CC BY
58
УДК 167 С.Ю. Пискорская
ВЕРОЯТНОСТНОЕ ЗНАНИЕ: ИСТОРИЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ
Статья затрагивает проблему существования вероятностного знания, коренным образом отличающегося как от истинностного, так и от ложного. Автор отмечает, что применение идеи вероятности в научном познании приводит к заведомому отказу от поиска объективной истины.
Первые представления о вероятности зародились еще в античной философии, где они соотносились с характеристикой качества знаний. Античные философы признавали существование вероятностного знания, коренным образом отличающегося как от достоверного (истинностного), так и от ложного знания. Как отмечал Б. Рассел, два скептика Карнеад и его ученик Клитомах, ополчившись на магию и астрологию, «развили конструктивную доктрину, трактующую о степени вероятности»1. Мы ничего не знаем с достоверностью, но мы можем предполагать с известной долей вероятности - такова основная характеристика учения Кар-неада. Подобный подход к трактовке вероятности, как характеристики качества знания, прослеживался на протяжении практически всей истории научного познания.
Дальнейшее развитие представлений о вероятности привело к тому, что в 20-30-х годах XX века стали говорить о так называемой «вероятностной революции» в естествознании. Отметим, что наибольшая действенность вероятностных методов сказалась в развитии физики, исследования которой в области глубинных процессов материального мира впоследствии повлекли развитие всего комплекса естественных наук, включая биологию, химию, геологию и т.д. Основным, определяющим фактором этой «революции» стал отказ от идей детерминизма, который привел к пониманию того, что абсолютное знание недостижимо и человечеству остается ограничиваться вероятностным знанием как знанием в той или иной степени правдоподобным.
Так, на Сольвеевском конгрессе 1927г. при обсуждении вопроса о физической интерпретации квантовой механики П. Дирак отметил, что после появления вероятностной интерпретации стоит смириться с тем, что результаты наблюдений могут оказаться неопределенными. «Я выразил суть создавшейся ситуации, сказав, что при этих условиях «Природа делает выбор». По-моему, эта фраза удачнее всего выражает ту неопределенность, с которой приходится сталкиваться в атомной теории. Бывают случаи, когда мы вынуждены признать, что Природа делает выбор, но не можем предсказать, каким он будет»2, - писал позднее П. Дирак.
Рассуждая о том, как реагировать на достоверно подтвержденное расхождение между теорией и экспериментом, П. Дирак в качестве примера рассматривал теорию гравитации Эйнштейна, которая просто обязана быть правильной, поскольку обладает необыкновенной красотой, независящей от отдельных удач или неудач. «Работая над теорией тяготения, Эйнштейн не пытался объяснить какие-то результаты наблюдений. Он был от них далек... Результатом такого подхода стала теория, в основе которой лежат чрезвычайно простые и красивые идеи. Появляется нерушимая вера в то, что теория верна, совершенно независимо от ее согласия с наблюдениями»3. И если в процессе дальнейшего познания возникают расхождения этой теории с данными опыта, то это нисколько не умаляет ее достоинств. Тем самым квантовая физика трансформировала понятие истины как соответствия в понятие вероятности как заменителя понятия истины, в результате чего и теоретические, и экспериментальные данные этой науки представляют собой вероятностное знание.
Такую же позицию (при исследовании семантических вопросов) занимал Р. Карнап, полагавший, что внутренние вопросы теории можно полностью оторвать от внешних вопросов, касающихся ее отношения (как целого) к реальности. Водораздел между теоретическими и практическими вопросами можно провести,
1 Рассел, Б. История западной философии / Б. Рассел. - Ростов н/Д: Феникс, 1998. - С. 281.
2 Дирак, П. Воспоминания о необычайной эпохе / П. Дирак// Сб. ст. - М.: Наука, 1990. - С. 38.
3 Там же. - С. 57.
противопоставляя теоретический вопрос, как допускающий окончательный, решающий для некоторой формальной системы ответ «да - нет», практическому вопросу, который «не вопрос просто о «да или нет», а вопрос о степени (соответствия)»4. В результате чего применение вероятностных интерпретаций в познании стало ассоциироваться с заведомым отказом от раскрытия строго определенного поведения процессов, выражая тем самым неполноту наших знаний об исследуемых явлениях.
Однако вероятностное знание отличается от других видов знания не только степенью полноты, но и самим типом, логикой построения соответствующих теоретических систем. При этом такие характеристики познавательной деятельности, как адекватность и соответствие, утрачивают свою актуальность, и на передний план выступает приписывание реальному миру «условных», вероятностных свойств.
Подтверждением этого положения могут служить слова Г. Риккерта о том, что следует совершенно отказаться от понятия научной объективности, поскольку ученый не имеет дела с реальной действительно-стью5. На основе теоретических допущений он конструирует факты, «наблюдает» их при помощи инструментов или экспериментально реализует теоретические модели. Исследователь автоматически заменяет реальные тела, линии, точки абстрактными осями, вращающимися без трения, идеальными точками и другими идеализированными, абстрактными объектами, фигурирующими в его расчетах. В результате чего мир естествознания, мир науки и мир чувственного наблюдения превращаются в совершенно разные миры, а знание, полученное на их основе, приобретает вероятностный характер. Отсюда основная проблема заключается в реализации теоретических моделей, для чего как раз и требуется создание объектов, удовлетворяющих требованиям теории.
Важно отметить, что постановка вопроса о природе вероятности приводит к существенному различию в понимании вероятности как отношении между объектами и вероятности как логической категории, характеризующей степень подтверждаемости знания. В связи с этим в настоящее время выделяют четыре основных типа вероятности: объектная вероятность, характеризующая отношения между объектами, валентная вероятность, характеризующая отношение знания к своему объекту, импликативная вероятность, описывающая отношение одного вида знания к другому, и аксиологическая вероятность, характеризующая оценочные отношения.
При рассмотрении вопроса о существовании объектной вероятности в философии выявляются два основных подхода: диалектический и метафизический (в его субъективно-идеалистической форме). Согласно первому подходу, вероятность в знании представляет собой отражение определенных отношений в классе изучаемых объектов. Данная интерпретация исходит из того, что в самой природе вещей существует определенный класс закономерностей, отражаемых в науке в форме вероятностных законов, и соответствует теории познания как теории отражения.
Совсем иная трактовка вероятности в метафизическом подходе, где вероятность представляет собой лишь свойство ума (недостаток знания), в самой же природе нет ничего вероятного. Данный подход опирается на репрезентативную теорию познания, согласно которой репрезентация представляет собой знание, независимое от содержания внешнего мира. В результате чего вероятностное знание считается вероятностным потому, что предполагает возможность (с какой-то долей вероятности) наличия репрезентанта, хотя такового может и не существовать.
Валентная вероятность рассматривается как количественная характеристика степени правдоподобности высказывания, поскольку соотносит вероятность не непосредственно с событиями, а с высказываниями о событиях. Этот тип вероятности реализовал себя в различных системах вероятностной логики. Им-пликативная вероятность трактуется как определенное отношение между высказываниями, как степень выводимости одного высказывания из другого. В современной методологической литературе понятия валентной и импликативной вероятности объединены в понятие логической вероятности. Данный тип вероятности наиболее разработан в трудах Р. Карнапа.
Р. Карнап предложил специальный вариант теории вероятностей, основанный на понятии логической вероятности. Логическая вероятность, по Р. Карнапу, представляет собой количественную оценку степени подтверждаемости научных гипотез. Она характеризует логическое отношение между гипотезой h и ее свидетельством е 6. Если свидетельство настолько сильное, что гипотеза логически следует из него, то логическая вероятность гипотезы по отношению к данному свидетельству равна 1. Если же из свидетельства сле-
4 Карнап, Р. Значение и необходимость. Исследование по семантике и модальной логике / Р. Карнап. - Биробиджан: ИП ТРИВИУМ, 2000. - С. 319-320.
5 Риккерт, Г. Границы естественнонаучного образования понятий / Г. Риккерт. - СПб.: Наука, 1997. - С. 479.
6 Карнап, Р. Философские основания физики. Введение в философию науки / Р. Карнап. - М.: Прогресс, 1971. -
С. 76.
дует отрицание гипотезы, ее вероятность по отношению к данному свидетельству равна 0. Между 1 и 0 существует целый ряд случаев, и именно эти случаи соответствуют гипотезам эмпирических наук, основанных на данных опыта.
Тем самым неопозитивизм трансформировал понятие истины в понятие подтверждаемости. Что же касается Р. Карнапа, то предложенная им количественная оценка степени подтверждаемости с помощью логической вероятности привела к дальнейшей ревизии понятия истины, поскольку, согласно Р. Карнапу, место научной истины должна занять не просто подтверждаемость, а вероятность. В этом случае степень подтверждения гипотезы приобретает характер оценки «степени доверия» к гипотезе, которая может быть в большей или меньшей степени правдоподобной.
Характерная особенность аксиологического типа вероятности заключается в том, что она трактуется как «степень полезности или предпочтения, как степень доверия или рациональной (разумной) веры . , как определенный вид оценки, как некоторое нормативное основание для выбора тех или иных действий чело-века»7. Аксиологическая вероятность, тем самым, рассматривается как прагматическое отношение субъекта к окружающей действительности. Данный тип вероятности раскрывается в проектировании, теории игр, исследованиях по планированию деятельности субъекта в условиях неопределенности, конфликта и т.п. При таком подходе вероятность выступает как мера субъективной уверенности, определяемой имеющейся в распоряжении информацией (или, наоборот, отсутствием сведений о каких-либо обстоятельствах, существенно влияющих на наступление или ненаступление события), а также психологическими особенностями человека, играющими важную роль при оценке им степени правдоподобия того или иного события.
Проективно-вероятностное знание предполагает определенные возможности, недостижимые вне этого вида познавательной деятельности. Так, ученый-проектировщик может совмещать и применять противоположные или несовпадающие требования к объекту; разрабатывать отдельные подсистемы объекта без учета остальных; «вносить в объект» свои ценности как априорно задаваемые; отвлекаться от объективной реальности, тем самым отвлекаясь от всеобщей связи явлений. Например, при проектировании самолетов и ракет до последнего времени не учитывались и не рассчитывались: загрязнение воздушной среды, тепловые выбросы, уровень шума, влияние на здоровье людей и ряд других, как сегодня выясняется, важных моментов.
В итоге, научно-практическая деятельность выступает в качестве конструктивистской технологии, нацеленной на получение вероятностного знания, утрачивая тем самым всякую связь с объективной истиной. Благодаря чему, по сути, происходит ослабление требований теоретической строгости, что, в свою очередь, означает открытие все новых горизонтов и просторов для конструктивистского мышления.
----------♦-------------
УДК 92 А.В. Зберовский
НЮАНСЫ БИОГРАФИИ МОЛОДОГО СОКРАТА:
ОПЫТ ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ
В статье рассматриваются такие детали биографии молодого Сократа Афинского, которые помогают лучше понять причины ярко выраженной аристократичности его философских учений.
Биографии великих людей почти всегда либо окружены мраком неизвестности, либо настолько просты и понятны, что сама эта простота и понятность удивляет исследователей примерно так же, как и информация о том, что Иисус Христос родился в простой семье плотника Иосифа, а впоследствии выясняется, что данный плотник Иосиф каким-то образом относился к царской династии. На первый взгляд, примерно такая же ситуация вроде бы совершенной простоты и понятности складывается вокруг биографии великого Сократа Афинского. Однако, как уже было сказано, простота эта весьма относительная, легко исчезающая после
7 Кравец, А.С. Природа вероятности (философские аспекты) / А.С. Кравец. - М.: Мысль, 1976. - С. 38.
постановки двух-трех совершенно невинных и, казалось бы, совершенно элементарных вопросов. И в рамках этой статьи как раз и предлагается их задать.
Итак, согласно официальным данным античных авторов, Сократ родился около 470/469 года до н.э. в семье полноправных афинских граждан, камнетеса Софрониска и повитухи Финареты. И некоторые странности начинаются уже с этого момента. Взять, например, отца Сократа Софрониска. Известно, что он был то ли скульптором, то ли простым камнетесом. В любом из этих вариантов (а одно совершенно не исключает другого), за много лет своей работы по профессии Софрониск обязательно должен был бы иметь отношение к многим афинским общественным сооружениям (благо, в тот период времени их строилось немало), однако ни у одного из античных авторов об этом не говорится. Не фигурирует у Платона, Ксенофонта и Диогена Лаэрция информация о том, чтобы Сократ гордился своим отцом и его творениями, хотя бы упоминал о них. И это как-то не очень вяжется с тем, что сам Сократ всегда учил юношество очень уважительно относиться к своим родителям.
Интересна и ситуация с матерью Сократа, повитухой Финаретой. В изложении Платона, Сократ неоднократно высказывался о том, что его мыслительное искусство маевтики - помощи-родовспоможения при мышлении - является ни чем иным, как развитием искусства его матери. Однако, если бы Финарета была именно профессиональной повитухой, то за годы своей работы она приняла бы, по меньшей мере, несколько десятков (если не сотен, а то и всю тысячу) юных афинян. А при колоссальной широте круга общения Сократа (он знал чуть ли не всех горожан) и при явно небольшой размерности афинского общества вообще (на Народном собрании мужчины в большинстве своем знали друг друга лично), в нем бы обязательно были те, кого при рождении принимала именно его мама. Тем не менее, ни у Платона, ни у Ксенофонта, ни у Диогена Лаэртского, ни у Элиана, ни у других античных авторов, освещавших жизненный путь Сократа, о такого рода персонажах в окружении Сократа опять-таки ни разу не упоминается. Что выглядит несколько странновато: ведь рассказ о том, что кого-то при рождении принимала мать Сократа, а его мыслительные потуги обеспечивал уже сам Сократ, явно бы украсил биографию этого великого человека.
Стоит обратить внимание и на еще одну странность: несмотря на традиции многодетности в семьях афинян, в источниках нигде ни упоминаются ни братья, ни сестры, ни какие-либо другие родственики Сократа, их не было и на суде, и во время казни великого философа. И все это при том, что большая часть его друзей и знакомых были окружены десятком самых разнообразных родственников, а семьи и роды афинян представляли из себя весьма разветвленные кланы.
Уже после этих весьма поверхностных вопросов может показаться, что Сократ возник в Афинах буквально из ниоткуда. И нет сомнений в том, что подобного рода вопросы и сомнения имели место еще и в античности, отголоском чего является приводимая Диогеном Лаэрцием версия Дурида о том, будто Сократ был рабом, кто-то привез его в Афины уже будучи взрослым. Однако при всем при том, правильнее всего все-таки верить Платону и Ксенофонту и исходить из того, что Сократ:
- во-первых, был полноправным афинянином из дема Алопека филы Антиохида. И это косвенно подтверждается хотя бы тем, что Сократ никоим образом не пострадал тогда, когда в эпоху Перикла была проведена так называемая «чистка» (докимассия) афинского гражданства на предмет выявления тех неграждан и полукровок, что обманным образом присвоили себе звание полноправного афинского гражданина. И в итоге несколько тысяч жителей Афин не просто потеряли свой статус, но и были даже проданы в рабство;
- во-вторых, был все-таки сыном скульптора-камнетеса Софрониска и повивальной бабки Финареты;
- в-третьих, согласно официальной версии, будущий великий философ родился примерно в 470/469 году до н.э., в четвертый год 77 Олимпиады, шестого Фаргелиона, в тот самый священный месяц, когда афиняне проводили священное очищение города, в котором через семьдесят лет ему и предстояло испить свой бокал смертельной цикуты.
Ведя дальше нить наших исследований и рассуждений от внешней формы к сущности, к внутреннему содержанию, скажем и о детстве Сократа. Как уже было сказано выше, отец Сократа - камнетес Софрониск из дема Алопеки, мать Финарета - повивальная бабка. Несмотря на то, что дем Алопека не относился к числу сугубо городских и, по существу, занимал положение промежуточное между собственно городскими и сельскими районами афинского полиса, на его территории жило немало богатых и известных афинян. К их числу относился, например, выдающийся афинский стратег Аристид Справедливый, прославившийся своим героизмом в период греко-персидских войн и явившийся наряду с Фемистоклом творцом Делосской симма-хии - того оборонительного эллинского союза, что позже, уже в эпоху Перикла, превратится в прославленный Афинский архэ - Первый Афинский морской союз. И, на наш взгляд, упоминание в источниках того обстоятельства, что по словам того самого Лисимаха, что был сыном этого самого афинского стратега и политика Аристида Справедливого, Аристид и его земляк Софрониск не просто были знакомы, они были товари-
щами и друзьями [1]. А дружба отцов по наследству даже передалась и детям: сам Лисимах с удовольствием общался с Сократом и очень высоко оценивал как его умственные, так и педагогические и даже военные способности.
Близкое знакомство потомственного аристократа Аристида и камнетеса Софрониска было по тем временам совершенно нормальным явлением и вполне находилось как в русле тех традиций афинской демократической взаимопомощи, что были приняты в демах с легкой руки создавшего их за сорок лет до рождения Сократа (в 409-405 годах до н.э.) реформатора-демократа Клисфена, так и в русле наследственных традиций афинских аристократических родов, которые всегда занимались благотворительностью и активно помогали своим менее состоятельным соседям и просто землякам. Кроме того, общение камнетеса Софро-ниска с домом прославленного Аристида могло иметь и еще одно простое объяснение: вплоть до эпохи Перикла заказ статуй и строительство пышных храмов чаще всего были делом преимущественно частным. Афинские богачи и аристократы стремились перещеголять друг друга в строительстве бань и портиков, часовен и просто тех статуй и бюстов богов и героев, что украшали фронтоны и просто дворы тех, кто в Афинах относился к сливкам общества. Соответственно дружба с аристократическим родом именно тогда, когда отличавшиеся на полях сражений под Марафоном и Платеями, Артемисием и Саламином отпрыски благородных афинских фамилий стремились навсегда запечатлеть свои подвиги в мраморе и камне, вполне могла обеспечивать камнетеса Софрониска теми самыми заказами, доходами от которых как раз и покрывались затраты на воспитание подрастающего Сократа.
Кроме того, сам контекст многих диалогов Ксенофонта и Платона, вкупе с той легкостью, с которой, казалось бы, безродный простолюдин Сократ попадал в самые аристократичные кружки и компании Афин еще в эпоху Перикла, то есть еще за десять-пятнадцать лет до момента обретения своей действительно всеафинской и панэллинской известности, с учетом определенной консервативности афинского позднеродового общества, с высокой долей вероятности означает, что Сократ был знаком с афинской знатью еще с детства, то есть с тех самых времен, когда он вместе с отцом присутствовал на пирах аристократов (дома у того же Аристида) и обучался в гимнасиях и палестрах вместе с аристократической молодежью.
На то, что несмотря на простоту своего происхождения, Сократ был вхож в круг аристократической молодежи еще с юности, указывает и то обстоятельство, что позднее его просили стать учителями своих детей многие очень знатные афиняне. Кроме того, показателен и сам ряд наиболее выдающихся учеников Сократа - Алктивиад, Критий, Ксенофонт и сам Платон; все они происходили из очень знатных аристократических родов. А если учесть, что даже в самый расцвет демократического режима Афин (если верить биографиям Фемистокла, Аристида, Кимона, Никия, Перикла и Алкивиада, приведенным Плутархом) вопрос о том, в какой именно гимнасии или палестре учатся дети аристократов, был для них принципиальным, и того же стратега-демократа Фемистокла всю жизнь упрекали, что он учился в том гимнасии в Киносарге, куда ходили дети, являвшиеся незаконнорожденными [2], можно быть уверенными в том, что Сократ учился и общался в своем детстве вместе именно с отпрысками благородных фамилий. И это означает, что считать нищего чудака-философа происходящим из совсем уж народной среды вовсе не следует. Да и само народное же раздражение от некого «умника», нередко ставившего представителей демоса в настоящие логические тупики, вылившееся впоследствии в дело Сократа, еще одно явное тому подтверждение.
Говоря об этом, следует выразить свое отношение к тем двум моментам в биографии Сократа, которые являются общим местом в большинстве посвященных ему работ. Во-первых, представляется в корне неправильным говорить о том, что широко образованный Сократ был самоучкой: информация Ксенофонта и Платона слишком однозначно свидтельствует, что гимнасии и палестры были его стихией, а великолепное знание всего того, что являлось в те годы обязательной программой афинских школьников, судя по всему, являлось наследством Сократа еще с собственного детства.
Во-вторых, представляется надуманным говорить о том, что юность Сократа прошла в мастерской отца, и будущий мыслитель личным трудом создавал бюсты и скульптуры, отделывал фронтоны и вылепил ту знаменитую группу Харит, что украшали вход в афинский Акрополь. И дело тут даже не в том, что если бы юный Сократ на самом деле что-либо ваял, то впоследствии, на пике его известности, в Афинах обязательно имелись бы такие граждане, что хвастались бы своим обладанием данными предметами, и это тут же нашло бы свое отражение в источниках. Неправильность подобных суждений видится в другом: согласно воспоминаниям Платона и Ксенофонта, сам Сократ открыто презирал занятие ремеслом и ремесленников. По его мнению, отраженному, скажем, в «Домострое» Ксенофонта, занятие ремеслами зазорно и пользуется дурной славой в городах. И все это потому, что ремесло вредит телу и рабочих, и надсмотрщиков, заставляя их вести сидячий образ жизни, без солнца, а при некоторых ремеслах приходится проводить весь день у огня. А когда тело изнеживается, то, согласно Сократу, и душа становится гораздо слабее. К тому же ремесла
оставляют мало свободного времени для заботы еще о друзьях и о родном городе. Поэтому ремесленники считаются непригодными для дружеского общения и плохими защитниками отечества [3].
Безусловно, во всех этих цитатах нашло свое отражение и то, что и Ксенофонт, и Платон сами происходили из аристократических родов, были великолепными военными и спортсменами и потому, как и было принято в аристократических кругах всех времен и народов, очень ценили досуг и весьма презирали тех, кто данной раскошью не обладал. Однако, поскольку подобных высказываний Сократа и у Ксенофонта, и у Плутарха фигурирует несколько десятков, эти выдающиеся ученики вряд ли взяли бы на себя смелость вложить в уста Учителя то, что вступало бы в диссонанс с его реальными высказываниями. И потому в несколько уничижительном отношении Сократа к ремесленничеству, к труду собственными руками можно увидеть и то, что, скорее всего, сам юный Сократ, вращаясь с детства в кругах тех, кто располагал досугом в самой полной мере - в кругах аттических аристократов, не мог не проникнуться той идеологией, тем духом, той философией жизни, что были приняты именно в этой страте афинского общества. А как известно, именно признание досуга как одной из высших ценностей жизни и являлось той специфической чертой менталитета эллинской элиты, что, собственно говоря, и стала той питательной основой, на которой выросла и античная культура, и античная же философия.
Кстати сказать, это унаследованное от аристократического окружения презрительно-критическое отношение Сократа к представителям трудовых и ремесленнных профессий (за исключением земледелия) в будущем опять-таки сыграет свою негативную роль в формировании в обществе отношения к мыслителю. Выросший все-таки в большей степени в сельском районе, воспитанный в общении с аристократами, в будущем Сократ философствовал уже в том городе, что являлся ремесленной мастерской чуть ли не всей Эллады, в тех самых Афинах, где Народное собрание и суд-гелиэя в большинстве своем состояли именно из тех самых гончаров и ткачей, плотников и пекарей, которые, объединенные в политические корпорации демократов были уже в состоянии жестоко наказывать ту благородную публику, что посматривала свысока на тех, кто горбил спину в своих мастерских. И как бы ни был в своей жизни Сократ осторожен, не заметить, нет-нет, но проскальзывающие именно аристократические нотки в его оценках окружающей действительности, его современники не могли.
Подитоживая, следует заметить: исходя из имеющихся у нас данных, более правильным представляется говорить о следующем. Нет никаких сомнений в том, что Сократ происходил именно из незнатной и небогатой семьи ординарного скульптора-камнетеса Софрониска и повитухи Финареты. Однако можно предполагать, что его родители вовсе не стремились к тому, чтобы их сын продолжал трудовой путь отца, и всячески способствовали переходу Сократа в более высокие социальный слои. А поскольку в Афинах, так же как и во все времена и у всех цивилизованных народов, наиболее оптимальным способом повысить свой социальный статус являлось получение элитарного образования и вращение в среде того благороднорожденного юношества, что имели свободные время и деньги для данного вида времяпровождения, то, судя по всему, будущий великий мыслитель, завершив к возрасту 18-20 лет цикл обязательного мусического и гимнастического образования, просто продолжил свое обучение у известных мыслителей того времени.
Вообще, следующие пятнадцать лет жизни Сократа (с 20 до 35 лет), пришедшиеся приблизительно на 450-435 годы до н.э., очень скупо освещаются в источниках и покрыты пеленой неясности. Задаваясь же вопросом о том, чем же мог заниматься уже взрослеющий Сократ в этот период своей жизни, следует сразу отметить еще одну особенность биографии Сократа: все эти годы будущий великий философ прожил, ни на день не выезжая из родных Афин. В платоновском диалоге «Критон» аллегорические Законы иронически говорят ему: «У нас, Сократ, имеются великие доказательства тому, что тебе нравимся и мы и наш город. Потому что не сидел бы ты в нем так, как не сидит ни один афинянин: никогда ты не выходил из города ни на один праздник, ни еще куда бы то ни было, разве что однажды на Истм, да еще на войну, никогда ты не путешествовал, как другие люди, и не нападала на тебя охота увидать другой город и другие законы». И ниже Законы еще раз отмечают, что Сократ покидал Афины даже реже, чем хромые, слепые и прочие афинские калеки [4].
В силу наличия данной информации становится понятно, что Сократ находится вне стереотипной античной традиции, согласно которой великие люди (как античные мудрецы Солон или Ликург) в молодые годы были просто обязаны путешествовать по миру и знакомиться с традициями и изобретениями других народов. Соответственно мы можем быть точно уверены: со своего рождения в 470 году до н.э. и до 432 года до н.э., когда философ был призван в армию и отправился осаждать Потидею, Сократ прожил в Афинах.
Кстати, наличие данной информации сразу исключает и то, что Сократ был в эти годы процветающим ремесленником, торговцем или кем-то еще из того длинного списка людей, что могут ассоцироваться у нас с процессом зарабатывания денег. В период с 450 по 435 год до н.э. Афины участвовали во множестве военных кампаний, однако, как уже было сказано, не выезжая в течение этого времени из Афин ни разу, нахо-
дясь в том возрасте, в котором афинские мужчины чаще всего призывались на службу в армию, тем не менее, Сократ ни разу не был на нее призван. С учетом того, что Сократ был физически здоров и позже никогда не уклонялся от военных призывов, в историографии обычно утверждается, что причина возникновения данной ситуации такова: молодой мыслитель был настолько катастрофически беден, что не относился к тем зажиточным и даже средним слоям афинского гражданства, откуда в то время и рекрутировались гоплиты-новобранцы. И именно эта самая его бедность (проистекающая от аристократически-философского неприятия личного труда), судя по всему, и стала тем самым обстоятельством, вследствие которого Сократ и не спешил обзаводиться семьей. Молодой мужчина так серьезно занимался своим обучением мыслетворчеством, что такие «ритуальные» для всякого афинского мужчины того времени увлечения, как спорт, охота, война, путешествия, политика, любовные интрижки и тихий семейный быт, были с этим попросту несовместимы.
Однако представляется, что данное объяснение является не совсем корректным. Во-первых, точно известного Сократ был очень широким, можно сказать кряжистым и довольно сильным человеком. Известно и то, что даже в более чем почтенном по античным меркам возрасте Сократ обладал отличным здоровьем, с удовольствием боролся и на пирах отчаянно плясал. Можно не сомневаться: обладая таким физическим потенциалом, Сократ обязательно был бы призван в армию хотя бы в качестве легковооруженного пехотинца или даже матроса на кораблях. И тем не менее, источники хранят об этом молчание. Кроме того, согласно источникам, счастливо пройдя несколько военных операций, Сократ не получил сколько нибудь опасных ранений и травм, и потому его портреты не передают никаких специфических шрамов или увечий. И если приплюсовать к этому ту инфорамцию Платона и Ксенофонта, что Сократ всегда с удовольствием общался на военную тематику и прекрасно разбирался в гопломахии - искусстве боя в тяжелом вооружении, прямо-таки напрашивается предположение о том, что неучастие молодого Сократа в военных походах было связано, скорее, не с его бедностью, а с его какими-то связями с довольно-таки высопоставленными афинскими родами, прежде всего родами аристократическими.
Высказав данное, почти крамольное предположение, этим мы сейчас и ограничимся. В рамках небольшой статьи мы вовсе не стремились проанализировать весь объем имеющихся знаний о юности и молодости великого Сократа. В ней просто была сделана попытка каким-то вполне логическим образом объяснить то, почему формально нищий философ в своей философии придерживался все-таки идеологии по сути аристократической, презирал толпу афинского демоса и еще задолго до Ницше превозносил аристократию духа. Кроме того, мо мере наших сил, было показано, что внешне предельно прозрачная биография афинского мыслителя на самом деле таковой вовсе не является, несет на себе следы явной позднейшей переделки и требует более внимательного рассмотрения и изучения. В связи с этим, можно надеяться, что данная постановка вопроса привлечет внимание специалистов по античной философии, поможет еще лучше и глубже понять феномен великого Сократа.
Литература
1. Платон. Лахет. 180 е.
2. Плутарх. Фемистокл. 1.
3. Ксенофонт. Домострой. 4,3.
4. Платон. Критон. 52 Ь - 53 а.
-----------♦'------------
УДК 316. 6 Ж.Н. Шмелёва
ПРОБЛЕМА АКТУАЛИЗАЦИИ СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКОГО АНАЛИЗА ЯЗЫКА
В статье рассматривается актуализация проблемы с изложением фундаментальных теоретико-методологических основ в системе «язык-информация-коммуникация». Дается изложение различных взглядов на проблему интеграции языковой проблематики и ее проявление в различных философских и лингвистических направлениях.
Философская традиция довольно устойчиво связывает проблему языка, прежде всего, с онтогносео-логическим пространством знания. Мы исходим из того, что проблема языка является важнейшей составляющей социально-философского анализа. Исходя из этого, мы и определяем актуальность заявленной
темы. Она обусловлена прежде всего научным и прикладным значением языковых проблем человеческой коммуникации. Это одна из немногих проблем, в которой так очевидно прослеживается связь между ее теоретическим и практическим значением для всех сфер и институтов общественной жизни. Интерес к данной проблеме обуславливается не только потребностями общества в изучении и теоретизации этого лингвокультурного феномена, но и теми практическими преобразованиями языка в социальном пространстве, которые происходят зачастую стихийно и спонтанно. Сегодня мы являемся свидетелями трансформации одного из древнейших общественных институтов - естественного языка, а следовательно, должна трансформироваться и сфера теоретического приложения, казалось бы, одной из самых консервативных институциональных структур.
Следует отметить, что в последнее время как в России, так и за рубежом наблюдается усиление интереса к лингвистическим проблемам, которые в большей степени, нежели другие социальные проблемы, реагируют на запросы глобализированного общества. Социально-гуманитарное знание обращается к языку и дискурсу как метатеоретическому основанию научного анализа. На пересечении психолингвистики, социолингвистики, лингвокультурологии, прагмалингвистики, этнолингвистики формируется новая социальнофилософская исследовательская стратегия, которая позволяет повышать эффективность функционирования коммуникации и информации не только во всех областях человеческой деятельности, но и во всех «языковых» регионах нашей цивилизации.
Актуализация потребности отражения динамики языка в научном пространстве социальной философии особенно обострилась в современный период развития человеческого общества. По силе и скорости воздействия на человеческую коммуникацию (как позитивного, так и негативного) темпоральные характеристики техногенной цивилизации обладают невиданной информационной мощью, превосходящей технологическую и, тем более, техническую составляющую человеческой истории. Культурно-историческая динамика языка определяет изменение языковой картины мира, что, в свою очередь, диктует необходимость выработки тактики и стратегии социально-философского анализа проблем языковой коммуникации. Научная парадигма языка определяется соотношением философии, лингвистики, риторики, то есть целого комплекса наук, формирующих основные параметры научно-исследовательской программы. Доминирующей в этом комплексе является философская мысль, которая все чаще фокусирует «взгляд» на феномене языка, а следовательно, и на таких «производных», как языковое сознание, языковой менталитет, языковая среда, языковая личность. Язык является атрибутом социального бытия вообще и человеческого, в частности, поэтому так велико его значение для процессов производства и воспроизводства человеческой жизни, а именно, сфер познания, образования, воспитания, общения, досуга. Трудно переоценить значение выявления всех модусов и возможностей такой сложной социальной системы, как язык.
Общественно-историческая практика показала, что наиболее важными «маркерами» языка являются информация и коммуникация. Чем сложнее и разветвленнее деятельность общества и чем больше в связи с этим накапливаемый объем информации (научной, политической, художественной), тем более важную роль в процессе его функционирования играет языковая коммуникация.
Коммуникативный процесс представляет собой необходимую предпосылку становления, развития и функционирования всех социальных структур. Коммуникация обеспечивает связь между людьми и их общностями, делает возможной связь поколений, способствует накоплению и передаче социального опыта, его обогащению, трансляции культурного наследия. Неудивительно, что разработка современной концепции информационного общества актуализировала потребность в перманентном изучении проблем коммуникации и языка. Думается, что исследование именно этих проблем позволит понять механизмы изменения характера и образа жизни современного человека, особенности формирования и проявления языковой личности в условиях активизации информационно-коммуникативных технологий и становления новых коммуникативноинформационных структур общества. Углубляя и приращивая знания о таком сложном социальном феномене, как язык, мы сможем постичь историю как гносеологических, так и онтологических детерминант, определяющих эффективность лингвориторической культуры современного общества. Это тем более важно, что каждый человек значительную часть своей жизни посвящает коммуникативной деятельности, общению, усвоению культурного потенциала, самореализации, в том числе в виде нарративных и идеографических практик.
Особое место в XXI веке отводится процессам глобализации, с которыми оказываются связаны многие проблемы общества и человека в целом, а языковые и коммуникационные проблемы - в особенности. В цивилизационном аспекте именно они представляют собой механизмы, которые детерминируют процесс перехода общества от одного уровня к другому, характеризующемуся более высокой формой организации общественной жизни. В этих условиях язык все больше превращается в особый транснациональный инсти-
тут устойчивого развития глобальной человеческой популяции. В свете этого особую значимость приобретает проблема неразрывного единства языка и исторического развития сущностных сил человека и общества, тесно связанная с ответом на вопрос, что позволяет человеку оставаться Человеком, независимо от объективных факторов, дегуманизирующих не только многие социальные институты, но и сущностную «природу» Homo sapiens.
Классическая парадигма лингвистической теории включает исследование природы и сущности языка, как бы априори предполагающей его универсально-деперсонифицированный характер. Однако социальнофилософский анализ языка невозможен без учета его (языка) человекоразмерной, социализирующей функции, несмотря на все вызовы техногенной цивилизации. Особая актуализация данной проблемы обусловлена тем, что человеку присуща амбивалентная социальная природа. Признавая факт наличия у высших животных предметных форм мышления, а стало быть, отчасти и разума, люди, тем не менее, не считают их «братьями по разуму», поскольку у них не обнаруживается то нечто, что присуще только людям, а именно вторая сигнальная система - язык, являющийся важнейшим средством общения и условием социализации человека. И, действительно, человек является «животной» единицей человеческого рода и вместе с тем представителем определенной социальной общности - группы, класса, страны, народа, а его ролевое и статусное значение реализуется в языковом общении. Можно сказать, что социальное не просто дополняет биологическое, кумулируя тем самым его возможности, это - тривиальная задача человеческой истории, социальное, и прежде всего язык, детерминирует человеческое в человеке, делая его, по словам Ф.Ницше, «слишком человеческим». Поэтому, если речь идет не только об ускорении процессов развития техногенной цивилизации, а, действительно, о «человеческом» в человеке, то выявление рефлексивных преобразований и рациональных переходов философского сознания в филогенезе и онтогенезе языковой коммуникации является наиболее важным и перспективным в социально-философском осмыслении этой проблемы.
Не вызывает сомнения тот факт, что при всем многообразии форм коммуникации, функционирующих в человеческом обществе, доминирующую роль играют речевые сообщения, субстанциальной основой которых является язык. Тем более, что язык является наиболее важной областью, в которой находит отражение жизнедеятельность человека. По образному выражению М.Хайдеггера, «язык есть дом бытия», и логоцен-тризм является способом человеческого существования и опыта, в котором происходит переход от индивидуального сознания в сферу межличностного и общественного, в котором осознание присутствия других становится частью воспринимаемого мира. Основными сферами приложения языка являются: формирование языковой картины мира и создание адекватного ей инструментария, включающего порождение речевых актов в процессе коммуникации. Язык, обладая определенным набором средств, создает необходимые предпосылки для успешного процесса коммуникации, когда адресант не только придерживается определенных традиционных правил, присущих конкретному языку, но и использует интернациональные вненормативные формы социального пространства, в котором осуществляется процесс общения в информационном обществе. Философия как раз и занимается тем, что обращается к анализу таких очевидных реалий общественного бытия и общественного сознания. Современному обществу, базирующемуся на знании и информации, должна соответствовать адекватная языковая и коммуникативная практика. Поэтому фонологические, лексические, синтаксические и стилистические совокупности, которые превращают единичные знаки в самостоятельные ценности внутри сложных языковых систем, должны быть дополнены коммуникационными и информационными артефактами, позволяющими языку выступать в качестве системы, включающей в свою структуру информационные и коммуникативные пласты. Именно такая тройственная основа - лингвистическая, коммуникативная, информационная - выступает смысловым вектором анализа эволюции проблемы языка.
Сложные, противоречивые процессы, происходящие в аналитике языковой проблематики, как никогда прежде требуют от исследователей понимания фундаментальных факторов, определяющих ее динамику. Осмысление проблем функционирования языка нашло отражение в широком круге рефлексий философской и общественной мысли. Накоплен огромный и интересный теоретический материал. Предпосылки перехода к анализу социально-философского осмысления языка отражены в трудах классиков западной и отечественной философии. Развитие этих идей получило в работах современных русских и зарубежных философов, в которых сформулированы положения, отражающие закономерности генезиса и функционирования языка. Можно сказать, что теоретико-методологическая основа для социально-философского анализа языка сформулирована.
Несмотря на все трансформации философского и научного познания, его ведущим принципом остается диалектизация знаний. Поэтому при выявлении актуализации социально-философского анализа языка автор руководствовался фундаментальными принципами диалектической методологии. Мы полагаем, что
это вполне согласуется с возрастающим влиянием на современный тип научной рациональности «синтетических» и «аналитических» процедур.
Это позволило выявить несколько теоретических пластов исследовавших феномен языка с различных точек зрения. Во-первых, сравнительное изучение языков, связанного с именами Ф. Боппа, Ф.И. Буслаева, А.Х. Востокова, Я. Гримма, и др. Во-вторых, онтогносеологический аспект философии языка, представленный работами В. Гумбольдта, В. Лейбница, Дж. Локка и др., предпринявших попытки уяснить принципы эволюционного развития языка, выявить соотношение языка и мышления, что впоследствии позволило создать общую философскую теорию языка, опирающуюся на историко-философские взгляды Г. Гегеля, И. Канта, Ф. Шеллинга, Ф. Шиллера. В-третьих, социально-психологический пласт языкознания, который в России представлен работами А.А. Потебни, Г.Г. Шпета, а также, социологический и социолингвистический аспект языкознания, выявлявший общественную природу языка и изучавший зависимость языка, его структуры от общества (иначе говоря, социальную обусловленность языковых явлений), связанных с именами Э. Бенве-ниста, И.А. Бодуэна де Куртене, Ж. Вандриеса, В.М. Солнцева, Ф. де Соссюра. И, наконец, работы современных философов, изучающих информационные и коммуникативные характеристики феномена языка, вопросы психологии общения и языковой коммуникации, проблемы изменения трактовки дискурса и элементов когнитивной модели его обработки. Среди наиболее важных следует назвать работы Т.А. ван Дейка, М.С. Кагана, Н.Т. Казаковой, М.Л. Макарова, А.Д. Урсула, Ю. Хабермаса и др.
Таким образом, анализ эволюции проблемы языка позволил нам сделать следующие выводы. Во-первых, нами выявлена теоретическая возможность и практическая необходимость выделения в структуре сознания особого, отличного от традиционного (знания, ценности, нормы), языкового локуса. Мы предполагаем, что в сознании человека находятся ментальные репрезентации, аналогичные языковым структурам. Поэтому в смысловом поле социально-философского анализа языка следует выделить особый феномен, который может быть номинирован в качестве «языкового сознания». Поскольку последнее имеет своим субстанциальным основанием ментальность, постольку наряду с понятием «языкового сознания» мы предлагаем ввести понятие «языковой ментальности».
Во-вторых, мы полагаем, что онтогносеологическим основанием социально-философского анализа коммуникативно-информационного модуса языка может выступать диалектическое единство систем «объект-язык» и «субъект-язык».
В-третьих, векторы языковой реальности, хотя и входят в одно «гнездо», однако, по нашему мнению, должны быть разведены по силовым линиям: 1) слово - речь - мысль; 2) мысль - слово - речь; поскольку за этими различиями «стоят», соответственно, лингвистические и философские познавательные модели.
В-четвертых, парадигмальные характеристики языка как информационно-коммуникативной системы обладают амбивалентными свойствами. К объективным относятся объектность, континуальность, социальность; к субъективным - субъектность, симультантность, эмерджентность.
В-пятых, экспликация форм языка как главного презентант-репрезентанта бытия позволила выявить корреляцию «объект-языка» с информационными, а «субъект-языка» - с коммуникативными модусами его осуществления.
Наконец мы пришли к заключению, что механизмом актуализации языка является дискурс и именно он функционирует в качестве способа рационализации и выражения информационной и коммуникативной определенностей лексических конструктов, в результате чего последние «получают» статус знаковых индикаторов социальной потентности языка.
Таким образом, актуализация социально-философского анализа эволюции проблемы языка, с точки зрения выделения в его теоретическом пространстве информационно-коммуникативного аспекта, является выражением осознанной потребности в осмыслении распространившейся в последнее десятилетие тенденции к абсолютизации человеческой субъективности как в познании, так и в бытии. Человеческая субъективность, с присущими ей асистемностью, иррациональностью, комбинаторностью знаков и значений, внепро-странственностью и вневременностью, континуальностью, симультантностью, наиболее яркое воплощение находит именно в языке как информационно-коммуникативной системе.
♦
