CC BY
84
Пространственная Экономика 2005. № 2. С. 46-60
УДК 33
И. П. Черная, М. Ю. Шинковский
ПРИГРАНИЧНЫЙ РЕГИОН В УСЛОВИЯХ ГЛОКАЛИЗАЦИИ: ТЕОРЕТИКО-КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ПОДХОДЫ
В статье приведен междисциплинарный анализ концептуально-теоретических подходов к проблемам развития приграничного региона, роль которого как зоны интеграции возрастает в эпоху глобализации. Авторы приходят к выводу о необходимости новых теоретических обоснований региональной политики российского приграничья, адекватной условиям развития глокальной экономики.
Глобализация, ¿локализация, лимология, новая экономическая география, приграничный регион.
В конце XX — начале XXI в. соотношение процессов глобализации и регионализации стало предметом многочисленных научных дискуссий. Одни исследователи считают, что глобализация и регионализация — части целого и, развиваясь параллельно, взаимно укрепляются, другие утверждают, что между ними существуют противоречия. Есть и третья, компромиссная точка зрения, согласно которой глобализация и регионализация сопутствуют друг другу, но до определенного момента («критической массы») регионализация может начать сдерживать глобализацию, так как последняя оказывается все менее выгодной и все более рискованной. Иначе говоря, регионализация может служить как следствием, развитием глобализации, так и препятствием на ее пути [27, с. 92]. По справедливому мнению Г. Мосея, цели этих процессов полностью не перекрываются — некоторые из них совпадают, а некоторые различны. Глобализация направлена прежде всего на реализацию требований конкуренции и
© Черная И. П., Шинковский М. Ю., 2005
поиск лучших форм локализации экономической деятельности. Зато действия в рамках региональной интеграции продиктованы в большей степени потребностями сотрудничества, причем не только экономического, но также политического и общественного [21]. Такой подход, как представляется, дает основание рассматривать эти феномены, во-первыгх, как сопряженные, во-вторык, как политически мотивированные.
Для обозначения этого двоякого процесса английский социолог Роланд Робертсон предложил понятие «глокализация», которое включает не только значение терминов «интернациональное» и «транснациональное», но и «транскультурное» и «транслокальное» [34]. Как пишет У. Бек, «глобально» производить не может никто. Именно те фирмы, что производят и продают свою продукцию в глобальный масштабах, вынуждены развивать локальные связи, во-первыгх, производя и совершенствуя свой товар в конкретных локальных условиях и, во-вторых, изымая сырье для своих глобальных символов из локальных культур, благодаря чему эти символы получаются живыми, яркими, хорошо продаются. «Глобально», если перевести это слово на обыщенныш язык, означает «во многих местах одновременно», т. е. транслокально [3, с. 87]. Соответственно транслокальный характер должны иметь и управленческие решения, связанные с глобальными проблемами. В этом плане показательно, что еще в 1980 г. в Торонто быта проведена международная конференция «Сквозь 80-е годы: думаем глобально, действуем локально», на которой подчеркивалось: «Существует много глобальных проблем в том смысле, что они могут быть поняты лишь в глобальном контексте. Однако глобальных их решений существует очень мало. Большинство действий по решению этих проблем должно приниматься на «локальном» и национальном уровнях, но с учетом глобального контекста» [5]. Важно учитывать и то, что в условиях глокализации люди, идеи и культурные изделия перемещаются, объединяются и влияют друг на друга быстрее, чем когда-либо раньше. Интеграция национальной экономики в процессы глобализации может влиять положительно или отрицательно на локальное производство, занятость и в целом на благосостояние населения [31]. Такой подход означает, что глокализация обостряет проблему не только корпоративного, но и социального управления, характеризующегося наличием главного противоречия между глобальным характером объекта управления, протекающими процессами, ресурсной базой мира и субъектами управления, управленческие воздействия которых далеко отстали от требований не только XXI но и XX в., ограничены рамками отдельный региональные, национальные субъектов и нередко продиктованы интересами национального эгоизма [11, с. 34, 40]. В данном противоречии, как представляется, заложены по крайней мере три особенности формирующейся системы управления.
Первая — расширение числа и возможностей субъектов управления, опреде-
ляемое переходом к «самоуправляемой полисубъектности», предполагающей передачу функций управления от федерального центра на региональный и местный уровни, к мотивации высокой активности органов местного самоуправления, всего населения, местных сообществ, каждого человека, проживающего на территории [11, с. 33]. Федералистские подходы позволяют современным национальным государствам «оптимизировать свой суверенитет», при этом реализация федерализма осуществляется не только внутри государства, но и за его пределами. У. Бек называет этот процесс транснациональным федерализмом, подразумевающим политику активной самоинтеграции индивидуальных государств в международные деятельные комплексы, нацеленные на возрождение индивидуальных глокальных государств и ограничение власти транснациональных центров [3, с. 226, 235].
Вторая особенность — изменение механизмов управления. Усложнение структуры управления создает дополнительные возможности для национальных правительств, что, впрочем, не отменяет и потенциальной конкуренции между ними. Вместе с тем, по меткому замечанию Герберта Гирша, реального противоречия между конкуренцией и кооперацией не существует, и результатом динамичной конкуренции зачастую может становиться форма кооперации, развивающаяся под знаком все большего разделения труда (цит. по: [4]). Ярким примером этого является политика некоторых европейских правительств, которые смогли использовать систему Маастрихтских соглашений для того, чтобы решить собственные социально-экономические задачи за счет внешних средств. Изменение механизмов управления в условиях глокализации связано и с тем, что в отличие от традиционного регионализма она реализуется, как правило, снизу, а не сверху и включает как экономические вопросы, так и проблемы экологии и безопасности. Важной особенностью глокализации является и экстравертность, т. е. поиск оптимальных способов интегрирования входящих в региональные соглашения стран в общемировые глобальные процессы (в отличие от интра-вертности, т. е. прежде всего протекционистской направленности старого, или «закрытого» регионализма) [10]. Не случайно в специальной программе развития ООН под названием «Глобализация с человеческим лицом» отмечается, что в новом столетии вызов глобализации состоит не в том, чтобы остановить развитие глобальных рынков, а в том, чтобы найти правила и институты для более эффективного управления на местном, национальном, региональном и глобальном уровнях, чтобы сохранить преимущества глобальных рынков и одновременно создать необходимое пространство, в котором человеческие, общинные и природные ресурсы работали бы не только на прибыли, но и на людей [32, р. 4].
Третья особенность формирующейся системы — изменение объекта управления. Современные технологии открывают путь для принятия решений, затра-
гивающих одновременно значительное число или даже большинство государств, что делает традиционные представления о независимости безнадежно устаревшими. Убедительны утверждения У. Бека, что функционирующая в глобальный масштабах экономика подрывает основы национальной экономики и национальный государств. Границы становятся менее существенными для повседневной деятельности в таких областях, как экономика, информация, различные технологии, экология, а также для межкультурных конфликтов и гражданского общества.
Деньги, технологии, товары, информация и отравляющие вещества «пересекают» границы так, как будто бы их не существует [3, с. 14]. Таким образом, глокальный субъект управления, развивающийся в системе нового регионализма, действует в новом экономическом пространстве, границы которого не совпадают с государственными границами. Оно перерастает систему «рынок — государство» и благодаря действию глобальных потоков стремится к возникновению системы «много государств — один рынок». В его рамках зарождается неоэкономическая модель развития общества, определяемая как «цивилизаци-онная модель глобальной системы, опосредованная новым набором ценностей, гармоничный симбиоз техногенныгх и внесистемныгх (этнонациональныгх, культурный, морально-этических и т. п.) факторов для воспроизводства качества жизни» [14, с. 306]. Исследования Э. Кочетова показывают, что интернационализированные звенья могут находиться в различных частях мира и по форме выступать не только в экономической оболочке, поэтому неоэкономика может сформировать воспроизводственные ядра необязательно на базе сопредельности государств [14, с. 369]. Однако, как представляется, наиболее предпочтительным местом апробации такой модели являются приграничные регионы, характеризующиеся специфической системой отношений взаимозависимости и взаимодополняемости [26, с. 46].
Такой вывод основывается на усилении роли приграничных регионов в условиях глокализации, связанной с их участием в развитии некоторых миро-выгх тенденций. Первая из них определяется либерализацией мировой торговли, сопровождающейся ростом трансграничного движения товаров. Другая тенденция обусловлена динамично растущими туристическими потоками, международными миграциями населения, в которых приграничные территории выполняют особые функции, включая контрольные, барьерные и распределительные. Третья характеризуется процессом формирования региональных интеграцион-ныгх образований, вызванным потребностью в создании сплошного социально-экономического пространства. Развитие европейской региональной интеграции достаточно убедительно показывает, что приграничное сотрудничество описывается ключевым словом «сращивание»: сращивание экономики, создание соответствующих инфраструктур для поддержания взаимоотношений между
4. Заказ 808
хозяйственными субъектами, налаживание трансграничных кооперационных связей, формирование транспортных и коммуникационных инфраструктур, служащих артериями для экономики разных стран и населения [8]. Подобные явления наблюдаются теперь и в АТР, где, по мнению П. Минакира, образуют особый уровень экономического сотрудничества, отражающий интернационализацию отдельных территорий, в отличие от традиционных взаимодействий между странами как целостными экономическими и политическими единицами [20]. Это стимулирует действие четвертой мировой тенденции, раскрывающейся через увеличение полномочий региональных и местных властей и расширение их компетенции в осуществлении сотрудничества с органами власти соответствующих территорий зарубежных стран [30]. Тем самым приграничное сотрудничество помогает смягчать отдельные болевые вопросы межгосударственных отношений, в том числе и такие, которые в силу тех или иных причин затруднительно или пока невозможно урегулировать на более высоком уровне, а также укрепляет и развивает исторически сложившиеся связи.
Вместе с тем значимость развития всех названных процессов нельзя связывать только с усилением геоэкономической направленности мировой экономики. Существование рассмотренных тенденций имеет особый смысл для самих регионов, так как они получают возможность решения существующих внутренних проблем на основе использования дополнительных источников и инструментов, что во многом объясняет активизацию приграничных связей многих территорий. Таким образом, в приграничном взаимодействии непосредственно пересекаются жизненно важные проблемы: внешнеполитические, экономические, демографические, социальные, гуманитарные и т. д. Они одинаково затрагивают интересы многих стран и народов, цементируя их взаимоотношения, поощряя совместные поиски взаимоприемлемых решений проблем.
Несмотря на огромную роль приграничных регионов в современной мировой экономике, концептуальное изучение их развития в отечественной экономической науке только начинается. Отчасти это объясняется тем, что несмотря на достаточно плодотворное развитие теории, до последнего времени не использовался научный аппарат западной экономической науки, поэтому в большинстве таких работ, как считает Л. В. Мельникова, регионы рассматривались просто как единицы анализа, без учета проблем относительного расположения (транспортных издержек, доступа к рынкам) [19]. Подтверждением является отсутствие устоявшихся понятий, характеризующих рассматриваемую область, включая такие, как «граница», «приграничный регион», «трансграничный регион», «приграничное сотрудничество», «трансграничное сотрудничество» и т. д. В этом плане анализ исследований в данной области зарубежных авторов и сопряженных с экономикой отраслей знания представляет значительный научный и практический интерес.
Теория исследования границы, или лимология, — одно из актуальных направлений политической географии, геополитики, а в последнее время и геоэкономики. Изучение различных аспектов границы на основе существующих концепций лимологии позволяет выделить несколько теоретических подходов, которые можно условно назвать традиционными и постмодернистскими.
Традиционные подходы объясняли феномен государственных границ политическими факторами, трактуя их как зеркало военной, экономической и иной мощи соседних стран. Сами государства выступали как данность, «естественные» регионы, действующие как единое целое. Понимание роли государственной границы в обеспечении безопасности основывалось, прежде всего, на предотвращении военной угрозы. Таким образом, приграничные районы становились милитаризованной зоной особого режима, своеобразным форпостом, чей главный приоритет — боеготовность соединений, готовых отразить нападение потенциального противника. Контролировать трансграничные потоки тем легче, чем меньше жителей в пограничной зоне и ниже хозяйственная активность. Поэтому такие зоны должны превращаться в территории экономического застоя. При этом предполагалось, что интересы безопасности приграничных регионов полностью тождественны общегосударственным, т. е. геоэкономика подчиняется геополитике [13, с. 44, 45, 52].
Постмодернистская парадигма лимологии объединяет несколько групп исследований, основанных на иных теоретических посылках. Наиболее заметным достижением в этой области знания стал синтез теории мировых систем и теории территориальных идентичностей. Его суть заключается в сопряженном изучении места конкретной границы во всей системе мировых границ на разных пространственных уровнях — от глобального до локального. При этом последователи И. Валлерстайна, П. Тейлора, а также других теоретиков роста глобальной взаимозависимости фокусируют внимание на объективных экономических факторах, таких как углубление международного разделения труда, совершенствование коммуникаций и средств связи [13, с. 48, 49]. Функциональный подход, связанный с концепцией Джона Хауза, также довольно сильное течение в постмодернистской лимологии. Хауз разработал специальную методическую схему изучения приграничных взаимодействий, включающую отношения на уровне государства, отношения каждого приграничного региона со своей столицей, межгосударственные «прямые» связи между сопредельными приграничными территориями, отношения между приграничными районами в пределах каждой страны. Заслугой Хауза была и детальная классификация трансграничных потоков — в области недвижимости, трудовых миграций, движения товаров и капиталов (цит. по: [12, с. 309—311]).
В целом анализ современных концепций лимологии свидетельствует о внимании зарубежных исследователей к усиливающейся коммуникативной функ-
ции границ как «фильтра» и «зоны интеграции». Это проявляется в том числе в изменении оценки приоритетов и проблем развития регионов, а также роли органов власти и управления различных уровней в их решении, что отвечает вызовам глокализации. Важно отметить, что подобные тенденции начинают формироваться и в отечественной науке. В частности, В. Баранов выделяет два основных подхода к анализу границ, которые могут взаимно обогащать друг друга, оставаясь самостоятельными. Первый подход называется ученым «эвристическими вариантами географических методик анализа», другой связан с оценкой идентичности жителей [1]. Однако данную классификацию, ограниченную рамками геополитики и политической географии, нельзя признать завершенной. Как представляется, ее следует дополнить по крайней мере двумя теоретическими подходами, которые хотя и испытывают заметное влияние географических идей, но развиваются в основном в системе экономических наук. Один из них инициирован активизацией внешнеэкономической деятельности российских регионов в конце XX — начале XXI в. и связан с изучением зарубежного опыта приграничного сотрудничества, прежде всего еврорегионов, и возможностью его распространения и использования на российской территории [9; 18]. Второй подход представляет новое видение границы как пульсирующей и ускользающей, основанное на анализе геоэкономических факторов в условиях глобализации [14].
Множественность и дискуссионность точек зрения отражается на существующих представлениях не только о понятии, свойствах и функциях самой границы, но и о районе, который она обрамляет. Наиболее общим является термин «приграничные территории», означающий территории государства, прилегающие к государственной границе, которые выполняют особые приграничные функции и обладают в связи с этим спецификой. Опыт исследования приграничных территорий позволяет выявить несколько уровней их анализа. А. Г. Гранберг предложил трехуровневую систему приграничья [22, с. 24], на основе которой можно выделить следующие характеристики.
Микроуровень приграничья — это населенные пункты, непосредственно выходящие на государственную границу и включаемые в пограничную зону. По российскому законодательству пограничная зона — это «зона местности шириной до 5 км вдоль государственной границы на суше, морского побережья РФ, российских берегов пограничных рек, озер и иных водоемов и острова на указанных водоемах» [25]. Мировая практика допускает иные размеры пограничной зоны. Так, в одной из директив Европейских сообществ, изданной еще в 1969 г., приграничная зона определяется как район в радиусе 15 км от таможенного пункта на пограничном переходе, жители которого имеют частичные льготы в налогообложении трансграничных сделок и акцизах на ввозимые товары [18, с. 240].
Мезоуровень приграничья — это административные районы в составе более крупных регионов (в России — субъектов Федерации), часть внешних границ которых совпадает с государственной границей, а также предприятия и организации, дислоцирующиеся в пределах данных районов. Приграничное сотрудничество на данном уровне проявляется в форме заключенных межрайонных соглашений о взаимодействии, развитии производственно-хозяйственных связей, приграничной торговли, проведении совместных гуманитарных мероприятий.
Макроуровень приграничья — это приграничный регион в строгом смысле этого слова. Для Совета Европы, как и для Европейского союза, это государственное территориальное сообщество на одну ступень ниже уровня государства, которое имеет общую границу с одним или несколькими сообществами того же типа, находящимися в соседнем государстве. Подобное толкование этого понятия формируется и в России. Так, по «Соглашению об основных принципах приграничного сотрудничества государств — участников Договора об углублении интеграции в экономической и гуманитарной областях от 26.02.99 г.» приграничный регион определен как «регион в пределах административных или иных государственных территориальных образований, административно-территориальные границы которого совпадают с линией государственной границы государств — участников настоящего Соглашения» [23, с. 297].
Параллельно трехуровневому подходу анализа приграничья в отечественной науке развивается четырехуровневый, сторонниками которого являются А. В. Баранов, В. А. Колосов и Н. С. Мироненко [1; 12]. По нашему убеждению, рассмотренные подходы не противоречат, а дополняют друг друга, так как, условно говоря, «низовые» уровни (местностей как субъектов местного самоуправления, внутренних регионов как субъектов административной сети страны и государств, имеющих признанные и легитимные границы) в четырехуровневой классификации соответствуют микро-, мезо- и макроуровням в предложенной А. Г. Гранбергом системе приграничья, характеризующей своего рода внутреннюю (национальную) сторону процессов глокализации. Уровень же макрорегиона — региональных международных организаций и блоков (ЕС, НАФТА, НАТО, СНГ и др.), выделенный в четырехуровневой классификации, логично представить дополнительным мегауровнем, отражающим внешнюю сторону этих процессов, — трансграничным регионом.
Под трансграничным регионом понимается охватывающая части территорий двух или нескольких соседних стран социально-экономическая система, характеризующаяся определенным единством природной первоосновы и/или расселения, трудовых или культурно-бытовых связей населения, хозяйства, инфраструктуры, нередко также исторических, этнических и культурных традиций [12, с. 359]. В этом плане можно согласиться с мнением Дж. Скотта, что трансграничный регион позволяет устранить коммуникативные барьеры на-
циональных границ, что по опыту Европейского сообщества способствует проявлению экономического эффекта синергии и более эффективной политики [24]. Важно отметить, что практика трансграничного региона связана не только с функционированием еврорегионов. В последнее время широкую известность в АТР получили так называемые треугольники развития, представляющие собой транснациональные экономические зоны (три и более страны) с вполне четкими границами. Такие образования, где происходит свободное движение рабочей силы, капитала и технологий, называют «естественными экономическими территориями», а также «субрегиональными экономическими зонами» [28, с. 167].
Как показывает анализ, разница между приграничным и трансграничным регионами основывается не столько на географическом положении (по одну или обе стороны границы), сколько на институционально-правовом факторе, связанном с административным статусом территории и предполагающем создание особой социально-экономической, политической и социокультурной общности. С этой точки зрения трансграничный регион может рассматриваться как совокупность приграничных и прилегающих к ним регионов, и наоборот, — приграничный регион определяться как часть трансграничного региона. Важно отметить, что трансграничные регионы, которые часто являются периферийными, какими бы ни были политические системы, в которых они существуют, сталкиваются со специфическими проблемами социально-экономического, социально-культурного, политического и институционального характера и должны под руководством заинтересованных государств искать совместные с соседями подходящие решения. Такая необходимость составляет сущность трансграничного сотрудничества, которое Европейская конвенция о трансграничном сотрудничестве между территориальными административными единицами или местными органами власти, принятая в Мадриде 21 мая 1980 г., определяет как «любую совместную акцию по укреплению и поощрению добрососедских отношений между территориально-административными единицами или властями в рамках юрисдикции двух или более участников Конвенции, а также заключение соответствующих договоров или соглашений между ними» [23, с. 375].
Трансграничное сотрудничество может принимать различные формы, связанные со ступенями эволюционной зрелости политической организации. Первая, простейшая форма такого сотрудничества — локальные приграничные контакты. Вторая — это взаимодействие между территориальными политическими образованиями, например, нациями государствами и/или административно-территориальными единицами отдельных государств. Наконец, третья, сетевая, форма трансграничного сотрудничества только формируется в условиях глобализации. Она предполагает взаимодействие между акторами различных уровней при опоре на узлы ячеистой сети глобальных взаимодействий, минуя террито-
риальные размежевания. Для России наиболее распространенной является вторая форма трансграничного регионального сотрудничества. При этом подключение к нему российских регионов имело и имеет свою специфику в разных частях страны: на северо-западе накоплен некоторый опыт «дозированных» трансграничных контактов, а на востоке он практически отсутствует. Если признать, что трансграничное сотрудничество формирует трансграничный регион, то в случае северо-запада России, видимо, можно говорить об уже оформившейся геоэкономической и геополитической зоне трансграничного сотрудничества, тогда как российский Дальний Восток еще не стал частью такого образования (в АТР вообще и в Северо-Восточной Азии в частности) [29]. Существующие предпосылки образования трансграничных регионов на постсоветском пространстве оказываются нереализованными в силу огромного количества объективных и субъективных причин. Важнейшей из них, как представляется, можно считать неэффективность приграничного сотрудничества. Опыт Балтийского трансграничного региона показывает необходимость развития двух плоскостей сотрудничества: межгосударственной и межрегиональной, причем региональная интеграция наилучшим образом достигается как раз на субрегиональном уровне. Это происходит в том случае, если эти субрегионы действительно являются акторами международного экономического сотрудничества, т. е. обладают возможностью независимо от своих государств устанавливать трансграничные контакты [17]. Однако следует согласиться с А. Макарычевым, что представление о российских регионах как о полноправных участниках международных отношений является во многом метафоричным и не соответствует реальному положению дел. Вовлечение российских регионов в международные связи можно рассматривать как некий вариант замены несостоявшейся интеграции России в западные экономические и военно-политические структуры. Главная проблема состоит в том, что региональные элиты России пока не готовы всемерно подключиться к процессам глобализации. И мешает им в этом не только негибкость федерального центра, но и собственная неспособность использовать имеющиеся у них в распоряжении ресурсы [16, с. 95]. Это означает, что формирование трансграничных регионов с участием российских территорий все еще остается отдаленной перспективой, реальным же активным или пассивным, в зависимости от обстоятельств, субъектом процесса глокализации является приграничный регион на уровне субъекта Федерации. При этом степень его активности тесно связана с открытостью пограничных территорий.
В современной отечественной академической традиции получил распространение подход, связанный с выделением трех характерных типов открытости: центрального, проэкспортного, приморского (приграничного), кроме того, существуют регионы с ограниченной открытостью и регионы-интроверты. В рабо-
тах Л. Б. Вардомского [6—8] дан их обстоятельный анализ, который позволяет сделать следующие выводы.
Во-первых, приграничное положение региона само по себе не является фактором его эффективного развития. Во-вторых, удаленность от центра не может однозначно рассматриваться как неблагоприятное условие социально-экономического развития территории. И, наконец, в-третьих — природно-климатические характеристики региона также не оказывают существенного влияния на рассматриваемые процессы. В этой связи отметим, что предположение Л. Б. Вардомского о том, что для нашей страны характерен более открытый север и менее открытый юг [6, с. 73], вряд ли можно признать справедливым для всех регионов (например, отличительной чертой ДФО, как представляется, является более открытый юг).
Объяснение данных особенностей, по нашему мнению, выходит за рамки теоретических конструкций политической или экономической географии, акцентирующих внимание прежде всего на географическом факторе развития приграничных регионов. Необходимость вовлечения в анализ более широкого круга движущих сил, способствующих развитию территорий, определяющих их потенциал и возможности включения в мирохозяйственные связи и интеграционные процессы, привлекает внимание к экономическим теориям регионального развития, среди которых особое значение приобретает «новая экономическая география» (НЭГ). По мнению ее создателя П. Кругмана, она призвана восполнить традиционное пренебрежение экономической теории мейнст-рима к проблемам размещения производительных сил, прямо встроить географический анализ в экономику и таким образом покончить, наконец, с его маргинальным положением [33].
Согласно моделям НЭГ, положение приграничного региона в конечном счете зависит от соотношения центростремительных сил, которые определяют пространственную концентрацию экономической активности, и центробежных сил, способствующих распределению экономической деятельности. Такой подход позволяет сделать два важнейших вывода для изучения межрегиональных и трансграничных потоков:
1. Уменьшение международных торговых издержек так же, как и либерализация движения рабочей силы через границу, влияет на баланс центробежных и центростремительных сил на международном уровне. Интеграция может создавать новое распределение населения, факторов производства и фирм среди стран.
2. Уменьшение международных торговых издержек влияет и на баланс центробежных и центростремительных сил на национальном уровне. Модели НЭГ доказывают, что размещение экономической активности сильно мотивировано внутренними факторами закрытой экономики и внешними факторами — от-
крытой экономики. Интеграция может привести к тому, что внутренний рынок становится менее значимым и относительная (или абсолютная) привлекательность национального центра уменьшается. Это может стать причиной перераспределения экономических ресурсов от старых центров к новым [36, р. 7, 8].
Полученные выводы имеют особое значение для так называемых центральных приграничных регионов — территорий, получающих географическое преимущество в рамках экономического союза. Их сравнительное географическое положение под сильным влиянием интеграции изменяется с периферийной позиции по национальным меркам до центральной на общем рынке. Очевидно, что такая постановка проблемы в изучении развития приграничного региона в условиях глокализации может способствовать выработке качественно новых решений и для отдаленных российских территорий, в настоящее время испытывающих негативное влияние зависимости от центра, включая иррациональную налоговую систему и высокие транспортные тарифы.
Однако модели НЭГ имеют ряд ограничений. Необходимо отметить, что они преимущественно статические, и уровень экономической активности в них является заданным. При этом существует допущение, что приграничный регион может повысить экономическую активность, если другой регион потеряет ее. Статические модели НЭГ, подобно традиционным моделям размещения, информативны только в плане анализа краткосрочных перераспределительных эффектов интеграции. Что касается динамических моделей НЭГ, объединяющих эндогенный ромерианский рост с кругманской моделью «ядро — периферия», то они пока не определяют пространственный эффект интеграции, а потому не используются для анализа проблем приграничных регионов [36, р. 11]. К тому же НЭГ ничего не предлагает в отношении региональной политики. Как остроумно заметил Дж. П. Ниэри, «выводы для экономической политики, следующие из базовой модели «ядро — периферия», просто слишком сильны, чтобы быть верными... Агломерация однозначно хороша для каждого. Поскольку издержки проживания в ядре меньше, то всегда лучше жить в центре, чем на периферии, притом что уровень полезности в ядре не ниже, а обычно выше» [35, р. 3].
Тем не менее НЭГ оказала значительное влияние на различные направления экономического анализа проблем, сопряженных с развитием приграничных регионов. Так, в рамках НЭГ получили развитие теория эндогенного роста и кластерные исследования. Эти концепции, оперируя категориями пространственной экономики, подводят к выводу, что экономическая активность и инновации имеют тенденцию к концентрации в пространстве, что способствует созданию условий для устойчивого экономического роста в регионах. Кроме того, модели НЭГ стали основой для модернизации гравитационных моделей, построенных на предположении, что объем двусторонних торговых потоков
прямо пропорционален размеру экономик (их «массам») и обратно пропорционален расстоянию между ними [2, с. 14]. Существует точка зрения, в соответствии с которой гравитационная модель позволяет учитывать и институциональные факторы экономического роста, и интенсивности мировой торговли. Это имеет особое значение для России в целом и ее отдельных регионов, которые являются территорией с открытой экономикой, но слабо интегрированной в мировой рынок. О. Бабецкая-Кухарчук и М. Морель, используя гравитационную модель, доказывают, что переориентация торговли нашей страны произошла скорее географически, нежели структурно. В экспорте по-прежнему доминируют энергетические ресурсы, что делает российскую экономику зависимой от мировых цен на них. Благоприятная конъюнктура на мировых рынках создает условия для экономического роста лишь в краткосрочном периоде. Поэтому экономике необходимы полноценно функционирующие рыночные институты [2, с. 12, 13]. Применительно к приграничным регионам это означает совершенствование системы регулирования межгосударственных, межрегиональных соглашений и управления рынков факторов производства, а также создание соответствующей инфраструктуры, соблюдение прав собственности, снижение доли теневой экономики и др.
Решение проблем развития приграничных регионов в Российской Федерации предполагает выработку (на основе междисциплинарного подхода, включающего постмодернистские идеи лимологии и положения новой экономической географии) новых основ для действенных мер региональной политики государства в условиях глокализации. К ним, в частности, могут быть отнесены следующие направления:
• поддержка и развитие индустриальных кластеров;
• реализация гипотезы «обучающихся» организаций и регионов, предполагающей усвоение опыта более успешно работающих территориальных образований;
• реализация тенденции к децентрализации власти, характерной для европейского регионального развития последние два десятилетия и предполагающей принятие многих решений именно на региональном и местном уровнях;
• разработка и реализация программ, нацеленных на развитие рынка труда, системы повышения квалификации, на предоставление всевозможных услуг, помощи, кредитов средним и мелким компаниям, на выведение из «тени» компаний, функционирующих нелегально.
Формирование концептуально-теоретических основ новой региональной политики тем более важно, что в рассматриваемый период вполне оправдано предположение, в соответствии с которым современная академическая традиция вообще, и российская в частности, стоит на пороге новой регионологии как отрасли научного знания. При этом очевидно, что она станет синтетическим
знанием, являющимся результатом исследовательского инструментария геополитики, геоэкономики, политологии, региональной экономики, территориального маркетинга и др.
Реализация выделенных направлений в русле «новой регионологии» будет способствовать повышению конкурентоспособности регионов, что в настоящее время становится ключевым элементом в числе национальных и региональных приоритетов любой страны, важнейшей функцией государственного регулирования экономики. Особое значение новая региональная политика приобретает для России, которая, по мнению В. Н. Княгинина, обладает всего полутора регионами, способными действовать в глобальном рынке: Москвой и еще 1/2 региона (в виде вместе взятых Санкт-Петербурга — «окна в Европу», комплекса краснодарских портов да Владивостока — «окна в АТР»). Для такой большой страны, как Российская Федерация, это явно недостаточно, чтобы, с одной стороны, вывести другие российские регионы на глобальный рынок в качестве значимых узлов-хабов в системе товарных, финансовых, технологических и культурных обменов, а с другой — закрепить за страной значимое место в этой системе. Успешность развития России сегодня напрямую зависит от успешности ее регионального развития [15]. Этот вывод справедлив и для участия российских приграничных регионов в процессе глокализации.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Баранов А. В. Методы исследования истории контактных зон в политической географии // Новая локальная история: пограничные реки и культура берегов. Вторая научная Интернет-конференция. 20 мая 2004 г. — http: //nlh.stavsu.ru/inetconf.
2. Бабецкая-Кухарчук О., Морель М. Переход к рынку в России и его влияние на международную интеграцию: Препринт. М.: ГУ ВШЭ, 2003.
3. Бек У. Что такое глобализация? Ошибки глобализма — ответы на глобализацию / Общ. ред. А. Филиппова. М.: Прогресс-Традиция, 2001.
4. Биджио Дж. Е. Глобальный вызов западной цивилизации. — http: // www.russ.ru.
5. Ващекин Н. П., Мунтян М. А., Урсул А. Д. Постиндустриальное общество и устойчивое развитие. — http://www.nasledie.ru.
6. Вардомский Л. Б. Проблемы приграничных регионов в контексте европейского опыта // Внешняя торговля. 1997. № 7—9. — http:// www.trade-point.ru.
7. Вардомский Л. Б. Пространство России в условиях внешней открытости: проблемы регионализации в контексте динамики региональных процессов // Регионализация в развитии России: географические процессы и проблемы / Ред. А. И. Трейви-ша и С. С. Артоболевского. М.: Эдиториал УРСс, 2001.
8. Вардомский Л. Б., Скатерщикова Е. Е. Внешнеэкономическая деятельность регионов России: учеб. пособие для вузов. М.: АРКТИ, 2002.
9. Горшенин С. Российско-казахстанская граница: аргументы и факты // Отечественные записки. 2002. № 6 (7).
10. Евстигнеева Л., Евстигнеев Р. Глобализация и российские регионы // Проблемы теории и практики управления. 2003. № 1.
11. Иванов В. И., Иванов А. В., Доронин А. О. Управленческая парадигма XXI века: учеб. пособие для вузов. Т. 1. М.: МГИУ, 2002.
12. Колосов В. А., Мироненко Н. С. Геополитика и политическая география: учеб. для студентов вузов. М.: Аспект-Пресс, 2001.
13. Колосов В. А. Теоретическая лимология: новые подходы // Международные процессы. 2003. № 3.
14. Кочетов Э. Г. Глобалистика: Теория, методология, практика. М.: НОРМА-ИНФРА-М, 2002.
15. Княгинин В. Н. Капитализация регионов.— http://www.arhipelag.ru.
16. Макарычев А. С. Федерализм эпохи глобализма: вызовы для региональной России // Полис. 2000. № 5.
17. Межевич Н. М. Балтийский регион: конструктивистская специфика и политические итоги. — http://megaregion.narod.ru.
18. Международные и внешнеэкономические связи субъектов Российской Федерации / Под ред. А. Г. Гранберга. М.: Научная книга, 2001.
19. Мельникова Л. В. Освоение Сибири: ревнивый взгляд из-за рубежа // ЭКО. 2004. № 6.
20. Минакир П. А. Интеграция российского Дальнего Востока в АТР и СВА: возможности и реальности // Перспективы Дальневосточного региона: межстрановые взаимодействия / Под ред. Г. Витковской и Д. Тренина; Моск. Центр Карнеги. М.: Гендальф, 1999. — pubs.carnegie.ru/books.
21. Мосей Г. Влияние глобализации и регионализации на таможенную политику государства // Проблемы теории и практики управления. 2003. № 36—39.
22. Региональное развитие: опыт России и Европейского Союза / Отв. ред. А. Г. Гранберг. М.: Экономика, 2000.
23. Сборник документов и материалов по вопросам международных и внешнеэкономических связей субъектов Российской Федерации / Под ред. Е. В. Белова и др. М.: Научная книга, 2002.
24. Скотт Дж. Стимулирование кооперации: могут ли еврорегионы стать мостами коммуникации? // Кочующие границы / Под ред. О. Бредниковой, В. Воронкова. СПб.: Труды ЦНСИ. Вып. 7. 1999. — http://www.indepsocres.spb.ru.
25. Федеральный закон «О государственной границе РФ». — http://ido.edu.ru/ffec/juris.
26. Черная И. П. Приграничный регион в условиях неоэкономики // Межрегиональная группа ученых — институт проблем новой экономики. 2004. № 1.
27. Широков Г. К., Салицкий А. И. Тенденции современного развития. Глобализация и/или регионализация? (регионализация и ее типы) // Восток. Афро-азиатские общества: История и современность. 2003. № 5.
28. Шинковский М. Ю. Российский регион как субъект глобализации экономики // Полис. 2000. № 4.
29. Шинковский М. Ю. Трансграничное сотрудничество как рычаг развития российского Дальнего Востока // Полис. 2004. № 5.
30. Штольпе М. Приграничное сотрудничество: возможности малых и средних предприятий в Бранденбурге и Польше // Проблемы теории и практики управления. 1997. № 1.
31. Fatima L. Globalisation and economic glocalisation in Northern Nigeria. — http:// www.devstud.org.uk/publications.
32. Globalization with a human face// Human Development Report. UNO. N. Y.: Oxford Univ. Press, 1999.
33. Krugman P. What's New about the New Economic Geography? // Oxford Review of Economic Policy. Vol. 14, № 2.
34. Robertson R. Comments on the «Global Triad» and «Glocalization». — http:// www2.kokugakuin.ac.jp/ijcc.
35. Neary J. P. Of Hype and Hyperbolas: Introducing the New Economic Geography / Univ. College Dublin and CERP. 2000. April.
36. Niebuhr A., Stiller S. Integration effect in border region — a survey of economic theory and empirical studies // HWWA DISCUSSION PAPER. Hamburg Institute of International Economics. 2002. № 179.
