CC BY
37
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 82
И. Ю. Лученецкая-Бурдина
Коммуникативные установки прозы Л. Н. Толстого 1880-х годов
Статья посвящена исследованию коммуникативных установок прозы писателя 1880-х гг., когда в пространстве индивидуального стиля Толстого сосуществовали и дополняли друг друга две разнонаправленные тенденции. С одной стороны, в народных рассказах происходила имперсонализация авторского голоса и его ассимиляция с народнопоэтической и церковнославянской традициями. С другой стороны, в публицистике актуализировалась линия авторской судьбы, трансформировавшаяся в трактатах в ораторскую речь. Это не означало утраты стилевого единства художественного мира писателя, которое в этот период обнаруживается на уровне жанровой системы Толстого. В эти годы в его творчестве наряду с отрицанием несправедливых основ мiра существующего звучит искренний голос утверждения жизни, проповеди ее незыблемых основ. Писатель нашел жанры, адекватные заданным коммуникативным установкам, - философский трактат, статьи, письма, обращения, рассказы. Идеологические и коммуникативные установки обусловили использование Толстым стилистических средств, присущих его индивидуальному стилю. В статье прослеживается взаимосвязь произведений писателя различных жанров, создававшихся в эти годы, доказывается их внутреннее единство с предшествующим творчеством писателя.
Ключевые слова: коммуникативные установки писателя, малые жанровые формы, народные рассказы, публицистический жанр, стилевое единство, смысловые оппозиции, художественное целое, этическая программа.
LITERARY CRITICISM
I. Ju. Luchenetskaya-Burdina
Communicative Goals in L. N. Tolstoy's Prose of the 1880-s years
The article is devoted to research communicative goals of the writer's prose of the 1880-s, when in Tolstoy's individual style space two multidirectional tendencies coexisted and supplemented each other. On the one hand, in national stories there was imper-sonalization of the author's voice and its assimilation with folk-poetic and Church Slavonic traditions. On the other hand, in journalism the line of the author's destiny updated, which transformed in treatises into the oratorical speech. It didn't mean the loss of style unity of the writer's art world which during this period is found at the level of Tolstoy's genre system. During these years in his creativity along with the denial of unfair bases of the existing world there is a sincere voice of statement of life, a sermon of its firm bases. The writer found the genres adequate to the set communicative goals, - philosophical treatise, articles, letters, appeals, stories. Ideological and communicative goals caused the use of the stylistic means by Tolstoy, which are inherent to his individual style. In the article here is traced the interrelation of the writer's works of various genres created during these years, their internal unity with the writer's previous works is proved.
Keywords: communicative goals of the writer, small genre forms, national stories, publicistic genre, style unity, semantic oppositions, stylistic harmony, ethical programme.
В конце 1870-х гг. в трактате «Исповедь» (1879-1880, 1882) Толстой напишет: «Жизнь моя остановилась. Я мог дышать, есть, пить, спать, и не мог не дышать, не есть, не пить, не спать; но жизни не было, потому что не было таких желаний, удовлетворение которых я находил бы разумным» [6, т. 23, с. 11]. Внутренняя и глубинная причина состояния одиночества заключалась в особенностях мировоззрения Толстого. Сознание конечности человеческой жизни, физического Я и бесконечности мира - вселенной - вот тот конфликт, который не находил разрешения в его сознании. Эта проблема выносилась Толстым в плоскость размышлений о жизни и смерти и но-
сила глубоко личный характер. О разрешении этого конфликта писатель расскажет в автобиографическом трактате «Исповедь». По завершении религиозно-филологических трудов у Толстого в начале 1880-х годов возникло сознание обретения внутренней гармонии и согласия с собой. Появилось настойчивое желание поведать миру о своей борьбе и победе, поделиться опытом с человечеством, просвещать и проповедовать открывшуюся истину. Цель статьи - выявить избранные Толстым коммуникативные установки при организации диалога с читателем, определить их влияние на характер прозы писателя этого периода.
© Лученецкая-Бурдина И. Ю., 2018
Следование «очищенному» учению Христа поставило Толстого в то положение, когда он, по мнению П. И. Бирюкова, «смотрел на весь окружающий его мир с высоты Нагорной проповеди» [3]. Пребывание «на высоте» означало и особое видение мира, и особенную художественную оптику. Перед Толстым встало две основные задачи: учить и спасаться. «Учить» означало проповедовать миру «новое знание», «спасаться» - жить по-Божьи, как живут странники и юродивые, растворившись в безличном каратаевском рое.
Особое место в творчестве Толстого этого периода заняла «Исповедь» («Вступление к ненапечатанному сочинению») (1879-1880, 1882) - произведение, определившее направленность творческих устремлений художника на многие годы. В «Исповеди» изложена программа всего последующего творчества писателя. О задачах, стоящих перед ним, Толстой написал в Дневнике: «... Нужно собирать все, что поражает, в двух направлениях: 1) „Обвинительный акт", 2) „Наступление Царства Божия"» [6, т. 50, с. 92]. О целях этой работы Толстой писал: «Если бы я писал книгу философскую, я бы сказал те выводы, которыми я опроверг свое отчаяние <...>. Но если бы я писал богословское сочинение, я бы сказал, что Бог меня спас. Но я хочу описать ход моей душевной жизни как можно правдивее и потому говорю, что остановило меня от самоубийства. Меня спасло то, что я видел других» [6, т. 23, с. 499]. Актуализация собственного Я обусловила повествовательную организацию произведения и определила коммуникативную установку на самопознание. Толстой в «Исповеди» использует перволичное повествование: прямое авторское слово обращено к читателю и звучит как покаяние. В трактате отражен поиск Толстым своего Бога как последовательное восхождение от безверия к вере, от лжи к истине, от страдания к любви.
Антитеза «грешник - пророк» организует художественный строй произведения. Путь от грешника к пророку - путь исканий и спора. Перед читателем предстает спор автора с собой, поэтому существенное место в нем принадлежит диалоги-зированному монологу, построенному по законам риторического высказывания: «Хорошо, нет никакого Бога <...> Но понятие мое о Боге, о том, которого я ищу? <...> Понятие-то это откуда взялось? <...> Понятие Бога - не Бог ...» [6, т. 23, с. 45]. Важно отметить, что изначально Толстой мыслил писать «Исповедь» в катехизической вопросно-ответной форме. В произведении происходит разложение монологической внутренней речи на контрастные реплики, данные в форме вопросов и ответов: «Но, может быть, я просмот-
рел что-нибудь, не понял чего-нибудь? - несколько раз говорил я себе. - Не может же быть, чтоб это состояние отчаяния было свойственно людям» [6, т. 23, с. 15].
Коммуникативная установка на самопознание была призвана изложить ход собственных мыслей, которые организуются в антитетическое единство: «Как было прежде, так и теперь, сказал я себе: стоит мне знать о Боге, и я живу; стоит забыть, не верить в него, и я умираю. Что же такое эти оживления и умирания? Ведь я не живу, когда теряю веру в существование Бога, ведь я бы уж давно убил себя, если б у меня не было смутной надежды найти его. Ведь я живу, истинно живу только тогда, когда чувствую его и ищу его. Так чего же я ищу еще? - вскрикнул во мне голос. -Так вот он. Он - то, без чего нельзя жить. Знать Бога и жить - одно и то же. Бог есть жизнь» [6, т. 23, с. 45-46]. Во внутреннем монологе Толстой стремится запечатлеть противоречивую сложность чувства, постоянную смену мыслей.
Важное место в художественном строе книги занимает стилистический прием повторения, что придает ей особую интонацию. Так, сравнение жизни в мире существующем с жизнью в сумасшедшем доме повторяется в виде различных вариаций: «Теперь мне ясно, что разницы с сумасшедшим домом никакой не было; тогда же я только смутно подозревал это, и то только, как и все сумасшедшие, - называл всех сумасшедшими, кроме себя» [6, т. 23, с. 7]; «Что, как я такой же сумасшедший? Что, как мы все, богатые, ученые люди, такие же сумасшедшие? И я понял, что мы действительно такие сумасшедшие. Я-то уж наверное был такой сумасшедший» [6, т. 23, с. 42].
Тема грешного человека, его покаянной исповеди создавала лирический, исповедальный строй произведения. Стройность и особую искренность авторской речи придавали лексические повторы: «И я искал объяснения на мои вопросы <...>. И я мучительно и долго искал <...>, не вяло искал, но искал мучительно, упорно, дни и ночи, - искал, как ищет погибающий человек спасения, - и ничего не нашел» [6, т. 23, с. 15-16].
Для большей убедительности Толстой использует приемы художественной выразительности, освоенные им в предшествующем творчестве. Семантические возвраты, лексические повторы, постоянные антитезы особым образом упорядочивают текст, риторически его организуют и воздействуют на читателя, придавая повествованию одновременно исповедальные и проповеднические интонации.
Толстой стремится дать зримый образ пропо-
ведуемой мысли, не ограничиваясь описанием процесса внутренней работы. Ему важно опровергнуть общепринятое и обосновать «новое» знание, обобщить изложенное, логически аргументировать свою позицию. Это положение подтверждает авторская установка на систематизацию материала: «Я нашел, что для людей моего круга есть четыре выхода из того ужасного положения, в котором мы все находимся. Первый выход есть выход неведения. <...> Второй выход -это выход эпикурейства. <...>. Третий выход есть выход силы и энергии. <...> Четвертый выход есть выход слабости» [6, т. 23, с. 27-28].
Коммуникативные установки реализуются на лексико-синтаксическом уровне, движение от запутанности («блужданий» собственной жизни) к простому и ясному ее смыслу выражено системой афоризмов. Афоризмы Толстого выстраиваются на контрастных словах («смерть-жизнь», «смысл-бессмыслица»), противостояние которых призвано обозначить направление поисков автора: «Истина была то, что жизнь есть бессмыслица» [6, т. 23, с. 12]; «А истина - смерть» [6, т. 23, с. 14]; «Счастлив, кто не родился, смерть лучше жизни; надо избавиться от нее» [6, т. 23, с. 27]; «Вера есть знание смысла человеческой жизни» [6, т. 23, с. 35]; «Вера есть сила жизни» [1: 23, 35]; «Без веры нельзя жить» [6, т. 23, с. 35]. Подобный подход к изложению собственного мировидения обусловливал появление темы пророка, которая рождала проповеднический строй произведения, свойственный публицистике Толстого.
Идеологические и коммуникативные установки обусловили использование особых стилистических средств. Толстой работает с помощью резких контрастов, а прием антитезы оказывается важнейшим в арсенале его художественных средств.
Первая часть «Исповеди» полна диссонансов и вопросов, во второй части книги коммуникативные установки автора меняются: Толстому важно убедить читателя-слушателя в сути открывшейся ему истины. Подобный подход к изложению собственного мировидения обусловливал появление темы пророка, которая рождала высокий проповеднический строй произведения, свойственный публицистике писателя. Торжественность авторскому слову придавали как риторические вопросы и восклицания, так и строгая аргументация основных положений и образная система доказательств.
Толстой в 1880-е годы ощутил в себе дар Пророка и Учителя. Это право дало ему сознание того, что он понял, принял и выражает дух народа, его веру и смысл жизни. Аллегорический сон-эпилог заканчивается словами: «И я проснулся» [6, т. 23,
с. 59]. За их реальным планом скрыт план символического пробуждения к «новой, высшей духовной жизни» [6, т. 45, с. 420]. Этим чувством будут отмечены социологический трактат «Так что же нам делать?», философская книга «О жизни» и цикл народных рассказов, работу над которым Толстой начал сразу после окончания «Исповеди».
Духовное рождение Л. Н. Толстого, происходившая в 1880-х годах, неизбежно ставило перед ним вопрос об отношении к собственному художественному творчеству. Ему казалось, что творческий потенциал, основанный на использовании традиционных поэтических ценностей «изящной литературы» и художественном вымысле, - в терминологии писателя «энергии заблуждения» [6, т. 62, с. 408] - был исчерпан. Сопоставляя «жизнь людей своего круга» и «жизнь простого трудового народа» [6, т. 23, с. 47], писатель оценил свои художественные произведения как искусственные и греховные.
Народные рассказы (1884-1886) воспринимались Толстым как важнейшее дело жизни. В них художник стремился искоренить свою отдельность, отграниченность от общего мира ценой отказа от всего личного и растворения в общем патриархально-крестьянском мире. Внешние проявления этого стремления состояли в тех действиях, которые мир назвал «переодеванием, а не совершенным перевоплощением» [7]. Внутренние проявления этой мировоззренческой установки оказались значительно серьезнее и важнее: они явлены в смене языка, которым заговорил великий художник.
Сознание субъективного владения истиной и знания смысла жизни потребовали от Толстого смены коммуникативных установок: прямого слова к людям от собственного имени оказалось недостаточно, в народных рассказах зазвучало обращение к человечеству от имени народа. Идеологическая функция этих произведений очевидна, но не самодостаточна. В них содержится реализация толстовской теории в практике художественного творчества.
Долгое время эти произведения рассматривали как иллюстрацию к моралистической доктрине Толстого, отказывали им в художественной значимости. На наш взгляд наиболее верную позицию в оценке народных рассказов занимала Е. Н. Купреянова. Опираясь на программное высказывание Толстого в предисловии к сборнику «Цветник» о том, что надо описывать не то, что было, а показывать то, «что должно быть» [6, т. 26, с. 308], исследовательница относила эти произведения к жанру притчи. Она утверждала, что использование традиций «народной литерату-
ры» для писателя было особенно важно, поскольку он дорожил «метафорически-религиозным облачением своей новой „веры" как исторически сложившейся и устойчивой формой народного сознания» [4].
В поисках форм адекватных новому мировоззрению писатель вступает на путь стилизации народнопоэтической речи. В народных рассказах он реставрирует формы народной литературы -сказки, легенды, сказания.
Несомненно, народные рассказы, предназначавшиеся для книгоиздательства «Посредник», имели определенную социальную направленность и социального адресата. Между тем, сам Толстой опровергал подобный однозначный подход. Он писал в 1884 году В. Г. Черткову: «Я увлекаюсь все больше и больше мыслью издания книг для образования русских людей. Я избегаю слова для народа, потому что сущность мысли в том, чтобы не было деления народа и не народа» [6, т. 85, с. 27]. Перед писателем стояла задача не столько просвещения народа, сколько осмысления его философии жизни, его миропонимания. Подобная коммуникативная установка обусловила специфику этого жанра в творческой практике писателя 1880-х гг. Художник обратился к формам, созданным в «исторической дали человечества» [6, т. 23, с. 37], в первую очередь, к преданию. Условные жанры притчи, легенды, сказания не только понятны всем, но и «выпелись» из сердца народа.
Коммуникативная установка на действенность слова выявляет характерно толстовские способы организации материала и приемы письма, когда важен не столько выбор изобразительно-выразительных средств, сколько способ их организации, сопряжение в единое целое. Ясность и простота изложения пронизывают весь цикл. Реальное в них - повод для разговора о вечном -вневременном. Важные проблемы современного м1ра возможно было разрешить, по мнению писателя, лишь обращаясь к памяти народа и его языку. Это обращение дало художнику право проповеди, учительства, но и редуцировало проявление индивидуально-авторского Я.
Авторские коммуникативные установки обусловили стилевой ресурс народных рассказов. В каждом из них Толстой доказывает важность тезиса, который ему ясен, поэтому в основе сюжетного движения запечатлена логика его раскрытия, а не изображение событий. Действующие лица предстают не как «объекты художественного наблюдения, но как субъекты этического выбора» [1]. Перед ними, как и в «Исповеди», встают первые детские вопросы жизни: «Чем люди живы?» [6, т. 25, с. 7], «А для чего жить-то?» [6, т. 25,
с. 36], «Как же в мире зло изводить?» [6, т. 25, с. 153], на которые должно найти ответ. Столь важные для Толстого этого периода умозрительные идеи любви, добра, всепрощения оказываются запечатленными в предельно обобщенных художественных образах, что позволяет говорить об аллегоричности народных рассказов.
Для стиля народных рассказов характерно отсутствие авторских рассуждений и комментариев. Их функцию выполняют либо евангельские цитаты, либо авторские моралистические сентенции, звучащие как афоризмы: «Наслушаешься ума от пьяного дурака» [6, т. 25, с. 12]; «В золоте греха нет, грех в человеке» [6, т. 25, с. 29]; «Счастье перелетает как колесо; кого вверх поднимает, кого вниз опускает» [6, т. 25, с. 33]; «Покорись беде, и беда покорится» [6, т. 25, с. 108]; «Зло от зла умножается» [6, т. 25, с. 153]. Финалы народных рассказов подчеркнуто дидактичны: в них заключается открытая Толстым истина, подчас они содержат моралистические сентенции.
В то же время важно подчеркнуть, что при внешнем нейтралитете образу автора в цикле народных рассказов ему принадлежит особая роль. При формальной невыявленности авторской оценки отчетливо проступает облик, моральная ориентация автора. В значительной степени это происходит потому, что Толстой в рассказах ведет повествование не от лица всезнающего автора, но с позиции носителя народнопоэтического слова. Именно поэтому риторические вопросы, характерные для произведений сомневающегося Толстого, в рассказах отсутствуют, а установка на декламацию сменяется интонацией сказителя. Истина известна автору, но сокрыта от значительной части человечества. Задача, стоящая перед Толстым, заключалась в том, чтобы убедить читателей в важности предания, в актуальности народного идеала. Это придавало повествованию сказовый тип, близкий эпическому. «...Позиция автора, - справедливо замечает Я. С. Билинкис, - прямо выражаемая в структуре повествования, все его оценочные критерии - это здесь не чья-то индивидуальная точка зрения на мир. Это - народный взгляд на вещи, последовательно Толстым выдерживаемый, не вводимый в повествование в качестве одной из „субъективных призм", а представляющий собой единственный повествовательный план в рассказах» [2]. Автор - повествователь, выражающий народный взгляд на вещи, эпичен - имплицитно присутствует в тексте.
Характер изменения прозы писателя оказался во многом предопределен новыми коммуникативными установками, обусловленными сменой адресата, той новой читательской аудиторией, на
которую переориентировался Толстой. Об этом свидетельствуют его письма от апреля 1887 года: «Как бы хотелось перевести все на русский язык, чтобы Тит понял, - писал он жене. - И как тогда все сокращается и уясняется. От общения с профессорами многословие, труднословие и неясность, от общенья с мужиками сжатость, красота языка и ясность» [6, т. 84, с. 25]. «Ясно, сжато и содержательно» [6, т. 64, с. 41] - эти ориентиры направляют стилевые поиски писателя в сторону народнопоэтической речи, противопоставляя ей «многословие, труднословие и неясность» книжно-письменного стиля.
Наряду с этой тенденцией к перевоплощению в народного сказителя в Толстом по-прежнему было велико желание учить человечество. Самым важным произведением для Толстого в эти годы становится трактат «О жизни» (1886-1887). В нем он задумал победить зло онтологическое, без победы над которым человеческая жизнь утрачивала всякий смысл. Из первоначального названия - «О жизни и смерти» - последнее слово впоследствии было исключено автором. Важнейшая для Толстого проблема, которую он разрешал в трактате -проблема бессмертия человека. Вопрос о смысле жизни привел его к необходимости преодолеть смерть и подчинить себе время.
Толстовские публицистические произведения были рассчитаны на чтение вслух, что предопределило наличие в них ораторских приемов. Синтаксическая организация текста ориентирована на слушателя. Логически выстроенная цепь рассуждений перебивается риторическими вопросами. Если в предшествующих произведениях как художественных, так и публицистических, Толстой использовал диалогизированный монолог для передачи внутренней мыслительной работы персонажа (автора), то в трактате «О жизни» вопросно-ответная форма становится риторическим приемом, позволяющим преодолеть монологичность повествования: «Жить для себя? Но ведь моя жизнь личная есть зло и бессмыслица. Жить для своей семьи? Для своей общины? Отечества, человечества даже?» [6, т. 26, с. 339].
Свое произведение Толстой облекает в форму проповеди, но традиционную форму церковного красноречия использует для выражения принципиально нового содержания. В трактате «О жизни» содержится опровержение общепризнанных представлений о жизни и смерти человека. Если процесс поиска истины, внутренняя работа души, описаны в «Исповеди», то в трактате «О жизни» звучит настойчивая упорная аргументация открытых «новых знаний». Это обусловливает двойственную природу жанра произведения: пропо-
ведь сопрягается с научным исследованием, слово о высшем знании - с попыткой аргументировать это знание, доказать недоказуемое.
Исследуя стилевые особенности прозы Толстого и коммуникативные установки автора, Л. М. Мышковская отмечала, что «большинство толстовских произведений по построению своему представляют собой не что иное, как грандиозные художественные теоремы, со строго и стройно развивающейся системой доказательств» [5]. Трактат «О жизни» построен по законам научного исследования. В нем Толстой аргументирует свою этическую систему, опираясь на многовековой опыт человечества. Трактат пронизан пространными цитатами из учений Лао-Цзы, Конфуция, Будды, Христа, Эпиктета, М. Аврелия, Сенеки. Взгляды этих мыслителей привлекали Толстого своей нравственной стороной, сосредоточенностью на человеческой личности. Они были осмыслены им под углом зрения христианского учения, очищенного от «церковных лжетолкований».
Идеологические и коммуникативные установки обусловили композицию глав, каждая из которых ориентирована на классическую схему ораторской речи: формулировка главного тезиса, опровержение ложных знаний, истолкование и утверждение истинных знаний, вывод. Стремление Толстого к научности стиля объясняет наличие в тексте произведения разного рода классификаций и рубрикаций: «В самом деле, что составляло невозможность блага личного существования? Во-первых, борьба ищущих личного блага существ между собой; во-вторых, обман наслаждения, приводящий к трате жизни, к пресыщению, к страданиям, и, в-третьих - смерть» [6, т. 26, с. 370]. Важным этапом в аргументации тезиса становится опровержение привычного взгляда. Отрицание «ложных» представлений происходит по общей схеме. Толстой пародирует общепринятое знание, доводя до абсурда то, что общеизвестно: «Спорят о том, есть ли жизнь в клеточке или в протоплазме или еще ниже, в неорганической материи? Но прежде чем спорить, надо спросить себя: имеем ли мы право приписывать понятие жизни клеточке?» [6, т. 26, с. 317].
Толстой демонстрирует различные варианты постижения мысли от логического рассуждения до образного комментария примерами из окружающей жизни или из евангельских текстов. Для большей наглядности он, как и в художественных произведениях, использует сравнения морально-практического характера: «Отрицание блага и жизни личности есть для разумного существа такое же естественное свойство его жизни, как для
птицы летать на крыльях, а не бегать ногами. Если неоперившийся птенец бегает ногами, то это не доказывает того, чтобы ему несвойственно было летать. Если мы вне себя видим людей с непробу-дившимся сознанием, полагающих свою жизнь в благе личности, то это не доказывает того, чтобы человеку было несвойственно жить разумною жизнью» [6, т. 26, с. 344].
Приемы ораторской речи предполагают ссылку на авторитет - отсюда частые обращения в трактате к текстам Священного писания. Во многом это объясняется близостью коммуникативных установок писателя церковной проповеди. В этом стремлении автор уподобляет себя не рядовым церковным проповедникам, но библейским пророкам, устами которых Творец провозглашал незыблемые истины.
Задача, стоящая перед Толстым: сформулировать правила жизненного поведения. Если в народных рассказах он оставался в рамках практических наставлений, то в трактате «О жизни» афористические финалы выступают как форма абсолютного знания, высшей мудрости, которая имеет всеобщий характер и вневременной смысл. В произведениях 1880-х гг. писатель стремился выявить общезначимое в действительности, особенное и индивидуальное оказывалось вне сферы его внимания, поэтому он опирается не на изображение, но на суждение, сосредоточивая преимущественное внимание не на образе, но на мысли.
Обращение Толстого в 1880-е годы к публицистике и малым жанровым формам не означало «кризиса» художника, но свидетельствовало о смене писателем коммуникативных установок, которые в конечном счете обусловили выбор жанра и особенности повествовательной организации произведений. В произведениях этого периода акцентирована этическая доминанта при сохранении единого стилевого пространства. Толстой использует характерные для его индивидуального стиля приемы письма и способы организации материала, которые в последующем будут реализованы в последнем романе писателя «Воскресение» (1899).
Библиографический список
1. Аверинцев, С. С. Притча [Текст] // Литературный энциклопедический словарь / С. С. Аверинцев. -М., 1987. - С. 305.
2. Билинкис, Я. С. О творчестве Л. Н. Толстого [Текст] / Я. С. Билинкис. - Л., 1959. - С. 388.
3. Бирюков, П. И. Биография Л. Н. Толстого [Текст] : 3-е изд.: В 2 кн. : Кн. I / П. И. Бирюков. - М., 2000. - С. 460.
4. Купреянова, Е. Н. Эстетика Л. Н. Толстого [Текст] / Е. Н. Купреянова. - М.-Л.,1966. - С. 276.
5. Мышковская, Л. М. Л. Толстой: Работа и стиль [Текст] / Л. М. Мышковская. - М., 1938. - С. 82.
6. Толстой, Л. Н. Полное собрание сочинений (Юб.) [Текст] : В 90 т. / Л. Н. Толстой. - М., 19281958.
7. Цвейг, С. Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой [Текст] / С. Цвейг. - М., 1992. -С. 294.
Bibliograficheskij spisok
1. Averincev, S. S. Pritcha [Tekst] // Literaturnyj jenciklopedicheskij slovar' / S. S. Averincev. - M., 1987. - S. 305.
2. Bilinkis, Ja. S. O tvorchestve L. N. Tolstogo [Tekst] / Ja. S. Bilinkis. - L., 1959. - S. 388.
3. Birjukov, P. I. Biografija L. N. Tolstogo [Tekst] : 3e izd.: V 2 kn. : Kn. I / P. I. Birjukov. - M., 2000. -S. 460.
4. Kuprejanova, E. N. Jestetika L. N. Tolstogo [Tekst] / E. N. Kuprejanova. - M.-L.,1966. - S. 276.
5. Myshkovskaja, L. M. L. Tolstoj: Rabota i stil' [Tekst] / L. M. Myshkovskaja. - M., 1938. - S. 82.
6. Tolstoj, L. N. Polnoe sobranie sochinenij (Jub.) [Tekst] : V 90 t. / L. N. Tolstoj. - M., 1928-1958.
7. Cvejg, S. Tri pevca svoej zhizni: Kazanova, Stendal', Tolstoj [Tekst] / S. Cvejg. - M., 1992. - S. 294.
Reference List
1. Averintsev S. S. Parable // Literary encyclopedic dictionary / S. S. Averintsev. - M, 1987. - Page 305.
2. Bilinkis Ya. S. About L. N. Tolstoy's creativity. -L., 1959. - Page 388.
3. Birukov P. I. L. N. Tolstoy's biography: 3rd edition.: In 2 books: Book I / P. I. Biryukov. - M, 2000. - Page 460.
4. Kupreyanova E. N. L. N. Tolstoy's Aesthetics. -M.-L., 1966. - Page 276.
5. Myshkovskaya L. M. L. Tolstoy: Work and style. -M, 1938. - Page 82.
6. Tolstoy L. N. Complete works (Jub.): In 90 v. / L. N. Tolstoy. - M, 1928-1958.
7. Zweig S. Three singers of the life: Casanova, Stendhal, Tolstoy. - M, 1992. - Page 294.
Дата поступления статьи в редакцию: 14.12.2017 Дата принятия статьи к печати: 16.02.2018
