CC BY
59№ 1 (44), 2012
"Культурная жизнь Юга России"
произведении художественно оформляется отказ от говорения о непознаваемом божестве и признание незнания как единственно истинной формы знания, но и тогда, когда языковая ткань произведения содержит в себе всевозможные частицы и лексемы отрицания (знаки отсутствия, пустоты). «Ничего нет / ничего не осталось / здесь пусто / никаких ответов <...> кругом ничего нет / нет опоры / никаких ощущений <.> ни одного предмета / это непоправимо / не за что держаться <.> нигде нет места / нет времени» (с. 69).
Автор фиксирует разрушение видимого (мимесис) и слышимого (диегезис) мира, утрату опор, пространственных и временных координат движения («неподвижность во всем»). И в этом смысле апофатическая стратегия тесно сопряжена с энтропийными («нет ничего понятного, определенного»), апокалиптическими («кажется, что всему конец») и экзистенциальными («все время чего-то ждешь / хотя ждать нечего») мотивами.
Мироздание исчезает, в процессе поэтического движения смыкаются два полюса: «кажется, что всему конец» / и «как будто ничего не начиналось». Немаловажно учесть и то, что слова «конец» и «начало» этимологически родственны ( др.-рус. искони - 'граница, где что-то кончается и что-то начинается'; кон - от общеслав. kenti -возникать', начинаться).
Концептуалистская деконструктивная стратегия направлена к первозданному хаосу, но и к чистоте tabula rasa - состояния, когда мир и слово еще не были созданы. Моделирование точки, в которой сходятся концы и начала, возможно в сочетании нового (по форме) и архаичного (по цели). В стихотворении происходит ритуальное погребение «призрачного мира», он «разом про-
падает»; уничтожается, делается «свободен от всего» разум, который, по Введенскому, «не понимает мира». И «это чувство великолепно / его невозможно оценить» (с. 71).
Пустота, которую системно выстраивает поэт, обладает потенциальной возможностью порождения чего-то могущего существовать: «здесь вообще ничего нет / пустота есть пустота / в пустоте может быть что-то».
Подобный «впускающий простор» «пустоты бытийного Ничто» формулировал М. Хайдеггер («Время и бытие»), что, в свою очередь, восходило к представлениям о «Божественном мраке» византийских богословов-апофатиков. «Божественный мрак», мрак неведения, и есть, согласно апофатической традиции, истинное ведение.
Поэтический мир А. Монастырского организует собой версию философской лирики неклассической формы.
Литература
1. Словарь терминов московской концептуальной школы / сост. и пред. А. Монастырского. М., 1999.
2. Славицка М. «Антропологическая трещина»: концептуализм revisited: Четыре беседы о сакральном // Новое литературное обозрение. 2011. № 111. С. 234-260.
3. Там же. С. 245.
4. Там же. С. 254.
5. Монастырский А. Поэтический мир / с предуведомлением Д. А. Пригова. М., 2007. С. 8. Далее при цитировании этой книги страница указывается в тексте в скобках.
6. ГройсБ. Искусство утопии. М., 2003. С. 186.
7. Там же. С. 170.
o. v. tatarinova. a. monastyrskiy's book-action «the poetic world» as a conceptualistic realization of the apophatic strategy
The article is dedicated to the research of A. Monastyrskiy's art project, that joins the principles of Byzantine apophatic theology and the principles of Moscow conceptualism in the space of philosophic lyric poetry.
Key words: poetry of conceptualism, apophatic method, non-classical forms of philosophic lyric poetry.
E. В. РАЩИНСКАЯ
ПРОБЛЕМА НЕОМИФОЛОГИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ В РОМАНЕ ДЖ. М. КУТЗЕЕ «ЖИЗНЬ И ВРЕМЯ МИХАЭЛА К.»
В статье рассматривается становление «неомифологического сознания» в романе Дж. М. Кутзее «Жизнь и время Михаэла К.» как художественной реальности, сопрягающей конкретно исторический и философский планы повествования.
Ключевые слова: неомифологическое сознание, поэтика модернизма, мифопоэтические символы, современная англоязычная литература
Итогом усиленного внимания к неомифологическому сознанию стал процесс «ремифологи-зации» - спецификация не столько литературных направлений ХХ столетия, сколько коннотативных взаимосвязей литературы с мифологией и наукой [1]. Термин «неомифологическое сознание» введен
Е. М. Мелетинским, по мнению которого, главным принципом «неомифологизма» является транспонирование (новая редакция мифологических признаков и их перенос в новые место и время) [2].
В. Руднев в «Словаре культуры ХХ века», характеризуя неомифологическое сознание как одно
78 "Культурная жизнь Юга России" № 1 (44), 2012
из главных направлений культурной менталь-ности ХХ века, начиная с символизма и кончая постмодернизмом, называет его категориальной чертой интертекстуальность. Он указывает, что в качестве мифа, «подсвечивающего» сюжет, выступает уже не только мифология как таковая, но и «исторические предания, бытовая мифология, историко-культурная реальность предшествующих лет, известные и неизвестные художественные тексты прошлого»: «текст пропитывается аллюзиями и реминисценциями». Нередко писатель придумывает свою оригинальную мифологию, не проецируемую на некоторый текст, а являющуюся реставрацией общих законов мифологического мышления. Основные черты структуры такого текста - «циклическое время, игра на стыке между иллюзией и реальностью» [3]. Аналогичные положения поддерживает М. И. Мещерякова: «Настоящее произведение неомифологизма всегда тесно связано с реальностью, несколько измененной фантастическим допущением. Это тот же реализм, хотя жизнь в нем изображается не только в жизненных формах, но и в других, не вполне жизненных» [4].
Вовсе не удивительно, что «главным мотивом прозы Кутзее как раз и стало постоянное сопряжение фантастического и доподлинного. Кутзее обнаруживает этот причудливый симбиоз в гуще повседневности Южноафриканской Республики, в сознании людей, сформированных ее социальным климатом, в самом распорядке будней, рассматриваемом на его страницах пристально, даже дотошно»[5]. Поскольку «Жизнь и время Михаэла К.» - произведение, написанное в последние годы апартеида, напряженная социальная обстановка не могла не составить основу этого романа. «Призрак тоталитаризма, закономерно появляющийся из событий ХХ века, заставляет писателей следить за образами, которые могут стать той или иной надчеловеческой силой, возвышающейся над личностью» [6].
Центральной из коллизий романа стала полемика с модернистскими представлениями о беспомощности человека победить окружающую действительность, окутанную безликой агрессией. Возможно, замысел автора заключался в «обличении социальных язв современного общества», что побудило его «реанимировать в человеческом сознании неподдающееся разумному анализу стремление к "абсолютной свободе"» [7]. Именно «страстное стремление к свободе» от желаний, привязанностей, социальных условностей, предрассудков - ото всего, вплоть до «физической оболочки как последних оков» [8], становится главной темой. На это указывает эпиграф: «Раздор - отец всем общий и всем общий царь, и одних богами объявляет он, а других - людьми, одних рабами сотворяет он, а других - свободными» (Гераклит Эфесский).
В центре сюжета судьба Михаэла К., который представлен как «умственно отсталый» с врожденным увечьем (заячьей губой), что стало причиной его полной замкнутости и оторванности от людей. Идя общей с ними дорогой жизни, но не
участвуя в их жизни, не всматриваясь в жестокую, окружающую действительность, он интуитивно избирает путь изгоя, становясь чем-то вроде растения или насекомого. Но окружающий социум не позволяет «просто жить»: то и дело сквозь фантазию «чистого существования» проступает вполне реальная обыденность. Дезертиры, партизаны, полиция, солдаты, карательные отряды, трудовые и исправительные лагеря - все это постоянно будет фокусироваться в эпизодах романа. «А сейчас устроили лагеря для детей <...> лагеря для людей с большими головами и лагеря для людей с маленькими головами, лагеря для рабочих <...> лагеря для крестьян <...> для проституток <...> лагеря для неграмотных, лагеря для повстанцев <.> Может быть, счастье в том, чтобы просто не попасть в лагерь, ни в один из этих лагерей» [9].
Следует отметить, что роман написан в аллегорической форме, Кутзее оперирует многозначными мифопоэтическими символами - средством метафорического проявления «всемогущей безликой бюрократии», жестокости власти, которая приняла характер внеличной социальной силы. Человек, с одной стороны, бессилен и бесправен перед нею, а с другой - вполне наделен «способностью сопротивляться - молча, с упорством, которое не назовешь эфемерным» [10]. Несмотря на описываемую жестокость, озлобленность, эгоизм, войны, разрушения, Кутзее выступает ярко выраженным гуманистом, для него каждый ценен: «Ты спрашиваешь, Михаэл, чем ты лучше других. Я тебе отвечу: ничем. Но это не значит, что ты никому не нужен. Нужны все. Даже воробьи <...> Он долго смотрел в потолок, точно шаман, совещающийся с духами, потом заговорил. - Моя мать всю жизнь работала <.> Мыла людям полы, готовила им еду, мыла грязную посуду. А когда она состарилась и заболела, она им стала больше не нужна. Потом она умерла, и ее сожгли. А мне дали коробку с прахом и сказали: "Вот твоя мать, забери ее, она нам не нужна"» [11].
И к моменту ухода из последнего лагеря Ми-хаэл К. «становится уже не совсем человеком. Что-то произошло с ним. Он выходит за пределы возможностей человеческого тела» [12], что в некоторой степени делает его мифическим героем.
Помимо актуального философско-литератур-ного аспекта, в произведении Кутзее можно выделить и некоторые мотивы, восходящие к мифу и сюжетным схемам известных писателей. Так, прослеживается один из самых распространенных мифологических и общелитературных мотивов -мотив «путешествия». «Здесь первым знаменитым образцом служит роман Дж. Джойса "Улисс", использовавший в качестве второго плана повествования миф об Одиссее и сопредельные ему мифы», однако при прослеживании перипетий биографии Михаэля К. появляются ассоциации с произведениями Кафки - «бесплодные усилия землемера К. натурализоваться в деревне и Замке ассоциируются у литературоведов с мифом о Сизифе, катившем под гору камень, который каждый раз падал вниз» [13]. И Михаэл К. всю жизнь стремился сохранить свой клочок земли, свой ого-
№ 1 (44), 2012 "Культурная жизнь Юга России" ^
род, но каждый раз обстоятельства разрушали его маленький мир. С кафкианским, помимо схожего иконического знака «К.» (в тексте Кутзее присутствует и «Анна К.»), перекликается и род занятий героев: земледелец, садовод - землемер. Еще один схожий элемент - обращение к теме насекомых: К. представлялось, что он термит, пробивающий себе путь сквозь скалу.
Согласно Ю. М. Лотману, «хотя иконические знаки в какой-то мере ближе к мифологическим текстам, они, как и знаки условного типа, представляют собой факт принципиально нового сознания, новому состоянию соответствует новое имя» [14]. Таким образом, мифологическое отождествление подразумевает трансформацию объекта, происходящую в конкретном пространстве и времени, в данном случае в Южной Африке во времена апартеида.
В романе «Жизнь и время Михаэла К.» переосмыслен модернистский образ «человека без свойств» и показано: даже оказываясь на самой низкой ступени жизни, человек может обрести свободу. И главной целью здесь является поиск выхода не из тупика отношений между людьми, а из самой социальности.
Используя в романе «неомифологическое сознание» как художественный прием, автор смог выявить аналогии и соответствия, проливающие свет на историческую панораму событий. Придавая своему персонажу своеобразную манеру поведения, Кутзее создает «неомиф», отражающий авторское символическое понимание человеческого сознания. Так через своего героя он демонстрирует «интуитивную жизнь как высшую ценность» [15].
Несмотря на взятый несколько приглушенный тон повествования, роман является трагичным и пронзительным. И воспринимается отнюдь не как роман о необратимом исчезновении и забвении, а как философское размышление о пути человеческого сознания, о трудной судьбе человека в конк-
ретно-исторической ситуации и вечном экзистенциальном поиске.
Литература
1. Погребная Я. В. «Аспекты современной ми-фопоэтики» URL: http://www. niv.ru>doc/pogreb-naya.. .i-neomifologizm.htm
2. Мелетинский Е. М. О литературных архетипах // Чтение по истории и теории культуры. Вып. 4. М., 1994. С. 133.
3. Руднев В. Словарь культуры ХХ века. М., 2009. С. 266.
4. Мещерякова М. И. Неомифологическая проза в круге детского и юношеского чтения. URL: http://www. rusf.ru>litved/fant/me2.htm.
5. Зверев А. Прорываясь к реальному // Африка: лит. альманах. Вып. 8. М.,1987. С. l2l.
6. Татаринов А. В. Нирвана и Апокалипсис: кризисная эсхатология художественной прозы. Краснодар, 2007. С. 257.
7.Максимов С. В. В глубине разума. URL: http// www.pgpalata.ru
8. Шматко О. Дж. М. Кутзее «Жизнь и время Михаэла К.». URL: http://www.novostiliteratury. ru/2011/01/dzh-m-kutzee-zhizn-i-vremia-mixaela-keksmo
9. Кутзее Дж. М. «Жизнь и время Михаэла К.» // пер. с анг. И. Архангельской. М., 2010. С. 284.
10. Зверев А. Прорываясь к реальному ... С. 127.
11. Кутзее Дж. М. «Жизнь и время Михаэла К.» ... С. 217.
12. Архив. Дж. М. Кутзее. Вып. 5. 2004. С. 7. URL: http//www.childib.ru
13. Руднев В. Словарь культуры ХХ века . С. 267.
14. Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб., 2010. С. 535.
15. Шматко О. Дж. М. Кутзее «Жизнь и время Михаэла К.» .
ye. v. rashchinskaya. the problem of the neo-mythological consciousness in j.m. coetzee's novel «life and times of michael K.»
The article deals with the formation of «neo-mythological consciousness» in J. M. Coetzee's novel «Life and Times of Michael K.» as an artistic reality, that joins specifically historical and philosophic plans of the narration. Key words: neo-mythological consciousness, poetics of modernism, mythopoetic symbols, modern English literature.
С. В. СУПРУН
А. БЕМ И Н. БАХТИН О ПСИХОАНАЛИЗЕ В ЛИТЕРАТУРЕ
В статье рассматриваются взгляды А. Бема и Н. Бахтина на использование психоанализа при изучении произведений Ф. М. Достоевского и авторов «русского зарубежья».
Ключевые слова: психологический анализ художественных текстов, интерпретация, фрейдизм.
Рассматривая все многообразие окружающего мира как текст, т. е. как единую метафору существования, герменевтика не может игнорировать психологические проблемы его объяснения. Об этом писали Ф. Шлейермахер, В. Дильтей, Х. Гадамер, в России А. Потебня,
Д. Овсянико-Куликовский, М. Бахтин, Л. Выготский.
В 1870-1880 годы успешное развитие естественных наук, в частности, психологии и физиологии, дало толчок формированию особого направления философско-эстетической мысли,
