CC BY
49Герасимчик В.В.
Проблема идентичности белорусов в научной дискуссии 1863-1864 годов о народонаселении «западной России»
Статья посвящена научной дискуссии 1863-1864 годов между представителями «западноруссизма» М. Коя-ловичем и П. Бобровским с военным картографом Р. Эр-кертом, в ходе которой впервые публично происходило обсуждение вопроса о пространстве и идентичности белорусов как народа. Результаты дискуссии отразились на политике Российской империи и способствовали изменению картографической проекции и воображаемых границ Беларуси.
Ключевые слова: научная дискуссия, идентичность, за-падноруссизм, П. Бобровский, М. Коялович, А. Риттих, Р. Эркерт.
Изучение процесса формирования белорусской нации является одним из ключевых в отечественной исторической науке. Подтверждение тому — выход «Истории белорусской государственности», подготовленной специалистами Института истории НАН Беларуси [История... 2018-2019].
Однако если генезис белорусов как общности обрел определенную схему, то проблема развития национального самосознания, поиск в нем ключевого элемента, а также
влияние на данный процесс интеллектуалов, предлагающих различные проекты, не является столь же бесспорным. Отправной точкой для научных дискуссий по данному предмету послужил выход во время восстания 1863-1864 годов атласа западных губерний Российской империи, составленного картографом Родригом Эркертом (1821-1900) и нашедшего отклик у представителей «западноруссизма» Михаила Кояловича (1828-1891) и Павла Бобровского (1832-1905).
Историография
О данной дискуссии вскользь упомянул академик Ев-фимий Карский, который оценивал ее как естественную [Карский 1904, с. 236]. В числе первых, кто кратко представил общий ход научного спора, был Александр Цви-кевич в монографии, посвященной идеологии и практике руссификации Беларуси в период вхождения ее территории в состав Российской империи. Однако он ошибочно называл лишь П. Бобровского «адзша, хто падняу у той час голас прощ гэтае забойчае для Беларуа тэорьн 1 скры-тыкавау атляс Эркерта», а М. Кояловича характеризовал как сторонника основной идеи картографа о разделении народов по вероисповеданию, в том числе отождествления белорусов-католиков и поляков [Цьв1кев1ч 1993, с. 176].
Личность Р. Эркерта почти не представлена в белорусской историографии, несмотря на то, что его называют автором «первого этнографического атласа Беларуси» [Олюнина 2006, с. 56], отмечают, что в его труде, а также
в атласе А. Риттиха «упершыню геаграфiчны абшар рас-сялення беларусау быу паказаны на мапе. Незалежна ад 1нтэнцый складальшкау гэта непазбежна мусiла кал1сьц1 паслужыць на карысць беларускай нацыянальнай Цэ1» [Токць, 2005, 8. 88]. Большинство работ биографического характера, посвященных М. Кояловичу [Лысенко, 2002] и П. Бобровскому [Мелешко, Нечухрин 2011 ], не упоминают о полемике 1863-1864 годов, во многом предопределившей дальнейшее направление деятельности ключевых представителей «западноруссизма». В частности, для М. Кояло-вича она отразилась в издании на русском и французском языках исторических актов «Документы, объясняющие историю Западной России и ее отношение к Восточной России и Польше» [Документы... 1865]. Но это осталось без внимания как в «Историографии истории Беларуси» Виктора Белазаровича [Белазаровiч 2006], так в монографии Павла Терешковича, посвященной этнической истории Беларуси [Терешкович 2004].
Нет упоминаний о взглядах участников дискуссии и в университетских пособиях, в которых рассматриваются вопросы формирования белорусской нации в контексте европейской цивилизации [История Беларуси... 2018]. В коллективной монографии под редакцией Валентины Яновской, посвященной историографическому аспекту нациостроительства, имена Р. Эркерта и М. Кояловича лишь упомянуты в контексте проблемы этнографической оценки территории белорусско-литовских губерний и этнокультурных взаимовлияний в регионе [На шляху... 2011, с. 57].
Но в целом большинство белорусских исследователей следуют традиции, заложенной А. Цвикевичем, обращая внимание на связь воззрений Р. Эркерта и П. Бобровского, и в лучшем случае отдельно выделяя М. Кояловича [Бела-заров1ч 2014], [Насытько 2014]. Также имеет место отдельное цитирование их трудов без комплексного анализа [Сувалау 2006, с. 61-62].
Елена Мелешко видит результатом дискуссии 18631864 годов «определенный шаг вперед белорусскому краеведению» и замечает, что для П. Бобровского, взгляды которого она подробно исследовала, «религия, также как и государственность — лишь внешний, преходящий атрибут населения» [Мелешко 2013, с. 296].
Наиболее точно и кратко основное содержание полемики 1863-1864 годов передал Александр Литвинский [Литвинский 1998]. Историк указал на необходимость учитывать методологический инструментарий исследователей, в том числе значение, которое они вкладывали в различные термины. А. Литвинский выделил семь оснований, по которым П. Бобровский подверг критике взгляды Р. Эркерта, а также указал на противоречивый характер позиции М. Кояловича к «основному методо-лого-теоретическому вопросу, поставленному исследованием Эркерта: можно ли считать конфессиональный фактор определяющим принадлежность того или иного человека к тому или иному этносу» [Литвинский 1998, с. 309]. По мнению исследователя, такая позиция одного из лидеров «западноруссизма» объяснялась его приверженностью общим идейно-теоретическим установкам
славянофильства с их противопоставлением православия и католицизма, а также уровнем развития этнографической науки в XIX в.
Ряд важных замечаний сделал Валерий Булгаков, который указал, что полемика вокруг атласа Р. Эркерта была использована М. Кояловичем «для канструявання беларусау як этшчнай нацьп» [Булгакау 2006, с. 153]. При этом исследователь посчитал, что ключевой критерий для разграничения народностей в случае Р. Эркерта и М. Коя-ловича был общим, но в него вкладывалось несколько иное наполнение: «Як i паусюль у Эуропе, у Беларус этшчная Цэнтычнасьць не супадала з моунай 1 рэлЫйнай, 1 каб зняць гэтую супярэчнасьць, Каяловiч настойвау на Цэн-тыфжацыи беларусау на аснове крытэра веры» [Булгакау 2006, с. 154].
В то же время отношение П. Бобровского к языку как маркеру для опеределения народности не получило поддержки со стороны властей: «Ляпчна бездакорны, зда-валася б, падыход Баброускага так i не запанавау у мысь-леньнi iмпэрскай элiты. Усю другую палову XIX i усё XX ст. iмпэрская улада нiбыта несьвядома блыталася у мерка-ваньнях, успрымаючы беларусау-каталiкоу як палякау, па-кольш заахвочвала этн1чную сама1дэнтыф1кацыю беларусау зус1м не для таго, каб яны пабудавал1 мадэрную нацыю, а для iх лягчэйшай асымiляцыi у расейцау. За гэтай знаро-чыстай забыуивасьцю стаяу важны стратэгiчны пад^1ход: 1дэнтыф1кацыя беларусау на аснове веры была самым зруч-н^1м спосабам iх апазнаваньня ва умовах, калi улада усяляк прымяншала значнасьць беларускай мовы i культуры, ад-
мауляючы iм у праве на паунавартаснае разьвщьцё альбо заганяючы iх у калянiяльнае гета. Зьмянiць найважнейшы крытэр iдэнтыфiкацыi значыла б пахкнуць цэнтар цяжару усёй канструкцыi, асудзушы асымьляцыйную праграму на няпэунасьць» [Булгакау 2006, с. 155].
О дискуссии вокруг атласа Р. Эркерта упомянул Михаил Долбилов, назвавший военного картографа представителем «официозной картографии» [Долбилов 2010, с. 190]. Историк заметил, что М. Коялович и П. Бобровский «критиковали его за неразборчивое приложение вероисповедного критерия национальности, вследствие чего, по оценке Кояловича, полмиллиона значащихся католиками белорусских крестьян и мелкой шляхты оказались у Эркерта причислены к полякам, хотя их католицизм был чисто обрядового свойства и не имел «национальной польской силы» [Долбилов 2010, с. 191]. Согласно М. Дол-билову, в ошибках, допущенных Р. Эркертом и другими этнографами, «проявилась не только тесная связь науки с политикой и идеологией, но и, косвенным образом, объективные трудности этнической идентификации населения, подлежащего описанию и регистрации» [Долбилов 2010, с. 191].
Ряд важных выводов о полемике 1863-1864 годов, возникшей после выхода «Этнографического атласа», высказал Сергей Токть. По мнению историка, взгляды Р. Эркерта, явившиеся результатом его собственных наблюдений и практического опыта российских войск, преобретенного в 1863 году, противоречили распространенной в то время в среде российских интеллектуалов идеализации кресть-
янства: «...яго рацыянальныя выкладкi супярэчы^ ужо дастаткова на той час распаусюджанай у расшсюх штэ-лектуальных колах м1фалагеме, згодна з якой сялянства Святой Руси (да якой малады рускi нацыяналiзм далучау i 6еларуск1я земл1) уяуляе сабой нейкае мктычнае цела, што складае галоуную апору самадзяржаунай улады» [Токць, 2005, 8. 88]. Исходя из данного положения, С. Токть оценил подход П. Бобровского как более импонирующий российскому правительству, чем Р. Эркерта: «Апошш быу бы апрауданым тольк у тым выпадку, калi б беларускамоуных сялян-каталшоу удалося перавярнуць у праваслауе. Але дасягнуць гэтага улады не здолель Кал1 каталщкую шляхту выгадна было называць "наносным пришлым элементом", дык прызнанне палякамi вялiкай колькасщ беларуск1х ся-лян падрывала мiф пра "исконно русский" характар гэтых земляу, як1я у адпаведнасцi з мацнеючым нацыяналктыч-ным дыскурсам у свядомасщ расiйскай палiтычнай элiты складам неад'емную частку Святой Руси. Адданае цару сялянства складала асноуны элемент гэтага м1фа. Натуральна, што урад не мог саступщь польскаму нацыянал1зму беларускамоуных сялян-каталiкоу Заходняга краю, як1я ва усiх афiцыйных статыстыках з 1860-х гадоу фiгуруюць як беларусы. Праблема палягала толькi у тым, як прышчапiць гэтым сялянам рускую самасвядомасць?» [Токць, 2005, 8. 89].
В коллективной монографии «Белорусы: нация Погра-ничья» в разделе, посвященном белорусам в эпоху формирования современных европейских наций, С. Токть не только затронул взгляды Р. Эркерта и П. Бобровского, но
и дал оценку их научной дискуссии 1863-1864 годов: «Эта дискуссия имела немаловажное значение для выработки имперской национальной политики на белорусских землях, поскольку дискутанты имели авторитет серьезных экспертов. В дальнейшем царское правительство использовало в зависимости от ситуации оба вышеозначенных подхода. Многочисленные ограничительные законы и постановления, направленные в первую очередь против местной шляхты, фактически отождествляли католическое вероисповедание и польскую национальность. В то же время в официальных материалах местной государственной администрации и статистических переписях этнически белорусское католическое крестьянство этого времени фигурирует в графе «белоруссы» [Кравцевич, Смоленчук, Токть 2011, с. 156].
«Этнографический атлас» Р. Эркерта как основа для дискуссии
В 1863 году в Петербурге на французском языке был издан «Atlas ethnographique des Provinces habitees en totalité on en partie par des Polonais» («Этнографический атлас провинций, полностью или частично населенных поляками») [Erkert 1863]. Его появление было связано с начавшимся в Царстве Польском в январе 1863 года восстанием и должно было «опровергнуть неправильные выводы французов» в отношении территорий, инкорпорированных в состав Российской империи в 1772-1795 годах, которые также стали ареной вооруженного противостояния [Эркерт 1864, с. 1].
Атлас состоял из шести карт, наибольший интерес среди которых вызывает первая под названием «Этнографический обзор». Последующие, каждая отдельно, изображали ареал проживания основных народностей, представленных в регионе, в следующем порядке: «Поляки», «Русские», «Немцы», «Литовцы и Латышы», «Евреи». Шесть оттенков красок показывали процентное соотношение данных национальностей к общему населению в определенной территориально-административной единице на территории бывшей Речи Посполитой.
В комментарии к карте «Русские», в соответствии с официальной концепцией «триединого русского народа», Р. Эркерт пояснял: «Русские (Малоросы, Бело-руссы и рассеянные между ними в каждой губернии по нескольку тысяч Великоруссов или собственно Русских) в областях, обитаемых частью Поляками, отличаются от последних равно и от Литовцев языком, а в особенности своим вероисповеданием (Православием)» [d'Erkert 1863, Pl. III] [Эркерт 1864, Т. I]. Если на данной карте «русские» отражены в единой цветовой палитре, то в «Этнографическом обзоре» составляющие их народности названы и представлены отдельно: белорусы — темно-зеленым, украинцы — светло-зеленым цветами [d'Erkert 1863, Pl. I].
При этом существенным недостатком являлось отражение неполного ареала проживания белорусов и украинцев — до восточной границы бывшей Речи Посполитой. Данный факт, к сожалению, картограф не только не пояснил, но и не оговорил в примечаниях. Это сказалось на ци-
фровых показателях «Этнографической и статистической таблицы». Р. Эркерт лишь отметил, что его цифры «приблизительные» и относятся к 1858 году, на который численность основных народностей региона представлена следующей: «Поляки» — 8950 тыс., «Русские» — 8821тыс., «Немцы» — 5660 тыс., «Литовцы и Латыши» — 2100 тыс., «Евреи» — 2360 тыс., «Разные нации» — 269 тыс. жителей [й'ЕткеН 1863, Р1. I].
Р. Эркерт имел возможность отразить в атласе этнический ареал проживания белорусов и украинцев, как сделал это на этнографической карте Российской империи, изданной по-французски в Берлине годом ранее [й'ЕткеН 1862]. Именно эту карту, а не представленную в атласе 1863 года, следует считать первым изображением пространства расселения белорусов в трудах ученых Российской империи. Карта Р. Эркерта 1862 года была значительно точнее вышедшей двумя десятилетиями ранее карты «Славянские земли» этнографа П. Шафарика, который сделал попытку определить ареал проживания белорусов по языковому критерию.
У Эркерта белорусы представлены в числе 60 наиболее крупных народностей, проживающих на территории империи, включая Аляску. Согласно карте 1862 года они являются частью «русских», но не в их классической трехчленной структуре, а состоящей из пяти народностей, дополненных «Сибиряками» и «Казаками».
Белорусы, согласно Р. Эркерту насчитывающие 2950 тыс. человек, на карте 1862 года занимают не только Витебскую, где их проживает 465 тыс., Могилевскую
(695 тыс.), Минскую (650 тыс.), Гродненскую (476 тыс.) и Виленскую (187 тыс.) губернии, но и часть Черниговской (100 тыс.), Смоленской (300 тыс.) и Орловской (50 тыс.) губерний.
Карта 1862 года и статистическая таблица к ней являлись дополнением к альбому «Description ethnographique des peuples de la Russie» («Этнографическое описание народов России»), составленному Густавом-Теодором Паули и приуроченному к тысячелетию Российского государства [Pauly 1862]. Издание сопровождалось 62 великолепными цветными иллюстрациями, выполненными в технике литографии, сделанными с натуры [Паули 2007, с. III]. В их числе — литография «Белоруссы (Могилевской губернии)». Она является иллюстрацией к очерку, написанному Р. Эркертом.
В отличие от карты 1862 года, в атласе 1863 года картограф изобразил не только несколько отличные границы проживания белорусов, но и сократил их число, увеличив одновременно количество «Поляков» в Гродненской (с 225 тыс до 270 тыс.) и в Виленской губерниях (со 185 до 212 тыс.).
Так было положено начало дискуссии 1863-1864 годов, в ходе которой в науке впервые публично происходило обсуждение вопроса о занимаемом пространстве и идентичности белорусов как народа.
Отзыв М. Кояловича
Первым на атлас Р. Эркерта откликнулся Михаил Коя-лович (1828-1891), экстроординарный профессор и пре-
подаватель Санкт-Петербургской духовной академии, уроженец Гродненской губернии. Он являлся представителем «западноруссизма», согласно которому Беларусь вместе с Украиной и Литвой составляют «Западную Россию», а белорусы и украинцы являются «западнорусским народом», образующим с великороссами единый великий русский народ [Коялович, Лекции... 1864, с. 3].
8 мая 1863 года историк разобрал сильные и слабые стороны атласа Р. Эркерта в докладе на общем собрании Русского географического общества. Текст выступления появился в газете «День» и, с некоторыми добавлениями, вышел отдельной брошюрой [Коялович 1863].
В отношении труда Р. Эркерта М. Коялович использует следующие характеристики: «важное, современное его значение» и «должен произвести весьма сильное впечатление за границей, а может быть, и у нас» [Коялович 1863, с. 7]. С учетом ориентирования на иностранного читателя М. Коялович в целом оценил атлас сдержанно положительно.
Историк увидел в нем ответ на вышедшую в 1861 году в Париже «Карту прежней Польши: с ее текущим размежеванием» [Ои/оитШтоШо-ш$И1861], составленную французским географом Августом Генри Дуфором (1795-1865) и польским историком Феликсом Вротновским (18031871). Подтверждение тому — упоминание о карте, на которой «от Немана и Буга до Двины и Днепра, даже за Двину и за Днепр — все Польша и Польша...» [Коялович 1863, с. 7]. В 1863 году карта Дуфора-Вротновского была переиздана, но на этот раз территорию «бывшей Польши»
значительно уменьшили, ограничив ее западной границей Гродненской, Виленской и Ковенской губерний [Би.[оиг, ШтоЫомвИ 1863].
Главное, что разглядел в атласе Р. Эркерта М. Кояло-вич, — это то, что «теперь оказывается и оказывается наглядно и популярно, что Польская провинция — есть Русская область» [Коялович 1863, с. 7]. Однако даже с учетом такого оптимистического, в его собственном понимании, видения, М. Коялович не обошел вниманием количественные данные о численности населения «западной России», которые историк подверг критике, назвав их ошибочными и сбивчивыми.
В цифрах, помещенных в шапке «Этнографического обзора», закралась «громадная уступка туземных элементов в пользу элемента польского» [Коялович 1863, с. 8]. В качестве ключевого аргумента для подобного утверждения выступали данные, собранные офицерами Генерального штаба — А. Коревой [Корева 1861] и прежде всего П. Бобровским [Бобровский 1863]. В дальнейшем, считал М. Коялович, данная ошибка атласа Р. Эркер-та будет решена готовящимся на тот момент к изданию атласом А. Риттиха.
Цифровые выкладки Р. Эркерта были восприняты как непреднамеренное заблуждение, основанное на распространенном в русском обществе убеждении «о господстве польского элемента в Западной России» [Коялович 1863, с. 4]. Но, по словам М. Кояловича, вышедший атлас усилит распространение данного заблуждения, выпячивая на передний план «польский вопрос» вместо «народного
дела Западной России» [Коялович 1863, с. 8]. Поэтому М. Коялович предлагал дать атласу Р. Эркерта новое название: «Этнографический атлас (положим) а) действительно Польши и б) Западной России, населенной малороссами, белоруссами (вообще русскими), литвинами, а также евреями, поляками, татарами, цыганами и еще, кто там есть, т.е. он непременно показал бы и в составе и в заглавии атласа, что этнографическое господство в Западной России принадлежит коренным, самобытным племенам ее, а не полякам» [Коялович 1863, с. 6].
Помимо цифр народонаселения, М. Коялович обратил внимание на «неверность безыменных польских пятнышек около Припяти» [Коялович 1863, с. 9], обозначенных в атласе Р. Эркерта. Историк увидел в них шляхетские околицы, где преобладающая часть населения разговаривает по-белорусски либо по-украински. Также ошибкой было названо обозначение в качестве «польских» городов Гродненской губернии: «Так мещане Гродна — большею частью белорусы; такие же белорусы мещане Соколки, Слонима; мещане Кобрина, Пружан, чистые малоросы: многие из них даже православного вероисповедания» [Коялович 1863, с. 9].
Однако наиболее существенной являлась критика использования вероисповедания в качестве критерия для разделения населения «Западной России» на народности без учета местных особенностей западных губерний. М. Коялович обратил внимание на нюанс, который Р. Эркерт не мог должным образом оценить в силу воспитания в иной среде. Это фактор униатства, которому даже спустя 25 лет
после объединения в 1839 году с Православной церковью «невольно покоряется» значительная часть населения, в том числе католики. Благодаря униатству, в представлении М. Кояловича, самого выходца из семьи священника, «многие латиняне шляхетского, мещанского и все члены крестьянского сословия сохраняют еще свои самородные, местные начала, не делаются поляками, как бы должны были сделаться по требованию тамошнего латинства. Вот почему не все латиняне тамошней страны могут быть названы поляками» [Коялович 1863, с. 11]. Таким образом М. Коялович, выходя тем самым за рамки славянофильства, к которому себя причислял, объяснял столь существенную разницу между цифрами (83 800 против 270 000) П. Бобровского и Р. Эркерта по количеству польского населения в Гродненской губернии.
Историк не оставил без внимания и сведения о народностях, сообщаемые Р. Эркертом в шапке к каждой карте. Но М. Коялович не стал напрямую их критиковать в силу ограниченности указанной здесь информации, а решил изложить собственные представления в кратком обзоре, начав с «польского племени».
Поляки проникли в «Западную Россию» через «исторические ворота» — область, расположенную между городами Гродно и Дрогичином, между реками Неманом и Бугом, занятую «частью из действительных поляков, частью из ополячившихся туземцев древней Литвы, при постоянном подкреплении изнутри Польши» [Коялович 1863, с. 12]. Отсюда поляки расселились в двух ключевых направлениях: «на юго-восток к Черному морю через Во-
лынь и Подолию; на северо-восток через Вильно к Двине, далее вверх по Двине к Днепру и несколько спускается вниз по Днепру» [Коялович 1863, с. 14]. Расселение на юг было вызвано набегами крымских татар, «казацкими смутами» и «стремлением занять благодатную малороссийскую почку, которую сами польские писатели называют текущею млеком и медом» [Коялович 1863, с. 14]. Второе — военными столкновениями с Московским царством и «расселением иезуитов», центры которых появились в Вильно и Полоцке [Коялович 1863, с. 16].
В результате переселений «поляки обеих этих ветвей заняли в Западной России лучшие части земли и держат, т.е. держали, в своих руках цивилизацию страны» [Коялович 1863, с. 16]. Этим объясняется высокое социально-экономическое положение польских помещиков. Как следствие, на любое народное волнение, в том числе и восстание 1863-1864 годов, М. Коялович предлагал смотреть как на естественное «желание отделаться от поляков и завладеть их землею» [Коялович 1863, с. 16]. Схожих взглядов в советское время придерживался И. Лочмель, сотрудник Института истории АН БССР, занимавшийся изучением национально-освободительной борьбы белорусского народа и развивавший концепцию «крестьянского восстания» во главе с Константином Ка-линовским против польских помещиков [Лочмель 1940, с. 79-80]. Но ни концепция М. Кояловича, которую он пытался развивать в ряде публицистических статей, выходивших во время восстания, ни концепция И. Лочмеля не получили поддержки.
В привязке к полякам М. Коялович рассматривал и еврейское население, воспринимаемое как «компромисс, сделка, посредничество между шляхетством и хлопством» [Коялович 1863, с. 18]. Положение евреев основывается на резко отличных их «народных и религиозных началах» [Коялович 1863, с. 18]. Но вследствие отмены крепостного права, произошедшего в феврале 1861 года, утратило основу существование как «шляхетства» и «хлопства», так и то положение, которое занимали евреи [Коялович 1863, с. 19]. В данном тезисе выказан довольно радикальный взгляд, который созвучен с известным высказыванием К. Калиновского «У нас нет дворян; все равные!» [Мосолов 1883, с. 608].
По убеждению М. Кояловича, «польское и жидовское население» разделило коренных жителей «Западной России» на три группы, компактно сосредоточенные в трех губерниях: литовцев — в Ковенской, белорусов — в Минской, украинцев — в Киевской [Коялович 1863, с. 20].
Литовцы, проживающие в Ковенской и частично в Ви-ленской и Гродненской губерниях, где сохранились небольшие их группы, существуют с осознанием «исторической сдавленности соседними племенами — белорусским, польским, немецким», что приводит «к взрыву сохраняющейся еще народной энергии...» [Коялович 1863, с. 21]. М. Коялович поставил вопрос о самом дальнейшем существовании литовцев, зажатых между более мощными и многочисленными соседями, среди которых в наилучшем свете предстают белорусы. Это проявляется в использовании для «межплеменных сношений» белорусского языка,
названное историком «единственным обнаружением естественной пропаганды белорусского элемента» [Коялович 1863, с. 23].
Историк задается вопросом о «Белорусской стороне и историческою судьбой населяющем ее народе» [Коялович 1863, с. 23]. Под Беларусью («Белоруссией») историк понимает не только Витебскую и Могилевскую губернии, а «всю ту страну, где народ говорит по-белорусски, т.е. и часть Виленской и большую часть Гродненской губернии» [Коялович 1863, с. 23]. М. Коялович демонстрирует ключевое отличие от Р. Эркерта, поддерживая в данном случае в качестве основного критерия разделения народностей «Западной России» язык, а не вероисповедание.
Историк воспринимает белорусов как потомков древних кривичей и дреговичей, чей жизненный уклад почти не изменился со времен летописца Нестора: «Даже выделкой лыка он занимается там со всею верностью старине» [Коялович 1863, с. 26]. Белорусы занимают неблагодатную почву, где «на десятки верст не видно твердой сухой почвы, — всё болото и болото» [Коялович 1863, с. 24]. Оттого они несут на себе «печать вялости, бессилия, изнеможения» [Коялович 1863, с. 25]. Они «слабые физически, но высокая моральная сила» [Коялович 1863, с. 27].
М. Коялович исходил из популярного во второй половине XIX века географического детерминизма, согласно которому географическое положение и условия существования того или иного народа определяют менталитет и специфи-
ку исторического пути развития, в том числе и белорусов: «На такой почве, в таком положении, само собой разумеется, не легко могла вырабатываться любовь к родному и энергические ее выражения. Легче могло развиваться напротив желание пересоздаться в кого угодно — в великоруса или поляка, лишь бы как-нибудь выйти из тяжелого положения. — Этой изменчивости своему родному элементу много способствует самое наречие белорусское, которое, при неоспоримо-русском строе, представляет собою, однако, поразительную середину между русским и польским языком» [Коялович 1863, с. 25].
В «пересоздании» белорусов в настоящих русских М. Коялович видел одно из важнейших направлений деятельности общественных сил в «Западной России». Сложность данного процесса заключалась в утрате «благородного сословия», которое ополячилось через усвоенное из Польши шляхетство и, как результат, оторвалось от народа [Коялович 1863, с. 27].
Историк связывал судьбы белорусского народа с украинским, отмечая, что с XVII в. «ослабевшая в борьбе с поляками Белоруссия решилась вверить эту борьбу казакам» [Коялович 1863, с. 29]. Но ошибкой украинских казаков называлась их «мечта о военной республике», от которой «вышло много бед для всей Западной России» [Коялович 1863, с. 30]. Так, в понимании М. Кояловича, ключевое значение в «Западной России» приобрело «малороссийское племя», «богатое необыкновенными силами своей натуры», которое «заняло самую богатую во всей Западной России почву» [Коялович 1863, с. 28].
Исследователь сравнивает качества почвы разных частей «Западной России», из чего выводит, что «жителю Белоруссии необходимо сознать все ничтожество своей земли и своих сил» [Коялович 1863, с. 29]. Украинец здесь выступает как «обидно-спокойный, рослый и широкоплечий малоросс» [Коялович 1863, с. 29].
Историк замечает новое веяние времени: «В Малороссии уже есть группа самородных духовных сил» [Коялович 1863, с. 31], что должно послужить примером и для Беларуси, в которой есть «умиротворяющие начала» [Коялович 1863, с. 32]. Поэтому М. Коялович возлагал на Беларусь большую надежду в содействии «сближению Малороссийского элемента с Великорусским, а может быть сближению с ним и с собою и польского элемента» [Коялович 1863, с. 32]. Он призывал к широким этнографическим исследованиям, которые должны разрушить устоявшиеся ошибочные представления о Беларуси [Коялович 1863, с. 35-36]. Однако при их проведении следовало учитывать «исторические и современные условия Западной России» [Коялович 1863, с. 4]. В атласе Р. Эркерта историк, очевидно, этого не наблюдал.
Призыв М. Кояловича был услышан, и уже 26 мая 1863 года Государственный совет Российской империи принял решение выделить единовременно 5 тысяч рублей «на издание документов и исследования об отношении Западного края к России и Польше» [Протоколы... 1892, с. 350].
В первую очередь планировалось издание сборника документов, «объясняющих ближайшее сродство с Россией
населения Западного края как по его происхождению, так по языку и вероисповеданию (православному), которое выражалось в самых ярких фактах в течение всей истории отношений Литвы к Польше», с «отражением этнографических и исторических сведений, относящихся до населения этого края от древнейшего до настоящего времени» [Протоколы... 1892, с. 351].
Подготовка была поручена М. Кояловичу, которому на эти цели выделялось 1500 рублей в год, т.е. «выдавать ему ежемесячно по 125-ти руб., и сверх того сколько потребуется на переписку и перевод актов на русский язык.» [Протоколы... 1892, с. 351].
7 декабря 1863 года историк представил в Археографической комиссии исследование «об отношениях России и Польши к западным губерниям, которое должно быть предпослано сборнику материалов, объясняющих эти отношения» [Протоколы... 1892, с. 368]. Члены Археографической комиссии предложили подготовить в качестве приложения к сборнику этнографическую карту западных губерний «для более же точного указания границ народностей русской, литовской и польской» [Протоколы... 1892, с. 368]. К ее составлению планировали пригласить Р. Эркерта и А. Риттиха. Дополнительно к сборнику должна была прилагаться карта польских воеводств, изданная И. Лелевеллем.
Однако если А. Риттих успешно начал работу над новой картой, то сотрудничеству М. Кояловича и Р. Эркерта помешала завязавшаяся между ними дискуссия.
Ответ Р. Эркерта
Критика М. Кояловича, а также пристальное внимание не столько за границей, сколько в самой Российской империи, подстегнули перевод атласа Р. Эркерта на русский язык [Эркерт 1863]. Картограф учел высказанные замечания и внес ряд изменений, несколько уменьшив количество «польских» пятен на пространстве, занятом белорусами, из которого изъял Пружанский уезд, включив его в ареал проживания украинцев [Эркерт 1863, Т. I]. В январе 1864 года атлас был переиздан как приложение к брошюре, в которой картограф изложил собственные взгляды на историю и этнографию так называемой «Западной России». Новое издание было приурочено к годовщине начала восстания 1863-1864 годов.
События, происходившие в западных губерниях, официально трактовались как «польский мятеж», судьба которого к этому времени была решена. Возникла необходимость в идеологическом обосновании продолжающихся репрессий «с целью окончательного нравственного и политического слияния Северо-Западного края с Россией» [Мурауёу 2016, с. 147]. Как следствие — изменение названия «Этнографического атласа» с акцентом на безоговорочную принадлежность территорий современных Беларуси, Литвы и Украины к Российской империи.
Раскритикованное М. Кояловичем понятие «польские провинции», использованное в первом издании, Р. Эркерт объяснял следствием тех политических и социальных влияний, которые «полонизм столь долго и сильно оказывал на всех жителей западного края» [Эркерт 1864, с. 58].
Данный тезис, запрятанный глубоко внутри текста брошюры, представал не столько аргументированным доводом, сколько оправданием вынужденно признанной ошибки. Однако даже в подобном виде он терялся за утверждениями о праве Р. Эркерта «судить об этом предмете гораздо спокойнее, беспристрастнее, а следовательно относительно и правильнее» [Эркерт 1864, с. 5].
В качестве обоснования для столь громкого заявления Р. Эркерт указывал на следующее: во-первых, большой опыт этнографических исследований «соприкосновения польской народности с немецкою в восточных провинциях Пруссии (знакомого нам уже с давнего времени) и с русскою народностью в западных губерниях России» [Эркерт 1864, с. 4]. Во-вторых, большую выборку за счет использования в качестве источников не только исследований других ученых, но и сведений, полученных от респондентов — «от расположенных там на жительстве офицеров и посредством расспросов нескольких сотен солдат, уроженцев тех местностей» [Эркерт 1864, с. 4]. В-третьих, знакомство во время военной службы с различными социальными слоями исследуемого населения: «с помещиками, шляхтой и крестьянами, с духовенством различных исповеданий и с чиновным классом» [Эркерт 1864, с. 5]. В-четвертых, Р. Эркерт, делая упор на немецкое происхождение и протестантское вероисповедание, указывал на личную нейтральность: «Мы, по рождению, не принадлежим ни к польской, ни к русской народности, ни к католическому, ни к православному вероисповеданию, а во-вторых и потому, что ни служебные, ни социальные
или материальные интересы не влекут нас к западным губерниям» [Эркерт 1864, с. 5].
Отсюда следовало объяснение критики в свой адрес «неправильно понятым патриотизмом», который взывает к чувствам, а не логике и строгости научных наблюдений. В дополнение составитель атласа отмечал, что его издание является «с русской стороны первой попыткой» отразить этнический состав западных губерний Российской империи [Эркерт 1864, с. 1].
Актуальность данной работы определялась восстанием 1863-1864 годов. По убеждению Р. Эркерта, оно должно было привести «к скорейшей гибели польской нации» [Эркерт 1864, с. 50] и повлиять на осознание правительством необходимости «о возвращении в среду русской семьи нескольких миллионов весьма отчужденной братьи, доведенной до жалкого состояния» [Эркерт 1864, с. 4]. Конечным итогом данного процесса Р. Эркерт, солидаризируясь с виленским генерал-губернатором М. Муравьевым, видел «совершенное соединение их в национальном отношении» [Эркерт 1864, с. 53].
Главный вывод, сделанный ученым при составлении атласа, заключался в следующем: «Ничто в западных губерниях России не определяет черты, отделяющей русскую народность от польской, так отчетливо и правильно, как различие вероисповеданий» [Эркерт 1864, с. 6]. Т.е. всех католиков следовало причислять к полякам, а всех православных — к русским. Несмотря на столь категоричное утверждение, Р. Эркерт допускал, что в случае Беларуси данный тезис в частных случаях не столь однозначен:
«Этот способ воззрения не во всех случаях и не абсолютно правилен (для Волынской, Подольской и Киевской губерний он правильнее, нежели для Белорусских губерний); но, говоря относительно, он чрезвычайно верен» [Эркерт 1864, с. 6].
При объяснении представленных в «Этнографическом атласе» по западным губерниям завышенных цифр в отношении поляков, которая вследствие вкравшейся опечатки оказалась еще меньшей и «вместо 1 220 000 следует читать 1 270 000» [Эркерт 1864, с. 57], Р. Эркерт стремился оправдаться недостатком материала по данному предмету и, как следствие, «мы могли сообщить только приблизительные цифры» [Эркерт 1864, с. 9]. Попытка объяснения получилась нелепой: «Мы только не знаем на сколько наша цифра не согласна с действительностью; иначе мы, конечно, не сделали бы этой ошибки» [Эркерт 1864, с. 11].
Неудачность расчетов Р. Эркерта стала очевидной не столько из-за критики М. Кояловича, сколько благодаря вышедшему в конце 1863 года и переизданному в 1864 году «Атласу народонаселения западно-русского края по исповеданиям», составленному Александром Риттихом [Риттих 1864]. Поэтому Р. Эркерт не преминул в начале брошюры указать на ряд, по его мнению, ошибок, которые присутствовали в новом атласе, также использовавшем в качестве критерия «различия вероисповеданий»: 1) непропорционально меньшее пространство, «занимаемое католиками и евреями, в особенности в Гродненской губернии» [Эркерт 1864, с. 2]; 2) учет военных, распо-
ложенных в западных губерниях; 3) подсчет жителей по приходам, а не по территориально-административному принципу, что затрудняет проверку полученных результатов. Но главное, что А. Риттих не отождествлял «вероисповедание» и «племена», показав наличие представителей различных конфессий среди народов, населяющих западные губернии Российской империи [Эркерт 1864, с. 6]. При подобном отражении результатов, собранных при Министерстве внутренних дел сведений, обосновывалось использование в научном обороте термина «католический белорус», против чего Р. Эркерт выступал категорически. Он пояснял, что на самом деле «католические белорусы» — это те, «которых мы более или менее считаем поляками» [Эркерт 1864, с. 66]: в одежде и «по своему образу мыслей, привычкам и роду жизни они совершенные поляки» [Эркерт 1864, с. 65]. Данное положение не влияло на использование преобладающим большинством населения белорусского языка.
Язык как критерий для определения народности Р. Эркерт считал нецелесообразным: «Исследование языка может только решить вопрос о языке и его разграничении» [Эркерт 1864, с. 11]. И это несмотря на то, что в самом атласе «язык», пусть и уступая «вероисповеданию», назван в числе ключевых отличительных черт между народностями [й'ЕткгтЬ 1863, Р1. III], [Эркерт 1864, Т. I]. В подтверждение ученый заявлял: 1) разделение по языковому признаку не может быть применено в отношении языка жителей Виленской и Гродненской губерний, прилегающих непосредственно к Польше. Язык данного населе-
ния ученый называл «испорченным польско-русским или русско-польским»; 2) Указанная П. Бобровским цифра в 83 800 поляков в Гродненской губернии была получена как результат расчетов, произведенных в 1848 году. Р. Эр-керт называл свои цифры более актуальными и ссылался на данные, опубликованные статистическим комитетом Министерства внутренних дел, почерпнутые из отчетов Духовного ведомства, собранные в 1858 году [Эркерт 1864, Т. I]. Однако картограф не объяснил, каким образом по сравнению с картой 1862 года, учитывая использование одних и тех же источников, рост «поляков» в Гродненской губернии составил 45 тысяч.
Говоря об истории «западной России», Р. Эркерт утверждал, что уже в период с 1054 до 1240 «начинается своеобразное отдельное развитие великорусов, малоруссов и белорусов в политическом и национальном отношении» [Эркерт 1864, с. 18]. Последующее «господство литовцев» ученый оценивает положительно, говоря о нем как о времени освобождения от монголов юго-западной Руси [Эркерт 1864, с. 21] и ведения документооборота на русском языке, прежде всего на «белорусском наречии» [Эркерт 1864, с. 24]. Истоки полонизации «Литовской Руси» Р. Эркерт связывает с личностью Витовта, в результате чего произошло «более близкое национальное соприкосновение» Беларуси (в данном случае Р. Эркерт указывает на тождество «Литва, т.е. Белоруссия») с Польшей, в отличие от Украины. Факторами, оказавшими влияние на тесные контакты белорусов и поляков, ученый называет «нравственно и физически более слабое население» и польско-русские
войны [Эркерт 1864, с. 34]. В ходе данных конфликтов на территории Беларуси начали появляться «красные пятна», представлявшие собою «польский элемент, проникший сюда вследствие переселений из Польши и ополячения туземцев» [Эркерт 1864, с. 55].
Поляки позиционируются как иные, которые «покоряли другие народы, завоевывали земли, угнетали последователей других религий, но не достигли искусства владеть собою, не давали восторжествовать правосудию, не умели уважать нравы и держаться в пределах разумной умеренности» [Эркерт 1864, с. 48].
Р. Эркерт сравнивал русский и польский народы с использованием библейской аналогии, называя их Авелем и Каином [Эркерт 1864, с. 62]. В таком представлении не имелось возможности для какого-либо примирения, поэтому единственным способом разрешения противостояния ученый называл исчезновение поляков как народности: «Поляки могут при этом остаться славянами, но не поляками» [Эркерт 1864, с. 62]. К «чувствительным ударам» в данном направлении Р. Эркерт относил действия властей Российской империи по переселению помещиков из городов, уничтожению религиозной унии и реорганизацию Виленского учебного округа [Эркерт 1864, с. 58].
Говоря о положении различных народностей в западных губерниях Российской империи, Р. Эркерт указывал на превосходство польского элемента и его пренебрежении к белорусам: «Если жители русской народности в западных губерниях превосходят поляков в численности, то
последние на столько же превосходят русских в моральном отношении» [Эркерт 1864, с. 58]. Таким образом, противопоставление между «русскими» и «поляками» выступало у Р. Эркерта не только в национально-религиозном срезе, но и в социальном, где шляхта представлялась не иначе как «единственное, более значительное, национально-общественное учреждение, самостоятельно созданное полонизмом» вследствие немецкого и мадьярского влияния [ Эркерт 1864, с. 61]. Ситуация начала меняться лишь благодаря «живительному дуновению воздуха из Великой России», коим были названы постои в крае войск [Эркерт 1864, с. 60].
Преобладающим населением «Западной России», согласно Р. Эркерту, являются «русские». Из них «великорусы» составляли лишь 200 тысяч человек. Основная же масса — это белорусы и украинцы («малороссы»), которых в «географическом и национальном отношении разделяет болотистая область Припяти» [Эркерт 1864, с. 63].
Несмотря на оговоренное влияние полонизации, Р. Эркерт считает белорусов ближе к «великорусам», чем тех же украинцев, представляя их «одной из трех больших национальных отделов русской народности вообще, а белорусский язык — одно из трех главных наречий русского языка» [Эркерт 1864, с. 63]. Однако Р. Эркерт, критикуя М. Кояловича как «ученого белоруса», заявлял о невозможности представлений о белорусском языке как «середине между русским и польским языком». Продолжая данный мыслительный ряд, он указывал на искушение в та-
ком случае представить «великорусский язык каким-то средним наречием между белорусским и малорусским» [Эркерт 1864, с. 64], что не столько шло вразрез с имперской идеологией, сколько свидетельством представлений о месте других «русских» народов в общей схеме. Главным доводом единства для Р. Эркерта выступал «грамматический строй» языка. Отсутствующие же в великорусском языке слова ученый объяснял заимствованием из польского, которые со временем стали «коренным достоянием своего языка», т.е. белорусского [Эркерт 1864, с. 63].
Говоря о белорусах, Р. Эркерт выделял среди них три «национальные группы»:
1) «настоящие белорусы», коими являлись жители Беларуси как исторического региона, расположенного согласно ученому на территории Витебской, Могилевской и восточной части Минской губерний: «Настоящие белорусы находятся на очень низкой степени образования; жители Могилевской губернии очень бедны, малого роста и слабого сложения; их язык, одежда и нравы подверглись польскому влиянию меньше, нежели в большей части уездов Витебской губернии, которая по своему географическому положению, была долго театром войн между поляками и враждебными им соседями на севере» [Эркерт 1864, с. 65-66]. В данных формулировках Р. Эркерт кратко передает содержание собственного очерка, составленного для альбома Г.-Т. Паули [Раи1у 1862];
2) «западные белорусы», живущие в Гродненской губернии, которые «по большей части не дают себе никакого национального названия, а язык свой называют «простым».
Русские и поляки обозначают их словами «из униатов». Также в их отношении используется «название Черно-руссов (по черным овцам, из шерсти которых они делают себе одежду); но сами они не называют себя этим именем» [Эркерт 1864, с. 65-66];
3) «подляшане», как наиболее ополяченная часть белорусов, живущих на Подляшье (в особенности в Сокольском уезде) и части Августовской губернии Царства Польского.
Излагая свое видение развития «западной России», Р. Эркерт вынужден был отметить и ряд недостатков, выпадающих из отстаиваемой им концепции. Среди них ученый назвал следующие: 1) «много совершенно-русских католиков, в южных частях Белоруссии, причислены к русским, а напротив, совершенно польские православные, в особенности в городах и в помещичьих усадьбах, приняты за поляков» [Эркерт 1864, с. 57]; 2) Многие «белорусские городские жители», несмотря на православное вероисповедание, «по языку и образу мыслей совершенные поляки» [Эркерт 1864, с. 66]; 3) Использование польского языка в семьях православных священнослужителей Литовской епархии, а также наличие «католического обычая читать в церкви молитвы из польских молитвенников» [Эркерт 1864, с. 66].
Наиболее существенным недостатком предложенной Р. Эркертом концепции выступало его отношение к бывшим униатам: «.если предположить, что значительное большинство униатов, обратившихся опять в 1839 году в православие, находилось к польской народности ближе,
нежели к русской, то число поляков увеличилось бы на несколько миллионов».
Таким образом, Р. Эркерт в целом говорил о «переходном» национальном положении большинства белорусов, которое «вообще не поддается отчетливой характеристике» [Эркерт 1864, с. 54], тем самым создавая благоприятные условия для их включения в состав более могущественных народностей.
Однако в трудах Р. Эркерта было не только стремление «наглядно опровергнуть в общественном мнении Западной Европы польские притязания на западные губернии» и «подогреть антипольские настроения в российском обществе и правящей элите и тем самым не дать пойти на спад кампании деполонизации этого края» [Долбилов 2010, с. 191]. Это еще и свидетельство попустительства российскими властями в западных губерниях полонизации, которая, согласно ученому, после исчезновения Речи Посполитой только усилилась [Эркерт 1864, с. 51]. Но П. Бобровский и М. Коялович увидели в «Этнографическом атласе» и ответе Р. Эркерта совершенно иное.
Отзыв П. Бобровского
«Взгляд на историю и этнографию западных губерний России» первым разобрал уроженец Гродненской губернии, подполковник царской армии П. Бобровский, являвшийся составителем одного из лучших сборов материалов по губерниям Российской империи [Бобровский 1863].
Его имя не единожды упоминается в брошюре Р. Эркерта. 21 марта 1864 года в газете «Русский инвалид»
появился материал, позже изданный отдельно, в название которого офицер Генерального штаба вынес основное, по его мнению, проблемное поле «Этнографического атласа»: «Можно ли одно вероисповедание принять в основание племенного разграничения славян Западной России» [Бобровский 1864].
Из-за восстания 1863-1864 годов П. Бобровский считал труд Р. Эркерта своевременным, отметил его доступность в силу низкой цены (2 рубля серебром), а также согласился с мнением картографа на историю региона. Однако представления о народностях западных губерний Российской империи П. Бобровский назвал ошибочными, обратив внимание на неправильные цифры и неточное размежевание между поляками, белорусами и украинцами.
Критикуя использование для «разграничения славян западной России» критерий вероисповедания, подполковник Генерального штаба указывал на нарушение в данном случае научного подхода к исследованию. По мнению П. Бобровского, этнические общности отличаются прежде всего традиционной культурой и языком, выступающим ключевым критерием для определения ареала проживания народов: «.язык есть как бы родовой герб, завещанный человеку его предками, народу — его коренным племенем; это зеркало, в котором всего ощутительнее выражается нравственный характер и даже вся история народа, язык живет с народом, вместе с ним развивается и умирает» [Бобровский 1864, с. 13]. П. Бобровский обратил внимание, что, несмотря на де-
кларируемое неприятие языкового фактора, Р. Эркерт не избежал его применения для размежевания белорусов и украинцев, литовцев и латышей, тем самым нарушив ключевой тезис собственной концепции.
Для демонстрации сомнительности количественных показателей «Этнографического атласа» П. Бобровский обратился к атласу А. Риттиха, поскольку тот вместе с Р. Эркертом пользовался «более или менее однородными источниками» [Бобровский 1864, с. 8]. Как и в случае сравнения с материалами, собранными офицерами Генерального штаба, главная проблема в данном случае также заключалась в численности поляков на территории Беларуси: 791 тыс. (или 18,14%) против 383 452 (либо 8,6%) [Бобровский 1864, с. 8]. Попытка объяснить столь значительную разбежку за счет находящейся на постое в западных губерниях русской армии не выдерживала никакой критики, так как на 1858 год они вместе с семьями «не превосходили 150 000» [Бобровский 1864, с. 9]. С учетом обозначенного в атласе А. Риттиха количества белорусов и украинцев католического вероисповедания, цифра возрастала до 623 тыс. Т.е. она всё равно являлась почти на 170 тыс. меньшей, чем в «Этнографическом атласе»: «Стало быть, г. Эркерт принимает за поляков и весьма значительную долю белорусов и малороссов, исповедующих даже православную веру» [Бобровский 1864, с. 10]. Таким образом, П. Бобровский демонстрировал не только существенную ошибку в подсчетах, но и указывал на очередное противоречие в концепции Р. Эркерта.
Проверить цепочку математических построений картографа не представлялось возможным, поскольку он не указал источники для подобного анализа: «Если автор решился доказывать неточность нашей цифры, то этой неточности следовало бы противопоставить свои точнейшие числовые данные; не ограничиваясь общим выводом, ему, по нашему мнению, следовало исчислить по каждому уезду поляков, чтобы, по крайней мере, было видно, что он «не всех католиков считает поляками, а многих православных причислил к полякам» [Бобровский 1864, с. 43]. Данный факт П. Бобровский использовал для обоснования несправедливости критики Р. Эркерта в свой адрес за указание о 83 800 поляков в Гродненской губернии, полученной на основании результатов многолетних исследований священника Григория Парчевского, завершенных в 1848 году [Бобровский 1864, с. 44].
Г. Парчевский составил список населенных пунктов, занятых различными народностями, а также этнографическую карту Гродненской губернии, которая, однако, не была напечатана, «затерянная в виленском цензурном комитете» [Бобровский 1864, с. 31]. Будучи священником Лошанской церкви, находящейся недалеко от Гродно, Г. Парчевский в 1860 году крестил Евфимия Карского, академика, автора трехтомника «Белорусы».
По поводу актуальности количественных показателей труда Р. Эркерта П. Бобровский ответил, что с 1848 года в Гродненской губернии не происходило значительных изменений в составе населения, которое немногим уменьши-
лось в связи с рядом эпидемий, неурожаев и голода в период 1853-1856 годов.
Выступая с критикой «Этнографического атласа», подполковник Генерального штаба охарактеризовал также «положение разнообразных племен западной России» на примере Гродненской губернии с ее сложным взаимодействием различных этнокультурных и этносоциальных факторов.
Поляки предстают «пришлым элементом», составляющим «высший класс населения, незначительную часть мещан и так называемую шляхту», «стихия, бывшая всегда враждебной туземному, т.е. сельскому населению», «они стремятся придать западной России особый колорит и всегда были сильнейшею преградою к сближению родственных соплеменников — белорусов и малороссов с великорусами, т.е. русских с русскими же» [Бобровский 1864, с. 4].
«Ближайшими помощниками в стремлении к господству» поляков П. Бобровский называет евреев, оцениваемых как посредники «между шляхтою-поляками и простым народом, крестьянами-белорусами и малороссами» и обвиненных в пагубном развитии материального благосостояния крестьян и городов [Бобровский 1864, с. 5].
Наиболее развернуто среди основных народностей западных губерний П. Бобровский представил очерк этнографии белорусов, названных «древнейшим типом славянина, правда изувеченного, но твердого и терпеливого в своих страданиях» [Бобровский 1864, с. 47]. В отличие от Р. Эркерта, для П. Бобровского, причислявшего и себя к белорусам, было очевидным их отличие от великороссов
и украинцев в рамках «русского народа»: «Само собою разумеется, что белорусы и великорусы представляют два отдельные типа» [Бобровский 1864, с. 23]. На примере данной народности ученый выделяет ряд моментов, которые ставили под сомнение цифровые данные Р. Эркерта:
1) Ложное утверждение о большом количестве поляков среди крестьян Гродненской губернии. П. Бобровский обосновывал почти полное отсутствие таковых, «кроме незначительной западной полосы бывшей Белостокской области, где между сплошными польскими околицами шляхты встречаются сплошные места, населенные мазура-ми; в прочих же частях губернии, кроме нескольких околиц шляхты, не встречается крестьян поляков» [Бобровский 1864, с. 19];
2) Неправильное указание о преобладании в городах западных губерний польского населения. П. Бобровский отмечал, что это справедливо лишь для Белостока и Соколки. В остальных случаях, о чем писал и М. Коялович, ситуация выглядела совершенно иначе, в том числе в отношении мещан католического вероисповедания: «Но многие мещане-католики говорят по-белорусски или малорусски, собственно же поляков, т.е. выходцев из Польши, весьма мало» [Бобровский 1864, с. 39];
3) Несоответствующее действительности тождество между «католические белорусы» и «поляки», ошибочно преподносимое как очевидное для местного населения. П. Бобровский отмечает, что помещики и представители католической церкви используют в их отношении название «литовцы» и обосновывает это политической тра-
дицией бывшего Великого княжества Литовского: «Ни один ксендз прихожан своих, говорящих по-белорусски, не назвал поляками, а назвал их литовцами, и это он сделал потому, что это белорусы когда-то входили в число народностей литовского государства. Мы видим тут не политическую ошибку, как думает г. Эркерт, а политическую правду и весьма грубую этнографическую ошибку» [Бобровский 1864, с. 25]. В качестве примера П. Бобровский отмечает: «Так решать этнографический вопрос не только невозможно, но противоестественно, и мы думаем, что француз лютеранин немало бы удивился, если бы этнограф назвал его немцем» [Бобровский 1864, с. 26].
4) Шляхта на территории Беларуси «не может быть причислена к польскому племени», потому что в большинстве своем это не поляки, а «окатоличенные белорусские фамилии» [Бобровский 1864, с. 40]'
5) Белорусы являются преобладающим населением в Виленском военном округе, в том числе на Подляшье, где в Белостокском, Бельском и Сокольском уездах они «вдвое многочисленнее поляков» [Бобровский 1864, с. 29] В «Этнографическом атласе» данный регион отнесен к польской народности.
Однако наиболее существенными являлись замечания П. Бобровского относительно несостоятельности концепции Р. Эркерта из-за критерия вероисповедания для обособления народов. Составитель материалов по географии и статистике Гродненской губернии указывает на «безразличие в глазах белорусов» к вопросам религии, связанное с введением унии и затем «легкость
возвращения униатов в православие», а также бессознательное исполнение христианских обрядов. Согласно П. Бобровскому, отличает белорусов от соседних народов и сохранение в повседневной жизни дохристианских элементов («глубокие верования в некоторые естественные явления, как в нечто необыкновенное, предубеждения, вера в колдовство и чародейство»), воплощенных в языке и мировоззрении: «.я говорю о большинстве — о крестьянах, будь он православный или католик, имеет свои убеждения, свою нравственную философию и передает все это вместе с языком своим детям и внукам. Это суеверие, упругое, неподатливое для просветительных начал церкви, перенося белоруса в особый мир чар и злых духов, сопутствует ему от колыбели до могилы и всегда неразлучно с его языком; в этом-то и надобно искать племенного разграничения здешних славян, тут выяснится племенное отличие белорусов и происхождение их от одного корня с великоруссами» [Бобровский 1864, с. 16].
Кроме того, П. Бобровский «поставил под сомнение обязательную необходимость наличия единого и общепризнанного этнического самосознания для этнической идентификации. Иными словами: можно не называться белорусом, однако быть им по сущности.» [Литвинский 1998, с. 311]. В целом П. Бобровский обосновывал, что «.в общественном отношении между католиком и православным белорусом нет никакой разницы, как нет никакой разницы в их языке, образе мыслей, нравах и обычаях» [Бобровский 1864, с. 46].
Несмотря на довольно лестные оценки в адрес «Этнографического атласа», в отношении взглядов Р. Эркерта П. Бобровский выказался не столь приятно. Они были охарактеризованы как «противоестественные выводы, робкие и неубедительные доводы, неудачные доказательства и крупные противоречия, прикрытые самонадеянностью безапелляционного приговора» [Бобровский 1864, с. 50]. Беларусь в них представала созданной «под впечатлением, вынесенным из палацов и костелов, встречавшихся по маршруту» [Бобровский 1864, с. 48]. Но еще более сильный удар по труду Р. Эркерта был нанесен М. Кояловичем.
Ответ М. Кояловича на критику Р. Эркерта
Р. Эркерт в своей брошюре ни разу не назвал фамилии основного критика «Этнографического атласа», лишь единожды упомянув его как «ученого белоруса». М. Коялович был раздосадован подобным развитием дискуссии и в августе 1864 года подготовил свой ответ: «Жаль, что г. Эркерт бросает камни из-за угла и не говорит в кого бросает. По нашему крайнему разумению, так делать не следовало бы» [Коялович 1864, с. 37].
Р. Эркерт не только позволил себе перейти на личности, но и фактически обвинил М. Кояловича в субъективизме. Конечно, картограф не осознавал, что тем самым, возможно, поспособствует выработке историком собственной историософской концепции («славянофильский субъективизм»), спустя 20 лет отраженной в первом опыте историографии русской исторической науки [Коялович 1884].
Работы, подобные созданной Р. Эркертом, привели М. Коя-ловича в конечном счете к выводу, ставшему крылатым изречением: «Не доверяйте обманчивой объективности; в истории ее меньше всего; в истории почти все субъективно» [Коялович 1893, с. 574].
Как следствие, историк не стал смягчать используемые в ответе формулировки, обвинив составителя «Этнографического атласа» в голословности [Коялович 1864, с. 38], введении читателя в заблуждение [Коялович 1864, с. 6] и «что под этою видимою ученостью, спокойствием и гуманностью скрывается грубый и беспощадный удар общественным силам и делам русским в западной России» [Коялович 1864, с. 42].
Первопричиной столь пристального внимания к труду Р. Эркерта сам М. Коялович называл его популярный характер. Как следствие — он «будет сбивать с толку простых людей» и распространять неправильное представление о западных губерниях Российской империи, поскольку «фальшиво дает преобладание полякам», которые не преминут этим воспользоваться [Коялович 1864, с. 9].
Новое название «Этнографического атласа» М. Коялович охарактеризовал как «никуда не годится» [Коялович 1864, с. 8], объясняя данное мнение следующим: 1) Р. Эр-керт поставил «западную Россию все вместе и в параллель только с Польшей», а не «между восточной Россией и Польшей, или одну» [Коялович 1864, с. 9]; 2) показ Царства Польского, а также части Пруссии и Австро-Венгрии, населенных преимущественно поляками, вместо отражения
ареала со значительным числом или преобладающим количеством белорусов и украинцев в Псковской, Смоленской, Черниговской и Полтавской губерниях; 3) размещение на карте не имеющих никакого отношения к «западной России» Силезии, а также «чисто немецкое пространство между Данцигом и Кенигсбергом», где нет «ни одного польского пятнышка, а западно-русского подавно» [Коя-лович 1864, с. 23-24].
Р. Эркерт не только не отвечает на важнейший, по мнению М. Кояловича, вопрос «что же такое западная Россия?», но и маскирует действительные мотивы исследования. Согласно данным «Этнографического атласа» в регионе проживало 8 900 000 «поляков», 8 841 000 «русских», 5 660 000 немцев: «Тут нам невольно вспомнилось: поляки в западной России — самый влиятельный национальный элемент, русские — это простой необразованный народ; немцы, конечно, очень образованы. Следовательно, борьба может идти собственно между немцами и поляками» [Коялович 1864, с. 24]. М. Коялович увидел в этом скрытую программу Р. Эркерта для обоснования возможной поддержки колонизации остзейских немцев как «прямых и непрямых агентов правительства» (в качестве учителей, чиновников и потенциальных покупателей конфискованных имений участников восстания 1863-1864 годов) из «курляндского уголка» в западные губернии [Коялович 1864, с. 40].
Р. Эркерт позиционировал свое происхождение и конфессиональную принадлежность как свидетельство личной незаинтересованности в результатах исследования, но
М. Коялович указал на обратное и обернул это в явный и непреодолимый недостаток: «Как человек не русский, очевидно мало знакомый и с русскою, и с польскою, а тем менее с западно-русскою жизнью, он не обратил при этом внимания на некоторые очень и очень важные ограничения, исключения из этого общего явления» [Коялович 1864, с. 18-19].
Ключевые ошибки Р. Эркерта историк представил, исходя из данных этнографической науки, включая несостоятельность стремления назвать «страну не «по имени массы простого народа», а «по имени верхних слоев» [Коялович 1864, с. 11]. М. Коялович указал на иллюзорность изображения 2/3 территории «западной России» как занятой белорусами, украинцами, литовцами и латышами: «Окажется, что вас утешили леса, пески, болота, словом, пустые места, а населенность не на вашей стороне, а на польской» [Коялович 1864, с. 4-5].
На ряде примеров М. Коялович продолжил мысли П. Бобровского и продемонстрировал, сколь поверхностно выглядели подсчеты Р. Эркерта, в том числе в «нахождении» поляков среди крестьян западных губерний России. Картограф не понимал, или не желал понять, что «простые шляхтичи, большею частью, ничем не отличающиеся от крестьян и значительное число мещан. не знают польского языка, не принадлежат к польской вере и живут не по-польски» [Коялович 1864, с. 15].
В данном ответе М. Коялович фактически солидаризируется с П. Бобровским в несостоятельности религиозного признака в трактовке его Р. Эркертом для размежевания
народностей в западных губерниях Российской империи. В подтверждение тому М. Коялович указывает на восстания 1830-1831 и 1863-1864 годов: «Если бы цифры Эркерта были справедливы, то «в таком случае никакое русское могущество и никакое польское безрассудство не могли бы предотвратить отпадения западной России от восточной и присоединения к проектированному польскому королевству. Оба эти восстания потому и были и потому кончились неудачно, что западно-русские паны действительно сделались поляками или рабами поляков, а народ и в рабстве, и в латинстве, с прибавкой унии, не сделался польским народом» [Коялович 1864, с. 22].
Подводя итог собственной десятилетней научной деятельности, М. Коялович назвал его временем неудачного поиска «теории примирения» между польским и русским народами: «На пространстве западной России обе нации — русская и польская — с первого момента своего столкновения спорят о политическом, религиозном и социальном господстве под знаменем народного элемента. Какое тут возможно примирение. Нужно, чтобы теория одной стороны пала, — тогда будет примирение. Пасть должна польская теория. Поляк должен потерять политическое, религиозное, социальное значение, как польское, тогда каждый поляк западной России получит личное частное значение и будет способен протянуть каждому русскому руку и получить руку от каждого русского» [Коялович 1864, с. 28].
Наиболее важной в этом процессе является активность «самобытных, независимых деятелей». Только в таком
случае, считал историк, можно избавиться от возможных восстаний в будущем. Однако для этого «нужно бросить все нежности, все идиллии, а твердить и проводить в жизнь с утра до вечера, что все польское в западной России, как польское государственное, религиозное и социальное, должно погибнуть, а могут остаться только люди польские, как частные лица. Эта теория может казаться жестокою, неумолимою, варварскою; но на деле она гуманнее всех гуманных возгласов. Она предотвратит все восстания, все резни, которыми так полна западно-русская история» [Коялович 1864, с. 29-30].
Заключение
Общий взгляд на «польский вопрос» у М. Кояловича и Р. Эркерта мог послужить основой для сближения ученых. Но существенные различия в представлениях о составе народонаселения западных губерний Российской империи стали преградой к их сотрудничеству.
В результате развернувшейся в 1863-1864 году публичной научной дискуссии данные Р. Эркерта были оценены как «приблизительные» [Обручев 1871, с. 93]. Ему же самому, до того видному специалисту по «Западной России», пришлось сменить сферу научных интересов, обратив взор на Кавказ, в изучение народов которого он внёс значительный вклад.
От услуг Р. Эркерта отказались при работе над сборником документов, посвященного истории «Западно-Русского края и его отношения к России и Польше», составленного М. Кояловичем и ставшего важным звеном в раз-
витии и популяризации концепции «западноруссизма» [Коялович 1865].
Сборник вышел в 1865 году и сопровождался рядом карт, в том числе этнографической, составленной А. Риттихом [Carte... 1865]. Границы ареала проживания белорусов здесь существенно отличаются от представленных в атласе Р. Эркерта. Так, на юге к белорусским отнесены области с центрами в Овруче, Ровно и Ковеле, на западе — значительные территории Августовской и Люблинской губерний Царства Польского, объяснению чего А. Риттих посвятил специальное издание [Риттих 1864].
Благодаря научной дискуссии 1863-1864 годов картографические проекции и воображаемые границы Беларуси как исторического региона, включающего первоначально Витебскую, Могилевскую и часть Минской губернии, существенно расширялись на запад, заходя в границы Царства Польского.
Таким образом, при содействии использования «языка как исходного пункта для дальнейших изысканий» [Бобровский 1864, с. 46] географическое понятие Беларусь официально в Российской империи постепенно закреплялось за территорией проживания белорусов как носителей белорусского языка. Это в дальнейшем отразилось на «Этнографической карте Европейской России» 1875 года [Риттих 1875] и сказалось на результатах переписи 1897 года.
Так создавались предпосылки для реализации самостоятельного белорусского проекта нациостроительства: «На
практике в конечном счете побеждают проекты, в наибольшей мере отвечающие имеющимся объективным условиям (пусть даже это не всегда очевидно как для современных наблюдателей, так и для последующих исследователей)» [Василенко 2020, с. 243].
М. Коялович, очевидно, не мог и предположить, что спустя 20 лет после начала его дискуссии с Р.Эркертом, выступая на заседании Славянского благотворительного обществе в Петербурге, вместо «польского вопроса» вынужден будет указать на «сепаративные стремления в отношениях между тремя племенами русского народа — великорусским, малорусским, белорусским» [Коялович 2005, с. 79].
Источники и литература
1. Белазаров1ч В.А. Пстарыяграфш псторыи Беларуси дапа-можшк. Гродна, 2 006.
2. Белазаров1ч В.А. Погляды даследчыкау Расшскай iмперыi на этнаканфесшны склад насельнщтва Беларус першай паловы Х1Х ст. // Хрысц^янства у пстарычным лёсе беларускага народа: навук. Арг.: у 2 ч. Ч. 1. Гродна, 2 009. 385 с. С. 51-58.
3. Бобровский П. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Гродненская губерния. Часть 1. СПб.: Тип. департамента генерального штаба, 1863. 906 с.; Ч. 1 Приложения. СПб.: Тип. департамента генерального штаба, 1863. 300 с.; Ч. 2. СПб.: Тип. Иосафата Огрызко, 1863. 1098 с.; Ч 2. Приложения. СПб., 1863.
4. Бобровский П. Можно ли одно вероисповедание принять в основание племенного разграничения славян Западной России: (По поводу Этногр. атл. зап.-рус. губ. и сосед. обл. Р.О. Эркерта). СПб., 1864.
5. Булгакау В. Псторыя беларускага нацыянал1зму. В1льня, 2006.
6. Василенко В. Конструктивистская теория формирования наций: интеллектуальная мода или политический проект? / / Народы и культуры славянского мира Восточной Европы в исторической ретроспективе (Беларусь, Украина, Россия, Польша). Сборник научных статей / Ред.-сост.: А.Д. Дудько. Гродно, 2020. С. 243-248.
7. Долбилов М.Д. Русский край, чужая вера: Этноконфессиональ-ная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II. М., 2010.
8. История Беларуси в контексте европейской цивилизации: курс лекций / Г.А. Гусарова [и др.]. Горки, 2018.
9. История белорусской государственности: в 5 т. / Национальная академия наук Беларуси, Институт истории; [редколлегия: А. А. Коваленя (главный редактор) и др.]. Минск: Беларуская навука, 2018. Т. 1 : Белорусская государственность: от истоков до конца XVIII в. / А. А. Коваленя [и др.]; отв. ред. тома: О. Н. Левко, В. Ф. Голубев; Нац. акад. наук Беларуси, Ин-т истории. Минск: Беларуская навука, 2018. 598 с.; Т. 2: Белорусская государственность в период Российской империи (конец XVIII — начало XX в.) / [Н. В. Смехович и др.]; [ответственные редакторы тома: Н. В. Смехович, А. В. Унучек, Е. Н. Филатова]. 2019; Т. 3. Белорусская государственность: от идеи к национальному государству (1917-1939 гг. ) / В. Г. Мазец, Н. В. Смехович, С. А. Третьяк. 2019.
10. Карский Е.Ф. Белоруссы: Введ. к изуч. яз. и нар. словесности. Вильна, 1904.
11. Корева А. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Виленская губерния. СПб., 1861.
12. Коялович М.О. Документы, объясняющие историю Западно-Русского края и его отношения к России и к Польше = Documents servant a eclaircir l'histoire des provinces occidentales de la Russie ainsi que leurs rapports avec la Russie et la Pologne. СПб., 1865.
13. Коялович М.О. Историческая живучесть русского народа и ее культурные особенности // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 2005. № 5. С. 73-86.
14. Коялович М.О. Лекции по истории Западной России. М., 1864.
15. Коялович М.О. О расселении племен Западного края России. М., 1863.
16. Кравцевич А., Смоленчук А., Токть С. Белорусы: нация Погра-ничья. Вильнюс, 2011.
17. Литвинский А.В. Проблема этнической принадлежности населения Западной Беларуси в историографии западнорусиз-ма // Чалавек. Этнас. Тэрыторыя. Праблемы развщця заход-няга рэпёна Беларусь Матэрыялы мiжнароднай канферэнцьи. Брэст, 23-24 красавша 1998 г. У дзвюх частках. Ч. II. Брэст, 1998.
18. Лочмель И.Ф. Очерки истории борьбы белорусского народа против польских панов. М., 1940.
19. Лысенко Н. М.О. Коялович и Санкт-Петербургская школа церковной историографии Западной России / / Христианское чтение. 2002. № 21. С.3-20.
20. Мелешко Е. И., Нечухрин А. Н. Павел Осипович Бобровский: ученый, реформатор, педагог // Диалог со временем. 2011. Вып. 36. С. 344-376.
21. Мелешко Е. Этнографическое изучение П.О. Бобровским белорусского этноса // Беларусь, Ра^, Украша: дыялог народау i культур / склад. Д. У. Карау, В. В. Масненка. (Серыя "Пста-рыяграфiчныя даследваннГ). Гродна, 2013. С. 294-300.
22. Мосолов А.Н. Виленские очерки 1863-1865 // Русская старина. 1883. № 12.
23. На шляху станаулення беларускай нацьп : гiстарыяграфiчныя здабыткi i праблемы / В. В. Яноуская [i iнш.] ; навук. рэд. В. В. Яноуская ; Нац.акад. навук Беларуа, 1н-т гiсторыi. Мшск : Беларус. навука, 2011.
24. Мурауеу М. Нататю пра юраванне Пауночна-Заходшм краем i пра падауленне у iм бунту. Прадмова i каментары Аляксандр Фядута. Мiнск: Л1марыус, 2016.
25. Насытко Е. Этнические границы белорусов в XIX — начале XX вв. // Деды: дайджест публикаций о беларуской истории. Выпуск 13. Минск, 2014. С. 201-212.
26. Обручев Н.Н. Военно-статистический сборник: Текст / составлен под общею редакциею Г. Ш. генерал-майора Н. Н. Обручева, управляющаго делами Военно-ученаго комитета и профессора военной статистики Россия. СПб., 1871.
27. Олюнина И.В. Полесская экспедиция Юзефа Обрембского (1934-1937 гг.) и традиция изучения белорусского Полесья // Весшк Мазырскага дзярж. пед. ун-та iмя 1.П. Шамякша, 2006, № 1(14). С. 56-60.
28. Паули Г.-Т. Этнографическое описание народов России / Пер. с франц. М., 2007.
29. Протоколы заседаний Археографической комиссии... Вып. 3: 1850-1868 г. СПб., 1892.
30. Риттих А. Ф. Атлас народонаселения Западно-Русского края по исповеданиям. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1864 // [Электронный ресурс] / Режим доступа: http://elib.shpl. ru/ru/nodes/4742-rittih-a-f-atlas-narodonaseleniya-zapadno-russkogo-kraya-po-ispovedaniyam-spb-1864). Дата доступа: 05.05.2020.
31. Риттих А. Ф. Приложение к материалам, для этнографии Царства Польского, губернии: Люблинская и Августовская. СПб., 1864.
32. Риттих А.Ф. Этнографическая карта Европейской России. СПб., 1875.
33. Сувалау А.М. Этнастатыстычнае вывучэнне беларусау уВеснiк Мазырскага дзярж. пед. ун-та îmh 1.П. Шамякiна. 2006. № 1 (14). С. 60-64.
34. Терешкович П.В. Этническая история Беларуси XIX — начала XX в.: В контексте Центрально-Восточной Европы. Мн., 2004. 223 с.
35. Токць С. Беларуская Цэнтычнасць у Х1Х ст. // Bialoruskie Zeszyty Historyczne, 2005, № 24. Ss. 62-95.
36. Цьв1кев1ч А. «Западно-руссизм»: Нарысы з гiсторыi грамадз-кай мысьл на Беларусi у Х1Х i пачатку ХХ в. Мн., 1993.
37. Эркерт Р.О. Взгляд на историю и этнографию западных губерний России: (с атласом). СПб., 1864.
38. Эркерт Р.О. Этнографический Атлас западно-русских губерний и соседних областей [Атлас]. СПб., 1863 // Библиотека Русского географического общества [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://elib.rgo.ru/handle/123456789/73221). Дата доступа: 05.05.2020.
39. Carte Ethnographique de la Russie occidentale et des pays limitrophes en Pologne et en Galicie. Petersbourg, 1865.
40. Dufour A.H., Wrotnowski F. Carte de l'ancienne Pologne: avec les délimitations actuelles. Paris, 1861 // Polona [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://polona.pl/ item/carte-de-l-ancienne-pologne-avec-les-delimitations-actuelles,Njg5MDI0MjE/0/#info:metadata. Дата доступа: 05.05.2020.
41. Dufour A.H., Wrotnowski F. Carte de l'ancienne Pologne: avec les délimitations actuelles. Paris, 1863 // Polona [Электронный ресурс] / Режим доступа:https://polona.pl/ item/carte-de-l-ancienne-pologne-avec-les-delimitations-actuelles,MTA5NTgwNjk3/4/#info:metadata. Дата доступа: 05.05.2020.
42. d'Erkert R. Atlas ethnographique des Provinces habitees en totalite on en partie par des Polonais. St. Petersbourg, 1863 //
David Rumsey Map Collection [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://www.davidrumsey.com/luna/servlet/ detail/RUMSEY~8~1~317019~90085891. Дата доступа: 05.05.2020.
43. d'Erkert R. Carte éthnografique de l'Empire de Russie. Berlin, 1862.
44. Pauly Theodore de. Description ethnographique des peuples de la Russie. Saint-Pétersbourg, 1862.
