CC BY
42
УДК 821.111
Pisarev L.V., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Head of Department of Germanic Philology, St. Tikhon Orthodox University for the Humanities
(Moscow, Russia), E-mail: lev-king@mail.ru
THE PROBLEM OF THE IDEA OF "EASTERN PESSIMISM" AND THE CRISIS AT THE TURN OF XX CENTURY IN G.K. CHESTERTON'S NOVEL "THE MAN WHO WAS THURSDAY". The article deals with one of the religious and philosophical problems in G.K. Chesterton's novel "The Man Who Was Thursday" which is the background of the destructive ideas in the society at the turn of the XX century. The novel was the writer's reaction to the existential crisis at the turn of the century, its life-affirming pathos is polemically directed not only against the negative and destructive tendencies in culture, art and social life, but against the very idea of pessimism and skepticism in the attitude of minds. The author of the article discovered in the text of the novel indirect evidences of the background of the destructive ideas, which belong to "a rich and powerful and fanatical church, a church of eastern pessimism" which supports ideologically such social troubles as atheism, anarchism, nihilism and terrorism. The author suggests that the spiritual and ideological background of pessimism, negative worldview and the social troubles of the decadence era lies in the doctrine of gnostisism. His conclusion is based on the analysis of Chesterton's novel, on the study of its historical and biographical context and philosophical and theological works on gnostisism. The article helps to widen the horizon of understanding of Chesterton's novel "The Man Who Was Thursday" and proves that the work of G.K. Chesterton deals with complicated and significant religious and philosophical problems.
Key words: G.K. Chesterton, Gnosticism, pessimism, decadence, anarchism, nihilism, atheism, theodicy.
Л.В. Писарев, канд. филол. наук, доц. зав. каф. германской филологии Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (ПСТГУ),
г. Москва, E-mail: lev-king@mail.ru
ПРОБЛЕМА ИДЕИ «ВОСТОЧНОГО ПЕССИМИЗМА» И КРИЗИС РУБЕЖА XIX - XX ВЕКОВ
В РОМАНЕ Г.К. ЧЕСТЕРТОНА «ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ БЫЛ ЧЕТВЕРГОМ»
В статье исследуется один из аспектов религиозно-философской проблематики романа Г.К. Честертона «Человек, который был Четвергом»: генезис идей, лежащих в основе разрушительных тенденций в обществе рубежа XIX - XX веков. Произведение Г.К. Честертона стало реакцией писателя на экзистенциальный кризис рубежа веков, его жизнеутверждающий пафос полемически направлен не только против отдельных течений в культуре, искусстве и общественной жизни, но против самой идеи пессимизма и скепсиса по отношению к мирозданию. Автор статьи нашел в тексте романа косвенные указания на природу и источник разрушительных идей, носителем которых является упоминаемая в романе «могущественная, богатая и фанатичная церковь восточного пессимизма», стоящая за такими явлениями как атеизм, анархизм, нигилизм и терроризм. На основании анализа текста романа «Человек, который был Четвергом», исследования историко-биографического контекста его создания с привлечением материалов «Автобиографии» ГК. Честертона и материалов по философской и богословской проблематике автор делает предположение, что мировоззренческой основой таких явлений эпохи декаданса, как анархизм, нигилизм, дух пессимизма и негативного мировосприятия могли быть религиозно-философские взгляды гностиков, сохранившие свои доктринальные особенности со времен возникновения гностицизма. Проведенное исследование расширяет границы понимания авторского замысла романа «Человек, который был Четвергом» и доказывает, что произведение Г.К. Честертона затрагивает глубокие религиозно-философские проблемы.
Ключевые слова: Г.К. Честертон, гностицизм, пессимизм, декаданс, анархизм, нигилизм, атеизм, теодицея.
ГК. Честертон был одним из крупнейших писателей начала ХХ века, творчество которых было ответом на тектонические сдвиги в религиозно-философских основах европейской цивилизации. Его романы создавались в рубежное для Европы время, когда постепенный отход от христианских ценностей, лежавших в основе европейской цивилизации, привел к появлению в европейском обществе социально-философских концепций, основанных на идеях, в лучшем случае нейтральных по отношению к христианству и всему предыдущему слою традиционной для данного общества культуры.
Впервые в романном творчестве Честертона, как отражение пережитого им личного духовного кризиса проблема разрушительности идей, проникших во многие слои английского общества, появляется в его втором по времени создания романе «Человек, который был Четвергом» (1908 г).
Исторический контекст создания романа был яркой иллюстрацией опасности нараставших тенденций, описанных в романе: атеизм, нигилизм и готовность к террору среди радикальных последователей анархизма: убийство русского царя Александра II, первая русская революция 1905 - 1907 годов, продолжавшаяся в России деятельность террористических революционных обществ.
Но все эти явления были лишь следствием общего состояния духа европейской цивилизации на рубеже XIX - XX веков, которое можно кратко охарактеризовать, как состояние пессимизма и отчаяния, охватившее, прежде всего, интеллектуалов.
Роман «Человек, который был Четвергом» был ответом писателя именно на эти настроения в образованном английском обществе. Устами одного из героев романа Честертон указал на природу и источник идей, питавших опасное духовное состояние его современников: «богатая и могущественная, и фанатичная церковь, церковь восточного пессимизма» (перевод наш - Л. П.) [1, с. 47].
Нашей задачей в данной работе было выяснить, что может стоять в произведении за названием «фанатичная церковь восточного пессимизма», каковы могли быть мировоззренческие особенности философии, лежащей в основе нараставших разрушительных тенденций в культуре, литературе и искусстве, оказавших столь могущественное влияние не только на английское, но и европейское общество рубежа веков.
Среди широких масс английского общества, как в низших, так и в высших социальных слоях, уже к середине XIX века происходило охлаждение религиозного чувства [3, с. 83] и росло критическое отношение к христианству.
Этот процесс нарастал постепенно. Развитие идей различных философских течений XVIII века, преимущественно рационализма и натурализма, привело к появлению и развитию в XIX веке в английском обществе философии агно-
стицизма, наиболее полно выразившейся в учении Т.Г Гексли: «...Нашей вере нас учили агностики. ...Не наше поколение, но предыдущее было агностиками, последователями Гексли...
Мы почти можем сказать, что агностицизм был государственной религией. Существовало официальное единообразие неверия, как во время королевы Елизаветы существовало единообразие веры; причем не среди эксцентричных людей, но просто среди образованных людей. И особенно среди образованных людей старше меня (перевод наш - Л. П.) [2, с. 143 - 144].
Учение агностиков прочно овладело умами многих англичан в викторианскую эпоху. Его сутью не было отрицание существования Бога, но лишь допущение его существования. Бытие Божие считалось недоказанным в случае невозможности доказать его эмпирическим путем.
Можно сказать, что духовно-нравственная стабильность английского общества викторианской эпохи всё ещё покоилась на основании соблюдения социальных норм протестантской морали и следовании здравому смыслу, но не на следовании религиозным догмам.
Постепенный отход общества от веры стимулировал развитие не только агностических идей, но и деструктивных атеистических, а за ними и нигилистических идей, направленных на разрушение существующего социально-культурного уклада викторианского общества.
Они были особенно агрессивны по отношению к религии как основе культуры и морали предыдущей формации. В области искусства и литературы они нашли частичное отражение в эстетике декадентов, а в политической области послужили основой для различных анархических и революционных движений.
Честертон отмечал, что «...фоном эпохи был не просто атеизм, но атеистическое правоверие и даже атеистическая респектабельность. Это было вполне обычным как для знати, так и для богемы. Особенно же обычной была она для жителей городских окраин...» [2, с. 145].
Будучи тонкой художественной натурой, ГК. Честертон чутко реагировал на настроения, владевшие умами его современников, принадлежавших к обществу английской творческой интеллигенции. Он окончил художественную школу, хорошо разбирался в живописи, был знаком с членами общества прерафаэлитов.
Вращаясь в среде лондонской богемы, он хорошо видел, что многие его современники прониклись духом декаданса, для которого были характерны ощущение жизни в эпоху перемен (во многом так оно и было), когда старая эпоха уже умерла, а новая ещё не родилась: воспевание смерти и небытия в различных формах и отказ от культурных и нравственных норм предшествующей, викторианской эпохи. Яркой и характерной особенностью эпохи рубежа веков был
дух «пессимизма, всеобщего скепсиса и нигилизма» [4, с. 133]. Сам Честертон в ранней молодости, примерно в период обучения в художественной школе, также пережил личный мировоззренческий кризис, выход из которого нашел в возвращении к традиционным ценностям христианства, начав свою борьбу против духа декаданса, духа пессимизма. Как он сам позже писал в «Автобиографии», «... когда я действительно начал писать, я был полон твердой и яростной решимости писать против декадентов и пессимистов, правивших культурой в это время...» [2, с. 91].
Роман «Человек, который был Четвергом», созданный, по свидетельству самого писателя, в период, когда он еще только укреплялся в догматах христианства, оставляя путь мучительных духовных поисков, отразил как не до конца еще устоявшиеся взгляды Честертона на религию, объединив его стремление к поиску надежной духовной гавани, так и отголоски пантеистических воззрений и приобретенные знания об опасности эзотерических духовных практик и философских доктрин, враждебных христианству.
Роман стал одним из самых ярких и эпатажных произведений Честертона, что вполне соответствовало экзотическим вкусам интеллектуалов начала ХХ века. Он был почти сразу переведён на русский язык и внимательно воспринят читающей публикой, среди которой было много писателей русского Серебряного века. Многие из них сами являлись представителями течения декадентов или были близки к ним по духу. Например, Н.С. Гумилев даже специально встречался с Честертоном во время своего визита в Англию. Этим романом Честертона восхищались сестры Цветаевы, Марина и Анастасия, его образы позже были отражены в поэзии М.И. Цветаевой [11, с. 7 - 21].
Сюжет произведения развивается стремительно и увлекательно, порою фантасмагорично, образы героев оригинальны и гротескны, интрига произведения сохраняется до самого конца действия, новые загадки сменяются неожиданными открытиями - все это держит читателя в напряжении. Но оно также содержит в себе глубокие религиозно-философские идеи, которые будут развиваться Честертоном и далее в его романном творчестве.
Сам сюжет романа построен на противодействии полицейского агента Гэбриэла Сайма, внедрившегося в коллектив анархистов, кровавому заговору, направленному на убийство глав ведущих мировых держав и разжигание мировой войны, в которой должно было бы погибнуть огромное количество людей. Задачей Сайма также является разоблачение таинственного и могущественного лидера анархической организации, называющегося Воскресеньем (все члены совета этой организации носят имена дней недели, и внедрившийся в организацию Сайм получает имя Четверга).
Произведение начинается спором двух поэтов в Шафранном парке, в пригороде Лондона. Один из них - носитель идей анархизма, Люциан Грегори, другой - «поэт порядка», идеалом которого является закон и сохранение стабильности в обществе, Гэбриэл Сайм.
Гэбриэл Сайм стоит на стороне закона и охранительной идеологии, являясь при этом сотрудником полиции. Люциан Грегори, поэт хаоса и анархии, помимо того, что является членом тайного общества анархистов-террористов, оказывается носителем действительно разрушительных идей. В его образе Честертон представил одного из последователей течения декадентов, последователей эстетики пессимизма и отчаяния.
Философия, которую исповедует поэт-анархист, решительным образом направлена не только против существующего устройства общества, но и самого мироздания. В его ответе на вопрос Сайма об истинных целях борьбы анархического общества, фактически, содержится манифест того духовного направления, которое является первопричиной и основой идей, против которых действительно боролся Г К. Честертон. По нашему предположению, этим духовным направлением является гностицизм, лежащий в основе не только многих антихристианских ересей, но и социально-культурных, философских и социально-политических течений, таких как декаданс, экзистенциализм, анархизм и нигилизм.
Характеристике и типологии гностицизма как религиозно-философского течения, были посвящены многочисленные работы. О нем писали А.Ф. Лосев, В.С. Соловьев, Л.П. Карсавин, М.Э. Поснов, Г Йонас, В.В. Болотов, С.Л. Сло-боднюк, А.В. Слобожанин [14, с. 76 - 86]. Гностицизм - чрезвычайно сложная и сопоставимая с христианством и другими мировыми религиями по силе своей убедительности доктрина, возникшая во времена поздней античности в Малой Азии и пришедшая в Европу в раннем Средневековье. Но при всем географическом, этническом и доктринальном разнообразии для гностицизма характерна общая черта: доминантой мировоззрения гностиков было неприятие окружающего их материального мира, созданного Творцом, как они считали, не просто несовершенно, но, как минимум, по ошибке и во зло всему живущему. Существующий порядок мироздания как плод Творца, по их мнению, неправилен, вплоть до существующих «небесных сфер». Само подчинение такому порядку, в чем бы он ни проявлялся в этом мире, есть отдаление от абсолюта. Сама идея порядка была в учении гностиков тем, «что они постановили обесценить... они превратили этот самый атрибут из атрибута восхваления в атрибут посрамления...» [7, с. 247].
Единственной возможностью приблизиться к абсолюту для человека является смерть, то есть стремление к скорейшему уходу из этого мира, а возможностью исправить этот мир, созданный по ошибке, является его уничтожение. Этот подход распространяется на все сферы жизни, с которыми взаимодействовали
гностики: на их отношение к обществу и его иерархии, на культуру и искусство и так далее.
Переходя из страны в страну, последователи учения гностиков усваивали культурные традиции и особенности народов, среди которых им приходилось жить и проповедовать, часто приобретая облик очень близких к местным религиям учений. Так они двигались в пространстве и времени, образуя новые сообщества и ереси, передавая свои трансформирующиеся идеи новым поколениям адептов как некое тайное знание для избранных. Главным врагом на пути распространения их учения и воплощения его в жизнь всегда была традиция и культура общества, в котором они оседали и развивали свою деятельность. Как следствие, по отношению к обществу и его иерархии многим группам гностиков был присущ дух пессимизма и крайнего скептицизма к существующим социальным устоям. Те же принципы отношения к мирозданию, которые лежали в основе их учения, гностики применяли и в своих социальных концепциях: отрицание существующего в обществе порядка и иерархии (анархия), отрицание (нигилизм) по отношению к опыту предшествующих поколений (традиции) и стремление к революционному переустройству окружающей их среды. [13, с. 148]. При этом целью революции, прежде всего, было не созидание принципиально улучшающего жизнь человека порядка в обществе, а разрушение существующего социального устройства.
Таковы были концепции богомилов, манихеев, катаров, альбигойцев в Средние века, якобинцев и различных революционно-анархических течений.
Интересным нам представляется объяснение учения гностиков, данное русским ученым Л.Н. Гумилевым. В своей книге «Этногенез и биосфера Земли» Л.Н. Гумилев рассмотрел примеры проявления учения гностиков в создании антисистем, противостоявших системному устройству общества, основанного на силе традиции и преемственности культуры, разрушавших целые народы и государства.
Основные положения гностицизма в изложении Л.Н. Гумилева таковы: «... гностические концепции признавали жизнь на планете Земля тяжелым бедствием, от которого необходимо избавиться...» [5, с. 563].
«Зло вечно. Это материя, оживленная духом, но обволокшая его собой. Зло мира - это мучение духа в тенетах материи, следовательно, все материальное -источник зла. А раз так, то зло - это любые вещи, в том числе храмы и иконы, кресты и тела людей. И все это подлежит уничтожению» [5, с. 577].
Говоря о различных религиозно-философских системах, в основе которых лежит древний гностицизм, в ряд которых он включает и экзистенциализм К. Ясперса, Л.Н. Гумилев утверждает, у них есть «черта, роднящая эти системы -жизнеотрицание, выражающаяся в том, что истина и ложь не противопоставляются, а приравниваются друг к другу...» [5, с. 572].
То, что Г К. Честертон выразил в художественно-литературных образах своего произведения, также увидел Л.Н. Гумилев и многие другие ученые и описали в научных терминах.
В уста «поэта анархии» Люциана Грегори Честертон вкладывает слова, отражающие глубинную суть борьбы группы террористов, к которой он принадлежит. На вопрос Гэбриэла Сайма: «Для чего всё это?... Против кого Вы боретесь? Вы хотите уничтожить правительство?...» он отвечает: «Уничтожить Бога! Мы не просто хотим упразднить несколько деспотических и полицейских правил; такой анархизм уже существует, но он просто является частью инакомыслия. Мы копаем глубже и берем выше. Мы хотим упразднить все эти спорные различия между пороком и добродетелью, честью и предательством, на которых основываются простые бунтовщики. Глупые сентименталисты времен Французской революции болтали о Правах Человека! Мы ненавидим, и права и бесправие, мы упразднили как правду, так и неправду...» [1, с. 23].
Эти слова, фактически манифест, удивительно совпадают с характеристиками, которые даются гностическому мироощущению исследователями. Так, в учении гностиков отсутствует понятие добродетели [7, с. 265], «ничто не является естественно хорошим или плохим, все в сути своей является безразличным...» [7, с. 271]. В этой связи для их учения характерен крайний нравственный релятивизм; правда и неправда, зло и добро имеют одинаковую ценность, их, собственно, нет вовсе. Понятия греха как нарушения нравственных норм, описанных античной философией или библейскими законами, также не существует, более того, совершение греха зачастую предписывалось гностиками как путь к спасению [7, с. 273].
Бунт, направленный против Бога-Творца, стремление «уничтожить» его, выраженный в словах Люциана Грегори, является доктринальной особенностью гностицизма. Несовершенство этого мира и его враждебность человеку, заброшенному в этот мир, вызывают у гностиков чувство презрения и протеста по отношению к Творцу, столь нелепо сотворившему мир. Как следствие, они бунтуют как против мироздания, так и против его Создателя. Вольнодумство, нигилизм и анархия, неприятие как власти Бога, так и земных властей составляют методологическую основу гностического мировосприятия.
Таково отношение гностиков к Богу-Творцу, в частности к Богу, которого исповедают христиане и другие авраамические религии. Он занимает место Демиурга, силы, создавшей этот нелепый мир. Бог же гностиков иной, «этот Бог содержит больше от nihil, чем: от ens в своем концепте... [7, с. 331] для всех целей связи человека с реальностью, окружающей его, этот тайный Бог представляет нигилистическую концепцию...» [7, с. 332]. Стремление к нему как к абсолюту
есть стремление к небытию, к выходу из плена материи. Бунт и разрушительные революции, войны являются одним из возможных способов таким образом «улучшить» этот мир.
В произведении присутствуют еще несколько эпизодов, в которых ясно описываются силы, против которых борется главный положительный герой Гэбриэл Сайм, силы пессимизма и распада, против которых и был направлен сам роман.
Члены Совета анархистов на совещании о способах убийства русского царя и французского президента упоминают цель, ради которой они трудятся: «Ради ничто стоит трудиться» [1, с. 65]. Та самая цель, к которой и стремились гностики. Заметим, что все члены Совета были полицейскими агентами, старательно излагавшими догматы анархизма, основой которого в изображении Честертона был гностицизм.
Собственно, не так страшны сами рядовые анархисты, как их так называемый интеллектуальный «внутренний круг, жрецы», посвященные в тайную суть философии этого движения, суть замыслов которых выразил в своей речи Люциан Грегори. Вот как характеризует этот круг и его философию протеста Полисмен, встреча с которым изменила жизнь Сайма и привела его в ряды борцов с анархизмом:
«...Они говорят о грядущем счастье и конечному освобождению человечества... Но в их устах эти счастливые фразы имеют ужасное значение... Они не испытывают иллюзий; они слишком умны, чтобы думать, что в этом мире человек может быть вполне свободен от естественного греха или борьбы. И они имеют в виду смерть. Когда они говорят, что человечество, наконец, освободится, они имеют в виду, что человечество покончит с собой. Когда они говорят о рае, где нет правых и неправых, они имеют в виду могилу» [1, с. 47].
Стремление к смерти и самоуничтожению вполне укладывается в доктрину гностицизма, стремление к конечной свободе в результате избавления от материи этого мира, желание достижения абсолюта через приобщение как можно большего количества людей к «свету», таково, например учение манихеев, последователей одной из многочисленных ветвей гностицизма. Поэтому поддержка и организация революций и войн, ведущих к массовым жертвам, является следствием и воплощением «социальной концепции» гностиков.
Как замечают исследователи манихейства, «...адепт манихейства видит свою задачу в извлечении из мира находящихся в нём «частиц света», но без пролития крови и личного участия в убийстве кого бы то ни было. Значит, ма-нихей просто поможет другим людям не задерживаться в жизни.
Любые политические катаклизмы, чреватые массовыми расправами, для него желанны: ведь тогда множество людей покинет этот мир. Часть из них не переродится, а сразу устремится к Отцу Величия. Значит, нет большой беды в том, что большинство «непосвящённых» считает горем и величайшим бедствием.
Можно предположить, что, не имея возможности открыто проповедовать эсхатологическую войну, манихеи тайно сотрудничали с любой силой, стремящейся к потрясениям и расправам» [15, с. 193].
Это замечание о природе одного из течений гностицизма очень точно совпадает с характеристикой «внутреннего круга, жрецов», вложенной Честертоном в уста Полисмена, привлекшего Сайма в ряды «философской полиции».
Далее один из союзников Сайма (а по ходу действия оказывается, что все члены союза анархистов были полицейскими агентами, внедрившимися в этот союз и борющимися против анархии), доктор Булль, объясняет смысл их борьбы против тайного общества: «Мы почти без надежды сражаемся со страшным заговором. Тайное общество анархистов травит нас, как зайцев. Я говорю не о несчастных безумцах, бросающих бомбу с голоду или от немецкой философии, а о богатой, могущественной и фанатической церкви, исповедующей восточное отчаяние (в оригинале: "eastern pessimism" [1, с. 122], «восточный пессимизм» (перевод наш) - Л. П.). Она считает своей святой обязанностью истребить людей, как гадов» [18, с. 219].
В образе «богатой, могущественной и фанатической церкви, исповедующей восточный пессимизм», мы можем узнать гностицизм, первое появление которого зафиксировано на Ближнем Востоке [7, с. 347 - 349] еще в дохристианскую эпоху, опирающийся на ряд восточных учений и вобравший из учения Мани (перса по происхождению) [12, с. 42 - 43] в основном то, что соответствовало его изначально негативному мировосприятию, свойством которого является пессимизм по отношению к мирозданию [15, с. 193]. И именно в традиции восточных гностиков присутствует отождествление Творца и сотворенной им материи со злом (в отличие от западных, александрийских гностиков, правда не менее пессимистичных по отношению к этому миру) [8, с. 18]. Сообщества гностиков были могущественны, многообразны и изначально состояли из «рафинированных интеллектуалов с классическим античным образованием» [15, с. 189], которые, конечно, не принадлежали к простонародью.
Гностицизм дал миру ряд могущественных ересей, которые являлись мощными религиозными сообществами, часто с сильной светской поддержкой по силе своего влияния на души людей, соперничавших с христианской церковью: манихеи, катары, альбигойцы, богомилы. В дальнейшем гностические тенденции проявлялись в самых разных философских течениях и социальных объединениях. Так, например, с XVIII века, «...все гностические учения «правой руки»... объединяются в одном общем учении, именуемом масонством», вполне воплотившим возможность оказания влияния на «правосознание руководящих элит» [10, с. 65].
Влияние этого учения не иссякло и во времена Честертона, напротив, к рубежу XIX - XX веков европейская цивилизация, пройдя в своем развитии через Эпоху Просвещения, Французскую революцию с её культом «Верховного Существа», подошла не просто к ослаблению религиозного чувства, но сначала к религиозному релятивизму, а затем и к атеизму, что, по мнению исследователей, являлось проявлением гностических тенденций [10, с. 66].
Религиозная интуиция Г К. Честертона безошибочно указывала ему на природу гностицизма. В молодости, переживая духовный кризис, он живо интересовался различными философскими течениями, в том числе эзотерикой и теософией, даже работал в издательстве, выпускавшем эзотерическую литературу, был знаком с учением Е. Блаватской, которую впоследствии в своей «Автобиографии» называл «ведьмой» [2, с. 148]. Многие эзотерические кружки в конце XIX века как раз и были средоточием гностического учения, так что у Честертона была широкая возможность детально познакомиться с доктриной гностиков.
С учением гностицизма имели тесную связь многие философские концепции конца XIX - начала XX века, являвшиеся во многом последовательным развитием положений гностических учений. Таковы были, например учение Ницше о сверхчеловеке с его тезисом «Бог умер», учение Льва Толстого о непротивлении злу насилием, философия экзистенциализма [6, с. 305] и очень многие концепции деятелей эпохи модернизма и Серебряного века в России. Его дух Честертон видел и узнавал во многих социальных и культурных явлениях современной ему жизни: в анархизме, революционном движении, в декадентстве, открытом сатанизме, нашедшем свое отражение в эзотерике и спиритизме.
Изображенное в романе и реально существующее в жизни зло настолько могущественно и интеллектуально изощрённо, что противостоять разрушительному духу, который несет в мир «богатая, могущественная и фанатическая церковь», призвана «философская полиция», члены которой ясно осознают и духом, и умом, какой силе они противостоят, являясь в одно и то же время и полицейскими, и философами.
Как мы заметили ранее, со времен античности ведущую роль в гностических течениях играли утончённые, хорошо образованные интеллектуалы, придававшие гностической теории притягательность и обаяние, одновременно привлекаемые возможностью входить в круг «избранных». Таковыми были во времена ГК. Честертона, например, деятели декаданса.
Исследователь творчества Г К. Честертона, Е.В. Васильева, в статье «Духовный кризис рубежа XIX - XX веков в осмыслении Г.К. Честертона» дает очень интересный и тонкий анализ духовного состояния европейского общества эпохи декаданса. Отмечая общий настрой эпохи как ситуацию распада ценностной системы, она приводит слова М. Вебера, которые точно характеризуют одну из особенностей духа декаданса: «...И уже ходячей мудростью является то, что истинное может не быть прекрасным и что нечто истинно лишь постольку, поскольку оно не прекрасно, не священно и не добро» [4, с. 131]. Эти слова иллюстрируют смену ориентиров в эстетике и морали, вполне соответствующую гностическому мироощущению, когда и Бог, и Дьявол меняются местами, когда то, что считалось злом (смерть, разврат и разложение) становится эстетическим ориентиром эпохи.
Наше предположение о том, что древний гностицизм нашел отражение в культуре эпохи декаданса, подтверждается детальным трудом С.Л. Слободнюка «Идущие путями зла (древний гностицизм и русская литература 1890 - 1930 гг)» [12]. С.Л. Слободнюк дает подробный обзор и тщательный анализ гностических тенденций в творчестве русских писателей и поэтов рубежа веков.
Прежде всего, в произведениях ряда деятелей русской культуры произошло полное смещение религиозных полюсов, так, в полном соответствии с гностической традицией Бог и Дьявол поменялись местами, Дьявол получил в их произведениях ореол если не мученика, то некоей позитивной оппозиционной к Творцу силы, обладающей всеми атрибутами «Бога» [12, с. 15 - 17]. Как следствие «обожествления зла» происходил пересмотр морально-этической доктрины христианства в литературе и искусстве эпохи модернизма, происходило изменение мировоззрения.
Неслучайно роман начинается стихотворным эпиграфом-посвящением Э.К. Бентли, в котором содержится краткая духовная характеристика эпохи: «На разуме и душе человека лежала болезненная пелена... наука провозглашала ничто, а искусство любовалось распадом» [1, с. 5], а главными антагонистами в романе являются поэты Гэбриэл Сайм и Люциан Грегори, адепты противоположных идей: порядка и анархии, созидания и разрушения, христианин и богоборец.
Именно поэтическое слово в сжатой форме может передать суть идеи. Источник же творческого вдохновения поэта может лежать как в созидательной, так и в разрушительной части творческой стихии. Поэт, пропускающий через свою душу и внутренний мир, эти стихии становятся их носителем и транслятором. Воплощаясь в образах и ритме стиха, стихии обладают огромной силой эмоционального воздействия на воспринимающих и часто становятся действием, изменяющим общество и мир.
«Человек искусства - это анархист... И наоборот: анархист - это художник. Человек, бросающий бомбу, - художник, потому что он предпочитает всему великое мгновение! Он видит, насколько более ценна вспышка ослепительного света и прекрасный раскат грома, чем самые обычные тела бесформенных полицейских. Художник презирает правительство, он уничтожает все условности. Поэт восхищается только беспорядком!..» [1, с. 12], - такова декларация приро-
ды творчества Люциана Грегори, объединяющая в себе равноценность поэзии и разрушения. Стихия его творчества - хаос и уничтожение как материи, так и человека.
Поэтому члены интеллектуальной, «философской» полиции должны тонко разбираться не только в философии, но и в поэзии. Именно в изысканном слове могут отразиться идеи, которые впоследствии приведут к преступлениям с большим количеством разрушений и жертв. Для предотвращения этих преступлений полицейские-философы должны «ходить на встречи людей искусства, чтобы обнаружить пессимистов» [1, с. 44]. Из «сборника сонетов» они должны узнать, что «преступление ещё только совершится, проследить происхождение ужасных мыслей, которые приводят человека к интеллектуальному фанатизму и преступлениям мысли». [1, с. 45].
По словам полисмена, привлекшего Сайма к службе в элитном отряде полиции, главную опасность представляют собой «просвещенные преступники», среди которых опаснее всего «нынешние беззаконные философы», черты нигилистической философии которых имеют свойства гностической философии: отрицание закона, собственности, брака и самой жизни, как чужой, так и собственной, стремление не изменять мир и общество, но уничтожать его.
Так Г.К. Честертон оценивает и описывает на страницах своего романа проблему глубинных причин пессимизма и нигилизма своей эпохи, в художественной форме допуская методы борьбы с могучей тенденцией с помощью «философской полиции». Заметим, что, точно описывая свойства «могущественной ереси» (гностицизм в христианском богословии неизменно называется ересью, против него были направлены убедительные трактаты многих христианских ученых-богословов), Честертон нигде не назвал ее прямо (слово «гностицизм», «гностики» не звучит на страницах этого романа), оставив ее «фигурой умолчания», а нам -загадку и возможность понять все самим. Альбигойцы как исторический контекст, «полувосточные пессимисты» упоминаются им в романе «Возвращение Дон Кихота» [19, с. 43, с. 122], манихеи - в «Автобиографии»: «Ребенок - не манихей. Он не думает, что добрые вещи в своей природе отделены от добра...» [2, с. 41], или «пуритане-манихеи» [2, с. 257], то есть с темой он был знаком.
Можно назвать гностицизм и его проявления в этом мире: анархическое всеотрицание, ведущее к уничтожению человечества одной из «пророческих фобий» ГК. Честертона, одной из проблем, которую он исследовал в этом романе. Но роман Честертона не ограничивается исследованием лишь этой одной проблемы.
Отметим, что исторический контекст эпохи, в которую создавалось произведение, нашел отражение в романе не только в изображении тайного общества анархистов-террористов, планировавших также убийство русского царя.
Мы выдвигаем гипотезу, что изображенное в романе тайное элитное антитеррористическое подразделение могло иметь реальный прообраз. В годы ранней молодости Честертона, когда убийство русского царя Александра II поразило европейское общество и обозначило новую опасность для всех европейских монархий, в 1881 г в России было создано тайное антитеррористическое общество «Священная дружина» [17], объединившее членов высшей аристократии Российской Империи. Общество было создано как противовес революционно-террористическим организациям типа «Народной воли». В данное общество входили как видные государственные деятели (будущий премьер А.П. Столыпин, граф Игнатьев, будущий министр иностранных дел), разведчики, так и интеллектуалы того времени, например, П.И. Чайковский. Общество было глубоко законспирированной организацией, высших членов которой никто не знал. Члены организации имели название «братья» и порядковые номера (порядковые номера были также и у полицейских агентов из подразделения Гэбриэла Сайма). Организация была официально распущена в 1883 году и перестала быть тайной. Поэтому сведения о ней вполне могли быть известны Г.К. Честертону ко времени создания романа «Человек, который был Четвергом». И могли быть отражены в образе тайного общества полицейских-философов.
Идея предотвращения преступлений с помощью борьбы с идеями и мыслями, которые могут привести к «интеллектуальному фанатизму и преступлениям мысли», представляется нам постановкой еще одной глубокой проблемы, дальнейшее исследование которой Честертон продолжит в произведении «Шар и Крест». Она же получит отражение и развитие во многих произведениях-антиутопиях писателей ХХ века: Н. Замятина («Мы», 1920), О. Хаксли («О дивный новый мир», 1932), Дж. Оруэлла («1984», 1949).
Так, тема борьбы против «мыслепреступлений» будет развита в романе Дж. Оруэлла «1984». Там борьбой против этого вида преступлений будет заниматься «полиция мысли» [9, с. 5]. И для многих интеллектуалов именно возможность контроля государства над мыслями, над творчеством оказывается высшей формой подавления личности тоталитарным государством. Именно страх перед таким видом тотального контроля будет отражен во многих антиутопиях.
Сам же Честертон в романе «Шар и Крест» опишет развившуюся до драматического предела ситуацию в обществе, когда образ мыслей всех его членов будет полностью подконтролен власти, и все они будут обязаны иметь справку о «нормальности», которую не получат, если будут верить в Бога и хоть как-то стремиться к чудесному. Иначе они будут заключены в дом умалишенных, где будут находиться под прицелом пулеметов.
Другой загадкой произведения является дуализм личности загадочного председателя Совета анархистов, Воскресенья, который был и человеком в тем-
ной комнате, и начальником тайной полиции, и в конце произведения оказался никем иным, как Богом-Творцом. Этот герой был охарактеризован самим Честертоном как «кощунственный образ Творца» и был плодом периода его мучительных духовных исканий [2, с. 98].
Этот образ является самым эксцентричным и гротескным в произведении. Собственно, он и придает роману «Человек, который был Четвергом» определенные свойства произведения абсурда. Образ «жуткого чудища», но на самом деле благожелательного - это не столько образ Бога «в том смысле, какой придают ему теисты и атеисты, сколько природа, какой она предстает пантеисту, чей пантеизм с трудом вырывается из пессимизма» [2, с. 98].
Герои-сыщики, все бывшие ложными членами Совета анархистов, преследуют Председателя Совета Воскресенье, искренне желая предотвратить страшные преступления, которые он может принести в мир. Но по отдельности ловят себя на мысли о том, что «... каждый видит его по-разному, но каждый сравнивает с мирозданием. Булль узнает в нем землю весной, Гоголь - солнце в полдень, Секретарь - бесформенную протоплазму, инспектор - беспечность диких лесов, профессор - изменчивый ландшафт города.» [18, с. 248].
Собственно, сам Председатель на вопрос Сайма: «Вы что такое?» отвечает: «- Хотите знать, что я такое? Булль, вы ученый. Вникните в корни деревьев и разгадайте их. Сайм, вы поэт. Взгляните на утренние облака и скажите мне или другим, что они значат. Но говорю вам, вы узнаете истину о самом высоком дереве и самой далекой тучке прежде, чем вам откроется истина обо мне. Вы разгадаете море, а я останусь загадкой; вы поймете звезды, но не меня. С начала времен меня травили, как волка, правители и мудрецы, поэты и законники, все церкви, все философы. Но никто не поймал меня, и небеса упадут прежде, чем паду я. Да, погонялись они за мной. Погоняетесь и вы.» [18, с. 240].
Позже этот мотив бегства Бога от человека появится в стихах М.И. Цветаевой, хорошо знавшей роман Честертона [11, с. 7 - 21].
Возникает парадоксальная ситуация: все герои, сражающиеся с духом пессимизма и скептицизма, против «фанатической церкви, исповедующей восточное отчаяние», видят в страшной и, как они были уверены, злой силе, воплотившейся в образе Воскресенья, мироздание! Но не то ли утверждали и гностики: мир не просто создан несовершенно, мир стал воплощением зла, оно могущественно и одержало верх над добром?
Но Бог Честертона, в образе которого соединяется и Председатель анархистов, и Человек в темной комнате, не равен Богу гностиков, совмещающему в себе добро и зло. Бог Честертона играет с героями произведения как с детьми в догонялки, в прятки и в маскарад, сам проявляя свойства ребенка. Ни один из героев, являясь членом организации анархистов, не совершает никаких злодеяний, да и не может совершить, участвуя в этой игре, подобной, фактически, детской игре в разбойников с переодеванием.
Постепенно к ним приходит прозрение: один за другим они признаются, что, увидев в Воскресенье черты мироздания, они не могут быть злыми на него, он вызывает у них симпатию и даже любовь. Они видят, что при всем зловещем величии Воскресенья шутки его добры: «Природа шутит часто, но весной мы видим, что шутки ее добры. Сам я Библию не читал, но место, над которым так смеются, - сущая правда: «Что вы прыгаете, горы, как овны, и вы, холмы, как агнцы?» Холмы действительно прыгают, стараются подпрыгнуть. Я люблю Воскресенье, - ах, как вам сказать? - потому что он такой прыгучий...» [18, с. 247], - говорит доктор Булль.
Они замечают, что все это время они либо не видели лица Воскресенья, либо видели его со спины. Мироздание, природа были повернуты к ним своей оборотной стороной: «- Послушайте меня! - с необычайным пылом сказал Сайм. - Открыть вам тайну мира? Тайна эта в том, что мы видим его только сзади, с оборотной стороны. Мы видим все сзади, и все нам кажется страшным. Вот это дерево, например - только изнанка дерева, облако - лишь изнанка облака. Как вы не понимаете, что все на свете прячет от нас лицо? Если бы мы смогли зайти спереди.» [18, с. 249]. Они также уподобляют Воскресенье Пану, античному богу природы, имя которого также обозначает «всё» [18, с. 250]. Также нельзя не упомянуть параллелизм этого эпизода в романе с эпизодом встречи Моисея с Богом, изложенным в Книге Исхода, указывающим на природу Воскресенья: «И потом сказал Он: лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых... Ты увидишь Меня сзади, а лице Мое не будет видимо» (Исх. 33: 18 - 23) [16].
Отметим эволюцию образа Воскресенья в восприятии героев романа: от восприятия его образа как зловещей силы, замыслом которой является человекоубийство и разрушение мира, через фантасмагорическую погоню за ним, похожую на детскую игру в догонялки, к конечному постижению его благой сущности и замыслов.
Особое значение имеет последняя часть романа, переходящая в мистерию, когда герои обретают свой истинный облик, в соответствии с замыслом о них того, кто оказывается Творцом как мистерии, в которой они все участвуют, так и этого мира. Их конспиративные имена в зловещем Совете анархистов приобретают иное, позитивное значение в соответствии с названиями дней Творения, отраженными в Книге Бытия. Они также получают одеяние, приобретая облик дней Творения этого мира, в соответствии с отражением роли каждого из дней
в Библии и их собственной внутренней сути. Ни один из героев и ни один из элементов мистерии не оказывается лишним, роль каждого в этом мире предопределена и продуманна.
В частности, главный герой, Сайм, носящий имя Четверга, получая одеяние, отражающее роль четверга в цепи дней создания мира с изображением небесных светил, созданных в четвертый день недели, слышит чтение Книги Бытия о роли этого дня, в который свет воплотился в звездах. В космологии же гностиков небесные сферы демонизируются и уподобляются мрачной тюрьме [7, с. 59].
Герой Понедельник получил черно-белое одеяние как символ отделения света от тьмы. В космологии гностиков, например манихеев, свет и тьма изначально смешиваются [15, с. 191], создавая земной, материальный мир, что противоречит, как мы видим, Священному Писанию.
В этом мы также видим полемику Честертона с учением гностиков, считающих организацию этого мира, космогонию, нелепой, хаотичной и направленной во зло живущему, что вступает в полное противоречие с догматом Библии: «И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма» (Быт. 1: 31).
Герои романа убеждаются в том, что Творец этого мира добр, что мир создан разумно и благожелательно по отношению к человеку. Единственным участником этой мистерии, сохранившим дух пессимизма и бунта по отношению к Творцу, оказался Люциан Грегори, образ которого является воплощением богоборчества. В последней части романа появление Грегори сопровождается словами доктора Булля: «И был день, когда пришли сыны Божий предстать пред Господа; между ними пришел и Сатана» [18, с. 256].
Невозможно не заметить частичное совпадение имени Люциан с именем падшего ангела, восставшего против Бога, имя которого может означать не только «Несущий свет», но и «Уносящий свет», то есть стремящийся превратить свет в ничто... Равно как и нельзя не заметить символизм имени положительного героя Гэбриэла Сайма, совпадающего с именем Архангела Гавриила, одного из предводителей Небесного воинства, сражавшегося против Люцифера. В символизме имен и облика (Люциан имеет в своем облике что-то обезьянье, что может коррелировать с известным высказыванием: «Дьявол - обезьяна Бога») героев-антагонистов с первых строк романа отражен масштаб противостояния идей и предстоящей битвы между ними.
Героям, как и Иову Многострадальному, посылается испытание через сомнение в добром замысле Творца. По замечанию А.В. Суховского, «... роман Честертона действительно близок к книге Иова. На самом деле у Честертона есть прямая отсылка к этой книге, что позволяет заключить, что он писал именно «теодицею под «маской» детектива» [16].
Библиографический список
Как в книге Иова, так и в романе Честертона происходит оправдание благости Творца и созданного им мира в противоположность духу пессимизма, владевшему умами многих современников писателя. В форме детектива, фантасмагории и мистерии в произведении решаются онтологические проблемы. И если герои принимают мироздание и бытие в образе многогранного и противоречивого Воскресенья, то у них все же до конца остаются сомнения, остается вопрос о смысле и причине их личных страданий и страданий в этом мире всего сущего. Ответом на этот ключевой для противоречия между христианским и гностическим мировоззрением вопрос является крестная смерть Спасителя, единосущного Творцу, и его страдания на Кресте ради спасения человеческого рода и этого мира.
Приведенные факты свидетельствуют о богословском характере творчества Честертона. Фактически, его роман «Человек, который был Четвергом» является «теодицеей под маской детектива» [16], то есть последовательным «оправданием Бога». Сам же Честертон так охарактеризовал свой роман в «Автобиографии»: «...насколько в произведении есть какой-то смысл, по замыслу он должен был начинаться с картины мира в ее самом худшем состоянии и привести к предположению, что картина эта не так уж черна...» [2, с. 98].
Но и после создания романа «Человек, который был Четвергом» своим творчеством, общее настроение которого можно назвать жизнеутверждающим, Г К. Честертон с позиций христианского мировидения будет последовательно противостоять духу «восточного пессимизма».
Несмотря на то, что в его произведениях отражены многие волновавшие автора острые проблемы современности, которые можно было бы отнести к «пророческим фобиям» писателя (многие тенденции, которые исследовались в романах, начинают становиться реальностью в наше время), он всегда указывает путь к их решению, утверждая, что мир устроен разумно и на благо человеку, и этот путь всегда является христианским путем надежды и веры, путем победы над пессимизмом и скептицизмом по отношению к жизни.
Таким образом, по рассмотрении произведения Г К. Честертона «Человек, который был Четвергом» мы можем утверждать, что стоящие за многими разрушительными тенденциями, проявившимися в социальной, политической, культурной и духовной жизни современников писателя, идеи, отраженные в романе в доктрине «фанатичной церкви восточного пессимизма», во многом совпадают с мировоззрением гностиков, имевших негативное мироощущение. Понимание природы явлений, исследование которых лежит в основе проблематики романа Честертона, их мировоззренческой основы, помогает нам раскрыть глубокое религиозно-философское содержание произведения и лучше понять творчество писателя.
1. Chesterton G.K. The Man Who Was Thursday. Penguin Books 1937, Reprinted with the introduction by Kingsley Amis, 1986.
2. Chesterton G.K. The Autobiography of G.K. Chesterton. New York. Sheed &Ward, 1936.
3. Martin Pugh. A History of Britain 1789 - 2000. Oxford: Perspective publications Ltd 2001.
4. Васильева Е.В. Духовный кризис рубежа XIX-XX веков в осмыслении ГК. Честертона. Известия ВГПУ. Гуманитарные науки. 2015; № 3 (208): 130 - 134.
5. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Санкт-Петербург: Кристалл, 2001.
6. Игумен Спиридон (Баландин). Гностицизм. От Античности до наших дней. Научные труды Самарской духовной семинарии. Сборник статей. Научный редактор Протоиерей Агапов Олег Самара, 2014: 304 - 318.
7. Йонас Г. Гностицизм (Гностическая религия). Санкт-Петербург: «Лань», 1998.
8. Маков Б.В. Взаимосвязь гностицизма и рационализма в европейской культуре. Вестник Санкт-Петербургской юридической академии. 2015; № 4 (29): 18.
9. Оруэлл Д. 1984. Москва: АСТ, 2017.
10. Палюлин А.Ю. Генезис государственно-правового учения гностицизма Нового Времени в масонстве. Право. Серия: Экономика и Право. 2013; № 9-10: 65.
11. Писарев Л.В. Теодицея в романе Г.К. Честертона «Человек, который был Четвергом» в стихотворениях М.И. Цветаевой осени 1922 года в свете проблемы интертекстуальности. Культура и цивилизация. 2016; Т. 6, № 6а: 7 - 21.
12. Слободнюк С.Л. Идущие путями зла (древний гностицизм и русская литература 1890 - 1930 гг.). Санкт-Петербург: Алетейя, 1998: 42 - 43.
13. Слобожанин А.В. Анархические тенденции в гностицизме. Исследовательский потенциал молодых ученых: взгляд в будущее: сборник материалов VIII Всероссийской научно-практической конференции аспирантов, соискателей, молодых ученых и магистрантов. Тула: Тульский государственный педагогический университет имени Л.Н. Толстого, 2012: 148 - 150.
14. Слобожанин А.В. Классификация гностических учений: проблема методологии. Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. 2014; № 2: 76 - 86.
15. Сулимов С.И., Черниговских И.В. Религиозно-философские основания манихейства. Вопросы теории и практики: в 2-х ч Тамбов: Грамота, 2013; Ч. II, № 3 (29): 189 - 193.
16. Суховский А.В. Теология как детектив: богословские сюжеты в творчестве К.Г Честертона. Инновации в России: потенциал, состояние, перспективы. Санкт-Петербург: Санкт-Петербургский институт экономики, культуры и делового администрирования, 2011: 144 - 152. Available at: http://sukhovskiy.blogspot.ru/2010/03/ blog-post_14.html
17. Черёмин А.М. Священная дружина. Российский опыт борьбы с терроризмом на общественных началах. Русский Дом. 2006; № 3, 4. Available at: http://www.russdom.ru/ oldsayte/2006/200603i/20060313.shtml
18. Честертон ГК. Человек, который был Четвергом. Перевод Н.Л. Трауберг Избранные произведения: в 3-х т. Москва: Художественная литература, 1990; Т. 1.
19. Честертон ГК. Возвращение Дон Кихота. Избранные произведения: в 3 т. Москва: Художественная литература, 1990; Т. 3.
References
1. Chesterton G.K. The Man Who Was Thursday. Penguin Books 1937, Reprinted with the introduction by Kingsley Amis, 1986.
2. Chesterton G.K. The Autobiography of G.K. Chesterton. New York. Sheed &Ward, 1936.
3. Martin Pugh. A History of Britain 1789 - 2000. Oxford: Perspective publications Ltd 2001.
4. Vasil'eva E.V. Duhovnyj krizis rubezha XIX - XX vekov v osmyslenii G.K. Chestertona. Izvestiya VGPU. Gumanitarnye nauki. 2015; № 3 (208): 130 - 134.
5. Gumilev L.N. 'Etnogenez ibiosfera Zemli. Sankt-Peterburg: Kristall, 2001.
6. Igumen Spiridon (Balandin). Gnosticizm. Ot Antichnosti do nashih dnej. Nauchnye trudy Samarskoj duhovnoj seminarii. Sbornik statej. Nauchnyj redaktor Protoierej Agapov Oleg. Samara, 2014: 304 - 318.
7. Jonas G. Gnosticizm (Gnosticheskaya religiya). Sankt-Peterburg: «Lan'», 1998.
8. Makov B.V. Vzaimosvyaz' gnosticizma i racionalizma v evropejskoj kul'ture. Vestnik Sankt-Peterburgskojyuridicheskoj akademii. 2015; № 4 (29): 18.
9. Oru'ell D. 1984. Moskva: AST, 2017.
10. Palyulin A.Yu. Genezis gosudarstvenno-pravovogo ucheniya gnosticizma Novogo Vremeni v masonstve. Pravo. Seriya: 'Ekonomika i Pravo. 2013; № 9-10: 65.
11. Pisarev L.V. Teodiceya v romane G.K. Chestertona «Chelovek, kotoryj byl Chetvergom» v stihotvoreniyah M.I. Cvetaevoj oseni 1922 goda v svete problemy intertekstual'nosti. Kul'tura i civilizaciya. 2016; T. 6, № 6a: 7 - 21.
12. Slobodnyuk S.L. Iduschie putyami zla (drevnij gnosticizm irusskaya literatura 1890 - 1930 gg.). Sankt-Peterburg: Aletejya, 1998: 42 - 43.
13. Slobozhanin A.V. Anarhicheskie tendencii v gnosticizme. Issledovatel'skij potencial molodyh uchenyh: vzglyad v buduschee: sbornik materialov VIII Vserossijskoj nauchno-prakticheskoj konferencii aspirantov, soiskatelej, molodyh uchenyh i magistrantov. Tula: Tul'skij gosudarstvennyj pedagogicheskij universitet imeni L.N. Tolstogo, 2012: 148 - 150.
14. Slobozhanin A.V. Klassifikaciya gnosticheskih uchenij: problema metodologii. Izvestiya Tul'skogo gosudarstvennogo universiteta. Gumanitarnye nauki. 2014; № 2: 76 - 86.
15. Sulimov S.I., Chernigovskih I.V. Religiozno-filosofskie osnovaniya manihejstva. Voprosy teoriiipraktiki: v 2-h ch Tambov: Gramota, 2013; Ch. II, № 3 (29): 189 - 193.
16. Suhovskij A.V. Teologiya kak detektiv: bogoslovskie syuzhety v tvorchestve K.G. Chestertona. Innovacii v Rossii: potencial, sostoyanie, perspektivy. Sankt-Peterburg: Sankt-Peterburgskij institut 'ekonomiki, kul'tury i delovogo administrirovaniya, 2011: 144 - 152. Available at: http://sukhovskiy.blogspot.ru/2010/03/blog-post_14.html
17. Cheremin A.M. Svyaschennaya druzhina. Rossijskij opyt bor'by s terrorizmom na obschestvennyh nachalah. Russkij Dom. 2006; № 3, 4. Available at: http://www.russdom.ru/ oldsayte/2006/200603i/20060313.shtml
18. Chesterton G.K. Chelovek, kotoryj byl Chetvergom. Perevod N.L. Trauberg. Izbrannyeproizvedeniya: v 3-h t. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1990; T. 1.
19. Chesterton G.K. Vozvraschenie Don Kihota. Izbrannye proizvedeniya: v 3 t. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1990; T. 3.
Статья поступила в редакцию 08.09.20
УДК 82
Cheerchiev M.Ch, Doctor of Sciences (Philology), Professor, Department of General Linguistics, Dagestan State Teachers' University (Makhachkala, Russia),
E-mail: zainabguni@mail.ru
SEMANTIC STRUCTURE OF PROBLEMS AND SPELLS TRANSQATALIAN DIALECT OF THE AVAR LANGUAGE. The Zakatalsky dialect of the Avarian language is learned rather in detail. At the same time proverbs and sayings of this dialect were not a subject of special scientific research. Proverbs and sayings of this dialect in the structural-semantic relation are subdivided into three groups: about the human relations, about merits and demerits of the person, meaning of life; about trust to the person, his feelings and character; proverbs and sayings on household subject. However, each of these groups finds rather big thematic variety. The fact that in proverbs and sayings loan words very seldom meet, demonstrates their rather ancient origin. The proverbs and sayings of the rolled-up dialect have not yet become the subject of special scientific research either in the literary or linguistic aspect. The article provides numerous examples of proverbs and sayings of all three groups.
Key words: Avarian language, zakatalsky dialect, proverbs and sayings, semantics.
М.Ч. Чеерчиев, д-р филол. наук, проф., ГБОУ ВО «Дагестанский государственный педагогический университет», г. Махачкала,
Е-mail: zainabguni@mail.ru
СЕМАНТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ПОСЛОВИЦ И ПОГОВОРОК ЗАКАТАЛЬСКОГО ДИАЛЕКТА АВАРСКОГО ЯЗЫКА
Закатальский диалект аварского языка изучен достаточно подробно. Вместе с тем пословицы и поговорки этого диалекта не были предметом специального научного исследования. В статье показано, что пословицы и поговорки этого диалекта в структурно-семантическом отношении подразделяются на три группы: о человеческих отношениях, о достоинствах и недостатках человека, смысле жизни; о доверии к человеку, его чувствах и характере; пословицы и поговорки на бытовую тематику. Каждая из этих групп внутри себя обнаруживает достаточно большое тематическое разнообразие. Тот факт, что в пословицах и поговорках очень редко встречаются заимствованные слова, свидетельствует о достаточно древнем их происхождении.
Ключевые слова: аварский язык, закатальский диалект, пословицы и поговорки, семантика.
Изучению закатальского диалекта аварского языка в последние годы посвящен целый ряд исследований [1 - 5].
Среди них следует отметить монографию П.А. Саидовой, посвященную фонетике и морфологии данного диалекта [3]. Изучению лексического состава и морфологического строя закатальского диалекта значительное место уделено в монографии И.А. Дибирова [1]. Различные аспекты структуры данного диалекта освещены в статьях этих и некоторых других исследователей [2; 4].
Вместе с тем пословицы и поговорки закатальского диалекта до сих пор не стали предметом специального научного исследования ни в литературоведческом, ни в собственно лингвистическом аспекте.
В структурно-семантическом отношении пословицы и поговорки закатальского диалекта представляется возможным выделить в следующие группы: а) о человеческих отношениях, о достоинствах и недостатках человека, смысле жизни, б) о доверии к человеку, его чувствам и характере, в) пословицы и поговорки на бытовую тематику.
Пословицы и поговорки о человеческих отношениях, о достоинствах и недостатках человека, смысле жизни.
Женель чияс, гьан ках1ьиги, рак1ькк1ьа бехна гура. - «Свой человек, даже если съест мясо, кость не выбросит». Смысл пословицы в том, что близкий человек не предаст в ответственный момент, на него можно положиться.
Х1арасда махъ х1уну рена гура. - «Вслед за умершим нельзя умирать». Смысл в том, что нельзя бесконечно скорбить об усопшем, жизнь продолжается.
Гамадуну воънадуну гимихъанасдахун даг1ваду вена гура. - «Сидя в судне, нельзя ссориться с судовладельцем». Смысл: пользуясь услугами человека, нельзя с ним же ссориться.
Х1имида х1а бицараг1аги, дуъа ъэ бицараг1аги. - «Что ишака понукай, что с тобой соглашайся». Смысл: бесполезно соглашаться с упрямым человеком, бессмысленно.
Х1ьим къуну бишана мехалъ мальг1унги х1анч1на гура. - «Когда пьешь воду, даже змея не кусает». Смысл: когда человек занят очень ответственным делом, нельзя ему чинить помехи.
Т1инасул к1удав воъана, к1удасул т1инав. - «У младшего бывает старший, у старшего - младший». Смысл: всегда следует соблюдать субординацию, знать место старшего и младшего.
Х1имида аттах1ият мах1ьу бена гура. - «Нельзя ишака обучить молитве». Смысл: хоть кол на голове теши. Тупому человеку ничего невозможно внушить».
Къиччи серухъи серна жо дунйал. - «Мир вертится подобно папахе». Смысл: все в жизни тленно, невечно.
Аб дунйал х1ьидги г1уч1ч1у белля гура. - «Этот мир никто не смог проглотить». Смысл: обуздай свои страсти и желания, не будь безмерно жадным к богатству.
Дунйал г1уч1зи векеру гуй. - «Не пытайся проглотить мир». Смысл: не увлекайся стяжательством, наживой.
Чудукъх1ьигуну чадакъх1ьи бехьхьу гуйги. - «Не испытать тебе одиночество и голод». Смысл: чтобы человек никогда не познал, что такое одиночество и нужда.
Г1адала бик1ьарзуд бохдази хьи к1ьуна гура. - «Дурная голова ногам покоя не дает».
Гьед гьедул бох бич1на гура. - «Собака собаке на ногу не наступает». Русский аналог: Свояк свояка узнает издалека.
Адам г1акълуях1ь мискинав воъана. - «Человек бывает бедным умом». Смысл: только скудный ум делает человека бедным.
Меъер муъруъа хьана гура, адамадамасдахьана. - «Гора в горе не нуждается, человек же в человеке нуждается».
Пословицы и поговорки о человеческих отношениях, характере человека и его чувствах.
Шит1би х1инзи «Умирать черти». Смысл: сомневаться в человеке, подозревать его в недобром намерении.
Г1инда риъарах1ьда божну гуй, берда бехьрах1ьда божун. - «Не верь тому, что слышет ухо, верь тому, что видит глаз». Смысл: не верь слухам и сплетням, пока сам воочию не увидел.
Х1айван къит1иса, адам ургьиса чарав воъана. - «Скотина бывает пестрой снаружи, человек изнутри». Смысл: раскрас животного очевиден, человеческая же двуличность, лицемерие бывают скрытыми.
Бадич1айбу бади гильшал хъухьна гурал. - «При возмездии в глаза пальцами не тычат». Смысл: возмездие, божья кара не всегда бывает очевидной.
Х1имидги жунул к1ерт бецна. - «Ишак тоже хвалит своего ишачка».
