CC BY
43
(это «ненаблюдаемое»), из чего исходит ребенок, решая орфографическую задачу: действует ли он безотчетно, но в основе его действий лежит самостоятельно открытое или приобретенное в школе знание; действует ли он «по чувству» при отсутствии знания. В основе действия «по чувству», видимо, лежит ориентировка носителя языка (ребенка) в системе типичных случаев, связей, ассоциаций, эталонов, в речевом опыте, памяти. Можно допустить, что включается механизм действия закона аналогии: родственные морфемы надо писать одинаково. Именно чутье языка может оказать помощь в критической ситуации, когда отсутствует необходимое знание. Об этом говорит и тот факт, что детьми правильно передано написание словоформ, малочастотных в детском лексиконе: бедняга, хлопот, клестов, минеры, колючки. По сути дела, мы имеем возможность зафиксировать, как ребенок использует интроспекцию (самонаблюдение, самоанализ): он именно чувствует, как пишут, не отдает себе в этом отчета. Не случайно К. Д. Ушинский подметил: «Если ребенок... делает тонкое различие между словами и грамматическими формами, это значит, что он сознает их различие, хотя не в той форме и не тем путем, как нам бы хотелось» [6, с. 208]. Мы предполагаем, что чувство языка у ребенка не только контролирует результат решения орфографических задач, но и регулирует его поиск; при более детальном ис-
следовании процесса их решения, видимо, могут быть обнаружены связанные с интуицией качественные особенности поиска решения, обеспечивающие его успешность, и выявлены помимо контрольной другие функции чувства языка.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Голев, Н. Д. Антиномии русской орфографии / Н. Д. Голев. - М.: УРСС, 2004.
2. Жинкин, Н. И. Развитие письменной речи учащихся 3-7 классов / Н. И. Жинкин // Язык. Речь. Творчество. -М.: Лабиринт, 1998.
3. Жуйков, С. Ф. Формирование орфографических действий / С. Ф. Жуйков. - М.: Проев., 1965.
4. Кубрякова, Е. С. Типы языковых значений. Семантика производного слова / Е.С. Кубрякова. - M.: URSS, 2007.
5. Тоцкий, П. С. Творческие поиски московских учителей начальной школы / П. С. Тоцкий. - М.: Новая школа, 1993.
6. Ушинский, К. Д. О первоначальном преподавании русского языка / К. Д. Ушинский // Собрание сочинений. -М„ 1974.
7. Цейтлин, С. Н. К анализу буквенных замен в письменной речи дошкольников и младших школьников / С. Н. Цейтлин // Проблемы детской речи - 1998: доклады Всерос. науч. конф. - Череповец: ЧГУ, 1998.
8. Щерба, Л. В. Языковая система и речевая деятельность / Л. В. Щерба - Ленинград: Наука, 1974.
Павлова Наталия Павловна - кандидат филологических наук, доцент кафедры начального образования Института педагогики и психологии Череповецкого государственного университета. Тел.: 8 (8202) 51-75-20; 8 (8202) 22-42-94; e-mail: pavlova@chsu.ru
Pavlova, Natalia Pavlovna - Candidate of Science (Philology), Associate Professor, Department of Primary Education, Institute of Pedagogy and Psychology, Cherepovets State University.
Tel.:8 (8202) 51-75-20; 8 (8202) 22-42-94; e-mail: pavlova@chsu.ru
УДК 821.161.1 (091)" 19"
И. А. Остренко
ПРИЮТЫ ДЛЯ ДЕВОЧЕК В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ВОСПРИЯТИИ РУССКИХ ПИСАТЕЛЬНИЦ НАЧАЛА XX ВЕКА
I. A. Ostrenko
SHELTERS FOR GIRLS IN THE FICTIOUS PERCEPTION OF RUSSIAN WOMEN-WRITERS IN THE BEGINNING OF THE XX CENTURY
В статье рассматриваются особенности изображения детского приюта как социокультурного института в повести Клавдии Лукашевич «Сиротская доля» и в повести Лидии Чарской «Приютки», анализируется проблема самоопределения ре-
бенка, выявляются специфические особенности изображения «закрытой» жизни в дореволюционных женских учебных заведениях, рассматриваются особенности изображения внутреннего мира воспитанниц приютов.
Приют, ребенок-сирота, институт обожания, массовая детская литература, драматизм судьбы ребенка.
The paper considers some features of describing shelters for children as social and cultural institute in the novel by Klavdia Lu-kashevitch "The orphan's lot" and in the novel by Lidia Charskaya "The orphans", as well as analyses the problem of children's self-determination, exposes specific peculiarities of displaying "closed" life in pre-revolutionary schools for girls, discusses features of portraying girl-orphans' inner world.
A shelter, an orphan-child, an institute of adoration, mass children's literature, a child destiny dramatism.
Одной из доминирующих тем русской литературы конца XIX - начала XX века становится тема сиротства. Образ ребенка-сироты занимает центральное место в рассказах А. Чехова, А. Куприна, Д. Мамина-Сибиряка, Л. Андреева, М. Горького, А. Серафимовича и др. В этих произведениях ребенок изображен на фоне острых социальных противоречий, а судьба юного героя носит, как правило, безысходный характер. Для литературы собственно детской более характерна была трактовка темы тяжелого детства, предполагающая счастливый финал: это вмешательство судьбы или филантропические благодеяния добрых богачей. Особенно это было свойственно массовой детской литературе, которая в начале прошлого столетия переживала период бурного роста. И. Н. Арзамасцева отмечает, что массовая детская литература начала XX века породила настоящие феномены, оказавшие большое влияние на детей и подростков той эпохи. К числу такого рода феноменов принадлежат Л.А. Чарская и К.В. Лукашевич.
В жизненной и литературной биографии обеих писательниц много общего. И Чарская, и Лукашевич принадлежали к дворянскому сословию, обе учились в женских учебных заведениях для детей дворян: Чарская - выпускница Павловского института, Лукашевич закончила петербургскую Мари-инскую женскую гимназию. Обе активно сотрудничали с детскими журналами начала века, а публиковавшиеся в них произведения пользовались у юных читателей невероятной популярностью, секрет которой пытаются разгадать современные литературоведы. В послереволюционный период обе писательницы были вычеркнуты из литературного процесса, их произведения были изъяты из библиотек и официально запрещены. Интерес к творчеству Чарской и Лукашевич возобновился в конце 80-х - начале 90-х годов прошлого столетия в связи с изменением общественной ситуации, усилившимся интересом к вечным ценностям.
В творчестве обеих писательниц значительное место уделяется социальным проблемам детства, в частности теме сиротства. Центральное место в ряде повестей занимает описание приюта как социального учреждения, формирующего тендерные стереотипы. Это повесть Чарской «Приютки», повести Лукашевич «Дядюшка флейтист» и «Сиротская доля». Объектом художественного изображения в этих произведениях являются приюты для девочек, что позволяет рассмотреть художественное восприятие приюта в тендерном аспекте авторской принадлежности и в русле специфики женской судьбы выпускниц приюта в российском обществе начала века.
Проблема милосердия и сострадания в русском обществе начала XX века была тесно связана с идеей благотворительности. Одним из практических аспектов реализации этой идеи была организация детских приютов как на государственном уровне, так и по инициативе и на средства отдельных граждан. Понятие «приют» имеет в русском языке два основных значения: 1. Место, где можно спастись и отдохнуть. 2. В дореволюционной России благотворительные учреждения для одиноких стариков, сирот [1, с. 522]. Эти значения достаточно точно отражают функциональное назначение детских приютов, основной задачей которых было спасти детей, предоставив им временное убежище и образование.
Приюты входили в общую систему образования, которая в дореволюционной России строго делилась по половому признаку на две группы: мужское образование и женское, каждое из которых имело свою систему учебных заведений.
Еще в середине XIX века все российские женские учебные заведения были разделены на 4 разряда, и для каждого из них был разработан учебный план, который давал образование девицам в соответствии с их будущим предназначением: I разряд (высший) - для дочерей потомственных
дворян; II разряд (средний) - для дочерей менее знатных дворян; III разряд (низший) - сиротские дома для всех сословий; IV разряд (низший) - специальные заведения: сиротские институты воспитательных домов для дочерей лиц всех сословий. В творчестве Л. Чарской представлены женские учебные заведения двух типов: для девочек из привилегированных сословий («Записки маленькой гимназистки», «Люда Влассовская» и др.) и для девочек из социальных низов. В первой группе произведений судьба сирот складывается благополучно: девочки попадают либо в дом богатых родственников, либо в закрытое учебное заведение 1-го разряда (типа Павловского института). Во второй группе произведений дается совершенно иной вариант детской судьбы: девочки из социальных низов попадают в социальные приюты, впереди их ждет тяжелая трудовая жизнь, полная лишений (повесть «Приютки»). К изображению приютов низших разрядов обращается и К. Лукашевич в повестях «Дядюшка флейтист» и «Сиротская доля». Следует заметить, что писательница и сама занималась благотворительностью: в годы Первой мировой войны она организовала приют для детей воинов, ушедших на фронт.
В повестях Чарской и Лукашевич изображается так называемый ремесленный приют, в котором, по словам одной из героинь, «на научные предметы» не обращали такого внимания, как на ремесла Главным критерием разделения женских учебных заведений на разряды была программа обучения. Чем выше был разряд, тем больше внимания уделялось изучению наук. В заведениях низших разрядов основное время отводилось обучению рукоделию и хозяйственным работам.
В повести «Приютки» девочек обучают вышиванию, а в повести «Сиротская доля» воспитанницы постигают искусство кройки и шитья. Из «научных предметов» - только обучение грамоте, арифметика, Закон Божий и церковное пение. Многие страницы произведений посвящены описанию быта и нравов приютов подобного типа для девочек.
Своеобразной инициацией для поступающих в приют девочек становится стрижка наголо и переодевание в форменную одежду приюта - «грубое холщевое белье, вязаные домодельные чулки, шлепанцы-туфли и серое ситцевое платье с розовым полосатым передником» [2, с. 111]. Читатель узнает о жестком распорядке дня, которому не-
укоснительно должны следовать все воспитанницы. Подъем в половине седьмого утра, в семь -скудный завтрак, состоящий из кружки чая и куска ситника, от 8 до 9 - уборка, потом учеба и долгие рукодельные часы, непродолжительные прогулки в приютском парке под присмотром воспитателя. Отведенное для игр время строго ограничивалось «с половины восьмого до девяти часов вечера» [2, с. 170]. Такой порядок мог существовать только в условиях резкой отгороженности приюта от всего, что делалось за его стенами. Родные посещали девочек только раз в неделю, свидания были кратковременными, что также способствовало изолированности воспитанниц от внешнего мира и искусственности среды, в которой они проводили долгие годы.
Женский образовательный социальный институт начала XX века, одной из разновидностей которого был приют, изображается в произведениях Чарской и Лукашевич как совокупность норм и образцов поведения, сложная конфигурация обычаев, традиций, установок и законов, которые можно рассматривать как проявление субкультуры закрытых женских учебных заведений. Такую культуру порождало отсутствие диалогов между полами, а также традиционные тендерные стереотипы: удел женщин быть матерью и домашней хозяйкой, заботиться о детях, обладать повышенной эмоциональностью. Девушки выходили из приюта, порой не имея представления о реальной жизни, представление о внешнем мире складывалось на основе прочитанных книг: «Приютки, пользуясь свободным часом перед отходом ко сну, каждые в своем дортуаре, проводят время по своему усмотрению... старшие и среднеотделенки оживленно шепчутся, обмениваясь впечатлениями о прочитанном или строя планы один другого невероятнее на далекое таинственное будущее...» [2, с. 177]. С.А.Коваленко, характеризуя тематический диапазон творчества Чарской, отмечает: «Все, о чем так часто говорили в институте тайно от классных дам и «маман», о чем грезилось в душных дортуарах белыми майскими ночами, когда сон упрямо бежал от молодых глаз, о чем одиноко мечтала семнадцатилетняя девушка, оторванная от остального, незнакомого мира, от широкой, живой и пестрой жизни и заключенная в унылую педагогическую клетку, где все однообразно и мертво, -это стало темой рассказов Чарской» [3, с. 5].
Вся жизнь - это однообразные серые будни,
наполненные работой и мечтами, поэтому любое отклонение от давно заведенного порядка, любое вторжение внешнего мира, даже мимолетное, воспринимается детьми как событие. Приезд новенькой, подготовка к визиту попечительницы, посещение церкви и христианские праздники - вот события, которые долго обсуждаются именно потому, что вносят некоторое разнообразие в жизнь воспитанниц, приобретая особую значимость.
Одним из проявлений субкультуры закрытых женских учебных заведений была традиция «обожания», то есть стремление находить себе кумира, объект поклонения в лице подруги, старшеклассницы или педагога. Чарская в повести «Приютки» психологически адекватно передавала экзальтированную восторженность своих героинь, их мечтательность и наивность, потребность возвышенной, «неземной» любви, находившую выражение в «обожании» преподавательниц и старших воспитанниц. Писательница показывает, что эта традиция была широко распространена в приюте: дружба Дуни и Наташи, Дуни и Дорушки, преклонение Вассы перед Паланей Завдеевой. А одна из воспитанниц, Фенечка Клементьева, довела ритуальное обожание до абсурда, за что подвергалась насмешкам со стороны воспитанниц и надзирательниц. Так, следуя определенным представлениям о том, как нужно вести себя со своим предметом обожания, Фенечка при посещении доктора, который был тогда ее предметом, отказалась показать язык, так как «язык предмету в жизнь свою показывать нельзя. Срам это!» [2, с. 134]. Существовали определенные стереотипические представления о предмете обожания, которые, как и знания о жизни, черпались из романов, которыми зачитывались воспитанницы. Он должен быть благороден, добр и непременно красив. Так, например, увидев Наташу Румянцеву, Фенечка впадает в своего рода эмоциональный экстаз: «Какой душонок! Картинка! Красивенька! - вспыхивая до ушей, прошептала Фенечка, влюбленными глазами глядя на девочку. - Я выбираю ее своим предметом, девицы» [2, с. 267]. Чарская рассматривает болезненную детскую привязанность как неизбежное следствие замкнутого быта и отсутствия семьи. Она рассуждает об этом устами Елены Дмитриевны, одного из педагогов приюта: «...бедные дети-сироты, сами лишенные ласки с детства, имеют инстинктивную потребность перенести накопившуюся нежную привязанность к кому бы то ни было до самозабвения» [2, с. 135].
Чарская и Лукашевич, описывая жизнь в приюте, не идеализируют и не осуждают ее. Они пытаются дать читателям представление о том, как суров быт воспитанниц, ограничен и скуден круг впечатлений девушек. И что именно вследствие этого любая мелочь, нарушавшая монотонное течение времени, перерастала в событие и вызывала неадекватные реакции; именно поэтому каждая воспитанница стремилась найти себе опору, друга. В то же время обе писательницы рассматривают приют как необходимый социальный институт, дающий возможность девочке-сироте выжить в нелегкой жизненной ситуации и подготовиться к жизни во взрослом мире.
Обе писательницы в изображении приютской жизни следуют одной и той же сюжетной схеме: раннее сиротство девочки, помещение в приют, взросление героини в условиях закрытого женского учебного заведения, дальнейшая судьба воспитанницы. Дуня Прохорова, героиня повести Чар-ской «Приютки», и Наташа Петрова, героиня повестей Лукашевич, по вине обстоятельств остались без родителей. Обе писательницы наделяют своих героинь внешностью определенного типа: они светловолосые, голубоглазые, невысокие, худенькие. Подобная внешность, близкая к стереотипическим представлениям массового сознания о несчастной сиротке, призвана отразить внутреннюю хрупкость, ранимость, присущую героине. Дуня и Наташа - девочки с незамутненным, чистым сознанием. Они наивны, доверчивы, многое во взрослой жизни представляется им загадкой. Заметим при этом, что образы Дуни Прохоровой и Наташи Петровой не лишены идеализации, поскольку воплощают в себе представления писательниц об истинной, по-христиански доброй душе. Неотъемлемой чертой их внутреннего мира является безусловная вера в Бога, обращение к нему с молитвой в трудные минуты жизни. Во внешнем и внутреннем облике героинь практически отсутствуют отрицательные черты, они ангелоподобны, им свойственна тихая мечтательность и безответная кротость, подобно упомянутому Чарской в повести «Приютки» Авелю. Именно поэтому взрослые, будь то воспитатели приюта или родственники, притеснявшие героинь, воспринимаются как носители абсолютного зла, они олицетворяют собой крайнюю степень жестокости и равнодушия (например, тетка Наташи Петровой, постоянно унижающая ребенка). Таким образом,
Дуня и Наташа, противостоящие этому злу, сближаются с подвижницами, христианскими мученицами.
Каждая из героинь переживает в своей приютской жизни сходные ситуации: страх перед новой, незнакомой обстановкой, гонения со стороны других воспитанниц, горькое одиночество, конфликты с педагогами и воспитателями. Затем - обретение друзей среди сверстников и педагогов, становление характера и духовная эволюция, заключающаяся не только в усвоении азов ремесла, но и постижении важнейших нравственных законов. Л. Чарская и К. Лукашевич изображают духовное и психологическое становление своих героинь как некий отрезок жизненного пути, на котором череда обстоятельств, различные ситуации, встречи и знакомства способствуют изменению личности ребенка, превращению его в самостоятельного, сложившегося человека. Обе героини неизменно совершают поступки, требующие от них проявления силы воли и твердости характера, определенного, зачастую судьбоносного выбора (например, эпизод, когда умение Дуни мобилизоваться в трудной ситуации, не поддаться панике помогает спастись ей и подруге).
Обе писательницы затрагивают в своих произведениях проблему трудоустройства и жизнеустройства детей-сирот. Развернутый вариант «послеприютской» жизни героини дан в повести К. Лукашевич. Как правило, в приюте воспитанниц готовят к какой-нибудь рабочей профессии, которая сможет обеспечить им существование. Совсем одиноким девушкам небогатое обзаведение для начала взрослой жизни помогает собрать сам приют. Таких воспитанниц от приюта же и устраивают на работу. К. Лукашевич замечает, что предвкушение новой жизни, волнующее и вместе с тем тревожное, было свойственно всем воспитанницам приюта. Однако, по мнению писательницы, жизнь в казенном заведении гораздо проще, нежели самостоятельное существование: «Прожив десять лет в закрытом учебном заведении, под вечными заботами, в тепле, в мечтах, все эти дети выходили наивными и не знакомыми с жизнью, о которой они имели самое фантастическое представление. Мир был так велик, столько было в нем людей, и хороших, и дурных, что на каждом шагу можно было и дурное встретить, и ошибиться» [4, с. 171]. Правоту этих авторских слов в полной мере подтверждают дальнейшие перипетии судьбы Наташи Петровой.
После приюта Наташа попадает в швейную мастерскую, работа в которой становится для девушки настоящей физической и эмоциональной каторгой. Обстановка мастерской потрясла девушку своей скудостью: «...несмотря на открытые окна, воздух в комнате был тяжелый и над головами работавших точно струился пар или пыль. Окна выходили на задний двор, где виднелись сарай, прачечная и помойная яма» [4, с. 177]. Здесь отныне предстояло Наташе Петровой провести всю жизнь. Эта мысль угнетает девушку, заставляя вспомнить о чистенькой приютской спальне.
Несмотря на явное сходство, в произведениях Л. Чарской и К. Лукашевич, посвященных проблемам обездоленного детства, можно выделить ряд существенных отличий. На наш взгляд, это во многом объясняется степенью писательского таланта кавдого из авторов. Повести Чарской превосходят прозу Лукашевич по уровню художественного мастерства. Наиболее существенное отличие заключается в авторском подходе к разрешению основного сюжетного конфликта. Финал повести «Приютки» остается открытым. Героиня, выйдя из приюта, оказывается на новом жизненном этапе, ее дальнейшая судьба неизвестна читателю. Дуня Прохорова, окончив педагогические курсы, направляется в деревню, чтобы стать сельской учительницей, - этим событием заканчивается повесть. Автор подчеркивает, что дальнейшая судьба героини зависит прежде всего от нее самой. Раскрывая всю трагичность судьбы обездоленного ребенка, Чарская тем не менее считает важным указать, что судьбу можно и нужно изменить ценою собственных усилий. Подобная авторская точка зрения поднимает произведения Чарской на более высокий художественный уровень.
Иная позиция у К. Лукашевич. В ее повестях многое отдано на «волю провидения». Сирота обретает счастье неожиданно, по воле случая. В финале появляется некий благодетель, который приводит героиню к счастью. Наташа Петрова силой обстоятельств оказывается в семье интеллигентов Печатанных, где и находит свое счастье - выходит замуж за студента, сына хозяйки дома. Повесть заканчивается оптимистически - судьба бедной сироты полностью устроена. Внезапное изменение судьбы героини воспринимается как нечто нарочитое. Сирота достигает нового статуса, становится членом уважаемой семьи словно по волшебству, не приложив к этому никаких видимых уси-
лий, ибо, по мнению Лукашевич, залогом успешного будущего выступает кротость и смирение, умение безропотно сносить удары судьбы. Автор подчеркивает, что героиня вознаграждена судьбой за лишения и испытания и так будет с каждым человеком, стойко терпящим жизненные тяготы. Финал повести Лукашевич представляется излишне сентиментальным и носит откровенно морали-заторский характер, не случайно еще дореволюционная критика упрекала писательницу «в избытке добродетели».
Подводя итог, отметим, что Чарская и Лукашевич в изображении приютов во многом ориентировались на уже сформировавшиеся к началу XX века в детской литературе жанровые штампы, получившие художественную реализацию в изображении однотипных сюжетных ситуаций, стилистических приемах и нравственно-дидактических идеях, содержащих религиозно-филантропические аспекты. Вместе с тем их произведения привлекали и привлекают внимание читателей не только занимательной сюжетной интригой, но и своей
внутренней энергией, драматизмом, лиризмом. Сегодняшнему читателю они интересны и как реалии прошлого, и четко выраженным нравственным императивом. Очень современно звучат сейчас слова К. Лукашевич, обращенные к читателям: «Человек должен как можно больше сделать доброго, прекрасного и непременно в чем-нибудь, где-нибудь оставить после себя хотя бы маленький светлый след, добрую память на земле. Это есть великое назначение человека и к этому должны стремиться все люди» [4, с. 429].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ожегов, С. И. Словарь русского языка / С. И. Ожегов. -М., 1986.
2. Чарская, Л. А. Приютки / Л. А. Чарская // Записки сиротки. - М., 2005.
3. Коваленко, С. А. Феномен Лидии Чарской / С. А. Коваленко // Чарская Л. А. Записки институтки. - М., 1993.
4. Лукашевич, К. Сиротская доля / К. Лукашевич // Босоногая команда. - Рязань, 2005.
Остренко Ирина Александровна - кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы Гуманитарного института Череповецкого государственного университета. Тел.: 8 (8202) 23-97-01; e-mail: irinaostrenko@mail.ru
Ostrenko, Irina Aleksandrovna - Candidate of Science (Philology), Associate Professor, Department of Literature, Institute of Humanities, Cherepovets State University.
Tel.: 8 (8202) 23-97-01; e-mail: irinaostrenko@mail.ru
УДК 409.35
О. В. Мурашова, С. А. Соловьева
К ВОПРОСУ О ТЕКСТОВОЙ КОМПЕТЕНЦИИ РЕБЕНКА-ДОШКОЛЬНИКА
О. V. Murashova, S. A. Solovyova
ON THE PROBLEM OF TEXT COMPETENCE OF A PRE SCHOOL CHILD
Данная статья посвящена проблемам текстовой компетенции детей дошкольного возраста. Особого внимания заслуживает прежде всего описательный тип текста, так как он не является характерным для естественной речевой деятельности ребенка. Анализ текстового материала, представленного в статье, показал, что процесс усвоения навыков продуцирования описательного типа текста строится по заданной модели, отдельные элементы которой могут быть по-разному представлены в детских текстах. Это, в свою очередь, может свидетельствовать о различном уровне текстовой компетенции детей.
Текст, описание, структура, речевое развитие ребенка, номинация, сравнение, оценка, микротема.
The paper describes problems of pre-school age children's text competence. A special attention is given to the descriptive text type. This type of the text is not usual for children's speech. The analysis of the text material presented in the paper has shown that
