CC BY
134
Ольга Владимировна Захарова
кандидат филол. наук, доцент кафедры русской литературы
и журналистики, Петрозаводский государственный университет (Петрозаводск, пр. Ленина, 33, Российская Федерация)
ovzakh05@yandex.ru
ПРОБЛЕМА КАТАРСИСА У ДОСТОЕВСКОГО: ИЗ ГАЗЕТНОЙ ПОЛЕМИКИ 1873 ГОДА
Аннотация: Проблема катарсиса впервые поставлена в «Поэтике» Аристотеля. Аристотель достаточно широко трактовал понятие «катарсис», который мог быть и трагедийным, и музыкальным, но всегда означал очищение — очищение как диалог поэта и зрителя, одну из задач искусства.
В тезаурусе Достоевского нет категории «катарсис», но есть его русский эквивалент: очищение. Очищение страданием — одна из ключевых идей его творчества. Эту идею Достоевский выразил в творчестве, начиная с «Записок из Мертвого Дома», но впервые высказал прямо в третьей главе «Среда» в «Дневнике Писателя» за 1873 г. Достоевский противопоставляет социалистическому учению о «среде» христианскую идею ответственности человека за свои и чужие поступки. Либеральная журналистика не приняла идею «очищения страданием» Достоевского: она высмеяла писателя (Л. К. Панютин, А. Г. Ковнер, В. П. Буренин, А. С. Суворин). Вместо понимания и уважительной полемики Достоевский услышал ругань и хамство в свой адрес. Консервативная критика обошла вниманием этот эпизод «Дневника Писателя». Понимание этой идеи как катарсиса пришло уже после смерти писателя в XX в. в работах С. Цвейга, Н. Бердяева и др. Несмотря на то что в современной критике высказываются сомнения, есть ли катарсис у Достоевского, следует признать, что катарсис является категорией поэтики Достоевского, очищение страданием составляет сущность эстетического сопереживания автора и читателя, выражает смысл его творчества.
Ключевые слова: Аристотель, Гете, Достоевский, катарсис, очищение страданием, критика, полемика, фельетон
Проблема катарсиса впервые поставлена в «Поэтике» Аристотеля, который рассматривал ее как один из признаков трагедии:
...трагедия есть подражание действию важному и законченному, имеющему определенный объем, [подражание] при помощи речи, в каждой из своих частей различно украшенной; посредством действия, а не рассказа, совершающее путем сострадания и страха очищение подобных аффектов [1, 56].
Катарсис, по Аристотелю, выражает смысл творчества, сущность эстетического воздействия искусства на человека. Видя страдания на сцене, сострадая происходящему, зритель очищается от аффектов, от которых страдают и погибают герои.
Еще одно упоминание Аристотелем этой категории — описание музыкального катарсиса в трактате «Политика»:
Аффекту, сильно действующему на психику некоторых лиц, подвержены, в сущности все, причем действие отличается лишь степенью своей интенсивности; например, [все испытывают] состояние жалости, страха, а также энтузиазма. И энтузиастическому возбуждению подвержены некоторые лица, впадающие в него под влиянием религиозных песнопений, когда эти песнопения действуют возбуждающим образом на психику и приносят как бы исцеление и очищение. То же самое, конечно, испытывают и те, кто подвержен состоянию жалости и страха и вообще всякого рода прочим аффектам. <...> Все такие лица получают своего рода очищение, то есть облегчение, связанное с наслаждением1 [Цит.: 4, 88].
Аристотель достаточно широко трактовал понятие «катарсис», который мог быть и трагедийным, и музыкальным, но всегда означал очищение — очищение как диалог поэта и зрителя, одну из задач искусства. К этому эффекту должен стремиться каждый автор.
В тезаурусе Достоевского нет категории «катарсис», но есть его русский эквивалент: очищение. Очищение страданием — одна из ключевых идей его творчества.
Эту идею он выразил в творчестве, начиная с «Записок из Мертвого Дома», но впервые высказал прямо в третьей главе «Среда» в «Дневнике Писателя» за 1873 г., опубликованной во втором номере «Гражданина» от 8 января. Оценивая оправдательные приговоры, вынесенные судами присяжных, Достоевский противопоставляет социалистическому учению о «среде», которое «обезличивает» человека, освобождает «отъ всякаго нравственнаго личнаго долга, отъ всякой самостоятельности, доводитъ до мерз'вйшаго рабства» христианскую идею ответственности человека за свои и чужие поступки (34)2. По мнению писателя, сокрытая в русском народе идея его виновности ВМ-БСТ-Б СЪ каждымъ преступникомъ» дает человеку веру в то, что
...среда зависитъ вполне отъ него, отъ его безпрерывнаго пока-яшя и самосовершенствовашя. Энерпя, трудъ и борьба, — вотъ чЪмъ переработывается среда. Лишь трудомъ и борьбой достигается самобытность и чувство собственнаго достоинства (34).
Писатель призывает присяжных входить в залу с мыслью, «что и мы виноваты», тогда
боль сердечная <...> будетъ для насъ наказашемъ <...> онанасъ очиститъ и сдЪлаетъ лучшими <...>, мы и среду исправимъ и сдЪлаемъ лучшею (33).
Вспоминая свое пребывание на каторге, автор «Дневника Писателя» уверяет, что ни один из преступников
...не миновалъ долгаго душевнаго страдашя внутри себя, сама-го очищающаго и укръпляющаго <...> повЪрьте, никто изъ нихъ не считалъ себя правымъ въ душЪ своей! (35)
Замечая, что каторга облегчает участь преступника, так как происходит «самоочищеше страдашемъ», Достоевский предостерегает «снисходительных» присяжных:
Вы вливаете въ его душу безвтлле въ правду народную, въ правду Божш; оставляете его смущеннаго (35).
Либеральная журналистика зло высмеяла Достоевского. Первым откликнулся Л. К. Панютин. 14 января он опубликовал фельетон, в котором негативно оценил «Дневник Писателя» как дикие «инсинуацш объ усиленш наказашя для преступниковъ», а «Гражданин», как «отдающш мертвечиной журналъ»3.
Фельетонист задает саркастичные вопросы: Кто, нечитавшш въ «Гражданине» «Дневника Писателя» повЪритъ, что эти возмутительныя строки написаны г. 0. Досто-евскимъ, гуманнымъ авторомъ «Мертваго Дома»? Признаюсь, я и теперь не увЪренъ, что это имя попало подъ статью не по ошибке наборщика. Или справедливы слухи, одно время ходив-Ше въ литературномъ кружке, о болЪзненномъ состоянш г. До-стоевскаго? Или ему не случалось читать о томъ, какъ оправданные обливались слезами раскаяшя? Или ему неизвестны безчисленные примеры того, какъ жестокое наказаше превыше вины ожесточало преступниковъ, посягавшихъ на новыя престу-плешя, просто съ отчаяшя?
Не пытаясь понять смысл слов Достоевского, Л. К. Паню-тин восклицает: «Дивныя дътга творятся на святой Руси!». Он сравнивает автора с Гоголем, а «Дневник Писателя» с «Перепиской с друзьями»:
Первые симптомы нынътпняго настроешя г. Достоевскаго начали проявляться въ его романе «Преступлеше и наказаше», где рядомъ съ тонкимъ психологичесюмъ анализомъ, попадались тирады, похожая на горячечный бредъ разстроеннаго вообра-жешя; въ «Бъхахъ» еще заметнее стремлеше къ болезненной фантастичности, а «Дневникъ Писателя» еще более напоминаетъ извъхтныя записки, оканчивающаяся восклицашемъ: «а все-таки, у алжирскаго бея на носу шишка!»
Портрет писателя, выставленный в Академии художеств, вызывает у Л. К. Панютина язвительную «жалостливость»:
Довольно взглянуть на портретъ автора «Дневника писателя», <... > чтобъ почувствовать къ г. Достоевскому ту самую «жалостливость», надъ которою онъ такъ некстати глумится въ своемъ журнале — это портретъ человека, истомленнаго тяжкимъ недугомъ.
Достоевский ответил на эту насмешку пародией в главе «Бобок»:
.. .однакоже вотъ меня и сумасшедшимъ сделали. Списалъ съ меня живописецъ портретъ изъ случайности: «все-таки ты, говоритъ, ли-тераторъ». Я дался, онъ и выставилъ. Читаю: «Ступайте смотртлъ на это болезненное, близкое къ помешательству лицо» (162).
Этот эпизод в полемике Достоевского и Панютина обстоятельно проанализировал В. А. Туниманов [7].
На следующий день после выхода воскресного фельетона Л. К. Панютина в третьем номере «Гражданина» (15 января) Достоевский опубликовал четвертую главу «Дневника Писателя», в конце которой он пересказал разговор с одним «изъ самыхъ уважаемыхъ мною людей», мнением которого он дорожит, имея в виду, конечно, не фельетониста «Голоса» (64). Вспоминая его оценку главы «Среда», писатель удивленно сокрушается, что идеи, высказанные в ней, были не поняты:
Я былъ горестно изумленъ. <... > Неужели такъ можно истолковать мою статью! После этого ни объ чемъ нельзя говорить <...> Но какъ однакоже могутъ быть поняты и перетолкованы слова (64).
Предчувствия не обманули писателя. Вместо понимания и уважительной полемики Достоевский услышал ругань и хамство в свой адрес. В этом смысле не стал исключением фельетон В. П. Буренина, опубликованный 20 января, в котором он оценивает Достоевского-публициста как «клику-шечнаго фельетониста»:
.. .онъ невм"Бняемъ по отношенш къ здравому смыслу и логикт, <...>, проводитъ свою философда и свою мораль отнюдь не черезъ процессъ мышлешя, а черезъ процессъ, если такъ можно выразиться нервическаго выкликашя», а «Дневник Писателя» как «пропов'Бдь очистительнаго значешя каторги4.
Публикация в третьем номере «Гражданина», по мнению критика, свидетельство того, что «г. Достоевскш самъ себ1з, кажется, не в"Бритъ» и желает оговориться, что «я-де СОВСБМЪ не то хотъпъ сказать».
Достоевский вернулся к разъяснению своего понимания «очищения страданием» в пятой главе «Влас» «Дневника Писателя», опубликованной в четвертом номере «Гражданина» 22 января. Полемизируя с Некрасовым, писатель убеждает читателя в том, что поэта в русском народе поражает «потребность самоспасешя, эта страстная жажда страдашя», которая выражает такие качества русского народа, как
...потребность хватить черезъ край, потребность въ замираю-щемъ ощущенш, дойдя до пропасти, свъхиться въ нее на половину, заглянуть въ самую бездну и <...> броситься въ нее какъ ошал'влому, внизъ головой. Это — потребность отрицашя въ человеке иногда самомъ не отрицающемъ и благоговътощемъ, от-рицашя всего, самой главной святыни сердца своего, самаго пол-наго идеала своего, всей народной святыни во всей ея полноте <...> Я думаю самая главная, самая коренная духовная потребность русскаго народа — есть потребность страдашя, всегдашня-го и неутолимаго, везде и во всемъ (98).
Эти черты, по мнению писателя, объясняют, почему: ... у русскаго народа даже въ счастьи непременно есть часть страдашя, иначе счастье его для него не полно. Никогда, даже въ самыя торжественныя минуты его исторш, не имеетъ онъ горда-го и торжествующаго вида, а лишь умиленный до страдашя видъ;
онъ воздыхаетъ и относитъ славу свою къ милости Господа. Стра-дашемъ своимъ русскш народъ какъ бы наслаждается (98).
Русскому народу присуще «сердечное знаше Христа и истинное представлеше о немъ» (98). Достоевский допускает, что Христос
...можетъ быть единственная любовь народа русскаго <...> и онъ любитъ образъ Его по своему, то есть до страдашя (99).
Третья и пятая главы «Дневника Писателя» стали предметом полемики в фельетоне А. Г. Ковнера, опубликованном в «Голосе» 25 января5. По мненш фельетониста, глава «Среда» один из примеров того, «что значитъ не разсуждать и не шевелить "мозгами"». Восклицая «Боже великш, до чего же договорился г. Достоевскш, сойдясь съ княземъ Мещер-скимъ», А. Г. Ковнер спрашивает:
Кто же больше клевещетъ на народъ — г. Достоевскш ли, гово-рящш, что народъ им"Бетъ «потребность» страдашя, или тЪ, которые желаютъ избавить его отъ излишнихъ страданш и которымъ г. Достоевскш обътцаетъ «комическое» будущее?..
Рассказ писателя об грехопадении Власа он рассматривает как «ничтожное обстоятельство», которое
...г. Достоевскш раздуваетъ въ цтлую народную поэму; <... > пускаясь по поводу его въ разныя психичесюя тонкости, приходитъ къ открытш, что русскш народъ им"Бетъ потребность «страдать»...
Как и роман «Бесы», «Дневник Писателя», по мнению А. Г. Ковнера, является свидетельством «болезненности» автора: ...грустно становится за писателя, который не понимаетъ больше окружающей его жизни съ настоящими ея страдашями, который неспособенъ уразумъть настоящш смыслъ снисходительности суда присяжныхъ и который, останавливаясь на какомъ-ни-будь единичномъ уродливомъ явленш, анализируетъ его, какъ МроВое собыпе, и выводить изъ него законъ для общаго ц/Благо!..
Полемику с писателем А. Г. Ковнер продолжил после публикации в восьмом номере «Гражданина» (19 февраля) главы «Смятенный вид», в которой Достоевский, затрагивая вопрос появления в России секты штундистов, говорит о
«предъызбранном» назначении русскаго народа, которое состоит в том, чтобы
...охранить у себя божественный образъ во всей чистотт., а когда придетъ время — явить этотъ образъ Мру, потерявшему пути свои (226).
Эти слова Достоевского вызывают у фельетониста иронию в форме льстивой издевки:
Я до сихъ поръ былъ совершенно убт.жденъ въ великой мысли автора «Дневника»; я иначе и думать не могъ6.
Высмеивая писателя за мнимые противоречия, фельетонист доверительно спрашивает у читателя:
Понимаете ли вы теперь, какъ курьёзно быть авторомъ «Мерт-ваго дома» и верить въ очистительное назначеше каторги, писать сегодня «Бт.дныхъ людей», «Униженныхъ и оскорбленныхъ», а завтра — «Бъховъ» и «Дневникъ писателя»? Чувствуете ли, какъ курьёзно на одной странице возлагать вст. свои надежды на тём-ныхъ «Власовъ», которые должны обновить м!ръ, а на другой — роптать на тт>хъ же «Власовъ» за то, что они слишкомъ снисходительны къ преступникамъ? Умъхтно ли въ одно время скорбъть о народныхъ несчаспяхъ, а въ другое — проповт.дывать страдаше, какъ главную, коренную народную потребность?
А. Г. Ковнер призывает Достоевского покаяться, он «краснеет» за писателя.
Автор фельетона «Заметки провинциального философа» открыто признается, что не понимает Достоевского, жалоба которого на неправильное истолкование его слов, вызывает ироническое замечание: «какое злополуч1е, не быть никогда понятымъ»7. Он упрекает писателя в том, что он «плодитъ жестокость, деревянность и тупость», и восклицает: «Г. До-стоевскш, пощадите, пощадите!.. »
Еще одним критиком идеи Достоевского стал А. С. Суворин, который иронизирует над тем, что каторга «освежает» и «очищает» человека, именуя ее «лечебницей отъ нрав-ственныхъ недуговъ»8. Он уподобляет «Гражданин» «мертвому дому», вызывающему у сотрудников
.. .влечете къ бичеванш и очищенш, точно имъ совъхтно находиться въ М£>сх1>, имътощемъ не особенно лестную литературную славу, и точно имъ невозможно не проповедовать о том, что это
не СОВСБМЪ мертвый домъ русской мысли, а монастырская колокольня, на которую въ звонари допускаются только чистые серд-цемъ и нищДе духомъ.
Либеральная критика не приняла идею «очищения страданием» Достоевского: она высмеяла писателя. Консервативная критика обошла вниманием этот эпизод «Дневника Писателя».
Достоевский мыслил идею «очищения страданием» как ключевую в романе «Преступление и Наказание»9.
Понимание этой идеи как катарсиса пришло уже после смерти писателя.
В 1920 г. С. Цвейг опубликовал трилогию «Три мастера. Бальзак. Диккенс. Достоевский», в которой он обратил внимание на то, что
...в конце всех романов Достоевского является катарсис греческой трагедии, великое очищение: над прошумевшими грозами в прозрачном воздухе торжественно сияет радуга, для русского высший символ примирения [8, 104].
Это толкование соответствует концепции катарсиса как категории поэтики, предложенной Гете в «Примечании к "Поэтике" Аристотеля»:
...когда трагедия исчерпала средства, возбуждающие страх и сострадание, она должна завершить свое дело гармоническим примирением этих страстей10.
По отношению к творчеству Ф. М. Достоевского этот закон поэтики сформулировал Н. Бердяев:
Освобождающий свет есть и в самом темном и мучительном у Достоевского. Это — свет Христов, который и во тьме светит. Достоевский проводит человека через бездны раздвоения — раздвоение основной мотив Достоевского, но раздвоение не губит окончательно человека. Через Бого-Человека вновь может быть восстановлен человеческий образ [2, 221].
Несмотря на то что в современной критике высказываются сомнения, есть ли катарсис у Достоевского [6], следует признать, что катарсис является категорией поэтики Достоевского, очищение страданием составляет сущность эстетического сопереживания автора и читателя, выражает смысл его творчества.
Примечания
Статья подготовлена в рамках реализации комплекса мероприятий Программы стратегического развития ПетрГУ на 2012-2016 гг. Сравним с переводом А. Ф. Лосева: «Аффекту, сильно действующему на психику некоторых лиц, подвержены, в сущности, все, причем действие отличается лишь степенью своей интенсивности; например, [все испытывают] состояние жалости, страха, а также энтузиазма. И энтузиастическому возбуждению подвержены некоторые лица, впадающие в него под влиянием религиозных песнопений, когда эти песнопения действуют возбуждающим образом на психику и приносят как бы исцеление и очищение. То же самое, конечно, испытывают и те, кто подвержен состоянию жалости и страха и вообще всякого рода прочим аффектам, поскольку каждый такой аффект свойствен данному индивиду. Все такие лица получают своего рода очищение, то есть облегчение, связанное с удовольствием» [5, 188].
Цитаты приводятся по: Достоевский Ф. М. Дневник Писателя // Гражданин. 1873. № 2 (8 января). С. 32—36; № 3 (15 января). С. 60—64; № 4 (22 января). С. 96—100; № 6 (5 февраля). С. 162—166; № 8 (19 февраля). С. 224—226. Номер страницы указывается в круглых скобках после цитаты.
Адмирари Нил. <Панютин Л. К.> Листок // Голос. 1873. № 14.14 января.
<Буренин В. П.> Журналистика. Нечто о «великом слове» и великом пророке, его возвестившем. Полное воскресение в журналистике вопроса о призвании варягов. «Переговоры кн. Меншикова в Константинополе», г. Богдановича. «Практическая философия XIX века», г. А. Б. «Странники или бегуны», г. Розова («Вестник Европы», январь). Очистительное значение каторги и нервически-выкликатель-ные фельетоны г. Ф. Достоевского («Гражданин», №№ 1, 2 и 3) // Санкт-Петербургские Ведомости. 1873. № 20. 20 января. <Ковнер А. Г.> Литературные и общественные курьезы // Голос. 1873. № 25. 25 января.
<Ковнер А. Г.> Литературные и общественные курьезы // Голос. 1873. № 60. 1 марта.
Заметки провинциального философа (Посвящается «Гражданину») // Неделя. 1873. № 5. 4 февраля. С. 178—184.
Незнакомец <Суворин А. С> Недельные очерки и картинки. Нечто о каторге и добродетели // Санкт-Петербургские Ведомости. 1873. № 55. 25 февраля.
Подробнее об этом см. главу «"Православное воззрение": Идеи и идеал в романе "Преступление и Наказание"» [3, 260—272].
Гете И. В. Примечание к «Поэтике» Аристотеля // Собр. соч. В 10 т. М., 1980. Т. 10, С. 398—401.
Список литературы
1. Аристотель. Об искусстве поэзии. М., 1957. 184 с.
2. Бердяев Н. А. Собрание сочинений. А. С. Хомяков. Миросозерцание Достоевского. К. Леонтьев. Т. 5. Париж, 1997. 580 с.
3. Захаров В. Н. Имя автора — Достоевский. Очерк творчества. М., 2013. 456 с.
4. Лосев А. Ф., Шестаков В. П. История эстетических категорий. М., 1965. 376 с.
5. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Аристотель и поздняя классика. М., 1975. 776 с.
6. Померанц Г. Есть ли катарсис у Достоевского? Обзор неакадемической критики // Достоевский и мировая культура. СПб., 1994. № 2. С. 14—24.
7. Туниманов В. А. Л. К. Панютин и «Бобок» Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1976. С. 160—163.
8. Цвейг С. Три мастера: Бальзак, Диккенс, Достоевский. Триумф и трагедия Эразма Роттердамского. М., 1992. 286 с.
Olga Vladimirovna Zakharova
Ph.D., Associate Professor of Petrozavodsk State University (ProspektLenina, 33, Petrozavodsk, Russian Federation)
ovzakh05@yandex.ru
THE CONCEPT OF CATHARSIS IN FYODOR DOSTOEVSKY'S WORKS: FROM THE NEWSPAPER POLEMICS OF 1873
Abstract: The question of catharsis was first brought up by Aristotle in his Poetics. Aristotle was interpreting catharsis rather broadly. For him it could be tragic or musical, but it always meant purification or purgation as a dialogue between a poet and a spectator, which he saw as one of the aims of art.
In Dostoevsky's thesaurus there is no such category as catharsis, but there is this word's equivalent in the Russian language: "ochishchenie" (which can be translated as "purification"). Purification through suffering is one of the key ideas of Dostoevsky's works. He expressed this idea in his prose beginning with Notes from the House of the Dead, but it was first stated directly in the third chapter (entitled Environment) of A Writer's Diary of 1873. Dostoevsky contrasted the socialist doctrine of "environment" with the Christian idea of personal responsibility for our own and other people's actions. Liberal
journalists did not accept Dostoevsky's idea of "purification through suffering" and ridiculed him (e.g., L. K. Paniutin, A. G. Kovner, V. P. Burenin, A .S. Suvorin). Instead of understanding and justifiable dispute, Dostoevsky faced malediction and rudeness. Conservative critics, on the other hand, overlooked this episode of A Writer's Diary. This idea started to be appreciated only in the 20th century, long after the writer's death, and was developed in the works of S. Zweig, N. Berdyaev and others. Notwithstanding the fact that contemporary critics question the presence of catharsis in Dostoevsky's prose, one should admit that it is one of the categories of his poetics. The purification through suffering is the essence of the aesthetic empathy between the author and his reader and implies the meaning of his creative works.
Keywords: Aristotle, Goethe, Dostoevsky, catharsis, purification through suffering, criticism, polemics, feuilleton.
References
1. Aristotle. The Art of Poetry [Ob iskusstve poezii]. Moscow, 1957. 184 p.
2. Berdiaev N. A. Complete Works [Sobranie sochinenij]. A. S. Homiakov. Dostoyevsky's World View [Mirosozercanie Dostoevskogo]. K. Leontev. Vol. 5. Paris, 1937. 580 p.
3. Zakharov V. N. The Author's Name is Dostoevsky. An Essay on the Creative Work [Imja avtora—Dostoevski). Ocherk tvorchestva]. Moscow, 2013.456 p.
4. Losev A. R, Shestakov V. P. The History of Aesthetic Categories [Istorija esteticheskih kategorij]. Moscow, 1965. 376 p.
5. Losev A. R The History of Ancient Aesthetics. Aristotle and Later Classics [Istorija antichnoj estetiki. Aristotle i pozdnjaja klassika]. Moscow, 1975. 776 p.
6. Pomerants G. Is there Catharsis in Dostoevsky's Works? Review of Non-Academic Criticism. [Est' li katarsis u Dostoevskogo? Obzor neakademicheskoj kritiki]. Dostoevsky and World Culture [Dostoevski] i mirovaja kul'tura], St. Petersburg, 1994, no. 2, pp. 14—24.
7. Tynimanov V. A. Lev Panyutin and Dostoevsky's Boboc [L. K. Paniutin
i «Bobok» Dostoevskogo]. Dostoevsky. Materials and Research [Dostoevskij. Materialy i issledovanija], Leningrad, 1976, pp. 160—163.
8. Zweig S. Three Masters: Balzac, Dickens, Dostoevsky. Triumph and Tragedy of Erasmus [Tri mastera: Balzak, Dikkens, Dostoevskij. Triumf I tragedia Erazma Rotterdamskogo]. Moscow, 1992. 286 p.
© Захарова О. В., 2013
