CC BY
16
УДК 343.97:343.01 DOI: 10.12737/jrl.2021.145
Преступность и судебно-уголовная политика
Михаил Матвеевич Бабаев1, Юрий Евгеньевич Пудовочкин2
1 2Российский государственный университет правосудия, Москва, Россия
1babaevmm@yandex.ru, https://orcid.org/0000-0003-1656-2529
211081975@list.ru, https://orcid.org/0000-0003-1100-9310
Аннотация. Судебно-уголовная политика, будучи элементом уголовной политики страны, испытывает на себе влияние целостного комплекса социальных, политических, криминологических факторов, среди которых особое место занимает преступность, выступающая одновременно и основой формирования политики, и основным объектом приложения ее усилий. Между тем механизм влияния преступности на судебно-уголовную политику, несмотря на общеизвестный тезис о ее криминологической обусловленности, остается недостаточно исследованным в теоретическом и инструментальном отношениях. Это не только способствует сохранению в науке необоснованных штампов о прямой зависимости между преступностью и судебно-уголовной политикой, но и искажает представления о целях судебно-уго-ловной политики, блокирует ее развитие.
Задачи исследования: на основе применения целостного комплекса современных методов научного познания (аналитического, статистического, моделирования, типологизации) охарактеризовать влияние динамических и социальных характеристик преступности на содержание и направленность судебно-уголовной политики.
Авторами исследования установлено, что: а) циклические тенденции роста и снижения преступности не влияют существенным образом на уровень репрессивности или либеральности судебно-уголовной политики, который больше зависит от политических, нежели криминологических, импульсов; б) оценки опасности преступности законодателем и судом являют собой связанные, но различные уровни оценки, не совпадающие в своих результатах, что приводит к закономерному отсутствию прямой зависимости судебно-уголовной политики от политических настроений парламента; в) различия в оценках функций преступности, вытекающие из концептуальных построений Дюркгейма и Фуко, оказывают наиболее существенное влияние на судебно-уголовную политику, детерминируя ее цели и содержание.
Ключевые слова: судебно-уголовная политика, правосудие, преступность, функции преступности, общественная опасность преступности, динамика преступности
Для цитирования. Бабаев М. М., Пудовочкин Ю. Е. Преступность и судебно-уголовная политика // Журнал российского права. 2021. Т. 25. № 12. С. 26—40. DOI: 10.12737/jrL2021.145
Criminality and Criminal Justice Policy
Mikhail M. Babayev1, Yury E. Pudovochkin2
1, 2Russian State University of Justice, Moscow, Russia
1babaevmm@yandex.ru, https://orcid.org/0000-0003-1656-2529
211081975@list.ru, https://orcid.org/0000-0003-1100-9310
Abstract. The criminal justice policy as a part of national criminal policy is influenced by an integral complex of social, political, criminological factors, among which a special place is occupied by criminality, which is both the basis of policy formation and the main object of its efforts. Meanwhile, the mechanism of influence of criminality on the criminal justice policy — despite the well-known thesis about its criminological causality — remains insufficiently researched in theoretical and instrumental relations. This not only contributes to the preservation of unjustified cliches in science about the direct relationship between criminality and criminal justice policy, but also misrepresents ideas about the goals of the criminal justice policy and blocks its development.
The main problems of the research are to characterize the influence of dynamic and social characteristics of criminality on the content and orientation policy in criminal justice sphere based on
the application of a holistic complex of modern methods of scientific cognition (analytical and statistical methods, modeling, typologization).
In result we receive the following: a) cyclical trends in the growth and decline of criminality do not significantly affect the level of repressiveness or liberality in criminal justice policy, which depends more on political than criminological impulses; b) the assessment of the danger of criminality by the legislator and the court is a related, but different level of assessment, which does not coincide in its results, which leads to the natural absence of a direct dependence of criminal justice policy on the political sentiments of the parliament; c) differences in the assessments of criminality functions arising from the conceptual constructions of Durkheim and Foucault have the most significant impact on criminal justice policy, determining its goals and content.
Keywords: criminal justice policy, justice, criminality, functions of criminality, public danger of criminality, dynamics of criminality
For citation. Babayev M. M., Pudovochkin Yu. E. Criminality and Criminal Justice Policy. Journal of Russian Law, 2021, vol. 25, no. 12, pp. 26—40. (In Russ.) DOI: 10.12737/jrl.2021.145
Введение. Судебно-уголовная политика при всей своей научной и прикладной ценности, к сожалению, не входит в список популярных исследовательских тем. В общем виде она может быть определена как заданная государством и в некоторых случаях наукой совокупность принципов, концептуальных положений, стратегических и тактических идей, регулирующих порядок и правила правосудия по уголовным делам, а также основанная на этих принципах и иных руководящих положениях, осуществляемая правовыми методами и средствами правоприменительная, правоинтерпретаци-онная и правотворческая деятельность судебных органов, направленная на охрану граждан, общества и государства от преступных посягательств путем применения наказания и других мер уголовно-правового характера к лицам, их совершившим.
Как и любое иное направление политики государства, судебно-уго-ловная политика главным источником имеет прежде всего реальное состояние общественных отношений, которое сложилось в обществе в тот или иной момент времени. В силу этого основы судебно-уго-ловной политики обусловлены уровнем развития экономики, качеством международных отношений, спецификой культуры, состоянием государственного управления и т. д. Социальный базис судебно-уголовной
политики определяется также состоянием и тенденциями развития преступности. Более того, преступность, которая, с одной стороны, де-терминационно обусловлена социальными противоречиями, а с другой — качественным образом трансформирует состояние общественных отношений в процессе своего развития, выступает «ближайшим» и содержательно наиболее значимым фактором, влияющим на судебную уголовную политику.
Приведенный тезис служит продолжением общеизвестного положения о криминологической обусловленности уголовной политики и тесной связи антикриминальной деятельности государства с тенденциями развития преступности. По этой причине он не может претендовать на оригинальность. Однако в современной науке он не был в достаточной степени осмыслен и проанализирован. Все известные рассуждения по теме касаются вопросов криминологической обусловленности уголовной политики как таковой, без прямой связи с политикой судебно-уголовной. Между тем надо признать, что преступность влияет не только на общие процессы законодательной криминализации и пенализации. По закону всеобщей связи она оказывает воздействие на все уровни и направления уголовной политики страны, в том числе на работу конкретных судей и судебную систему в целом. Изучение связи
преступности и судебной уголовной политики представляется значимой и актуальной исследовательской задачей.
Механизм воздействия преступности на судебную уголовную политику представляет собой отдельный аспект анализа поднятой проблемы, позволяя ответить на вопросы о том, как и на что влияет преступность в исследуемой области реализации государственной политики. При этом данный механизм может быть исследован в различных проекциях. Можно рассуждать о деструктивном и позитивном влиянии преступности на судебно-уголовную политику, о функциональном и организационном влиянии, о прямом и косвенном, о влиянии преступности на отдельные направления судебно-уголовной политики — правоприменение, пра-вотолкование, правотворчество, о влиянии различных характеристик преступности на судебно-уго-ловную политику и т. д. Проанализировать все аспекты этой большой темы в рамках одной публикации едва ли возможно. В связи с этим в предлагаемой статье мы ограничимся анализом влияния на судеб-но-уголовную политику лишь трех базовых характеристик преступности: ее динамики, опасности и функций.
Влияние криминологических тенденций преступности на судеб-но-уголовную политику. Дефекты российской уголовной статистики общеизвестны: неполнота и упреч-ная классификация первичного (исходного) материала; сокрытие от регистрации определенной части данных о преступлениях; манипуляции с оценкой тяжести отдельных видов преступлений, меняющие объективную структурную картину преступности; искажения уголовной статистики. Вместе с тем при всех недостатках данные официальной статистики не лишены познавательной ценности. При должном уровне анализа они вполне по-
зволяют делать некоторые криминологически значимые обобщения и выводы. А потому последующее изложение будет опираться на результаты исследования официальных данных1.
Для криминологов ХХ век ушел в историю, под занавес «крепко хлопнув дверью». В 1999 г. был преодолен опасный психологический рубеж: общее количество официально зарегистрированных преступлений в стране впервые превысило 3 млн. Примерно на этом уровне планка продержалась еще два года.
А затем, в 2002 г., произошел «прыжок» вниз (-14,9% по сравнению с прошлым годом). Падение быстро сменилось ростом, правда, менее резким, в 2003 г. (+9,1%) и 2004 г. (+5,0%). В 2005 г. огромный подъем: на 22,8% по сравнению с 2004 г. Абсолютное число зарегистрированных преступлений за 12 месяцев выросло на 661 тыс.2 По итогам 2006 г. зафиксирован новый прирост показателей, хотя и не такой мощный (+8,5%), но и его хватило, чтобы этот год стал абсолютным «рекордсменом» первого двадцатилетия XXI в.
Следующий год знаменовал решительную смену тенденций. Хотя к этой ситуации, скорее, подходит термин не «смена», а «слом», настолько тесно сошлись две противоположные тенденции (см. табл. 1).
1 Использованы официальные статистические данные, аккумулируемые Генеральной прокуратурой РФ и опубликованные в ежегодных статистических сборниках «Состояние преступности в России». Сборники размещены в свободном доступе в сети Интернет. URL: https://genproc.gov.ru/stat/ data/. Все статистические расчеты на основании официальных данных выполнены авторами.
2 Эти неожиданные резкие взлеты (падения) показателей, безусловно, нуждаются в отдельном углубленном научном осмыслении. Но исследования на этот счет не проводились. Мы же оставляем анализ данного феномена в стороне, так как он увел бы нас за рамки избранной темы.
Таблица 1 Динамика зарегистрированной преступности
Содержание таблицы свидетельствует, что 2007—2018 гг. стали временем отчетливо выраженной тенденции снижения преступности в России. Исключение — 2015 г., когда отметился ее прирост на 9%. За период же с 2006 до 2020 г. количество зарегистрированных деяний сократилось на 53%.
В литературе не раз обсуждался вопрос о том, насколько эти сведения отражают реальное положение дел с преступностью в стране, не является ли такая картина лишь умело сконструированной статистической «мозаикой»: многие ученые убеждены, что уровень преступности не снижался, а рос.
Однако трудно поверить, что в течение 12 лет можно скрывать подлинную и преподносить диаметрально противоположную интерпретацию событий. Есть основания полагать, что позитивные по сравнению с 1990-ми гг. изменения в жизни общества и граждан все же
дали толчок к возникновению нового относительно устойчивого тренда уровня преступности, реально отразившегося в статистике. Впрочем, события эти требуют дополнительного изучения.
Итак, мы говорим о достаточно долгом периоде снижения уровня преступности. Казалось бы, ситуация в этой сфере вполне позитивна. Но только на первый взгляд. К концу периода внимательный анализ статистического материала выявляет явные признаки нарастающей нестабильности и неблагополучия.
Так, в 2019 г. стрелка статистики качнулась в другую сторону: общий объем зарегистрированной преступности увеличился на ничтожные 1,6%; в 2020 г. еще на 1%. За два года увеличение составило почти 53 тыс. деяний. И хотя в официальных публикациях ситуация оценивалась как стабильная, движение вверх продолжилось. В первом полугодии 2021 г. соответствующий показатель вырос еще на 1,5% по сравнению с аналогичным периодом 2020 г.
Эти данные создают повод для беспокойства. Впрочем, перечисленное выше — далеко не единственный признак неблагополучия в криминально-статистическом «хозяйстве».
Удельный вес тяжких и особо тяжких преступлений в числе зарегистрированных вырос с 24,4% в 2019 г. до 27,6% в 2020 г. В составе преступников увеличился удельный вес ранее судимых лиц: с 28,3%, в 2017 г. до 29,6% в 2019 г. и до 29,9% в 2020 г. За пять лет число тяжких и особо тяжких преступлений, совершенных организованными группами или преступными сообществами, выросло с 12,1 тыс. в 2016 г. до 17,0 тыс. в 2020 г.
Самыми распространенными преступлениями против собственности остаются кражи. В 2020 г. в статистику попало 751,2 тыс. таких преступлений, что почти на 23 тыс. меньше, чем годом ранее. Но это достижение нельзя считать поводом для гордости. Нетрудно предполо-
Годы Всего зарегистрировано преступлений Изменения в процентах к предыдущему году
2006 3 855 373 —
2007 3 582 541 -7,1
2008 3 209 862 -10,4
2009 2 994820 -6,7
2010 2 628 799 -12,2
2011 2 404 807 -8,5
2012 2 302 168 -4,3
2013 2 206 212 -4,2
2014 2 166 399 -1,8
2015 2 388 476 +9,0
2016 2 160 063 -9,6
2017 2 058 476 -4,7
2018 1 991 532 -3,3
2019 2 024 337 +1,6
2020 2044221 +1,0
Таблица 2
Уровень убийств на 100 тыс. человек (исчислен в жертвах)*
1990 г. 1995 г. 2000 г. 2005 г. 2010 г. 2018 г.
США 9,3 8,1 5,5 5,7 4,8 5,0
Китай — 2,2 2,1 1,6 1,0 0,5
Россия 14,3 30,5 28,1 24,8 11,6 8,2
Великобритания 1,2 1,6 1,6 1,4 1,2 1,2
Франция 2,4 2,3 1,8 1,6 1,3 1,2
Германия 1,5 1,7 1,2 1,1 1,0 0,9
* См.: Victims of intentional homicide, 1990—2018. URL: https://dataunodc.un.org/content/ data/homicide/homicide-rate (дата обращения: 29.04.2021).
жить, что значительная часть воровского мира, не оставив профессию, передислоцировалась в другую, более доходную и безопасную сферу. Заметно увеличилось число краж, совершенных с банковского счета или в отношении электронных денежных средств. В 2020 г. зарегистрировано 169,5 тыс. таких посягательств против 93,7 тыс. в 2019 г.
В стране последовательно сокращается общее число зарегистрированных убийств. За последние пять лет, как сообщает Генеральная прокуратура РФ, их число сократилось на треть (с 11,3 тыс. до 7,7 тыс.). А если учесть, что в 2000 г. в стране было совершено 31,8 тыс. убийств (с покушениями), то к 2020 г. их число сократилось более чем в четыре раза. Тенденция замечательная, и ею вполне можно было бы гордиться, если бы не сравнение с данными ООН о положении дел с убийствами в некоторых зарубежных государствах (см. табл. 2).
Очевидно, что в России даже к 2018 г., после существенного снижения показателей, жертв убийств оказалось в 16,5 раз больше, чем в Китае и в 9 раз больше, чем в Германии. Здесь мы «лидеры».
Пожалуй, наиболее острой (точнее — критической) можно назвать ситуацию с киберпреступлениями. За последние пять лет их число выросло в 11 раз. Фактически они составляют одну четвертую часть (!) общего массива преступности в Рос-
сии. Как ни печально, но такая статистика позволяет, по нашему мнению, говорить о полном провале в работе системы противодействия криминалу, орудующему в сфере 1Т-технологий.
Выше было сказано, что после двухлетнего прироста движение показателей преступности вверх продолжилось. Это относится не только к зарегистрированной преступности в целом. По данным за шесть месяцев 2021 г., в сравнении с соответствующим периодом 2019 г. негативный сдвиг в пределах 1,0—1,5% коснулся практически всех основных выделенных в статистических отчетах категорий и видов преступлений, за исключением экологических, совершенных с применением оружия и взрывчатых веществ и некоторых других. За те же полгода общее количество киберпреступлений увеличилось в 1,5 раза, в том числе особо тяжких — в 1,7 раза и тяжких посягательств — в 1,9 раза.
Такова в общих чертах картина процессов преступности в России. Теперь нужно найти ответ на вопрос о том, в каком соотношении с этими процессами находятся карательная политика и практика российских судов. Развернутый и детализированный анализ данной проблемы, полагаем, увел бы нас далеко за рамки избранной темы. Мы попытаемся на некоторых конкретных примерах показать главные черты упомянутого соотношения.
Таблица 3
Удельный вес осужденных в зависимости от категории совершенного преступления (в процентах от общего числа осужденных)
Годы Категории преступлений
небольшой тяжести средней тяжести тяжкие особо тяжкие
1999—2000 15,6 22,3 55,8 6,3
2005—2010 33,0 33,4 26,5 7,1
2015—2020 49,6 23,2 21,8 5,4
Практика наказания за убийство Таблица 4
Годы Статья 105 УК РФ
лишение свободы (всего) пожизненно до 5 лет 5—8 лет 8—10 лет свыше 10 лет
удельный вес от общего числа осужденных по ст. 105 УК РФ, % удельный вес осужденных к лишению свободы, %
1999—2000 97,5 0,4 5,7 30,8 21,9 41,2
2005—2010 98,0 0,4 6,1 36,0 27,2 30,3
2015—2020 99,4 0,7 3,5 34,2 31,9 29,7
Начнем с того, какова динамика судимости в зависимости от категории тяжести преступления (см. табл. 3)3.
Обращает на себя внимание, что за обозреваемый период последовательно происходило резкое увеличение удельного веса осужденных за преступления небольшой и средней тяжести, а также падение показателей удельного веса осужденных за тяжкие преступления. Эти противоположные процессы, по нашему мнению, в наибольшей степени объясняются результатами проведенной в 2003 г. (и реализуемой в последующем) уголовно-правовой реформы, изменившей в сторону смягчения подход к категоризации преступлений, а равно смягчения санкций за ряд преступлений.
3 Все расчеты, отражающие состояние и тенденции судимости, выполнены авторами на основании официальных статистических данных, аккумулируемых Судебным департаментом при Верховном Суде РФ и размещенных в свободном доступе в сети Интернет. URL: http://www.cdep.ru/index. php?id=79.
Подчеркнем, что упомянутая реформа (многие специалисты оценили ее как либеральную) происходила в то время, когда уровень преступности в стране существенно возрастал. Таким образом, две тенденции — преступности и судимости — оказались не просто несогласованными, но в криминологическом смысле «необъяснимо» противоречащими друг другу. Объяснение, конечно, есть. Мы относим его к сфере политических соображений власти.
Обратимся для примера к статистике наказуемости за убийство (см. табл. 4).
Отмеченное выше сокращение общего числа зарегистрированных убийств логично привело к уменьшению контингента лиц, осужденных за убийство: с 18 746 человек в 1999 г. до 5014 человек в 2020 г. Картина судимости неоднозначна, она характеризуется соединением противоречивых тенденций.
С одной стороны, выраженная гуманизация карательной практики: удельный вес осужденных к лишению свободы на срок свыше 10 лет за
Таблица 5
Практика назначения наказания за имущественные преступления
Годы Статья 158 УК РФ Статьи 159—1596 УК РФ
лишение свободы (всего) 1—2 года 2—3 года 3—5 лет 5—8 лет свыше 8 лет лишение свободы (всего) 1—2 года 2—3 года 3—5 лет 5—8 лет свыше 8 лет
удельный вес от общего числа осужденных, % удельный вес от числа осужденных к лишению свободы, % удельный вес от общего числа осужденных, % удельный вес от числа осужденных к лишению свободы, %
1999—2000 29,6 21,3 26,6 43,2 8,5 0,4 28,9 18,1 22,2 39,6 18,8 1,3
2005—2010 34,3 42,8 32,4 21,1 3,2 0,5 32,5 41,4 25,6 22,7 9,0 1,3
2015—2020 32,2 54,3 27,2 15,6 2,3 0,6 28,2 35,1 24,3 27,7 10,5 2,4
обозреваемый период существенно сократился (на 11,5%). С другой стороны, более отчетливо проявила себя противоположная стратегия: доли осужденных на срок от 5 до 8 лет и от 8 до 10 лет возросли (соответственно на 3,5% и 10,0%). Об определенном ужесточении карательной практики свидетельствует увеличение объема осужденных к лишению свободы, а главное — почти в два раза — вырос удельный вес осужденных к пожизненному лишению свободы. Кстати, о том же говорит снижение удельного веса осужденных на срок менее 5 лет.
Здесь на первый взгляд столкновение, а на самом деле — взаимодействие двух номинально противоположных тенденций, «работающих» во имя достижения единого результата. Одна из них — социальная — снижение уровня насильственной преступности, включая убийства, вызванное прежде всего происходящими в социуме позитивными социальными процессами. Вторая — уголовно-политическая — постепенно нарастающее карательное давление на криминал, доказавшее свою эффективность и потому сохраняемое в качестве субсидиарного фактора развития первой тенденции.
Перейдем к анализу наказаний за некоторые имущественные преступления (см. табл. 5).
На фоне сокращения в рассматриваемый период общего числа лиц, осужденных за кражу по ст. 158 УК РФ (с 591 567 человек в 1999 г. до
133 797 человек в 2020 г.), увеличился удельный вес лиц, осужденных к реальному лишению свободы (на 2,6%), а также лиц, осужденных к наказанию на срок свыше 8 лет. Но в обоих случаях и прирост весьма незначительный, и удельный вес этих лиц крайне мал.
На наш взгляд, главная особенность ситуации состоит в том, что за обозреваемый период произошел существенный сдвиг в сторону применения коротких сроков лишения свободы. Удельный вес осужденных к таким наказаниям вырос в 2,5 раза и составил более половины всех осужденных к лишению свободы. В группе осужденных на срок от 3 до 5 лет обратный процесс: сокращение в 2,8 раза. В совокупности оба этих, казалось бы, противоречащих друг другу процесса можно рассматривать как единую тенденцию снижения уровня репрессивности по отношению к виновным в кражах.
Гипотеза объяснения ситуации, по нашему мнению, такова. Упомянутую тенденцию вряд ли следует связывать с идеей гуманизации карательного воздействия за кражи. Причина в том, что наиболее опытная, умелая, квалифицированная часть воровского сообщества, которая совершала самые серьезные посягательства и, соответственно, тянула вверх планку наказаний, «мигрировала» в более доходную сферу высоких технологий, где количество краж неуклонно и существенно вырастает.
В рассматриваемый период общее число осужденных за мошенничество (ст. 159—1596 УК РФ) выросло с 17 547 в 1999 г. до 21 865 в 2020 г. (на 19,7%).
На этом фоне выделяется вполне стабильный общий показатель удельного веса осужденных к лишению свободы. Что же касается динамических показателей конкретных размеров наказания, то ситуация здесь полностью повторяет предыдущую картину применения наказания за кражи. Малозначимые различия в динамике общего удельного веса лишения свободы не меняют эту картину.
В дополнение к проанализированным цифрам приведем еще несколько статистических наблюдений, отражающих влияние тенденций преступности на состояние судебно-уголовной политики. Для этого сопоставим показатель удельного веса лиц, осужденных к реальному лишению свободы (это вполне устойчивый показатель, по которому в целом можно оценивать степень жесткости судебной наказа-тельной практики), и показатели динамики (роста или снижения) преступлений по отдельным регионам России в 2020 г.
Анализ показывает, в частности, что:
в регионах, демонстрирующих примерно одинаковые темпы годового прироста общего числа расследованных преступлений (14,2% в Еврейской автономной области и 13,6% в Тамбовской области), удельный вес осужденных к реальному лишению свободы принципиально отличается: 26,6% в первом субъекте Федерации и 16,1% — во втором;
в регионах, демонстрирующих разнонаправленное движение числа нераскрытых преступлений, удельный вес осужденных к реальному лишению свободы может оставаться примерно равным (он составляет 31,0% в Костромской области, где число нераскрытых преступлений за год увеличилось на 36,8%, и
38,2% — в Курганской области, где число нераскрытых преступлений сократилось на 14,2%).
Эти общие характеристики подтверждаются и сопоставлением данных об отдельных видах преступности.
Так, в Еврейской АО прирост преступлений, связанных с незаконным оборотом оружия, составил в 2020 г. 43,7%, а в Республике Мордовия — 38,45%, в то же время удельный вес осужденных к реальному лишению свободы за данные преступления составил соответственно 92,0% и 10,5%.
В Костромской области, где прирост числа зарегистрированных преступлений, связанных с незаконным оборотом наркотических средств, составил 46,25%, удельный вес осужденных к реальному лишению свободы за эти преступления составил 54,7%, тогда как в Тверской области, где данные преступления за год сократились на 25,5%, удельный вес осужденных к лишению свободы составил 68,0%.
Приведенная статистика, на наш взгляд, подтверждает, что тенденции преступности и тенденции карательной политики, как правило, не совпадают. Совпадение может быть либо случайным, либо продиктованным специальными резонами.
Признание существования определенной связи между преступностью и наказанием, влияния первой на второе ни в коей мере не означает, что их изменения должны быть синхронизированы и что законодатель должен поддерживать такое соответствие. Последнее в принципе недостижимо, если говорить о преступности в целом. Понятно, что применительно к отдельным преступлениям или видам преступности дело может обстоять иначе.
Кстати, идея синхронизации недостаточно разумна и нецелесообразна: выше было показано, насколько слабы аргументы наказания в его «диспуте» с преступностью. В этом смысле следует согласиться с И. М. Гальпериным: «Нельзя пред-
ставить себе дело таким образом, что преступность и наказание, понимаемое и как санкция уголовного закона, и практика судов по его назначению и исполнению, существуют как бы совершенно параллельно... Нельзя говорить о коррелятивной зависимости по принципу только прямой пропорции: чем хуже соответствующие показатели преступности, тем строже линия наказания. Проблема соотношения показателей преступности и линии по использованию наказания не может быть, на наш взгляд, решена лишь в рамках этих двух понятий без обращения к причинам изменений в характере и структуре преступности. Ориентация на смягчение или усиление наказания при благоприятных или неблагоприятных показателях в преступности должна зависеть не от факта существования этих показателей, а от причин, оценки количественных изменений не изолированно, а в системе»4.
В еще более острой форме эту мысль высказал П. П. Осипов: «Ошибочно представлять себе дело так, что система наказаний (как в законодательстве, так и в судебной практике) должна быть поставлена в полную и однозначную зависимость от состояния преступности, ее уровня, структуры и характера»5.
Состояние, динамика, структура преступности могут быть ориентиром и поводом для принятия судебных решений или корректировки законодательства, но не сигналом к переменам в судебно-уголовной политике. Количественные изменения в первой не могут перерасти в качественные перемены во второй. Су-дебно-уголовная политика отвечает (реагирует) на закон, а не на информацию о преступности. Иначе и быть
4 Гальперин И. М. Наказание: социальные функции, практика применения. М., 1983. С. 19, 25—26.
5 Осипов П. П. Теоретические основы по-
строения и применения уголовно-правовых санкций. Л., 1976. С. 71.
не может, так как природа этих двух процессов различна: доминантным «двигателем» изменений преступности являются социальные факторы. Что же касается уголовного наказания, карательной политики, то они практически полностью регулируются политическими импульсами.
Влияние криминологических оценок опасности преступности на судебно-уголовную политику. Уголовная политика, формируемая парламентскими актами и судебными решениями, отражает представления ее субъектов об общественной опасности преступности и ее отдельных видов. Специфика положения суда в данном случае состоит в том, что он, с одной стороны, применяет уголовный закон, в котором уже воплощены парламентские оценки опасности преступлений и преступности в целом, с другой стороны, наделен возможностью (а в нашем представлении — и обязанностью) самостоятельно оценивать не только положения уголовного закона, но и составляющие его криминологическую основу данные об опасности преступности.
Преступность находится в ряду обстоятельств, которые оказывают существенное воздействие на судей как носителей судебной власти и политических акторов. Любое судебное решение (как имеющее значение при разбирательстве отдельного уголовного дела, так и обладающее всеобщим значением) с неизбежностью отражает взгляд судьи или судейского сообщества в целом на состояние преступности, ее опасность, эффективные меры противодействия ей6.
6 Cm.: Warr M. (1995). Public Opinion on Crime and Punishment // Public Opinion Quarterly. 1995. Vol. 59. P. 296 — 310; Mckillop D., Helmes E. Public Opinion and Criminal Justice: Emotion, Morality and Consensus // Psychiatry, Psychology and Law. 2003. Vol. 10. P. 210—220; Roberts J. V, Hastings R. Public Opinion and Crime Prevention: A Review of International
При этом не должно вызывать сомнений, что профессиональное мнение судей о преступности, с одной стороны, формируется во взаимодействии и под влиянием оценок опасности преступности, которые демонстрирует парламент и широкая общественность, а с другой стороны, является самостоятельным феноменом, имеющим собственные «каналы влияния» на судебно-уго-ловную политику.
Так, любые законотворческие инициативы по изменению уголовного законодательства, в том числе исходящие от Верховного Суда РФ, определяются (в идеальной ситуации) результатами глубокого изучения особенностей преступности, ее динамики и перспектив, последствий и опасности, личности преступника и т. д. Возможности различных субъектов законодательной инициативы оценить криминологические и девиантологические предпосылки для модернизации уголовного закона, безусловно, различны. Особенности судов в этом отношении состоят в том, что, не обладая в отличие от депутатского корпуса парламента широкими возможностями в части оценки социальных интересов, требующих уголовно-правовой охраны, суды имеют тесное «соприкосновение» с криминологическими реалиями. Они видят не абстрактное опасное деяние и не абстрактную опасную личность, а конкретный вред и конкретного человека, который его причинил; оценивают не политическую целесообразность защиты тех или иных социальных благ и интересов, а реальную адекватность средств защиты и их приспособленность для конкретной правоприменительной ситуации. Различия в методологии оценки преступности закономерно приводят к несовпадающему
Trends // Farrington D. P., Welsh B. C. (eds.). The Oxford Handbook of Crime Prevention. 2012. Sept. DOI: 10.1093/oxfor dhb/9780195398823.013.0024.
взгляду судов и иных субъектов на реальную опасность преступности и эффективность уголовно-правового противодействия ей, что сподвигает суды к инициированию содержательно весьма специфичных уголовно-правовых законопроектов. Как показывает анализ, немногочисленные инициативы Верховного Суда РФ в части корректировки уголовного закона заключались либо в установлении дополнительных возможностей для сокращения наказания и освобождения от ответственности, либо в детализации, конкретизации имеющихся оснований уголовной ответственности.
Это обстоятельство может рассматриваться как прямое следствие влияния преступности на правоприменительную практику суда, ибо любые законотворческие инициативы «вырастают» из этой практики, являются следствием обобщенной оценки преступности на основе результатов правоприменения.
Влияние преступности на правоприменительную практику суда осуществляется, по-видимому, посредством одного, но крайне важного канала — через оценку судом общественной опасности преступлений и преступности.
Ситуация с оценкой опасности преступности складывается таким образом, что законодатель, принимая решение о криминализации общественно опасного деяния и конструируя санкцию за его совершение:
во-первых, действует, находясь на определенной временной дистанции по отношению к преступлениям, которые совершаются в настоящий момент, в связи с чем оценка им общественной опасности является одновременно: а) предвосхищающей, поскольку формулируется законодателем до момента совершения преступлений, на будущее; б) запаздывающей, так как сформулирована в прошлом и по этой причине не обязательно адекватно отражает специфику текущего момента;
во-вторых, действует в «абстрактном поле», располагая по преимуществу экспертными и уголовно-политическими суждениями о потенциальной опасности преступлений, безотносительно к тому, насколько эта опасность связана с реальным вредом от реальных преступлений, с их отдаленными последствиями, с опасностью личности виновного, обстоятельствами совершенного преступления.
Между тем оценка опасности преступлений, которая осуществляется судом, является всегда конкретной и актуальной. В такой ситуации не только логично предположить, но и вполне возможно эмпирически подтвердить наличие существенных расхождений в оценках опасности преступлений, которые выражены, с одной стороны, в санкции уголовного закона, с другой стороны, в обвинительном приговоре суда. Наиболее явное подтверждение тому — известная и давно обсуждаемая тенденция судебной практики, выраженная в том, что средний размер наказания едва ли не за любое преступление в большинстве случаев располагается в нижней половине санкции статьи.
По этой причине нет особого повода для критики наметившейся практики конструирования «широких» санкций, предусматривающих большой разрыв между максимальным и минимальным размерами допустимого наказания.
Эта практика негативно воспринимается в науке со ссылками на то, что она создает существенные риски для справедливости и предпосылки для судебного произвола. Вполне определенно высказалась по этому поводу Н. А. Лопашенко: «Альтернативность и вариативность наказания, которая хороша для реализации принципа справедливости, имеет и другую сторону, если она слишком велика: выбор, предоставляемый конкретному правоприменителю — судье, при назначении наказания конкретному лицу слишком
широк, степень жесткости предусмотренных в санкции наказаний значительно различается, и роль судьи — вольно или невольно — практически абсолютизируется. Потенциальная криминогенность подобной альтернативности, таким образом, достаточно высока. Законодательно возможное судейское усмотрение может превратиться в настоящий произвол»7.
С одной стороны, это вполне убедительные рассуждения. Однако надо учитывать, что они могут быть признаны полностью правильными только при одном существенном допущении: если им корреспондируют соответствующие представления о роли и возможности суда в современном обществе и о допустимой методологии принятия судебного решения, а именно, если суд мыслится исключительно как орган, «слепо и послушно» выполняющий волю законодателя, орган, призванный в каждой конкретной правоприменительной ситуации делать элементарный дедуктивный вывод из силлогических предпосылок, характеризующих обстоятельства дела и содержание закона.
«Короткие» санкции являются неизбежным и необходимым спутником «короткого» правосудия;право-судия, «штампующего» приговоры по строго заданным законодательным лекалам санкций, любые отклонения от которых могут мыслиться допустимыми только при условии, что они (эти отклонения) предписаны законом и ограничены законом, причем в минимально возможных размерах; правосудия, которому, по сути, отказывают в способности самостоятельно оценивать опасность реально совершенного преступления, в том числе в контексте текущей социальной, экономической, политической обстановки; правосудия, всецело, тотально и во всем зависящего от законодательных предпи-
7 Лопашенко Н. А. Уголовная политика. М., 2009. С. 155.
саний; правосудия в итоге несамостоятельного, зависимого и неавторитетного.
Если мы говорим об иной концепции правосудия, в которой суд выступает подлинно независимым и самостоятельным игроком на уголовно-политическом поле, требование «коротких» санкций (равно как требования, связанные с отсутствием оценочных признаков состава преступления, наличием жестких законодательных правил квалификации преступлений, математизации правил назначения наказания, шкалирования на уровне закона опасности преступлений и т. п.) становится бессмысленным и даже опасным.
Между судом и преступностью в оценке опасности последней нет посредников. Суд, разумеется, в рамках закона, но самостоятельно и непосредственно соприкасается с преступлением, также самостоятельно оценивая его опасность и выбирая оптимальное для данного конкретного случая наказание.
В оценках опасности преступности суд обладает независимостью и по отношению к общественному мнению. Как показывают специальные исследования, общественность придерживается нескольких ошибочных представлений о преступности. К ним относится мнение о том, что уровень преступности постоянно растет и что высокий процент преступлений связан с насилием. Ошибочны представления населения об уровне рецидивизма. Представители общественности также имеют нереалистичные представления о последствиях различных преступлений. При этом наибольшие разрывы между «знанием» и «мнением» возникают тогда, когда общественное восприятие преступности связано с популистской идеологией. Многие представители общественности считают, что процесс вынесения приговора отвечает за сдерживание или даже снижение уровня преступности по всей стране и что
если преступность растет, то приговор должен быть более суровым. Это особенно верно в области уголовного правосудия. Если общественность не будет лучше осведомлена об истинном положении дел в области наказания, результатом станет принятие более репрессивного законодательства. В связи с этим приоритетной задачей системы уголовного правосудия является искоренение ложных представлений о преступности, сложившихся у населения, и ложных представлений об общественных установках, сложившихся у специалистов и политиков8.
Влияние криминологических оценок функций преступности на судебно-уголовную политику. Можно, вероятно, долго рассуждать о том, как осознание властью отдельных свойств и признаков преступности в целом или отдельных ее видов влияет на принимаемые решения, связанные с противодействием ей. Но по большей части все эти рассуждения будут расположены вокруг одной идеи — идеи криминализации и пенализации общественно опасных деяний с учетом данных о преступности. Соответствующий аспект влияния преступности (или шире — девиантности) на уголовную политику достаточно хорошо изучен в отечественной науке9. Однако заметим, что при всей своей важности и значимости он не учитывает некоторых характеристик преступности, отражение которых в сознании уголовно-политических акторов определяет не только (а возможно, и не столько) решение о криминализа-
8 См.: Roberts J. Public Opinion, Crime, and Criminal Justice. N. Y., 2000. 352 p.
9 См., например: Основания уголовно-правового запрета. Криминализация и декриминализация / отв. ред. В. Н. Кудрявцев, А. М. Яковлев. М., 1982. С. 215—220; Прозу-ментов Л. М. Криминализация и декриминализация деяний. Томск, 2012. С. 54—55; Коробеев А. И. Уголовно-правовая политика России: от генезиса до кризиса. М., 2019. С. 66—75.
ции того или иного деяния, сколько в целом стратегию противодействия преступности. Речь в данном случае идет о социальных функциях преступности. Вопросы криминализации, пенализации деяния, в целом разработки содержания уголовных законов и практики их применения базируются на познании и осознании социальных свойств и деструктивных последствий преступности, но ее функциональные характеристики в данном случае остаются незаслуженно в тени. Между тем понимание социальных функций преступности непосредственным образом определяет отношение к ней со стороны государства, акцентируя внимание на управленческом аспекте уголовной политики, возможностях, направлениях и целях использования преступности в деле организации социальных отношений и управления обществом.
Сознавая масштабность и самостоятельность этой темы, которая требует отдельного развернутого исследования, в рамках настоящей публикации ограничимся кратким и во многом постановочным характером рассуждений, используя в качестве основы весьма содержательную и оригинальную публикацию, посвященную сопоставительному анализу оценок социальных свойств преступности в социологии Э. Дюрк-гейма и М. Фуко10.
Суть противостояния этих великих умов в оценке социальных функций преступности состоит в следующем. Дюркгейм видел в преступлении конфликт отдельного человека и общества как целого, акт, который оскорбляет сильные чувства коллективного сознания и через это оскорбление и отрицание коллективных ценностей способствует оживлению социальной сплоченности, требуя
10 cm.: Tonkonoff Constantini S. E. Las funciones sociales del crimen y el castigo: Una comparación entre las perspectivas de Dürkheim y Foucault // Sociológica. 2012. Año 27. No. 77. P. 109—142.
подтверждения социальных норм и социальных связей через насильственный ритуал уголовного наказания. Одна из важнейших социальных функций преступности состоит, по Дюркгейму, в сплочении людей вокруг общих ценностей. Отсюда — и вполне «земные» уголовно-правовые следствия: в преступлении должен быть установлен элемент «моральной виновности» преступника, а наказание должно способствовать коррекции его «моральной неполноценности», привить уважение к социальным нормам, т. е. исправить и перевоспитать.
Фуко по большей части относится к обществу не как к цельному монолиту, скрепленному общими ценностями и нормами, а как к некой сетевой структуре, в которой сосуществуют, взаимодействуют и противостоят друг другу различные социальные группы. В таком обществе преступление не есть оскорбление общих моральных чувств, но лишь деяние, которое так или иначе затрагивает интересы группы, стоящей у власти, а следовательно, наказание в руках такой группы все меньше зависит от общественного мнения и приобретает более выразительную инструментальную окраску, становится средством удержания отдельных лиц и воспроизводства отношений власти и подчинения. Прямые уголовно-правовые следствия такого подхода также вполне прогнозируемы: ослабление стандартов "mens rea", становление конструкции «строгой ответственности», усиление элемента противоправности преступного деяния в ущерб общественной опасности, снятие с наказания цели исправления преступника и т. д.
Очевидно, что концепция Дюрк-гейма в большей степени социологична, тогда как построения Фуко подчеркнуто политологичны. У одного преступность и борьба с ней призваны обеспечить нормативное, моральное единство общества, у другого они выступают лишь в ка-
честве средства управления общественными группами и селективного принуждения. При всем том, что эти концепции не являются взаимоисключающими, не требуется особых интеллектуальных усилий для того, чтобы понять: уголовная и, как следствие, судебно-уго-ловная политика, базирующаяся на той или иной из них, это принципиально различные виды политики с точки зрения содержания уголовно-правового запрета и мер уголовно-правового характера, целей уголовного наказания, организации судебного процесса и стандартов доказывания, роли и возможности суда в противодействии преступности, критериев оценки эффективности политики и т. д. Уголовная политика с опорой на идеи Дюркгейма, как представляется, вполне может быть отнесена к разряду «классических», делающих ставку на аморальность как признак преступления, вину как основание ответственности, исправление как цель наказания, воспитательную роль суда. Политика же в духе Фуко — «модернистская», банализирующая и рутинизирующая судебный процесс, пренебрегающая индивидуальными особенностями личности, ставящая факт ответственности и наказания преступника выше цели наказания, а по сути признающая целью политики осуществление наказания.
Не в наших силах детальное описание этих моделей, их оценка, диагностика российской уголовной политики с точки зрения ее приверженности той или иной модели. Нигде и никогда уголовная политика не была жестко выдержана исключительно в рамках построений Дюрк-гейма или Фуко, она всегда в той или иной степени синкретична, совмещая в той или иной степени характеристики каждой из них. Нам в кон-
тексте наших рассуждений о влиянии преступности на судебно-уголов-ную политику важнее подчеркнуть иное. Во-первых, такое влияние есть (его не может не быть). Во-вторых, такое влияние может быть различным. В-третьих, это влияние зависит от того, как политические акторы понимают содержание социальных функций преступности и как используют или игнорируют их в процессе осуществления управленческой деятельности. И, наконец, в-четвертых, это влияние преступности на судеб-но-уголовную политику является отчетливо опосредованным через политическое и криминологическое сознание власти как таковой.
Заключение. Судебно-уголовная политика как относительно самостоятельный политико-правовой феномен, находясь на стыке политики собственно судебной, правовой и уголовной, испытывает безусловное влияние преступности, формируется под ее воздействием и воздействует на нее. Однако это взаимное влияние не является прямолинейным и однозначным. Такие показатели преступности, как ее динамика и общественная опасность, оказывают весьма опосредованное влияние на состояние судебно-уголовной политики, которая, реагируя на трансформации преступности в сторону смягчения или ужесточения наказательной практики, в большей степени подчиняется либо политическим импульсам, либо внутренним закономерностям развития и целям функционирования суда. Однако представления о социальной роли преступности и ее функциях при различных допустимых теоретических интерпретациях способны задавать принципиально разные модели судебно-уго-ловной политики, различным образом интегрирующие эту политику в процессы социального управления.
Список литературы
Mckillop D., Helmes E. Public Opinion and Criminal Justice: Emotion, Morality and Consensus // Psychiatry, Psychology and Law. 2003. Vol. 10.
Roberts J. Public Opinion, Crime, and Criminal Justice. N. Y., 2000.
Roberts J. V., Hastings R. Public Opinion and Crime Prevention: A Review of International Trends // Farrington D. P., Welsh B. C. (eds.). The Oxford Handbook of Crime Prevention. 2012. Sept. DOI: 10.1093/oxfordhb/9780195398823.013.0024.
Tonkonoff Constantini S. E. Las funciones sociales del crimen y el castigo: Una comparación entre las perspectivas de Durkheim y Foucault // Sociológica. 2012. Año 27. No. 77.
Warr M. (1995). Public Opinion on Crime and Punishment // Public Opinion Quarterly. 1995. Vol. 59.
Гальперин И. М. Наказание: социальные функции, практика применения. М., 1983.
Коробеев А. И. Уголовно-правовая политика России: от генезиса до кризиса. М., 2019.
Лопашенко Н. А. Уголовная политика. М., 2009.
Осипов П. П. Теоретические основы построения и применения уголовно-правовых санкций. Л., 1976.
Основания уголовно-правового запрета. Криминализация и декриминализация / отв. ред. В. Н. Кудрявцев, А. М. Яковлев. М., 1982.
Прозументов Л. М. Криминализация и декриминализация деяний. Томск, 2012.
References
Gal'perin I. M. Punishment: social functions, practice of application. Moscow, 1983. 205 p. (In Russ.)
Grounds for a criminal law prohibition. Criminalization and decriminalization. Ed. by V. N. Kudryavtsev, A. M. Yakovlev. Moscow, 1982. 303 p. (In Russ.)
Korobeev A. I. Criminal law policy of Russia: from genesis to crisis. Moscow, 2019. 352 p. (In Russ.)
Lopashenko N. A. Criminal policy. Moscow, 2009. 608 p. (In Russ.)
Mckillop D., Helmes E. Public Opinion and Criminal Justice: Emotion, Morality and Consensus. Psychiatry, Psychology and Law, 2003, vol. 10, pp. 210—220.
Osipov P. P. Theoretical foundations of the construction and application of criminal sanctions. Leningrad, 1976. 134 p. (In Russ.)
Prozumentov L. M. Criminalization and decriminalization of acts. Tomsk, 2012. 142 p. (In Russ.)
Roberts J. Public Opinion, Crime, and Criminal Justice. New York, 2000. 352 p.
Roberts J. V., Hastings R. Public Opinion and Crime Prevention: A Review of International Trends. The Oxford Handbook of Crime Prevention. Ed. by D. P. Farrington, B. C. Welsh. 2012. September. DOI: 10.1093/oxfordhb/9780195398823.013.0024.
Tonkonoff Constantini S. E. Las funciones sociales del crimen y el castigo: Una comparación entre las perspectivas de Durkheim y Foucault. Sociológica, 2012, año 27, no. 77, pp. 109—142.
Warr M. Public Opinion on Crime and Punishment. Public Opinion Quarterly, 1995, vol. 59, pp. 296—310.
Информация об авторах
М. М. Бабаев, главный научный сотрудник направления уголовно-правовых исследований Центра исследований проблем правосудия Российского государственного университета правосудия, доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации
Ю. Е. Пудовочкин, главный научный сотрудник — руководитель направления уголовно-правовых исследований Центра исследований проблем правосудия Российского государственного университета правосудия, доктор юридических наук, профессор
