху постмодерна, изменяется статус знания. Увеличение числа информационных машин занимает и будет занимать в распространении знаний такое же место, какое заняло развитие средств передвижения сначала человека (транспорт), а затем звука и изображения. При таком всеобщем изменении природа знания не может оставаться неизменной. В этих условиях можно предвидеть, что все непереводимое в установленном знании будет отброшено, а направления новых исследований будут подчиняться условию переводимости возможных результатов на язык машин. «Производители» знания, как и его пользователи, будут должны иметь средства перевода на эти языки того, что одни стремятся изобрести, а другие - усвоить. Информация становится средством в борьбе за власть; знание циркулирует так же, как и денежные потоки.

Согласно Лиотару, прагматизм знания берет верх над семантикой смысла и значения. Критерием знания выступает не объективность, а практическая польза, эффективность и успех. Знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным, оно потребляется и будет потребляться, чтобы обрести стоимость в новом продукте, и в обоих этих случаях, чтобы быть обмененным. Оно перестает быть самоцелью и теряет свою «потребительскую стоимость» (13). Прежние вопросы «верно ли это?», «чему это служит?» уступают место другим - «можно ли это продать?», «эффективно ли это?». Под угрозой оказывается всякая легитимация, всякое обоснование, что таит в себе опасность произвола и вседозволенности. Происходит «слияние техники и науки в огромный технонаучный аппарат». Усиливающийся плюрализм языковых игр ведет к неограниченному релятивизму, который способствует превосходству языковой игры технонауки над всеми другими. Технонаука подчиняет знание власти, науку - политике и экономике, она следует правилу, согласно которому «разум всегда является разумом более сильного». Лиотар считает, что ни наука, ни тем более технонаука не могут претендовать на роль

объединяющего и определяющего начала в обществе. Хотя, как отмечает Лиотар, общих и объективных критериев для решения споров и разногласий не существует, тем не менее в реальной жизни они решаются, вследствие чего имеются проигравшие и побежденные. Поэтому встает вопрос: как избежать подавления одной позиции другой и каким образом можно отдать должное побежденной стороне? Лиотар видит выход в отказе от всякой универсализации и абсолютизации чего бы то ни было, в утверждении настоящего плюрализма (19).

Вместо позитивистского принципа верификации и постпозитивистской концепции фальсификации Лиотар предлагает так называемое «двойное правило». Научное решение, или достижение объективности, по Лиотару, состоит в соблюдении этого правила. Первое - это диалектика или риторика юридического типа: референт есть то, что предлагает аргумент для доказательства, деталь для убеждения в споре. Не «я могу доказать, поскольку действительность такова, как я сказал», но «поскольку я могу это доказать, то можно считать, что действительность такова, как я сказал». Второе - метафизика: один и тот же референт не может предоставлять множество противоречащих или необоснованных доказательств; или аргументов типа: «Бог не обманщик». Двойное правило позволяет дать спору партнеров, отправителя и получателя, горизонт консенсуса. «Никакой консенсус не может быть показателем истины, - пишет Лиотар, - но предполагается, что истина высказывания не может не порождать консенсус» (13). Чтобы ответить на вопрос «как доказать доказательство?» или в более общем виде, «кто определяет условия истинности?», нужно отойти от метафизического поиска первого свидетельства, или трансцендентной власти, и признать, что условия истинности, т. е. правила игры в науке, являются имманентными этой игре и не могут быть установлены иначе, как в споре, который должен быть сам по себе научным, и что не существует иного доказательства верности правил, кроме того, что они сформированы на основе консенсуса экспертов. Иными словами, будучи частью «языковой игры», объективность знания не нуждается в каком-либо «внешнем» обосновании.

Доказательство истины в науке сравнивается Лиотаром с принятием закона в парламенте. Прогресс науки представляет собой не что иное, как движение, в котором якобы аккумулируется знание, но это движение распространяется на новый социо-политический субъект. Народ спорит сам с собой о том, что спра-

ведливо, а что нет, точно так же, как сообщество ученых о том, что истинно, а что ложно. Первый накапливает гражданские законы так же, как второе - научные; первый совершенствует правила своего консенсуса через посредство конституционных положений так же, как второе пересматривает их в свете своих знаний, производя при этом новые «парадигмы».

Истинность высказывания и компетенция высказывающего зависят, таким образом, от одобрения коллектива равных по компетенции. Отсюда Лиотар делает вывод о том, что нужно «формировать равных». Истиной считаются те высказывания, по поводу которых уже состоявшийся обмен аргументами и приведенными доказательствами, формирующими прагматику исследования, считается достаточным. Эти высказывания в дальнейшем уже не подлежат обсуждению. Сравнивая науку и ненаучное знание, Лиотар приходит к выводу, что в существовании первого необходимости не больше, чем во втором, хотя и не меньше. Одно и другое сформированы совокупностями высказываний; высказывания являются «приемами», направленными на игроков в рамках общих правил; эти правила являются специфическими для каждого знания. Чтобы обосновать объективность знания, ученые вынуждены обращаться к помощи «внешних факторов». Научное знание не может узнать и продемонстрировать свою истинность, если не будет прибегать к другому знанию-рассказу, являющемуся для него незнанием; за отсутствием оного, оно обязано искать основания в самом себе и скатываться таким образом к тому, что осуждает: предвосхищению основания, предрассудку (13).

Важным фактором утверждения истины оказывается помощь науке со стороны власть имущих. «Государство может тратить много средств на то, - пишет Лиотар, - чтобы наука могла представляться как эпопея: с ее помощью оно становится внушающим доверие, создает общественное одобрение» (13). Подобные вещи имеют место тогда, когда «языковая игра науки» стремится к истинности своих высказываний, но не имеет возможности легитимировать ее собственными средствами. Вопрос о государстве оказывается, таким образом, тесно переплетенным с вопросом об объективности научного знания. «Народ», каким является нация или даже человечество, не довольствуется - особенно его политические институты - знанием: он устанавливает законы, иначе говоря, формулирует предписания, имеющие значение норм. Он, следовательно, осуществляет свою компетенцию не только в сфере денотативных, раскрывающих истину высказыва-

ний, но также и прескриптивных, претендующих на справедливость.

Таким образом, поиск объективности знания ограничивается у представителей постмодернизма правилами ведения спора, эпистемология вытесняется риторикой, процесс познания - дидактикой, диалектика исследования - игрой формирования научного знания, деятельность ученого - языковой игрой. В рамках постмодернизма различие между субъективным и объективным стирается. Представители постмодернизма (Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Делёз и другие) изображали познание в качестве обреченного на неудачу процесса вечной «погони» за истиной как иллюзией или «симулякром». Все это свидетельствует о релятивистской тенденции, свойственной их учениям. Подобная позиция постмодернистов во многом обусловливается тем обстоятельством, что со времен Декарта, который выдвинул ясность и очевидность в качестве признаков рационального знания, философы науки не предложили каких-либо общезначимых критериев оценки объективности научного знания.

Редкий философ способен открыто отстаивать позицию релятивизма. Вместе с тем этот термин часто используется в эпистемологических спорах. Одна из причин тому, возможно, заключается в глубоком беспокойстве человека, что истина продолжает ускользать из поля его сознания. При исследовании релятивизма необходимо вслед за Л. А. Микешиной выделять различные его смыслы. С одной стороны, абсолютизируется сам момент релятивности как изменчивости, неустойчивости, связанных с индивидуальными особенностями познающего, и именно в этом случае данный феномен выступает как неплодотворный метод познания. С другой стороны, релятивизм понимается как учет обусловленности процесса научного познания многочисленными факторами (историческими, социокультурными, ценностными и т.п.), и в этом смысле он предстает необходимым моментом прогресса науки (18, с. 418). Под релятивизмом понимается методологический принцип, заключающийся в абсолютизации относительности и условности содержания научного знания. Релятивизм следует отличать от релятивности - позиции, в рамках которой подчеркивается относительный характер познания на любом этапе развития науки. Релятивность выступает необходимым моментом процесса развития научного знания. Так, с точки зрения Дж. Агасси, релятивизм - это не столько принятие относительной истины, сколько отрицание истины абсолютной. Кун, например, отвергая абсолют-

ную истину, отрицал знание как обоснованное истинное убеждение. Можно согласиться с Дж. Агасси в том, что единственной альтернативой релятивизму является теория приближения к истине (36, с. 416-417)6. Утверждение о том, что человек не обладает

6 Различают такие виды релятивизма, как антропологический, когнитивный и социокультурный. Согласно сторонникам первого из них, конкретный человек оказывается мерой всех вещей. При этом нельзя не учитывать, что сознание человека может служить причиной тех или иных ошибок. Вспомнить хотя бы бэконовское учение об «идолах пещеры», согласно которому один из источников заблуждений - собственная духовная и телесная природа каждого человека. Что касается социокультурного релятивизма, то его последователи подчеркивают, что форма и содержание научного знания не просто обусловлены рамками той культуры, в которой они сформированы. Концепции, представляющие разные типы культур, несоизмеримы друг с другом, их трудно сравнить, а, следовательно, нельзя оценить с точки зрения их соответствия реальности. Когнитивный релятивизм - философский принцип, согласно которому в науке не существует объективных критериев оценки соответствия той или иной теории реальности. Следовательно, выбор наиболее адекватной научной теории невозможен: все теории имеют равное право на существование. Е.А. Мамчур подчеркивает, что о релятивизме можно говорить в том случае, когда по поводу различных уровней организации материи были бы сформулированы различные теории, и все эти теории полагались бы равноценными (см.: 15, с. 15-17). В то же время сторонники противоположной позиции указывают на существование в науке равноправных альтернативных теорий. Свидетельствуют ли подобные ссылки в пользу обоснования релятивизма? В. П. Визгин, например, указывает на ситуацию в современной космологии, где сосуществуют альтернативные космологические модели. Наличие подобной множественности приводит его к выводу, что сама оппозиция «истина / ложь» девальвируется. «Ведь если равным образом законных моделей несколько, - пишет В. П. Визгин, - то, казалось бы, пропадает смысл спрашивать, а какая же из них истинная?» (2, с. 224). Ф. Бэкон в работе «Новый Органон», рассуждая о двух путях познания, выделяет в рамках теоретического знания «общие аксиомы» и «средние аксиомы». Познание - это путь по лестнице, состоящей не из прерывающихся, а из непрерывных ступеней: от частностей к меньшим аксиомам и затем к средним, одна выше другой, и, наконец, к самым общим (Бэкон Ф. Новый Органон. Аф. С1У). На наш взгляд, в науке необходимо выделять различные уровни теорий. В тех областях знания, где существуют неясности и неопределенности, где преобладает описание предмета исследования, вполне закономерно наличие равноправных альтернативных теорий. Подобные теории можно было бы отнести к первому уровню исследования. Наряду с этими существуют теории, выступающие в качестве постулатов в объяснении изучаемого предмета. Подобные теории могут быть в дальнейшем уточнены или стать частью более общей концепции. Вместе с тем по отношению к ним не существует равноценных альтернатив. Назовем их теориями «второго уровня». Подобное различение позволяет говорить о наличии в рамках структуры научного знания неких «инва-

исчерпывающим знанием, не означает, что «все годится». Ограниченное знание не тождественно «любому» знанию.

Представители постмодернизма ставят проблемы, которые трудно разрешить в рамках самого этого течения (87). Во-первых, постмодернисты утверждают, что, с одной стороны, язык-дискурс конструирует реальность, а с другой - реальность (или «социально-исторические» условия) сама обусловливает дискурс. Во-вторых, они подчеркивают, что ни в науке, ни в гуманитарных исследованиях нет места для общей теории, в то время как само это утверждение выступает частью общей теории. В-третьих, рассуждая об обществе потребления, культурном плюрализме и т.п., постмодернисты обращаются к «реалистической онтологии». С другой стороны, выдвигая тезис о том, что общество является своего рода продуктом дискурса, они вольно или невольно отстаивают идеалистическую эпистемологию.

К идеям постмодеринизма можно относиться по-разному. Одни, подвергая взгляды постмодернизма обоснованной критике, «не принимают» их, лишая его представителей сколько-нибудь значимой роли в современной философии науки. Так, А.П. Огурцов рассматривает постмодернизм как романтически неприязненную идентификацию культуры, основанную якобы на «смерти автора» и даже человека. «Постмодернизм, - пишет он, - это неприятие процессов глобализации современных обществ, притязание на то, чтобы стать чем-то "пост", не поняв тенденций наличных обществ и культур» (20). П. Силльерс считает, что позиции многих представителей постмодернизма столь открыты и неясны, что они вряд ли вносят какой-либо вклад в понимание окружающего мира. По его мнению, определенный вид «нового позитивизма» необходим для того, чтобы скорректировать крайности постмодернизма (40, с. 256) Другие философы, отвергая отдельные постулаты постмодернизма, принимают иные его положения, или «рациональные зерна». Например, Р. Сибеон призывает к тому, чтобы, используя идею постмодернистов о вариативности научного знания, отбросить их эпистемологию и онтологию, полные противоречий (87, с. 35). Однако вклад сторонников постмодернизма в современную философию науки не ограничивается тезисом о вариативности знания. Так, Делёз и Гваттари предложили один из

риантов», которые свидетельствуют об объективной природе человеческого познания.

путей разрешения проблемы теоретической нагруженности утверждений наблюдения, проблемы, затрудняющей трактовку научного знания как объективного. Они выдвинули представление о частном наблюдателе, мысленно изолируя его от какого то ни было социокультурного контекста (17). Трудно не согласиться с постмодернистами в том, что в основе обращения к научной объективности нередко лежат политические мотивы - стремление превратить ту или иную точку зрения в привилегированную. Характерным примером подобного обращения может служить практика утверждения марксистско-ленинской идеологии.

СОЦИАЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

НАУКИ И ТЕХНИКИ И НАУЧНАЯ ОБЪЕКТИВНОСТЬ

Наиболее отчетливо выраженная в постпозитивизме идея о социокультурной обусловленности взглядов ученых была использована в социальных исследованиях науки и техники (8Т8) Б. Латуром, М. Каллоном и др. Латур не разделяет социологическую позицию, наиболее яро выраженную в трудах Э. Дюркгейма, согласно которой «социальные факторы» призваны объяснять все остальные окружающие человека явления. Взглядам Дюркгейма Латур противопоставляет идеи другого представителя социологии XIX в. - Г. де Тарда. Если Дюркгейм пытался объяснить части сквозь призму изучения целого, то де Тард, наоборот, на основе изучения частей стремился понять целое. Как и де Тард Латур не проводит особой грани между социальными науками и философией.

Представители 8Т8 стремятся исследовать не то, как общество влияет на процесс научного исследования, а, наоборот, - как наука способствует изменениям, происходящим в обществе. Они предлагают учитывать в процессе анализа такой фактор, как «сила науки» в обществе. Понять эту силу можно с помощью изучения изменений, имеющих место в науке. Представление о том, что наука - это некая «чистая сфера», находящаяся вдалеке от обыденной жизни, прочно укоренилось в западной культуре. Традиционно проводилось строгое различие между наукой как деятельностью по достижению истины и политикой как деятельностью в целях завоевания власти. Сторонники 8Т8 упраздняют это разделение: и наука, и политика составляют единое целое. Существуют тесные связи между явными политическими феноменами, такими

как правительственные учреждения или общественные объединения, и неявными, такими как, например, исследования в области нанотехнологий. Эти исследования носят политический характер, поскольку заключают в себе потенциальную силу. Принцип исследований 8Т8 - следовать за акторами (действующими элементами). Акторы, как правило, склонны скрывать способы достижения своих целей. Поэтому ученый должен внимательно следовать за ними, куда бы они ни направлялись. В противном случае он может быть введен в заблуждение с помощью мифа. Так же как Н. Макиавелли детально описывал поступки правителей в работе «Государь», так и исследователь науки должен внимательно изучать повседневную деятельность ученых. Подобное изучение не может подменяться рассказами третьих лиц и всяческими идеали-зациями.

Акторы могут предпринимать попытки как в области социальных реформ, так и в сфере построения научных теорий и технологических систем. Любое исследование науки, вольно или невольно, приводит к вопросам политическим. Идея о том, что существует некая особая сфера науки, где истина устанавливается независимо от социальных структур, оказывается мифом. Большинство философов и социологов науки рассматривали ученых в качестве неких интеллектуалов, лишенных личного интереса. Так, Р. Мертон выдвинул определенные нормы научного сообщества, призванные отделить это сообщество от влияния интересов иных социальных акторов. Представители 8Т8 подчеркивают, что нельзя осмыслить природу и направление эволюции науки, если считать, что ученый работает в некой «башне из слоновой кости». Хотя наука и техника обладают своей логикой развития, они не имеют принципиальных отличий от других форм человеческой деятельности. Нельзя упускать из виду отношения, существующие между содержанием научного знания и интересами профессиональных коллективов и социальных групп. Ученый, преследующий определенные жизненные цели, не может превратиться в некоего рационального субъекта, лишенного личных интересов, как только он окажется в стенах своей лаборатории. Деятельность ученого может включать в себя самые разнородные компоненты, такие как проведение экспериментов, шаги по обеспечению лаборатории необходимыми приборами и инструментами, общение с коллегами, подготовка статей к публикации, участие в конференциях и т. д. В процессе этой деятельности стирается различие между факторами, которые считаются «внешними» и «внутренними»

для науки. Если задать руководителю научного учреждения вопрос: «Что для него является более приоритетным - провести научную конференцию или обеспечить институт необходимым оборудованием?» Обычный ответ был бы следующим: «важно и то, и другое». Ученые в своей деятельности выдвигают определенную картину мира, и попытки провести различие между «внутренним» и «внешним» для науки угрожают целостности этой картины. Ученые не только формируют картину мира, они также контролируют распределение материальных ресурсов и состояние окружающей среды. В этом смысле любой ученый выступает также в роли и политика, и экономиста, и социолога.

Как и постмодернисты, представители 8Т8 особое внимание уделяют тексту. Их подход к изучению деятельности ученых в лабораториях акцентирует внимание на приемах записи. Ученым удастся избежать контраргументов, если они смогут сделать то, о чем они говорят, удобочитаемым. Конечным продуктом всех приемов записи всегда является написанный текст, который упрощает восприятие информации. Под пониманием и умением подразумевается то, что каждый этап становится полностью доступным для чтения нескольким людям, которые способны понять друг друга и достичь согласия, благодаря простоте каждого из суждений. Ученый рассматривает любой текст как в качестве цели (например, в процессе написания статьи), так и в качестве средства (в ходе построения картины мира). Текст определяется как структура связи значимых слов. Он оказывается для ученого своего рода политическим инструментом, позволяющим на расстоянии воздействовать на других людей. Сила текста заключается в том, что в нем содержатся ссылки на другие тексты. Индексы ссылок составляют обширные базы данных. Эти базы выступают ориентирами в научном поиске. Иными словами, тексты позволяют формировать связи между существующими вещами и создавать новые сущности. Сеть подобных связей превращается в ресурс. Тем самым создается способ контроля над окружающим. Тексты способны порождать непредвиденные эффекты на коллективном уровне. Таким образом, принцип следовать за акторами трансформируется в принцип следовать за текстами. Судьба научных акторов отражается в текстах.

Латур выделяет следующие вопросы, стоящие перед представителями социологии. 1. Как разрешить спор о связях, не ограничив заранее социальное как особую сферу? 2. Как найти способ

разрешения этих споров? 3. С помощью каких средств можно перегруппировать социальное, но не в общество, а в коллектив?

Свой подход к обществу сторонники 8Т8 называют теорией «акторов и сетей». Именно этот подход призван объяснить эффективность науки и коэволюцию науки и общества. Согласно Лату-ру, социология - не столько «наука о социальном», сколько учение о связях, а социальное - это тип связей между вещами, которые необязательно являются социальными. Факторы, которые ранее объединялись под названием «социальной области», это лишь элементы, которые предстоит собрать в единое целое. И это целое Латур называет не обществом, а коллективом. Он рассматривает социальное не как особую область явлений, а как движение к перегруппировке связей. С этой точки зрения право, например, следует изучать не как некий институт, объясняемый сквозь призму внешней «социальной структуры». Напротив, внутренняя логика развития этого института помогает выявить, почему общественные связи сохраняются на протяжении более длительного времени. Точно так же науку, или объективность, нельзя заменить некой «социальной структурой», которая формируется на основе «социальных факторов». За деятельностью ученого не скрывается некая «социальная сила», напротив, совокупная деятельность ученых способна формировать общество. Социальное не составляет особый тип вещей видимых или постулируемых. Оно проявляется лишь благодаря следам, которые остаются в результате образования новых связей. Представители традиционной социологии нередко обращаются к «здравому смыслу» в целях обоснования особой роли социального фактора. Однако физики конца XIX - начала ХХ в. также с помощью здравого смысла пытались доказать существование эфира.

Мир акторов - это контекст, в рамках которого каждой сущности приписываются свое значение и свои границы. Каждый актор связывается с другими, существующими внутри единой сети. Ученый пользуется двумя способами исследования: упрощения и сопряжения. Упрощение возможно лишь тогда, когда элементы соприкасаются друг с другом в рамках сети. Благодаря сопряжению мир акторов обретает свою связанность, последовательность и структуру отношений, существующую между элементами. Каждый элемент выступает частью цепи, которая обеспечивает правильное функционирование системы. Мир акторов складывается не только из разнородных элементов, но и отношения между элементами также разнородны. Эти отношения могут выступать в

форме обмена, борьбы или господства. Мир акторов - это сеть упрощенных сущностей, которые, в свою очередь, могут составлять другие сети. Такие термины, как «мир акторов» и «сеть акторов», отражают различные аспекты одного и того же явления. Термин «мир акторов» фиксирует способ, благодаря которому эти миры оказываются уникальными и самодостаточными. Термин «сеть акторов» подчеркивает, что миры обладают структурой и эта структура подвержена изменению. Благодаря включению сущностей в группу разнородных отношений мир акторов образует единую сеть.

Для традиционного социологического подхода характерны предустановленные социальные категории и строгое деление явлений на природные и социальные. Сторонники прежней трактовки социального справлялись с объяснением неизменного порядка вещей, однако перед ними возникали трудности, когда этот порядок менялся и когда появлялись новые действующие элементы, или акторы. Иными словами, представители традиционной социологии испытывали влияние идей модернизма и защищали принципы сохранения гражданского мира. Если представителей традиционной социологии Латур называет пред-релятивистами, то себя и других сторонников теории «акторов и сетей» - полными релятивистами. Пред-релятивисты - это те, кто способны изучать неизменные сущности, в то время как релятивисты могут фиксировать ускорение процессов, умножение сущностей и возникновение нового. Именно релятивисты, согласно Латуру, обладают способом соизмерять следы разных систем, движущихся с разной скоростью и ускорением.

Некоторые ученые сводят социальное лишь к человеку и современному обществу, забывая, что область социального намного шире. Расширенное понимание социального подтверждают, например, исследования в области социобиологии. Включение не только людей (но и, например, микробов или компьютеров) в рамки социального способствует тому, что объекты науки и техники становятся «социально-совместимыми». Такое включение позволяет вещам становиться не просто символами, но и акторами. Книга по биологии, например, может иметь непосредственное отношение к социальной теории «акторов и сетей» благодаря активной роли, отводимой в ней гену. И, наоборот, если социальное остается неизменным и используется для объяснения какого-то другого типа явлений, то такая трактовка не имеет ни малейшего отношения к теории «акторов и сетей». Задача сторонников этой теории не в

том, чтобы навязать некий порядок, ограничить область допустимых сущностей, объяснить природу акторов или дополнить рефлексией человеческий опыт. Латур призывает следовать самим акторам, выявлять необычные инновации с тем, чтобы понять, как они влияют на условия человеческого существования.

Сторонники рационализма усматривают преимущество науки в том, что содержание законов и теорий не зависит ни от времени, ни от места, ни от субъекта. Латур не разделяет это положение: он скорее готов отказаться от рационализма, чем принять его. С точки зрения Латура, проблема соответствия между предметами и идеями актуальна для тех, кто готов действовать на расстоянии. Для тех, кто работает в непосредственном соприкосновении с предметами, этой проблемы не существует. Научное исследование - это не бесконечный спор о том, кто прав. Сторонники 8Т8 более «научны», чем сами ученые в том смысле, что они не вступают в борьбу различных направлений, и менее «научны», поскольку не используют их оружие борьбы.

Рациональное объяснение в социологии традиционно сводится к тому, что элемент из списка объектов связывается с элементом из списка социальных факторов (параметров). Вместо традиционного объяснения Латур выдвигает объяснение с помощью теории сетей, в рамках которого наибольшее число параметров связывается с наименьшим числом объектов. Вместо отдельного изучения политических, экономических, технических и т.п. факторов сторонники этой теории ставят одну общую задачу - создание и расширение сети научных центров. Сотрудники этих центров заняты не столько сопоставлением объектов и их параметров, сколько мобилизацией всех ресурсов для выполнения поставленной цели.

Сторонники теории сетей не отрицают значения социальных факторов. Они рассматривают эти факторы не в качестве универсального средства объяснения явлений, а как один из предметов исследования. Точно так же социальные науки - это лишь часть проблемы, а не ее решение. Социальные исследования - лишь часть деятельности, которую предстоит изучить. Ждать от представителей социальных наук объяснения законов развития естествознания - то же самое, что требовать от работников системы водоканала объяснения причин неполадок телефонных сетей. На вопрос о том, что осталось объяснить представителям исследований науки и техники, Латур отвечает: «Все» (62, с. 164).

Латур категорически отвергает объяснение с помощью категорий причины и следствия, где одни элементы выступают в роли объясняющих, а другие - в роли объясняемых. Нельзя объяснить развитие мировой экономики с помощью одной какой-то причины (например, капитализма): подобное объяснение оказывается беспомощным. В области социальных наук принципы объяснения нередко заимствуются из области естественных наук. Подобное объяснение суть экстраполяция законов одной области (классической механики) на все остальные явления. Идеал объяснения не реализуется не потому, что он недостижим, а в силу того, что он нежелателен. Латур предпочитает скорее слабое, чем сильное объяснение. Столкнувшись с новой темой или новыми объектами, ученый ищет новый способ их объяснения.

В целях объяснения разнородных явлений и концепций некоторые ученые предлагают метаязык и метарефлексивность. Согласно Латуру, подобное объяснение контрпродуктивно, поскольку оно делает тексты менее интересными и менее убедительными. Вместо мета-рефлексивности Латур предлагает принцип инфра-рефлексивности. Согласно этому принципу, не существует никакого привилегированного мета-уровня, с позиций которого можно оценивать все остальное. Сторонники инфрарефлексивности не объясняют, как писать тексты, а просто призывают писать (работать). Иными словами, значение текста очевидно, «истина» не имеет особых признаков. Принципы инфрарефлексивности должны иллюстрировать сами себя. Проблемы, которые ставят представители методологии, могут быть решены посредством стиля изложения. Представители каждой области знания используют особые слова, знаки и жанры, чтобы оценить тот или иной текст. Например, некоторые сторонники метарефлексивности считают текст наивным, если в нем просто описывается жизнь ученых в лаборатории. Они оценивают тот или иной текст с точки зрения наличия или отсутствия в нем определенных слов. Согласно их убеждению, текст может избежать участи быть лишь «очередной историей», если в нем присутствует автор. Латур предупреждает, что представителям социальных исследований науки не стоит имитировать те способы и жанры исследования, которые доминируют в данный момент времени. Нельзя заимствовать «деревянный» язык изложения академических журналов. Необходимо черпать стили и жанры изложения, созданные писателями, журналистами, художниками, философами и др. Рефлексивный характер исследования проявляется благодаря множеству жанров.

Как утверждает восточная мудрость: пусть цветут сотни цветов (62, с. 173).

Представители традиционной научной рефлексии акцентируют все свое внимание на познающем субъекте, игнорируя сам предмет познания. Они считают, что внимание к вещам есть проявление наивного эмпиризма. Вслед за Кантом эти философы рассматривают объекты, или вещи в себе, недостижимыми для познания. Единственным предметом научного исследования оказывается язык. В противоположность этому взгляду Латур подчеркивает, что помимо слов существует и сам мир. В этом смысле исследование истории создания первого компьютера более полезно и рефлексивно, чем абстрактные методологические изыскания, поскольку компьютер - это сама вещь, научное и историческое событие. Не менее полезно для философии науки и исследование деятельности ученых, изучающих в условиях океана моллюсков. Иными словами, более рефлексивен тот научный текст, в котором отражается живой мир. «Долой Канта! - восклицает Латур. - Долой "Критику". Назад к миру, презираемому и непознанному» (62, с. 173). Не существует иного предмета социологии науки, чем изучение деятельности самих ученых. Ученые сами обладают и своей философией, и своей социологией, и задача представителя общественных наук - выявить их. Все это не означает, что философия науки бесполезна или что она должна сводиться к исследованию конкретных примеров (case studies). Худшим выбором для философии было бы ее самоупразднение в попытках имитации науки и поисках строгого объяснения логики ее развития. Философ и социолог не только изучают науку, но и выявляют новые направления научного исследования. С помощью теории акторов и сетей связываются воедино разнородные элементы. Освободившись от каузального способа объяснения явлений, ученый не опускается до микроуровня исследований, а оказывается в мире, где акторы играют лишь относительную роль. Убеждение в существовании некой структуры, с помощью которой можно объяснить события, -это признак нерефлексивной науки. Научное исследование не начинается описанием глобальной структуры, но заканчивается изменением масштаба рассмотрения предмета. В ходе этого исследования выявляются новые взаимосвязи между конкретными событиями и общей исторической картиной. Читатель всегда хочет получить большее число деталей, и он не склонен принести детали в жертву общей тенденции.

Латур формулирует принцип равенства субъекта и предмета исследования. Ученый призван не столько объяснить предмет своего исследования, сколько «пересечься» с ним. Обществоведы так же должны учиться у естествоиспытателей, как и естествоиспытатели - у обществоведов. Иными словами, между объясняемым и объясняющим должно соблюдаться равенство.

В отличие от представителей постмодернизма Латур настаивает не столько на деконструкции социального, сколько на его перегруппировке. Он не разделяет пафоса постмодернистской критики «великих сказок» или «гегемонии евроцентризма». Разрушение, рассеивание, деконструкция - это не столько цели, которые необходимо достичь, сколько то, что следует преодолеть. Вместо добавления новых руин к уже существующим Латур призывает исследовать процесс формирования новых связей в рамках общества.

Свой подход к изучению науки и общества Латур сравнивает с руководством для путешественника, где вежливо напоминается, куда следовать и что целесообразно посмотреть. В подобном руководстве идеи не столько навязываются читателю, сколько предлагаются. Именно подобный подход древние греки называли словом «метод» (61).

В своей статье «Вокруг политики» Б. Латур отмечает, что позиция сторонников 8Т8 подвергается критике с двух сторон. С одной стороны, они обвиняются в «загрязнении» чистой природы познания, показывая влияние социально-политических факторов даже в условиях «отдаленной тишины» лабораторий. С другой стороны, они подвергаются критике за «деполитизацию» позиции ученых и игнорирование феномена «реальной политической доминантности». Политика, с точки зрения Латура, - это здание космоса, внутри которого живет каждый человек, развивающаяся структура общего мира. Задача заключается в том, как привнести науку в политику, как согласовать интересы общественности и экспертов (58). Используя известный лозунг Клаузевица, Латур рассматривает науку как продолжение политики иными средствами. С одной стороны, в современном обществе по-настоящему свежая сила исходит от науки, а не от традиционного политического процесса. С другой стороны, действия ученых и инженеров в большей степени, чем это предполагалось ранее, обусловлены «космополитикой». Последний термин включает в себя такие аспекты, как выявление новых связей и ассоциаций в рамках социальной структуры (8Т8), общественность и факторы риска (праг-

матизм), проблема государственного суверенитета (Н. Макиавелли), проблема взаимодействия общественности и ученых (Ю. Хабермас), проблема власти (М. Фуко) (58).

Каллон в своих работах ставит проблему взаимодействия ученых и представителей гражданского общества. Последним нечасто удается принимать участие в обсуждении вопросов выбора дальнейшего пути развития научных и технологических исследований. Еще реже неспециалисты имеют возможность внести свой вклад в процесс получения нового знания. Существует двойная дихотомия: между экспертами и неспециалистами, с одной стороны, и между представителями гражданского общества и квазипрофессионалами в области принятия решений, касающихся развития технонауки, - с другой. Каллон выдвигает задачу преодоления указанной дихотомии. В целях возможного решения этой задачи он предлагает понятие «возникающих заинтересованных групп людей». Формирование подобных групп способствует установлению нового типа взаимоотношений между наукой, политикой и экономикой.

Экономические рынки играют существенную роль в процессе выбора пути научно-технического развития. Ускорению формирования возникающих заинтересованных групп способствуют такие факторы, как (1) возрастание роли экономических и социальных сетей и (2) трансформация объектов научных и технологических исследований. Сетевая модель как форма координации и организации рынка становится доминирующей в области экономики. Подобная модель способствует формированию «нового инновационного режима». Для этого режима характерно взаимодействие таких разнородных акторов, представляющих разные регионы и страны, как академические исследовательские лаборатории, консалтинговые агентства, общественные координационные центры, правительственные службы, фирмы-подрядчики, местные административные органы, потребители. Отношения кооперации сопровождаются конкуренцией не между отдельными компаниями, как раньше, а между сетями. Представители каждой сети стремятся продвинуть свой собственный инновационный продукт. С одной стороны, техно-экономические сети находятся в процессе постоянной эволюции: их руководство пытается адаптироваться к изменяющимся социально-экономическим условиям. Вместе с тем ускорение инновационного процесса сопровождается концентрацией исследовательских проектов. Как и в предшествующие эпохи, руководство научно-исследовательских центров

предпочитает скорее использовать существующие идеи и разработки, чем искать новые пути развития науки и техники. Ярким подтверждением тому является положение дел в области фармакологии, где новые лекарства нередко предлагаются потребителю в качестве заменителя существующих препаратов. Слияние науки и бизнеса приводит к таким проблемам, как выявление права интеллектуальной собственности, коммерциализация академической науки. В области новых технологий, таких, как био- и нанотехно-логии, трудно провести грань между фундаментальными (открытыми) и прикладными (частными) исследованиями.

Особого рода проблемы возникают в процессе рационализации производства и потребления. Частные исследовательские или промышленные объединения могут отказаться от создания оборудования для лечения такой болезни, которая не является, с их точки зрения, распространенной, и уделить внимание лишь наиболее часто встречающимся недугам, т.е. тому, что приносит наибольшую прибыль. Тем самым создаются барьеры между пациентами, болезни которых включены в исследовательскую программу, и теми, которые лишены подобного внимания. Такое разделение пациентов не может не порождать проблему социальной справедливости. Неслучайно в некоторых европейских странах существуют «Ассоциации редких болезней», девизом которых служат слова: «болезни редкие, а больные многочисленные» (45).

Среди социологов науки существуют разногласия относительно возможности приписывать группам людей заинтересованность. Одни социологи, в частности представители Эдинбургской школы (Б. Барнс, Д. Блур) утверждают, что можно приписывать интересы социальным группам при наличии общего представления об этих группах, о составе общества и даже о природе человека. Другие (С. Вулгар) отрицают такую возможность на том основании, что не существует беспристрастного подхода к познанию этих групп, а также целей, которые ставит перед собой общество, не говоря уже о природе человека. Согласно позиции Б. Латура, социология науки изначально ущербна, если ее представители полагают, что с помощью данных одной науки, а именно социологии, можно объяснить другие науки. Вместе с тем остается возможность проследить, как с помощью наук трансформируется общество, дать новое определение состава и целей этого общества. Хотя не существует способа узнать, какими являются социальные группы, чего они хотят, это не должно удерживать людей от по-

пытки убедить других в том, что является их интересом, к чему им следует стремиться.

Согласно М. Каллону и В. Рахибарисоу, заинтересованные группы людей могут возникать на основе самых разных признаков: состояния здоровья, общих целей и привычек, положения в обществе и т.п. Предикат «возникающие» в данном случае указывает на отсутствие стабильности в рамках этих групп: даже идентичность их членов нередко оказывается под вопросом. Исследование процесса возникновения групп позволяет более отчетливо выявить взаимодействие технонауки, политики и экономики. «Заинтересованными» группы оказываются в силу того, что их формирование строго обусловлено наличием предмета заботы, разделяемого всеми членами группы. Члены группы становятся ближе друг к другу, разделяя чувства остальных членов и устраивая совместные акции. Осознание своих интересов и своей идентичности выступают у членов этих групп не причиной, а следствием их поступков. Ожидания, интересы и цели членов возникающих групп сначала формируются, а затем осознаются, конституируются и защищаются. Ротация состава группы и включение в нее новых членов может способствовать поиску новых путей исследования.

В качестве примера возникающих заинтересованных групп М. Каллон и В. Рахибарисоу обращаются к истории Французской ассоциации пациентов, страдающих мускульной дистрофией (45). Традиционно эти пациенты связывали свой недуг с несчастной судьбой. Хотя их болезнь и была названа, положение больных оставалось неопределенным: врачи и ученые не располагали достаточным знанием о природе этой болезни, ее причинах, возможных способах лечения и путях клинических исследований. Однако успехи биомедицинских наук конца ХХ - начала ХХ1 в. позволили выявить причину их болезни, связанную с генетическими отклонениями. У больных мускульной дистрофией и их близких появилась надежда на улучшение своего положения. Объединившись, пациенты сумели адресовать свои проблемы ученым и инженерам. Однако подобный успех нельзя экстраполировать на все возникающие заинтересованные группы без исключения. В действительности группы заинтересованных людей добиваются своих целей далеко не всегда. Характерным примером в данном случае может служить политическая борьба партий. Вполне могла возникнуть ситуация, когда ученые-испытатели не сумели прийти к сколько-нибудь приемлемому решению проблемы, промышленные предприниматели отказались производить оборудование, необхо-

димое для лечения столь редкой болезни, руководство ассоциации не обладало нужными навыками для реализации политических целей7.

Формируя свою коллективную идентичность, члены группы переходят из состояния исключенных из общества в положение включенных в социальную жизнь. Помимо пути избавления от болезни пациентам предстоял путь реабилитации и социализации. Процесс формирования идентичности пациентов непосредственно связан с их участием в клинических исследованиях. Благодаря этому участию происходит их «социализация»: они становятся частью научных, медицинских и социальных «сетей». Идентичность пациентов формировалась на основе разнородных элементов. Это формирование было не только выражением, но и требованием своей идентичности. Возникала новая (генетическая) идентичность, требующая своего признания. Образуя группу заинтересованных лиц, пациенты порождают новую «социотехническую общность». Благодаря этой общности пересматриваются границы взаимоотношений между природой и обществом. Включенность в группу заинтересованных людей позволяет пациентам оказывать влияние на процесс промышленного производства и распространения новых видов лечения. Иными словами, члены заинтересованных групп способны формировать структуру научного, медицинского и социального пространства.

Чтобы понять, каким образом формируются идентичность, цели и интересы членов возникающих заинтересованных групп, необходимо изучить все материалы предпринятых ими в целях решения той или иной проблемы исследований. Процесс пробле-матизации выражается в выявлении предмета, постановки проблемы и формулировки вопросов, на которые могли бы дать ответ специалисты в данной области. Этот процесс включает в себя накопление знания в конкретной сфере. В данном случае были использованы «прото-инструменты»: показ и обсуждение фильмов, которые имеют непосредственное отношение к жизни пациентов, формирование рабочих групп, подготовка проектов исследований и т.п. Группа приступила к производству знания и информации. Процесс проблематизации в данном конкретном случае происходил непрерывно, поскольку характер протекания болезни и жиз-

7 Сходные мысли по поводу роли случайных факторов в деятельности ученого высказывали такие представители постпозитивизма, как М. Полани и П. Фейерабенд.

ненные условия пациентов ставили новые вопросы, требующие своего решения. Тем самым, происходило формирование познавательного сообщества, или смешанного исследовательского коллектива. Этот коллектив включал в себя такие группы людей, как ученые-исследователи, представляющие различные дисциплины, технологи-практики, медицинский персонал и, наконец, пациенты и их родственники. Роль пациентов в исследовании варьировалась от должности простых помощников до непосредственных участников познавательного процесса. Последние нередко посылали научные статьи в академические журналы. Иногда пациенты выступали в качестве посредников между разобщенными между собой специалистами, каждый из которых не знал о том, что делают представители смежных областей знания. Иными словами, стратегия деятельности групп требовала, чтобы некоторые пациенты попадали внутрь «черного ящика» процесса познания. Без участия пациентов исследовательская группа работала бы в иной манере и могла продуцировать совсем другое знание.

Представители Ассоциации пациентов, страдающих мускульной дистрофией, играли важную роль в выборе верного направления исследовательских работ. Этот факт удивителен, поскольку во Франции, как и в некоторых других западноевропейских странах, модель делегирования полномочий от простых граждан к специалистам принимает весьма причудливые формы и оставляет желать лучшего. Руководство ассоциации с самого начала своей работы решительно отклонило эту традиционную модель. В состав руководства групп вошли исключительно пациенты и их доверенные лица. Именно это обстоятельство обеспечивало входящих в группу ученых определенной степенью независимости, которая была им необходима. Эта независимость позволяла членам исследовательской группы выбирать, нередко вопреки мнению других влиятельных ученых, то направление научной деятельности, которое бы в полной мере отвечало потребностям самих пациентов. Знание подобных фактов способствует более глубокому пониманию принципов и правил, лежащих в основе деятельности научного сообщества. Руководство ассоциации сформулировало четкую стратегию взаимоотношений с представителями научного сообщества. Эта стратегия способствовала разрешению проблем, возникающих между частными и общественными интересами. Примечательно, что указанная стратегия была реализована на практике людьми, не имеющими специального университетского образования. Эти люди не пользовались советами уче-

ных или менеджеров, которые не были включены в исследовательскую группу. В такой стране, как Франция, где традиционно уделялось внимание заслугам, подобные поступки, идущие вразрез с мнением авторитетных лиц, представляются исключительными. Члены исследовательских групп руководствовались в своей деятельности лишь неограниченной страстью к исследованию и осознанием того факта, что необходимо сделать правильный выбор и право на этот выбор не может быть прерогативой одних лишь ученых.

В рамках социальных наук можно выделить три основные направления. Одни (сторонники «количественных» методов исследования) убеждены, что великое превосходство «физиков» коренится в том, что они имеют дело с объектами, которые им подчиняются и позволяют полностью контролировать себя. Поэтому те, кто изучал социальные феномены, в большинстве своем старались максимально приблизиться к этой мифической естественнонаучной картине: они хотели походить на беспристрастных ученых, которые способны по своему желанию управлять объектами и объяснять их посредством строгих причинно-следственных связей. Другие (последователи «понимающих» методов) настаивают на том, что социальные сюжеты в отличие от физики, химии и геологии требуют совершенно другого типа научности, герменевтической, интерпретативной природы. Иными словами, те, кто изучал социальные предметы, должны были либо полностью копировать естественные науки, либо стать их полной противоположностью. Третьим направлением в этом контексте выступают представители 8Т8, описывающие научную практику лабораторий и прочих научных учреждений, которая стала здесь объектом детального изучения со стороны историков, антропологов и социологов. Лаборатория в контексте культуры ХХ в. занимает то же место, какое монастыри занимали в XII в.

Л. Пастеру удалось привлечь внимание незаинтересованных групп к своим исследованиям тем, что он поместил себя вместе со своей лабораторией в самую гущу общественной жизни. Победу одерживает тот, считает Б. Латур, кому удается перевести на свой язык интересы других людей. Заслуга Пастера заключалась в том, что он ступил на один шаг дальше своих коллег, переместив свои исследования (сибирской язвы) в лабораторию, установленную прямо на сельскохозяйственной ферме. Вне лаборатории Пастер и его сотрудники работали над переводом каждого пункта в ветеринарной науке на свои термины с тем, чтобы их работа внутри ла-

боратории соответствовала происходящему снаружи. Завершив свои полевые исследования и возвратившись в свою парижскую лабораторию, Пастер переместил за собой и все внимание уже заинтересованных сельскохозяйственных обществ. Указав на микроорганизм как на действующую непосредственную причину заболевания, Пастер по-новому сформулировал интересы фермеров: если вы хотите разрешить вашу проблему сибирской язвы, то сначала вам придется пройти через мою лабораторию. Если «снаружи» лаборатории это заболевание изучать сложно, поскольку микроорганизм невидим, скрываясь за огромным количеством других элементов, в то время как «внутри» лаборатории можно наглядно зафиксировать причину заболевания, доступную благодаря проведенному переводу.

Изменение масштаба позволяет изменить соотношение сил противоборствующих сторон: если «снаружи» фермеры и ветеринары были слабее невидимой палочки сибирской язвы, то внутри лаборатории Пастера человек становится сильнее, чем палочка, и, как следствие, ученый в лаборатории становится могущественнее умудренного опытом ветеринара. Перевод теперь заслуживает большего доверия и звучит следующим образом: «Если вы хотите разрешить свою проблему сибирской язвы, приходите ко мне в лаборатории, потому что именно здесь изменяется соотношение сил». Интерес к опытам Пастера проявляли не только ветеринары, но и представители смежных научных дисциплин. Пастер внутри лаборатории мог делать то, что все остальные (например, представители санитарной гигиены) пытались делать «снаружи». Причем там, где все терпели неудачи, потому что работали в большом масштабе, он преуспевал, поскольку работал в малом масштабе, данном случае междисциплинарный перевод выражался таким образом: если вы хотите понять эпидемию, то существует только одно место, куда можно обратиться: лаборатория Пастера, и только одна наука, которую следует изучать, а именно микробиология. Успех Пастера во многом связан с тем обстоятельством, что многочисленные заинтересованные группы считали, что именно его лабораторные исследования имеют для них существенное значение и пользу. Пастер с самого начала своей карьеры ученого был экспертом по завоеванию интересов различных групп и по убеждению их представителей в том, что их интересы были неотделимы от его собственных. Иными словами, в своих лабораторных исследованиях Пастер открывал такие связи явлений, которые вызывали широкий интерес как теоретиков, так и практиков.

Если за лабораторными исследованиями ничего не следует, то ничто не помешает возникшему интересу испариться безотносительно к тому, насколько велик был этот интерес и какое число социальных групп его разделяло. Пастер в 1881 г. изобрел первую искусственную вакцинацию. Для того, чтобы подобное было возможным, необходимо было сделать еще один шаг, а именно переместиться из лаборатории обратно в поле, от микромасштаба перейти к макромасштабу. Если бы расширение лабораторных исследований зашло слишком далеко, то вакцинация не имела бы успеха, и Пастер был бы отброшен назад в лабораторию разочарованными фермерами. Если же оно оказалось слишком скромным, произошло бы то же самое: Пастер был бы признан лабораторным ученым, не представляющим интереса для использования вне лаборатории. Для привлечения интереса к своим работам и обеспечения успеха своей деятельности Пастер одним из первых провел своего рода РЯ-кампанию лабораторных исследований. В лаборатории он тщательно «отрепетировал» ту часть опытов, которую затем предстояло продемонстрировать в поле для широкой публики и журналистов. Предсказание, сделанное Пастером относительно судьбы вакцинированных животных, воспринималось в полевых условиях как чудо. Однако, если учесть, что подобная «инсценировка» уже была отработана в лабораторных условиях, то это предсказание выглядит интересным и вполне естественным. Эксперимент в полевых условиях был инсценировкой, направленной на убеждение инвесторов в том, что сделанный Пастером перевод можно рассматривать как честную сделку. Этот перевод можно выразить в следующей форме: если вы хотите спасти своих животных от сибирской язвы, заказывайте флакон с вакциной в лаборатории Пастера. Иными словами, если потребитель принимает ряд ограничений (дезинфекцию, чистоту, прививание, временные сроки и т. п.), то он может использовать продукт, производимый в лаборатории Пастера, на любой ферме. То, что первоначально было попыткой ученого-экспериментатора привлечь к себе интерес, теперь приобретает вид коммерческой сети.

Вслед за М. Полани Латур подчеркивает, что лабораторные исследования - это не только формирование нового знания, но и особых навыков. Одновременно с культивацией в лабораториях микробов в чистом виде и попытками воздействовать на их рост и деятельность, развивается новое практическое ноу-хау. Спустя несколько лет ученые-экспериментаторы приобретают навыки манипулирования множеством ранее неизвестных материалов. Лабора-

торное исследование микробов является таким же ремеслом, как и книгопечатание, создание электронных схем или видеографика. По мере накопления этих навыков внутри лаборатории устанавливается большое количество взаимосвязей, ранее нигде не встречавшихся. Это не результат нового способа познания или того, что люди вдруг осознали существование микроорганизмов, о которых раньше не подозревали. Это всего лишь манипуляция новыми объектами с параллельным приобретением новых навыков в новых уникальных условиях. Так, известно, что первая ослабленная культура птичьей холеры была получена благодаря случайному открытию. Однако случайность может быть правильно использована только хорошо подготовленными лабораториями. Научные факты Латур сравнивает с поездами: и те, и другие функционируют только на рельсах. Факты не могут «выходить» из лаборатории без параллельного распространения лабораторных практик. Лучшим доказательством этого служит то обстоятельство, что каждый раз, когда метод распространения вакцины против сибирской язвы модифицировался, вакцина не имела ожидаемого воздействия.

Давний спор между «интерналистским» и «экстерналист-ским» подходами к изучению науки и технологии, противопоставление «социальных воздействий» «чисто внутреннему развитию» науки, Латур считает устаревшим. Неуместность разделения научной деятельности на «внешние» и «внутренние» факторы отчетливо проявляется в приведенном выше примере лаборатории Пасте-ра. Деятельность его лаборатории представлялась таким образом, чтобы внутри своих стен воспроизводить то, что, как кажется, происходило снаружи, а затем распространить вовне (т.е. на всех фермах) то, что, как кажется, происходило только внутри нее. В данном случае внутренний и внешний мир могут превращаться один в другой. Естественно, что эти три отношения внутреннего, внешнего и опять внутреннего не идентичны. В лаборатории рассматривалось лишь ограниченное количество элементов, относящихся к макроскопической эпизоотии; в ней имела место только контролируемая эпизоотия на экспериментальных животных; из лаборатории вовне распространялись только определенные методы прививания самой вакцины. Когда говорят о внешнем мире, то, как правило, не обращают внимания на предшествующее распространение соответствующей науки. Само существование сибирской язвы как заболевания и эффективность вакцины не являются внешними, доступными для обозрения фактами. В обоих случаях они представляют собой результат предшествующего существова-

ния институтов иной науки - статистики, представители которой создали необходимый инструмент. Вот почему ключ к пониманию макропроблем («внешнего») заложен в конечном счете в лабораторных исследованиях («внутреннем»). Различие между «внутренним» и «внешним», различие масштаба между «макро» и «микро» уровнями и есть то, что лаборатория призвана упразднить.

Латур пытается подчеркнуть не столько то, как общество оказывает влияние на деятельность ученого, а как самой своей работой внутри лаборатории ученый способен активно изменять современное ему общество. Лаборатории по микробиологии являются одними из тех немногих мест, по мнению Латура, где претерпела трансформацию сама структура социального контекста. Чтобы изучать Пастера как человека, воздействующего на общество, совсем не обязательно искать политические тенденции. Нужно всего лишь рассмотреть, что именно делает Пастер в своей лаборатории как ученый. Политическое влияние лабораторий Пас-тера было куда более глубоким, ощутимым и необратимым, поскольку лаборатории, никогда открыто не считавшиеся политической силой, вмешались во все детали ежедневной жизни. Ни историку, ни социологу не удастся различить макроуровень общества и микроуровень лаборатории, поскольку с помощью последнего может происходить переопределение и корректировка первого. Представителям социологии науки не следует постоянно обращаться к общей социологии или социальной истории за понятиями и категориями с целью реконструировать «социальный контекст», внутри которого следует понимать науку. Напротив, работы по социологии науки могут показать социологам и социальным историкам, как общество может быть скорректировано и реформировано через непосредственное содержание науки. Дайте ученым лаборатории, полагает Латур, и они сделают возможной мировую войну без инфекции, тропические страны станут доступными для колонизации, будет обеспечено здоровье французской армии, увеличится численность и сила населения, создадутся новые индустрии.

Что же делает лаборатории таким источником политической силы, которая не объясняется с помощью каких-либо познавательных или социальных особенностей? Для лучшего понимания лаборатории как аппарата для обретения силы посредством умножения количества ошибок Латур предлагает рассмотреть различия, существующие между политиком и ученым. Если о политике говорят, что он алчный, интересуется только самим собой, недальновид-

ный, неоднозначный, всегда готовый на компромисс и неустойчивый, то об ученом - бескорыстный, дальновидный, честный, говорящий открыто и определенно и стремящийся к достоверности. Все эти различия являются следствиями одной простой материальной вещи. Причина в том, что у политика нет лаборатории, а у ученого есть. Поэтому политик работает в «реальном» масштабе, всегда находится в центре внимания и вынужден постоянно делать выбор. Все, что с ним происходит, добивается ли он успеха или нет, происходит «снаружи». Ученый работает в моделируемых масштабах, умножая число ошибок внутри своей лаборатории и не будучи доступным для широкой публики. Он может ставить столько экспериментов, сколько ему потребуется, и выступает только после того, как сделал достаточно большое количество ошибок, чтобы достичь «определенности». Неудивительно, что в итоге политик не обладает «знанием», а ученый обладает. Однако различие здесь заключается не в «знании». Если поменять их местами то, оказавшись в лаборатории, алчный и недальновидный политик начнет производить большое количество научных фактов, а честный и бескорыстный ученый, оказавшись во главе политической структуры, где все происходит в крупном масштабе и не позволяются никакие ошибки, сразу станет неоднозначным, неуверенным и слабым, как и все остальные. Специфика науки заложена не в познавательных, социальных или психологических качествах, а в особом устройстве лабораторий, позволяющем осуществлять смену масштаба изучаемых явлений с целью сделать их удобочитаемыми, а затем увеличить число проводимых экспериментов с тем, чтобы зафиксировать все допущенные ошибки.

Накопление знания становится возможным только вследствие изменения масштаба, позволяющего в свою очередь увеличить количество проб и ошибок. Достоверность не увеличивается в лаборатории из-за того, что люди, в ней работающие, более искренни, скрупулезны и склонны к «фальсификации». Все дело в том, что они могут позволить себе делать сколько угодно ошибок или, иначе говоря, больше ошибок, чем те, кто находится «снаружи» и не может изменить масштаб. Каждая ошибка, безотносительно к характеру темы исследования, в свою очередь фиксируется, сохраняется и вновь предстает в удобочитаемой форме. Если достаточно большое количество экспериментов фиксируется, и становится возможным сделать обобщение всех записей, то это обобщение будет все более точным, если оно будет параллельно уменьшать возможность выдвижения со стороны конкурентов контраргумен-

тов. Если ученый суммирует ряд ошибок, то становится сильнее, чем тот, кто допустил меньше ошибок.

Никому еще не удавалось подтвердить предсказания ученых без заранее проведенного распространения условий подтверждения, существовавших в лаборатории. Можно наблюдать распространение лабораторных условий и многочисленное повторение последнего успешного лабораторного эксперимента, но нельзя наблюдать предсказания ученых вне стен лаборатории. Предсказания или предвидения ученых - это всегда утверждения постфактум и воспроизведение ранее полученного. Как только ученые оказываются вне лаборатории, они ничего не знают точно. Поскольку научные факты производятся, то для обеспечения их свободного распространения необходимо создать дорогостоящие сети, внутри которых будет поддерживаться их хрупкая эффективность. Если это значит превратить общество в большую лабораторию, считает Латур, то так оно и будет. Относительно науки не существует ничего внешнего, но существуют протяженные сети, осуществляющие распространение научных фактов. Вне этих сетей рассмотрение науки сравнимо с изучением двигателя без существования железных дорог и проезжих частей.

С точки зрения Латура, философы и социологи науки должны концентрировать свое внимание не столько на споре о том, что первично в сознании ученого - образ или идея. Познание - это поиск компромисса между тем, что сохраняется и что отбрасывается на каждом этапе развития науки (61). В работе «Когда вещи дают сдачи: возможный вклад "исследований науки" в общественные науки» Б. Латур призывает представителей общественных наук выйти за пределы той сферы, которая до настоящего времени считалась сферой «общественного». В частности, речь идет о таких, феноменах как материя, объективность и т.п., которые традиционно не вписывались в рамки социологического исследования. Социальная интерпретация подразумевает способность заместить некоторый объект, относящийся к природе другим, принадлежащим обществу, и показать, что именно он является истинной сущностью первого. Чтобы объяснить трансцендентные объекты, каковым акторы приписывают свойство быть первопричиной какого-либо действия, вполне допустимо заместить содержание этих объектов функциями общества, которые были скрыты в этих объектах и имитированы ими. Такие типы объектов были названы фетишами, т. е. метками чего-то еще. Социальная интерпретация или разрушает объект, или вообще его игнорирует. Поскольку общест-

воведы сами верят, что социальная интерпретация разрушает объект, что произойдет, задается вопросом Латур, если подвергнуть такой радикальной обработке естественные науки? Не исчезнут ли они так же как религия? Нет ничего страшного, если бы все сошлись на том, что социальная интерпретация должна быть направлена исключительно на те элементы, которые даже в науке и тем более в технологии считаются принадлежащими сфере общественного: «силовые отношения», легитимность, идеология. Но из этого следует, что 8Т8 (исследования науки и технологии) затрагивают только самые поверхностные аспекты физики, математики, неврологии или этологии. Такая стерилизация исследований науки и технологии обнаружит, что социальная интерпретация любого объекта равносильна уходу от объективного в область только общественного. Из того обстоятельства, что природные объекты сопротивляются социальным интерпретациям, Латур делает вывод об общем свойстве всех объектов: они настолько специфичны, что их нельзя заместить чем-то другим. Согласно Латуру, нет смысла распределять объекты по двум лагерям: один - для фетишей, которые по причине своей легковесности могут и должны считаться «просто социальными конструкциями», и другой - для фактов, которые существенны, и, по определению, избегают всех социальных интерпретаций. Ведь общество ничего не объясняет, оно само должно быть объяснено.

Сторонники 8Т8 рассматривают «объективность» не как особое качество сознания, не его внутреннюю правильность и чистоту, но присутствие объектов, когда они «способны» возражать тому, что о них сказано. Лабораторный эксперимент создает для объектов редчайшие, ценные, локальные и искусственные условия, где они могут предстать в своем собственном праве перед утверждениями ученых. Речь у Латура не идет о полном противопоставлении субъективного и объективного. Напротив, именно в лаборатории, благодаря, а не вопреки, искусственности и ограниченности экспериментальной ситуации достигается редкая степень близости между словами и вещами. «Нет ничего более трудного, -пишет Латур, - чем отыскать способ, позволяющий объектам достойно противостоять нашим высказываниям о них» (10).

Если ученые-обществоведы потеряют эту способность объекта влиять на научный результат (чем гордятся сторонники количественных методов), то они, по логике Латура, потеряют и саму объективность. Субъекты быстро теряют силу сопротивления, когда идут на уступки ожиданиям ученых. Микробы и электроны

никогда не откажутся от сопротивления, потому что не легко поддаются воздействию эксперимента, интересы которого настолько далеки от их собственного стремления (интереса). Субъекты, в отличие от них, сдаются так быстро, что превосходно играют роль тупого объекта, стоит «людям в белых халатах» попросить их пожертвовать сопротивлением во имя высоких научных целей. Если обществоведы хотят стать объективными, они должны найти такую редчайшую ситуацию, в которой сумеют сделать предмет максимально способным возражать тому, что о нем сказано, в полную силу сопротивляться протоколу и ставить собственные вопросы, а не говорить от лица ученых, чьи интересы он не обязан разделять. Тогда поведение людей в руках обществоведов станет таким же интересным, как поведение вещей в руках «физиков». «Способностью возражать» заключается в том, что сами объекты вводят на сцену новые существа, ставят свои собственные новые вопросы, побуждают обществоведов, равно как и «физиков», переоснастить все их интеллектуальное оборудование. Именно тогда, когда объекты изучения интересны, активны, непослушны, полностью вовлечены в разговор о них, общественные науки и начинают подражать лучшим образцам естественных наук. Например, ученые-обществоведы могут поставить задачу изменить представление народа о себе настолько твердо, чтобы быть уверенными: максимально возможное количество возражений этому представлению прозвучало (10).

Свою эпистемологическую позицию Латур обозначает не иначе, как «здоровый, чистый и невинный релятивизм» (57, с. 8), под которым он понимает не столько безразличие к иным взглядам, сколько отсутствие абсолютной привилегированной точки зрения. Подобный релятивизм, по мнению Латура, представляет более ясное понимание реальности, чем абсолютизм. Ученые заняты тем, что выдвигают различные меняющиеся со временем репрезентации мира. Процесс познания представляет собой не прямую линию, а, скорее, напоминает форму ветвистого кустарника. Как объекты реальности, так и объекты познания - это своего рода гераклитов поток, поэтому процесс познания Латур называет вектором изменений. Познание объективного - это не скачок, а постепенное движение от предыдущего к последующему шагу8.

8 Сходную с Латуром эпистемологическую позицию занимал Ф. Бэкон. Последний выражал уверенность, что если люди, преследуя иные цели, все же открыли много полезного как бы случайно или мимоходом, то никто не будет

Латур выделяет два разных подхода к познанию: «телепортацион-ный» (скачкообразный) и континуальный. Согласно первому из них: а) процесс познания - это связь, установленная между двумя пунктами - субъектом и объектом; б) если субъект находится в процессе движения, то объект неизменен; в) связь между ними может быть прервана в любой момент. Согласно континуальному подходу: а) вектор познания имеет неограниченное число направлений; б) и «субъект» и «объект» изменяются во времени; в) между ними имеется множество точек пересечения; г) все эти точки, или промежуточные ступени, тесно связаны между собой и могут быть исследованы. Лишь последний подход, как подчеркивает Ла-тур, помогает постичь объективную реальность как поток. Именно эволюционный подход снимает с эпистемологии налет мистического. Опытное подтверждение или, используя слова Г. Башляра, «очищение» - неотъемлемая черта познавательного процесса. Объективность или субъективность, истинность или ложность того или иного положения человек может определить лишь обращаясь, если использовать термины У. Джеймса, к «цепи» своего опыта. Таким образом, процесс познания, согласно Латуру-Джеймсу, включает в себя следующие черты: а) соответствие знания действительному положению вещей можно установить лишь ретроспективно; б) как познающий субъект, так и познаваемый объект - это не только виртуальные, но и реальные сущности.

«Цепь опыта» целесообразно исследовать не с помощью таких примеров, как «собака в будке» или «кошка на подстилке», как это делали философы Х1Х в. Необходимые примеры должны быть документально зафиксированы, чтобы их можно было изучать. Областью, подходящей для изучения человеческого опыта, оказывается палеонтология. Чем больше скелетов вымерших животных имеется в распоряжении ученых, тем более интересная, живая, объективная картина их жизни представлена на суд общественности. Многочисленные ископаемые скелеты животных свидетельствуют не только об эволюции человеческого знания о них, но и об эволюции самих объектов исследования. Иными словами, историей обладает не только субъект, но и объект. Исходя из подобного примера, Латур говорит о деэпистемологизации и реонтоло-

сомневаться в том, что если они начнут поиски, занимаясь непосредственно тем, чем нужно, и пойдут по определенному пути и в определенном порядке, а не скачками, то откроют много больше (Бэкон Ф. Новый Органон. Аф. СУ111 // Режим доступа: http://lib.ru/FILO8OF/BEKON/nauka2.txt).

гизации процесса познания. Если генезис фактов представляет собой событие, то эта событийность распространяется не только на открывателя, но и на открываемое. Именно это обстоятельство, по мнению Латура, мешает человеку быть до конца объективным. Характерной чертой объектов изучения биологии является борьба за существование. Подобная борьба, как подчеркивал представитель постпозитивизма С. Тулмин, имеет место и в науке между альтернативными теориями и гипотезами. Если сторонники традиционной философии проводили различие между способом существования (объектами) и способом референции (знанием), то Латур и то, и другое объединяет в рамках единого способа существования. Иными словами, знание добавляется к миру. Способ существования - это вектор, оказывающий влияние как на мир идей, так и на мир вещей.

Латур не разделяет представление о том, что источником объективного знания выступает заложенное в природе человека любопытство и что открытие нового - это неожиданный способ удовлетворения подобного любопытства. Следуя за Джеймсом, Латур повторяет, что познание - это не перерывы постепенности, а континуальный процесс. Стоит разорвать цепь и субъекту трудно оценивать объективность того или иного знания. Вместо вопроса, соответствует ли данное утверждение реальному положению вещей, Латур задается вопросом: соответствует ли данное утверждение непрерывной цепи опыта? Используя концепцию «коллективного мышления» Л. Флека (51), Латур указывает, что познание движется не от мышления к объекту, а от смутного к направленному восприятию через множество промежуточных ступеней. Восприятие в науке «направлено» лишь в том случае, когда оно «развито»: технически оснащено, скоординировано, обобщено, документировано и т.д. И Латура, и Флека объединяет то, что социальные, коллективные, практические аспекты научного познания они рассматривают скорее как позитивный, чем как негативный фактор. И тот, и другой разрабатывают не столько социальную эпистемологию, сколько социальную онтологию. Ла-тур разделяет идею Флека о том, что истина ни релятивна, ни субъективна, ни конвенциональна: истина - это событие в истории мысли (51).

Теорию научного познания Флека-Латура можно сформулировать в следующей форме: 1) познание - это вектор; 2) идеи -начальный пункт в цепи экспериментов; 3) постоянное очищение (ревизия со стороны коллег) - это не второстепенная, а сущест-

венная черта познавательного процесса; 4) институализация знания - его публичная доступность, стандартизация, техническая оснащенность и т.п.; 5) направленное восприятие - конечный, а не начальный этап познания; 6) факты - условный итог познания, и на все вопросы относительно соответствия научных утверждений реальному положению вещей можно ответить лишь ретроспективно.

Скептики традиционно указывали на присущие человеку ошибки восприятия. Например, башня может восприниматься и в виде куба, и в виде цилиндра. Однако человек вполне может уточнить результаты своего восприятия, подойдя к объекту ближе или взяв в руки бинокль. В данном случае скептическое сомнение в объективности знания вытекает из того обстоятельства, что в рамках наивно-эмпиристского подхода не учитывается фактор времени. В нем нет места для параллельного во времени движения фактов: объекты оказываются изолированными «в себе» и «для себя». Латур подчеркивает, что «субъект» и «объект» нельзя рассматривать в качестве основных категорий эпистемологии. Если под эпистемологией понимать дисциплину, основная задача которой -проложить «мост над пропастью» между «миром идей» и «миром вещей», то, с точки зрения Латура, эта дисциплина лишена своего предмета. «Мост над пропастью» не удается проложить не потому, что нельзя получить объективное знание, а потому, что «пропасти» как таковой не существует. Эта пропасть суть артефакт, вытекающий из ложного представления о процессе познания. «Субъект» и «объект» - это скорее побочные продукты теории познания, следующие друг за другом пункты на пути очищения знания. С помощью дихотомии субъекта и объекта трудно получить новое знание. При эпистемологической дихотомии «субъекта» и «объекта» вопрос сводится к тому, направлен ли вектор познания на «неизменный» объект или на постоянно изменяющийся субъект. В последнем случае человек оказывается в «джунглях» своих предпосылок и парадигм. Согласно Латуру, важно не направление вектора познания, а то обстоятельство, учитывается ли при этом фактор времени. Движение «вперед» означает, что человек приобретает больший опыт, становится более информированным в потоке коллективного, координированного и институционализированного знания. Движение познания осуществляется не от субъекта к объекту, или наоборот, а от нескольких промежуточных этапов к множеству таковых. Иными словами, используя выражение П. Фейерабенда, имеет место пролиферация знания. Об-

ращаясь к метафоре, Латур сравнивает процесс познания и транспортную систему метрополитена: нельзя сделать пересадку с одной линии на другую без наличия системы платформ и коридоров, а также не имея схемы, которая бы соответствовала реальному расположению станций. В этом смысле Латур вслед за Джеймсом разделяет скорее теорию соответствия истины реальному положению дел, чем концепцию истины как (иррационального) скачка. Проблема традиционной (субъект-объектной) эпистемологии заключается в том, что в ней нет места ни для времени, ни для инструментов познания, ни для исследовательских коллективов, ни для эволюции самих объектов познания.

Латур поднимает следующую эпистемологическую проблему. С одной стороны, научное познание - это зависимая от времени, «человечески-окрашенная» деятельность. С другой стороны, результаты этой деятельности представляют собой независимую от времени, лишенную фактора человеческого влияния объективность. Проблему объективности нельзя разрешить в рамках общепринятой философии эмпиризма. Двойная природа фактов - как созданных и как не созданных человеком - становится своего рода клише философии и истории науки. Ограниченность традиционной эпистемологии проявляется в том, что невозможно в одно и то же время фокусировать внимание на обоих аспектах познания: человеческом, повседневном, подверженном случайности, практическом, с одной стороны, и окончательном, внечеловеческом, вневременном, неопровержимом - с другой. Точно так же камерой кинооператора нельзя одновременно снимать и задний и передний план. Латур убежден, что оба аспекта познания окажутся в фокусе внимания, если перейти от субъект-объектной к векторно-временной модели эпистемологии.

В качестве примера, выявляющего двойственный характер познания, Латур вслед за Платоном приводит математику. С одной стороны, математические объекты вневременны и независимы от человеческой деятельности, с другой - они представляют собой конструкции, созданные человеком. Этот сконструированный мир чудесным образом оказывается применимым к реальному миру. Поскольку математические конструкции оказываются включенными в мир вещей, сами эти вещи (звезды, планеты, скелеты вымерших животных и т. д.) становятся объективными. Иными словами, объективное знание способствует вовлечению сущностей, принадлежащих к одному способу существования, в сети иного способа существования. Существование подобных сетей, превра-

щающих ментальные сущности в объективность, - это новая черта человеческой истории. На особую роль математических конструкций в познании указывал еще Галилей, утверждая, что книга природы написана на языке математики. Эти слова Галилея указывают на то обстоятельство, что в XVII в. имело место событие, именуемое «научной революцией»: некоторые свойства природы, будучи включенными в процесс человеческого познания, получают новый способ существования - они становятся объективными. «Полотно природы, - пишет Латур, - соткано более чем одной нитью» (57).

В своих исследованиях представители STS во многом опираются на философию прагматизма. Согласно прагматистскому учению Дж. Дьюи, объект - это совокупность непредвиденных и неожиданных для субъекта или коллектива последствий. М. Кал-лон и В. Рахибарисоу предлагают различать научные дисциплины в зависимости от тех последствий, к которым могут привести изучаемые в их рамках объекты. Так, физики исследуют четко-структурированные объекты, «поведение» которых в лаборатории и в естественных условиях мало чем отличаются друг от друга. Например, CD-ROM устройство примерно одинаково работает как в научном центре, так и в квартире пользователя. Напротив, вещества, исследуемые химиками, находятся в процессе постоянного изменения и способны вызывать цепные реакции. Эти вещества менее предсказуемы и могут в определенных обстоятельствах представлять угрозу для окружающих. Еще большую сложность представляют объекты изучения биологии, биотехнологии и, в частности, генетики. Эти объекты живут своей собственной жизнью даже вне рамок лаборатории. Данные, полученные в ходе биологического эксперимента, не позволяют предвидеть поведение объекта исследования в естественных условиях. Иными словами, существует принципиальное различие между экспериментами in vitro и опытами in vivo. Особый интерес в данном отношении представляют собой междисциплинарные исследования в области нанотехнологии. Так же, как хакеры создают опасные компьютерные вирусы ради «спортивного удовольствия», так и «нанохаке-ры» могли бы в принципе создавать реальные вирусы, например в террористических целях. Самым опасным оружием в этом ряду были бы порождающие самих себя ассемблеры «липкой серой массы». Согласно рекомендациям по развитию нанотехнологии Форсайтского института, основанного Э. Дрекслером, следует полностью избегать использования ассемблеров или, по крайней мере, проектировать их таким образом, чтобы они не могли функциони-

ровать в условиях естественной среды. Основная задача международного сотрудничества в этой области заключается в том, чтобы доступ людей из разных стран к достижениям нанотехнологии был максимальным, в то время как возможность неконтролируемых разработок наноассемблеров сводилась бы к минимуму. Представители американского некоммерческого «Центра ответственной нанотехнологии» выдвинули идею создания типовой модели «на-нофабрики», которая бы отличалась максимальной степенью безопасности. Эту модель предлагается принять в качестве единственно допустимой, где функции ассемблеров подлежат строгому контролю.

Латур констатирует существенные изменения, которые произошли в области философии и социологии науки в конце ХХ -начале XXI в. В первую очередь, эти изменения касаются трактовки таких понятий, как факты и объективность. «Объекты слишком долго ошибочно рассматривались как факты, - пишет Латур. - Такая трактовка нечестна по отношению к объектам, нечестна по отношению к науке, нечестна по отношению к объективности, нечестна по отношению к опыту. Они намного более интересны, разнообразны, сложны, неопределенны, богаты, разнородны, рискованны, историчны, локальны, материальны, системны, чем долго и патетично представляли себе философы» (57). Камень - это не просто предмет для бросания так же, как доска существует не только для того, чтобы по ней стучать. Факты есть не просто факты: они содержат нечто большее. Проблема заключается в том, что в настоящее время непосредственные, очевидные, бесспорные факты встречаются все реже и реже, а задача представить исчерпывающее доказательство представляется сомнительным и рискованным предприятием. Трудно получить точные факты, и чем серьезнее задача, стоящая перед ученым или инженером, тем более дорогое оборудование требуется для ее решения, тем большее количество опосредующих звеньев в цепи доказательства, тем более тонкие доводы необходимы для ее обоснования. «Непосредственность и очевидность - плохие помощники как для науки, так и для политики, - указывает Латур. - В такой атмосфере можно задохнуться как ученым, так и государственным деятелям» (57). Не существует непосредственного пути к соглашению между сторонами так же, как не существует непосредственного доступа к фактам. Много проблем порождается, по мнению Латура, ложным представлением о правдивой, ясной и точной репрезентации фактов. Люди ожидают от репрезентации то, что она не может обес-

печить. Подобная репрезентация - это отсутствие и предсказаний, и доказательств, и выводов. Иными словами, в современной науке, согласно Латуру, произошел сдвиг от «дешевого» понимания объективности к «дорогостоящему» пути доказательства.

В качестве альтернативы «наивному» универсализму и «поверхностному» релятивизму предшествующей эпистемологии Ла-тур предлагает переход от объектов к вещам. Следуя за М. Хай-деггером, Латур понимает под «вещью» особый тип соединения (смертных и богов, людей и не-людей). Вещи уже не имеют той чистоты, ясности и очевидности, которые были присущи фактам; они не состоят из строго очерченных, дискретных объектов, плавающих в некоем прозрачном пространстве. Еще задолго до «независимых» и «объективных» фактов вещь означала то, что одновременно и соединяет, и разделяет людей. Призывая к повороту от объектов к вещам, Латур подчеркивает, что ученые имеют дело не столько с «фактами», сколько с предметами интереса.

Собрание (или «парламент») вещей образует сообщество. Каждое сообщество обладает своими собственными приемами речи, собственными представлениями о границах разумного, собственными формами объединения интересов, собственными способами принятия единого решения. Латур не видит необходимости искать почву для сравнения разных сообществ. Сообщества - это собрание разнородных вещей. В этих условиях необходимо слышать голос каждого сообщества. Иными словами, Латур, как постпозитивисты и постмодернисты, подчеркивает плюрализм сообществ. В рамках сообществ происходит непрерывный обмен: лаборатории превращаются в форумы, в то время как критерии оценки продуктов заимствуются в лабораториях, политики перенимают у актеров способы поддержания своего имиджа, даже в трудных для понимания моделях физической реальности заимствуется кое-что из области социальных теорий (57).

Как и Латур, А. Пикеринг призывает к переходу от эпистемологии к онтологии, к объединению субъективного и объективного в познании. Вместо «идиомы презентации» Пикеринг выдвигает «идиому поступка». В рамках идиомы репрезентации мертвые и статичные вещи «сидят и ждут», когда они будут представлены взгляду ученого. Именно представители традиционной эпистемологии отстаивали идею, согласно которой задача науки - представить (репрезентировать) окружающий мир. С точки зрения идиомы поступка мир выступает живым целым, где и человек, и вещи оказываются практически равноправными акторами. Задача фило-

софии и социологии - исследовать науку не «извне», а «изнутри», погружаясь в «тело» науки. Согласно Пикерингу, философия и социология науки - это переплетение, синтез теоретического и исторического. Примером идиомы репрезентации Пикеринг называет парадигму классической механики Ньютона. Для этой парадигмы характерны редукционизм и линейность. В качестве модели идиомы поступка, или неклассической научной парадигмы, Пике-ринг выдвигает кибернетику. С целью исследования неклассической парадигмы он обращается к истории кибернетики.

В 1956 г. английский ученый С. Бир изобрел игру для решения линейных уравнений в двух измерениях. Особенность этой игры заключалась в том, что в нее успешно могли играть дети, не имеющие ни малейшего представления о релевантной логике. В процессе игры дети могли делать выбор нажатием кнопки, и этот выбор поощрялся или не поощрялся системой обратной связи игрового устройства - цветными индикаторами, обозначающими или боль, или удовольствие. В данном случае дети выступают в качестве своего рода самоорганизующейся системы. Эта система способна к обучению и решению задач, не имея явно сформулированной «программы» для их решения. Способность системы к самоорганизации - это свойство не только кибернетических устройств. Подобное свойство органически включается в рамки новой научной парадигмы.

С. Бир поставил задачу применить достижения кибернетики в области экономики. Успех или неудача субъектов экономической деятельности связаны с их возможностью адекватно реагировать на изменения окружающего мира. Эти изменения обусловлены, прежде всего, соотношением спроса и предложения. Проблема менеджмента заключается не столько в создании баз данных, сколько в организации информационного потока: руководство фирмы должно оперативно получать сведения о том, что реально происходит во внешнем мире. На основе этих сведений администрация призвана адекватно реагировать на происходящие изменения в режиме реального времени, учитывая принцип обратной связи. Бир сравнивает любой субъект экономической деятельности с киборгом - децентрализованным объединением человеческих и не-человеческих компонентов, которые тесно связаны как друг с другом, так и с окружающим миром. Используя эту модель, Бир предпринял попытку организовать управление экономикой в условиях правления Сальвадора Альенде в Чили в 1971-1973 гг. Информационные потоки поступали от хозяйствующих субъектов в

единый мозговой центр, где на основе системы обратной связи формулировались конкретные рекомендации. Попытка Бира была прервана пришедшим к власти в результате переворота А. Пиночетом.

Модель киборга использовал также другой английский ученый Г. Паск в своем проекте - создании цветомузыки. Этот проект демонстрирует полноценное взаимодействие человека с машиной: человек «тренирует» кибернетическое устройство, и это устройство вступает в игру вместе с человеком. Машина в данном случае как бы продолжает действия человека: человек сотрудничает с машиной и достигает результатов, которых он бы не мог добиться без этого сотрудничества. Другой свой проект Паск назвал «коллоквиумом машин», в рамках которого происходит взаимодействие между кибернетическими устройствами. Одни устройства Паск обозначил как «мужские», другие - как «женские». «Мужчины» выпускали лучи разного цвета, а «женщины» отвечали на эти импульсы тем или иным образом: они могли либо принимать сигнал, исходящий от «мужчины», либо отклонять его. Паск впервые устроил представление кибернетических устройств для широкой публики. В ходе этого представления машины реагировали на поступки человека. Идею кибернетических устройств как самоорганизующихся систем Паск использовал в процессе создания программы для обучения машинописи.

Существенное влияние на взгляды Бира и Паска оказали восточные религиозные идеи. Они подчеркивали взаимную связь, существующую между кибернетикой и духовной практикой. Особую роль в данном случае играет буддистская идея о всеобщей связи явлений в мире. Для понимания принципа всеобщей связи уместно вспомнить феномен голограммы, когда образуется копия предметной волны, создающая полную иллюзию существования оригинала. Голографическая модель открывает новые возможности для понимания отношений между частями и целым. В данном случае каждая часть содержит в себе целое. Это положение подкрепляется открытиями в области биологии клетки: каждая клетка содержит копию ДНК оригинала, достаточную для клонирования всего тела. Все это подтверждает идею древних о том, что каждый индивид представляет собой микрокосм, отражающий и содержащий в себе макрокосм Вселенной.

Идея голограммы содержится в теории «моральной физики» известного чилийского философа Д. Саласа. Он подчеркивает связь между этичностью человеческих поступков и событиями в

жизни. Согласно его теории, человек живет в сознательной и разумной Вселенной, имеющей голографическую структуру. Существует только одна энергия, пронизывающая космос во всех измерениях и создающая полное единство жизни. То, что происходит с мельчайшей частицей, одновременно затрагивает структуру в целом, поскольку между всеми частями Вселенной существует неразрывная связь. Люди были созданы незавершенными с тем, чтобы каждый в своей материальной жизни завершил себя. Необходимо расшифровать обстоятельства своей жизни, чтобы обрести мудрость и достичь высших ценностей. Цель человеческой жизни - эволюция индивидуального сознания, состоящая в полном развитии истинно человеческих качеств, отличающих людей от животных. Каждая частица человека, излучая энергию, изменяет Природу и взамен получает силу, которая восстанавливает космическое равновесие, нарушенное человеческими действиями. Космос голографически взаимосвязан, и человек, не осознавая того, постоянно взаимодействует с Природой. Между ними непрерывно происходит энергетический обмен согласно закону: «Что посеешь, то и пожнешь» (26).

Пикеринг подчеркивает, что способ мышления кибернетиков отличается от взглядов представителей классической научной парадигмы. По мнению Пикеринга, кибернетиков отличает от представителей классической парадигмы такое качество, как наличие чувства юмора. Кибернетики выражают убеждение, что эстетически организованная окружающая среда призвана реагировать на человеческие поступки, вовлекать человека в диалог. Этот диалог между человеком и вещами, между человеком и машинами отражает постчеловеческий этап эволюции. Если представители классической парадигмы стремятся зафиксировать мир в рамках вневременного представления, то кибернетики «тематизируют» непредсказуемость мира. Мир представляется последним как открытое становление. Если «классики» ставят перед собой эпистемологическую цель - формирование картины мира, то кибернетики выдвигают онтологический проект - демонстрацию, контроль, использование свойств изменяющегося мира. Как бы сказал Т. Кун, представители классической науки и кибернетики живут в разных мирах. История кибернетики помогает преодолеть репрезентативную модель мышления ученых. Согласно Пикерингу, представители философии науки и техники не должны ограничиваться теорией. Так же, как инженеры, деятели искусства и постгуманисты могут найти много полезного в исследованиях

науки и техники, так и философы могут почерпнуть у них вдохновение (70).

Социальные исследования науки и техники служат своего рода «буфером», опосредующим звеном между наукой и обществом. Эти исследования в значительной мере способствуют тому, чтобы наука упрочила свой социальный статус. С одной стороны, представители как общественных, так и естественных наук должны осуществлять свою работу совместно. С другой стороны, ученые-естествоиспытатели не склонны рассматривать свою деятельность как часть культуры, проводя строгое различие между «наукой» и «ненаукой». Найти почву, общую для гуманитариев и естествоиспытателей, нередко оказывается сложной задачей. Выделяют следующие направления социальных исследований науки и техники (8Т8): 1) изучение и прогнозирование новых областей технонауки; 2) проблема использования достижений технонауки в будущем; 3) проблема использования достижений технонауки в настоящем (70).

Государственным чиновникам становится все труднее планировать развитие науки, когда представители разных научных дисциплин конкурируют друг с другом по поводу распределения ограниченных материальных ресурсов. Когда перспективы развития той или иной области знания включают в себя моменты неопределенности и риска, социальное управление наукой становится проблематичным. Как в Западной Европе, так и в США существуют институты научного прогнозирования. Сотрудники этих институтов пытаются выделить наиболее плодотворные и осуществимые научные проекты. В рамках институтов прогнозирования рассматриваются возможные сценарии развития науки в будущем и на этой основе разрабатываются политическая стратегия в настоящем. Проблема заключается в том, чтобы подобные футуроло-гические исследования служили интересам не только политической или экономической элиты, но и обществу в целом. Наука и политика не должны рассматриваться как области, отличные друг от друга как в познавательном, так и в культурном отношении. В идеале представители этих областей должны находиться в процессе постоянного взаимодействия.

Подведем некоторые итоги. Социальному анализу науки и техники, представленному в работах сторонников 8Т8, присущ описательный характер. Исследования 8Т8 - это область, где «много фактов, но мало принципов». Категории и принципы, имеющиеся в распоряжении представителей 8Т8, буквально «то-

нут» в море конкретных случаев (cases). В рамках богатого эмпирического материала порой нелегко проследить общую идею. В качестве решения методологической проблемы Б. Латур и его соратники нередко предлагают яркий художественный образ или тонкий риторический прием. Взгляды представителей STS не лишены определенных противоречий. Во-первых, они, с одной стороны, призывают изучать повседневную деятельность ученых, отвлекаясь от всяческих идеализаций. С другой стороны, они признают, что в деятельности любого ученого неизбежно присутствует аксиологический и социально-политический уклон. Во-вторых, подвергая критике идеи неокантианства, Латур подчеркивает, что помимо слов существует и сам мир. Вместе с тем во многих своих работах он вслед за представителями неопозитивизма и постмодернизма особое внимание уделяет тексту, способу научного изложения.

Определенный интерес представляет подход сторонников STS к обществу сквозь призму теории акторов и сетей. Этот подход позволяет говорить о том, что социальный мир обладает структурой и эта структура подвержена изменению, что эта структура складывается из разнородных действующих элементов, или акторов, и эти акторы вступают друг с другом в разнородные отношения. Однако принципы этого подхода далеко не новы: они разработаны в рамках общей теории систем (см.: 43) и системной философии (см.: 31).

Представители STS внесли определенный вклад в развитие так называемой постнеклассической картины мира. Они отстаивают нетрадиционную трактовку понятия объективности знания (см.: 1). Объективность они рассматривают не как обобщение конкретных способов достижения истины, принятых в науке и других формах духовной деятельности, а, скорее, как результат анализа видов и форм знания. Они анализируют не то, что исследуют субъекты познания, но то, как они это делают, какие методы они используют.

В настоящее время российское руководство делает ставку на модернизацию экономики. Эта программа предполагает широкое внедрение научных инноваций в отечественное производство. Планы преобразований касаются не только науки, но и системы образования. Российское правительство ставит задачу расчистить основу для развития профессионального образования и встроить профессионально-техническое образование в развитие тех процессов, которые идут в стране, прежде всего в процесс модернизации.

Ключевым ориентиром должно стать высокое качество подготовки во всех звеньях: и в начальном, и в среднем, и в высшем профессиональном образовании. Бизнес-сообщество должно формировать профессиональный заказ на будущих специалистов. Для этого необходимо завершить разработку профессиональных стандартов, создать систему обязательной общественно-профессиональной экспертизы, обеспечить рынок высококвалифицированными кадрами, теми кадрами, в которых рынок по-настоящему нуждается, которые реально востребованы работодателями и которые подготовлены для участия в модернизации отечественной экономики.

В романе одного американского писателя главный герой добивается небывалых успехов в области животноводства так, что известный университет приглашает его поделиться своим опытом со студентами. Вначале фермер отнесся к подобному предложению с иронией, но когда администрация университета предложила ему годовое жалованье вдвое больше, чем доходы от сельского хозяйства, он не смог отказаться от подобного предложения. К сожалению, в России подобные истории представляются скорее научно-фантастическими.

Образование и наука тесно взаимосвязаны. Максимальные зарплаты ученым в СССР относительно общесоциального фона реально выплачивались только в сталинский период: старший научный сотрудник с кандидатской степенью получал в 1952 г. 3000 руб. (это было выше примерно в 5 раз, чем оплата неквалифицированного физического труда). В 70-80-е годы условная покупательная способность ученых в СССР была в 3-4 раза выше, чем за рубежом. Зарплата профессора в СССР с 1961 до 1991 г. равнялась 500 руб., а в мае 1998 г. - приблизительно 1250 руб., т.е. номинально выросла в 2,5 раза. Уровень цен за этот период возрос примерно в 15 раз, т. е. реальная зарплата основной и наиболее ценной категории научных работников снизилась примерно в 6 раз. В настоящее время зарплата российского ученого высшей квалификации в 16-46 раз меньше, чем зарплата ученого той же научной квалификации в США. В отечественной науке образовался необратимый возрастной разрыв между поколениями. Он заключается в том, что средний возраст докторов наук в стране -61 год, а аспирантов - 24-25 лет. Разрыв поколений по отношению к ученым высшей квалификации составляет примерно 36 лет - период, необходимый для того, чтобы аспиранты достигли существующего среднего возраста докторов наук и подхватили научную эстафету. Существуют серьезные опасения, что связь поколений

будет разорвана безвозвратно. В течение самых ближайших лет, когда потеряют трудоспособность последние известные ученые, выросшие в эпоху советского периода, в науке образуется невосполнимый провал. Научно-техническое отставание России от развитых в этом отношении стран Запада и США может измеряться несколькими десятилетиями.

В России известны случаи, когда старшее поколение ученых-физиков добровольно отказалось от повышения зарплаты в пользу молодых специалистов, чтобы последние, демонстрируя высокие нравственные качества, работали в России и не искали счастья за рубежом. Однако подобная жертвенность вряд ли даст ожидаемый результат: с 2003 по 2005 г. зарплата у молодых ученых увеличилась всего... на 15%.

Социальные аспекты развития науки тесно связаны с эпистемологическими. Обратимся к проблеме природы научного знания: какие цели могут ставить перед собой представители науки, является ли истина ориентиром в научной деятельности? Существуют два относительно противоположных взгляда на проблему объективности научного знания. Первый из них представлен в концепции «объективного знания» К. Поппера. К. Поппер, исследуя проблему индукции, поставленную Юмом, пришел к следующему парадоксу. Человеческий интеллект работает нерационально: привычка, рационально не обосновываемая, выступает основной силой, руководящей мыслями и действиями субъекта. Решение этого парадокса Поппер усматривал в том, что человек может не только рассуждать рационально, а, следовательно, вопреки принципу индукции, несостоятельность которого установлена Юмом, но и действовать рационально - в соответствии не с индукцией, а с разумом. Субъект действует на основании не повторения или «привычки», а лучше всех испытанной из своих теорий, для которых у него есть весомые рациональные основания. Эти основания выделяют не для того, чтобы считать эти теории истинными, но для того, чтобы считать их лучшими из имеющихся с точки зрения поиска истины или правдоподобности - лучшими из конкурирующих теорий, лучшими приближениями к истине (24, с. 68-69).

Поппер указывал на автономность мира объективного знания. Книга остается книгой - определенным видом продукта человеческой деятельности, даже если она никогда не была прочитана. Для того чтобы принадлежать третьему миру объективного знания, книга должна потенциально обладать способностью быть постигнутой кем-то. Автономия третьего мира и обратное воздейст-

вие третьего мира на второй и даже на первый миры, согласно Попперу, представляют собой один из самых важных фактов роста научного знания.

Иной взгляд на проблему объективности выдвигается в концепции «личностного знания» М. Полани. Основные принципы его концепции включают следующее.

Предложения науки не являются простыми описаниями наблюдений, и их истинность или ложность не может быть установлена в процессе наблюдения. Даже в физике, не говоря уже о биологии, неизбежны суждения вероятности. Но вероятность - это не наблюдаемый факт, а результат личностной оценки, лежащей вне этих фактов.

В случае столкновения между двумя научными теориями решающим критерием не должно выступать то обстоятельство, что одна теория соответствует эмпирическим фактам, а другая -нет. Любые факты можно «подогнать» под теорию, если они интерпретируются в свете этой теории. Для изменения какой-либо теории требуется не просто обращение к фактам, а полное изменение самих рамок интерпретации. В этом случае на первый план выступает критерий «интеллектуальной красоты» теории как залог ее возможности выявить непознанную реальность.

Знание всегда подкрепляется интеллектуальным чувством субъекта; предложения до тех пор не становятся частью науки, пока их кто-нибудь не выдвинет и не заставит в них поверить. Это чувство играет известную роль в определении того, что является и что не является «наукой». Все знание о внешнем мире основывается на неявно принятом метафизическом базисе; философские основания являются неотъемлемой частью самой науки.

Содержание, которое вкладывает Полани в категорию «личностное знание», можно проиллюстрировать следующими примерами, в которых оно наиболее ярко выступает как компонент в контексте «неявных достижений»: 1) овладение навыками (как, например, при катании на велосипеде, игре в теннис и т.п.); 2) разрешение научной проблемы; 3) овладение иностранными языками; 4) создание научной теории; 5) акт восприятия; 6) оценка произведений искусства.

Одной из сфер проявления личностного знания являются экспериментальные исследования. Здесь личностный характер знания проявляется в навыках и умении исследователя, на которые он опирается в своей работе. Навык и умение необходимы в любой познавательной ситуации (как в обыденной жизни, так и в науке).

Примером может служить использование географических карт. Для того чтобы с помощью карты определить путь, требуется умение осуществлять следующие операции. Во-первых, соотнести действительное местонахождение на местности с точкой на карте. Во-вторых, найти по карте маршрут к месту назначения, и, наконец, в-третьих, определить этот маршрут на местности с помощью наземных ориентиров. Все это невозможно без навыков и умения (73).

Различие взглядов К. Поппера и М. Полани наиболее отчетливо проявляются в вопросе передачи знания от одного субъекта к другому. Подчеркивая автономность «мира объективного знания», К. Поппер предлагает читателю представить себе следующую ситуацию. После того как человеческий род исчезнет, некоторые книги или библиотеки, возможно, будут найдены некоторыми цивилизованными потомками (не имеет значения, будут ли они земными живыми существами, которые сделались цивилизованными людьми, или некоторыми пришельцами из космоса). Эти книги могут быть дешифрованы (24, с. 82). Полани мог бы по этому поводу возразить, что, хотя эти книги и могут быть дешифрованы, чтобы их понять, необходимо непосредственное общение с носителями данной культуры. Если учесть то обстоятельство, что попытки рационального обоснования научного знания в рамках западной философии не увенчались успехом, предпочтительной оказывается концепция «метарационального» объяснения знания М. Полани. Следуя положениям теории «личностного знания», описанный выше разрыв поколений в отечественной науке оказывается действительно невосполнимым: теряется та «эстафетная палочка», которую ученые призваны передавать из рук в руки. Подобный разрыв способен привести к тому, что Россия может быть отброшена к допетровской эпохе, когда для решения любой серьезной инженерной задачи требовалось приглашение зарубежных специалистов. Но может ли это позволить себе страна в нынешних условиях?

Список литературы

1. Аристотель. Сочинения. - М.: Мысль, 1975. - Т. 1. - 552 с.

2. Визгин В.П. Границы новоевропейской науки: модерн / постмодерн // Границы науки. - М., 2000. - С. 192-227.

3. Гегель Г.Ф.В. Наука логики. - М.: Мысль, 1972. - Т. 3. - 371 с.

4. Декарт Р. Рассуждение о методе. - Режим доступа: http://www. philosophy.ru/library/descartes/method/02.html

5. Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? - СПб., 1998. - 146 с.

6. Дидро Д. Разговор Д'Аламбера с Дидро. - Режим доступа: http:// sophia.nau.edu.ua/library/text/did_dal.html

7. Кант И. Собр. соч. - М., 1965. - Т. 4, Ч. 1.- 531 с.

8. Кант И. Сочинения. - М., 1964. - Т. 1. - 542 с.

9. Касавин И.Т. Истина: вечная тема и современные вызовы // Эпистемология & философия науки. - М. , 2009. - № 2. - С. 5-12.

10. Латур Б. Когда вещи дают сдачи: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки // Вестник МГУ. Сер. Философия. - 2003.- № 3. -С. 15-51.

11. Лега В.П. Лекции по истории западной философии, - Режим доступа: http://www.sedmitza.ru/text/431799.html

12. Лекторский В.А. Предисловие // Полани М. Личностное знание. - М., 1985. -С. 5-15.

13. Лиотар Ж. Состояние постмодерна. - Режим доступа: http://www.gumer. info/bogoslov_Buks/Philos/liot/01.php

14. Локк Дж. Опыт о человеческом разуме // Локк Дж. Избранные философские произведения в двух томах. - М., 1960. - Т. I. - С. 153-162.

15. Мамчур Е.А. Объективность науки и релятивизм. - М., 2004. - 242 с.

16. Маньковская Н.Б. Париж со змеями (Введение в эстетику постмодернизма). -Режим доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Mank/08.php

17. Маркова Л. А. Постмодернизм в науке, религии и философии. - Режим доступа: http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000704/index.shtml

18. Микешина Л. А. Философия познания: Полемические главы. - М.: Прогресс-Традиция, 2002. - 624 с.

19. Миронов В.В. Ж. Лиотар: постмодерн как неуправляемое возрастание сложности. - Режим доступа: http://society.polbu.ru/mironov_philosophy/ch55_i.html

20. Огурцов А. П. Постмодернизм в контексте новых вызовов науки и образования. - Режим доступа: http://www.phil63.ru/postmodernizm-v-kontekste-novykh-vyzovov#_edn1

21. Платон. Государство. - Режим доступа: http://www.ufacom.ru/~ihtik

22. Платон. Тимей. - Режим доступа: http://webreading.ru/sci_/sci_history/platon-timey.html

23. Поппер К. Логика и рост научного знания. - Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%BE%D0%BF%D0%BF%D0%B5%D1 %80

24. Поппер К.Р. Объективное знание. Эволюционный подход / Пер. с англ. Д.Г. Лахути. Отв. ред. В.Н. Садовский. - М.: Эдиториал УРСС, 2002. - 384 с.;

25. Порус В.Н. Рациональность. Наука. Культура. - М., 2002. - 353 с.

26. Салас Д.С. Мораль ХХ века. - М., 2004. - 528 с.

27. Сноу Ч.П. Две культуры. - М.: Прогресс, 1973. - 142 c.

28. Спиноза Б. Избр. произв.: В 2-х т. - М., 1957. - Т. 1. - 690 с.

29. Спиноза Б. Трактат об усовершенствовании разума. - Режим доступа: www.philos.msu.ru

30. Тулмин С. Человеческое понимание. - М.: Прогресс, 1984. - 328 с.

31. Урманцев Ю.А. Девять плюс один этюд о системной философии. Синтез мировоззрений. - М.: Институт холодинамики, 2001. - 160 с.

32. Фихте И. Соч. - Режим доступа: http://ru.science.com

33. Фихте И.Г. Сочинения: Работы 1792-1801 гг.- М.: Научно-издательский центр «Ладомир», 1995. - С. 275-473.

34. Шеллинг Ф.В.Й. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1987. - Т. 1. - 637 с.- (Фи-лос. наследие; Т. 102).

35. Юм Д. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1965.- Т. 1 - 733 с.

36. Agassi J. Kuhn's way. - Philosophy of the social sciences. - Toronto, 2002. -Vol. 32, N 3. - C. 394-430.

37. Agassi J. The advantage of theft over honest toil // Philosophy of the social sciences. - Toronto, 2009. - Vol. 39, N 3. - C. 507-26.

38. Agassi J. Turner on Merton // Philosophy of the social sciences. - L. etc., 2009. -Vol. 39, N 2. - C. 284-293.

39. Alvesson M., Skoldberg K. New vistas for qualitative research. - L. etc., 2009. -350 p.

40. Arxer S.L., Murphy J.W., Belgrave L.L. Temporality and old age: a postmodern critique. - Reconstructing postmodernism: critical debates. - N.Y., 2007. - P. 125140.

41. Ayer A. The foundations of empirical knowledge. - L., 1963. - 365 p.

42. Beauchamp T. L., Childress J. F. Principles of biomedical ethics. - N. Y.;Oxford: Oxford univ. press, 2001. - 454 p.

43. Bertalanffy L. von. General system theory — a critical review // General systems. -L. etc., 1962. - Vol. 7. - C. 1-20.

44. Biggs Ch.R. Epistemology according to Michael Polanyi, Cornelius Van Til, and John Calvin. - Mode of access: http://free.pdf-download.org/ebooks-everyman+revived%3a+the+common+sense+of+michael+polanyi

45. Callon M., Rabeharisoa V. The Growing engagement of emergent concerned groups in political and economic life lessons from the french association of neuro-muscular disease patients // Science, technology, human values. - L. etc., 2008. -Vol. 33, N 2. - C. 230-261.

46. Cilliers C. Complexity, deconstruction and relativism // Theory, culture & society. -L. etc., 2005. - Vol. 22, N 5. - C. 255-267.

47. Denzin N.K. Moments, mixed methods, and paradigm dialogs // Qualitat48.ve inquiry. - Illinois, 2010. - Vol. 16, N 6. - C. 419-427.

48. Derrida J. Limited Inc. - Evanston, IL: Northwestern univ. press, 1988. - 395 p.

49. Duhem C. The aim and structure of physical theory. - Princeton, 1994. - 356 p.

50. Feyerabend P.K. Problems of empiricism // Philosophical papers. - Cambridge, 1981. - Vol. 2. - 282 p.

51. Fleck L. Genesis and development of a scientific fact. - Chicago: The univ. of Chicago press, 1981. - 365 p.

52. Franklin J. The representation of context: ideas from artificial intelligence // Law, probability, and risk. - Oxford, 2003. - Vol. 2. - P. 191-199.

53. Grosso A. T. Personal being, Polanyi, ontology, and Christian theology. - N.Y.: Peter Lang publishing, 2007. - 131 p.

54. Jacobs S., Allen R.T. Emotion, reason, and tradition, essays on the social, political, and economic thought of Michael Polanyi. - Burlington, 2005. - 175 p.

55. Jonsen A.R., Toulmin S. The abuse of casuistry: history of moral reasoning.-Berkeley : Univ. of California press, 1988. - 420 p.

56. Kuhn T. Metaphor in science // Metaphor and thought. - Cambridge, 1980. -C. 409-419;

57. Latour B. From realpolitik to dingpolitik or how to make things public: Introduction to the catalogue of making things public - atmospheres of democracy. - Mode of access: http://www.bruno-latour.fr/articles/article/96-DINGPOLITIK2.html

58. Latour B. Turning around politics: a note on Gerard de Vries' paper // Social studies of science. - L. etc., 2007. - Vol. 37, N 5. - C. 811-820.

59. Latour B. A textbook case revisited - knowledge as a mode of existence // STS handbook / Ed. by Mike Lynch et al. - L. etc.: MIT Press, 2005. (in print). - C. 83112. - Mode of access: http://www.bruno-latour.fr/articles/article/99-HANDBOOk-FINAL.pdf

60. Latour B. Reassembling the social. - Oxford: Oxford univ. press, 2005. - Mode of access: http://www.bruno-latour.fr/livres/xii.chapter%20intro%20ANT.html

61. Latour B. The Netz-works of greek deductions // Social studies of science. - L. etc., 2008. - Vol. 38, N 3. - P. 441-459.

62. Latour B. The politics of explanation: an alternative // Knowledge and reflexivity: new frontiers in the sociology of knowledge. - L. etc., 1988. - P. 155-176.

63. McKelvey B. Postmodernism versus truth in management theory / E.A. Locke (ed.) // Postmodernism and management: pros, cons and the alternative. - Amsterdam, 2003. - P. 113-168.

64. Morgan K. K. Does Polanyi's tacit knowledge dimension exist? - Mode of access: http://free.pdf-download.org/ebooks-morgan

65. Moring I. Detecting the fictional problem solvers in time and space: metaphors guiding qualitative analysis and interpretation // Qualitative inquiry. - Illinois, 2001. - Vol. 7, N 3. - P. 346-369.

66. Mouzelis N. Cognitive relativism: between positivistic and relativistic thinking in social sciences // Reconstructing postmodernism: critical debates. - N.Y., 2007. -P. 15-28.

67. Mullins Ph. Religious meaning in Polanyi's personal knowledge. - Mode of access: http://polanyi/PhilMullins

68. Nelson B. Homage to N.R.Hanson // Boston studies in the philos. of sci. - Boston, 1967. - Vol. 3. - P. XXXII-XXXIII.

69. Odegard D. Knowledge and scepticism. - Totowa. (N.Y,), 1982. - 170 p.

70. Pickering A. Cybernetics and the mangle: Ashby, Beer and Pask // Social studies of science. - L. etc., 2002. - Vol. 32, N 3. - P. 413-437.

71. Polanyi M. Commentary // Scientific change. - N.Y., 1963. - P. 375-380.

72. Polanyi M. Knowing and being. - Chicago, 1969. - 239 p.

73. Polanyi M. Personal knowledge. - L., 1958. - 428 p.

74. Polanyi M. Persons // Tradition & discovery. The Polanyi society periodical. -Greenville, 2010. - Vol. 36, N 3. - P. 6-18.

75. Polanyi M. Science, faith, and society. - Chicago, 2007. - 85 p.

76. Polanyi M. Scientific thought and social reality: essays. - N.-Y.: International univ. press, 1974. - 158 p.

77. Polanyi M. The stability of beliefs. - Mode of access: http://polanyi/mp-stability of belives.htm

78. Polanyi M. The tacit dimension. - L.: Routledge, 1966. - 108 p.

79. Polanyi M., Prosch H. Meaning. - Chicago, 1975. - 380 p.

80. Polkinghorne J.C. The faith of a physicist: reflections of a bottom-up thinker. -New Jersey: Princeton univ. press, 1994. - 211c.

81. Russell B. Logical positivism // Logic and knowledge. - L. etc., 1956. - P. 367382.

82. Rytovuori-Apunen H. Forget 'post-positivist' IR: The legacy of IR theory as the locus for a pragmatist turn // Cooperation and conflict. - Aarhus, 2005. - Vol. 40, N 2. - P. 147-177.

83. Schaeffer F. Trilogy. - Wheaton: Crossway, 1990 - 368 p.

84. Scheurich J.J. The masks of validity: a deconstructive investigation // International journal of qualitative studies in education. - L., 1996. - Vol. 9, N 1. - P. 49-60;

85. Scott D. Everyman revived, the common sense of Michael Polanyi. - Lewis: Eerd-mans, 1985. - 221 p.

86. Shenk S. W. Anabaptist ways of knowing: a proposal for tradition-ba86.ed, critical education. - Mode of access: http://www.religiouseducation.net/member/ 02_papers/shenk .pdf

87. Sibeon R. An excursus in post-modern social science // Reconstructin87. postmodernism: critical debates. - N.-Y., 2007. - P. 29-40.

88. Springer de Freitas R., Pietrobon R. Whoever could get rid of the context of discovery/ context of justification dichotomy? a proposal based on recent developments in clinical research // Journal of medicine and philosophy. - Georgetown, 2007. -Vol. 32, N. 2. - P. 25-42.

89. Tadajewski M. The debate that won't die? values incommensurability, antagonism and theory // Organization. - L. etc., 2009. - Vol. 16, N 4. - P. 467-485.

90. Torrance T.F. Michael Polanyi and the Christian faith: a personal report. - Mode of access: http://www.pdftop.comebookpolanyi.htm

91. Toulmin S. From form to function // Daedalus. - L., 1977. - Vol. 106. - P. 143162.

92. Tsoukas H. Do we really understand tacit knowledge? - Mode of access: http://free.pdf-download.org/ebooks-tsoukas to underst tacit k.pdf

93. Webster A. Crossing boundaries social science in the policy room // Science, techno-logy, & human values. - L. etc., 2007. - Vol. 32, N 4. - P. 458-478.

94. Zhenhua Y. Two cultures revisited: Michael Polanyi on the continuity between the natural sciences and the study of man // Tradition & discovery. The Polanyi society periodical. - Greenville, 2002. - Vol. 28, N 3. - P. 6-19.

95. Zwick M. Personal knowledge and the inner sciences. - Mode of access: http://free.pdf-download.org/ebooks-zwick

О.В. Летов

ПРОБЛЕМЫ ОБЪЕКТИВНОСТИ В НАУКЕ: ОТ ПОСТПОЗИТИВИЗМА К СОЦИАЛЬНЫМ ИССЛЕДОВАНИЯМ НАУКИ И ТЕХНИКИ

Аналитический обзор

Художественный редактор Т.П. Солдатова Технический редактор Н.И. Романова Корректор О.П. Дормидонтова

Гигиеническое заключение № 77.99.6.953.П.5008.8.99 от 23.08.1999 г. Подписано к печати 21/IX-2011 г. Формат 60x84/16 Бум. офсетная № 1. Печать офсетная. Свободная цена Усл. печ. л. 7,0 Уч.-изд. л. 6,5 Тираж 300 экз. Заказ № 161

Институт научной информации по общественным наукам РАН,

Нахимовский проспект, д. 51/21, Москва, В-418, ГСП-7, 117997

Отдел маркетинга и распространения информационных изданий Тел. Факс (499) 120-4514 E-mail: market @INION.ru

E-mail: [email protected] (по вопросам распространения изданий)

Отпечатано в типографии ИНИОН РАН Нахимовский пр-кт, д. 51/21 Москва В-418, ГСП-7, 117997 042(02)