CC BY
58
Вестник Челябинского государственного университета. 2014. № 14 (343). Политические науки. Востоковедение. Вып. 15. С. 21-26.
А. А. Зыков
ПРЕДПОСЫЛКИ СТАНОВЛЕНИЯ ТРАНСГРАНИЧНОГО СОТРУДНИЧЕСТВА ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА РОССИИ
Рассмотрен политико-территориальный процесс развития пограничного взаимодействия, предшествующий становлению трансграничного сотрудничества, описываются отечественные особенности структурирования системы государственного управления и восприятия дальневосточной границы.
Ключевые слова: трансграничное сотрудничество; Дальний Восток России; граница; политико-территориальный процесс.
Появление такого формата отношений, как трансграничное сотрудничество, было обусловлено вступлением мира в новый период радикальных преобразований в последней трети XX в., ознаменовавших завершение эпохи «модерна».
В западной специальной литературе это отразилось сменой акцентов в исследовании границы, суверенитета и сопутствующих явлений. В результате установления на продолжительный период системы отношений, удерживающей мир от глобальных конфликтов, акцент исследований сместился от проблем конфликтов к актуализации коммерческих и административных интересов пограничных областей Европы, Северной Америки, а впоследствии и других частей света.
Среди исследователей следует выделить О. Мартинеса, который разработал классификацию уровней эволюции приграничного сотрудничества от пограничного режима к образованию трансграничного региона1.
Автор концепции «региона-государства» К. Омаэ пришел к выводу об устаревании посреднической роли государств (национальных правительств) в международных экономических отношениях. По его мнению, регион решает локальные проблемы путем использования глобальных ресурсов и связан с другими регионами в большей степени, чем со своей страной2. Р. Скалапино называет такие образования «естественными экономическими территориями», получившими распространение также в Северо-Восточной Азии3.
Правомерным ответом на глобальные трансформации системы политического управления в центре и регионах в конце XX в. явилась разработанная Гэри Марксом теория многоуровневого управления, согласно которой прямые
контакты субнациональных властей с учреждениями Европейского Союза стали оптимальным примером распределения полномочий, демонстрирующим действие принципа соответствия уровня власти масштабу выполняемых задач4.
Несмотря на стандартизацию многих социальных процессов под воздействием глобализации, прямолинейный перенос категориально-аналитического аппарата западной науки на опыт других регионов эвристически неоправдан. Колоссальное значение для понимания становление конкретных институтов трансграничного сотрудничества имеют исторический опыт и региональные особенности взаимодействующих сторон. Освоение модели успешного опыта разных аспектов политикоэкономического развития в местных условиях неизбежно деформируется, в результате создаются вторичные и третичные формы.
Приобщение России в 1990-е гг. к формату трансграничного сотрудничества происходило одновременно с осмыслением зарубежного опыта. Однако исследование непосредственно рассматриваемого феномена не получило широкого распространения, в отечественной историографии посвященной трансграничному сотрудничеству следует выделить диссертационные работы К. Г. Березовского5, Д. Г. Емченко6 и Г. О. Ярового7, статьи следующих авторов: Л. Е. Бляхера8, Ю. В. Косова9, В. М. Кузьмина10, Р. Ф. Туровского11, М. Ю. Шинковского12 и другие. При этом сопутствующим транс-граничности явлениям (освоению отдаленных территорий, границе, территориальному размежеванию, взаимодействию соседних народов, миграции, международным коммуникациям, локальным геополитическим процессам, транзитной инфраструктуре и т. п.) посвящен широкий круг научных работ13.
Основной целью данной статьи является выделение предпосылок и условий, предшествующих становлению трансграничного формата сотрудничества Дальнего Востока России.
Мотивы и предпосылки политической системы оказываются чётко привязанными к историческим реалиям времени, смена которых приведёт к трансформации отношений государства к границе, изменению структуры организации приграничного сотрудничества и управления окраинными территориями14. С момента заключения Вестфальского договора в 1648 г. стержневой формой политической общественной организации (эпохи «модерна») является нация-государство. Благодаря своим возможностям именно государство смогло обеспечить достаточно высокую степень централизации управления и культурной унификации населения в пределах собственной территории. С развитием государственности происходит более жесткое разделение политического пространства на международную и внутринациональную сферу деятельности, предполагающее наличие высокого уровня национальной самодостаточности контактирующих общественных систем (включающего становление внутреннего рынка, политико-правовое и социокультурное развитие страны). В результате некоторые авторы, например, В. С. Мартьянов, обоснованно приходят к выводу, что сама противоположность внутреннего и международного вытекала из проекта «модерн»15.
Самодостаточность предполагает и более жесткое обособление от соседних государств. Как следствие в результате борьбы за территории и взаимного признания суверенитета противостоящих сторон сформировалась «линейная» модель государственной границы, разделяющая народы. Из важнейших признаков «линейной границы» А. А. Киреев выделил: четкую территориальную делимитацию и демаркацию сфер действия государственных суверенитетов; полный и тщательно регламентированный государственный контроль над линией границы; доминирование внутренних отношений в смежных обществах над их трансграничными связями; восприятие пограничных рубежей как постоянных16. Подобное восприятие границы способствует выдвижению на первый план ее военно-политического назначения, отодвигая на задние ряды иные жизненно необходимые функции17.
Однако, по справедливому замечанию профессора К. Калхуна, в 1648 г. даже в Европе
нации-государства едва ли стали преобладающей формой общественного устройства. Они ясно определились и начали доминировать в Европе и Америках в XIX в., другие части мира встретили расцвет национализма в XX столетии18. В плане становления государственности Россия не отставала от ведущих европейских государств, и в XVII в. активно шли процессы централизации управления и определения пределов распространения российской суверенитета. Устанавливались новые правила взаимодействия с иностранцами, в первую очередь с коммерсантами. После установления мирных отношений с ближайшими западными соседями (Швецией и Речью Посполитою) в 1667 г. под редакцией главы Посольского приказа
А. Л. Ордин-Нащокина был составлен Новоторговый устав, который определил основные направления внешнеторговой политики русского государства. Устав должен был создать условия для развития экспорта, ограничения импорта и умножения государственной казны, т. е. носил яркие черты протекционизма.
Россия в силу географического положения, численности населения приграничных территорий и национальной специфики развития социальных отношений имеет собственные уникальные особенности установления государственной границы и трансграничных отношений. Если, с одной стороны, на западных границах Россия испытывала жесткое противодействие со стороны соседей, оспаривающих обширные русские территории, то, с другой стороны, после покорения осколка золотоордынской империи - Сибирского ханства - российское государство, продвигаясь на восток продолжительный период времени, не встречало даже признаков присутствия другого государства на новых территориях. Дальневосточные исследователи отмечают такой курьез: «...русские первоначально даже не подозревали, что, занимая земли вдоль Амура, они совершают аннексии в одном из самых активных структурных элементов Па-цифического пространства - континентальном секторе Северной периферии Азиатского региона, который является одним из главных эпицентров формирования автохтонной территориально-политической агрессивности»19.
С продвижением русских за о. Байкал произошло взаимоналожение территориальных суверенитетов соседних государств, Россия вторглась в сферу геополитических интересов Цинской Империи Китая. У китайского руководства на момент появления русских у бере-
гов Амура чёткого видения контуров своего территориального пространства в Приамурье ещё не сложилось. И даже после заключения Нерченского договора 1689 г., получив край с довольно развитой по тем временам инфраструктурой, правительство Китая проводило политику создания из Приамурья буферной территории20.
При этом в Китае утверждают, что Нерчин-ский договор - это единственный в истории равноправный договор о пограничном размежевании с Россией. А российская сторона считает договор, положивший начало разграничения между странами в Приамурье и определивший их дипломатические и торговые отношения, насильственным, так как он был подписан в обстановке военной угрозы для русской делегации со стороны превосходящих сил маньчжуров. Профессор Ю. М. Галенович, ссылаясь на мнение британских специалистов по международному праву, считает, что Нер-чинское соглашение по форме являлось не «договором», а вообще мандатом китайского императора, который всех королей в мире считал своими подданными или вассалами21.
Похожая ситуация сложилась на пограничном участке русско-японской границы, который в XVШ-XIX вв. на начальном периоде формирования представлял собой «район-границу» с обширными территориями незаселенных земель. Между владениями России - Курилами (до о. Кунашир) - и Японией лежал обширный и не принадлежащий в то время Японии остров Хоккайдо22. Во многом такое обстоятельство объясняется спецификой национального восприятие внешних границ. С XVII и вплоть до XX в. Япония, претендуя на новые территории, руководствовалась заимствованным ею из Китая «принципом освоения территорий посредством торгового обмена». Считалось, что получение товара в Японии представителями верхушки айнов в порядке торгового обмена зависело от расположения к ним японских властей и таким образом якобы представляло собой форму вассальной зависимости23.
В оригинале этот принцип выглядел следующим образом, еще в VIII-III вв. до н. э. император Китая провозглашался правителем всей Поднебесной, куда включалось не только китайское государство, но и все земли далеких некитайских народов - «варваров». Исходя из этого, правители Поднебесной в течение долгого времени не придавали значения установлению рубежей своего государства24, более
того, не делалось различий между пограничной провинцией, вассальной территорией и независимым государством (или его жителем), вступившем в торговые или дипломатические отношения с Китаем. Сам факт появления посольства автоматически объявлялся изначальным признанием вассальной зависимости от
25
китайского императора25.
В результате сложилась особая модель государственного контроля над рубежами страны, получившая название в современной науке ‘широкая граница’. Эта модель характеризуется недостаточной юридической и институциональной обеспеченностью пограничного режима. К основным признакам ‘широкой’ границы относятся: периодическая подвижность, связанная с волнообразным, пульсирующим характером государственной экспансии и представлением о временности каждого из достигнутых в ходе неё рубежей; зональная форма, обусловленная неделимитированностью пределов государственного суверенитета; военно-политическая регуляция потоков через границу при низкой актуальности иных регулятивных задач и неразвитости соответствующих механизмов государственного контроля26.
Общей предпосылкой описанного состояния российско-китайской границы была глубокая периферийность приграничных территорий в общественных системах Китая и особенно России, объективная оторванность этих районов от демографических, социальноэкономических и социокультурных ядер обеих империй. Связь между центром и приграничьем, так же как и существование самой границы в этих условиях, поддерживались почти исключительно «сверху», т. е. на уровне военно-политических отношений27. К тому же у региональных органов власти практически отсутствовали возможности по систематическому поддержанию пограничного контроля.
Подобный подход к внешним границам действовал еще в XIX в. и создал неразбериху в принадлежности некоторых незаселенных и слабоосвоенных территорий. В частности, вопрос о принадлежности Сахалина рассматривался российским руководством как часть проблемы разграничения с Цинской империей, как часть «амурского вопроса», а не как проблема российско-японских отношений28. И Китай, и Япония считали остров своей территорией, не имея четкого представления о его географических данных, что впоследствии сыграло на руку России.
В 40-50-е гг. XIX в., в связи с изменением геополитической обстановки, актуализировалось дальневосточное направление российской политики. Англия, Франция, США и некоторые другие западные державы развернули активную экспансионистскую деятельность в Восточной Азии29, что естественным образом вызвало серьезные опасения правительства России за безопасность владений на Дальнем Востоке. Условия разграничения по Нерчин-скому договору не отвечали международноправовым стандартам нового времени, следовательно, остро встал вопрос о необходимости окончательного пограничного размежевания с соседними азиатскими государствами и обеспечению системной организации управления окраинными территориями.
Амурская экспедиция Г. И. Невельского 1849-1855 гг. установила отсутствие каких-либо признаков китайского присутствия на обширной территории Приамурья и Приморья. Это обстоятельство, а также нечеткость (некон-кретность) пограничного размежевания 1689 г. «по каменным горам» к северу от Амура, стали основанием для пересмотра участка границы. Неразграниченность нижнего течения Амура и Приморья послужили для России формальной юридической основой для освоения этих тер-риторий30. В результате подписания Айгунь-ского договора (1858 г.), заключенного в полном соответствии с международным правом, завершилось территориальное размежевание между Россией и Китаем, каждая сторона получила то, на что имела реальное право. Российско-китайская граница на Дальнем Востоке приобретает в целом современные очертания.
Начался активный процесс освоения ново-приобретенных территорий. Пореформенное время ознаменовалось интенсивным развитием капиталистических отношений, стимулированных правительством, это отразилось и на политике привлечения инициативных людей на восточные окраинные территории. Как следствие произошло активное проникновение иностранных предпринимателей на русский Дальний Восток после открытия здесь в 1856 г. зоны свободной торговли (порто-франко), просуществовавшей до 1913 г.31 Одним из пунктов Пекинского договора (1960 г.) разрешалась свободная и беспошлинная меновая торговля подданных России и Китая на протяжении всей пограничной линии. Основываясь на этом положении, в 1862 г. представители двух государств подписали «Правила для сухопутной
торговли», которые устанавливали беспошлинный порядок приграничной торговли на расстоянии 50-ти верст по обе стороны российско-китайской границы32. Экономические и культурные контакты с соседней страной не встречали каких-либо серьезных препятствий, потому что таможенного надзора и таможенных учреждений не было (ближайшая таможня находилась в Иркутске). Контроль за движением товаров отчасти осуществлялся военно-полицейскими институтами33.
В условиях активизации во второй половине XIX в. экспансионистских настроений европейских держав договорное закрепление дальневосточной границы не гарантировало сохранение новоприобретенных территорий за Россией, тем более в отсутствии возможности быстрой переброски войск и людей из европейской части страны. Требовалось форсированное инфраструктурное и хозяйственное освоение уязвимого региона. Ситуацию изменило строительство Транссибирской магистрали (1891-1902 гг.), Китайской Восточной (КВЖД) и Южно-Маньчжурской дороги (ЮМЖД), которые сыграли роль системообразующего фактора в экономике и хозяйстве тех территорий, по которым они проходили34. Значение этих магистралей вышло далеко за пределы собственно транспортных функций, потому что, получив такую «несущую конструкцию», страна перестала распадаться на европейскую и азиатскую половины, и по мере развития российского Дальнего Востока новоприобретен-ное единство усиливалось35.
Впервые структура организации приграничного сотрудничества и управления окраинными территориями была построена в формате, близком к трансграничному сотрудничеству, что определяется интеграцией российской и китайской политической систем. Так, согласно контракту (русско-китайского секретного договора от 3 июня 1896 г.), в полосе отчуждения дороги действовали российские законы и институты власти. Китайским подданным нахождение под двойной юрисдикцией в полосе отчуждения было выгодно, поскольку правосудие Цинской империи сильно отставало от международных стандартов своего времени36. Еще согласно Айгуньскому и Пекинскому договорам подданным Цинской империи, оказавшимся после разграничения на территории России, гарантировались неприкосновенность проживания и хозяйственной деятельности, свобода передвижения и переселения в регион.
В условиях нехватки рабочих рук для хозяйственного освоения дальневосточных земель российское правительство не только мирилось с присутствием китайцев и корейцев, но и поощряло их приток в Приморье. После поражения России в Русско-японской войне отношение к миграции из азиатских стран приобрело негативный характер. Обозначились тенденции роста национализма в государственной политике на Дальнем Востоке в начале ХХ в., которые выразились в ряде мероприятий по ограничению деятельности иностранцев в регионе. Но их эффективность была небольшой, поскольку действующая в рамках империи законодательная система противоречила региональной практике. Регулярная миграция китайцев и корейцев происходила в условиях открытости границ.
Развитие системы трансграничных отношений в период активной дальневосточной политики Российской империи (середины XIX - начала XX в.) в духе времени отличалось экспансионистским характером. В этот период Китай, оставаясь суверенным государством, понес большие политические потери после ряда военных поражений и заключения неравноправных договоров, он стал ареной столкновения империалистических интересов западных держав (объектом мировых политических процессов). Россия не осталась в стороне. Несмотря на толерантное отношение к правящей династии Китая, в правительственных кругах Петербурга имелось представление, что регион (Маньчжурия и т. п.) должен служить росту экономического могущества империи, и даже рассматривались возможности присоединения его к России.
Современное трансграничное сотрудничество строится на основе взаимоуважения суверенитета соседнего государства, с учетом интересов регионального сообщества и в целях социально-экономического развития взаимодействующих территорий. В данном случае маньчжурские проекты отвлекли финансовые и организационные ресурсы от развития приобретенных в середине XIX в. дальневосточных земель.
Посещение приграничных районов Китая с целями совершения купли-продажи, отдыха или развлечения оставалось обычным явлением быта населения российского Дальнего Востока вплоть до 20-30-х гг. XX в. Революция и советская власть поставили все подобные практики в нелегальное положение, а затем и вовсе с ними покончила.
Недолгий, но бурный период открытого взаимодействия продемонстрировал социально-экономическую предрасположенность Дальнего Востока России к азиатским соседям, неустойчивое развитие и слабое влияние региональных и наднациональных институтов. Открытие в конце XX в. Дальнего Востока России для международных контактов актуализировало эти особенности в новых условиях.
Примечания
1 Martinez, O. J. Border people. Life and society in the U.S. Mexico Borderland. Tuscon : Univ. of Arizona Press, 1994. 352 p.
2 Ohmae, K. The End of Nation-State : the Rise of Regional Economies. L., 1995. P. 5.
3 Scalapino, R. A. Northeast Asia today - an overview // Azja-Pacyfik. Rocznik. T. VII. Torun : Adam Marszarelk, 2005. Р. 163-178.
4 Marks, G. Structural policy and Multi-level governance in the EC // The State of the European Community : The Maastricht Debate and Beyond / ed. A. Cafurny, G. Rosentha. Boulder, 1993. P. 391-341.
5 Березовский, К. Г. Трансграничное взаимодействие в начале XXI века : политологический анализ : автореф. дис. ... канд. полит. наук. М., 2008. 27 с.
6 Емченко, Д. Г. Трансграничный регион как социокультурный феномен : дальневосточная модель : автореф. дис. ... канд. культурологии. Челябинск, 2011. 27 с.
7 Бляхер, Л. Е. Трансграничное сотрудничество : экономические выгоды и политические проблемы или интеграция несистемных сетей «Желто-россии» // Полит. наука. 2010. № 3. С. 14-28.
8 Косов, Ю. В. Трансграничное региональное сотрудничество : Северо-Запад России // Полит. исслед. 2003. № 5. С. 145-153.
9 Кузьмин, В. М. Приграничное и трансграничное сотрудничество Калининградской области в регионе Балтийского моря в новых геополитических условиях // Полит. наука. 2010. № 3. С.61-92.
10 Туровский, Р. Ф. Субнациональные регионы в глобальной политике (на примере России) // Полит. исслед. 2011. № 2. С. 99-117.
11 Шинковский, М. Ю. Трансграничное сотрудничество как рычаг развития Российского Дальнего Востока // Полит. исслед. 2004. № 5. С. 62-70.
12 Яровой, Г. О. Трансграничная региональная интеграция в Европе. Проблемы и перспекти-
вы развития «внешних» еврорегионов на примере еврорегиона «Карелия» : автореф. дис. ... канд. полит. наук. СПб., 2006. 25 с.
13 С детальным обзором специальной литературы, посвященной дискурсу о трансграничных явлениях, можно ознакомиться в статье: Зыков, А. А. Трансграничность в современном политическом дискурсе / А. А. Зыков, М. Ю. Шинковский // Полит. наука. 2010. № 3. С. 61-92.
14 Говорухин, Г. Э. Дальний Восток : история освоения и история утраты (социологический подход) / Г. Э. Говорухин, И. Ф. Ярулин // Вестн. Тихоокеан. гос. ун-та. 2009. № 1. С. 155.
15 Мартьянов, В. С. Политический проект Модерна. От мироэкономики к мирополитике : стратегия России в глобализирующемся мире. М. : РОССПЭН, 2010. С. 54.
16 См.: Киреев, А. А. Специфика дальневосточной границы России : теория и история // Ойкумена. 2009. № 2. С. 71-72.
17 Зыков, А. А. Трансграничное сотрудничество в политическом дискурсе // Политические процессы в России и в мире / отв. ред. К. П. Ко-карев. М. : РАПН : РОССПЭН, 2009. С. 41.
18 Калхун, К. Нации имеют значение. Культура, история и космическая мечта // Полит. наука. 2008. № 1. С. 196-197.
19 Шинковский, М. Ю. Геополитическое развитие Северной Пацифики (опыт системного анализа) : монография / М. Ю. Шинковский,
В. Г. Шведов, А. Б. Волынчук. Владивосток : Дальнаука, 2007. С. 144.
20 Шведов, В. Г. Историческая политическая география : обзор становления, теоретические основы, практика. Владивосток, 2006. С. 167168.
21 Галенович, Ю. М. История взаимоотношения России и Китая. Кн. Ш. М. : СПСЛ : Рус. панорама, 2011. С. 56.
22 Плотников, А. Ю. Русская дальневосточная граница в XVIII - первой половине XX века : двести пятьдесят лет движения России на Восток. М. : КомКнига, 2007. С. 48.
21 Черевко, К. Е. Россия на рубежах Японии, Китая и США (2-я половина XVII - начало XXI века) / отв. ред. О. А. Платонов. М. : Ин-т рус. цивилизации, 2010. С. 167.
22 Степанов, Е. Д. Политика начинается с границы : некоторые вопросы пограничной по-
литики КНР второй половины XX в. М. : ИДВ РАН, 2007. С. 28.
23 Воскресенский, А. Д. Китай и Россия в Евразии : историческая динамика политических взаимовлияний. М. : Муравей, 2004. С. 33-44.
24 Киреев, А. А. К вопросу о типологии азиатских границ России (I часть) // Ойкумена. 2012. № 4. С. 42.
25 Киреев, А. А. Специфика дальневосточной границы России : теория и история // Ойкумена. 2009. № 2. С. 73.
26 Анисимов, А. Л. Внешнеполитическая деятельность администрации Восточной Сибири на Дальнем Востоке (1847-1870 годы) : монография / А. Л. Анисимов, В. Л. Анисимов. Хабаровск : Хабар. погранич. ин-т ФСБ РФ, 2010.
С. 17.
27 Кульминация, которой стали Опиумные войны и заключения неравноправных договоров с Китаем.
28 Плотников, А. Ю. Русская дальневосточная граница... С. 102.
29 Коробченко, А. И. Паспортно-визовые правила и правовое положение иностранцев на Дальнем Востоке России в конце XIX - начале XX в. / А. И. Коробченко, В. В. Синиченко // Восток. Афроазиатские общества : история и современность. 2009. № 6. С. 52.
30 История Северо-Восточного Китая XVII-XX вв. Кн. 1. Владивосток : Дальневост. книж. изд-во, 1987. С. 254.
31 Анисимов, А. Л. Внешнеполитическая деятельность. С. 44.
32 Молодяков, В. Э. Россия и Япония : рельсы гудят. Железнодорожный узел российско-японских отношений (1891-1945) : историческое исследование. М. : АСТ : Астрель : Хранитель, 2006. С. 67.
33 Шинковский, М. Ю. Трансграничное сотрудничество. С. 64.
34 Молодяков, В. Э. Россия и Япония. С. 141.
35 Международная интеграция регионов. М., 2007. С. 202.
36 Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике. XVI-XX вв. /
В. В. Алексеев, Е. В. Алексеева, К. И. Зубков, И. В. Побережников. М. : Наука, 2004. С. 113115.
