CC BY
28
4. Lipkov A.I. Problemy hudozhestvennogo vozdejstviya: princip attrakciona. Moskva, 1990.
5. Alehin L. Padshie angely Mul'tiversuma: Fantasticheskij roman. Moskva: Izdatel'stvo 'Eksmo, 2003.
6. Vasil'ev V. Goryachijstart. Available at: https://knijky.ru/books/goryachiy-start
7. Zorich A. Sezon oruzhiya: Roman. Moskva: ZAO «Izdatel'stvo Centr-Poligraf», 2001.
8. Tyurin A.V. Kamennyj vek. Available at: www.fan.lib.ru/t/tjurin_a_w/tyurin-stoneage.shtml
9. Frolov A.E. Mytar'. Novosibirsk: GP «Novosibirskij poligrafkombinat», 2001.
10. Carenko T.P. Bessistemnaya otladka. Reabilitaciya. Moskva: Izdatel'stvo «AST», 2015.
11. Chervyachenko M. Lidery vojny (Proza v zhanre kriminal'nyj kiberpank). Kursk: «Delovaya poligrafiya», 2014.
12. 'Emdin A. Otpusk. Moskva, 2018.
13. Aksenov V.P. OstrovKrym. Moskva: 'Eksmo, 2014.
14. Bredberi R.D. Sochineniya: Romany ipovesti, rasskazy. Perevod s anglijskogo. Moskva: Izdatel'stvo «Knizhnaya palata», 2001.
15. Vojnovich V.N. Moskva 2042. Moskva: 'Eksmo, 2004.
16. Zamyatin E.I. My. Moskva: 'Eksmo, 2008.
17. Oru'ell D. 1984. Perevod s anglijskogo V. Golysheva. Moskva: Izdatel'stvo «AST», 2017.
18. Haksli O. O divnyj novyj mir. Moskva: AST; Vladimir: VKT, 2010.
Статья поступила в редакцию 15.01.21
УДК 821.111
Pisarev L.V., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Head of Department of Germanic Philology, St. Tikhon Orthodox University for the Humanities
(Moscow, Russia), E-mail: lev-king@mail.ru
THE PROBLEM OF DUALISM DISPLAY OF THE DIVINE NATURE IN THE NOVEL BY G.K. CHESTERTON "THE MAN WHO WAS THURSDAY". The article is dedicated to a problem of displaying the divine nature in the image of one of the main characters of the novel by G.K. Chesterton "The Man who was Thursday" named Sunday. This image is a grotesque personification of the image of the Creator of the World, while simultaneously performing the functions of two important plot-forming characters who defended opposite moral principles. As a result, the image of the Creator of the World acquires a duality, which is not only paradoxical for the Christian orientation of the writer's work. Chesterton also allows his interpretation of this image as close to the gnostic concept of God. Applying the historical and biographical method, based on the analysis of the text of the novel and "Autobiography" of G.K. Chesterton, the author of the article concludes that this image of the Creator is an artistic generalization of the writer's personal spiritual experience and not only does not bear any signs of a gnostic idea of the divine nature, but also serves the artistic task of theodicy. The study helps to understand the author's intent of the novel "The Man who was Thursday" and specify the system of religious-philosophical ideas of G.K. Chesterton's early novel period of his creativity.
Key words: G.K. Chesterton, God, image, gnosticism, religion, dualism, theodicy.
Л.В. Писарев, канд. филол. наук, доц., зав. каф. германской филологии Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (ПСТГУ),
г. Москва, E-mail: lev-king@mail.ru
ПРОБЛЕМА ДУАЛИЗМА ОТОБРАЖЕНИЯ БОЖЕСТВЕННОЙ ПРИРОДЫ В РОМАНЕ Г.К. ЧЕСТЕРТОНА «ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ БЫЛ ЧЕТВЕРГОМ»
Статья посвящена проблеме отображения божественной природы в образе одного из главных героев романа ПК. Честертона «Человек, который был Четвергом» по имени Воскресенье. Этот образ представляет собой гротескную персонификацию образа Создателя Мира, одновременно выполняя функции двух важных сюжетообразующих персонажей, защищавших противоположные морально-нравственные принципы. В результате образ Создателя Мира приобретает двойственность, что является не только парадоксальным для христианской направленности творчества ПК. Честертона, но и допускает трактовку этого образа как близкого к гностической концепции Бога. Применяя историко-биографический метод, на основании анализа текста романа и «Автобиографии» ПК. Честертона автор статьи делает вывод, что данный образ Создателя является художественным обобщением личного духовного опыта писателя и не только не несет в себе никаких признаков гностического представления о божественной природе, но и служит художественной задаче теодицеи. Проведенное исследование помогает приблизиться к пониманию авторского замысла романа «Человек, который был Четвергом» и уточнить систему религиозно-философских представлений ПК. Честертона в раннем периоде его романного творчества.
Ключевые слова: Г.К. Честертон, Бог, образ, гностицизм, религия, дуализм, теодицея.
В одном из самых известных романов ПК. Честертона, «Человек, который был Четвергом», созданном в 1908 году, был затронут широкий круг религиозно-философских проблем, важнейшей из которых, по нашему мнению, является проблема борьбы двух противоположных типов мировоззрения: христианского и гностического, отраженного, в частности, в деятельности анархо-нигилистических движений. Произведение получилось очень увлекательным и сразу понравилось читающей публике, было переведено на ряд языков и даже вскоре поставлено на сцене. Вместе с тем роман нельзя назвать простым. Его художественный мир до сих пор обладает множеством загадок и заслуживает внимания исследователей [1 - 12]. Нашей задачей в данной работе было рассмотреть значение и функцию самого противоречивого образа романа, созданного ПК. Честертоном, по имени Воскресенье, совмещающем в себе образы главы Совета анархистов, начальника тайной полиции и Творца мира.
Роман ПК. Честертона «Человек, который был Четвергом» сочетает в своем повествовании черты детектива, фантасмагории и мистерии; как при построении системы художественных образов романа, так и развитии действия писатель применяет метод парадокса и гротеска. Начинается произведение как детектив, главным героем которого является сотрудник тайной философской полиции Пэбриэл Сайм, проникший в тайный Совет анархистов под конспиративным именем Четверга (все члены Совета носят имена дней недели) для того, чтобы предотвратить кровавый заговор, направленный на развязывание мировой войны, в которой должно погибнуть огромное количество людей. Далее действие переходит в фантасмагорию: все члены Совета анархистов оказываются агентами полиции и устремляются в погоню за зловещим председателем Совета анархистов по имени Воскресенье, который, будучи огромным и тучным человеком, убегая
от них, скачет, словно мячик, скрывается от них то на слоне из лондонского зоопарка, то на воздушном шаре. Завершается роман сценами мистерии: все герои, уже отчаявшись догнать неуловимого председателя-Воскресенье, попадают к нему на торжественный прием и становятся участниками действа, в котором Воскресенье раскрывается им, оказываясь в своем истинном обличье Творца, стоящего за всеми последними событиями их жизни, а они предстают перед ним в образах Дней Творения Мира, в соответствии со своими подпольными именами дней недели.
Дуализм образа Воскресенья, который в одно и то же время оказывается и начальником тайной полиции, принимавшим героев на службу, и председателем Совета анархистов, возглавляющим борьбу с любым проявлением порядка, а в конце концов соединяющим эти два противоположные начала в образе Создателя, Творца мира, является, на наш взгляд одним из главных парадоксов и загадок произведения. Этот противоречивый и даже провокационный образ является, возможно, вторым по важности после образа главного героя Пэбриэла Сайма как для развития сюжета, так и для создания главного конфликта романа, который можно было бы сформулировать как конфликт мировоззрений.
Путь к разгадке парадоксального построения сюжета романа и к противоречивому отображению божественной природы, данной в образе Воскресения, мы можем найти, используя историко-биографический метод исследования: с одной стороны, обращаясь к материалам «Автобиографии» Честертона, в которой он дает объяснение некоторым образам своего романа и частично раскрывает авторский замысел произведения, и, с другой стороны, сопоставив исторический контекст эпохи, в которую создавался роман с рядом прямых указаний в тексте
произведения и на ряд острых проблем, рассмотренных в нём, определивших его своеобразие.
Произведение было создано Честертоном в период, когда его поколение испытывало мировоззренческий кризис. Сам он к этому времени прошел путь тяжелых духовных исканий и пытался найти опору в христианской вере. Духовный кризис рубежа веков развивался в английском обществе на протяжении, как минимум, двух столетий и был следствием постепенного ослабления роли религии в его жизни. Во второй половине XIX века в Англии стал очень популярен агностицизм Гексли, фактически заменивший собой религиозное чувство [1, с. 143]. Следующим шагом для многих последователей агностицизма был либо атеизм, либо уход в эзотерические учения. ГК. Честертон так описал это время: «...Я хотел бы свидетельствовать, что фоном эпохи был не просто атеизм, а атеистическое правоверие, и даже атеистическая респектабельность, обычная не только для богемы, но и для знати» (здесь и далее перевод источника наш - Л. П.) [1, с. 145].
Сам Честертон прошел как ступень знакомства с агностицизмом, так и с эзотерическими учениями. Хорошо зная предмет, о котором он говорил, Честертон исследовал в романе природу многих духовных бед своего поколения: пессимизм и отчаяние, охватившие, прежде всего, интеллектуалов, были тесно связаны с ростом анархо-нигилистических настроений, имевших следствием воинствующий атеизм, революционный терроризм и стремление к уничтожению существующих социально-культурных устоев. В тексте романа Честертон указал на ту духовную силу, которая питала многие разрушительные тенденции того времени, обозначив её как «богатую, могущественную и фанатическую церковь, исповедующую восточный пессимизм. и почитающую за святое истребить людей как паразитов.» [2, с. 122], против которой были вынуждены бороться герои произведения.
По нашему предположению, под определение такой «могущественной церкви, исповедующей восточный пессимизм» очень подходит духовная традиция, восходящая к древнему учению гностиков. Образ Воскресенья и борьба героев против него приобретает особый драматизм, если мы учтём то, что главной духовной составляющей деятельности Совета анархистов является древнее учение гностицизм - почти столь же древнее и могущественное, как христианство, но не только являющееся его полным антиподом, но и губительным для человечества и мира в целом, основу которого составляет негативное мироощущение. Члены философской полиции, несомненно, знали все тонкости и опасность учения своего врага, как знал их и Честертон, в предыдущий период своей жизни в поисках духовного пути подошедший близко к учению эзотериков и теософов, отчасти основанному на гностических теориях. Как он говорил об этом периоде своей жизни, прямо называя этот опыт «знакомством с дьяволом», которое если бы продлилось, «могло привести . к почитанию дьявола или черт ещё знает к чему» [1, с. 76].
Основой космогонии гностиков было утверждение, что мир, созданный неким «Творцом», был несовершенным (по одной из гностических теорий - основан по ошибке) [3, с. 306]. По другим версиям «Творец», создавший этот мир, был противоположностью Благому Богу, следовательно, и этот мир, и все живущее в нём должно быть уничтожено. Человек же, попавший сюда, обречен этим неумелым или злым «Творцом» на страдания, лучшим выходом из которых является смерть как возможность слиться с «Абсолютом». И чем большему количеству людей гностики помогут достичь этого «Абсолюта», тем лучше [4, с. 316].
Как следствие, носители гностического учения охотно поддерживали любые социальные катаклизмы и кровопролитные войны, в которых могло бы погибнуть наибольшее число людей. Таково, например, было учение манихеев [5, с. 193].
Из учения гностиков следует также отрицание социальной иерархии и нигилизм, нашедшие свое отражение, например, в ереси богомилов и анархических революционных движениях [3, с. 306; 6, с. 149].
В романе «Человек, который был Четвергом» один из важных персонажей, офицер тайной философской полиции, призванной предотвращать преступления ещё на этапе их зарождения в виде идей, говорит Гэбриэлу Сайму о том, чем движим «внутренний круг» анархистов, «жрецы», посвященные в тайную суть философии этого движения: «Когда они говорят, что человечество, наконец, освободится, они имеют в виду, что человечество покончит с собой. Когда они говорят о рае, где нет правых и неправых, они имеют в виду могилу» [2, с. 47].
В области культуры гностические учения нашли свое развитие, например, в эстетике декадентов, у которых Добро и Зло меняются местами, а на место Бога легко встает дьявол, уродливое или ущербное часто возводится в абсолют и объявляется прекрасным. Собственно, сам дух уныния, пессимизма и отчаяния составлял часть эстетики декадентов [7, с. 131].
Как следует из эпиграфа произведения - стихотворения, посвященного Э.К. Бентли, действие романа происходит в эпоху, когда «искусство любовалось распадом» [2, с. 5], когда большая часть людей искусства, близких Честертону, была объята духом отчаяния и отрицания: «О том, что все действие было помещено в нигилизм 90-х, я написал в стихотворении Бентли, который прошел через тот же период и те же проблемы. Хотя стихотворение находилось в начале повествования, оно должно было обрести к концу новый смысл.» [1, с. 99].
Недаром основным идеологическим оппонентом Гэбриэла Сайма стал, пожалуй, единственный до конца «кошмара» (именно такой подзаголовок имеет роман) отрицательный герой, поэт-анархист Люциан Грегори, в уста которого автор
вкладывает манифест этого движения: их бунт направлен не просто против земных властей, но против Бога, они борются за то, чтобы «отменить Бога» [2, с. 23].
Заметим, что наиболее полно и последовательно концепция гностиков отразилась именно в атеизме, «отменившем Бога» совсем (начиная со времен Великой французской революции, когда Бог был не просто отменен, но и заменен неким «Верховным Существом») [8, с. 66].
Драматизм произведения возрастает к его концу, когда действие доходит до раскрытия Воскресеньем своей истинной сущности - герои убеждаются в том, что перед ними - сверхъестественное существо, оказавшееся в разворачивающейся мистерии Творцом Мира, соединяющее в себе два образа: начальника тайной полиции и главного анархиста, две противоположности - добро и зло. Такая трактовка образа Создателя как раз очень близка гностикам и, несомненно, выглядит кощунственно с точки зрения христианина.
Для различных концепций гностиков было характерно не только отрицание позитивной роли Творца в создании мира, наделение его природы и замыслов равно как добром, так и злом, но и замещение его более могущественным существом [9, с. 43 - 45], что впоследствии отразилось как в творчестве декадентов (героизация образа дьявола) [9, с. 15 - 17], так и в различных антихристианских культах.
Возникает вопрос: как мог писатель, которого мы считаем христианским, создать такой образ, который можно трактовать как образ гностического божества, приносящего страдания, разочарование и отчаяние?
Ответом, с одной стороны, может служить прямое свидетельство: «Автобиография» Честертона, в которой он раскрывает замысел романа и дает трактовку этого спорного образа:
«Меня часто спрашивали, что я имел в виду, изображая в этой истории страшное балаганное чудище по имени Воскресенье, и некоторые предполагали, в некотором смысле не совсем неверно, что он мог значить кощунственный образ Творца. Но смысл в том, что вся история - кошмарное видение сущего, не так, как оно есть, а как оно представляется молодому полупессимисту 90-х годов; а чудище, которое оказывается ужасным, но в то же время доброжелательным, не столько Бог в смысле религии или неверия, но более природа, какой она предстает пантеисту, чей пантеизм изо всех сил вырывается из пессимизма.» [1, с. 98].
С другой стороны, и это главное, ответом может быть характер самого творчества Честертона, текст и главная идея произведения. Оценивая впоследствии в своей «Автобиографии» значение и смысл своего романа, Честертон скажет: «...Насколько в произведении есть какой-то смысл, по замыслу он должен был начинаться с картины мира в ее самом худшем состоянии и привести к предположению, что картина эта не так уж черна...» [1, с. 98].
Скажет он также и об общей направленности своего творчества: «...Когда я действительно начал писать, я был полон твердой и яростной решимости писать против Декадентов и Пессимистов, правивших культурой в это время...» [1, с. 91].
Главной идеей романа «Человек, который был Четвергом», по нашему мнению, является полемика с системой философских взглядов, имевшей негативное мироощущение, близкой к религиозно-философской системе гностиков. Против носителей такой философии и направлена борьба его главных положительных героев.
Исследовав текст романа, мы делаем вывод, что Бог-Создатель Честертона в романе не равен богу гностиков, сочетающему в себе зло и добро, одинаково находящемуся на стороне порядка и анархии и приносящему человеку страдание.
Столь противоречивый образ «Создателя» отражает трудный путь духовных исканий писателя, которые привели его к выводу, что «.картина мира не так уж черна», как скажет Честертон об этом периоде своей жизни:
«Я всё еще был подавлен метафизическим кошмаром отрицаний разума и материи с ужасными видениями дьявола, с бременем моих загадочных мозга и тела; но к этому времени я восстал против них и старался создать более здравую концепцию мироздания, даже если бы она ошибалась в пользу здравомыслия. Я даже называл себя оптимистом, потому что ужасно близко подошёл к тому, чтобы стать пессимистом. Это единственное моё оправдание. Всё это впоследствии воплотилось в очень бесформенной форме произведения «Человек, который был Четвергом» [1, с. 97 - 98].
Можно представить себе ужас и отчаяние героев, служивших в философской полиции, интеллектуалов, знавших многое о природе тех сил, против которых они боролись, когда они узнают, что та Сила, за которой они гнались, одновременно сочетает в себе и добро и зло - личность председателя Совета анархистов и личность начальника полиции, принявшего их на службу.
У героев до последнего момента остаются вопросы к Создателю, перед которым они предстали, о двойственности его природы, о смысле их страданий и разумности устроения этого мира. Это как раз те вопросы, которые ставили перед собой как христиане, так и гностики: «Круг вопросов, интересующих гностицизм, был примерно тот же, что и в христианстве: «Что такое Бог сам в себе, и каким образом Он сделался виновником столь несовершенного материального мира? Если Бог сам в себе есть бесконечное совершенство и благо, то каким образом от Него мог произойти мир, причастный злу?» [9, с. 29].
Герои получают ответы на свои вопросы. Первый ответ приходит с появлением на сцене поэта-анархиста Люциана Грегори, оказавшимся единственным последовательным противником Бога и мироздания, выступившим с обвинения-
ми в адрес Бога и его ангелов, исповедующим «предельное зло» - отвергающим покаяние, отрицающим любую иерархию и власть над собой. Это противопоставление ещё раз определило суть того, кого называли Воскресеньем, показав, что герои находились и находятся на правильной стороне, будучи призванными на борьбу со стихией разрушения и отчаяния.
На символизм его имени - Люциан, как и имени главного героя - Пэбриэл, указывает прямая ссылка в тексте романа, замечание, произнесённое доктором Буллем: «И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; и был среди них Сатана...» [10, с. 256]. Имя Люциан здесь является отсылкой к имени Люцифер, падшего ангела, восставшего против Бога. Имя же Пэбриэл соотносится с именем архангела Павриила.
О роли Люциана в системе образов романа Честертон скажет в своей «Автобиографии»: «В конце я ввел персонажа, который по-настоящему, с полным пониманием отрицает добро и бросает ему вызов. Я ввел этот эпизод в романе для того, чтобы свидетельствовать о предельном зле (которое есть просто непростительный грех тех, кто не хочет быть прощенным), не потому что я узнал о нём от миллионов священников, которых я никогда не встречал.» [1, с. 99 - 100].
Пероев романа, пустившихся в погоню за председателем, не оставляла мысль, что он незримо присутствует во всём, что их окружает. И это его присутствие, несмотря на его предполагаемую зловещую роль, не является чем-то плохим и грозным.
Они замечают, что сама погоня за Воскресеньем подобна детской игре с маскарадом и приключениями. Невозможность догнать его и постигнуть его природу - главный мотив этой части произведения. Схожий мотив мы позже встретим в творчестве М.И. Цветаевой, хорошо знакомой с романом Честертона [11, с. 10].
Герои уподобляют Воскресенье природе и мирозданию, истинного лица которых, как и лица Бога, нельзя увидеть, поэтому человек и видит только одну сторону мироздания, которая может казаться ему страшной [2, с. 170]. Они видят Воскресенье только сзади или слышат его голос, что вполне соответствует библейским канонам, изложенным в Книге Исхода, в эпизоде встречи Моисея с Богом (Исх. 33: 18 - 23) [12]. Многие из них приходят к познанию благих замыслов творца об этом мире через познание природы и жизни как чудесного явления самого по себе.
Они понимают, что человек видит мир искажённым, не таким, как он есть на самом деле в силу своей удаленности от Бога. По замечанию А.В. Суховского, это происходит по причине первородного греха Адама, потерявшего целостное видение мира [12].
Таким образом, кажущаяся противоречивость отображения божественной природы в романе Честертона является лишь отображением противоречивых представлений человека о мироздании, отражением духовного опыта и исканий писателя, что он и признал позже в своей «Автобиографии».
Мир, в котором разворачивается действие, оказывается не таким уж плохим: являясь членами Совета анархистов, ни один герой не совершает никаких преступлений, да и весь Совет анархистов состоит из полицейских агентов.
Герои убеждаются (в противоположность учению гностиков), а Творец им доказывает, что этот мир создан разумно и благожелательно по отношению к человеку, что окружающая их природа проникнута духом создавшего её Творца.
Им хватило мужества, преследуя Воскресенье, пройти до конца во имя выполнения своего долга по защите закона и порядка, ума, чтобы понять истинную сущность Благого Творца, который посылал им испытания, чтобы они обрели в этой борьбе свою истинную суть, представ перед Ним Днями Творения, описанными в Книге Бытия. Они были проведены, как Иов, через страдания, чтобы быть испытанными в любви к этому миру и в доверии к его Создателю.
Значимыми для движения по пути раскрытия значения образов романа являются последние строки романа: Пэбриэл Сайм просыпается, все происшедшее с ним оказывается лишь дурным сном, кошмаром. И даже самый непримиримый в этом сне противник Бога и порядка поэт Люциан Прегори оказывается лишь приятным и безобидным собеседником. Из этого кошмара Пэбриэл Сайм выносит новое ощущение мира: с пониманием того, как устроен мир, получением «благой
Библиографический список
вести» его взгляд на этот мир становится «кристально простым», и даже обыденные вещи кажутся ему «восхитительно обыденными» [2, с. 184].
В одной из своих поздних статей 1936 года для "The Illustrated London News" ПК. Честертон настоятельно советовал внимательно читать не только название романа, но и его подзаголовок: "A Nightmare" - «Кошмар», «Страшный сон», который помогает понять авторский замысел. Признавая, что сделанное им описание Божества, являющегося повелителем как порядка, так и анархии, даже понравилось многим читателям, которые и желали бы видеть Творца таким противоречивым, он еще раз, как и в «Автобиографии», замечает, что описание божественной природы в этом романе является лишь отражением мира отчаяния и сомнения, который могли описать пессимисты в то время, но в этой картине мира всё же присутствовал луч надежды, который есть в любом сомнении [2, с. 185 - 186].
Этим лучом надежды для читателя и исчерпывающим ответом на все вопросы героев романа о природе Творца стали слова, являющиеся в романе отсылкой к крестным мукам Христа и его Жертве, принесённой во имя любви к человеку: «Можете ли пить чашу, которую Я пью?..» (Мк. 10: 38) [2, с. 183]. Эти слова отражают истинные свойства божественной природы, возвращая восприятие Творца, описанного Честертоном, в русло христианского понимания его образа, в котором отсутствует дуализм. Каков бы ни был «пантеизм», присутствующий в описании образа Воскресенья-Творца, уподобленного самой природе и её изменчивости, он был отражением духовного пути самого писателя, нашедшего выход в познании радости бытия из тупика философии пессимизма и пришедшего к христианству. Конец же произведения четко дает ответ на возможные вопросы о том, какой смысл вложил Честертон в образ Воскресенья, строго соблюдая в романе противопоставление понятий и отделяя зло от добра, созидание от разрушения, любовь к человеку от ненависти к человеческому роду, надежду от отчаяния, что также было отражением его духовного пути: «По крайней мере, даже в том состоянии сомнения и скепсиса я не позволял себе баловаться модными тогда дискуссиями об относительности зла и нереальности греха.», - позже скажет он о периоде своей жизни, предшествовавшем созданию романа [1, с. 89].
Называя философию своего романа «двигающейся на ощупь» и «философией догадок» [1, с. 100] и признавая то, что его книгу могут истолковать «как доказательство его ... язычества и пантеизма» [1, с. 99], Честертон создал произведение, способное спровоцировать читателя на серьёзные богословские размышления. «Теология под «маской» детектива» - так позже назовут его роман исследователи его творчества [12].
В романе «Человек, который был Четвергом» мы видим теодицею, то есть последовательную попытку оправдать благость Бога перед лицом присутствующего в этом мире зла [11, с. 13], которая является полной противоположностью мировоззрению гностиков, утверждавших, что в природе Бога есть как зло, так и добро, и что этот мир создан Богом в лучшем случае неразумно, для страданий человека. Роман хорошо вписался в культурные коды и эстетику эпохи, был доброжелательно воспринят в среде творческой интеллигенции, послужив своеобразным миссионерским посланием. По отзывам его современников, читавших книгу, были люди, почти ставшие безумцами, которых она спасла, потому что они поняли её [1, с. 100].
В произведение, описывающее в увлекательной и гротескной форме борьбу героев не только против земного зла, но и самого духа скепсиса и отчаяния, порождающего это зло, в качестве одного из главных героев вводится Создатель Мира, в отражении природы которого Честертон неизменно остается на позиции христианского миросозерцания и восхищения созданным Творцом миром с его изменчивостью и непредсказуемостью.
На основе анализа текста романа и историко-биографического контекста творчества ПК. Честертона этого периода мы можем заключить, что кажущийся дуализм отражения божественной природы является художественным обобщением итогов его личного духовного пути, служит задаче теодицеи (оправдания добрых замыслов и доброй природы Бога, несмотря на наличие зла в мире), вступает в полемику с философией гностиков, для которой свойственна двойственная природа Бога, и расширяет наши границы понимания религиозно-философских взглядов писателя.
1. Chesterton G.K. The Autobiography of G.K. Chesterton. New York. Sheed SWard, 1936.
2. Chesterton G.K. The Man Who Was Thursday. Penguin Books 1937, Reprinted with the introduction by Kingsley Amis, 1986: 23.
3. Игумен Спиридон (Баландин). Гностицизм. От Античности до наших дней. Научные труды Самарской духовной семинарии: сборник статей. Научный редактор Протоиерей Агапов Олег Самара, 2014: 304 - 318.
4. Писарев Л.В. Проблема идеи «восточного пессимизма» и кризис рубежа XIX-XX веков в романе ГК. Честертона «Человек, который был Четвергом». Мир науки, культуры, образования. 2020; № 5 (84): 314 - 318.
5. Сулимов С.И., Черниговских И.В. Религиозно-философские основания манихейства: в 2-х ч. Тамбов: Грамота, 2013; Ч II, № 3 (29): 189 - 193.
6. Слобожанин А.В. Анархические тенденции в гностицизме. Исследовательский потенциал молодых ученых: взгляд в будущее: сборник материалов VIII Всероссийской научно-практической конференции аспирантов, соискателей, молодых ученых и магистрантов. Тула: Тульский государственный педагогический университет имени Л.Н. Толстого, 2012: 148 - 150.
7. Васильева Е.В. Духовный кризис рубежа XIX-XX веков в осмыслении ГК. Честертона. Известия ВГПУ. Гуманитарные науки. 2015; № 3 (208): 130 - 134.
8. Палюлин А.Ю. Генезис государственно-правового учения гностицизма Нового Времени в масонстве. Право. Серия: Экономика и Право. 2013; № 9-10: 65.
9. Слободнюк С.Л. Идущие путями зла (древний гностицизм и русская литература 1890 - 1930 гг.). Санкт-Петербург: Алетейя, 1998: 42 - 43.
10. Честертон ГК. Человек, который был Четвергом. Избранные произведения: в 3 т. Перевод Н.Л. Трауберг. Москва: Художественная литература, 1990; Т. 1.
11. Писарев Л.В. Теодицея в романе Г.К. Честертона «Человек, который был Четвергом» в стихотворениях М.И. Цветаевой осени 1922 года в свете проблемы интертекстуальности. Культура и цивилизация. 2016; Т. 6, № 6а: 7 - 21.
12. Суховский А.В. Теология как детектив: богословские сюжеты в творчестве К.Г Честертона. Инновации в России: потенциал, состояние, перспективы. Санкт-Петербург: Санкт-Петербургский институт экономики, культуры и делового администрирования, 2011: 144 - 152. Available at: http://sukhovskiy.blogspot.ru/2010/03/blog-post_14.html
References
1. Chesterton G.K. The Autobiography of G.K. Chesterton. New York. Sheed &Ward, 1936.
2. Chesterton G.K. The Man Who Was Thursday. Penguin Books 1937, Reprinted with the introduction by Kingsley Amis, 1986: 23.
3. Igumen Spiridon (Balandin). Gnosticizm. Ot Antichnosti do nashih dnej. Nauchnye trudy Samarskoj duhovnoj seminarii: sbornik statej. Nauchnyj redaktor Protoierej Agapov Oleg. Samara, 2014: 304 - 318.
4. Pisarev L.V. Problema idei «vostochnogo pessimizma» i krizis rubezha XIX-XX vekov v romane G.K. Chestertona «Chelovek, kotoryj byl Chetvergom». Mir nauki, kultury, obrazovaniya. 2020; № 5 (84): 314 - 318.
5. Sulimov S.I., Chernigovskih I.V. Religiozno-filosofskie osnovaniya manihejstva: v 2-h ch. Tambov: Gramota, 2013; Ch II, № 3 (29): 189 - 193.
6. Slobozhanin A.V. Anarhicheskie tendencii v gnosticizme. Issledovatel'skij potencial molodyh uchenyh: vzglyad v buduschee: sbornik materialov VIII Vserossijskoj nauchno-prakticheskoj konferencii aspirantov, soiskatelej, molodyh uchenyh i magistrantov. Tula: Tul'skij gosudarstvennyj pedagogicheskij universitet imeni L.N. Tolstogo, 2012: 148 - 150.
7. Vasil'eva E.V. Duhovnyj krizis rubezha XIX-XX vekov v osmyslenii G.K. Chestertona. Izvestiya VGPU. Gumanitarnye nauki. 2015; № 3 (208): 130 - 134.
8. Palyulin A.Yu. Genezis gosudarstvenno-pravovogo ucheniya gnosticizma Novogo Vremeni v masonstve. Pravo. Seriya: 'Ekonomika i Pravo. 2013; № 9-10: 65.
9. Slobodnyuk S.L. Iduschie putyamizla (drevnij gnosticizm i russkaya literatura 1890 - 1930 gg.). Sankt-Peterburg: Aletejya, 1998: 42 - 43.
10. Chesterton G.K. Chelovek, kotoryj byl Chetvergom. Izbrannyeproizvedeniya: v 3 t. Perevod N.L. Trauberg. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1990; T. 1.
11. Pisarev L.V. Teodiceya v romane G.K. Chestertona «Chelovek, kotoryj byl Chetvergom» v stihotvoreniyah M.I. Cvetaevoj oseni 1922 goda v svete problemy intertekstual'nosti. Kul'tura i civilizaciya. 2016; T. 6, № 6a: 7 - 21.
12. Suhovskij A.V. Teologiya kak detektiv: bogoslovskie syuzhety v tvorchestve K.G. Chestertona. Innovacii v Rossii: potencial, sostoyanie, perspektivy. Sankt-Peterburg: Sankt-Peterburgskij institut 'ekonomiki, kul'tury i delovogo administrirovaniya, 2011: 144 - 152. Available at: http://sukhovskiy.blogspot.ru/2010/03/blog-post_14.html
Статья поступила в редакцию 15.01.21
УДК 81-23
Tudueva А.К., MA student, specialist on educational work, German Cultural Center, Gorno-Altaisk State University (Gorno-Altaisk, Russia),
E-mail: altynaytudueva@mail.ru
Yankubaeva A.S., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Head of Department of Foreign Languages and Methods of Teaching,
Gorno-Ataisk State University (Gorno-Altaisk, Russia), E-mail: aisulu1979@mail.ru
STEREOTYPES OF THE ALTAI SPEAKERS THAT ARE REALIZED THROUGH THE MEANINGS OF THE LEXEME ALTAI. The paper highlights meanings of the word Altai in the Altai language and stereotypes that produced these meanings. It is noted that the lexeme Altai is not only used in the meaning of a place-name, but can regularly realize the meaning 'a motherland'. The lexeme in this meaning retains no further reference to the Altai mountainous area. The main part of the material is presented by noun phrases with the word Altai being its head: Ene Altai 'mother Altai', Ada Altai 'father Altai', kin Altai 'native Altai', 'Altai as the navel of the earth', kabai altai 'cradle-motherland', bailu Altai 'sacred Altai', ol Altai 'after world', 'otherworld' 'land of the dead'. The authors mention a number of theonyms, which have the word Altai as their integral part. The work provides some material that both the Altai Mountains and other objects of the natural world are perceived by the representatives of the Altai culture through the idea about their spirits.
Key words: stereotypes, toponym Altai, notion about motherland, theonym Kaan Altai.
А.К. Тудуева, магистрант, Горно-Алтайский государственный университет, г. Горно-Алтайск, E-mail: altynaytudueva@mail.ru
А.С. Янкубаева, канд. фил. наук, доц., зав. каф. иностранных языков и методики преподавания, Горно-Алтайский государственный университет,
г. Горно-Алтайск, E-mail: aisulu1979@mail.ru
СТЕРЕОТИПНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ НОСИТЕЛЕЙ АЛТАЙСКОГО ЯЗЫКА, АКТУАЛИЗИРУЕМЫЕ В ЗНАЧЕНИЯХ ЛЕКСЕМЫ АЛТАЙ
В статье рассмотрены значения слова Алтай в алтайском языке и связанные с ними стереотипные представления у алтайцев. Отмечается, что данное слово функционирует в языке не только в качестве топонима, но регулярно приобретает нарицательное значение 'родина' и может указывать на местность без семантической связи с горной цепью Алтая. Основной материал исследования представлен примерами сочетаний, в которых Алтай является определяемым: Эне Алтай ('мать Алтай'), Ада Алтай ('отец Алтай'), кин Алтай ('родной Алтай', 'Алтай как центр земли'), кабай алтай ('колыбель-родина'), байлу Алтай ('священный Алтай'), ол Алтай ('иной мир', 'тот свет'). Авторами указывается ряд теонимов, в состав которых входит слово Алтай. Приводится материал, подтверждающий то, что горы Алтая, как и другие объекты природного мира, воспринимаются членами языкового сообщества через представление об их духах-хозяевах.
Ключевые слова: стереотипные представления, топоним Алтай, понятие о родине, теоним Хан Алтай.
Понятие «стереотип» встречается в таких отраслях науки, как психология, социология, культурология, лингвистика, политология и т.д. Для «обычного человека» понятие связано с каким-то устоявшемся суждением о явлении действительности, отсюда - довольно популярное словосочетание «ломать стереотипы». Можно сказать, что слово «стереотип» в обыденной речи носит некоторую негативную окраску.
При обращении к этимологии слова можно выявить его древнегреческое происхождение (атЕрго^ - 'твёрдый' + типо^ - 'отпечаток'). Е.Л. Вилинбахова предлагает следующее развитие значения слова тСгпо; - 'резкое движение, удар' - 'след от удара, опечаток' - 'изображение, прообраз, характерный образ' - 'типографская литера' [1, с. 5]. В типографском деле слово стереотип обозначало металлические пластины с текстом, изготовленные на основе слепков с уже набранных текстов. Такие стереотипы оптимизировали процесс выпуска книг с большим тиражом. С закреплением этого значения слова в языке можно встретить метафорическое употребление этого слова в различных контекстах.
В науку понятие стереотипа вошло благодаря известному американскому журналисту, политологу, социологу У. Липпману, который в своей книге «Обще-
ственное мнение» (1922) описывает сущность, механизмы формирования, формы существования общественного мнения, говоря о роли стереотипов при его формировании. По У. Липпману, стереотип - это упрощенная картина мира в голове человека, предопределённая некоторой культурой. В этом мире люди и предметы занимают определенные для них места и действуют ожидаемым образом. По мнению автора книги, стереотипы экономят усилия при восприятии слишком сложной и постоянно меняющейся реальности [2, с. 46 - 50]. С данной работы У. Липпмана термин «стереотип» нашёл широкое применение в других отраслях науки.
В лингвистике значимы работы Е.Л. Вилинбаховой, занимавшейся применением теории стереотипов в этой науке. В своей статье «Стереотип в лингвистике: объект или инструмент исследования?» автор пишет о двух подходах в применении теории стереотипов в лингвистике, опираясь на теорию стереотипного значения американского философа Х. Патнэма. Она же даёт следующую трактовку стереотипа: «стереотипы - это общепринятые представления о чем-либо, которые необходимо усвоить, чтобы считаться полноценным членом языкового коллектива. Стереотипы описывают нормальных, типичных представителей класса и определяют значения слов» [2, с. 22].
