CC BY
117
рования (архитектоники) метафор жизни; в) на уровне актуализации и иерархии концептуализируемых признаков; г) выделения центральных и периферийных метафор жизни и др.
Релевантным признаком этнокультурной специфики метафорических образов феномена «Leben», вербализуемого на основе vita-ФЕ, vita-паремий, vita-афоризмов, является тот факт, что искомый концепт катетеризируется и концептуализируется в немецкой языковой картине мира, прежде всего, в когнитивно-философском аспекте, который, в свою очередь, проецируется на все метафорические модели концепта «Leben» и составляет одну из его доминантных этнокультурных
особенностей. На наш взгляд, это объясняется спецификой немецкого национального характера, одну из особенностей которого составляет стремление немецкого этноса рассматривать внешний и внутренний мир человека сквозь философско-гносеологическую призму, причем со свойственным немцам главным принципом: последовательно идти «от сущности к явлению, от сущности первого порядка, к сущности второго порядка» и т.д.
Библиографический список
1. Потебня А.А. Теоретическая поэтика. -СПб.: Филологический факультет СПбГУ; М.: Академия, 2003. - 374 с.
В.И. Дружинина ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕКА И ГОСУДАРСТВА В ПОВЕСТИ Л. БОРОДИНА «ЦАРИЦА СМУТЫ»
Имя Л. Бородина, современного писа-теля-прозаика, стало известно в конце 1970 - начале 1980-х годов, благодаря публикации за границей таких произведений как «Гологор», «Третья правда», «Повесть странного времени», «Год чуда и печали». Первая книга в России появилась в 1990 году. Причины столь необычного явления кроются в политических и религиозных убеждениях писателя, за которые в советские годы он претерпел гонения и репрессии. В постперестроечное время с 1992 года по настоящее время он - редактор журнала «Москва», где печатаются произведения, авторы которых стремятся следовать традициям русской классики XIX и XX веков. И как писатель, и как редактор, «он избежал искуса новейшего “эстетизма ", в какие бы формы оно не рядилось, видимо, понимая, что без понятия “совесть " русская литература все равно, что немецкая без философии, французская -без любви и английская - без юмора» [1, с. 4].
Отличительная особенность писателя Л. Бородина - стремление художественно осмыслить проблемы духовно-нравственного состояния современного общества, причем проблемы нашего времени он нередко рассматривает сквозь призму прошлого.
Целью данной работы является исследование типологии национального характера в переломное время российской истории по повести Л. Бородина «Царица смуты».
Повесть Л. Бородина «Царица смуты» впервые была опубликована в 1996 году в журнале «Москва». Для писателя тема смуты - одна из доминантных тем. Автора «Повести странного времени» и исторической повести «Царица смуты» волнует «проблема разрушения национальной целостности, веками длящийся конфликт внутри своих, всегда губительный для всех его участников» [10, с. 156].
В основе сюжета повести - один из самых сложных периодов истории России, так называемое «смутное время», эпоха самозванцев и жестокой борьбы за царский престол. Смутное время - это «... итог кризиса веры» [4], - считает Л. Бородин. Л. Бородин делает героиней своей повести Марину Мнишек, польку, жену самозванца Лжедмитрия. Ее глазами он смотрит на русских в смуте, дает оценку западного человека русских событий. В основе сюжета - скитания потрепанного войска бывшей московской царицы в поисках достойного выхода из сложившихся не в ее пользу обстоятельств. В повести можно выделить три сюжетных линии: скитания войска по степи и короткое пребывание в Астрахани, бой на реке Яик и окончательный разгром сил Марины Мнишек войсками московского царя. К началу повести все главное уже произошло, и все ожидают развязки. Смута затихает, новый царь восседает на престоле. Писатель дает ретроспективно события, которые предшествовали появле-
нию Марины в пределах Московского государства. А. Солженицын считает, что «такой выбор сюжета мог иметь целью и, во всяком случае, вел к переносу центра внимания на психологию, внутреннюю жизнь Марины Мнишек» [15, с. 149].
Трактовка образа Марины Мнишек Л. Бородиным расходится с общепринятой. Начиная с А.С. Пушкина, Марину Мнишек традиционно оценивают как расчетливую, эгоистичную и крайне амбициозную женщину. У Пушкина и Марина, и ее отец действуют заодно: Марина подана как активная соучастница интриги. Расчетливая полька с царскими амбициями - такова Марина Мнишек у Пушкина. Современный исследователь М.Г. Лазуткина упоминает поэму А.Д. Львовой «Марина Мнишек» (1882) в качестве произведения, продолжающего пушкинскую традицию. Автор поэмы наделяет свою героиню расчетливостью, сильной волей, а исследователь считает: «Характер Марины в высшей степени удался поэтессе, которая двумя фразами весьма точно характеризует свою героиню: “В кокетстве милого ребенка /Расчет таился старика... ", а “...престол / Ей заменил любовь и счастье... "» [13, с. 171].
Л. Бородин не отрицает общепризнанных исторических фактов и сложившейся литературной традиции, но Марина у него прежде всего жертва. Эпиграфом ко всей повести можно было бы взять слова боярина Олуфьева: «. несчастная женщина, соблазненная царством и обманутая людьми...» [8, с. 93]. Марина Мнишек в повести Бородиным показана также и как человек западного мышления, способного подменять совесть законом. Для своих действий она подыскивает подходящую рациональную основу, выстраивая вполне логичное оправдание своим поступкам. Драма Марины заключается и в том, что она считает себя московской царицей, но, как человек западного мышления, в душе не может понять «русинов», их образа мыслей, их поведения. Марина не может осознать всей тяжести ситуации, той смятенности в умах и сердцах русских, которые то устремляются в сторону польскую в поисках законного (настоящего) царя, то в сторону самозваных царей, избранных толпой московской черни, пытаясь найти справедливость.
Едва ли не самой значимой для писателя причиной гибели своей героини становится та духовная миссия, которую, как он считает, возложили на Марину Мнишек европейские политики и католические прелаты - склонить Московию
к Риму, изменить традиционную для России православную веру. Именно это ставит ей в вину ее бывший сподвижник, а позже монах Никита Долгорукий: «Ну, как же, а расстрига Отрепьев, через кого ты царицей нареклась, а вор тушинский, а обет твой, что дала врагам веры православной, что в латинство мерзкое народ русский обратишь, землю северскую, искони московскую, не обещала ли Сигизмунду за содействие тайное?» [8, с. 62]. Вместе с тем писатель стремится как бы оправдать свою героиню, запутавшуюся в смутном времени среди своих и чужих страстей. Однако вкладывает он эти оправдательные рассуждения в уста всегда жалевшего ее боярина Олуфь-ева: «Марина менее других в лукавстве повинна. Если и признала тушинского царька Дмитрием, то свое право на трон через его имя не выводила - народом и боярами царицей московской была признана, ею и остаться хотела, правду закона в том видела» [8, с. 41]. Интересно при этом отметить жесткость позиции того же Олуфь-ева к другим участникам смуты: «А Сапега, о московском престоле подумывая, за два года кому только не изменил, с кем не союзничал, сколько крови христианской пролил, сколько земель на Руси разорил, но дошел-таки до Кремля, уютом и роскошью царских покоев насладился. Там и помер... Никому из них не дано было смерти доблестной на поле ратном» [8, с. 30]. Но женская судьба всегда оценивается Л. Бородиным по иным критериям. За женщиной писатель оставляет всю красоту мира и способен прощать ей почти все. О героине повести «Женщина в море», Людмиле, автор устами героя говорит, что «Людмила по самым серьезным критериям человек хороший, что дурное в ней наносно, что нужно только соответствующее стечение обстоятельств, чтобы выявилось добро ее природы...» [6, с. 359]. Сочувственное отношение к женщине в повести отмечает и современный критик А. Немзер: «Марину Бородин судить не может. Потому что одна осталась - да и одна и была. Потому что расплатилась горше всех... Потому что - женщина» [14, с. 107]. Однако повесть заканчивается сказанием о Маринке-разбойнице, где она предстает злодейкой и где ей уготована позорная смерть от рук Добрыни Никитича. Так выражена народная точка зрения на самозванцев, к которым народ причислил и Марину Мнишек.
В повести «Царица смуты» Л. Бородин продолжает художественное исследование нацио-
нальной и народной типологии, столь ярко и интересно начатое им в повести «Третья правда» и других произведениях. Как подмечено исследователем творчества Л. Бородина, герои словно бы поставлены в ситуацию нравственного выбора: «Внимание к обостренным пограничным ситуациям, когда человеческая жизнь может перемениться, для Бородина очень характерно. Он словно ставит своих героев в эти ситуации, проверяя их на излом, и оттого проза его так напряжена» [9, с. 4].
Наиболее любимым героем писателя, знакомым по другим произведениям, является тип размышляющего человека, интеллигента, как бы случайно вовлеченного в события. Таким героем в повести стал боярин Олуфьев, который является приверженцем идеи государственного устройства. Образ боярина Олуфьева - сквозной образ, герой фигурирует в сюжете от первой до последней страницы повести. Его «голос» в повествовании становится ведущим и по стилю сближается с «голосом» автора, что дает основание видеть в его размышлениях и оценках выражение авторской позиции. В сюжете он играет роль свидетеля, очевидца и в меньшей степени участника драматических событий. Именно Олуфьев осознает сущность происходящего как «подмену, обман»: «. смута, разве ж она не с того началась, что всяк во имя свое подвигался к делу, а дело общее, государственное в подмену ушло...» [8, с. 29]. Порядок в обществе, устанавливаемый веками: «. царю скипетр, боярину служба, смерду покорность...» [8, с. 29] - рассыпался по бревнам в когда-то крепком государственном «доме». Боярин отчаялся найти «средь нечистыхлюдей чистого дела». Смута повредила многие представления, понятия, закружила судьбы людей в такие хитросплетения, из которых чистым душой выйти было трудно.
Будучи человеком чести, Олуфьев остается с той, кто более других пострадал в смуте, да к тому же с женщиной, по закону называемой московской царицей. В Марине боярин видел, прежде всего, жертву, которой пользуется то одна сторона, то другая, предавая ее в зависимости от положения дел. «Женщины не видел в ней, но зла в душе не имел, потому что все-таки женщина, а с женщиной не воюют» [8, с. 30]. Служа верой и правдой московской царице, он постепенно приходит к мысли, что дело ее неправое, но уйти не может. Другие бояре вовремя переметнулись
на сторону нового царя. Он же просить пощады у изменников, пусть даже не из корысти поменявших хозяев, не будет. «Когда б иные, незна-мые и неповинные, как просто было бы вынуть саблю из ножен, положить у ног и отдаться на милость или кару» [8, с. 93]. С. Земляной заметил в своей статье, посвященной прозе Л. Бородина: «Суть трагедии в том, что безвинных - нет, а жизнь продолжать - нужно, разрывая роковую цепь предательств» [11, с. 6].
У боярина не остается никакой другой «правды», кроме верности. Олуфьев живет в плену своих принципов, которые очень уместны и правильны в стабильное время. Время окончания смуты - время компромиссов, гибкости, лояльности во всеобщее благо, так как «. из грязи и греха вновь родившееся государство, что всегда правее смуты...» [8, с. 42]
Мятущийся человек без особых целей в жизни - таков боярин Олуфьев. И жизнь для него не жизнь, а наказание. А. Солженицын оценил поведение Олуфьева как «вялое»: «Не верится и в его выдающуюся воинственность, якобы многажды проявленную и в прошлом, и нереально видится его бесцельная и безнаградная (“отцовская ") верность Марине, еще и при вялом поведении его» [15, с. 155].
Л. Бородин стремится соотнести меру вины обстоятельств и личности в смутные периоды российской истории: «В лице Олуфьева я хотел отобразить трагедию людей, которые во время смуты оказываются вовлеченными в поток, откуда выбраться им уже очень трудно... Сможет ли он противостоять ей, пристанет ли к какому-то берегу - это зависит не только от его личных качеств, но и от стечения множества обстоятельств» [5, с. 106]. Но писатель осознает, что самым достоверным критерием становится народная оценка, а в народной памяти Олу-фьев так и остался «Маринкиным боярином».
Своеобразным антагонистом Олуфьева является атаман Заруцкий. Тип бунтаря представлен в его образе. Его казачье войско больше напоминало разбойничью шайку стремлением к добыче и воле. Все, кто знал эти особенности казачества, не преминул ими воспользоваться, сыграв очень точно свою «партию»: «. раздираема душа казацкая двумя началами: воровством и жаждой удали доблестной. На том и другом, как на зурне, искусно играть можно - и кто только не поиграл» [8, с. 86].
Н. Бердяев отмечал большое значение казачества во время смуты: «Казацкая вольница была очень замечательным явлением в русской истории, она наиболее обнаруживает полярность, противоречивость русского народного характера. С одной стороны, русский народ смиренно помогал образованию деспотичного, самодержавного государства. Но, с другой стороны, он убегал от него в вольницу, бунтовал против него» [2, с. 15].
Мечта Заруцкого - это казацкое государство, целью которого должно стать завоевание народов, способных платить дань. Заруцкий также представляет в повести мысль «государственную», но своеобразную. Он во главу государства ставит казачество - социальный слой, еще не оформивший свои взгляды на государство. Заруц-кий использует имя Марины и ее сына как идеологическую составляющую своего плана по созданию казацкого государства. Мечта о казацком государстве продолжала волновать казачество и в годы гражданской войны XX века. Существует точка зрения на то, что смутное время и есть гражданская война: «“Смутное время" (“смута") - термин, обозначающий события конца XVI - начала XVII века в России. Эпоха кризиса государственности в России, трактуемая рядом историков как гражданская война» [3, с. 1115]. Но участников смуты XVII века и гражданской войны XX века отличает то, что казацкое царство атамана Заруцкого границами не очерчено и как бы совпадает со всей Русью. Государство казаков в гражданской войне ограничено Донской областью, Кубанью.
Особый тип национального характера представлен в образе Никиты Долгорукого. Молодой Долгорукий искренне верит в царя Дмитрия и законность его власти, играет активную роль в царской судьбе. В повести он появляется трижды, каждый раз знаменуя новый этап не только в своей судьбе, но и в судьбе Марины Мнишек. Первая встреча с Мариной произошла слякотной осенью, когда царица вынуждена была возвращаться в Польшу. Именно из уст Никиты Долгорукого царица узнала о «спасении» царя Дмитрия. При второй встрече с Мариной в Астрахани он, ставший монахом, кается за себя и за всех людей, кто уверил Марину в обоснованности ее притязаний на московский престол: «Все мы виноваты пред тобой, Марья Юрьевна, все, кто бесами попутанные, правили тебе на погибель
русского царства и тем тебя в неправде укрепляли» [8, с. 62].
Третья встреча происходит в финале повести. Марина повержена и заточена в стенах башни. Но воля ее не сломлена, она отвергает помощь королевича Владислава. Ведь за нее нужно отречься ото всего, за что она боролась и что считала справедливостью. Никита Долгорукий указывает ей на ее самое уязвимое место - сына. Марина, оказавшись в подобном положении, «первей прочего обязана жизни способствовать, и грех наитягчайший жизнь дитя в зависимости от удачи ставить... » [8, с. 106]. Монах уверяет ее в необходимости спасти жизнь сына, ведь не подписав отречения, тем самым утвердила и себе, и наследнику смертный приговор. Монах принимает боль Марины, как свою собственную, шепчет молитву за заблудшую в гордыне грешную душу.
Сквозные персонажи в сюжете повести представляют три мировоззренческие позиции и дают разные оценки смуте и ее участникам: оценка интеллигента народной смуты (боярин Олуфьев), точка зрения народа, вовлеченного и активно участвующего в смуте (казаки) и позиция христианская, несущая идеи соборного покаяния и прощения (Никита Долгорукий). Все позиции включают в себя идею государственности, так как, по точному наблюдению И.А. Ильина, «Россия при ее объеме и составе не будет существовать под слабой государственной властью... Русская государственная власть или будет сильной, или ее не будет вовсе» [12, с. 55]. Однако только христианское понимание государства может стать самым мощным объединительным началом для народа. Смута была «не только социальным движением, не только борьбой за политическую власть, но огромным движением национально-религиозной самозащиты», - писал П.Б. Струве [16, с. 136]. И это вполне справедливо для характеристики нашего смутного времени. Л. Бородин является сторонником просвещенного консерватизма, считая православие и твёрдую государственность теми двумя идеями, на которых должно произойти единение нации. В одном из интервью писатель сказал: «У меня нет сомнений в том, что без возрождения православия не произойдет национальная консолидация. Потому что православие - это та почва, на которой создавалась, развивалось и продолжало существовать Российское государство» [7, с. 10].
Библиографический список
1. Басинский П. Он пугает - мне страшно // Литературная газета. - 1994. - 9 ноября. - С. 4.
2. Бердяев Н.А. Русская идея. - М. : ООО «Издательство АСТ», 2000. - 400 с.
3. Большой энциклопедический словарь. 2-е изд., перераб. и доп. - М.: Большая Российская энциклопедия; СПб.: Норикт, 1999. - 1456 с.
4. Бородин Л. В смутное время нужно делать ставку на идею: Беседа Л. Виноградова с писателем Л. Бородиным // Православие.ru. (www.pravoslavie.ru/guest/ borodin. htm).
5. Бородин Л. «Выжить надо, коль Смуте конец...». Беседа редактора журнала «Родина» С. Антоненко с писателем Л. Бородиным // Родина. - 2005. - №>11. - С. 103-107.
6. Бородин Л. Женщина в море // Повесть странного времени. - М.: Современник, 1990. - 410 с.
7. Бородин Л. Человек из другой команды: Интервью М. Рубанцевой с писателем Л. Бородиным // Российская газета. - 1993. -6 февраля. - С. 10.
8. Бородин Л. Царица смуты // Москва. -1996. - № 5. - С. 18-107.
9. Варламов А. Не палачи, не жертвы: О прозе
Леонида Бородина // Литературная газета. -1992. - 13 марта. - С. 4.
10. ДружининаВ.И. Встреча времен в рассказах Л. Бородина / О.А. Бердникова, В.И. Дружинина // Тема войны в литературе XX века: межвуз. сб. науч. тр., посвященный 60-летию Победы в Великой отечественной войне 1941-1945 гг. - Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 2005. - С. 153-162.
11. Земляной С. Пастыри смутного времени // Независимая газета. - 1997. - 2 августа. - С. 6.
12. Ильин И. За национальную Россию // Слово. - 1991. - № 4. - С. 51-55.
13. Лазуткина М.Г. Формирование художественного образа самозванца Лжедмитрия I в русской литературе XVII-XIX веков: Дис. ... канд. филол. наук. - Тверь, 1994. - 216 с.
14. Немзер А. Поражение справедливости // Москва. - 1996. - № 5. - С. 168-169.
15. Солженицын А. Леонид Бородин - «Царица смуты»: Из литературной коллекции // Новый мир. - 2004. - № 6. - С. 149-158.
16. Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи; Интеллигенция в России: сб. ст. 1909-1910. -М., 1991. - С. 136-152.
Л.Р. Закирова ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ДЕТАЛИ В «СОВРЕМЕННЫХ РАССКАЗАХ» ФАТИХА АМИРХАНА (1886-1926)
Литературное произведение, являясь предметом творчества и результатом познания определенным индивидуумом окружающей его действительности, обладает уникальной культурологической ценностью. Внешний мир и внутреннее состояние персонажей предстают перед читателями в виде определенной концепции, идеи и позиции, свойственной как для автора произведения, так и для его современников. Художественная деталь или мельчайшая изобразительная подробность (элемент пейзажа и портрета, отдельная вещь, поступок, психологическое движение), с одной стороны, сама по себе является мельчайшим образом, с другой стороны - деталь практически всегда составляет часть более крупного образа. В то же время художественная деталь представляет собой минимальную часть текста, в пределах которой возникает элемент образного отражения действительности. Таким образом, исследование художе-
ственных деталей произведения является важной составляющей анализа его изображенного мира, художественной речи и композиции, образующих стиль того или иного писателя.
А.Д. Сайганов, характеризуя творчество Ф. Амирхана, татарского писателя, публициста и общественного деятеля начала ХХ в., и определяя его место в истории литературы, отмечает: «Ф. Амирхану были хорошо известны все основные средства и способы типизации и индивидуализации человеческих образов-характеров: портрет, речевая характеристика, деталь, жесты и др. Одним из первых в современной ему татарской литературе он понял и раскрыл огромное значение психологического анализа как средства индивидуализации литературных и сценических типов»1. Однако в настоящее время отсутствуют работы, посвященные анализу деталей портрета, пейзажа, психологического состояния, деталей-вещей в произведениях Ф. Амирхана.
