CC BY
68
прославление советского военного мужества, в них представлен образ русского солдата, показана природа и культура Китая.
В цикле получает воплощение мысль о присущем русскому солдату духе душевности и простоты: «Он на ветру стоял без каски/Среди веселой суеты, /Во всем являя столько ласки /И столько русской доброты» («Китайчата») [1, с. 138].
Здесь проявился талант Комарова как мастера точной и лаконичной изобразительной детали: он воссоздал картины военного похода, дал портретные зарисовки русских солдат, китайских детей, стариков. Поэт продолжает традиции русской военной прозы XIX - XX вв., показывая подвиг русского солдата как «простую» ежедневную «работу»: «Бездонные топи. Озера. Болота. /Зелёная, жёлтая, рыжая мгла. / Здесь даже лететь никому неохота. / А как же пехота всё это прошла» («Сунгарийские болота») [1, с. 134].
Стихотворения «9 августа 1945 года», «Санчагоу», «Фарфоровая ваза», «Колодец», «На допросе», «Маньчжурия» цикла «Маньчжурская тетрадь» посвящены страданиям китайцев от японских оккупантов. Для русского человека, узнавшего страдания в годы войны, эта тема была близка. Зримо и колоритно воссоздал поэт страдания Северо-Восточного Китая: бедные деревни, нищие и бездомные люди, голодные дети. «Мерцает и качается слегка / Цветной фонарь из рисовой бумаги. /Шаги конвоя. Тусклый блеск штыка. / И солнце са-
Библиографический список
мурайское на флаге» («Санчагоу») [1, с. 133]; «Твою дорогу длинную /Нужда обступит вдруг / Тысячелетней глиною /Задумчивых лачуг» («На чужбине») [1, с. 145].
В цикле «Маньчжурская тетрадь» ярко проявились особенности авторской манеры Комарова - композиционная стройность стиха, умение лаконично создать точный, зримый образ, найти колоритные детали для обрисовки культурно-исторического или психологического портрета. Он отмечает массу деталей, нетипичных для русской культуры и поэтому заметных, обращающих на себя внимание: «цветной фонарь из рисовой бумаги», «широкополые шляпы», «драконами расписанный фарфор», «серебро пагод», «джонки под парусом алым» и многое другое.
Предпринятый в настоящей статье анализ военной лирики П.С. Комарова показывает его как большого поэта, имя которого должно занять достойное место в истории русской литературы первой половины - середины ХХ века. Художественному пространству военной лирики П.С. Комарова присущ историософский охват: поэт, обращаясь к теме Великой Отечественной войны, показывает единство Дальневосточного региона со всей Россией; он охватывает в своей лирике всю русскую историю, связанную с освоением Амура, отдельными колоритными штрихами умеет создать и облик китайской культуры.
1. Комаров П.С. Избранное. Хабаровск: Книжное издательство, 1992.
2. Повесть о разорении Рязани Батыем. Электронные публикации Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН. Available at: http://lib.pushkinskijdom.ru/ Default.aspx?tabid=4956
3. Скопич Ю. В десять тридцать меня враги погребли, а в одиннадцать я воскрес. Чудеса и приключения. Available at: https://chudesamag.ru/cena-pobedy/v-desyat-tridtsat-menya-vragi-pogrebli-a-v-odinnadtsat-ya-voskres.html
4. Хирен 3., Милецкий Я. Красноармеец Пашков Красная звезда. 1941, 20 августа.
5. Сурков А. «Баллада о разведчике Пашкове». В боях за Родину. Свердловск: Свердлгиз, 1941: 65 - 67; Выпуск 9.
6. Маслов М. "Чайки" в Великой Отечественной войне. Уголок неба: авиационная энциклопедия. Available at: http://www.airwar.ru/history/av2ww/soviet/i153/i153.html
7. Костров А.В. Внутренняя и внешняя оппозиция в советском фильме «Аэроград». Известия Иркутского государственного университета. Серия История. 2014; Т. 9: 150 - 155.
References
1. Komarov P.S. Izbrannoe. Habarovsk: Knizhnoe izdatel'stvo, 1992.
2. Povest'orazoreniiRyazaniBatyem. 'Elektronnye publikacii Instituta russkoj literatury (Pushkinskogo Doma) RAN. Available at: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4956
3. Skopich Yu. V desyat' tridcat' menya vragi pogrebli, a v odinnadcat' ya voskres. Chudesa i priklyucheniya. Available at: https://chudesamag.ru/cena-pobedy/v-desyat-tridtsat-menya-vragi-pogrebli-a-v-odinnadtsat-ya-voskres.html
4. Hiren 3., Mileckij Ya. Krasnoarmeec Pashkov Krasnaya zvezda. 1941, 20 avgusta.
5. Surkov A. «Ballada o razvedchike Pashkove». V boyah za Rodinu. Sverdlovsk: Sverdlgiz, 1941: 65 - 67; Vypusk 9.
6. Maslov M. "Chajki" v Velikoj Otechestvennoj vojne. Ugolokneba: aviacionnaya 'enciklopediya. Available at: http://www.airwar.ru/history/av2ww/soviet/i153/i153.html
7. Kostrov A.V. Vnutrennyaya i vneshnyaya oppoziciya v sovetskom fil'me «A'erograd». Izvestiya Irkutskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya Istoriya. 2014; T. 9: 150 - 155.
Статья поступила в редакцию 08.01.20
УДК 82
Asadova U.M., teacher, Baku Slavic University (Baku, Azerbaijan), E-mail: bitkovskayay@inbox.ru
OVERCOMING THE PRINCIPLES OF "FALSE ROMANTIZATION" IN THE MILITARY PROSE OF K. SIMONOV. The task of the article is to prove Simonov's correctness in this matter by presenting counterarguments. In parallel, a wide range of artistic techniques used by the writer to debunk the basic principles of "false romanticization" was pointed out. This is manifested both at the level of composition, plot construction, and with the help of a specific selection of different stylistic means. It is all the more obvious that the above imposed a great responsibility on the author when he chose the genre of a story or story, as well as a major epic creation. In the light of what was noted, Simonov's military prose turned out to be in the center of attention (mainly the emphasis was placed on the Living and the Dead trilogy). The choice in the article is obvious: this is the main book of Konstantin Simonov, which embodied the most important thoughts and feelings of the author.
Key words: romanticization, military prose, novel Living and the Dead, Simonov's trilogy, opponents, internal monologue, dialogue, refreshes, repetitions.
У.М. Асадова, Бакинский славянский университет, г. Баку, E-mail: bitkovskayay@inbox.ru
ПРЕОДОЛЕНИЕ ПРИНЦИПОВ «ЛОЖНОЙ РОМАНТИЗАЦИИ» В ВОЕННОЙ ПРОЗЕ К. СИМОНОВА
Статья посвящена военной прозе К. Симонова. В статье поставлена цель: доказать правоту Симонова в этом вопросе, представив контраргументы. Параллельно было указано на широкий спектр художественных приёмов, применяемых писателем при развенчании основных принципов «ложной романтизации». Это проявляется как на уровне композиции, сюжетостроения, так и с помощью специфического отбора разных стилистических средств. Тем очевиднее, что перечисленное налагало на автора большую ответственность при выборе им жанра как рассказа или повести, так и крупного эпического творения. В свете отмеченного в центре внимания оказалась военная проза Симонова (главным образом упор сделан на трилогии «Живые и мертвые»). Выбор в статье очевиден: это главная книга Константина Симонова, которая воплотила в себе самые важные мысли и чувства автора.
Ключевые слова: романтизация, военная проза, роман «Живые и мёртвые», трилогия Симонова, оппоненты, внутренний монолог, диалог, рефрены, повторы.
Идейно-художественные искания писателей, воспевавших подвиг советских людей на фронтах Отечественной войны, в первую очередь были обращены к постижению социальной и духовно-нравственной сути командиров частей и рядовых солдат, стоявших на переднем крае борьбы. В военной прозе Симонова в центр исследования поставлен именно такой человек, точнее, прообраз бойца, сумевшего отстоять свободу в тяжёлых боях. Человек, прошедший сквозь горни-
ло войны, преодолев все её испытания. При этом чаще всего он изменялся и сам, эволюционировал в своём развитии, органично соединив в себе убеждённость в победе и огромную жизненную энергию. Образы, созданные пером Симонова в большинстве наиболее известных его произведений, показывают не только человека как горячего патриота, но и умеющего применять свои знания, культуру и военный опыт на практике. И почти всегда - в экстремальных ситуациях. Прозор-
ливые и вдумчивые критики подметили, что эти черты творческого почерка, которые следует воспринимать вполне адекватно для талантливого писателя-фронтовика, который творил, будучи очевидцем событий на фронте, между тем ещё задолго до войны целеустремлённо вели К. Симонова к их реализации.
Обсуждение в литературе целого ряда волнующих проблем было отмечено в советской периодике ещё с 1939 года, когда стало очевидным, что война с Германией для СССР не за горами. Дебаты нередко принимали принципиальный характер.
Выясняется, что наиболее болезненной в этот, ещё довоенный период оказалась теоретическая дискуссия о том, какой должна предстать в недалёком будущем война. Кстати, по свидетельству историка Роя Медведева, писателя А. Рыбакова, журналиста-международника М.В. Соколова и других, многие прогрессивные военные прозаики прозорливо это чувствовали, в отличие от некоторых государственных деятелей. Представители одного лагеря критиков (К. Токарева, В. Бушин, И. Кузьмичёв) полагали, что война в искусстве в угоду спокойствия должна быть показана по большей части парадно-благополучной и скоропреходящей. Позднее по этому поводу И. Кузьмичёв договорился даже до того, что огульно объявил К. Симонова родоначальником и вдохновителем де-героизации и очернительства в освещении событий Отечественной войны. В одной из своих статей он указал, что в «романе «Солдатами не рождаются» надо было бы непременно добавить больше романтического пафоса, предъявив нам истинных богатырей-героев» [1, с. 58]. Другие (А. Сурков, И. Эренбург, А. Толстой, А. Верт, Н. Тихонов... - их, конечно, большинство) сошлись во мнении, что военный путь реальных исторических личностей и прототипов надо изображать в трудных и суровых буднях.
В начале войны эти две полярные тенденции обозначились в литературе уже совершенно отчётливо, и для продолжения острой дискуссии оказались весьма серьёзные основания. Так, ещё в начале 1941 года Симонов в одной из своих корреспонденций открыто и бескомпромиссно выступил против «ложной романтики» в изображении войны. «Ещё несколько лет тому назад советская поэзия и проза изобиловала стихотворениями или рассказами, которые кончались словесными оборотами - «а если бы», «если бой завтра», «если нападёт враг» и т.п. С одной стороны, в такого рода сочинениях звучало законное чувство гордости за свою страну, за мощь и мобильность нашего народа. И это прекрасно. Но, с другой стороны, в них же отмечалась и известная доля недопонимания того, какое это сложное дело - война» [2].
Поднять боевой дух солдат, конечно, можно лозунгами и призывами, но непозволительно было злоупотреблять ими, усыпляя бдительность воинов. Приведённая первая точка зрения, к тому же ещё и нередко сопровождаемая песенными строками о «кипучей, могучей, никем непобедимой.», на наш взгляд, культивировала среди читателей бездумное тщеславие, самолюбование. Правда, всплески «ложной романтики» в военной прозе порою диктовались требованиями извне. Например, некоторые публицистические статьи и очерки создавались в спешке, по горячим следам свершённого. Некоторые жанры военной прозы вынуждены были оперативно откликаться на стремительно развивающиеся события первых дней войны. Они были органически связаны с общим литературным процессом военного времени, так как были, прежде всего, рождены потребностями самой жизни. Разные публицистические жанры, основанные на конкретных данных, сочетали в себе в равной степени документальное и художественное начало. Когда второе брало верх, то оно инстинктивно иногда уводило писателей в сторону излишней романтизации.
Симонову приходилось слышать от коллег: «Издатели требуют!». Да, но редакторы в период войны зачастую сменялись, а народная жизнь оставалась. «Никем непобедимым», как хорошо известно уже в наши дни, приходилось унизительно пятиться назад. Практика первых лет войны ясно показала, что рядовым солдатам приходилось справляться не только с будничными тяготами, но и вытравлять из души своей ту романическую идеологию, которой подпитывались некоторые произведения.
А. Сурков метко обобщал: «Если взять книжки, вышедшие в первые месяцы войны, прочитать центральную армейскую печать, то без труда можно будет отделить ненужные романтические бредни от поэтов и писателей - вдумчивых, смелых, дерзающих, реалистично пытающихся разглядеть ростки будущих побед наших без излишней риторики и ненужного ложного романтического пафоса» [3, с. 23].
Пользуясь выражением самого Симонова, отметим, что тенденции «ложной романтизации» наносили ощутимый вред военному искусству того времени, так как это не было голой и абстрактной формулой. Она действительно выражалась в некоторых стихотворениях, повестях, рассказах, романах или кинофильмах. Например, этим признаком отчасти грешили повесть «Первый удар» Н. Шпано-ва, роман «На востоке» П. Павленко, киносценарий «Если завтра будет война», чересчур пропагандистский характер некоторых песен В. Лебедева-Кумача и т.д. И с этим положением, вслед за Симоновым, были также солидарны Эренбург, Сурков и многие другие трезво мыслящие художники слова.
Однако помимо вышеназванных критиков, рассуждавших главным образом в теоретическом ключе, у Симонова в этом вопросе нашлись и реальные оппозиционеры. Так, П. Глинкин в одной из статей писал: «При размышлениях о том, что же в действительности представлял собой первый период войны и каковы его печальные итоги, мы, естественно, неизбежно придём в том или ином виде
к вобщем-то бесспорной истине. А она гласит, что мы к войне хорошо не были подготовлены, чтоб с ходу отражать нападения сильнейшего и более вооруженного агрессора». И тут же Глинкин пытается с субъективных позиций обобщить: «А что, собственно, понимать под отражением нападения»? Имея в виду, скажем, конечные его результаты, то мы все, советские воины, безоговорочно выполняли поставленные задачи, которые, в свою очередь, были определены такой важнейшей военной доктриной, как враг уже побеждён, разгромлен на его же собственной территории» [4, с. 90].
Из ряда источников следует, что «ложной романтикой» послевоенного читателя явно дезориентировали в отношении подлинного характера военных испытаний. Никоим образом, по нашему убеждению, нельзя путать романтизм как творческий метод, по которому в мировой классической литературе создано колоссальное количество замечательных произведений, с той патетикой и бравадой, которая, к сожалению, отмечалась в военной прозе интересующего нас периода.
Обратимся к конкретным примерам из симоновской прозы. Трагизм нарастает у Симонова постепенно, от очерков к рассказам и далее - к романам. Его центральное произведение «Живые и мертвые» повествует о самом трагичном периоде войны - 1941 г В композиционном отношении оно построено таким образом, что завязка - трагедия массового количества людей, которые гибнут под бомбами. Причём, речь идёт не только о мирных жителях, но и войсках, которые оказались в трудном положении.
Кульминации в романе - это также трагедии нескольких главных героев в первые дни войны: гибель капитана Козырева, смерть бойцов под фашистскими танками сразу же после выхода из окружения. Во второй книге трилогии - тоже трагедия людей, только облачённая в афористические формы: «Каждый шаг бойцов - это кровь, но шагать-то надо»; «На войне нет репетиций, когда играешь сначала для пробы, а потом уже так, как нужно. Нет на войне и черновиков, что можно сперва изорвать, потом набело переписать. Здесь всё пишется кровью, от начала - и до конца» [4, с. 314 - 315).
Обратим внимание на то, что в этих афористических оборотах нет никакой романтики; в действительности, в них заключена сама философия войны. И это понятно: ведь наиболее острые драматические конфликты и ситуации не только в «Живых и мёртвых» всегда притягивали Симонова. В этом сказывалось, кстати сказать, своеобразие писателя-драматурга, который и в прозе нередко тяготел к драматургической напряженности в действии. Раскрывая полнее и ярче психологию своих героев, Симонов, как правило, сознательно избирал наиболее острые драматические моменты их жизни. Это, конечно, объективный взгляд на события, от которых не открещивался и сам автор. На эти «опорные столбы», как на стержень, нанизываются все другие факты, события, явления и авторские комментарии к ним. Писатель как бы погружает своего читателя в трудный мир недалёкого от боёв времени. Отзвуки их залпов уже и в мирные дни слово сопровождают нас на всём пути сюжетного повествования многих его произведений. Характеры закаляются и проверяются чаще всего в экстремальной обстановке, когда человеческие чувства и желания обнажены до максимального предела. Проявляться они могут в самых разных формах и ситуациях, включая и бытовые.
Например, в рассказе «Сын Аксиньи Ивановны» Симонов показывает взаимоотношения двух братьев, представляя их как борьбу, обострённую до предела, доведённую до пика драматизма. Смятение одного из героев - Вершкова - передаётся с помощью внутреннего монолога. Пересказывать его, по нашему мнению, не имеет смысла в рамках настоящей статьи. Подчеркнём лишь огромное внутреннее напряжение физических и моральных сил, когда он в ясном уме и полном здравии вдруг осознаёт, что по божескому закону справедливости и писаному закону военного времени должен был отдать под суд родного брата Мишку. Иным словами, поступить с ним так, как с двумя командирами. Но не мог Вершков пойти против суда своей совести, как и присоединиться к хору хулителей. «Расстреляют Мишку, - размышлял он в ужасе про себя, - останется тогда для многих человеком проклятым, тем более в глазах матери» [5, с. 258]. Так столкнулись в едином душевном порыве любовь к матери и к брату, с одной стороны, и чувство долга, с другой. Кроме внутреннего монолога, писатель прибегал и к такому средству, как передача напряженного драматического состояния литературных героев. В том же рассказе мастерски показано раздвоение личности Вершкова: его внешнее спокойствие дисгармонирует с внутренним миром. Симонов прибегает не только к монологам, но и к драматическим диалогам, в которых реплики или ремарки в сторону начинают играть важную сюжетообразующую роль.
Показательно, что в таких диалогах Симонов словно наделяет своих героев полномочиями невербальными средствами выражения. В «Живых и мёртвых» между Синцовым и назначенным новым комбатом Туманяном происходит внешне неприметный официальный разговор. Но проницательный читатель невольно поймает себя на мысли о том, что следить надо не за ходом реплик, а, скорее, за интонацией, взглядами, жестами, мимикой. Они в диалогах важнее сказанных (а быть может, недосказанных) слов.
Видная исследовательница военной прозы К. Симонова Т.С. Глебова, анализируя определённую часть диалогов или внутренних монологов, полагает, что они в заметной степени обогащаются именно с помощью ремарок и других вышеназванных языковых средств, приобретая глубокий смысл и становясь драматически напряженными. Кроме того, учёный считает эти диалоги и монологи, во-первых, чисто симоновским подтекстом, который блестяще выражает вну-
тренние движения героев, во-вторых, отрыто демонстрирует неприязнь великого писателя к «ложной романтике».
Чем же это обосновывается? В первую очередь характером героя. Чаще всего он лишён какого-либо налёта романтического пафоса и патетики. Подавляющее большинство положительных или, во всяком случае, рефлектирующих персонажей Симонова - это суровые, сильные и мужественные люди, чуждающиеся лишних слов, привыкшие подавлять в себе излишние эмоции. Рассказы, повести и романы, как правило, сопровождает скупая и сдержанная манера повествования, которая во многом связана с особенностью поведения героев и даже нередко трактуется в современной критике как «очерковая сухость».
Глебова в дополнение к сказанному утверждает, что лучше всего доказать это положение можно путём сравнительно-сопоставительного анализа. Поэтому в одной из статей она подчёркивает: «Отсутствие патетического начала в произведениях Симонова разных жанров определяется не столько скупой манерой письма, отсутствием эмоций у автора или героя, сколько непосредственным отношением писателя к войне как каждодневным тяжёлым будням. Они равнозначны подвигу. И в отличие, скажем, от патетики и романтики, которые отчетливо проявляются, к примеру, в повести В. Гроссмана «Народ бессмертен», в изображении Симонова война предстаёт в подчеркнуто реалистической форме» [6, с. 342].
Отмеченное Глебовой можно, на наш взгляд, подтвердить рядом примеров. Приведём один, иллюстративный. В рассказе «Пехотинцы» Симонов описывает самые обычные солдатские будни. Нелёгкий труд рядового бойца, обыденная окопная жизнь. Однако именно в воссоздании этого «серого колорита» взыскательные и дальновидные критики увидели сильную сторону дарования автора. Почти нет пафоса, а порой он скрыт под слоем философских раздумий героев.
В другой своей статье Т.С. Глебова указала, что «Симонов всегда и повсеместно стремился к предельной простоте, ясности и естественности в процессе изображении боевых подвигов. Поэтому он решительно отбрасывал романти-ко-героический ореол, буднично и деловито описывая всевозможные ситуации» [7, с. 396]. Вспомним, как Савельев из «Пехотинцев» «в окоп нырнул... Едва он успел укрыться на его дне, как прогрохотал танк над его головой.. Савельев вдруг вскочил, на руках подтянулся, лег потом животом на краешек окопа, выскочил. бросил гранату как только мог, со всею силой, но упал, не удержавшись, вперед - лицом на землю... [5, с. 41].
Этот отрывок ясно показывает, насколько далёк писатель от ложной романтики и патетики. Более того, массовое скопление глаголов движения в значительной степени концентрирует внимание читателей на самых напряжённых моментах боя, длящегося в буквальном смысле слова секунды. Специфическая сопряжённость боевых действий одного солдата, оставшегося наедине с вражеским танком, созвучна с общей реалистической тональностью боя в целом.
Можно привести пример и другого плана, максимально отдалённого от театра боевых действий, - вполне прозаическое (впрочем, не лишенное грана художественности) награждение одного из бойцов - Савельева. Итак, старшина роты привинтил «к потной, мокрой и кровью забрызганной гимнастерке медаль Савельеву» [8, с. 144]. Вспоминается несколько бравурный, показной, но вместе с тем и будничный отказ Тёркина от награды («Я согласен на медаль»). Или полные тишины и подлинного драматизма финальные сцены «Горячего снега» Бондарева, когда генерал награждает орденами оставшихся в живых солдат. А позднее бойцы обмывали эти ордена в спирте, совершая привычный для тех времён ритуальный военный обряд.
Преодоление принципов «ложной романтизации», на наш взгляд, можно заметить и в тех случаях, когда единство образа создаётся соединением, казалось бы, логически несоединимых идей. Писательская мысль то соединяет раз-
Библиографический список
розненные части в единое целое, то, напротив, разделяет единое на неравные части. При этом естественно предположить, что герои словно бьются в тисках противоречий.
Так, Серпилин думает о Сталине, но в голове у него роятся самые разноречивые мысли. «Вождь народов», с одной стороны, ассоциируется у него со слепой верой в «невозможность войны в 1941 году» (Сталин никогда и никому не верил; единственным человеком, которому он всерьёз поверил, был Гитлер, и тот его обманул). С другой стороны, фигура Сталина вырастает в глазах Сер-пилина до масштабных размеров. Конечно, с его именем связаны успехи битвы под Сталинградом. Серпилин убеждён: «Когда теперь, в 1942-м мы громили немцев, за этим стояла выдержка и воля Сталина» [9, с. 554]. Этот факт объективно признаётся всеми и в наши дни, когда история переписывается набело, а фигура Сталина однозначно стала одиозной.
Как верно подчёркивает критик В.С. Синенко, «в таких случаях Симонов с реалистической доминантой исследует очень сложный и при этом крайне противоречивый психологический поток мыслей своих персонажей» [10, с. 20]. Действительно, происходит своеобразное «слияние рек», если под их течением понимать психологические потоки мыслей, о которых пишет В.С. Синенко. Причём слияние обнаруживаем в те пограничные моменты, когда один поток соединяется с другим в обстоятельствах, этому процессу противоречащему.
Поясним сущность этих повторов в аспекте избранной нами темы статьи. Двойственная структура повествования в «Живых и мёртвых» обладает огромным идейно-художественным потенциалом. Иногда она создаётся из одновременного, но разнонаправленного течения жизни героев. Однако общим в этом процессе неизменно является только время. Причём время военное, реалистическое, сиюминутное, а не вымышленное. В свете отмеченного возьмём на себя смелость предположить, в чём заключалась главная ошибка сторонников романтизации военных буден. Их нападки на Симонова в данном случае были связаны с тем, что указанные противоречия в душе героев они автоматически переносили в область трафаретного деления на отрицательных и положительных. Недаром в рецензиях на «Живых и мёртвых» К. Токарева, В. Бушин, И. Кузьмичёв и некоторые другие русские исследователи литературы об Отечественной войне к критическому анализу подключили логику этого хрестоматийного деления, принятого в романтизме. Но в военной прозе Симонова этот приём имеет совершенно иное предназначение. Соединение различных сюжетных пластов, которые, как видели, переходят из одного в другой, помогает охватить описываемое событие или явление с нескольких сторон, а также соотнести причину со следствием. Нам представляется, что типология этих ошибок имеет единый источник. Лаконично и ёмко его определил Л. Лазарев - широко известный в 1970-х годах исследователь творчества К. Симонова. В статье «Возвращаясь к пережитому» он пишет: «Некоторые отзывы подобного рода являются прямой реакцией на непримиримость Симонова по отношению к «ложной романтизации» в своих лучших военных произведениях. А такую реакцию вполне можно понять. Тональность тех книг, которые таким горе-критикам были по душе - это сочинения шапкозакидатель-ские до войны и соответственно помпезные - после неё» [3, с. 17].
Невольно по прочтении настоящей статьи может сложиться впечатление, что Симонов пренебрегает законами лучшего проявления в литературе романтических чувств. Но внутренняя жизнь симоновских героев формируется насущными потребностями времени. И с этой точки зрения его военная проза вовсе не однотонная. Если перевернуть горы страниц его рассказов, повестей и романов, то обязательно приходишь к выводу: сдержанный характер повествования порою приобретает лирическое и романтическое звучание. Но в меру и к месту. Скажем, лиризм можно заметить в ряде очерков, главным образом, в северном цикле, где и герои даны в романтическом ореоле и специфические рефрены, повторы и т.п.
1. Кузьмичёв И.К. Заметки о современном военном романе. Октябрь. 1965; № 3: 55 - 61.
2. Симонов К.М. Правдивые стихи. Известия. 1941; 17 января.
3. Сурков А. Стихи в строю. Живая память поколений. Москва: Художественная литература, 1965: 15 - 32.
4. Глинкин П. Уроки любви и ненависти. Огонёк. 1968; № 51: 88 - 93.
5. Симонов К.М. От Черного до Баренцева моря: записки военного корреспондента: в 4-х т. Москва: Советский писатель, 1946 - 1945; Т. 1.
6. Глебова Т.С. Ранняя военная проза К. Симонов связи с его последними романами. Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1967; Т. XXVI, Выпуск 4: 333 - 343.
7. Глебова Т.С. Трагические случайности и необходимость на войне в произведениях К.М. Симонова. Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1986; Т. LXV, Выпуск 5: 390 - 401.
8. Симонов К.М. Живые и мёртвые. Трилогия. Москва: Художественная литература, 1971.
9. Синенко В.С. Общая идея произведения и закон стиля (по роману К. Симонова «Живые и мёртвые»). О традициях и новаторстве в литературе. Уфа: Башкирский государственный университет, 1980: 14 - 23.
10. Кузьмичёв И.К. Жанры русской литературы военных лет. Ленинград: Просвещение, 1962.
References
1. Kuz'michev I.K. Zametki o sovremennom voennom romane. Oktyabr'. 1965; № 3: 55 - 61.
2. Simonov K.M. Pravdivye stihi. Izvestiya. 1941; 17 yanvarya.
3. Surkov A. Stihi v stroyu. Zhivaya pamyat'pokolenij. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1965: 15 - 32.
4. Glinkin P. Uroki lyubvi i nenavisti. Ogonek. 1968; № 51: 88 - 93.
5. Simonov K.M. Ot Chernogo do Barenceva morya: zapiski voennogo korrespondenta: v 4-h t. Moskva: Sovetskij pisatel', 1946 - 1945; T. 1.
6. Glebova T.S. Rannyaya voennaya proza K. Simonov svyazi s ego poslednimi romanami. Izvestiya AN SSSR. Seriya literatury i yazyka. 1967; T. XXVI, Vypusk 4: 333 - 343.
7. Glebova T.S. Tragicheskie sluchajnosti i neobhodimost' na vojne v proizvedeniyah K.M. Simonova. Izvestiya AN SSSR. Seriya literatury i yazyka. 1986; T. LXV, Vypusk 5: 390 - 401.
8. Simonov K.M. Zhivye i mertvye. Trilogiya. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1971.
9. Sinenko V.S. Obschaya ideya proizvedeniya i zakon stilya (po romanu K. Simonova «Zhivye i mertvye»). O tradiciyah i novatorstve v literature. Ufa: Bashkirskij gosudarstvennyj universitet, 1980: 14 - 23.
10. Kuz'michev I.K. Zhanry russkojliteratury voennyh let. Leningrad: Prosveschenie, 1962.
Статья поступила в редакцию 10.01.20
УДК 821.161.1
Korsunskaya A.G., Cand. of Sciences (Philology), laboratory assistant, Military Institute of Physical Culture (St. Petersburg, Russia), E-mail: akulik1@yandex.ru
NEW FOUND POEM BY O.A. OKHAPKIN "FLIEGENDE HOLUNDER". Leningrad samizdat is an important part of the national historical and literary process. The priority is to identify works of art that are an integral part of Russian literature, but so far have not been published in the official press. So in 2019, a new archival source was discovered - O.A. Okhapkin's poem "Fliegende Holunder" (1972). The poem accumulates both the previous cultural tradition and the facts of the poet's biography. In general, "Fliegende Holunder" occupies a special place in the context of all of Okhapkin's work, reflecting a fundamental feature of his artistic outlook -"the idea of the way". The poem reveals the poet's understanding of the first creative period, which covers the time of youthful poetic experiences, apprenticeship, and the formation of his own style.
Key words: O.A. Okhapkin, personal archive, poem "Fliegende Holländer", integrity of literary heritage, Leningrad samizdat.
А.Г. Кореунекая, канд. филол. наук, лаб, Военный институт физической культуры, г. Санкт Петербург, E-mail: akulik1@yandex.ru
НОВОНАЙДЕННАЯ ПОЭМА О.А. ОХАПКИНА «FLIEGEND HOLLANDER»
Ленинградский самиздат является важной частью отечественного историко-литературного процесса. Приоритетной представляется задача по выявлению художественных произведений, являющихся неотъемлемой частью русской литературы, но так до настоящего времени и не опубликованных в официальной печати. Так, в 2019 г обнаружен новый архивный источник - поэма О.А. Охапкина «Fliegend Holländer» (1972 г). Поэма аккумулирует как предшествующую культурную традицию, так и факты биографии самого поэта. В целом «Fliegend Holländer» занимает особое место в контексте всего творчества Охапкина, отражая основополагающую черту его художественного мировоззрения - «идею пути». Поэма раскрывает осмысление поэтом первого творческого периода, который охватывает время юношеских стихотворных опытов, ученичества, становления собственного стиля.
Ключевые слова: О.А. Охапкин, личный архив, поэма «Fliegend Holländer», целостность литературного наследия, ленинградский самиздат.
Ленинградский самиздат принадлежит к малоисследованной области современного литературоведения: часть текстов утрачена, другие не опубликованы, некоторые до сих пор не доступны широкому читателю и пр. Одной из первостепенных задач современного литературоведения является работа по выявлению текстов, в свое время так и не попавших на страницы официальной печати, и доведение этих произведений до широкого круга читателей. Ведь через реконструкцию магистральных линий развития русской литературы возможно формирование цельного представления об историко-культурном процессе второй половины XX в.
В 2019 г в личном архиве поэта О.А. Охапкина [1] была найдена неизвестная ранее поэма «Fliegend Holländer», что в переводе с немецкого означает «Летучий голландец». Архивный источник представляет собой машинопись. Под текстом поэмы указана дата «13.12.72.» и оставлено «Примечание автора»: «"Посох" - шестая книга моих стихотворений. В неё вошли произведения, написанные мной в 1971 и 1972 годах. В первой части помещены стихи 1971 года, во второй - стихи 1972 года, а в третьей - поэма «Fliegend Holländer», написанная мной в 1972 году осенью. 17.5.74. Сосновая Поляна» [1]. Ниже рукой поэта подписано: «Олег Охапкин» [1].
Важно, что Охапкину было свойственно восприятие своего литературного наследия как единого целого, в основе которого лежала «идея пути» [2]. Так, в письме Охапкина к К.К. Кузьминскому в США от 16.09.1979 г. есть строки: «P.S. Полюбопытствуй у Уса 1-й том (1962 - 1972 гг.). Можешь использовать на полную катушку. Там самый верный список. 2-й том (1973 - 1979 гг) полным ходом кончаю. Со списками из него надо быть осторожней» [3]. Соответственно лирической книгой «Посох» завершался «первый том», а поэма «Fliegend Holländer» стала его финальным произведением.
Предметом исследования новонайденная поэма Охапкина «Fliegend Holländer» становится впервые. Изучение текста позволит выявить особенности творческой эволюции поэта, в частности, начального периода - «первого тома».
Замысел «первого тома» (1956 - 1972 гг) только предстоит реконструировать, но временные рамки вполне объяснимы и подтверждаются текстом поэмы «Fliegend Holländer». 1956 г - это первые поэтические опыты, начало творческого пути:
В то памятное утро я бежал По Крюковке до площади Труда, И если дождь меня не удержал, То ветром, знать, гнало меня сюда.
Ещё я что хотел тебе сказать... Ты знаешь, мне тогда двенадцать лет, Как понял я... Да, вспомнил: завязать Нам надо бы, хоть выбора уж нет.
И это я узнал ещё тогда -В те, ныне баснословные года,
В ту осень небывалую, когда К нам хлынула чухонская вода,
И я бежал с уроков на Неву,
Чтоб видеть то, чем по сей день живу [1].
12 октября 1956 г. Охапкину исполнилось 12 лет. В Ленинграде в ту осень действительно случилось наводнение, вызванное паводком. В связи с сильным ветром с Финского залива Нева вышла из берегов: «В ту осень небывалую, когда / К нам хлынула чухонская вода.» [1]. Охапкин учился в одной из школ, расположенных в ныне Адмиралтейском районе г Санкт-Петербурга (тогда Ленинском районе г. Ленинграда), и путь его мог лежать по набережной Крюкова канала через площадь Труда на Благовещенский мост, откуда открывается вид на Адмиралтейство и золотой трехмачтовый кораблик на его шпиле: Там на мосту порой и по сей день В ненастье промелькнёт мальчонки тень: Кепчонка и короткое пальто... Но мало ли во мгле мелькает что!
Пускай себе от площади Труда Торопится продроглый в никуда! Я ухожу. Ну, что ты!.. Не грусти! Там на мосту душа моя. Прости!
Сигнал призывный слышал я. Он звал -Кораблик дивный на златой игле -Петровский парус, океанский вал ... [1].
Текст поэмы насыщен морской терминологией: парус, океанский вал, зюйдвестка, секстан, капер, бушприт, шхеры, фрегат и пр. Это можно объяснить тем, что поэт работал подшкипером на легендарном барке «Седов» предположительно с 1966 по 1975 гг., когда парусник находился в ведомстве Министерства рыбного хозяйства. Но помимо биографического подтекста в «Fliegend Holländer» ярко очерчивается иное художественное пространство.
События юности сменились упоминанием известного сюжета о голландском корабле-призраке. Золотой кораблик со шпиля Адмиралтейства остался в прошлом. Эпическое начало стало каркасом для лирического содержания, смыслы обновились, и перед читателем в контексте переосмысленной предшествующей традиции выступил новый лирический герой:
1) Простите мне! Но я ещё вернусь,
Хотя бы небылицею в стихах.
Любимою легендою клянусь!
Но я приду во всех моих грехах [1].
2) Тогда и отражусь я в той воде ...
Но где же сам пребуду, как нигде?
