ПРИНЦИПЫ ПРАВА И ПРАВО ИЗ ПРИНЦИПОВ КОНСТИТУЦИОННЫЕ СУДЫ И ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ ОРГАНЫ - ДРУЗЬЯ И СОПЕРНИКИ НА АРЕНЕ КОНСТИТУЦИОННОЙ ПОЛИТИКИ Текст научной статьи по специальности «Право»

Принципы права и право из принципов

Конституционные суды и законодательные органы -друзья и соперники на арене конституционной политики

Гадис Гаджиев

Настоящая статья посвящена принципам права - общим исходным идеям, руководящим началам права, а также деятельности Конституционного Суда Российской Федерации, который в процессе толкования этих принципов формулирует новые представления о них. И хотя возникшее в результате этой деятельности «право из принципов» не признано официально, оно оказывает регулирующее воздействие на все сферы общественных отношений. С помощью примеров из судебной практики автор определяет юридическое значение принципов и наглядно демонстрирует их влияние на содержание иных норм права.

В одной из самых интересных, на наш взгляд, статей, опубликованных на страницах журнала «Сравнительное конституционное обозрение»1, Председатель Конституционного суда Италии Г. Загребельский обозначил принципиальную разницу между конституционными нормами, закрепляющими конституционные принципы, и теми, которые содержат обычные юридические правила. Первые характеризуются наивысшей степенью нормативной обобщенности, неконкретным юридическим содержанием и в силу этого — высоким потенциалом разностороннего развития посредством формирования развивающихся представлений о них. Это такие принципы, как признание государством достоинства человека, экономическая свобода, правовое государство, социальное государство и т. д. Только к ним применим образ постоянно растущего дерева представлений о конституционных принципах. Вторые — более конкретны и понятны. К ним относятся, например, конституционные нормы, регулирующие состав, порядок образования, полномочия органов государства. Г. Загребельский, развивая свою идею, полагал, что первая группа конституционных норм «выполняет собственно конституционную функцию, а именно формирует общие условия жизни общества». Конституционные принципы, являясь, естественно,

разновидностью правовых принципов, представляют собой базовые мировоззренческие юридические предписания, пребывающие в «свернутом виде». Не будучи до конца распознанными, они реальны, но вместе с тем представляют собой некое таинство и потому, подобно притчам в священных текстах, обладают мистическим содержанием. Социальная ценность конституционных норм-принципов заключается, естественно, не в их таинственности, а в их системных связях с двумя категориями юридических норм. Прежде всего, они предопределяют конкретное содержание всех иных конституционных норм (по терминологии Г. Загребельского — «юридических правил» или «законов в конституционной форме»). Не случайно, согласно Конституции, никакие другие ее положения не могут противоречить конституционным принципам, составляющим основы конституционного строя (ст. 16, ч. 2).

Кроме того, конституционные принципы преобразуются в отраслевые принципы права, выступая в качестве «общих начал» отраслевого законодательства (см., например, ст. 6, п. 2 Гражданского кодекса Российской Федерации). В этой связке правовые принципы, как нечто неизменное, отражающее объективные закономерности развития правового регулирования, предопределяют содержа-

ние норм не только действующего в данный момент законодательства, но и того законодательства, которое в процессе обновления неизбежно появится в будущем. Такова особая функция конституционных принципов в механизме правового регулирования. Онтологический аспект конституционных принципов предполагает поиск ответа на вопрос, для чего существует идея конституционных принципов в особом сегменте бытия — в юридической действительности. Судя по всему, с этой точки зрения, предназначение конституционных принципов предполагает прежде программирование, выбор общих ориентиров, иначе говоря — функции маяка.

Неизменность конституционных принципов, их метафизичность — это только неизменность текста Конституции. Содержащиеся в Основном законе особые положения о конституционных поправках и пересмотре Конституции (глава 9) существенно затрудняют изменение текста, но не препятствуют диалектическому изменению представлений о конституционных принципах. Представления же создаются в интересах эффективного правового регулирования и правоприменения судьями. Герменевтика, учение о толковании текстов (текстов священных книг, литературных, юридических текстов), всегда предполагает участие человека, а значит, и определенный субъективизм при появлении представлений. В результате интерпретационной деятельности судей появляются официальные представления о конституционных принципах. Конституционные нормы-принципы в большей степени, чем конкретные конституционные нормы, подвержены трансформации в процессе истолкования, что и обеспечивает динамизм в развитии конституционного права.

Представления о конституционных принципах достаточно эластичны, однако нельзя сравнивать их с флюгером, который меняет направление в зависимости от направления ветра. Устойчивость в представлениях о конституционных принципах должна обеспечиваться, в частности, путем выявления объективной природы каждого из них. Конституционное право не обладает такой длительной историей, как право гражданское, содержащее значительное количество правовых принципов, которые отражают объективные закономерности развития имущественных отно-

шений и с которыми должен считаться законодатель любой страны. Однако и конституционное право с помощью норм-принципов демонстрирует объективные закономерности функционирования общества.

Изменение представлений о конституционных принципах — результат конституционной политики, осуществляемой всеми высшими органами государства.

Согласно части 3 статьи 80 Конституции Российской Федерации, основные направления внутренней политики государства, частью которой является конституционная политика, определяет Президент Российской Федерации в соответствии с Конституцией Российской Федерации и федеральными законами. Основное пространство конституционной политики принадлежит, бесспорно, Федеральному Собранию, законодательному органу Российской Федерации. Конкретизируя конституционные принципы, законодательный орган осуществляет правовую политику, в процессе которой создаются собственные представления законодателей о конституционных принципах. Появление конституционного правосудия несколько ограничивает это пространство: на нем появляется новый актор. Он может играть свою роль более или менее активно, соглашаясь или не соглашаясь с представлениями законодателей. Монопольным правом окончательного толкования Конституции Российской Федерации обладает Конституционный Суд Российской Федерации, который при осуществлении правосудия в форме конституционного судопроизводства самостоятелен (ст. 10; ст. 118, ч. 1 и 2; ст. 120, ч. 1; ст. 125 Конституции) и роль которого в формировании очертаний конституционной политики трудно принизить.

Рассматривая вопросы о проверке конституционности юридических норм, воплощающих в себе результаты важных экономических, социальных, политических решений, Конституционный Суд должен давать им оценку с учетом прежде всего конституционных принципов, порой уточняя или даже изменяя представления о них. Таким образом, Конституционный Суд оказывается не просто причастным к конституционной политике, но и ее активным участником.

Одним из примеров может послужить изменение представлений о конституционном принципе признания и защиты равным обра-

зом частной, государственной, муниципальной и иных норм собственности (ст. 8, ч. 2 Конституции). В ряде законов федеральный законодатель предложил новое прочтение этого принципа, предполагающее появление нового единства вследствие объединения федеральной собственности и собственности субъектов Российской Федерации. Государственная собственность стала рассматриваться законодателем как единый имущественный комплекс федеративного государства в целом, как материальная основа российского государства, что, по замыслу авторов новой интерпретации, должно отвечать государственной целостности Российской Федерации и подкреплять единство системы государственной власти. С нашей точки зрения, авторство этой интерпретации конституционного принципа принадлежит разработчикам Бюджетного кодекса Российской Федерации и законодательства о разграничении полномочий. По их мнению, принцип, закрепленный в части 2 статьи 8 Конституции, должен определять и специфику правового регулирования публичной собственности, а также пределы прав субъектов Российской Федерации и муниципальных образований как публичных собственников. В частности, защита собственности субъектов Российской Федерации не может быть рассмотрена вне учета требований Конституции Российской Федерации и федерального законодательства, в которых выражена и закреплена в виде общих предписаний общая воля государства в целом в отношении функционирования и защиты государственной собственности. В соответствии с этими воззрениями права собственности на средства региональных и местных бюджетов не могут означать полную свободу экономической деятельности соответствующих органов власти субъектов Российской Федерации, осуществляющих от имени публичных собственников их полномочия.

На наш взгляд, эти якобы новые воззрения являются реминисценцией существовавших у нас ранее представлений о едином фонде государственной собственности.

Новая интерпретация указанного выше конституционного принципа была воспринята федеральным законодателем и привела к искажению в непрофильных законах базовых правовых принципов, лежащих в основе правового регулирования отношений собствен-

ности и закрепленных в Гражданском кодексе Российской Федерации. Федеральный закон от 4 июля 2003 года № 95-ФЗ «О внесении изменений и дополнений в Федеральный закон "Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов Российской Федерации"» в статье 26.11 очень четко определил имущество (его виды), которое может находиться в собственности субъектов Российской Федерации. Из содержания данной статьи следует, что в собственности субъектов Российской Федерации может находиться лишь то имущество, которое необходимо для осуществления органами государственной власти регионального уровня своих полномочий. По смыслу этой статьи, любое другое имущество не может находиться в собственности субъектов Российской Федерации и подлежит отчуждению в порядке и сроки, установленные законодательством о приватизации. В отношении муниципальной собственности избран точно такой же подход. Федеральный закон от 6 октября 2003 года № 131-Ф3 «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» определил исчерпывающий перечень имущества, которое может находиться в собственности муниципальных образований. Это имущество, используемое для решения вопросов местного значения, имущество, переданное для осуществления отдельных государственных полномочий, а также полномочий, осуществление которых предусмотрено федеральными законами.

Насколько избранный законодателем подход соответствует конституционному принципу равенства всех форм собственности?

Использование нового подхода, согласно которому в публичной собственности субъектов Российской Федерации и муниципальных образований может находиться не любое имущество, а лишь то, которое непосредственно служит в качестве материальной базы их полномочий, означает закрепление в непрофильном законе, не являющемся частью гражданского законодательства, принципа строго целевого характера государственного имущества, то есть невозможности для публичных собственников быть собственниками некоторых видов имущества, которое при этом не является изъятым из оборота. Этот принцип неизвестен действующему граждан-

скому законодательству, которое содержит нормы об «особенностях приобретения и прекращения права собственности на имущество, владения, пользования и распоряжения им» в зависимости от того, находится оно в частной или в публичной собственности (ст. 212, п. 2; ст. 214, п. 1 Гражданского кодекса), то есть об особенностях порядка осуществления права собственности, но не о возможностях ограничения объектного состава имущества, принадлежащего собственникам.

В пункте 4 статьи 212 Гражданского кодекса закреплена норма, вытекающая из конституционного принципа, содержащегося в части 2 статьи 8 Конституции, в соответствии с которой «права всех собственников защищаются равным образом». Полагаем, что она входит в нормативное содержание конституционного принципа неприкосновенности собственности, содержание которого, к сожалению, пока в полной мере не выявлено ни наукой, ни практикой.

Возникает вопрос, в какой мере принцип неприкосновенности собственности должен форматировать правовое регулирование отношений публичной собственности. С нашей точки зрения, из этого конституционного принципа вытекают закрепленные в Гражданском кодексе положения, в соответствии с которыми существует одно единое право собственности, предполагающее, что у всех субъектов права, признаваемых собственниками, имеются одинаковые полномочия и государство должно обеспечивать равную защиту прав всех собственников, в том числе путем отказа от неоправданных ограничений объектного состава имущества, которое может принадлежать публичным собственникам.

В определении Конституционного Суда Российской Федерации по запросу Правительства Самарской области о проверке конституционности статьи 1, абзацев 6 и 8 статьи 2 Федерального закона «О внесении изменений и дополнений в Федеральный закон "Об общих принципах организации законодательных (представительных) органов государственной власти субъектов Российской Федерации"» и статьи 50 Федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» содержится важная правовая пози-

ция, основанная на интерпретации части 2 статьи 8 Конституции, в соответствии с которой перечень имущества в статье 50 Федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» не препятствует муниципальным образованиям использовать для решения вопросов местного значения установленные законом способы привлечения денежных средств для формирования собственных доходов местных бюджетов, в том числе иметь имущественные права и получать дотации из иных бюджетов, а также получать субвенции на осуществление органами местного самоуправления отдельных государственных полномочий, а потому не может рассматриваться как не допускающая наличия в муниципальной собственности иного имущества, имеющего такое целевое предназначение, то есть не может рассматриваться как закрытый перечень имущества.

Законы о разграничении полномочий между различными уровнями публичной власти базировались на ряде основополагающих идей, образующих концепцию этих законов. Их принятие повлекло системное внесение изменений во многие отрасли законодательства. Для этого был принят знаменитый Федеральный закон от 22 августа 2004 года № 122-ФЗ, или, как его обычно обозначают, закон о монетизации льгот. В определении Конституционного Суда Российской Федерации по запросу Правительства Самарской области содержится серьезная корректировка одной из базовых идей законодательства о разграничении полномочий, осуществленная Конституционным Судом с учетом выявления новых требований, вытекающих из конституционных принципов. В определении по жалобе главы администрации муниципального района «Читинский район» Конституционный Суд Российской Федерации, суммируя свои правовые позиции, определил, что положения части 11 статьи 154 Федерального закона от 22 августа 2004 года № 122-ФЗ закрепляют общий порядок передачи имущества от одного публичного собственника к другому в связи с перераспределением публичных полномочий и предполагают соблюдение общих принципов и гарантий при его реализации независимо от состава публично-территориальных субъектов, выступающих участниками такой передачи, и направления

движения находящегося в публичной собственности имущества. К ним относятся, в частности, наличие волеизъявления всех заинтересованных субъектов и согласованность действий соответствующих уполномоченных органов, что обусловливает учет мнения органов местного самоуправления и в том случае, когда муниципальное образование выступает в роли получателя имущества, находящегося в собственности Российской Федерации, то есть при передаче имущества из федеральной собственности в муниципальную.

Конституционный Суд нередко сталкивается с тем, что возникают противоречия между представлениями о различных конституционных принципах, да и конституционные принципы могут быть внутренне противоречивы (достаточно вспомнить про конституционный принцип справедливости, упоминание о котором можно обнаружить в шестом абзаце преамбулы Конституции).

При этом противоречивость конституционных принципов является рефлексией как противоречивой природы устремлений человека, так и тех многочисленных противоречий, из которых соткана современная общественная жизнь. К примеру, чего ждет человек от правосудия? Казалось бы, законного, справедливого, правосудного судебного акта. И эту потребность человека выражает Конституция (ст. 15, ч. 2; ст. 120, ч. 1). Но человек хочет и милосердия! В преамбуле говорится о «вере в добро и справедливость», и, исходя из этой противоположной по направленности устремленности человека, в Конституции Российской Федерации предусмотрено специальное полномочие Президента Российской Федерации осуществлять помилование (ст. 89, п. «в»), которое, между прочим, аннигилирует вполне законный, правосудный и справедливый судебный акт. Более того, согласно Конституции Российской Федерации, милосердие может быть проявлено государством в гораздо более широком масштабе путем объявления Государственной Думой амнистии (ст. 103, ч. 1, п. «е»).

Различные социальные группы общества, естественно, имеют разные цели и законные интересы. Экономическая свобода, являющаяся конституционным принципом (ст. 8, ч. 1), выражает интересы прежде всего экономически активного населения, обладающего интеллектуальными способностями и иму-

ществом для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности (ст. 34, ч. 1). Однако общество состоит и из инвалидов и пожилых граждан, и в государственной поддержке, кроме них, нуждаются семья, материнство, отцовство и детство (ст. 7, ч. 2).

Конституционный принцип социального государства, политика которого должна быть направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека, отражает устремление достаточно большой группы населения страны. Понятно, что, учитывая эти устремления, государство вынуждено путем взимания налогов ограничивать экономическую свободу, осуществлять перераспределение национального продукта внутри общества. Народ, утверждая права и свободы человека и гражданина, нуждается в «гражданском мире и согласии» (абзац 3 преамбулы Конституции).

Примером конфликта, порожденного правовым регулированием, является ситуация, возникшая в связи с изменением Федерального закона «Об обязательном пенсионном страховании в Российской Федерации». В своей первоначальной редакции нормы Федерального закона «Об обязательном пенсионном страховании в Российской Федерации» разделили всех застрахованных в порядке обязательного пенсионного страхования работников на три возрастные категории, выделяемые в зависимости от особенностей установленного для них способа формирования пенсионных накоплений, производимых за счет страховых взносов работодателей. К первой из этих категорий были отнесены мужчины 1952 года рождения и старше и женщины 1956 года рождения и старше, которые изначально не были включены в число участников социально-страховых отношений по обязательному накопительному пенсионному страхованию, в связи с чем вся сумма страховых взносов (14 %), перечисляемых за них работодателями в бюджет Пенсионного фонда, должна была направляться на формирование страховой части их трудовых пенсий. Ко второй возрастной категории были отнесены мужчины 1953—1966 годов и женщины 1957—1966 годов рождения, которые были включены в число участников социально-страховых отношений по обязательному накопительному пенсионному страхованию, и

применительно к ним страховые взносы работодателя должны были подразделяться на две доли. Одну из них в размере 12 % следовало направлять на финансирование страховой части их трудовой пенсии, другую в размере 2 % — на финансирование накопительной части той же пенсии. К третьей возрастной группе были отнесены лица 1967 года рождения и моложе, которые также признавались участниками социально-страховых отношений по обязательному накопительному пенсионному страхованию, применительно к которым соотношение долей страховых взносов, направляемых на финансирование страховой и накопительной частей трудовой пенсии по старости, должно составить с 1 января 2008 года 8 и 6 % соответственно.

Затем законодатель принял Федеральный закон от 20 июля 2004 года № 70-ФЗ, в соответствии с которым мужчины 1953—1966 годов и женщины 1957—1966 годов рождения лишились ранее гарантированной государством возможности участия в накопительной системе пенсионного страхования, что, по мнению граждан, относящихся к этой социальной категории и обратившихся с заявлением в Конституционный Суд Российской Федерации, поставило их в неравное положение с гражданами 1967 года рождения и моложе. В принятом постановлении Конституционный Суд признал оправданной введенную законодателем дифференциацию социально-страховых прав граждан касательно индивидуального участия в формировании персональных пенсионных накоплений в зависимости от их возраста.

Согласование друг с другом противоречивых конституционных принципов, осуществляемое Конституционным Судом Российской Федерации в процессе рассмотрения дел, толкование Конституции Российской Федерации является основным содержанием конституционной политики, имеющей своей целью утверждение гражданского мира и согласия.

Осуществляя конституционную политику путем толкования конституционных норм-принципов, Конституционный Суд исходит из того, что нормативное значение имеет даже название главы 1 Конституции Российской Федерации — «Основы конституционного строя», подразумевающее, что, как правило, конституционные принципы не могут при-

меняться изолированно от других, поскольку они являются частью системы принципов, в совокупности образующих основы конституционного строя.

Поиск баланса, согласование конституционных принципов — вот чем обычно занимается Конституционный Суд, вырабатывая правила их уравновешивания, поскольку все конституционные принципы равноценны и между ними, как правило, нет иерархии.

В основе идеи уравновешивания, и в том числе конституционных принципов, лежит рационализм, но рационализм не абсолютный, а относительный. Релятивизм в конституционном толковании означает следующее: а) все конституционные принципы должны сосуществовать; б) лучшим способом их сосуществования является такое истолкование одного конституционного принципа, когда новые представления о нем позволяют усилить регулятивный эффект от другого конституционного принципа (принципов); в) возможно не только уравновешивание двух конституционных принципов, но и усиление значения, «возвеличивание» одного из них в какой-то период времени.

Релятивизм как методологическая основа конституционного истолкования позволяет рассматривать конституционные принципы как очень гибкие (эластичные), что не противоречит, однако, идее о важности придания конституциям необходимой «жесткости». Эластичность представлений о конституционных принципах позволяет вступать в ходе конституционной политики в определенные циклы. Так, например, последнее десятилетие XX века являлось циклом, в рамках которого в России происходило усиление конституционного принципа экономической свободы. Возникла потребность в появлении новых производительных сил, в усилении частной собственности. При этом в определенной мере ущемлялся принцип социального государства. Однако с 2002 года наблюдается некоторое усиление указанного принципа.

Изменение представлений о конституционных принципах должно осуществляться на основе внешних, рациональных, транспа-рентных правил, формирование которых является важной задачей науки конституционного права.

Итак, перед нами стоит задача создать конституционно-правовую аксиологию.

Конституционный Суд должен не просто «возвеличивать» один из конституционных принципов, но и доказать, в силу каких аксиологических представлений произошло указанное возвеличивание. При этом явно недостаточно ограничиваться указанием на изменение конкретных социально-правовых условий или изменения в системе правового регулирования. Общим правилом взаимодействия конституционных принципов является их взаимоусиление. По сути дела, это правило толкования конституционных принципов сформулировано Европейским Судом по правам человека, который в своем решении по делу Боуман против Соединенного Королевства отметил, что право на свободу слова, гарантированное статьей 10 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, необходимо рассматривать в свете права на свободные выборы. Самое главное в правовой позиции Европейского Суда — это то, что два конституционных принципа взаимосвязаны, а потому должны укреплять друг друга.

Усиление одного из взаимосвязанных конституционных принципов — это скорее исключение из общего правила. Именно поэтому всякое «возвеличивание» одного из взаимосвязанных конституционных принципов должно быть особо тщательно аргументировано.

Какова же роль Конституционного Суда в конституционной политике, проводимой в Российской Федерации? В настоящей статье делается попытка создать самые общие представления об этой функции органа конституционной юстиции на примере корректировки конституционной социально-экономической политики.

В процессе интерпретации конституционных принципов свободы экономической деятельности (ст. 8, ч. 1), социального государства (ст. 7), конституционных положений об экономических и социальных правах (ст. 34 — 35, 39, 40—41, 43) Конституционный Суд выявляет основное содержание и объем правомочий соответствующего основного права, его предназначение, сдерживает попытки законодателя несоразмерно ограничить экономические и социальные права человека и гражданина (ст. 55 Конституции), дает конституционное толкование норм социального и экономического законодательства, в чем и проявляется его участие в формировании об-

щегосударственной конституционной политики.

В настоящее время наиболее востребованным и одновременно самым сложным для применения оказался принцип правового государства. В экономической сфере мы столкнулись с таким явлением, как «плохая наследственность» частной собственности, возникшей в ходе приватизации государственной собственности в 90-е годы прошлого века. Появилось намерение скорректировать наиболее однозначные и несправедливые итоги чековой приватизации. Деприватизация стала проводиться зачастую не на основе правовых норм, а с помощью таких способов осуществления, которые именуются «полицейской шиканой». В итоге авторитету принципа правового государства нанесен некоторый ущерб. Публичная власть должна понимать, что игнорирование императивов принципа правового государства приводит к отдаленным, латентным и весьма опасным социальным последствиям. Автор настоящей статьи стал как-то невольным свидетелем разговора двух бывших военнослужащих, которые, вспомнив про крайне скромное денежное довольствие, которое они получали в 90-е годы, говорили, что теперь их неповиновение требованиям Налогового кодекса, то есть уклонение от уплаты налогов, морально оправданно. Один неправомерный акт публичной власти непременно порождает тысячи таких же неправомерных актов со стороны частных лиц. Учитывая эту закономерность, можно сформулировать сентенцию, прямо вытекающую из принципа правового государства: «Строго соблюдать закон выгодно. Прежде всего — самому государству». Значит ли это, что удел государства, связанного принципом правового государства, придерживаться лозунга: «Обеспечим неприкосновенность награбленной собственности?» Я долго думал, стоит ли использовать слово «награбленная». Да, оно не совсем адекватно, носит слишком прямолинейный, излишне резкий характер. Тем не менее оно использовано в целях демонстрации сложности и противоречивости задач в области конституционной политики. Устойчивые отношения собственности представляют собой значительную экономическую ценность, поскольку оправданием существования института собственности является то, что она является важнейшим инвестицион-

ным стимулом. В сфере конституционной политики эта объективная экономическая закономерность трансформируется в конституционный принцип неприкосновенности частной собственности2.

В конституционном принципе правового государства сконцентрировано множество идей, постулатов и императивов, которые вполне могут быть спроецированы на сферу социально-экономических отношений. В конце 90-х годов прошлого века, когда у государства возникли серьезные финансовые проблемы, размер налоговой нагрузки на частных лиц приобрел едва ли не чрезмерный характер. В связи с этим в постановлении Конституционного Суда Российской Федерации от 23 декабря 1999 года № 18-П появилась следующая сентенция: «Из закрепленного в Конституции Российской Федерации принципа правового государства (статья 1, часть 1) вытекают конкретные требования, рекомендации и запреты в отношении определенных действий органов государства. В сфере тари-фообложения указанный конституционный принцип диктует для законодателя запрет устанавливать регулирование таким образом, чтобы провоцировать законопослушных граждан на сокрытие получаемых доходов и занижение облагаемой базы». Не правда ли, что это представление Конституционного Суда о принципе правового государства, носящее казуальный (то есть привязанный к конкретному делу, рассматриваемому Конституционным Судом) характер, содержит в себе абстрактную юридическую норму? Ведь это представление можно трансформировать в юридическую норму: «Органы публичной власти не вправе провоцировать частных лиц на нарушение правовых норм»!

Конечно, эта норма носит весьма общий характер, чем и отличается от обычных юридических норм. Трудно оспорить и аргумент М. Н. Марченко, состоящий в том, что в России судебное нормотворчество не получило официального признания, что затрудняет восприятие общих норм в судебных актах Конституционного Суда как юридических норм3.

Исходя из принципа континуитета, современное российское государство, являющееся по Конституции правовым, вынуждено нести ответственность за действия органов того государства, которое существовало ранее. Это было социалистическое государство, которое

отрицало идею правового государства, верховенство права, а потому и не представляло, что у государственной власти есть границы, порождаемые наличием сферы автономии частных лиц, защищаемой с помощью основных прав и свобод человека и гражданина. Это государство мелочно регламентировало размеры индивидуальных жилых домов, количество автомобилей и даже скота в личной собственности и т.д. В первые же годы после принятия Конституции Российской Федерации все эти препоны были устранены на конституционном уровне. Глубинные изменения в юридической действительности тут же повлекли серьезные изменения облика реальной действительности. Достаточно напомнить, как много новых индивидуальных домов было построено в российских городах, да и в пригородах, на землях садоводческих товариществ стали появляться добротные коттеджи. В Законе Российской Федерации от 24 декабря 1992 года «Об основах федеральной жилищной политики» появилась статья 9 «Изменение отношений собственности», в соответствии с которой граждане, имеющие в собственности жилые строения, расположенные на садовых и дачных земельных участках и отвечающие требованиям нормативов, предъявляемых к жилым помещениям, получили право на переоформление их в качестве жилых домов с приусадебными участками на праве частной собственности.

На наш взгляд, это очень важная, уникальная норма, ярко демонстрирующая, как осуществлялась трансформация предельно зарегламентированной личной собственности советских граждан в частную собственность граждан России. При наличии возможности круглогодичного проживания в жилом доме, обеспеченной наличием транспортной доступности, постоянного электроснабжения и водообеспечения, отопления, гарантирующего поддержание нормальной температуры жилых помещений, а также устройств для удаления продуктов жизнедеятельности без ущерба для населения и окружающей среды, государство признало возможным пойти на узаконение жилых строений, превратившихся в полноценные жилые дома. Не сразу можно обнаружить в этом трансформационном процессе влияние идей правового государства, но по существу современное российское государство, дозволяя узаконение жилых стро-

ений, устраняет те связанные с существованием мелочного неправового регулирования нарушения в социально-экономической сфере, которые допускались социалистическим государством.

Возвращаясь к чрезвычайно сложному вопросу о возможности пересмотра итогов приватизации, полагаю, что для его решения необходимо сбалансированное применение конституционных принципов правового государства, соразмерности и неприкосновенности частной собственности. В фокусе при этом оказывается конституционное право частной собственности (ст. 35 Конституции), обладающее, как и всякое право, основным содержанием или сущностью. Такова немецкая доктрина, получившая большую популярность в мире и рецептированная Конституционным Судом Российской Федерации.

Концепция правового государства требует, чтобы «тяжелое ядро» основного права, или его сущность, в любом случае не было затронуто законодателем. Но при этом Конституция в части 3 статьи 35 допускает возможность лишения имущества. Обратим внимание — лишение именно имущества, а не права собственности. Дело в том, что тут мы имеем дело с юридической фикцией: можно лишить собственника конкретного имущества, но, поскольку гарантируется право на предварительное и равноценное возмещение, «тяжелое ядро» права собственности, его сущность как бы сохраняются.

Конституционные гарантии статьи 35, на наш взгляд, представляют собой найденный в конституционном праве разумный баланс, или компромисс, предполагающий необходимость учитывать при решении проблемы принудительного отчуждения имущества для государственных нужд одновременно два конституционных принципа — и принцип демократии, и принцип правового государства.

Принцип демократии предполагает учет интересов большинства в обществе. Если руководствоваться только этим принципом, то можно обосновать очень широкие ограничения права частной собственности.

Но в конституционном праве есть и принцип правового государства, который уравновешивает принцип демократии.

При поиске сбалансированного характера ограничений права частной собственности нередко возникают коллизии между парла-

ментами и конституционными судами. Парламент как политический орган обычно отдает предпочтение конституционному принципу демократии, ориентируясь на интересы большинства. Конституционный Суд как юридический орган должен ориентироваться и на принцип правового государства, защищающий меньшинство от большинства.

В ряде решений Конституционного Суда Российской Федерации содержатся фрагменты, которые имеют отношение к дискутируемой проблеме реприватизации. Все они в той или иной степени имеют отношение к требованию правовой определенности, образующему один из основополагающих аспектов принципа верховенства права (см. решение Европейского Суда по правам человека по делу Брумареску против Румынии4).

Принцип правовой определенности, в частности, ограничивает возможность придания обратной силы актам законодательных и юрисдикционных органов, а также предполагает предсказуемость решений высших судов и стабильность выраженных в них правовых позиций. Это необходимо для обеспечения стабильных условий хозяйствования. В определении Конституционного Суда Российской Федерации от 1 июля 1999 года № 111-О по жалобе гражданина Варганова В. В. на нарушение его конституционных прав Федеральным законом «О едином налоге на вмененный доход для определенных видов деятельности» оценивалась ситуация, сложившаяся после принятия указанного закона при наличии действующей к тому моменту нормы Федерального закона «О государственной поддержке малого предпринимательства в Российской Федерации», предусматривающей более льготный режим налогообложения.

Федеральный закон «О едином налоге на вмененный доход для определенных видов деятельности» носил рамочный характер, то есть устанавливал основания и условия налогообложения вмененного дохода организаций и индивидуальных предпринимателей, занимающихся определенными видами деятельности, предоставляя право их детализации законодательным (представительным) органам субъектов Российской Федерации. Согласно статье 11 этого Федерального закона, со дня вступления его в силу и введения единого налога соответствующими нормативными правовыми актами законодательных (предста-

вительных) органов субъектов Российской Федерации не применялся абзац второй части первой статьи 9 Федерального закона от 14 июня 1995 года «О государственной поддержке малого предпринимательства в Российской Федерации», а Федеральный закон от 29 декабря 1995 года «Об упрощенной системе налогообложения, учета и отчетности для субъектов малого предпринимательства в Российской Федерации» применялся в части, не противоречащей Федеральному закону «О едином налоге на вмененный доход для определенных видов деятельности».

Абзацем вторым части первой статьи 9 Федерального закона «О государственной поддержке малого предпринимательства в Российской Федерации» предусматривалось, что в случае если в результате изменения налогового законодательства будут созданы менее благоприятные условия для субъектов малого предпринимательства по сравнению с ранее действовавшими условиями, то в течение первых четырех лет своей деятельности указанные субъекты подлежат налогообложению в том же порядке, который действовал на момент их государственной регистрации.

Конституционный Суд Российской Федерации пришел к выводу, что положение Федерального закона «О едином налоге на вмененный доход для определенных видов деятельности» о недопустимости применения в дальнейшем абзаца второго части первой статьи 9 Федерального закона «О государственной поддержке малого предпринимательства в Российской Федерации» не может иметь обратной силы и не применяется к длящимся правоотношениям, возникшим до дня официального опубликования нового регулирования, включая соответствующий нормативный акт законодательного (представительного) органа субъекта Российской Федерации о введении на его территории единого налога. Подобное истолкование указанного положения обусловлено конституционно-правовым режимом стабильных условий хозяйствования, вытекающим из статей 8 (ч. 1), 34 (ч. 1) и 57 Конституции Российской Федерации, в основе которого лежит принцип поддержания государством доверия к закону, своего рода юридическая безопасность.

В первоначальной редакции статьи 181 Гражданского кодекса Российской Федерации предусматривался специальный срок исковой

давности при предъявлении иска о применении последствий недействительности ничтожной сделки продолжительностью в десять лет со дня, когда началось исполнение ничтожной сделки. Федеральным законом от 21 июля 2005 года в часть первую статьи 181 Гражданского кодекса внесено изменение, в соответствии с которым продолжительность этого срока сокращена до трех лет. Как разъяснялось в пояснительной записке к законопроекту, он был подготовлен в соответствии с поручением Президента Российской Федерации и ставил своей целью стабилизацию отношений собственности и пресечение попыток ее незаконного передела. Практика применения первоначальной редакции статьи 181 Гражданского кодекса свидетельствовала, что эта статья использовалась в целях передела собственности, то есть противоречила цели признания сделок недействительными.

Принимая закон о внесении изменения в статью 181 Гражданского кодекса, законодатель осознавал всю сложность и противоречивость предлагаемой новеллы и искал взвешенный баланс интересов. Комитет по собственности Государственной Думы предупреждал, что его принятие затрагивает права и законные интересы других частных лиц, а также права государства.

По мнению Комитета по собственности, принятие законопроекта в предлагаемой редакции могло ограничить установленные частью 1 статьи 46 Конституции Российской Федерации гарантии судебной защиты прав граждан и юридических лиц. Как показывали судебная практика и проводимые Генеральной прокуратурой и Счетной палатой Российской Федерации проверки, при осуществлении сделок приватизации государственного и муниципального имущества в основном совершались такие нарушения, как продажа имущества, не подлежащего приватизации, неправомерное ограничение доступа потенциальных покупателей государственного и муниципального имущества к участию в аукционах и конкурсах, продажа государственного и муниципального имущества по заниженной стоимости и тому подобные. Поэтому сокращение срока исковой давности по сделкам приватизации государственного и муниципального имущества могло лишить определенную часть граждан и юридических лиц, права которых были нарушены в результате

совершения неправомерных сделок приватизации, а также государство и муниципальные образования возможности судебной защиты своих прав, нарушенных при сделках приватизации государственного и муниципального имущества, совершенных с нарушением законодательства Российской Федерации. В частности, Федеральным законом «О приватизации государственного и муниципального имущества» предусмотрено, что обязательным условием приватизации объектов социально-культурного и коммунально-бытового назначения является сохранение их целевого использовании в течение пятилетнего срока, в связи с чем сокращение срока для предъявления исков о применении последствий недействительности ничтожной сделки может затруднить реализацию на практике указанного положения Федерального закона.

Кроме того, придание обратной силы этому Федеральному закону, устанавливающему сокращенные сроки обжалования сделок приватизации, совершенных со сроками исковой давности, существовавшими на момент их заключения, означало, что указанная норма, по сути, ограничивает право пострадавшей при заключении указанных сделок стороны на судебное удовлетворение своих законных требований. Таким образом, указанное положение законопроекта требовало согласования со статьей 4 Гражданского кодекса Российской Федерации, предусматривающей, что акты гражданского законодательства не могут иметь обратной силы и должны применяться только к отношениям, возникшим после введения их в действие.

Тем не менее в статье 2 Федерального закона от 21 июля 2005 года было закреплено, что установленный статьей 181 Гражданского кодекса Российской Федерации (в редакции Федерального закона от 21 июля 2005 года) срок исковой давности по требованию о применении последствий недействительности ничтожной сделки применяется также к требованиям, срок предъявления которых, предусмотренный ранее действовавшим законодательством, не истек до дня вступления в силу указанного Федерального закона, то есть норме была придана обратная сила.

Не случайно норма статьи 181 Гражданского кодекса в новой редакции была оспорена в Конституционном Суде, которым принято в этой связи несколько решений5.

Решением Завьяловского районного суда Удмуртской Республики от 22 ноября 2005 года были оставлены без удовлетворения исковые требования гражданина А. В. Мухина о применении последствий недействительности ничтожной сделки — договора купли-продажи объектов недвижимости от 24 ноября 1999 года. Суд согласился с доводами истца о ничтожности указанной сделки, но принял во внимание заявление ответчика и отказал в удовлетворении исковых требований в связи с пропуском срока исковой давности, сославшись на пункт 2 статьи 2 Федерального закона от 21 июля 2005 года «О внесении изменения в статью 181 части первой Гражданского кодекса Российской Федерации», предусматривающий, что установленный статьей 181 Гражданского кодекса (в редакции указанного Федерального закона) трехгодичный срок исковой давности по требованию о применении последствий недействительности ничтожной сделки применяется также к требованиям, по которым до дня вступления в силу данного Федерального закона не истек ранее установленный Гражданским кодексом Российской Федерации десятилетний срок предъявления.

В своей жалобе в Конституционный Суд А. В. Мухин просил признать названную норму не соответствующей статьям 46 (ч. 1), 54 (ч. 1) и 55 Конституции Российской Федерации. Нарушение своих конституционных прав заявитель усматривал в том, что данная норма, по смыслу, придаваемому ей правоприменительной практикой, распространяется на требования, которые предъявлены в суд до вступления в силу Федерального закона «О внесении изменения в статью 181 части первой Гражданского кодекса Российской Федерации».

Как следовало из жалобы А. В. Мухина и приложенных к ней материалов, требование

0 применении последствий недействительности ничтожной сделки было предъявлено им

1 декабря 2003 года, то есть до вступления в силу Федерального закона «О внесении изменения в статью 181 части первой Гражданского кодекса Российской Федерации», в пределах десятилетнего срока исковой давности, установленного действовавшим на тот момент гражданским законодательством.

Конституционный Суд, принимая решение, исходил из того, что в Российской Федерации как правовом государстве человек,

его права и свободы являются высшей ценностью, а их признание, соблюдение и защита — обязанностью государства; права и свободы человека и гражданина в Российской Федерации признаются и гарантируются согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией Российской Федерации, они определяют смысл, содержание и применение законов и обеспечиваются правосудием (статьи 1, 2, 17 и 18 Конституции Российской Федерации). Право на судебную защиту относится к основным неотчуждаемым правам и одновременно выступает гарантией всех других прав и свобод (ст. 46, ч. 1 и 2 Конституции Российской Федерации).

Суть принятого судом решения состоит в том, что пункт 2 статьи 2 Федерального закона «О внесении изменения в статью 181 части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» не предполагает его распространение на требование о применении последствий недействительности ничтожной сделки, предъявленные в суд в установленном порядке до вступления в силу указанного Федерального закона; в противном случае нарушались бы права, гарантированные статьями 19 (ч. 1 и 2), 46 (ч. 1) и 55 (ч. 3) Конституции Российской Федерации.

Согласившись с принципиальным решением законодателем противоречивого вопроса, Конституционный Суд посчитал, что его функции на поле конституционной политики сводятся только к частичной корректировке принятого решения в свете принципа правового государства.

Самое непосредственное отношение к проблеме реприватизации имеет постановление Конституционного Суда Российской Федерации от 21 апреля 2003 года по делу о проверке конституционности положений пунктов 1 и 2 статьи 167 Гражданского кодекса6. Решение принималось Конституционным Судом в условиях, когда в отношении одних и тех же норм Гражданского кодекса, содержащихся в статьях 167 и 302, сложилась противоположная практика судов общей юрисдикции и арбитражных судов. Последние, рассматривая иски о признании приватизационных сделок недействительными, стремились сохранить итоги приватизации.

В статье 12 Гражданского кодекса названо, как известно, 11 способов защиты нару-

шенных субъективных гражданских прав. К примеру, для защиты права собственности можно воспользоваться таким способом защиты, как восстановление положения, существовавшего до нарушения права, и пресечения действий, нарушающих право, то есть можно воспользоваться виндикационным или негаторным иском (ст. 302, 305 Гражданского кодекса). Другим способом защиты является признание оспоримой сделки недействительной по правилам статьи 166 Гражданского кодекса. При этом отдаваемый судам общей юрисдикции приоритет такому способу защиты, как признание сделки недействительной, влекущему реституцию, по сути дела, означает прособственническую правовую позицию этих судов. Арбитражные суды в большей степени оказались склонны отдавать приоритет такому способу защиты, как виндикаци-онный иск, занимая в результате провладель-ческую позицию, защищая добросовестных владельцев. Конституционный Суд не воспринял ни идею о том, что добросовестный владелец является собственником, ни противоположную ей идею о том, что незаконное добросовестное владение — это фактическое состояние, а не субъективное право. Обычно Конституционный Суд не торопится высказывать свое мнение по проблеме, дискутируемой в доктрине. Что же заставило его в данном случае сделать исключение? По-видимому, осознание того, что проблема состоит в поиске очень тонкого баланса между законными интересами как собственника, так и добросовестного приобретателя. Если исходить из того, что у собственника, а это обычно публичный собственник, полноценное субъективное право, а владение добросовестного приобретателя (а это частное лицо) — это лишь фактическое состояние, то поиск такого баланса заведомо обречен на провал. В таком случае бесполезно пытаться применить конституционный принцип соразмерности и пропорциональности (ст. 55, ч. 3 Конституции), всегда предполагающий поиск баланса равнозащищаемых ценностей.

Прежде всего, обратим внимание на вывод, к которому пришел Конституционный Суд: по смыслу части 2 статьи 35 Конституции во взаимосвязи с ее статьями 8, 34, 45, 46 и частью 1 статьи 55, права владения, пользования и распоряжения имуществом обеспечиваются не только собственникам, но и

иным участникам гражданского оборота. В тех случаях, когда имущественные права на спорную вещь, возникшие на предусмотренных законом основаниях, имеют другие, помимо собственника, лица — владельцы и пользователи вещи, этим лицам также должна быть гарантирована государственная защита прав. К числу таких имущественных прав, по мнению Конституционного Суда, относятся и права частных лиц — добросовестных приобретателей.

На первый взгляд, это положение может показаться крайне спорным. Конституционный Суд, толкуя норму части 2 статьи 35 Конституции, в качестве самостоятельных имущественных прав рассматривает собственность (которая предполагает обладание такими правомочиями, как владение, пользование и распоряжение) и владение. Получается, что статья 35 Конституции гарантирует государственную защиту не только субъективного конституционного права частной собственности, но и широкого спектра различных имущественных прав. Очевидно, что такое истолкование очень напоминает интерпретацию конвенционной нормы об уважении собственности, содержащейся в статье 1 Протокола № 1 к Конвенции о защите прав человека и основных свобод Европейским Судом по правам человека.

Однако не повлечет ли такая интерпретация и государственную защиту владения, скажем, вора? Нет. Есть одна очень принципиальная деталь, на которой, собственно, и построены все последующие логические рассуждения Конституционного Суда: о добросовестных владельцах как обладателях именно имущественного права можно говорить только с учетом того, что они являются участниками «гражданского оборота». При внимательном изучении текста постановления Конституционного Суда Российской Федерации о проверке конституционности статьи 167 Гражданского кодекса Российской Федерации становится понятным, почему и в определении Конституционного Суда от 27 ноября 2001 года признание прав добросовестных приобретателей нерастаможенных автомобилей увязывается с их приобретением «в ходе оборота». Оговорка о гражданском обороте во многом объясняет, почему в результате судебного решения состояние фактического незаконного владения превращается в субъ-

ективное имущественное право добросовестного владельца.

По всей видимости, не случайно Конституционный Суд утверждает, что добросовестный владелец обладает субъективным правом, абстрактно называя его имущественным правом.

С нашей точки зрения, это имущественное право является новым вещным правом. В силу обладания этим правом добросовестный владелец приобретает возможность непосредственного воздействия на вещь и отражать попытки посягательства на свое право со стороны третьих лиц. При этом непосредственное воздействие на вещь не следует понимать только как «держание в руках», как физическое обладание вещью. Владение добросовестного приобретателя, в отличие от простого держания, предполагает определенную меру имущественной власти.

Очевидная особенность права добросовестного владения — специфика основания его возникновения, непременным условием которого, в отличие от других вещных прав, является наличие в сложном юридическом составе, влекущем возникновение такого права, судебного решения, в силу которого оно и возникает. Пока не состоится судебное решение в пользу добросовестного владельца, его состояние определяется как незаконное добросовестное владение. При этом в силу ограничений на виндикацию у добросовестного приобретателя появляется субъективное имущественное право. Обязательность наличия судебного акта обусловливается тем, что установление добросовестности — это акт правосудия, которое в силу части 1 статьи 118 Конституции Российской Федерации осуществляется только судом. Новое имущественное право добросовестного приобретателя возникает и в случае истечения срока давности по виндикационному иску (ст. 199 Гражданского кодекса). Добросовестность владения должна подтверждаться судом с помощью определенных юридических фактов.

Итак, Конституционный Суд в постановлении о проверке конституционности положений статьи 167 Гражданского кодекса признал имущественное право добросовестного приобретателя, чаще всего возникающее в результате приватизации госимущества.

В резолютивной части постановления указано: положения статьи 167 Гражданского

кодекса Российской Федерации в их конституционно-правовом истолковании означают, что они не могут распространяться на добросовестного приобретателя, если это непосредственно не оговорено законом. Значит ли это, что Конституционный Суд не считает возможным применение статьи 167 в случае, если жилое помещение или иное имущество истребуется собственником у любого добросовестного приобретателя? Можно ли понять это постановление как явно выраженный приоритет имущественного права добросовестного приобретателя над правом собственности? Полагаем, что такое понимание постановления Конституционного Суда было бы чрезмерно прямолинейным. И если то, что раньше суды общей юрисдикции пренебрегали применением гражданско-правовых норм, ограничивающих право собственников на виндикацию, отдавая предпочтение применению положений статьи 167 Гражданского кодекса, предусматривающих реституцию, безусловно, можно назвать крайностью, то буквальное понимание указанного постановления Конституционного Суда опасно как иная крайность. К сожалению, превратное понимание правовой позиции Конституционного Суда Российской Федерации встречается и в литературе7.

На самом деле указанное постановление Конституционного Суда не содержит мнения, что имущественное право добросовестного приобретателя, обеспечиваемое с помощью норм об ограниченной виндикации (ст. 302 Гражданского кодекса), является приоритетным. В первом абзаце пункта 3 мотивировочной части указано, что Гражданский кодекс в соответствии с закрепленными Конституцией основными началами гражданского законодательства не ограничивает гражданина в выборе способов защиты нарушенного права и не ставит использование общих гражданско-правовых способов защиты в зависимость от наличия специальных вещно-правовых способов (ст. 1, п. 1 Гражданского кодекса); граждане и юридические лица в силу статьи 9 Гражданского кодекса вправе осуществить этот выбор по своему усмотрению.

Право на выбор способа государственной защиты прав и свобод можно вывести и из основного содержания конституционного права, предусмотренного статьей 45 Конституции.

Реституция, как справедливо отметил К. И. Скловский, по своей юридической природе является очень своеобразным требованием: не являясь ни вещным, ни обязательственным, оно имеет сильный публично-правовой элемент, то есть не является чисто частноправовым средством защиты8. Виндикация, напротив, представляет собой типично частноправовое средство защиты. А поэтому применение реституции с ее значительным публично-правовым элементом не всегда позволяет обеспечить баланс законных интересов собственника и добросовестного приобретателя.

Для того чтобы обеспечить искомое равновесие в определенных случаях, предпочтительнее применять виндикацию. Собственники, стороны в договоре, третьи лица, добросовестные приобретатели — все они участники гражданского оборота. Исходя из общеправового принципа справедливости, защита прав собственника и имущественного права добросовестного приобретателя должна осуществляться на основе соразмерности и пропорциональности, чтобы был обеспечен баланс прав и законных интересов всех участников гражданского оборота (п. 2, абз. 4 мотивировочной части постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 21 апреля 2003 года). Осуществляя регулирование оснований возникновения и прекращения права собственности и других вещных прав, договорных и иных обязательств, оснований и последствий недействительности сделок, федеральный законодатель должен предусматривать такие способы и механизмы реализации имущественных прав, которые обеспечивали бы защиту не только собственникам, но и добросовестным приобретателям как участникам гражданского оборота (п. 2, абз. 6 мотивировочной части указанного постановления).

С целью установить, в каких случаях приоритет должен отдаваться защите права собственника, а в каких — праву добросовестного приобретателя, Конституционный Суд предложил судам использовать в качестве объективного критерия (теста) два конституционных принципа: а) принцип соразмерности и пропорциональности и б) принцип стабильности гражданского оборота.

Ключевое для понимания смысла правовой позиции Конституционного Суда положе-

ние содержится в последних двух абзацах подпункта 3.1 мотивировочной части указанного постановления.

Права лица, считающего себя собственником имущества, не подлежат защите путем удовлетворения иска к добросовестному приобретателю с использованием правового механизма, установленного пунктами 1 и 2 статьи 167 Гражданского кодекса. То есть если между собственником имущества и добросовестным приобретателем не было заключено сделки, то последнего надо рассматривать как третье лицо, к которому нельзя предъявлять иск о признании сделки недействительной и о применении последствий признания сделки недействительной. Такая защита возможна лишь путем удовлетворения винди-кационного иска, если для этого имеются те предусмотренные статьей 302 Гражданского кодекса основания, которые дают право истребовать имущество и у добросовестного приобретателя (безвозмездность приобретения имущества добросовестным приобретателем, выбытие имущества из владения собственника помимо его воли и др.).

Иное истолкование положений пунктов 1 и 2 статьи 167 Гражданского кодекса означало бы, что собственник имеет возможность прибегнуть к такому способу защиты, как признание всех совершенных сделок по отчуждению его имущества недействительными, то есть требовать возврата полученного в натуре не только когда речь идет об одной (первой) сделке, совершенной с нарушением закона, но и когда спорное имущество было приобретено добросовестным приобретателем на основании последующих (второй, третьей, четвертой и т.д.) сделок.

Таким образом, появляется объективный критерий — количество заключенных сделок между собственником и добросовестным приобретателем. Цепочка этих сделок — часть гражданского оборота, стабильность которого должна поддерживаться как конституционным, так и гражданским законодательством. При наличии в этой цепочке нескольких звеньев интересы добросовестного приобретателя начинают перевешивать право собственника, ибо в интересе приобретателя объективируется идея стабильности гражданского оборота.

Использование положения части 2 статьи 35 Конституции, предусматривающего госу-

дарственное признание и защиту такого имущественного права, как право добросовестного владельца, оказалось необходимым для того, чтобы при применении статьи 167 Гражданского кодекса суды, обладая достаточной степенью дискреции, в каждом конкретном случае самостоятельно решали вопрос, какой способ защиты целесообразно применить, исходя из необходимости поиска разумного баланса законных интересов собственника и добросовестного владельца.

С помощью конституционно-правового истолкования статьи 167 Гражданского кодекса Конституционный Суд продемонстрировал значимость мегапринципа частного права — обеспечение стабильности гражданского оборота.

В пункте 2 мотивировочной части постановления Конституционного Суда, в который встроена своеобразная система конституционно-правовых координат, то есть выбраны те конституционные положения, которые необходимо применить для разрешения дела, не случайно отмечается: «Конституционные принципы свободы экономической деятельности и свободного перемещения товаров, услуг и финансовых средств предполагают наличие надлежащих гарантий стабильности, предсказуемости и надежности гражданского оборота.

В противном случае для широкого круга добросовестных приобретателей, проявляющих при заключении сделки добрую волю, разумную осмотрительность и осторожность, будет существовать риск неправомерной утраты имущества, которое может быть истребовано у них в порядке реституции. Подобная незащищенность вступает в противоречие с конституционными принципами свободы экономической деятельности и свободы договоров, дестабилизирует гражданский оборот, подрывает доверие его участников друг к другу, что несовместимо с основами конституционного строя Российской Федерации как правового государства, в котором человек, его права и свободы являются высшей ценностью, а их признание, соблюдение и защита — обязанность государства».

Таким образом, правовая позиция Конституционного Суда, давшего конституционно-правовые истолкования статьи 167 Гражданского кодекса, направлена на усиление роли базовых принципов частного права.

Еще один оригинальный мотив, связанный с оценкой приватизации и проблемой стабильности отношений собственности, прозвучал в постановлении Конституционного Суда Российской Федерации от 24 февраля 2004 года по делу о проверке конституционности отдельных положений статей 74 и 77 Федерального закона «Об акционерных обществах»9 (дело о дробных акциях).

В фокусе этого дела оказался конфликт равновеликих прав, которыми обладали влиятельные и миноритарные акционеры.

Консолидация акций представляла собой весьма любопытный процесс, который, безусловно, должен исследоваться в контексте трансформации отношений акционерной собственности в начале XXI века. Большинство акционерных обществ в России появилось в ходе массовой приватизации государственной собственности. Государство предложило и реализовало некую сделку — раздачу ваучеров, возможность приобрести акции приватизируемых предприятий взамен на лояльность новым формам организации экономической жизни. Однако со временем эта масса акционеров, в основном работников приватизированных предприятий, стала восприниматься как чужеродный и нежелательный элемент корпоративных отношений. Наиболее широко используемым способом избавления от «чужих» акционеров в 1990-х — начале 2000-х годов стало, как отмечает А. Ра-дыгин, размывание их доли — как в совете директоров, так и в уставном капитале эмитента — в пользу крупнейших акционеров (холдинга)10. Вряд ли можно рассматривать указанную трансформацию отношений собственности только сквозь призму особой алчности молодого предпринимательского класса России. Скорее, это — объективное следствие массовой приватизации, когда большой коллектив работников приватизированных предприятий, формально ставших собственниками-акционерами, de facto не обладал серьезными возможностями контроля за деятельностью акционерных обществ.

Федеральная комиссия по ценным бумагам неоднократно заявляла о неприемлемости такой практики проведения консолидации акций, которая была направлена на вытеснение «чужих» акционеров.

В июне 2000 года Государственная Дума приняла внесенный Правительством Россий-

ской Федерации (по инициативе ФКЦБ) Федеральный закон «О внесении изменений в Федеральный закон "Об акционерных обществах"». В частности, предусматривалось внесение в статью 73 изменений, в соответствии с которыми такая консолидация акций, которая сопровождалась появлением доли акции, запрещалась. В пояснительной записке к этому законопроекту указывалось, что статья 74 Федерального закона «Об акционерных обществах» не просто допускает, но прямо предписывает выкуп дробных акций, получающихся при консолидации (то есть объединении акций в новые акции большего номинала), по рыночной стоимости без согласия их владельцев. Консолидацию акций всегда можно осуществить так, что мелкие пайщики станут владельцами дробных долей новых акций. В дальнейшем, выполняя требования закона, можно вытеснить этих акционеров в любой благоприятный момент, используя объективную конъюнктуру или специально играя на понижение.

Со временем этот процесс получает все более широкое распространение. Держатели малых пакетов акций, среди которых много пожилых людей, ветеранов предприятий, оказываются ущемленными.

Однако этот Федеральный закон был отклонен Советом Федерации.

Постановлением от 8 декабря 2000 года Государственная Дума приняла Федеральный закон «О внесении изменений и дополнений в Федеральный закон "Об акционерных обществах"» в редакции, предложенной согласительной комиссией.

В документе, подготовленном согласительной комиссией, пункт 54 статьи 1, предусматривающий запрет на консолидацию, влекущую появление доли акции, был сохранен в той же редакции. Однако постановлением Совета Федерации от 20 декабря 2000 года № 328-СФ закон был вновь отклонен.

Постановлением Государственной Думы от 12 июля 2001 года № 1789-Ш Федеральный закон «О внесении изменений и дополнений в Федеральный закон "Об акционерных обществах"», принятый Государственной Думой 8 декабря 2000 года и отклоненный Советом Федерации Федерального Собрания Российской Федерации 20 декабря 2000 года, был принят с учетом предложений согласительной комиссии. В том числе из пункта 54

статьи 1 Закона было исключено положение о запрете консолидации акций, в результате которой образуются дробные акции.

Рассматривая вопрос о конституционности нормы статьи 74 Федерального закона «Об акционерных обществах», Конституционный Суд пришел к выводу, что, поскольку осуществление конституционного права на свободную экономическую деятельность затрагивает публичные интересы, оно может подвергаться соразмерным ограничениям в соответствии с правилами, установленными частями 2 и 3 статьи 55 Конституции Российской Федерации. Это конституционное право отличается от личных основных прав. Особенно наглядно это различие проявляется, когда частные собственники реализуют свое право частной собственности «совместно с другими лицами» (ст. 5, ч. 2 Конституции) в такой организационно-правовой форме, как открытое акционерное общество, число акционеров в котором не ограничено (ст. 7, п. 2 Федерального закона «Об акционерных обществах»). Наличие элементов публичности в организации открытых акционерных обществ объективно приводит к возрастанию потребности в ограничении права, предусмотренного частью 1 статьи 34 Конституции, в целях поиска баланса интересов открытых акционерных обществ и государства, а также баланса интересов обладателей крупных пакетов акций и мелких акционеров.

В связи с этим при ограничении основного права, предусмотренного частью 1 статьи 34 Конституции, законодатель вправе учитывать как публичные интересы, так и общие интересы акционерного общества.

Вместе с тем законодатель должен учитывать, что Конституция устанавливает конституционные пределы государственного регулирования корпоративных отношений. По смыслу частей 2 и 3 статьи 55 Конституции, государство ни при каких обстоятельствах не может лишать субъекты предпринимательской деятельности тех полномочий, которые образуют основное содержание или сущность права на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской деятельности. Это такие полномочия, как свобода в использовании своих способностей, в том числе свобода в использовании предпринимателями своих способностей, включая свободу выбора — вести ли пред-

принимательскую деятельность одному либо совместно с другими лицами (ст. 35, ч. 2 Конституции) и свободу осуществлять любую не запрещенную законом предпринимательскую деятельность; свобода выбора экономической стратегии; право осуществлять предпринимательскую деятельность даже в условиях чрезвычайного положения, введение которого не может оправдать чрезмерные ограничения права (ст. 56, ч. 3 Конституции).

Решение о консолидации акций с применением такого коэффициента конвертации, при котором появляются дроби акций, относится к стратегическим экономическим решениям. Принятие таких решений, безусловно, представляет собой одно из правомочий, составляющее основное содержание конституционного права на свободу предпринимательской деятельности.

Законодатель, осуществляя правовое регулирование корпоративных отношений, учитывает конституционный принцип свободы экономической деятельности, предполагающий возможность принятия общим собранием акционерного общества стратегических экономических решений. При этом законодатель исходит из того, что существуют различные акционерные общества — как появившиеся в период массовой приватизации государственной и муниципальной собственности, так и другие. В процессе правового регулирования, создавая правовые нормы, распространяющиеся на все разновидности акционерных обществ, законодатель прибегает к типизации различных ситуаций. Норма пункта 1 статьи 74 Федерального закона «Об акционерных обществах», не устанавливающая критериев определения возможных коэффициентов конвертации акций при их консолидации, рассчитана на ее применение к различным акционерным обществам.

Потребность в охвате в процессе правового регулирования различных явлений, ситуаций (в данном случае различных акционерных обществ), то есть в типизации правовой нормы, объективна, так как она предопределяется особенностями подвергающихся урегулированию корпоративных отношений.

Таким образом, императив конституционной свободы экономической деятельности, с одной стороны, и объективная потребность в типизации ситуаций в процессе моделирования правовых норм акционерного законода-

тельства — с другой, подвигли Конституционный Суд на нелегкий шаг: сделать вывод, что сама по себе норма о консолидации акций, даже приводящая к появлению доли акций, не противоречит Конституции.

На наш взгляд, решение о конституционности нормы о консолидации акций демонстрирует, каковы пределы законодательного регулирования корпоративных отношений, диктуемые конституционным правом: данные пределы вытекают из императивов, входящих в нормативное содержание принципа правового государства.

Так как Конституция Российской Федерации не исключает возможность ограничения права частной собственности (ст. 55, ч. 3) и даже лишение права частной собственности (ст. 35, ч. 3), возможность перераспределения собственности уравновешивается принципом неприкосновенности собственности. Конституционный Суд в ряде постановлений пришел к выводу, что из совокупности конституционно-правовых положений может быть выведен конституционно-правовой принцип неприкосновенности частной собственности, который включает в свое нормативное содержание конституционные гарантии обеспечения частным собственникам возможности свободного использования принадлежащего им имущества, стабильности отношений собственности, недопустимости произвольного лишения имущества либо несоразмерного ограничения данного права.

Решение общего собрания акционеров о консолидации акций приводит к перераспределению собственности между акционерами. С учетом потребности в обеспечении стабильности отношений собственности и одновременно в проведении консолидации акций необходимый баланс между перераспределением и стабильностью может быть обеспечен с помощью надлежащих юридических процедур, судебного контроля и равноценного возмещения при лишении имущества помимо воли собственника, которые в совокупности позволяют снизить социальные издержки, связанные с перераспределением акционерной собственности.

По смыслу Конституции, применительно ко всем основаниям принудительного изъятия имущества у собственника должен осуществляться эффективный судебный контроль как часть юридической процедуры, яв-

ляющейся элементом принципа неприкосновенности собственности. Положение части 1 статьи 35 Конституции, согласно которому право частной собственности охраняется законом, предполагает конституционную обязанность законодателя обеспечить неприкосновенность права частной собственности, в том числе и путем установления надлежащих юридических процедур принятия решений общим собранием акционеров.

В соответствии с частью 3 статьи 35 Конституции Российской Федерации никто не может быть лишен своего имущества иначе как по решению суда. Термин «лишен» обозначает принудительный характер прекращения права частной собственности, при котором в обязательном порядке, при наличии спора, требуется судебный контроль, который может быть либо предварительным, либо последующим. По смыслу второго предложения той же части, принудительное отчуждение имущества для государственных нужд может быть произведено только при условии предварительного и равноценного возмещения.

В силу особенностей акционерной формы предпринимательской деятельности основанием для лишения одних частных лиц принадлежащего им имущества могут быть интересы акционерного общества в целом в той мере, в какой оно действует для достижения общего для акционерного общества блага. При этом необходимо иметь в виду, что в результате консолидации акций в интересах акционерного общества в целом в лучшем положении оказываются акционеры, владеющие крупными пакетами акций, в то время как миноритарные акционеры могут испытать неблагоприятные последствия консолидации.

Наличие различного рода интересов между группами акционеров в процессе консолидации объективно приводит к возрастанию значения юридических процедур принятия экономических решений и эффективного, а не формального судебного контроля, которые должны являться гарантией прав миноритарных акционеров.

Нормы статьи 74 Федерального закона «Об акционерных обществах» находятся в общей системе конституционно-правового и гражданско-правового регулирования, а потому при оценке их конституционности необходимо учитывать, что элементы неопре-

деленности в понимании нормы абзаца 2 пункта 1 статьи 74 указанного Федерального закона могут быть преодолены путем систематического толкования с учетом того, что конституционные нормы и принципы, а также конституционно значимые принципы гражданского законодательства должны преобладать в процессе толкования норм акционерного законодательства.

В связи с этим объективно возрастает роль суда в обеспечении контроля над операциями по консолидации акций. Особая ответственность судов обусловлена тем, что законодатель определил в Законе юридические процедуры принятия решения о консолидации акций общим образом, не детализируя их.

Судебный контроль должен осуществляться в целях обеспечения правосудия, защиты прав и свобод акционеров, а не для проверки экономической целесообразности принимаемых советом директоров и общим собранием акционеров решений. Следовательно, суды, осуществляя контроль за решениями органов управления акционерных обществ по жалобам акционеров и обладателей дробных акций, не оценивают экономическую целесообразность предложенного варианта консолидации акций, поскольку в силу рискового характера предпринимательской деятельности существуют объективные пределы возможностей судов оценивать наличие деловых просчетов в их деятельности. Кроме того, судебный контроль за деятельностью совета директоров и общего собрания акционеров при проведении консолидации, влекущей перераспределение акционерной собственности, осуществляется post factum, что объективно затрудняет оценку побудительных мотивов, которыми руководствовались органы управления акционерного общества, обладающие самостоятельностью и широкой дискрецией при принятии решений в сфере бизнеса.

На наш взгляд, основанные на конституционных принципах выводы Конституционного Суда об объективных пределах возможностей публичной власти в лице судов оценивать стратегические экономические решения имеют более общий характер. По сути дела, это вывод о том, что по прошествии ряда лет трудно установить контекст принятия этих решений. За прошедшее время возникла сложная динамика правоотношений; собст-

венность переходила от одних лиц к другим, которые добросовестно предполагали, что приобретают ее у безупречного юридического собственника. Принцип правовой определенности, который столь часто используется в решениях Европейского Суда по правам человека, требует учета законных интересов добросовестных приобретателей и обеспечения стабильности гражданского оборота. Этот вывод Конституционного Суда, по существу, является ответом на вопрос, допустим ли пересмотр итогов приватизации с позиции конституционного права и общеевропейских правовых принципов.

Консолидация акций с использованием таких коэффициентов конвертации, при которых появляются дробные акции с последующим их выкупом помимо воли их обладателей, осуществлялась в условиях, когда до конца не сформировался рынок ценных бумаг, а в составе советов директоров отсутствовало надлежащее число независимых директоров. При таких обстоятельствах решение общего собрания акционеров о консолидации означало достаточно серьезное по своим последствиям вторжение в экономическую сферу мелких акционеров, сходное с лишением собственников их имущества (ст. 35, ч. 3 Конституции).

В свете конституционного принципа правового государства (ст. 1, ч. 1), неприкосновенности частной собственности (ст. 35, ч. 3; ст. 55, ч. 2 и 3) принятие решений о консолидации акций должно осуществляться в рамках надлежащей юридической процедуры, предполагающей поэтапную деятельность, осуществляемую в разумные сроки в целях защиты прав мелких акционеров как слабой стороны в корпоративных отношениях и обеспечения равноценного возмещения.

Итак, в деле о дробных акциях, как и ранее в деле о проверке конституционности статьи 167 Гражданского кодекса, необходимо было сделать выбор в пользу одного из двух равновеликих прав — либо права преобладающих акционеров, либо права миноритарных акционеров. Какими же ценностными суждениями руководствуется Конституционный Суд и носят ли они сугубо правовой характер? На эти вопросы сложно дать ответ в рамках настоящей статьи. Ограничимся пока лишь гипотезой, в соответствии с которой указанные ценностные суждения могут иметь

не только сугубо юридическую природу. Суды обладают дискрецией (усмотрением) на принятие альтернативных правовых решений11, которые могут иметь различные экономические последствия, а поэтому у суда появляется возможность использовать экономические аргументы при выборе того варианта решения суда, который имеет предпочтительные экономические последствия. Не случайно складывается новая экономико-правовая система идей, именуемая экономикой права12, предлагающая критерии для выбора правовых решений, обладающих свойством предпочтительности с точки зрения экономической эффективности.

В основе выбора между равновеликими правовыми ценностями может лежать необходимость учета объективной экономической закономерности и, таким образом, арсенал правовой аксиологии должен пополняться путем использования не только юридических знаний. В решении Конституционного Суда о дробных акциях чаша весов Фемиды склонилась в пользу крупных акционеров, поскольку выявлена объективная экономическая закономерность процессов, протекающих в ходе функционирования публичных акционерных обществ. В какой-то период времени акционерное общество нуждается в концентрации финансовых средств и для этого размещает акции на рынке ценных бумаг. Проявляется тенденция превратиться в более открытое общество13. Затем в силу каких-то причин возникает потребность в «закрытии» акционерного общества, которое является специальной организационно-правовой формой, предназначенной для обслуживания указанных экономических потребностей. Может ли правовое регулирование не считаться с метаморфозами, происходящими с акционерным обществом в силу различных экономических интересов? Нет. Есть объективные пределы вмешательства публичной власти в частную сферу. Исходя из этого, Конституционный Суд согласился с тем, что законодатель имеет право признать преобладающими интересы крупных акционеров, стремящихся к сосредоточению корпоративного контроля в одних руках и признал не противоречащим Конституции так называемое право на вытеснение из общества миноритарных акционеров. Та же система рассуждений лежит в основе определения Конституционного Суда Рос-

сийской Федерации от 3 июля 2007 года № 681-0-П по жалобам граждан Ю. Ю. Ко-лодкина и Ю. Н. Шадеева на нарушение их конституционных прав положениями статьи 84.8 Федерального закона «Об акционерных обществах». На первый взгляд может показаться, что Конституционный Суд в этом случае играет роль только запасного игрока на поле конституционной политики, что он лишь признал конституционность нормы. Однако на самом деле в результате осуществления конституционного правосудия найдено более тонкое решение. Если решение законодателя в большей степени ориентируется на интересы крупных акционеров, то предложенное Конституционным Судом конституционно-правовое истолкование оспоренных норм Федерального закона «Об акционерных обществах», основанное на экстрагировании новых общих норм из конституционных принципов правового государства и неприкосновенности собственности, в большей степени ориентировано на защиту мелких акционеров. Для уточнения нормы Федерального закона «Об акционерных обществах» Конституционный Суд хитроумно воспользовался понятием «общего для акционерного общества блага», причем интерпретировал его весьма нетрадиционно.

В части 3 статьи 35 Конституции Российской Федерации предусмотрена конституционная гарантия права частной собственности, в соответствии с которой «принудительное отчуждение имущества для государственных нужд может быть произведено только при условии предварительного и равноценного возмещения». Аналогичная норма содержится в абзаце 3 статьи 14 Основного закона ФРГ.

В мае 2007 года практически одновременно Конституционный Суд Российской Федерации и Федеральный конституционный суд Германии применили указанные конституционные нормы при проверке конституционности статьи 84.8 Федерального закона от 26 декабря 1995 года № 208-ФЗ «Об акционерных обществах»14 и абзаца 2 § 327а Акционерного закона Германии15. Так же как и Конституционный Суд Российской Федерации, Федеральный конституционный суд Германии 30 мая 2007 года единогласно решил, что конституционная жалоба не принимается для разрешения по существу. Конституцион-

ный Суд Российской Федерации, как и немецкий Суд, не признал норму, касающуюся вытеснения миноритарных акционеров из акционерного общества по инициативе акционера, обладающего 95 и более процентами акций (так называемое Squeeze-out), противоречащей статье 35 Конституции Российской Федерации, однако в отличие от Федерального конституционного суда Германии прибегнул к так называемому конституционно-правовому истолкованию проверяемой нормы.

Несмотря на общее сходство позиций, расхождения в высказанных судами аргументах значительны, и их анализ показывает различия в понимании конституционного принципа неприкосновенности собственности в Германии и России. Оспоренные нормы законов очень близки. Так же, как гласит первое предложение абзаца 1 § 327а Акционерного закона Германии, согласно российскому закону акционер, владеющий 95 и более процентами акций открытого акционерного общества, вправе выкупить у остальных акционеров общества их акции. Требование о выкупе направляется владельцам выкупаемых ценных бумаг через открытое общество. К такому требованию должна прилагаться копия отчета независимого оценщика о рыночной стоимости выкупаемых ценных бумаг.

Владелец выкупаемых ценных бумаг, не согласившийся с назначенной ценой, вправе обратиться в суд с иском о возмещении убытков, причиненных в связи с ненадлежащим определением цены выкупаемых ценных бумаг. Предъявление владельцем ценных бумаг указанного иска не является основанием для приостановления выкупа ценных бумаг или признания его недействительным.

Федеральный конституционный суд Германии пришел к выводу, что первое предложение абзаца 3 статьи 14 Основного закона ФРГ принципиально не исключает возможность передачи акций миноритарных акционеров (против их воли) основному акционеру. Но при этом норма абзаца 1 § 327а Акционерного закона Германии, по мнению Федерального конституционного суда Германии, означает не экспроприацию собственности по смыслу абзаца 3 статьи 14 Основного закона ФРГ, а определение содержания и границ собственности в соответствии со вторым предложением абзаца 1 статьи 14 Основного закона ФРГ.

По мнению же Конституционного Суда Российской Федерации, подобное перераспределение акционерной собственности следует квалифицировать как принудительное отчуждение собственности миноритарных акционеров для государственных нужд, то есть в публично-правовых целях в смысле части 3 статьи 35 Конституции Российской Федерации.

На первый взгляд, такое вольное истолкование понятия «государственные нужды» российским судом может вызвать особый интерес, поскольку главным «бенефициаром» от принудительного перераспределения акций выступает основной акционер, а это — частное лицо, преследующее собственные интересы.

В постановлении от 24 февраля 2004 года (также посвященном проблеме Squeeze-out) Конституционный Суд Российской Федерации пришел к выводу, что перераспределение акций осуществляется не только в частных интересах основного акционера, но и для достижения «общего для акционерного общества блага», то есть своего рода специфического публичного интереса.

Иными словами, институт принудительного выкупа акций в интересах преобладающего акционера содержит нормы, отвечающие интересам как преобладающего акционера, так и всего акционерного общества, которое стремится к снижению своих издержек, связанных с публичным статусом открытого акционерного общества.

Принудительный выкуп акций, по мнению Конституционного Суда, в достаточной мере удовлетворяет требованиям «общего для акционерного общества блага», поскольку не только ведет к снижению совокупных издержек самого общества, но и повышает эффективность управления его делами. Таким образом, the squeeze-out right является соразмерным ограничением права собственности по сравнению с защищаемыми ценностями, так как это право удовлетворяет не только частный интерес преобладающего акционера, но одновременно и публичный, содержанием которого является эффективное управление компанией, достаточная ликвидность рынка ценных бумаг и, в конечном счете, рост конкурентоспособности российских корпораций.

Есть определенное сходство между правовыми позициями Федерального конституци-

онного суда Германии и Европейской Комиссии по правам человека (органа, существовавшего в недалеком прошлом для решения вопроса о допустимости рассмотрения жалоб Европейским Судом по правам человека), которая дала оценку принудительному выкупу акций в деле Брамелид и Мальмстрем против Швеции16. Институт принудительного выкупа акций Комиссия признала не противоречащим положениям Конвенции о защите прав человека и основных свобод17. Было отмечено, что «при принятии законодательства такого типа законодательная власть преследует общую цель формирования системы регулирования, благоприятной для тех интересов, которые она считает наиболее заслуживающими защиты, что, однако, никак не связано с понятием общественного «интереса» в его обычном понимании в сфере экспроприации». Иными словами, институт принудительного выкупа акции, как и в решении Федерального конституционного суда Германии, был выведен за пределы понятия «отчуждение права собственности в публичных целях». В итоге Европейская Комиссия по правам человека признала право каждого государства — участника Конвенции о защите прав человека и основных свобод устанавливать нормы, исходя только из потребностей правовой политики, без необходимости их оправдания требованиями публичных интересов18.

Очевидно, что принципиальное различие между решениями, принятыми немецким и российским конституционными судами практически по одной и той же правовой проблеме, состоит в том, что законные интересы акционерного общества как публичной корпорации рассматриваются как общее для акционерного общества благо, причем в качестве такового рассматриваются не интересы только крупного акционера, а именно всего общества в целом.

Такая интерпретация позволяет максимально учесть интересы миноритарных акционеров, благодаря использованию нормы-гарантии о «равноценном возмещении» при принудительном отчуждении имущества. Конституционная формула «равноценного возмещения» отличается от используемого в практике Европейского Суда понятия «справедливое возмещение».

Принципиальное значение приобретает вопрос о том, какой должна быть стоимость

отчуждаемого для государственных нужд имущества частных собственников. Что означает «равноценное возмещение»? Надо ли оценивать экономическую ценность изымаемой вещи исходя из существующей ценности по рыночным ценам или же необходимо принимать во внимание ту экономическую ценность эксплуатации вещи, которая в будущем может возрасти (то есть с учетом будущей потенциально более высокой стоимости)?

При определении размера компенсации необходимо учитывать многие конституционные ценности. Право частной собственности призвано защищать только разумный эгоизм. При определении размера компенсации необходимо также учитывать потребности всего общества в развитии транспорта, средств связи и т. д. Компенсация не должна достигать таких размеров, чтобы всякие публично значимые инновации становились экономически невыгодными в силу высоких затрат на компенсацию за изъятие имущества. Развитие технического прогресса не может стопориться в силу права частной собственности. Необходимо принимать во внимание и то обстоятельство, что источник выплаты компенсации частным собственникам — это не какие-то «закрома Родины», а налоговые поступления, которыми облагаются все другие собственники.

В Конституции Российской Федерации определен важнейший критерий возмещения при принудительном отчуждении имущества для государственных нужд: оно должно быть равноценным. Между тем Европейский Суд по правам человека допускает возможность снижения размера возмещения, в результате которого оно уже не будет «равноценным». В решении от 23 сентября 1982 года по делу Спорронг и Лоннрот против Швеции19 Европейский Суд указал, что суды должны определять, «было ли соблюдено справедливое равновесие между требованиями интересов общества и необходимыми условиями защиты основных прав личности».

Сравнение этих двух различных способов определения размера возмещения при отчуждении имущества для публичных нужд позволяет сделать вывод, что предусмотренная в части 3 статьи 35 Конституции Российской Федерации норма о возмещении построена на частноправовых принципах неприкосновенности собственности и обеспечения восста-

новления нарушенных прав, в то время как правовая позиция Европейского Суда по правам человека заключается в том, что отношения, возникающие при отчуждении имущества у частных собственников, представляют собой сферу прежде всего публичного права.

Таким образом, поскольку изъятие акций у миноритарных акционеров осуществляется ради такой частно-публичной цели, как общее для всего акционерного общества благо, то им необходимо предоставлять равноценное возмещение, учитывающее, в том числе, и возможное возрастание стоимости выкупаемых акций, наступающее после выкупа.

Краткие выводы

1. Интерпретируя конституционные принципы и создавая при этом новые представления о них при разрешении конкретных дел, органы конституционной юстиции экстрагируют, выделяют из них юридические сентенции, веления, императивы. Чаще всего они адресованы органам государства. Эти веления носят, безусловно, властный характер, доказывающий, что эти органы осуществляют государственную власть.

2. Представления о конституционных принципах, возникшие при рассмотрении конкретного дела и носящие в связи с этим казуальный характер, содержат в себе общую юридическую норму, обладающую принципиально иной нормативностью.

В отличие от обычных юридических норм, «право из принципов» не обладает традиционными формально-юридическими признаками и прежде всего формальной определенностью. По сути, это не признанная официально нетрадиционная форма существования права.

3. «Право из принципов» может либо содержать напутствие законодателю, некую разновидность рамочного правового регулирования, либо корректировать законодательные нормы в свете конституционных принципов.

Часто это право носит правовосполнитель-ный характер, устраняя пробелы в правовом регулировании.

4. В результате извлечения органами конституционной юстиции «права из принципов» возникает проблема поиска разграничительных линий между полномочиями законода-

тельных органов и органов конституционной

юстиции.

Гадис Гаджиев - судья Конституционного Суда Российской Федерации.

1 ЗагребельскийГ. Толкование законов: стабильность или трансформация? // Сравнительное конституционное обозрение. 2004. № 3 (48). С. 80-82.

2 Эта взаимосвязь верифицирует теоретический вывод Р. Л. Иванова, который, раскрывая сущность принципов права, обращает внимание, в частности, на их генетический аспект: в этом аспекте они характеризуются смешанной социально-юридической природой и являются результатом отражения как общесоциальных, так и специфических правовых закономерностей. См.: О понятии принципов права // Вестник Омского университета. 1996. Вып. 2. С. 115 — 118.

3 См.: Марченко М.Н. Судебная власть: основные признаки и особенности // Российское правосудие. 2007. № 5. С. 11.

4 Application no. 28342/95, Brumarescu v. Romania, Judgment of 28 October 1999. Reports. 1999-VII. Para. 61.

5 См. определения Конституционного Суда Российской Федерации: от 3 октября 2006 года № 439-О по жалобе гражданина Мухина на нарушение его конституционных прав пунктом 2 статьи 2 Федерального закона «О внесении изменений в статью 181 части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»; от 3 ноября 2006 года № 541-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Деревяги-на М. Н.; от 16 ноября 2006 года № 517-О об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Мирошниченко В. В.

6 Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. № 17. Ст. 1657.

7 См.: Тузов Д. О. Продажа чужой вещи и проблема защиты добросовестного приобретателя в российском гражданском праве // Вестник Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. 2007. № 1. С. 7.

8 См.: СкловскийК.И. Собственность в гражданском праве. М., 2000. С. 317.

9 Собрание законодательства Российской Федерации. 2004. № 9. Ст. 830.

10 См.: Экономика переходного периода: Очерки экономической политики посткоммунистической России 1998—2002. М., 2003. С. 385.

11 См.: Барак А. Судейское усмотрение: Пер. с англ. / Науч. ред. В. А. Кикоть, Б. А. Страшун; Вступ. статья М. В. Баглая. М.: Норма, 1999; Верещагин А.Н. Судебное правотворчество в России: Сравнительно-правовые аспекты. М., 2004.

12 См.: Одинцова М.И. Экономика права. М., 2007.

13 См.: Степанов Д. Легитимное вытеснение // Эж-Юрист. 2007. № 46. С. 5.

14 См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 3 июля 2007 года № 681-0-П по жалобам граждан Ю. Ю. Колод-кина и Ю. Н. Шадеева на нарушение их конституционных прав положениями статьи 84.8 Федерального закона «Об акционерных обществах» во взаимосвязи с частью 5 статьи 7 Федерального закона от 5 января 2006 года № 7-ФЗ «О внесении изменений в Федеральный закон "Об акционерных обществах" и не-

которые другие законодательные акты Российской Федерации».

15 Федеральный конституционный суд Германии. IB v. R 390/4.

16 Appication nos. 8588/79, 8589/79, Bramelid and Malmström v. Sweden, Decision of 12 October 1982, DR 29, p. 71.

17 Конвенция о защите прав человека и основных свобод ETS № 005 (Рим, 4 ноября 1950 года) (с изм. и доп. от 21 сентября 1970 года, 20 декабря 1971 года, 1 января, 6 ноября 1990 года, 11 мая 1994 года).

18 См.: Архипов Д.А. Принудительный выпуск голосующих акций — инструмент непропорционального ограничения прав миноритарных акционеров // Вестник Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. 2005. № 12. С. 4.

19 Application nos. 7151/75; 7152/75, Sporrong and Lönnroth v. Sweden, Judgment of 23 September 1982.