17(которые прежде никогда не предоставлялись), вредные для Римского государства», а самого императора характеризует как неискусного в управлении государством («in imperio rudis adquievit»).
Перспективы второй молодости римского народа историки связывали с деятельностью Марка Ульпия Траяна. При этом восхвалялась именно завоевательная политика Траяна, особенно его действия на Востоке, и император был примером полководца, способного утвердить окончательное главенство Рима в восточных провинциях, что было весьма актуально для IV в. Произведение Феста несло определенную политическую и пропагандистскую нагрузку, особо подчеркивая патриотическую тенденцию в официальной историографии того времени, которая была весьма значима в эпоху общей дезинтеграции Империи. Согласно этой тенденции удачи во внешнеполитической деятельности способны достичь только те правители, которые лично ведут военные действия. Без сомнения, историк учитывал эти обстоятельства и своим описанием многочисленных успешных примеров завоеваний из прошлого Рима приглашал современных ему императоров к более агрессивной внешней политике на Востоке.
Библиографический список
1. Флор Луций Анней. Две книги эпитом римской истории обо всех войнах за 700 лет // Немировский А. И., Дашкова М. Ф. Луций Анней Флор — историк Древнего Рима. Воронеж, 1977.
2. Baldwin B. Festus the Historian // Historia. 1978. № 27.
3. Boer W. den. Some minor Roman Historians. Leiden, 1972.
4. Eutropii Breviarium ab Urbe condita / ed. by C. Santini. Stutgardiae, 1992.
5. Festus Rufius. Abrege des hauts faits du peuple romain // Festus : texte etabli et trad. par M.-P. Arnaud-Lindet. Paris, 1994.
6. Historiae Augustae. Paris, 1992.
7. Suetonius Tranquillius Caius. Vies des douze Cesars // Suetone : texte etabli et trad. par Henri Ailloud. Paris, 1989—1993.
S. Livius Titus. Histoire romaine // Tite-Live : texte etabli par Jean Bayet et trad. par Gaston Baillet. Paris, 1993.
ББК 63.212
Е. Л. Костылёва, А. В. Уткин
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ РАСКОПОК ЗЕМЛЯНОГО ВАЛА ЛУХСКОЙ КРЕПОСТИ ОСЕНЬЮ 2008 ГОДА
Поселок Лух, имевший до 1925 г. статус города, является одним из старейших населенных пунктов на территории Ивановской области. Впервые он упомянут в летописи под 1429 годом [6, с. 8]. В этом году в середине января городок на р. Лух был неожиданно атакован и разорен казанскими татарами. Целью набега был, скорее всего, не сам городок, тогда не представлявший для налетчиков никакой материальной ценности, а крепость. Остатки ее, а именно земляные валы, сохранились до наших дней и ныне являются памятником истории и культуры федерального значения.
© Костылёва Е. Л., Уткин А. В., 2009
Валы расположены в центральной части современного пос. Лух. Они огораживают древнее городище, которое находится на краю террасы левого берега р. Лух (левый приток р. Клязьмы). Высота террасы от летнего уровня воды в реке составляет 12 м. В плане городище имеет вид прямоугольника
размерами 115x66 м (рис. 1). Валы защищают городище с трех сторон — северной, южной и восточной. Их общая протяженность — 295 м. В поперечном сечении они трапециевидные, ширина основания 20—30 м, по гребню — 5— 8 м, высота — 4—5 м, глубина прилегающего рва — 4—5 м при ширине 20— 25 м. В восточном валу устроен проем для въездных ворот шириной в 10 м.
В 2006—2007 гг. в Ивановской области развернулась широкая кампания по развитию туризма. В связи с этим был разработан и представлен в областную администрацию архитектурно-строительный проект воссоздания на валах деревянной крепости.
Перед началом строительства согласно законодательству Российской Федерации в обязательном порядке необходимо было провести научно-изыскательские охранные археологические раскопки участка, отведенного под возведение макета древних оборонительных сооружений. Эти работы выполнялись археологической экспедицией ИвГУ поздней осенью 2008 г. под руководством одного из авторов статьи.
1. Краткая характеристика итогов археологических раскопок памятника
До наших раскопок Лухское городище (и, в частности, валы) в археологическом плане фактически не было исследовано. Впервые оно было кратко описано И. К. Херсонским в 1890 г. [9]. И... забыто специалистами почти на сотню лет \ Лишь в 1984 г. в рамках программы по составлению археологической карты России К. И. Комаровым было проведено визуальное обследование городища, дано его подробное описание и выполнена инструментальная съемка плана памятника [3]. В 1986 г. небольшие работы здесь провел П. Н. Травкин [8]. Им было заложено два шурфа размерами 2x2 и 1x1 м в северной и южной частях городища. Наконец, летом 2003 г. И. В. Купцов на городищенской площадке вскрыл еще 4 кв. м [4]. Во всех шурфах было встречено очень много кованых строительно-крепёжных гвоздей и битой керамической посуды, в основном достаточно позднего облика (XVII— XVIII вв.). Но по мнению исследователей, из всей массы этого керамического хлама визуально выделяются и отдельные черепки конца XIV в. Хотя самого слоя антропогенных отложений этого столетия (да и XV—XVI веков) на памятнике не выявлено.
К моменту начала раскопок 2008 г. поверхность валов была очищена от кустарниковой и древесной растительности. Дело в том, что на территории городища еще в конце XIX в. был разбит регулярный парк, вдоль валов с внутренней стороны высажены липы, на гребне — кусты акации и сирени. Видимых внешних нарушений памятника отмечено не было. Лишь в центре восточного вала (очевидно, тогда же, в конце XIX в.) был заново расчищен оплывший со временем первоначальный проём для въезда на городище. Его края во избежание повторных осыпаний грунта были укреплены деревянной столбовой конструкцией, позднее замененной подпорными стенками из красного, а затем из силикатного кирпича. В юго-восточной части проезда имелась лестница из бетона, ведущая на вершину вала. Она завершалась бетони-
1 Даже такой авторитет в области древнерусского зодчества, как П. А. Раппопорт, в своей обобщающей работе 1961 г. по истории военного зодчества Руси (кстати, в ней подробно описаны Плесские оборонительные сооружения) о лухской крепости не обмолвился ни словом [7].
рованной площадкой, на которой до 2007 г. находился памятник Герою Советского Союза Н. Боброву.
Раскоп был разбит на поверхности вала почти в строго меридианаль-ном направлении, в соответствии с конфигурацией и глубиной фундаментов под модель центральной проездной башни и примыкающих к ней шести прясел — по три с каждой стороны. Общая его площадь составила 246,5 кв. м и была условно разделена на три участка — северный, южный и центральный, который посередине прорезала дорога, ведущая на территорию парка.
По краям гребня южного участка вала, после снятия дерна и поддерно-вого слоя, были выявлены две параллельные канавки шириной и глубиной 30—35 см на расстоянии 2,8 м друг от друга. Они, в свою очередь, были прорезаны неглубокими (40—45 см) ямами диаметром 70—80 см. Заполнение и канавок, и ям состояло из темной супеси, которая достаточно четко выделялась на фоне светлой осуглиненной супеси тела вала. Она явно привозная и изначально являлась удобрением для цветов и декоративных кустарников, которые высаживались в канавки и в ямы. На это указывают собранные в этой темной супеси артефакты конца XVIII — третьей четверти XIX в. Хотя не исключена трактовка канавок как следов от сгнивших нижних венцов крепостных сооружений. На северном участке канавки отсутствовали, ямы же для древесно-кустарниковой растительности были выражены слабее.
По краям въезда на городище зафиксированы опорные столбы, а в южной части центрального участка — остатки рухнувшей конструкции, связанной, видимо, с оформлением входа в парк в XIX в. В середине ХХ в. на месте сгнившей постройки соорудили новую — с деревянным перекрытием над въездом и беседкой на нём, разобранную в связи с наметившимся строительством модели крепости и, возможно, аналогичную той, которая существовала здесь в XIX в.
В основании вала обнаружены шесть плохо сохранившихся каркасов деревянных клетей (рис. 2). Они напоминают ящики, сложенные из жердей, рубленных «в лапу». Северная стенка третьей клети, кроме того, была скреплена четырьмя железными коваными гвоздями. Точные размеры удалось определить только у двух клетей, четвертой и пятой: 2,8x2 м и 2,8x2,2 м соответственно. Торцовые стенки прочих «коробов» остались за пределами раскопа, однако можно уверенно полагать, что размеры их были подобны вышеупомянутым. Высота клетей в сохранившейся их части достигала 90— 100 см. Если же судить по тонким линиям тлена, фиксировавшимся в стенках раскопа, и учитывать, что раскоп не был пройден до основания вала, она могла достигать и более 200 см. Заполнение клетей состояло из светло-желтой супеси, ярко-розовой осуглиненной супеси и суглинка без примесей вяжущих материалов типа извести. Вообще-то такое крепление подошвы лухского вала было ожидаемо. Подобный элемент военного зодчества отмечался при исследованиях практических всех земляных оборонительных укреплений Древней Руси, с той лишь разницей, что в домонгольский период (до начала второй трети XIII в.) клети рубились «в обло» из стволов деревьев почти полустолетнего возраста, а в послемонгольский — главным образом из стволов подлеска (жердей).
С северной и восточной сторон к клетям вплотную примыкала проездная башня, часть площадки которой четко очерчивалась по гидроизоляционной подушке из серо-голубого суглинка и глины (рис. 2).
Рис. 2. Городище Лух. Валы. Остатки деревянных клетей и глиняная «подушка» основания проездной башни на центральном участке раскопа
(рис. Н. Цветковой, Е. Костылёвой)
К конструктивным особенностям крепости относятся также остатки дренажной системы в виде двух выдолбленных бревен, положенных друг на друга, уходивших в глубину восточного вала в юго-восточном углу раскопа.
Само тело вала — от основания до вершины — сложено из супеси, осуглиненной супеси и глины. И судя по стратиграфическим разрезам, сложено оно было в один прием, — по крайней мере, следов повторной подсыпки скатов или дополнительной насыпки гребня не отмечено. Вместе с тем, отсутствовали и следы основания крепостной стены поверх вала, а под его подошвой — антропогенные отложения (культурный слой).
Другими словами, по результатам раскопок 2008 г. напрашиваются два основных вывода: 1) лухская крепость представляла собой наспех насыпанный на голом месте земляной вал, ограждавший с трех сторон крепостную площадку (с четвертой, западной стороны оборонительной преградой был крутой обрыв берега реки); 2) по гребню вала на всем его протяжении, возможно, не существовало никаких дополнительных укреплений в виде частокола или стен с боевыми башнями, кроме, по-видимому, башенки над въездными воротами.
2. Краткая характеристика археологических находок
Всего при раскопках памятника было найдено 1268 археологических предметов и 25 костей млекопитающих. Собранные артефакты делятся на две хронологические, но численно неравные (на несколько порядков!) группы.
2. 1. Первая (поздняя) хронологическая группа находок
К первой хронологической группе относится 1260 находок, среди которых в коллекции абсолютным доминантом является керамика (1182 единицы). Подавляющая масса ее приходится на обломки глиняной посуды разной степени измельченности. Количество целых форм и крупных фрагментов, по которым можно вычислить метрические параметры емкостей, ничтожно.
Посуда была изготовлена на тяжелом гончарном круге, некоторая — методом штамповки. Обжиг окислительный. По формальным признакам она распадается на четыре типа: поливную, серо- и красноглиняную («серую» и красную») и чернолощеную.
Поливная посуда. Крайне малочисленна (16 экз., или 1,4 % к общему количеству керамики). Фрагменты мелкие, чаще в виде крошки, роспись не отмечена. Единственная полностью сохранившаяся емкость — это небольшая, изящная, штампованная в промышленных условиях пиала (рис. 4: 2). Она имеет низкий поддон, отогнутый наружу Г-образный край, внешняя плоскость которого украшена ритмичными косыми насечками. Внутренняя поверхность залита тонким, ровным слоем светло-коричневой поливы.
Чернолощеная посуда. Более представительна (240 экз. / 20,3 %). Целых форм нет. О них можно судить только по наиболее информативным черепкам, по которым угадываются крупные горшки (рис. 3: 1, 7; 4: 23), салатницы, крышка (рис. 4: 30) и два-три высокошейных кувшина (рис. 3: 14; 5: 1); от одного сохранилась массивная ручка. Они очень изящны, относительно тон-костенны, легкие и хрупкие. Глиняное тесто не имеет посторонних примесей. Посуда обжигалась сосновыми смолистыми дровами, от копоти дыма становилась черной и после тщательного лощения начинала «играть» блеском, напоминающим черно-серый металл с отливом синевы. Внешняя поверхность некоторых емкостей украшена незатейливой темно-серебристой «росписью»: косо вертикальными полосами (рис. 4: 23; 5: 1) или горизонтальным одиночным зигзагом (рис. 3: 14).
Серо- и красноглиняная посуда. В керамической коллекции доминирует (926 [336+584] экз. / 78,3 %). По технико-морфологическим признакам она однородна. Различия состоят главным образом в цветности, да в ряде случаев в более тщательной формовке «красных» ёмкостей. Для них характерно хорошо промешанное тесто с добавкой мелкого промытого (без эоловых примесей) песка, реже измельченной, практически в пыль, гранито-гнейсевой дресвы. Функционально выделяются горшки, плошки, тарелки, крышки и светильники. Возможно, были и кувшины, на что указывают находки трех небольших ручек, две из которых, возможно, парные, от одного сосуда.
Все горшки представлены в обломках. По ним выделяются две основных формы: бесшейные, так называемые чугунковидные, и короткошейные. Для первых характерны заваленные наружу округлые венчики, сразу же переходящие в раздутое тулово, которое резко сужается к днищу малого диаметра (рис. 3: 2, 5, 8, 9, 13, 16, 17, 19—22, 26, 29—31, 33; 4: 6—8, 15, 16, 21,
25, 39). У вторых четко выделена шейка, образующая на стыке с туловом «плечо» (рис. 3: 3, 4, 6, 11, 12, 18, 19, 23—25, 27, 28, 32; 4: 1, 9, 11—14, 18— 20, 22, 35—38). Само тулово коническое, усечено плоским днищем (рис. 4: 1; 3: 34, 35). Венчики отогнуты наружу, срезы закруглены, иногда оформлены в виде «собачей морды» (рис. 3: 3, 5, 20, 23, 25; 4: 20, 38). Обе разновидности горшков средних размеров; высота примерно на треть превышает диаметр устья и приблизительно в два раза — внешний диаметр дна. Орнамент отсутствует. Но следует отметить, что на некоторых горшках по шейкам сформованы одиночные валики (на одном — двойные), опоясывающие сосуды по горизонтали и выполнявшие, вероятно, роль некого декора (рис. 3: 21, 27; 4: 11, 14, 16, 18, 36).
Рис. 3. Городище Лух. Валы. Керамика Нового и Новейшего времени: чернолощеная (1, 7, 14), серо- и красноглиняная (2—6, 8—13, 15—35). Обломки венчиков (1—9, 11—14, 16—33), днищ (34, 35) и крышек (10, 15)
(рис. А. Уткина)
¿-12 ст
т и 1
ш ■ Шг"; - &
Ш' ' 1
(1=16 Ш|
11-13 1;т
1З ■ 1 & ОЛ
- 1 у«' ь & 11=5 ст
ш
¿ = 14 сш
О 5 см
» '<
'7 24
Рис. 4. Городище Лух. Валы. Керамика Нового и Новейшего времени: чернолощеная (23, 30), поливная (2), серо- и красноглиняная (1, 3—22, 24—29, 31—39).
Обломки горшка (1), плошек (3, 5), сковородки (4); пиала (2); обломки венчиков (11—25, 33—39), днища (32) и крышек (10, 26—31) (рис. А. Уткина)
От плошек сохранились также только обломки (рис. 4: 3, 5, 24, 33, 34; 5: 2, 3). По четырем из них графически точно восстановлены объемы. Они невысокие (диаметр горла превышает высоту в два — четыре с половиной раза). Формы простые. Три в виде усеченного конуса-раструба с округлыми венчиками или со слегка завернутыми вовнутрь черновыми краями (рис. 4: 3; 5: 2, 3). Четвертый являет собой овалоид — верхняя треть сосуда чуть расши-
рена, срез венчика закруглен и наклонен внутрь (рис. 4: 5). Две плошки орнаментированы корявыми врезными линиями (рис. 5: 2, 3). Кстати, обе изготовлены достаточно грубо и непрофессионально. Возможно, они вышли из-под руки местного умельца.
(1=13,5 ст
0 5 см
1_I_I_I_I_I
Рис. 5. Городище Лух. Валы. Керамика Новейшего времени: чернолощеная (1), серо- и красноглиняная (2, 3). Обломки кувшина (1) и плошек (2, 3) (рис. А. Уткина)
Тарелки в коллекции представлены фактически одним достоверным фрагментом. Реконструируемая по нему тара внешне напоминает усеченно-конические плошки (рис. 4: 4). Однако она как минимум в полтора раза ниже их и на два — пять сантиметров больше в диаметре края.
Крышек, точнее их обломков, собрано почти полтора десятка (рис. 3: 10, 15; 4: 10, 26—29. 31). Они просты и однообразны: плоскость сформована в
виде низкого шатра, края чуть (или резко) завалены вниз (у некоторых с внутренней стороны имеется наплыв для более устойчивого скрепления крышки с устьем емкости).
й=11сш (Ми.бст
си
041.5 ет
(1=1,3 от
Рис. 6. Городище Лух. Валы. Керамика Новейшего времени: сероглиняная (1—3) и красноглиняная (4—6). Светильники (рис. А. Уткина)
Наконец, особо следует отметить комплекс находок из шести целых керамических светильников и трех обломков (рис. 4: 32; 6: 1—6). Это небольшие низкие плошки диаметром по верху в 10—11,8 см. Их отличительная особенность: на дне по центру имеется округлое вдавление диаметром до 2 см. В пяти случаях оно окаймлено невысоким бордюром, напоминающим жерло вулкана.
Прочие артефакты первой хронологической группы находок. Их всего 78 единиц. Это часть печного изразца, расписанного голубой, синей и желтой глазурью; кусок плиточного кирпича малых размеров; пара мелких фрагментов от фаянсовой чайной чашки и столовой тарелки; горлышко аптекарского пузырька; около двух десятков осколков от вино-водочной тары (бутылок) густо-зеленого цвета и примерно столько же от оконных стекол; сломанный дверной пробой и массивная дверная накладка из железа; ухналь — короткий гвоздь для конских подков; известково-кремнистая конкреция (округлая в плане диаметром 9 см и трапециевидная в профиль высотой 3,5 см), возможно служившая легким гнетом при засолке овощей или грибов2.
Строительно-крепёжных гвоздей (в просторечии костылей) собрано 22 экз. Они однообразны: все кованые, в сечении четырехгранные, шляпки грибовидные. Длина колеблется от 12 до 17 см.
Отдельно следует отметить медные монетные находки. Две монеты советской чеканки: достоинством 3 копейки 1953 г. и 2 копейки 1973 г. Прочие (4 экз.) были отчеканены на монетных дворах Российской Империи. Три из них номиналом одна копейка: 1759, 1870 и 1879 годов. Одна, крайне плохой сохранности, с нечитаемыми легендами, может быть (если судить по ее диаметру) условно атрибутирована как 1/4 копейки второй половины XIX — начала XX в.
2
Этот камень, по мнению А. Повелихина, является частью расколотого пушечного ядра. По мнению А. Юршевича и И. Лисенкова (Ивановский государственный областной историко-краеведческий музей), данная находка представляет собой гальку естественного происхождения, т. к. искусственная обработка поверхности отсутствует, не фиксируются и следы механического раскола «ядра».
И последняя, пожалуй самая эффектная находка — бронзовый перстень. Он мужской, внутренний диаметр кольца — 25 мм. По типологии относится к овальнощитковым с заостренными краями овала. На щитке размерами 20x19 мм — сложный рисунок, выполненный в технике глубокой гравировки. Рисунок четкий, все детали проработаны до мелочей. По определению профессора А. А. Корникова, изображение относится к геральдическим и связано с родом дворян Ярцовых3.
Герб на перстне представляет собой овальный (так называемый итальянский) щит, поверх которого расположено перекрестие из двух стрел, боевыми концами нацеленных вверх. Над щитом вырезан четырехконечный крест, а с двух сторон от основания его обрамляют процветшие ветви растительного узора. Эти ветви как бы прорастают из ниже расположенной державной короны. Корона перевернута и, возможно, символизирует чашу благодати (рис. 7, вверху).
Рис. 7. Городище Лух. Валы. Бронзовый перстень-печатка (вверху) и герб рода Ярцовых (слева) (фото Е. Костылёвой)
Смысл декора вокруг щита можно толковать по-разному. Мы предлагаем свою версию: «род наш дворянский (герб) процветает милостью монаршей (ветви и корона), но над нами всеми Бог (крест)».
Когда появился герб рода Ярцовых, точно не известно, но скорее всего где-то в XVШ в., вместе с большей частью гербов русского дворянства. По крайней мере, уже в конце этого столетия у него была заменена форма щита — с «итальянской» на «французскую», более удобную с точки зрения расположения гербовой эмблематики, и составлено новое обрамление [5] (рис. 7, внизу слева).
Рассмотренные артефакты можно разделить на два автономных комплекса.
ательность проф. А. А. Корникову за атри-
* * *
К первому относятся находки, собранные на центральном участке и связанные с рухнувшими перекрытием проезда в парк и беседкой. Это все целые плошки-светильники и два их фрагмента; дверные пробой и накладка; практически все строительные гвозди, которыми крепились деревянный каркас помещения, его обшивка и перекрытие; немногочисленные обломки керамики; две монеты 1759 и 1879 гг., а также мелкая крошка красного кирпича.
Второй комплекс составляют артефакты с гребня вала: обломки керамической, фаянсовой и стеклянной посуды, осколки оконного стекла, несколько костылей, кости коровы и других животных, монета XIX в. и перстень. Подавляющая масса их была собрана в поддерновом слое, в канавках и ямках, заполненных привезенным со стороны темным гумусом для посадки цветов и кустов. Типологически керамика датируется самым концом XVIII — третьей четвертью XIX в., что подтверждается двумя нумизматическими находками. Не противоречит этой датировке и находка перстня, невесть как оказавшегося в Лухе и утерянного здесь.
Однако все они на вал попали гораздо позднее, уже в конце XIX в. А где конкретно они первоначально выпали в культурный слой (а темный гумус и есть собственно культурный слой), установить не представляется возможным. Можно только предположить, что землю для удобрения парковых насаждений брали где-то рядом, в городской черте. Просеять ее поленились, и таким образом городской бытовой мусор оказался на макушке вала. А часть находок выпала в дерн и поддерновый слой, видимо, во время праздничных гуляний на валах жителей г. Луха.
В коллекции есть еще несколько вещей, не соотносящихся с этими комплексами: осколки винно-водочной тары и две советские монеты, обнаруженные при снятии дерна. Первые были брошены, вторые утеряны уже в наше время, также во время эпизодических летних гулянок «на валах».
2. 2. Вторая (ранняя) хронологическая группа находок
Группа состоит всего из восьми предметов: четырех коротких, сильно коррозированных кованых гвоздя и столько же обломков керамической посуды. Последние представлены парой крохотных черепков стенок и двумя небольшими фрагментами венчиков. Внешне они неотличимы от собственно «серой» посуды Новейшего времени. Но при внимательном изучении разница ощущается четко. В тесте в качестве отощителя использован не просто мелкий промытый песок, а перетертые фракции крупных кристаллов песка. Это первое. Второе: обжиг восстановительный, черепки в изломе трехслойные. Третье: венчики отогнуты наружу, плавно (без выраженного ребра) переходят в слабо раздутое тулово, край которого по вертикали, по-видимому, располагался на одной линии с внешним краем округлого среза устья. Эти черепки (точнее, достоверно лишь венчики) удивительно близко напоминают один из типов средневековой посуды, широко бытовавшей в XV—XVI вв. к северу и востоку от Москвы.
Они, в отличие от прочей керамики, обнаружены при расчистке внутри-вальной третьей клети на глубине 480 см от вершины вала. Данная ситуация однозначно указывает на то, что внутрь клети они могли попасть только при ее устройстве, а скорее при забутовке последней. То есть эти невзрачные фрагменты точно маркируют начало возведения земляной насыпи крепостного вала.
* * *
Подведем предварительные итоги результатов раскопок 2008 г. Основываясь на наличии в основании вала остатков системы деревянных клетей, по конструкции характерных для древнерусского военного зодчества после-монгольского периода, и находок в них обломков керамической посуды (пусть даже и ничтожных по количеству), которые можно с уверенностью датировать XV в., а также памятуя о том, что лухская крепость к 1429 г. уже существовала, сооружение насыпи можно отнести к рубежу первого-второго десятилетий XV в.
Причиной, точнее следствием, побудившим московское правительство возвести крепость в глухомани, на восточной окраине княжества, стали, с одной стороны, трагические последствия ордынского нашествия под командованием эмира Эдигея в 1408 г., разорившего всю центральную и восточную части Волго-Клязьминского междуречья, а с другой — участившиеся набеги казанских татар на русские земли.
Крепость на р. Лух закладывалась основательно (высокий вал, широкий и глубокий ров), но, возможно, до конца не была достроена. В процессе раскопок на гребне вала не было выявлено четких следов верхнего оборонительного эшелона (частокола или крепостных стен).
Скорее всего, лухская крепость являла собой некий прообраз оружейной базы-арсенала с минимальным количеством воинов. Наличие таких баз, разбросанных вблизи границ княжества, позволяло центральным войскам оперативно выходить навстречу противнику налегке (без груза тяжелого вооружения) и экипироваться по-боевому уже на месте.
Именно это — завладеть складированным вооружением — притягивало в Лух мобильные и дерзкие отряды казанцев, опережавших московские рати «на шаг». Им неоднократно, в 1429 и особенно в первой половине 1440-х гг., удавалось разграбить лухскую крепость [1]. Захватить ее «с марша» не составляло труда не только опытному военному подразделению, но и простым крестьянам с топорами и вилами. Последний эпизод произошел в Смутное время, когда восставшие селяне поздней осенью 1608 г. штурмом взяли крепость и пленили польских шляхтичей, оборонявших ее [2].
Лухская крепость не снискала в истории героической славы в отражении неприятеля, но, сохранившись до наших дней фактически в первозданном виде, является прекрасным памятником русской военной фортификации позднего Средневековья.
Библиографический список
1. Зимин А. А. Витязь на распутье. Феодальная война в России XV в. М., 1991.
2. Кабанов А. Ю. Страницы истории Лухского края // Лухский край. Земля заповедная. Иваново, 2003.
3. Комаров К. И. Археологическая карта России. Ивановская область. М., 1994.
4. Купцов И. В. Отчет о проведении археологических изысканий на территории пос. Лух Ивановской обл. 11—13 июля 2003 г. // Архив Департамента культуры и культурного наследия Ивановской области.
5. Общий гербовик дворянских родов Всероссийской Империи. СПб., 1800. Ч. 4. № 97.
6. Полное собрание русских летописей. М., 1965. Т. 12.
7. Раппопорт П. А. Очерки по истории военного зодчества Северо-Восточной и Северо-Западной Руси // Материалы и исследования по археологии СССР. М. ; Л., 1961. № 105.
8. Травкин П. Н. Отчет Ивановского разведывательного отряда Верхневолжской экспедиции о раскопках Петровского древнерусского селища и разведках в При-
волжском, Заволжском и Лухском районах Ивановской обл. в 1986 г. // Архив ИА РАН. № 11498. Л. 10—11. 9. Херсонский И. К. Сведения о некоторых памятниках старины, доставленных в Костромскую ученую архивную комиссию от церквей Костромской епархии // Костромская старина. Кострома, 1890. Вып. 1.
ББК 63.01-8
Д. А. Смирнов
«ОБЩЕСТВЕННО-КРИТИЧЕСКИЙ» ВЗГЛЯД НА ПОЭТА: ИСТОРИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ВАЛЬТЕРА БЕНЬЯМИНА ПРИ ИЗУЧЕНИИ ТВОРЧЕСТВА ШАРЛЯ БОДЛЕРА
Интерес Вальтера Беньямина к творчеству Шарля Бодлера нельзя ограничить рамками тех или иных специальных научных дисциплин. Для понимания стихотворных и прозаических конструкций французского мастера немецкий мыслитель формировал собственный подход, используя возможности широкого круга научных концепций, соседство которых в рамках одного исследования и у коллег, и у оппонентов Беньямина порой вызывало недоумение. Чаще всего оно свидетельствовало о незнании истоков интереса мыслителя к творениям поэта и нежелании выйти за пределы собственных взглядов на мир.
Первым текстом Беньямина, посвященным творчеству Бодлера, стала не специальная научная работа, а предисловие к его переводу «Парижских картин» поэта, написанное в начале 1920-х гг. и названное «Задача переводчика». Собственно Бодлеру в этом тексте уделено мало внимания и в контексте работы над переводом его стихов проанализирована именно позиция переводчика. Но очевидно, что знакомство со стихами и связанные с их трансляцией трудности стали для мыслителя началом глубоких размышлений по поводу личности и произведений поэта.
Вернувшись в начале 30-х гг. к изучению Бодлера, Беньямин заинтересовался им не только как автором поэтических шедевров, но и как представителем определенной исторической эпохи, в произведениях которого он увидел ее глубокое и масштабное отражение. Идея изучения Бодлера — его жизни и творений — в такой плоскости пришла к Беньямину в период работы над «Пассажами», исследованием, которое было посвящено ярчайшему феномену истории Парижа XIX в.
Первоначально тексты поэта были лишь одним из источников для этой самой крупной исторической работы немецкого мыслителя, но впоследствии Беньямин пришел к выводу, что масштабность произведений Бодлера не позволяет рассматривать их наряду с другими. Размышления над ними легли в основу отдельной работы о Бодлере, теоретически близкой к исследованию парижских пассажей. В отношении самого исследования, не опубликованно-
© Смирнов Д. А., 2009 2009. Вып. 3. История. Филология. Философия •
