CC BY
22
УДК 82-3
Н. И. Бурнашева
«Прелесть запечатления словом художественной подробности»: в творческой лаборатории Л. Н. Толстого
С первых шагов в литературе Л. Н. Толстой заявил о себе как о писателе самобытном, умеющем внимательно вглядываться в окружающий мир и воспроизводить этот мир в своих произведениях с наибольшей полнотой и правдой. Этому умению немало способствовали его «поэтическая зоркость» и стремление «захватить все», умение уловить даже самые мимолетные мгновения душевной жизни человека, запечатлеть «подробности чувства». Не сразу овладел молодой писатель этим мастерством: страницы дневников и записных книжек, испещренные записями ко многим произведениям, показывают сложный процесс становления его творческой индивидуальности, позволяют увидеть, как появлялись в сочинениях те или иные житейские подробности, как рождалась гармония «генерализации» и «мелочности» в его художественном мире. Внимание к подробностям, желание «быть до малейших подробностей верным действительности» формировало в Толстом литературный вкус и чувство меры. Современников порой утомляли «лишние», как им казалось, подробности, однако именно в этом чуткий читатель находил красоту и силу таланта художника, способного охватить взглядом целый мир и проникнуть в душу самого ничтожного существа.
Ключевые слова: процесс творчества, художественная деталь, художественная подробность, психологические ощущения, дневниковые записи, «запечатление словом», «подробности чувства».
N. I. Burnasheva
"Beauty captured in the word of artistic detail": in L. N. Tolstoy's creative laboratory
From the very beginning of his career, L. N. Tolstoy was considered to be a distinctive writer looking carefully at the surrounding world and capable of reflecting this world in his works with utmost truth. This ability was supported by his "keen poetic eye", his aspiration to capture even the most fleeting moments of spiritual human life, "details of feeling". It took the young writer some time to master this skill: his diaries and note-books full of notes to many of his works show the complicated process of his creative formation, make it possible to see how certain details appeared in his works, how the harmony between "generalization" and "minuteness" was born in his artistic world. Attention to detail, the desire "to be faithful to reality in the tiniest detail" formed Tolstoy's literary taste and the sense of proport ion. Sometimes his contemporaries grew weary of "superfluous", as they thought, details, but it was in detail that a sensitive reader finds beauty and the powerful talent of the writer who is capable of capturing the whole world and penetrating the soul of the most insignificant creature.
Key words: creative process, artistic detail, psychological sensations, diary notes, "captured in word", "details of feeling".
В статье «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?» (1862 г.) Л. Н. Толстой подробнейшим образом рассказал, как ему удалось проследить «зарождение цветка поэзии» у маленьких деревенских ребятишек, показал весь процесс творчества, свидетелем и участником которого он стал, работая над сочинением с крестьянскими мальчиками в своей яснополянской школе. Именно в этот момент, наблюдая за детьми и вместе с ними участвуя в поиске вариантов развития сюжета, образа, в поиске нужного слова, он почувствовал великую радость, когда удавалось найти такое слово, когда появлялась в тек-
сте неожиданная, но характерная черта, выразительный штрих, дополняющий ситуацию или образ. «Все были чрезвычайно заинтересованы. Для них, видимо, было ново и увлекательно присутствовать при процессе сочинительства и участвовать в нем. Суждения их были, большей частью, одинаковы и верны как в самой постройке повести, так и в самых подробностях и в характеристиках лиц» [9: Т. 8, с. 303]. Сочинение писали по русской пословице «Ложкой кормит, а стеблем глаз колет» (из «сборника пословиц Снегирева»). Центральной фигурой рассказа был старик, которого мужик приютил в своем доме. «С того места, как старика внесли в избу, нача-
© Бурнашева Н. И., 2016
лась одушевленная работа. Тут, очевидно, они в первый раз почувствовали прелесть запечатления словом художественной подробности» [9: Т. 8, с. 303-304]. Толстой приводил некоторые из таких «подробностей»: «В этом отношении в особенности отличался Сёмка: подробности самые верные сыпались одна за другою. Единственный упрёк, который можно было ему сделать, был тот, что подробности эти обрисовывали только минуту настоящего, без связи к общему чувству повести. Я не успевал записывать и только просил их подождать и не забывать сказанного. Сёмка, казалось, видел и описывал находящееся перед его глазами: закоченелые, замёрзлые лапти и грязь, которая стекла с них, когда они растаяли, и сухари, в которые они превратились, когда баба бросила их в печку...» [9: Т. 8, с. 304].
Понятие «художественная подробность» литературоведы употребляют нередко. Но что называть «художественной подробностью»? Некоторые теоретики литературы не видят разницы между «художественной деталью» и «художественной подробностью», оперируя этими понятиями как синонимами. «Нередко детали менее экспрессивные и менее характерные называют просто "подробностями", обычно они выступают как относительно нейтральные и одномоментные "строительные" элементы художественного образа. <...> Понятия "деталь художественная" и "подробность" нередко употребляются и как синонимы - как обозначение мельчайшего, неразложимого структурного элемента произведения, средства художественной характеристики (в широком смысле)» [3, с. 90]. Однако эти категории не совсем синонимичны: любая художественная деталь - да, это всегда подробность; но не любую художественную подробность можно назвать художественной деталью. Достаточно вспомнить некоторые известные примеры из произведений русской литературы, в том числе и из сочинений Толстого: красный нос капитана Тимохина, или тяжелую походку княжны Марьи Болконской, или мраморные плечи Элен Кураги-ной (Безуховой) в «Войне и мире», или уши Каренина в «Анне Карениной». Здесь художественная деталь - потому и «деталь», что она постоянно присутствует, всегда характерна для данного персонажа, не раз повторяется при его описании, и даже по одной этой детали он узнаваем. Другое дело художественная подробность, которая может быть малозаметной, случайной, вызванной только данным обстоятельством, данным мгновением. Художественная подробность
может появиться в произведении один-единственный раз (см., например, упоминание о «домодельных» «старинных сапогах с четвероуголь-ными носками и без каблуков» у полковника Б. в рассказе «После бала» - [9: Т. 34, с. 120]). Но именно художественные подробности во многом придают произведению «лица необщее выраженье», позволяют автору «зачерпнуть глубже» и во всей полноте, во всем многообразии воссоздать достоверную, многомерную, реальную картину живой жизни.
Необходимость замечать, фиксировать и по возможности использовать в своих сочинениях «подробности» почувствовал Толстой с первых своих шагов в литературе. «Подробности» эти были разного рода: сюжетные, фактические, исторические, документальные, бытовые, психологические, подробности визуальные, цветовые, слуховые. Зоркий глаз его ловил, замечал, казалось, иногда самое неуловимое и изменчивое; удивительно цепкая «память сердца» «вытаскивала» из глубин воспоминаний детства и юности самые мимолетные и трепетные психологические ощущения. Все это не могло не сказаться уже в первом его произведении, появившемся в печати, повести «Детство». Внимание автора к подробностям бросается в глаза с первых строк повести: «12 августа 18.. , ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой - из сахарной бумаги на палке - по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову. Я высунул нос из-под одеяла, остановил рукою образок, который продолжал качаться, скинул убитую муху на пол и хотя заспанными, но сердитыми глазами окинул Карла Иваныча. Он же, в пестром ваточном халате, подпоясанном поясом из той же материи, в красной вязаной ермолке с кисточкой и в мягких козловых сапогах, продолжал ходить около стен, прицеливаться и хлопать» [10: Т. 1, с. 11]. Все здесь -«художественные подробности»: «чудесные подарки», хлопушка, «сахарная бумага на палке», муха, «дубовая спинка кровати», качающийся образок, «пестрый ваточный халат, подпоясанный поясом из той же материи», «ермолка с кисточкой», «мягкие козловые сапоги» Карла Иваныча... Именно эти подробности сразу погружали читателя в милый, хорошо знакомый мир дет-
ства, тепла, патриархального уюта дворянской усадьбы. И далее следовало полусонное рассуждение главного героя повести Николеньки Ирте-ньева: «Положим, - думал я, - я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, -прошептал я, - как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает... противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка - какие противные!» [Там же]. Так незаметно и естественно, улавливая все оттенки сознания и чувства мальчика, Толстой вводил читателя в мир детской души. В этом умении «запечатлеть словом» «подробности чувства» ребенка, затем отрока и юноши, уже первые читатели сразу увидели яркую самобытность таланта автора трилогии «Детство. Отрочество. Юность».
В процессе работы над «Отрочеством», Толстой продолжал искать наиболее верный способ для воплощения в слове внутреннего мира человека. В это время читал «Капитанскую дочку» А. С. Пушкина, читал уже не как обычный рядовой читатель, а целенаправленно, как «собрат по перу», и в дневнике появилось явно профессиональное размышление о пушкинских сочинениях: «Я читал "Капитанскую дочку" и увы! должен сознаться, что теперь уже проза Пушкина стара - не слогом, - но манерой изложения. Теперь справедливо - в новом направлении интерес подробностей чувства заменяет интерес самых событий. Повести Пушкина голы как-то» [9: Т. 46, с. 187-188], - запись 1 ноября 1853 г. «Подробности чувства» отрока Николеньки Ир-теньева - главное, что интересовало автора повести. Пример тому - ситуация наказания Нико-леньки гувернером-французом. Толстой тщательно выписал сцену, когда «St-Jérôme, с решительным и бледным лицом, снова подошел» к мальчику: «.не успел я приготовиться к защите, -<рассказывал взрослый Николай Иртеньев, вспоминая весь ужас происшедшего. - Н. Б.>, -как он уже сильным движением, как тисками, сжал мои обе руки и потащил куда-то. Голова моя закружилась от волнения; помню только, что я отчаянно бился головой и коленками до тех пор, пока во мне были еще силы; помню, что нос мой несколько раз натыкался на чьи-то ляжки, что в рот мне попадал чей-то сюртук, что вокруг себя со всех сторон я слышал присутствие чьих-то ног, запах пыли и violette, которой душился
St-Jër6me» [гл. «Затмение»; 10: Т. 1, с. 125]. На протяжении нескольких следующих глав: «Мечты», «Перемелется, мука будет», «Ненависть» Толстой, описывая все нюансы душевного состояния Николеньки, поднявшего руку на гувернера-француза и так тяжело поплатившегося за это, показал процесс рождения у мальчика ненависти к своему обидчику. «Да, это было настоящее чувство ненависти, не той ненависти, про которую только пишут в романах и в которую я не верю, ненависти, которая будто находит наслаждение в делании зла человеку, но той ненависти, которая внушает вам непреодолимое отвращение к человеку, заслуживающему, однако, ваше уважение, делает для вас противными его волоса, шею, походку, звук голоса, все его члены, все его движения и вместе с тем какой-то непонятной силой притягивает вас к нему и с беспокойным вниманием заставляет следить за малейшими его поступками. Я испытывал это чувство к St.-Jër6me» [гл. «Ненависть»; 10: Т. 1, с. 131]. Все эти чувства и «подробности чувств» рождены не творческим воображением писателя, а в отрочестве пережиты им самим; отсюда и такая достоверность, и пронзительность душевной боли, и искренность переживания...
Работая над «Отрочеством», Толстой продолжал фиксировать мысли, наблюдения, подробности, необходимые ему в сочинении; так 18 ноября 1853 г. в дневнике записано: «Случается, что вдруг чувствуешь, что на мне осталась по забывчивости удивленная физиономия там, где уже нет более причины удивляться (В главу "Концерт")» [9: Т. 46, с. 202]. Каждая подробность, даже мелочь сама по себе, иногда значила для автора многое, вызывала в памяти давние факты, чувства, ассоциации, влекла за собой новые размышления. В дневнике 10 августа 1851 г., вспоминая о том, как «водился с цыганами», он писал о своей «привычке напевать цыганские песни»: «Одна характеристическая черта воспроизводит для нас много <...> воспоминаний о случаях, связанных с этой чертою. В цыганском пенье эту черту определить трудно; она состоит в выговоре слов, в особом роде украшений (фиоритур) и ударений» [9: Т. 46, с. 82].
Далеко не сразу Толстой овладел умением «запечатления словом художественной подробности». Совсем не случайно в дневнике появлялись рассуждения о «генерализации» и «мелочности»: «Я увлекался сначала в генерализацию, потом в мелочность, теперь, ежели не нашел середины, по крайней мере понимаю ее необходи-
мость и желаю найти ее» (4 июня 1852. - [9: Т. 46, с. 121]. То, что Толстой называл поисками «середины», скорее всего, было желанием, насущной необходимостью найти равновесие, меру того и другого в художественном сочинении. Найти естественное сопряжение между этими крайностями было непросто. Начинающий писатель вырабатывал чувство меры, стиля, литературный вкус. В дневнике начала 1850-х гг. отразились эти поиски. «Хочу принять за правило, начав одно дело, не позволять себе заниматься ничем другим, - записал Толстой 14 октября 1853 г., - а для того, чтобы не пропадали мысли, которые будут приходить, записывать их аккуратно в книгу с следующим подразделением: 1) Правила, 2) Познания, <3)> Наблюдения» [9: Т. 46, с. 177]. С тех пор на страницах дневника почти ежедневно отмечалось, что писал «н<аблюдения>, с<ведения>, м<ысли> и п<равила>» [Там же]. «Для памяти» записывал Толстой десятки, сотни «подробностей», которые могли пригодиться в художественных сочинениях. «Выражение казачки - к Кавк<азскому> расск<азу>» (19 января 1854 г. - [9: Т. 46, с. 281]). «Н.з. <то есть: «На завтра»>: «Как бабы смотрят на падающие звезды» - запись 19 июня 1855 г. - этот факт отразился во втором севастопольском рассказе (глава 6). 29 июня 1855 г. в записной книжке среди других наблюдений Толстой отметил, что «земля баст<ионов> желт<оватая>», и в тот же день - задание: «Н.з.: <...> 2) Исправить аристократов. 3) Черную землю» [9: Т. 47, с. 48]. В самом начале «Севастополя в мае» «черная изрытая земля бастионов Севастополя» в беловой рукописи была изменена на «желтоватую изрытую землю.». 29 июня в записной книжке еще записано: «Ф<акты>: Тер<тюковский> похлопывает сапог: 1, 2, 3-е. Убитого перебрасывают через бруств<ер>.» [9: Т. 47, с. 171]. Оба факта в рассказе «Севастополь в августе 1855 года» будут связаны с Володей Козельцовым.
14 июля 1856 г. в записной книжке запись к «Юности». «Я замечаю, что руки у брата, особенно pouce <большой палец. - фр>, когда он берет что-нибудь, как у большого, мне кажется, что он это нарочно». И еще: «По белым прозрачным щепкам ходит что-то светлое. Я это видел во сне, и мне казалось это так поэтично, что я 2 раза просыпался, чтоб записать» [9: Т. 47, с. 189]. Записи для памяти стали появляться каждый день. Так, 7 октября 1856 г. опять к «Юности»: «Пуговка сломалась у ребенка. Чтение, во-
ротничок прибавить к "Юности", ежели успею» [9: Т. 47, с. 197]. Чуть далее: «Сквозь куст и двойную раму пыльного окна бьет солнце. Пахнет яблоком в чулане и печеным хлебом - к О<тъезжему> П<олю>. В туман тихо слышно звяканье. К О<тъезжему> П<олю>: стадо кажется лесом» [там же]. Казалось, от Толстого не ускользала ни одна житейская подробность: ни то, что «росистое поле на луне - светло, прозрачно» «(К "К<азакам>")» [9: Т. 47, с. 212], ни «перепутанные длинные по траве тени» от едущей телеги [Там же], ни то, «как под зеркалом сткляночка блестит на солнце» [9: Т. 47, с. 210] или как «у собаки губы трясутся от холоду» [9: Т. 47, с. 216], ни «запах сена в сарае, свежего, кисленького» [9: Т. 47, с. 213]. На протяжении всей жизни велись подобные записи, что вошло в привычку, стало частью творческого процесса, неотъемлемым признаком зарождения нового замысла, или новой черты образа в сочинении, или свидетельством постоянных раздумий писателя над начатым произведением. Это не могла не оценить критика. Н. Г. Чернышевский писал о рассказе «Утро помещика»: «.если бы мы захотели указать все удачные лица мужиков, все правдивые и поэтические страницы, нам пришлось бы представить слишком длинный перечень, потому что большая часть подробностей в «Утре помещика» прекрасны» [11, с. 61].
Дневниковая запись 14 октября 1897 г.: «К Х<аджи>-М<урату> подробности: 1) тень орла бежит по [лу<гу>] скату горы, 2) У ре<ки> следы по песку зверей, лошадей, людей, 3) Въезжая в лес, лошади бодро фыркают, 4) Из куста держи-дерева выскочил козел» (53: 153). Работая над повестью «Хаджи-Мурат», Толстой просил свою тетку, графиню А. А. Толстую, фрейлину, долго жившую в Зимнем дворце, сообщить ему некоторые подробности частной жизни государя Николая I. Эти свидетельства были нужны писателю наряду с историческими подробностями, которые он искал и тщательно собирал, погружаясь в ту или иную эпоху. Исторические подробности становились особенно необходимы при воспроизведении времени войны 1812 г., истории декабристов, эпохи Петра I, при работе над «Хаджи-Муратом». «.Когда я пишу историческое, я люблю быть до малейших подробностей верным действительности», - в 1902 г. признавался Толстой в письме И. И. Кор-ганову [9: Т. 73, с. 353]. Это относилось не только к «историческому»: в любом своем сочинении писатель старался как можно полнее воспроизве-
сти подробности времени, а они поджидали на каждом шагу. Постепенно формировались стремление и умение «захватить все», столь заметно проявившиеся в «Войне и мире», но своими особенными чертами отразившиеся уже в кавказских и севастопольских рассказах - это были произведения о современности, и живой художественный материал окружал автора. Подробности исторические в художественном произведении, оставаясь историческими фактами, обретали характер художественной подробности, органично врастая в художественный текст и вплетаясь в «бесконечный лабиринт сцеплений, в котором и состоит сущность искусства», как писал Толстой Н. Н. Страхову [8, с. 268].
Мастерство Толстого в запечатлении «художественных подробностей» не раз отмечали критики; «обилие подробностей» некоторым из них порой казалось чрезмерным и назойливым, отвлекающим читателя от основного содержания сочинения.
Дружинин объяснял «бесконечную правду» и поэзию в сочинениях молодого Толстого тем, что «зорко подмечает он все мельчайшие поэтические подробности внешнего и внутреннего мира». Вместе с тем Дружинин видел в «Метели» и «подробности ненужные», а «собственные впечатления» автора казались ему «часто чересчур изобильны, во вред общему ходу рассказа. Описание лошадей с их спинами, физиономиями, кисточками на сбруе, колокольчиками, изображение извозчиков со всеми частями их наряда совершенно верны, но местами излишни», потому что Толстой «не сделал надлежащего выбора из своих впечатлений», а именно «выбор поэтический» есть «последняя ступень» «художественного совершенства» [2, с. 17].
«Мелкую наблюдательность» Толстого в «Метели» осудил Дудышкин, напомнив автору «главное художественное правило, по которому отделка мелочей есть дело второстепенное» [4, с. 15]. Прочитав статью критика, Толстой отметил в дневнике 11 ноября 1856 г.: «умно и дельно» [9: Т. 47, с. 99].
Уже через день после выхода в свет журнала «Современник» с рассказом «Метель» (1856, № 3) С. Т. Аксаков писал И. С. Тургеневу: «Скажите, пожалуйста, графу Толстому, что «Метель» - превосходный рассказ. Я могу об этом судить лучше многих: не один раз испытал я ужас зимних буранов и однажды потому только остался жив, что попал на стог сена и в нем ночевал. Скажите ему, что подробностей слишком
много, однообразие их несколько утомительно. Хотя я мало с ним знаком, но не боюсь сказать ему голую правду» [4, с. 583].
«Там, где у другого останется в памяти лишь тусклое сплошное пятно без оттенков, - писал С. А. Андреевский, - у Толстого остается пестрый, многоцветный спектр. Так, у него есть рассказ "Метель", содержание которого состоит только в том, что целую ночь мело и путник с ямщиком чуть не заблудились, но эта мутная ночь, этот падающий снег и ничего более - дали Толстому обширный матерьял: чуть заметные перемены в температуре воздуха, освещении неба и направлении ветра, все переходы возрастающего обсыпания снегом ямщика, лошадей и дороги, все движения колеблющегося, падающего и крутящегося снега - все это воспроизведено с такою полнотою правды, что "Метель" нисколько не скучна, потому что это повторение самой жизни.» [1, с. 259-260].
Именно в подробностях видел юный Д. И. Писарев «художественные красоты» и «художественный интерес» рассказа Толстого «Три смерти»; его внимание «останавливалось на удивительно тонкой отделке мелких подробностей, ландшафтных, бытовых и преимущественно психологических» [5, с. 146]: «Читая Толстого, -обращался критик к своим «читательницам», -необходимо вглядываться в частности, останавливаться на отдельных подробностях, поверять эти подробности собственными, пережитыми чувствами и впечатлениями, необходимо вдумываться, и только тогда чтение это может обогатить запас мыслей, сообщить читателю знание человеческой природы и доставить ему таким образом полное, плодотворное эстетическое наслаждение» [6, с. 134]. «.Подробности и частности сосредоточивают в себе здесь весь художественный интерес. Здесь нет развития характеров, нет действия, а есть только изображение некоторых моментов внутренней жизни души, есть анализ; а чтобы оценить верность анализа, необходимо вглядеться в него и вникнуть в подробности. Где нет анализа душевных движений, там есть, как мы уже видели, наглядное и точное до мелочей воспроизведение внешних подробностей» [6, с. 145].
Умение Толстого не просто «запечатлеть словом» «художественную подробность», важный отличительный элемент его сочинений, но вовремя и в меру прибегнуть к этой подробности с первых шагов в литературе определило характерную черту творческого метода писателя. Ху-
дожественный мир его произведений обрел широту, рельефность, жизненную достоверность и притягательность. Это подчеркнул Д. И. Писарев, заметив, что, оценивая сочинения Толстого, необходимо «обращать внимание на художественное выполнение подробностей: иначе останется непонятой лучшая часть произведения, та часть, которая составляет характеристическую особенность таланта Толстого» [6, с. 145].
Библиографический список
1. Андреевский, С. Литературные чтения [Текст] / С. Андреевский. - СПб., 1891.
2. Дружинин, А. В. «Метель». - «Два гусара». Повести графа Л. Н. Толстого» [Текст] / А. В. Дружинин // Библиотека для чтения. 1856. № 9, отд. V. С. 1-30.
3. Литературный энциклопедический словарь [Текст]. - М., 1987.
4. Отечественные записки» [Текст]. 1856. № 11. - С. 11-18.
5. Писарев, Д. И. Промахи незрелой мысли [Текст] Д. И. Писарев // Л. Н. Толстой в русской критике. - М., 1952.
6. Писарев, Д. И. Три смерти. Рассказ графа Л. Н. Толстого [Текст] / Д. И. Писарев // Библиотека для чтения. - 1859. - № 1.
7. Русское обозрение [Текст]. 1894, № 11.
8. Толстой, Л. Н. Письмо Н. Н. Страхову 23 и 26 апреля 1876 г. [Текст] / Л. Н. Толстой // Л. Н. Толстой - Н. Н. Страхов. Полное собрание переписки. Т. I. - Оттава, 2003.
9. Толстой, Л. Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. [Текст] / Л. Н. Толстой. - М. ; Л., 1928-1958.
10. Толстой, Л. Н. Полное собрание сочинений: В 100 т. Художественные произведения: В 18 т. [Текст] / Л. Н. Толстой. - М. : Наука, 2000.
11. Чернышевский, Н. Г. «Детство и отрочество». Сочинения графа Л. Н. Толстого. - СПБ.
1856; «Военные рассказы» графа Л. Н. Толстого. -СПБ. 1856 // Современник. - 1856. - № 12. -
C.53-64.
Bibliograficheskij spisok (in Russ)
1. Andreevskij, S. Literaturnye chtenija [Tekst] / S. Andreevskij. - SPb., 1891.
2. Druzhinin, A. V. «Metel'». - «Dva gu-sara». Povesti grafa L. N. Tolstogo» [Tekst] / A. V. Druzhinin // Biblioteka dlja chtenija. 1856. № 9, otd. V. S. 1-30.
3. Literaturnyj jenciklopedicheskij slovar' [Tekst]. - M., 1987.
4. Otechestvennye zapiski» [Tekst]. 1856. № 11. -S. 11-18.
5. Pisarev, D. I. Promahi nezreloj mysli [Tekst]
D. I. Pisarev // L. N. Tolstoj v russkoj kritike. - M., 1952.
6. Pisarev, D. I. Tri smerti. Rasskaz grafa L. N. Tolstogo [Tekst] / D. I. Pisarev // Biblioteka dlja chtenija. - 1859. - № 1.
7. Russkoe obozrenie [Tekst]. 1894, № 11.
8. Tolstoj, L. N. Pis'mo N. N. Strahovu 23 i 26 aprelja 1876 g. [Tekst] / L. N. Tolstoj // L. N. Tolstoj -N. N. Strahov. Polnoe sobranie perepiski. T. I. -Ottava, 2003.
9. Tolstoj, L. N. Polnoe sobranie sochine-nij:
V 90 t. [Tekst] / L. N. Tolstoj. - M. ; L., 1928-1958.
10. Tolstoj, L. N. Polnoe sobranie sochinenij:
V 100 t. Hudozhestvennye proizvedenija: V 18 t. [Tekst] / L. N. Tolstoj. - M. : Nauka, 2000.
11. Chernyshevskij, N. G. «Detstvo i otrochestvo». Sochinenija grafa L. N. Tolstogo. -SPB. 1856; «Voennye rasskazy» grafa L. N. Tolstogo. - SPB. 1856 // Sovremennik. - 1856. - № 12. -S.53-64.
Дата поступления статьи в редакцию: 16.01.2016 Дата принятия статьи к печати: 29.02.2016
