CC BY-NC-ND
141
Практика исследований социально-политического разнообразия
И.Б. Антонова
ПРЕЗИДЕНТСКАЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ РИТОРИКА КАК СРЕДСТВО МОДЕЛИРОВАНИЯ РЕАЛЬНОСТИ: К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ
В статье предпринята попытка рассмотреть политическую и президентскую риторику как средство создания, описания и интерпретации политического действия. Риторическая роль института президентства, как и роль подтекста президентского языка, с наибольшей очевидностью проявляются в событии инаугурации, а также в риторике кризиса и войны. Названные жанры традиционно содержат позитивные символы прогрессивной политики, имеющие целью интерпретировать политическую и социальную реальность в соответствии с избранной властью политической стратегией.
Ключевые слова: президентская риторика, политическая риторика, памятные фразы, концепты, понятия, общественно-политическая реальность, моделирование, интерпретация.
Понятие «президентская риторика» вошло в научную литературу Соединенных Штатов Америки наряду с понятием «риторическое президентство». Последнее выступает как предмет исследования политологов и акцентирует их внимание на самом факте президентской коммуникации, а точнее - на необходимости института президентства публично актуализировать свою политическую позицию риторическими средствами; при этом сами риторические средства остаются за скобками политологической науки. Их наряду с другими вербальными и невербальными способами выражения изучает президентская риторика, уходя корнями в античную традицию времен Аристотеля.
© Антонова И.Б., 2013
Существует более чем достаточное количество фундаментальных работ, посвященных истории президентской риторики, ее жанрам, индивидуальным стилям и риторическому президентству в целом. Постоянство исследовательского интереса к заявленной теме объясняется просто: в процессе изменений, связанных с использованием в президентской коммуникации сначала радио (Ф.Д. Рузвельт с его «беседами у камина»), а впоследствии телевидения (частые ТВ-обращения Дж. Кеннеди к нации), началась постепенная, но неуклонная медиатизация самого института президентства, которая изменила его статус (он стал оказывать гораздо большее влияние на внутреннюю и внешнюю политику страны), а заодно и статус президентской риторики, превратив ее в один из основных источников институциональной власти, усиленный законным (однако не подкрепленным в Конституции США) правом президента актуализировать в публичной речи (через медиасредства) свою власть когда угодно, где угодно и по любому выбранному им поводу.
Такого рода медиариторизация института президентства дает начало и новой президентской риторике, которая под воздействием СМИ все чаще выступает средством множественной интерпретации и реинтерпретации политической действительности. Анализ феномена новой президентской риторики ставит нас перед необходимостью рассмотрения как минимум четырех связанных с ним вопросов:
1) роль президентской риторики США при оценке характера президентской деятельности в тот или иной исторический период;
2) от президентской риторики к президентской деятельности, или о соотношении слова и дела в политике;
3) смысловые концепты, фреймы и риторические прецеденты, лежащие в основе президентской риторики США, как средства моделирования политической реальности;
4) перспективы и следствия «риторического» моделирования политической реальности.
Для начала риторическому анализу будут подвергнуты не отдельные жанры президентского языка (инаугурация, обращение к Федеральному собранию и т. д.) и даже не индивидуальные стили отдельных американских президентов, а лишь небольшая, но, на наш взгляд, наиболее привлекательная и потенциально значимая часть президентской риторики, а именно - памятные фразы (memorable phrases), произносимые президентами США в тот или иной исторический период. Определение этой части как наиболее
аттрактивной не случайно: первое требование, предъявляемое к памятным фразам, - их фонетическая и стилистическая привлекательность для слуха и зрения (ear and visual appeal). В прямом смысле ласкающая слух фраза, произнесенная более 200 лет назад выдающимся американским оратором и политиком Патриком Генри - "Give me liberty or give me death", или всем известный жесткий императив Дж. Кеннеди - "Don't ask what your country can do for you; ask what you can do for your country" - идеальные примеры фонетической и стилистической аттракции. А вот насколько соответствует политической реальности то, что называется содержательной стороной политической риторики, мы рассмотрим, обратившись к вопросу о том, как по-разному содержание памятных фраз может быть интерпретировано в процессе исторического развития.
Вторая (после аттрактивной) функция памятных фраз - определять и оценивать прошлое. Так, фраза "Ich bin ein Berliner" напоминает о существовании Берлинской стены, знаменитое "Governments derive (извлекать) their power from the consent (согласие) of the governed" определяет роль народа в ходе мировой истории, а такие фразы, как "Nothing to fear but fear itself" и "Segregation tomorrow and segregation forever", заставляют вспомнить, кто их произносил и по какому поводу. Однако памятная фраза далеко не всегда выступает в качестве тезиса к основной теме высказывания и далеко не везде отражает ключевую проблему политического дискурса его создателя. Так, фраза Мартина Л. Кинга (ставшая хрестоматийной в США и за ее пределами) "I Have a Dream" на самом деле не ключевая и к логосу всей речи имеет косвенное отношение. Главными требованиями Кинга в этой речи были осуществление обещанной демократии и борьба за гражданские права в демократическом обществе. Сама же фраза служит не более чем эмоциональным компонентом, призванным романтизировать и идеализировать будущую демократию.
Еще более противоречивой с точки зрения интерпретации ее в ходе истории, является фраза в инаугурационной речи Дж. Кеннеди 'Ask not...". Прежде чем Кеннеди начал свое президентство этой фразой, он пришел к выводу, что памятная риторика его предшественников Вудро Вильсона и Франклина Рузвельта уже не имеет того воздействия, которое отличало ее на момент произнесения. Программа В. Вильсона «Новая свобода» обещала нации новую экономическую политику, а «Новый курс» Ф.Д. Рузвельта - безопасность и помощь тем, кто в ней нуждался. «Новая гра-
ница» Дж. Кеннеди не была пакетом обещаний, скорее пакетом вызовов. Он не предлагал народу ничего конкретного, а выражал намерение спросить с самих американцев. Тема самопожертвования нации, эксплицитно выраженная в этой фразе, представляет некую призму, через которую можно оценивать и переоценивать не только президентство Кеннеди, но и тот исторический период, на который оно приходится.
Интересным в этой ситуации является тот факт, что содержательная переоценка этой фразы произошла чуть ли не с первых дней президентства Кеннеди: последний сразу же заявил себя как ярый сторонник федерализма, проповедуя принципы государственной поддержки и финансовой помощи. Действия, предпринимаемые Кеннеди впоследствии, не соответствовали принципу «Ask not...», но это не помешало самой фразе остаться в анналах истории риторического президентства США, опровергнув тем самым утверждение спичрайтера Кеннеди Т. Соренсена: «Большая политика имеет потенциал стать великой речью, но речь по слабой и непоследовательной политике, независимо от словесного оформления, не выдержит испытания временем»1. Справедливости ради следует отметить, что в случае с Кеннеди его воздействующая риторика (включая и эту фразу) не просто осталась в исторической памяти нации, но и является некой эманацией индивидуального стиля президента. А факт явного содержательного противоречия между тем, что говорилось и что делалось президентом, дает нам право обсудить вопрос о соотношении слова и дела в политике.
Отвечая на вопрос, какую роль играет язык в политике (и в президентской деятельности в частности), большинство политологов, историков и коммуникатологов сходятся во мнении, что язык есть средство реализации той или иной государственной политики, а я бы добавила, что язык - это и средство, с помощью которого человечество творит историю, аккумулирует историческое знание, нередко подвергая это знание интерпретации, реинтерпретации, переосмыслению. Безусловным является тот факт, что интерпретационный ресурс политического языка (как и языка вообще) огромен, практически неисчерпаем, но даже в ситуациях, не требующих переосмысления того или иного исторического события (в процессе которого язык будет выполнять целый комплекс разновекторных функций), любое политическое действие (начиная от инаугурации президента и заканчивая его обращением к нации в случае кризиса или войны) описывается языком, находит свое выражение в языке и, наконец, реализуется через язык. С другой стороны, возвращаясь
к теме президентской риторики, следует отметить, что публичное слово политического лидера нередко становится в момент его актуализации политическим действием и одновременно тем стимулом, который интерпретирует/реинтерпретирует его в тот или иной исторический период. Так, объявляя в стране кризис, президент способствует тому, что граждане начинают интерпретировать свою жизнь как «жизнь в кризисе» (риторика Кеннеди). Аналогичным образом риторическое моделирование некоторыми политическими деятелями реальности, населенной врагами и шпионами, навязывает целым народам жизнь в атмосфере подозрительности и страха (риторика Сталина). Последние примеры кажутся нам наиболее интересными с точки зрения использования в президентской риторике именно тех смысловых концептов и тех риторических прецедентов (термин Г.Г. Хазагерова2), которые навязывают массовому сознанию интерпретацию политической реальности «глазами политического лидера» вне зависимости от того, насколько точно эти интерпретации соответствуют политической реальности. Именно поэтому следующий вопрос, подлежащий рассмотрению, связан с использованием в политической и президентской риторике смысловых концептов, риторических прецедентов и политических фреймов.
Какие именно смысловые концепты лежат в основе президентской риторики (и памятных фраз в том числе)? В ее американском варианте первую группу составляют отдельные понятия, обозначающие позитивные символы прогрессивной политики (солидарность, справедливость, мировое сообщество и т. д.). Перечисленные и многие другие концепты подобного рода фиксируют точку зрения на предмете самого президента, предлагая, а иногда и просто навязывая массовому сознанию определенную точку зрения или целый сценарий, позволяющий заданным образом моделировать (фрейминг) политическую реальность, хотя в контексте наших рассуждений понятие политической реальности носит более чем метафизический характер. Тем не менее риторическое моделирование (в виде фрейминга и рефрейминга) способствует массовой концептуализации окружающего мира в соответствии с выбранной политической стратегией. Так, памятные фразы из президентской риторики, собранные вместе по тематическому признаку, дают начало новому (отличному от того, который возникал при актуализации одной памятной фразы) фрейму, позволяющему толковать историю США определенным, если не сказать заданным, способом. Так, утверждения типа "All people are created equal", или "Liberty
and Union, now and forever, one and inseparable", или "Government of the people, by the people, for the people" способствуют отождествлению Америки со страной, которая со времен своего основания вела долгую борьбу за демократию.
Создаваемые в ходе исторического процесса новые фреймы требуют новой риторики, поскольку только она с ее каноническими и неканоническими стратегиями убеждения способна их активировать. Концепты же прогрессивной политики и общечеловеческих ценностей, глубоко заложенные в американскую политическую риторику, еще долгое время будут считаться релевантными, а значит, не подлежащими рефреймингу. Достаточно сказать, что из семи основных тем президентской риторики тема общечеловеческих ценностей остается наиболее популярной, занимая второе место (на первом месте - темы международной политики) в рейтинге восьми послевоенных (начиная с Гарри Трумэна) американских президентов. Анализируя причины такой устойчивой популярности именно этих тем и используемых в них концептов, автор книги «Нюансы правления» Р. Харт пишет: «Темы экономики, международных конфликтов и принципов правления легко встраиваются в президентский дискурс, но так же легко уходят из него, а политическая проповедь никогда не расценивается как неуместная»3.
Автору «Нюансов...» вторит американский политолог Жак Эллал: «Для европейцев подобное "выставление напоказ" своих национальных ценностей - это повод для раздражения и критики. Они не понимают, почему американские политики посвящают десять процентов своей риторики разговорам об общечеловеческих добродетелях. Они не понимают, почему на такую риторику всегда находятся слушатели. И наконец, они не понимают, почему именно президент (а не кто-нибудь другой!) призван говорить на эти темы и почему эти темы в исполнении президента так скучны и банальны». Эллал объясняет проповедническую топику американских президентов их риторической рефлексией, возникшей как результат активного вмешательства в президентский дискурс СМИ. Это, по мнению Эллала, создало условия для «политизации американского общества» и «риторизации института президентства США»: «Сегодняшняя риторика президента имеет целью отвлечь его от реальных дел, а граждан - от осознания политической реальности в том виде, в котором она существует». По мнению Эллала, «режим, который много говорит об общечеловеческих ценностях, - это режим, вольно или невольно эти ценности отрицающий»4.
Ситуация, по мнению того же Эллала, осложняется наличием уже сформированного глобального коммуникативного пространства, в котором ведущую роль играют СМИ. «Пропущенная» через СМИ современная политическая риторика играет не столько информационную, сколько дезинформационную роль, тенденциозно интерпретируя информацию в соответствии с конкретными политическими интересами и идеологическими установками представителей властных структур. Другими словами, основная роль современной политической и президентской риторики заключается в моделировании «нужного» политического сознания средствами политического языка. Это при том, что принципиальными характеристиками языка всегда были его самостоятельность и независимость от действительности. Тем не менее в последние десятилетия язык как символ оказывает значительное влияние на реальность политическую. Политика же самим фактом своего существования конституирует пространство с определенной системой ценностей и поэтому немыслима без наличия языкового элемента, который сначала определенным образом систематизирует и упорядочивает это пространство, а затем интерпретирует и навязывает его систему ценностей индивиду.
Итак, в качестве основных когнитивных средств моделирования выступают традиционные общекультурные и групповые ценности. Особенно актуальны они в президентской риторике США: America, the American Dream, Puritan morality - как национальные ценности, и the people, freedom, faith, prosperity - как «вечные» ценности. Существуют еще и так называемые прецедентные концепты, такие как преемственность политической традиции, особая роль Америки в мире, Америка как оплот демократии и т. д.
Стремясь максимально быстро войти «в семью цивилизованных наций» и испытывать на себе все «прелести» глобальной ве-стернизации, Россия внедряет в общественное сознание некоторые из «вечных» ценностей Запада. Политической элитой России такие концепты, как «правовое государство» и «гражданское общество», предлагаются в качестве основы новой российской идеологии. Однако в России в отличие от Запада понятия гражданства, государства и понятие общества находятся на разных полюсах политической реальности. Пророком в собственном Отечестве оказался П. Струве, утверждавший, что исторической традицией России всегда будет «антиобщественность государства и антигосударственность общества». Аналогичным образом понятие правового государства, часто используемое в политической риторике России,
не воспринимается ее гражданами как «политическая организация общества, основанная на верховенстве закона», к служителям которого в русском сознании сформировано традиционно недоверчивое отношение.
Таким образом, ни тот, ни другой концепты не дают адекватной интерпретации российской социально-политической действительности, не только не создавая постсоветской идеологической модели, но и не прибавляя ни на йоту достоверности в описании и регистрации общественного опыта и порождая таким образом недоверие к риторике власти вообще (кстати сказать, основной причиной провала многих политических начинаний российской власти в последние два десятилетия зарубежные политологи считают именно недоверие, distrust, россиян к риторике президента). Ощущая это недоверие, возможно, и на интуитивном уровне, президент все чаще пользуется не западными заимствованиями, а их традиционно российскими заменителями, включая в тексты своих обращений (вместо слов «законность», «правовое государство») такие нравственные категории, как «честь», «совесть». Прагматика политической культуры США настолько далека, чтобы быть актуализированной с помощью понятий «честь» и/или «совесть», что невозможно даже представить перспективу их кросскультурной «состыковки» путем аналогового перевода с одного языка на другой.
Еще один оценочный компонент, «стремящийся» моделировать новую идеологию российского общества, - это понятие справедливости. Как и предыдущие два (честь и совесть), этот концепт никак не воспринимается правовой культурой США как составляющий понятие правового государства (понятие legal - законный - давно вытеснило понятие fair - справедливый - из политического языка в сугубо бытовой). Частая апелляция к понятию справедливости в российской президентской риторике свидетельствует о тенденции власти следовать традиции оценивать все не по закону, а по справедливости, частично снимая с себя ответственность за исполнение законности в стране. Риторическое «моделирование» самого государства, не столько правового, сколько справедливого, не столько гражданского, сколько населенного исключительно честными и совестливыми гражданами, приводит к не запланированному риторикой власти неожиданному обратному эффекту, порождая всякого рода социальные фобии. Одной из главных социальных фобий в России выступает страх перед судьями, объективными причинами которого принято считать судебные процессы, свидетельствующие об отсутствии в России полноценной независимой судебной
системы. Впрочем, как уже было сказано, масла в огонь подливает и сама риторика представителей политической и судебной власти, уповающая скорее на честность (честь) и совестливость (совесть) судей, нежели на Его Величество Закон, которому судьи обязаны подчиняться по долгу службы.
Ситуация усугубляется еще и тем, что президентская риторика обеих стран нередко отождествляется с самим процессом правления, что неизменно приводит к девальвации того, о чем публично говорит президент. В связи с этим активно дискутируется вопрос о сокращении публичных выступлений президента и о необходимости прибегать к ним лишь в случае острых социально-политических ситуаций (риторика кризиса или войны). Крайняя точка зрения на чрезмерную риторизацию института президентства высказывается теми учеными, которые считают девальвацию языка власти наряду с очевидными неудачами президентской риторики поводом для объявления кризиса самой модели риторического президентства. В качестве альтернативы предлагается реформа самого института президентства, цель которой - вернуть президенту его исходные (заложенные в Конституции) функции (отнюдь не предполагающие выполнение им роли политического лидера или народного трибуна). Это должно естественным образом привести к кардинальным преобразованиям и в самой президентской риторике.
Перспектива подобной кардинальной трансформации языка власти не представляется нам возможной по ряду причин, главная из которых - крайняя медиатизация самого института президентства. В условиях президентской коммуникации средства массовой информации - не просто посредник при установлении контакта между президентом и массовой аудиторией: СМИ изначально (еще со времен «бесед у камина» Ф.Д. Рузвельта) диктуют логику этого контакта, в соответствии с которой главную роль в президентской коммуникации играет не президент, а его имидж. При этом процесс поиска консенсуса (который так необходим в политике!) включает все меньшее количество рациональных аргументов и все большее число манипуляций общественным мнением. Манипулирование в значительной степени повторяет процесс фрейминга, закрепляя в массовом сознании традиционные и создавая новые смысловые концепты, которые в конце концов актуализируют и новую, не существовавшую до этого, политическую реальность. Безусловную победу в области создания такой реальности одержали в свое время Дж. Кеннеди, вбросив через СМИ субъектно-оценочный концепт
«кризис», и М. Горбачев, сделав то же самое с не менее оценочным концептом «перестройка». На чисто языковом уровне при создании фреймов «кризис» и «перестройка» их авторами проделыва-лось все то, что описал в своей книге «Партия, власть и риторика» Г.Г. Хазагеров: вначале событие (пока не претендующее на реальное существование) получает имя, затем с ним связываются определенные словесные формулы и яркие образы, и наконец, создаются публичные тексты, которые надолго (если не навсегда) остаются в общественной памяти. Следующий уровень призван перевести чисто риторическое событие в разряд реально существующих: для начала президент по центральному телевидению объявляет, что в стране начался кризис, настаивая на том, что кризисная ситуация требует от него решительных мер и призывая нацию полностью поддержать его. На самом деле в случае с Кеннеди события 2 и 4 апреля 1964 г. вряд ли могли расцениваться как кризисные, если бы президент своим обращением к нации не прервал в один из этих дней популярное телешоу в прайм-тайм и не выступил с осуждением действий американских кораблей. Что касается вбрасывания М. Горбачевым концепта «перестройка», перевернувшего в свое время сознание россиян (а вместе с этим актуализировавшим переворот и самой российской действительности), то последствия подобного вбрасывания будут предметом национального и зарубежного мониторинга еще не один десяток лет.
Примеры с «кризисом» (и не одним!) Кеннеди и «перестройкой» Горбачева столь показательны, сколь и распространены. Тем не менее сама ситуация кризиса не создает и перестройкой не маркируется. Скорее восприятие президентом ситуации как кризисной или перестроечной, а главное - риторика, которой он пользуется для ее описания, маркируют событие как таковое. Поскольку президент имеет немедленный доступ к СМИ, а Конгресс (Дума) не имеет альтернативных источников информации (которые могли бы быстро проверить или поставить под сомнение предоставленную информацию), президент сталкивается с минимумом оппозиции для реализации желаемой политики. В результате происходит изменение общественного восприятия политической действительности, и президент в этой ситуации не просто актуализирует в своей речи некоторые смысловые концепты: он выступает носителем самого смысла, представленного в этих концептах, тем медиумом, посредством которого граждане интерпретируют окружающий мир.
Преобладание именно такого восприятия мира в рамках риторической политической модели целиком зависит от того,
насколько искусно смоделирован тот или иной фрейм и нет ли более искусно смоделированного фрейма, рекламирующего контрдействительность.
Примечания
1 Цит. по: Тазмина А.Т. Проблемы современной американской президентской риторики. Абакан: Изд-во Хакас. гос. ун-та им. Н.Ф. Катанова, 2001. С. 74.
2 См.: Хазагеров Г.Г. Партия, власть и риторика. М.: Изд-во «Европа», 2006. С. 20.
3 Hart R.P. The Sound of Leadership: Presidential Communication in the Modern Age. Chicago, 1987. P. 7.
4 Цит. по: Hart R.P. Op. cit. P. 55.
