CC BY
175
^^ОНСТАНТИН СИМОНОВ в НАЧАЛЕ XXI ВЕКА: К СТОЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
УДК 82.09 Д. В. Поль
Институт художественного образования Российской академии образования
В статье рассмотрено творчество Константина Симонова, произведения которого стали ярким примером «включения» национального содержания в общечеловеческое, и наоборот. В то же время в отличие от Эренбурга, другого сверхпопулярного писателя и публициста 1940-х годов, Симонов сумел удержаться от безудержного возвеличивания всего русского с одновременным умалением всего немецкого.
Популярность произведений Симонова военной поры прямо связана с их близостью к корневым основам бытия нации, с высоким, идущим от народной культуры, уровнем мифологизма. Герои и мотивы симоновских произведений на десятилетия определили направления развития русской литературы XX века.
Некоторое «забвение» Симонова связано с возросшим уровнем информационной нагрузки на современное общество, ценностным релятивизмом, распространившимся в молодёжной среде. И тем не менее произведения Симонова продолжают свою самостоятельную творческую жизнь, но уже в медиасреде, активно воспроизводящей подчас без указания первоисточника сюжетику и мифологемы симоновских произведений.
Ключевые слова: национальное и общечеловеческое, творчество К. Симонова, военная проза, интерпретация, медиасреда, мифологизация, публицистика К. Симонова и И. Г. Эренбурга, современная литература и журналистика.
D. V. Pole
Institute of Art Education, Russian Academy of Education, Pogodinskaya str. 8, bldg 1, Moscow, Russian Federation, 119121
KONSTANTIN SIMONOV AT THE BEGINNING
OF THE XXI CENTURY: TO THE CENTENARY OF HIS BIRTH
The article considers the work of Konstantin Simonov, one of the most popular Soviet writers of the middle of XX century. Works of Simonov became a shining example of "inclusion" of national content in the universal, and vice versa. At the same time, in contrast to Ehrenburg — another blockbuster writer and publicist of 40th, Simonov managed to resist the unbridled exaltation of all Russian with simultaneous depreciation of the entire German.
The popularity of the works of Simonov of wartime is directly related to their proximity to the basic roots of nation being with a high, coming from popular culture, level of mythologism. Heroes and motives of Simonov works for decades determined the direction of development of Russian literature of XX century.
Some of the "oblivion" of Simonov is associated with increased levels of information load on modern society, values relativism, which is spread among the youth. Yet Simonov's works continue their independent creative life, but in the media environment, actively reproducing sometimes without indication the original source, plot structure and myths of Simonov works.
Keywords: national and universal, creativity of K. Simonov, military prose, interpretation, media environment, mythologizing, I. G. Erenburg and K. Simonov journalism, contemporary literature and journalism.
ПОЛЬ ДМИТРИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ — доктор филологических наук, профессор, заведующий лабораторией литературного творчества Института художественного образования Российской академии образования POLE DMITRY VLADIMIROVICH — Full Doctor of Philology, Professor, Head of the laboratory of literary creativity, Institute of Art Education, Russian Academy of Education
e-mail: pol-d-v@yandex.ru © Поль Д. В., 2015
Пространство культуры — некая общность, образуемая идеями-образами-символами и их носителями. В этом пространстве постоянно происходят события: смена доминант, если следовать Ю. М. Лотману, акцентов, появляются и исчезают те или иные образы-символы-идеи (порядок в этой триаде весьма условен, как и сама эта общность, подразумеваемая как некая изначальная целостность, а не обозначающая её). В этой событийности выкристаллизовывается неповторимость эпохи, её исключительность, «лицо», с которым она, как правило, и остаётся в истории, в памяти народа.
Каждая эпоха по-своему уникальна, с точки зрения её современников — непосредственных участников происходящих событий. И лишь по прошествии значительного времени становится очевидной её значимость или наоборот — незначительность во всемирно-историческом пространстве. Огромную роль в этом играет искусство слова. Чем бы являлся поход Игоря Святославовича на половцев в 1185 году без «Слова о полку Игореве»?! Ещё одним столкновением Руси и Степи, и не более того. Насколько сохранилось бы в народной памяти Куликово поле без «Задон-щины» и «Сказания о Мамаевом побоище»?! На излёте века ХХ-го А. В. Михайлов со свойственной ему глубиной и весомостью отметил, что именно литература придаёт событию исторический смысл и значение, а в русской культуре «историчность <...> присуща самому бытию» [2, с. 67].
Каждое столетие неповторимо, и тем не менее XX век резко выделяется среди всех известных нам исторических эпох предельной событийностью, что закономерно, так как впервые человеческая история становится подлинно планетарной, утрачивая присущую предыдущим столетиям цивилизационную замкнутость. Полностью исчезают «белые пятна» на карте мира, становится очевидной взаимозависимость стран и народов. Тогда же, в XX столетии, обнаруживается и устойчивость мифологических конструкций, не только не исчезнувших под давлением позити-
визма XIX века, но и в полную силу проявивших возможность и стремление к активному участию в творческой и исторической жизни.
В XX столетии мифологические конструкции обнаруживают себя как в произведениях искусства, так и в социально-культурной практике, выступая в качестве содержательных оснований проводимых преобразований и трансформаций общества. Наиболее отчётливо, и это связано со свойствами мифа, его преобразовательное начало проявилось во время многочисленных конфликтов, особенно заметных в России XX столетия, когда страна столкнулась с тяжелейшими вызовами. Революции 1917 года, Гражданская война, две мировых войны и несколько «малых» войн, утверждение и крушение тоталитарного режима, основанного на коммунистической идеологии, неоднократный распад и «собирание» государства — весьма неполный перечень внешних потрясений. Русский писатель XX века постоянно находился в ситуации выбора, не только экзистенциального, но и «обычного» — житейского, определявшего условия, а подчас и саму возможность его физического существования. И тем не менее даже в подобных условиях русская классическая литература сохранила и нравственный максимализм, и всечеловечность.
В 2015 году исполняется сто лет со дня рождения Константина Симонова — писателя, вопреки всему и вся очень быстро завоевавшего славу и успех; ставшего кумиром целого поколения; обласканного властью, а ныне малоизвестного, лишь упоминаемого в контексте «литературы о войне».
Стремительный успех сына царского генерала, из родовитой дворянской семьи, к тридцати пяти годам ставшего лауреатом ШЕСТИ Сталинских премий по литературе, одним из руководителей Союза писателей СССР, главным редактором ведущих литературно-художественных изданий «страны победившего социализма» («Литературная газета», «Новый мир»), казался чудом для того времени. Но столь же неожиданной является и посмертная судьба Константина Симонова
(настоящие имя и отчество: Кирилл Михайлович Симонов). Сравнительно быстрое забвение большинства симоновских произведений в 1990-е — 2000-е годы и активный интерес к отдельным эпизодам его биографии вместе с закреплённым в народном сознании образом-идеей «жди меня», но уже в отрыве от автора — в этих и многих иных ситуациях кроится одна из загадок восприятия писателя и гражданина в России.
Жизнь и творческая судьба Константина Симонова настолько и уникальны, и типичны для России XX века, что могут служить своеобразной «матрицей» для изучения как русской словесности, так и истории всего столетия.
Аристократизм в лучшем значении этого слова, в том самом смысле, в каком «неистовый» Виссарион Григорьевич Белинский писал об истинном высшем свете, противопоставляя его массовому, эпигонствующему и потому ничтожному, окружал Симонова с самого рождения. Элитарность не в утверждении исключительности по роду или крови, а в незыблемости морально-этических норм. Прежде всего это честь и бесчестье в пуш-кинско-лермонтовском понимании, верность воинскому долгу, знание национальной истории, любовь к языку, уважительно-почтительное отношение к армии. «Атмосфера нашего дома и атмосфера военной части, где служил отец, породили во мне привязанность к армии и вообще ко всему военному, соединённую с уважением. Это детское, не вполне осознанное чувство, как потом оказалось на поверку, вошло в плоть и кровь» [7, с. 5].
Ранняя трудовая деятельность и столь же раннее начало поэтической карьеры К. Симонова пришлись на начало 1930-х годов — время стремительного индустриального преображения СССР, сопровождавшегося не только увеличением в несколько раз менее чем за десятилетие промышленного производства, но и коллективизацией, массовыми репрессиями, созданием разветвлённой сети концентрационных лагерей. в таких условиях взрослели очень быстро. В 15—16 лет [4] начинает-
ся трудовая биография К. Симонова — токарем на авиазаводе; в неполные двадцать лет он начинает печататься в периодических изданиях.
Душевная стойкость человека («Победитель» (1937) о Н. Островском), трудовая («Саша Чёрный» (1938) о строителях Бело-моро-Балтийского канала) и воинская («Ледовое побоище» (1938), «Суворов» (1939)) доблесть — важнейшие темы поэм Константина Симонова конца 1930-х годов, они же будут оставаться важнейшими и во всём его последующем творчестве.
Юношеская командировка в Монголию в 1939 году, на Халхин-Гол, во многом определила судьбу Симонова. Почти на тридцать лет военная журналистика станет его профессией. Последняя «фронтовая» командировка, и также на восток, придётся на 1968 год, когда К. Симонов станет корреспондентом «Правды» во время событий на острове Да-манский.
Центральное место в жизни и судьбе Константина Симонова займёт Великая Отечественная война. С первых дней войны и до мая 1945 года К. Симонов — фронтовой корреспондент. Именно в эти годы будут созданы его самые известные произведения — книги стихов: «С тобой и без тебя», «Война», пьесы: «Русские люди», «Жди меня», «Так и будет», повесть «Дни и ночи».
«Жди меня» — название стихотворения и повести стало самым популярным и узнаваемым произведением военной поры, оно и по настоящее время воспринимается как один из наиболее значимых символов эпохи.
не только у Константина Симонова творческий взлёт был связан с Великой Отечественной войной. Драмы А. Е. Корнейчука, историческая проза В. Г. Яна, С. П. Бородина и др., поэзия М. В. Исаковского и О. ф. Бер-гольц, публицистика И. Г. Эренбурга и др. — вот весьма неполный перечень популярных авторов военной поры. Однако именно симоновские названия-образы вошли в историю, в память народа, стали частью топики русской культуры.
Для понимания причин этого было бы интересно сопоставить творчество К. Симонова и И. Г. Эренбурга военной поры.
При всей условности подобного сравнительного анализа — молодой автор и признанный во всём мире журналист и писатель, оно вполне уместно, так как оба они в своём творчестве активно использовали национальные и общечеловеческие мифологемы, поднимали сходные вопросы и проблемы, пользовались огромной популярностью в годы войны.
Невероятно плодовитый (иногда в день он создавал по несколько очерков) и известный в 1941—1945 годы И. Г. Эренбург в своих произведениях фронтовых лет категорично и безусловно отказывается от интернационально-классовых мифологем, взамен он утверждает (или возрождает) национальный миф; вводя противостояние между русскими и немцами как изначальное.
В 1942 году после завершения Московской битвы И. Г. Эренбург издал книгу очерков «Война (июнь 1941 — апрель 1942)» [9]. С нескрываемым сарказмом (очерк «Война нервов» от 4 сентября 1941 года) отзывается Эренбург о немецкой аккуратности и законо-послушании: подписать каждую вещь, не помять газон даже вовремя бегства при разгоне демонстрации. И здесь же пишет о переходе этих «ценностей» в прямо противоположное качество: «В захваченных странах немцы ведут себя, как дикари: ломают, жгут, режут племенных коров, рубят плодовые деревья» [9, с. 67].
Параллельно с обоснованием изначальной свирепости и кровожадности немцев Эренбург прославляет миролюбие и открытость русских. В очерке «ответ Риббентропу» от 3 декабря 1941 года И. Г. Эренбург противопоставляет миролюбивых русских кровожадным и воинственным немцам: «Русские были мирным, может быть, чересчур мирным народом. Лев Толстой жил не в Берлине. Братство народов провозгласили не в Потсдаме» [9, с. 121].
Программным, с точки зрения взглядов
И. Г. Эренбурга военных лет, является очерк «Великое одичание» от 29 января 1942 года. В нём Эренбург говорит о том, что «наперекор всем историческим концепциям в самом центре Европы в тридцатые годы двадцатого века определилось государство, снабжённое усовершенствованной техникой и весьма напоминающее кочевую разбойную орду» [9, с. 154—155].
Невольно получается, что очерк вступил в конфликт с марксистской картиной мира. однако Эренбург предлагает свою версию — всему виной «гипертрофия механической цивилизации», это она, а не проклятый капитализм/империализм, довела большую страну до одичания. Немца он отождествляет с автоматом, называет его «экстатическим бараном», Германия — «это не живая жизнь, а сокращение мышц, напоминающее повтор-ность посмертных явлений».
Походя, как само собой разумеющееся, И. Г. Эренбург коренным образом пересматривает все марксистско-ленинские оценки Первой мировой войны. В очерке «14 июля», как, наверное, нигде, заметно франкофильство Эренбурга: в воспоминаниях о довоенной франции, где нарисована прямо-таки идиллическая картина единения народа во время Первой мировой войны. «Проходили демонстрации; и знамёна парижских пролетариев дружески встречались с знамёнами армии» [9, с. 245]. Рефреном в большинстве очерков И. Г. Эренбурга 1941—1942 годов звучат «герои Вердена», с ними он сравнивает бойцов Красной армии. В очерке «Русская музыка» от 7 декабря 1941 года Эренбург называет Москву «Верденом этой войны», «здесь погребена слава Германии» [9, с. 127].
Русское национальное для И. Г. Эренбур-га равноценно вселенскому. И автор, ни-чтоже сумняшеся, отождествляет красную звезду с Вифлеемской. В юбилейной статье «Мужество» от 23 февраля 1942 года он вводит множество аллюзий из библейских текстов, а сквозной образ ребёнка, тянущегося к красноармейской звезде, напоминает о Вифлеемской. «Люди с красной звездой
на шапках несут жизнь. Они несут жизнь в мир развалин, пыток и виселиц. Смерть их не возьмёт, погибшие, они бессмертны. Живые они пройдут с песнями по улицам освобождённых городов, и протянется рука спасённого ребёнка к маленькой красной звёздочке» [9, с. 359]. В статье «Вперёд!» от 17 февраля 1942 года И. Г. Эренбург почти прямо цитирует Евангелие и пишет о том, что нет ничего «выше, чем положить свою душу за других». В очерке «Рабы смерти» от 7 апреля 1942 года Эренбург утверждает, что в то время как для «верующего христианина жизнь на земле — только путь к иной, вечной жизни... Для фашиста жизнь — это путь к смерти, к распаду, к абсолютному небытию» [9, с. 170]. По сути, И. Г. Эренбург (кстати, он и не стремился скрывать это) утверждает изначальную враждебность фашизма христианству (не случайно в очерке «Когда волк начинает блеять...» он говорил о приверженности Гитлера Вотану, древне-германскому богу войны) и для этого приводит примеры из практики не только немецких, но и итальянских, испанских, румынских и венгерских фашистов.
Вместо интернационального Эренбург создаёт национальный миф, отличительной чертой которого является некая русскость, заключающаяся в подчёркивании «русский» как качественной характеристики. наличие национальных мифологем у Эренбурга выступает как знак качества, как характеристика полководца и человека: «спокойный русский отпор» у генерала Говорова («Можайск взят», 21 января 1942 года), «русская смекалка и русская преданность» («Весна в январе», 14 января 1942 года); «хороший суворовский язык» у генерала Власова (очерк «Перед весной», 11 марта 1942 года); «лицо Марфы-посадницы» у простой русской крестьянки (очерк «Весна в январе» от 14 января 1942 года). И подобных примеров множество. Мифологическая жуть, а Эренбург неоднократно подчёркивает языческий характер национал-социализма, мифом же и преодолевается. только в эренбурговском мифе ос-
нованиями будут «русскость» и христианство с его «смертью смерть поправ» (очерк «6 апреля 1942 года»).
В отличие от И. Г. Эренбурга, К. Симонов не противопоставляет христианство и язычество. Скорее, он воспринимает их в свойственной русской культуре неразрывности (двоеверие как одно из общеизвестных свойств русской культуры, основа народной традиции). И то, что старые русские женщины благословляют отступающих русских солдат, это и знак традиции, и уверенность в победе — «как встарь повелось на Руси».
В самом названии стихотворения, одном из лучших во всей русской литературе середины XX столетия — «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины.», сокрыты и убеждённость в победе, и это несмотря на то, что оно было написано во время отступления 1941 года, и удивительная простота, и задушевность.
Константин Симонов в 1940-х годах обладает удивительной чуткостью на названия: «Жди меня», «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины.», «Парень из нашего города». Все они были написаны в 1941 году, в самые драматичные моменты российской истории. За каждым из этих словосочетаний сокрыты целые ассоциативные комплексы, основанные на архетипах и восходящие к праопыту человечества.
«Жди меня», и это многократно отмечалось исследователями, близко к фольклору, к народным заклинаниям. «Наш парень», «наш человек» — подобный слоган, свойственный массовому советскому сознанию, возник не без влияния симоновского произведения. Интуитивно почувствованная писателем и воплощённая в искусстве потребность в единении воплотилась в драме, а затем и в созданном по её мотивам кинофильму «Парень из нашего города», а словосочетание «наш парень» («наш человек») стало, во многом благодаря Симонову, одной из устойчивых мифологем народного сознания.
В самые страшные для страны дни 1941 года симоновское слово внушало уверенность в победе. Без громкой патетики, без каких-
либо громогласных заявлений, в знаменитом стихотворении «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины» автор словно из будущего обращается к настоящему как к прошлому. Вся Россия сошлась на тракте, «слезами измеренном чаще, чем вёрстами», по которому отступают советские войска. И именно традиция — молитва, погосты, историческая память народа — внушает уверенность в необратимости победы в эти страшные времена. Традиция утверждается и многократно повторяемым эпитетом «русский» («русская женщина», «русская мать», «по-русски три раза меня обняла», «русская околица», «русские могилы», «русские обычаи», «русская земля»), и незыблемостью обычаев (рождён русской женщиной, ею же благословлён на бой, и если так случится, то умрёт, «по русским обычаям» — «по-русски рубаху рванув на груди»). И возникает образ России, «великой Руси», «горькой», но любимой земли, где незримо «всем миром сойдясь, наши прадеды молятся за в бога не верующих внуков своих».
Победа несомненна, но она не в заклинаниях-уверениях в этом, она в гордости автора за Родину: «за то, что на ней умереть мне завещано», «что русская мать нас на свет родила, за то, «что, в бой провожая нас, русская женщина по-русски три раза меня обняла». Симонов сумел передать свою уверенность в победе и внушить её людям без уверений в изначальном превосходстве русских над немцами.
Тяжёлые поражения 1941 года требовали от фронтовых корреспондентов соединить правдивость описаний событий и уверенность в победе. Симонов избегает сверхпреувеличений, его вера в победу основана на том, что за нами правда, а потому мы непобедимы. И традиция — это то, что помогает, поддерживает уверенность в победе.
Напротив, для И. Г. Эренбурга военных лет гиперболизация подвига становится обычным делом. В мифологических категориях он видит и подвиг народа [9]. Рядовой боец Канд-рашев в одиночку, бутылкой с зажигательной
смесью и бронебойным ружьём уничтожает сразу пять немецких танков (очерк «Ненависть и презрение»). Или совершенно не пригодный к войне, плохо видящий, вопреки всему ушедший в ополчение еврейский юноша Рабинович, при этом раненый в плечо, геройски погибает, подрывая танк гранатой (очерк «12 ноября 1941 года»). Или подвиги стариков и детей. «один старый лесник спрыгнул с дерева на немецкого мотоциклиста, сжал крепко его шею, погнал мотоциклиста к нашим позициям» [9, с. 289]. «Три немецких парашютиста опустились на холмистое поле возле лагеря пионеров. Детишки их измотали, заставили расстрелять впустую все патроны — прятались за буграми. А когда у немцев не осталось больше патронов, ребята наскочили с цепями, стали лупить гитлеровцев. Пригнали их в ближний городок [9, с. 289].
Для К. Симонова, поэта, прозаика, драматурга и публициста, подобные истории совершенно невозможны. Всю жизнь Симонов сожалел о том, что не остался на Буй-ничском поле под Могилёвом, где летом 1941 года был остановлен фашистский натиск. Здесь Константин Симонов впервые увидел 39 ДЕЙСТВИТЕЛЬНО подбитых немецких танков. Здесь, по его же словам, нашёл ключ к пониманию войны, а недолгая встреча с командиром 388-го стрелкового полка 172-й стрелковой дивизии полковником Кутепо-вым, ставшим одним из прототипов генерала Серпилина, героя романа «Живые и мёртвые», стала для него одной из самых значительных в годы Великой Отечественной войны.
Память о войне у К. Симонова — это не только боль, как и у миллионов, но и определённое сожаление о дороге, от которой он отказался. Симонов — потомок древнейших дворянских родов, идеалом которого была воинская служба, всю жизнь переживал, что не поддался порыву души, «зову предков» и не выбрал удел простого солдата. За него это сделает в 1959 году в романе «Живые и мёртвые» военный журналист Синцов, одним из прототипов которого был сам автор.
Согласно завещанию Константина Симонова, его прах был развеян на Буйничском поле, недалеко от Могилёва. Там же близкие Симонова установили огромный камень с факсимиле «Константин Симонов» и дощечкой с надписью: «К. М. Симонов. 1915—1979. Всю жизнь он помнил это поле боя 1941 года и завещал развеять здесь свой прах».
Константин Симонов ушёл из жизни рано, прожив неполные шестьдесят четыре года. Никто и никогда не то, что не считал, но и не предполагал, сколько было душевных ран у «любимца Сталина», насколько они сократили его жизнь. Симонов с полным правом мог отнести и к себе слова своего друга С. П. Гудзенко (1922—1953): «мы не от старости умрём, от старых ран умрём». Сын поэта, публицист и режиссёр А. К. Симонов справедливо заметил, что «масштаб и значение творчества Симонова чётко не определены до сих пор» [6].
Симонов отнюдь не исчерпал свой творческий потенциал в годы войны. В 1950— 1970-е годы он написал одно из лучших произведений о Великой Отечественной войне — трилогию «Живые и мёртвые» (1959—1971); активно поддерживал написание и публикацию воспоминаний фронтовиков; помогал в изданиях и экранизациях. Кто знает: состоялась бы кинематографическая карьера А. ю. Германа без симоновского сценария к фильму «Двадцать дней без войны» по его же повести «Из записок Лопатина»?! Нелишне вспомнить и то, что шедевр позднего А. П. Платонова «Возвращение» («Семья Иванова») был опубликован в симоновском «Новом мире» в предпоследнем (№ 10/11) номере за 1946 год.
Отличительной чертой К. Симонова была честность: и по отношению к врагам и
недоброжелателям, и к коллегам-журналистам, и к соперникам-писателям. Более чем непростыми были отношения К. Симонова и М. А. Шолохова [1, с. 767]. Именно Шолохов подверг резкой критике Симонова на Втором Всесоюзном съезде Союза писателей СССР, прошедшем 21 декабря 1954 года, обвинив его в «дипломатическом маневрировании» и в «скорописи», то есть в создании большого числа заведомо слабых, недоделанных произведений [8, с. 218]. Тем не менее Симонов оказался одним из первых и очень немногих писателей, кто, прочитав и небезызвестный «труд» И. Б. Медведевой-Томашевской «Стремя "Тихого Дона''», и сочинения ф. Д. Крюкова, по собственной инициативе выступил с резким опровержением «версии» о плагиате, а также ходатайствовал об издании сочинений ф. Д. Крюкова в СССР [1, с. 767].
С началом перестройки жизнь и творчество Константина Симонова не только подверглись жёсткой критике. В литературоведении и в школьной программе ему стали уделять всё меньше и меньше внимания, и только лишь в контексте литературы о войне. Прошло немногим более трёх десятилетий после смерти К. Симонова, и очень немногие российские школьники вспомнят о нём. Плохо знают творчество Симонова и современные выпускники вузов.
Забвение Константина Симонова — это не просто незаслуженное вычёркивание из национальной памяти поэта, прозаика и драматурга, это — забвение советской эпохи во всём единстве великого и ужасного, трагического и величественного. И в этом смысле столетие Константина Симонова — уникальный шанс к пониманию всего XX века, а значит, и нас самих.
Примечания
1. Имихелова с. с. Симонов Константин (Кирилл) Михайлович // Шолоховская энциклопедия / [редкол.: Ю. А. Дворяшин (гл. ред.) и др.] ; фонд «Шолоховская энциклопедия», Государственный музей-заповедник М. А. Шолохова, Московский государственный гуманитарный университет им. М. А. Шолохова. Москва : Издательский дом «Синергия», 2012. С. 766—768.
2. Михайлов А. в. Избранное. Историческая поэтика и герменевтика. Санкт-Петербург : Unipress, 2006. 559 с.
3. Небольсин С. А. Русский ребёнок и война (По фольклору и книгам) // «СТРАНА ФИЛОЛОГОВ»: проблемы текстологии и истории литературы. К юбилею члена-корреспондента РАН Н. В. Корниенко. Сборник научных статей. Москва : ИМЛИ РАН, 2014. С. 447—451.
1 НУ ISSN 1997-0803 ♦ Вестник МГУКИ ♦ 2015 ♦ 4 (66) июль-август ^
4. Панкин Б. Д. Четыре Я Константина Симонова : роман-биография. Москва : Воскресенье, 1999. 453 с.
5. Саватеев В. Я. «Окопная тяжесть войны» («Хрущёвская оттепель»: грани «лейтенантской прозы») // «СТРАНА ФИЛОЛОГОВ»: проблемы текстологии и истории литературы. К юбилею члена-корреспондента РАН Н. В. Корниенко. Сборник научных статей. Москва : ИМЛИ РАН, 2014. С. 466—476.
6. Симонов А. К. Отец никого не любил с закрытыми глазами // Известия. 2005. 5 ноября.
7. Симонов К. М. Автобиография // Берман Д. А., Толочинская Б. М. К. М. Симонов : Библиографический указатель. Москва : Книга, 1985. С. 5—12.
8. Шолохов М. А. Собрание сочинений : в 8 томах / [сост. М. Манохиной]. Москва : Художественная литература, 1985—1986. [Т. 8] : Очерки, статьи, фельетоны, выступления. Москва : Художественная литература, 1986. 383 с.
9. Эренбург И. Г. Война : (июнь 1941 — апрель 1942) / отв. ред. А. Мясников. Москва : ОГИЗ. Государственное издательство художественной литературы, 1942. 384 с.
References
1. Imikhelova S. S. Simonov Konstantin (Kirill) Mikhaylovich [Konstantin Simonov (Kyril)]. Sholokholovskaya entsiklopediya [M. Sholokhov Encyclopaedia]. Moscow, Publishing House "Synergy", 2012. Pp. 766—768.
2. Mihailov A. V. Izbrannoe. Istoricheskaya pojetika i germenevtika [Favorites. Historical Poetics and Hermeneutics]. St. Petersburg, Publishing house of St. Petersburg University (Unipress), 2006. 559 p.
3. Nebol'sin S. A. Russkii rebenok i voina (Po fol'kloru i knigam) [Russian child and the war (on folklore and books)]. "S1RANA FILOLOGOV": problemy tekstologii i istorii literatury. K yubileyu chlena-korrespondenta RAN N. V. Kornienko. Sbornik nauchnyh statey ["COUNTRY OF PHILOLOGISTS": Problems of textual criticism and literary history. On the anniversary of Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences N. Kornienko. Collected articles]. Moscow, Publishing house of A. M. Gorky Institute of World Literature of Russian Academy of Science, 2014. Pp. 447—451.
4. Pankin B. D. Chetyre ya Konstantina Simonova. Roman-biografiya [Four I of Konstantin Simonov. Roman biography]. Moscow, voskresen'e Publishers, 1999. 453 p.
5. Savateev V. Ya. "Okopnaya tyazhest' voiny" ("Khrushchevskaya ottepel": grani "leitenantskoi prozy") ["Trench burden of the war" ("Khrushchev thaw": the verge of "lieutenants' prose")]. "STRANA FILOLOGOV": problemy tekstologii i istorii literatury. K yubileyu chlena-korrespondenta RAN N. V. Kornienko. Sbornik nauchnyh statey ["COUNTRY OF PHILOLOGISTS": Problems of textual criticism and literary history. On the anniversary of Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences N. Kornienko. Collected articles]. Moscow, Publishing house of A. M. Gorky Institute of World Literature of Russian Academy of Science, 2014. Pp. 466—476.
6. Simonov A. K. otets nikogo ne lyubil s zakrytymi glazami [Father loves nobody with eyes closed]. Izvestia. 2005, November, 5.
7. Simonov K. M. Avtobiografiya [Autobiography]. Berman D. A., Tolochinskaya B. M. K. M. Simonov. Bibliograficheskii ukazatel' [Bibliographic Index]. Moscow, Kniga Publ. [The Book Publ.], 1985. Pp. 5—12.
8. Sholokhov M. A. Sobranie sochinenii, v 8 tomakh, tom 8 [Collected works, in 8 vol., vol. 8]. Moscow, Khudozhestvennaia literatura Publ. [Imaginative literature Publ.], 1986. 383 p.
9. Erenburg I. G. Voina : (iyun' 1941 — aprel' 1942) [War (June 1941 — April 1942)]. Moscow, State Publishing House of Fiction, 1942. 384 p.
