CC BY
94
Николай Иванович Соболев
ст. преподаватель кафедры русской литературы и журналистики, Петрозаводский государственный университет (Петрозаводск, пр. Ленина, 33, Российская Федерация)
ПРЕДАНИЕ, СКАЗАНИЕ И РАССКАЗ В ЖАНРОВОЙ СТРУКТУРЕ ПОВЕСТИ И. С. ШМЕЛЕВА «НЕУПИВАЕМАЯ ЧАША»: К ПРОБЛЕМЕ ИСТОЧНИКОВ*
Аннотация: Статья посвящена исследованию одного из центральных эпизодов повести И. С. Шмелева «Неупиваемая Чаша», источником которого послужило Предание, впервые письменно зафиксированное свящ. Иаковом Бриллиантовым в «Сказанш о Чудотворной иконт. Матери Бож1ей "Неупиваемая Чаша"». В статье выдвигается гипотеза, в соответствии с которой автор по памяти воспроизвел вариант или редакцию Предания, продолжительное время бытовавшую устно. Сопоставление повести и Предания показывает совпадения и разночтения текстов, на материале которых осуществляется исследование лингво-поэтики повести и идиостиля автора. И. С. Шмелев использует Предание как источник благочестивой истории: он связывает его с основным текстом на всех повествовательных уровнях, в то же время оставляя в тексте-реципиенте только функциональные элементы. Творческое редактирование подобного рода можно назвать манерой концентрированного изложения. Изучение источников повести «Неупиваемая Чаша» позволяет также сделать выводы относительно поэтики хронотопа произведения и образов главных героев.
Ключевые слова: предание, сказание, повесть, источник, цитата, идиостиль, лингвопоэтика.
Вопрос источников повести «Неупиваемая Чаша» И. С. Шмелева остается одним из малоизученных. Возможно, причиной тому стало указание автора на то, что во время работы над повестью у него был только Новый Завет [18, 3], к тому же творческий процесс Шмелева не предполагал глубоких подготовительных штудий.
В письме от 14 марта 1937 года к И. А. Ильину он следующим образом описал работу над текстами своих произведений:
Все мои книги явились вне обдумывания, а вскипали от неве-дом<ых> мне опар, совс<ем> для меня неожиданно и непоследовательно. Часто я за минуту не знаю, что напишу, как и почему
напишу так, как потом явится. Так вышло с главными моими — из туманной дымки, из ощущения, из дрожи, из вспышки где-то между сердцем и... душой... но никогда не из сознательности, сознанности [5, 176].
В другом письме от 27 марта 1946 года:
...и так пришлось бродить и — без плана — потянуть за собой читателя. Я — всегда! — все писал без плана, без обдумывания: как попавший в незнакомое место; пустое место... — идет наугад, отыскив<ая> дорогу. В процессе этого пути начиналось у меня всегда — прояснение, и я начинал видеть, около чего брожу. Так именно явилась и «Чаша», и «Чел<овек> из рест<орана>», и «Няня» (одним духом вывалило все!), и — «Богомолье», и «Пеньки»... — ну, решит<ельно> все. Никогда не было воли, терпенья: наметить (цель, предмет), на чем-то утвердиться, а... «при-дет само!» — такая вера, предчувствие [5, 320].
Творческая импровизация и интуитивное субъективное осмысление окружающего мира — эти ключевые принципы творческого метода Шмелева, казалось бы, не оставляют места авторскому намерению создавать цитатные включения. Несмотря на это, исследователи обнаруживают в тексте повести цитацию1 разных уровней. Л. А. Иезуитова, анализируя семантику Чаши, указала на евангельскую аллюзию молитвы о Чаше (Лк. 22:47-48; Мф. 26:39; Мк. 14:36), сопоставила рассказ о явлении иконы Неупиваемая Чаша с текстом предания о прославлении, бытующим в современных изданиях [4], Н. Н. Старыгина обратила внимание на то-посы усадебного быта XIX в. в повести, на параллель с «Дворянским гнездом», «Обрывом», скрытую цитату из А. К. Толстого «Помнишь ли, Мария...», «Шумит на дворе непогода...» [16]. В. И. Мельник указала на возможную аллюзию в тексте повести из публицистики Ф. М. Достоевского [9]. По мнению Т. А. Таянова, в тексте повести находятся скрытые библейские цитаты (Числ. 22:41, Втор. 4:19, 2 Кор. 12:2), а также аллюзия видения Тихона Задонского [17]. Д. В. Макаров находит в тексте повести идейные и текстуальные переклички с переложением 143 псалма М. В. Ломоносовым [8]. И. Г. Минералова и Ю. У. Каскина (независимо друг от друга и от Л. А. Иезуитовой) ссылаются на предание
о прославлении иконы Неупиваемая Чаша как источник повести [10], [6]; кроме этого, И. Г. Минералова указывает на музыкально-поэтическую ассоциацию пушкинской «Русалки» и парафраз из стихотворения «Я помню чудное мгновенье...». В работе Л. М. Борисовой и Я. О. Дзыги повесть сопоставляется с поэмой В. Соловьева «Три свиданья» [2, 14]. С. М. Склемина выявляет аллюзии на псалмы 21,42, 24, 24, 85, 104 и влияние жанра экфрасиса [12, 3-5]. Н. И. Соболев указывает на сюжетные параллели Повести и рассказа о Иосифе Прекрасном, а также видения пророка Иезекииля [14]. Общим местом многих исследований является указание на влияние акафистной и житийной традиций ([3], [4], [8], [10], [14], [15] и др.).
Присутствие в тексте повести соответствующих источников обосновывается с разной степенью убедительности: если влияние текстов русской литературы — в том числе и в жанре экфрасиса — предание о явлении иконы Неупиваемая Чаша можно с большой степенью достоверности отнести к источникам повести, что подтверждается совпадением образов, мотивов, сюжетной линии соответствующих эпизодов источников и повести, то указание на 21, 24, 42, 85, 104 псалмы, книги Числа, Второзаконие, Послания, Житие Тихона Задонского в значительной степени условно, названные авторами статей параллели имеют субъективно ассоциативный характер и текстуально не подтверждаются. Последнее суждение относится и к ломоносовскому переложению 143 псалма. Между тем в тексте повести присутствует прямое цитирование 138 и 141 псалмов, Евангелия от Луки (Лк. 24:36), оставшееся в научной критике непрокомментированным, вне научного осмысления осталось и «псалтырное сознание» главных героев, которое в повести определяет их духовно-душевный облик, а также в целом церковно-богослу-жебный фон, выполняющий важную сюжетообразующую функцию.
Итак, более последовательно и продуктивно исследовано влияние на повесть, оказанное литературными произведениями XIX в., которое рассматривается исследователями в контексте дворянской усадебной культуры, иконописной традиции
и философии В. Соловьева; недостаточно изученными остаются древнерусские источники, очевидно, что тексты Стоглава и иконописных подлинников могли быть ими, до конца не выявлен объем влияния житийного жанра на повесть, в частности, требуют конкретизации житийные черты в религиозном облике главного героя. Остается непроясненным вопрос использования одного из основных источников повести — текста сказания о прославлении иконы Неупиваемая Чаша: важно сравнить текст повести с первоисточником предания начала XX в. Совершенно неисследованными остаются фольклорные источники повести.
Настоящая статья посвящена анализу одного из ключевых эпизодов повести, рассказу о прославлении иконы Неупиваемая Чаша (далее Рассказ), который восходит к преданию (далее Предание), впервые письменно зафиксированному о. Иаковом Бриллиантовым в «Сказанш о Чудотворной иконб Матери Бож1ей "Неупиваемая Чаша"» (далее Сказание)2.
В научной литературе, посвященной анализу поэтики повести, существует несколько независимых указаний на данную параллель. Л. А. Иезуитова, сравнивая Рассказ и Сказание (текст Сказания цитируется по унифицированному изданию 1992 г.), замечает, что «Шмелев излагает ту же историю конкретнее, точнее, поэтичнее, образнее и ..."святее"» [4, 62].
И. Г. Минералова обращает внимание на «деформацию исторического времени» [10, 3] в повести (икона прославлена в 1878 г., а действие произведения разворачивается в середине 1850-х годов), а также на совпадение образа солдата в повести и в Предании (источник последнего не называется), что, по её мнению, является частью авторского замысла. Автор изменяет источник, «снимая то, что имело бы в художественном отношении нежелательный социальный оттенок. Солдат, герой Крымской войны, бесславной для России и продемонстрировавшей удивительную стойкость духа и самоотверженность защитника Отечества, предстает как тот, кто может быть и должен быть спасен покровительством Богородицы Владычицы» [10, 3]. В целом согласимся с выводами И. Г. Ми-нераловой: действительно в Рассказе автор сделал акцент на образе русского воина, хотя художественные средства,
использованные для этого, не сводились автором исключительно к композиционным. Писатель использовал все многообразие лингвопоэтических приемов, придавая тексту Рассказа авторское звучание. В связи с чем встает вопрос о том, какой текст использовал И. С. Шмелев в качестве источника Рассказа. На наш взгляд, это вариант или редакция Предания, продолжительное время бытовавшая устно. Подробнее эти аспекты творческой истории и поэтики анализируются ниже.
Ю. У. Каскина в своей статье приводит пространный отрывок из Сказания (цитируемый по унифицированному изданию 2000 г.), используя его для включения повести в литературно-исторический контекст [6, 36]. С. М. Склемина также указывает на нарушение автором «фактического времени прославления иконы» [13, 102] (в качестве источника Сказания использовано унифицированное издание 2002 г.), автор статьи полагает, что в творческий замысел Шмелева входило связать время прославления иконы с датой смерти главного героя — 1855 год.
В научной литературе получили освещение лишь самые общие вопросы, связанные с использованием Сказания в качестве источника Рассказа — это соотношение исторического и художественного времени, образ солдата, поверхностные замечания относительно характера переработки Шмелевым Предания. Вне внимания исследователей остались вопросы источника Рассказа, особенности адаптации текста Предания в повесть, идиостиль Рассказа, жанровое своеобразие Рассказа и Сказания, восстановление художественного времени повести, целостный образно-мотивный анализ Рассказа.
Икона Неупиваемая Чаша была прославлена в 1878 году, между тем Предание было зафиксировано письменно только в 1912 году иереем Иаковом Бриллиантовым. Отец Иаков, предваряя рассказ о прославлении иконы, сообщает важные сведения об информанте и о времени письменной фиксации текста:
Сказаше это по справедливости принадлежитъ всему Владыч-нему монастырю, потому что прошло 35 лЪтъ тому назадъ и у многихъ еще въ памяти. Но бслЪе оно всетаки есть сказаше монахини Елизаветы (1910 1), потому что она была церковницей при томъ храмЪ, вдт, обретена была Чудотворная икона «Неупиваемая
Чаша» и въ то самое время. Къ тому же монахиня эта имЪла чрезвычайно твердую память, и время, казалось, безсильнымъ похитить какую-либо подробность въ томъ, что она знала (2)3.
То есть Предание 35 лет бытовало в устной форме и за это время могло обрасти вариантами и редакциями. Из переписки И. С. Шмелева с О. А. Бредиус-Субботиной известно, что лето 1901 года Шмелевы проводили «под Серпуховом, у монастыря, в бору»4 (333), возможно, именно здесь писатель познакомился с незафиксированным еще письменно текстом о прославлении иконы. Этим объясняются лишь общие совпадения Рассказа со Сказанием монахини Елизаветы, записанным о. Иаковом. Для выявления степени творческого редактирования текста Предания, известного Шмелеву, необходимо сравнивать этот текст с Рассказом, но это невозможно. С другой стороны, детальное сопоставление Сказания и Рассказа при понимании существования протографа также может быть продуктивным, показав жанровые, языковые, поэтические отличия текстов, имеющие в повести индивидуально-авторский характер. Кроме этого, выявив пересечения и расхождения текстов на всех повествовательных уровнях, можно определить вектор авторского осмысления художественных образов в Рассказе.
Сопоставим Сказание и Рассказ5.
Сказание Рассказ
Образ главного героя
... одинъ крестьянинъ Тульской губ. ... шелъ на свои мЪста отставной слу-Ефремовскаго ут,зда, отставной Ни- живыйбомбардиръ,человт,къубогш, колаевскш солдатъ съ пенаей, имЪлъ по имени Мартынъ Кораблевъ, та-слабость къ вину. (2) щился на костыляхъ послт, севасто-
польской кампанш... (143)
Мотив болезни
Онъ пропивалъ все въ домт,. Но при ...пухли и отнимались у него ноги, этомъ онъ не переставалъ пить. Въ (143) довершеше бедственности у него отнялись ноги. (2)
Мотив сна
...онъ видитъ однажды сонъ: приходить къ нему старичекъ благообраз-наго вида и говорить ему: «иди въ г. Серпуховъ, во Владычный монастырь, тамъ въ Гесрпевсксмъ храме есть икона Бож1ей Матери «Неупива-емая Чаша», отслужи переда ней мо-лебенъ и будешь здоровъ душой и теломъ». (3)
.. .явилась ему, какъ наяву будто, дивная та икона Пречистой Богоматери съ Золотой Чашей и сказала: «Пей изъ моей Чаши, Мартынъ Убопй, и исцелишься». (143)
Мотив молитвы
Во Владычнемъ монастыре онъ поведалъ о своихъ дивныхъ снови-дешяхъ послушнице Захарш (впо-следствш монахиня Елизавета), церковнице при храме Великомученика Георпя, и настойчиво просилъ, чтобы отслуженъ былъ молебенъ Матери Бож1ей преда Ея иконой «Неупи-ваемая Чаша». (3)
Тоща неотступно и со слезами сталъ убопй Мартынъ просить, чтобы отслужили передъ Неупиваемой Чашей молебенъ съ водосвяпемъ. Просьба его съ радостью была исполнена, и въ трапезной палате совершено было торжественное молеше съ водо-свяпемъ. Со слезами молился весь монастырь, прося чудеснаго оказашя, освятили воду... (143)
Мотив исцеления, образы крестьянок
На одной изъ таковыхъ остановокъ старушка крестьянка приняла его на ночлегъ, напоила, накормила и, въ облегчеше болезненности ногъ, растерла ихъ, и уложила больного и усталаго путника на печь. И вотъ что тогда случилось: проснувшись, путникъ почувствовалъ пр1ятное ошущеше въ ногахъ, и тутъ же, съ большою осторожностш спуская ихъ съ печи, пробуетъ встать на ноги. Хотя и очень слабо, но онъ можетъ стоять на ногахъ! (3)
До Михайловскаго, братцы, едва до-ползъ... ноги стало ломать, мочи нетъ! Приняли на ночлегъ меня, помогли въ избу влезть... Положили меня бабы на печь и по моей просьбе стали мне растирать ноги святой водой отъ Неупиваемой Чаши. А меня и силъ не стало, будто ноги мне ре-жутъ! И сталъ я совсемъ безъ памяти, какъ обмеръ. И вотъ братцы... даю крестное целоваше... пусть меня сейчасъ Богъ убьетъ!... слышу я сладкш голосъ: «Мартынъ Убопй»! И увидалъ я Радостную, съ золотой Чашей... съ невиданными глазами, какъ светъ живой... «Встань, Мартынъ Убопй, и ходи! и радуйся»! Очнулся я, братцы, ночь темная, не видать въ избе... Спать полегли все. Чую — не болятъ ноги! Тронулъ... Господи! Да где-жъ бревна-то мои каторжныя?! Самъ съ печи слезъ, стою - не болятъ ноги, не слыхать ихъ вовсе! (144)
Мотив узнавания
ПОС/ГБДНИМЪ онъ вводилъ всБхъ въ большое затруднеше, потому-что въ монастыре никто не зналъ иконы Бож1ей Матери съ такимъ наимено-вашемъ. Тогда явилась мысль: ужъ не та ли эта икона, которая виситъ въ проходт, изъ Георпевскаго храма на колокольню или въ ризницу, ря-домъ с иконой Бож1ей Матери, «Калужской», по лЪвую ея сторону: на ней есть изображеше чаши? И каково же было удивлеше всЪхъ, когда на обратной сторонт, этой иконы действительно, усмотрели подпись: «Неупиваемая Чаша». (3)
Пришелъ убогш Мартынъ въ трапезную палату и увидалъ ту икону, радостную Неупиваемую Чашу. (144)
Мотив испытания чудом
Но крестьянинъ, не смотря на то, что .. .взялъ болящш Мартынъ той воды сонъ, видимо, былъ необыкновен- въ склянку и растиралъ ноги. Но не ный, не пошелъ въ Серпуховъ, пото- даровала ему Пречистая исцтлешя. му что не зналъ, какъ добраться туда безъ ногъ и безъ гроша денегъ. (2)
Втайнт, скорбели сестры, и поселялось въ душахъ ихъ искушеше и со-блазнъ. Съ великой печалью оста-вилъ Высоко-Владычнш монастырь Мартынъ убогш. (144)
Мотив народного поклонения
ВЪсть о чудномъ явленш иконы Бож1ей Матери «Неупиваемая Чаша» быстро распространилась по г. Серпухову, и затЪмъ по ближнимъ и дальнимъ весямъ Серпуховскаго уЪзда и далеко за его пределами. Стали приходить и пргвзжать одержимые пьянственною страстш, чтобы помолиться Матери Бож1ей предъ Ея новоявленною иконою. (3)
Возликовала Высоко-Владычняя обитель, и пошла молва по всей округт,, и стали неистощимо притекать къ Неупиваемой Чашт,, многое множество: въ болт,зняхъ и скор-бяхъ, въ унынш и печали, въ оби-дахъ ишущде утЪшешя. И мноие обретали его. <...> Годъ отъ году притекалъ къ Неупиваемой Чашт, народъ, — годъ отъ году больше. Стала округа почитать ту икону и за избавлеше отъ пьянаго недуга, стала считать своей и наименовала по своему — «Упиваемая Чаша». (145)
На лексическом уровне текст Рассказа отличается обилием атрибутов признаков предметов и действий (человтжъ (Мартынъ) убогш; съ радостью была исполнена; торжественное молеше; дивная та икона Пречистой Богоматери; съ великой печалью), гипонимизированными перифразами {отставной служивый бомбардиръ; сталъ я совсгъмъ безъ памяти, какъ обмеръ), экспрессивно маркированными просторечными глаголами {тащился на костыляхъ; спать полегли), тавтологическими словосочетаниями, свойственными языку фольклора {многоемножество), окказиональными тропами {будто ноги мнгьргьжутъ; ноги стало ломать; гдгь-жъ бревна-то мои каторжныя; не болятъ ноги, не слыхать ихъ вовсе\). Указанные лексические особенности детализируют повествование, придают образам героев художественную достоверность, повествование в целом становится более изобразительным и выразительным. Лексическое своеобразие Рассказа поддержано и на синтаксическом уровне, изобилующем парцеллированными конструкциями {едва доползъ... ноги стало ломать; чую — не болятъ ноги). Эмфазы в пар-целляциях придают речи героев спонтанность, естественность звучания, создают ощущение здесь и сейчас становящейся действительности. Закономерно, что и в грамматике эта идея также нашла отражение, в частности, в использовании аллеотета «настоящее повествование»: для изображения давно прошедших событий используются грамматические формы настоящего времени. Наряду с указанными просторечными и фольклорными языковыми единицами повествование содержит фигуры речи, создающие высокий летописный стиль: анафоры {съ золотой Чашей... съ невиданными глазами; въ бол'Ьзняхъ и скорбяхъ, въ унынш и печали, въ обидахъ ищущЦе утътпешя.), инверсии (и увидалъ я Радостную; Мартынъ Убогш), многосоюзия (Мартынъ Убогш, и ходи! и радуйся»; И сталъ я СОВСБМЪ безъ памяти, какъ обмеръ. И вотъ братцы... даю крестное цлловаше... <...> И увидалъ я Радостную; и пошла молва по всей округе, и стали неистощимо притекать къ Неупиваемой Чаш*), синтаксический параллелизм {Приняли на ночлегъ меня, помогли въ избу влезть..). Итак, если Сказание написано эмоционально
нейтральным летописным слогом, обращенным в прошлое, то рассказ из повести обладает всеми особенностями индивидуально-авторского речевого строя, описанного в языковой категории настоящего времени. Шмелев использует эклектичный языковой стиль, где летописный слог соседствует с просторечным и фольклорным.
Основной образно-мотивный ряд, а также повествовательная канва Сказания и Рассказа имеют ряд прямых совпадений, что говорит о близости текста Сказания и протографа Рассказа (с вариантом или редакцией Предания был знаком Шмелев, удастся решить на основании выводов сопоставительного анализа образно-мотивного уровня и фабулы). Очевидно, Шмелев стремился сохранить в своем тексте узнаваемые элементы первоисточника, введя в него творческие изменения, соответствующие общему авторскому замыслу.
Среди предполагаемых изменений Предания наиболее значимым является исключение из повествования образа преп. строителя Варлаама — это разночтение имеет очевидное авторское происхождение, Шмелев сосредотачивает повествование на образе Богородицы, встраивая Рассказ в общую Богородичную канву повести.
Другим важным отличием является отсутствие в Рассказе региональной коннотации в мотиве о чуде — чудо от иконы Неупиваемая Чаша сразу же осознается повествователем как общенародное, эта идея выражена в картине народного поклонения образу Богородицы во время крестного хода, изображенного автором в заключительных сценах повести. В Сказании известие о чуде от иконы сначала распространяется
...по г. Серпухову, и зат^мъ по ближнимъ и дальнимъ весямъ Серпуховскаго уБзда и далеко за его пределами (3).
Таким образом, в Сказании икона Неупиваемая Чаша представляется как местночтимая святыня, известная далеко за пределами Серпухова.
Наконец, авторская правка коснулась образа николаевского солдата, которому Шмелев придает яркую индивидуальность. В Рассказе солдат обретает имя Мартын. Имя восходит к римскому МагИпш, то есть «принадлежащий Марсу»,
в православной традиции оно переосмыслено и часто переводится как «воинственный». В образ главного героя Рассказа автор вложил, так сказать, двойное именование: он воин, выполнивший свой долг, сохранивший честь воина, — и воин по духовному призванию, означенному в имени. Духовное призвание Мартына — переносить страдания и верить. В Рассказе эта идея выражена когноменом Убогий, устойчиво сопровождающим собственное имя. «Мартынъ Убогш» (144) — обращается в тонком сне к герою Рассказа Богородица (заглавная буква в слове Убогий указывает на субстантивацию прилагательного, трансформированного в родовую часть имени собственного); «убогш Мартынъ» (143) именует героя повествователь, в некоторых случаях повествователь изменяет определение «убогш» на «болящш», что позволяет определять значение этого когномена в авторских коннотациях: убогий значит болящий, шире, страдающий. Последнее значение, в свою очередь, коррелирует с внутренней формой слова «у-Бога». В этих коннотациях раскрывается авторский замысел образа Мартына. Испытания и страдания героя от Бога, они провиденциально даны ему для стяжания благодати и ниспослания через него чуда. Мартын уподобляется «доброму воину Иисуса Христа» (2 Тим. 2:3).
Ономастический контекст позволяет раскрыть и другие смысловые связи образа Мартына и христианской традиции. Небесный покровитель Мартына — Мартин Исповедник, епископ Римский, претерпел многочисленные гонения за исповедание православной веры перед императором-монофи-литом Констой. По приказу императора св. Мартин был сослан в Крым на каторжные работы в Инкерманские каменоломни, где мучимый голодом, в страданиях он прожил два года. В 655 году св. Мартин умер и был погребен во Влахернской церкви, в Херсонесе (ныне Севастополь). Позднее св. Мартин был причислен к лику исповедников, его мощи были перенесены сначала в Константинополь и затем в Рим, в храм св. Мартина Турского. Итак, место воинского подвига главного героя Рассказа соотнесено с местом прославления его небесного покровителя. Осмысление этого факта в идейном плане позволяет говорить о том, что истоки
воинского подвига главного героя автор видел в духовной жизни, в несгибаемой вере в промысел Божий, вере, которая, закалясь в горниле сомнения, просияла чудом исцеления. Вполне закономерно, что Шмелев очистил высокий образ севастопольского солдата от деталей, мешающих изначально положительному восприятию Мартына-воина.
Вера Мартына в повести сродни вере Ильи, оба героя прошли в своей духовной жизни путем страданий и искушений, оба сподобились чуда. Корреляция этих образов, очевидно, является также авторской установкой, которая определила некоторые формы лингвопоэтического включения Предания в повесть: восприятие образа Богородицы Мартыном рифмуется с мировосприятием Ильи Шаронова, выраженным повествователем:
Мартын Кораблев
.. .слышу я сладкш голосъ: «Мартынъ Убоий»! И увидалъ я Радостную, съ золотой Чашей... съ невиданными глазами, какъсвЪтъ живой... (144)
Илья Шаронов
УвидЪлъ всю нужную красоту ея — радостные глаза-звт,зды, несбыточные, которыхъ ни у кого нт,тъ... (123) ...глаза, льющде радостное, казалось ему, сЬш1е. (124)
И она менялась, и светились несбыточные глаза — два солнца. (127)
Автор использует Предание, прежде всего, как источник благочестивой истории: он связывает его с основным текстом на всех повествовательных уровнях, в то же время оставляя в тексте-реципиенте только функциональные элементы. Творческое редактирование подобного рода можно назвать манерой концентрированного изложения (курсив. — Я. С). И. С. Шмелев в письме к О. А. Бредиус-Субботиной, наставляя адресата в литературном творчестве, выразил эту идею очень простой, но емкой формулой: «Ничего лишнего, что не идет к сути» (237).
Таким образом, Шмелев создает Рассказ, безусловно, авторский по идиостилю и поэтике, но в котором угадывается текст источника, жанр которого — церковное предание — ориентирован на достоверность. Как кажется, именно достоверность, детерминированность художественного
произведения реальным событием Шмелев-бытовик, писатель-реалист положил в качестве одного из краеугольных элементов поэтики повести. На композиционном уровне и в хронотопе произведения эта идея также последовательно реализована.
Повесть имеет ретроспективную кольцевую временную структуру. Жизнеописание Ильи Шаронова и Рассказ, составляющие основу повествования, обрамлены эпизодами о посещении дачниками Ляпуновки (в начале повести) и монастыря (в конце). Эпизоды связаны между собой художественным временем, образами дачников, образом повествователя. В какой-то момент повествователь сливается с дачниками. Глазами последних читатель видит разворачивающееся действо народного поклонения иконе Неупивае-мая Чаша. Дачники видят икону, уже хорошо известную и почитаемую, больше того, они свидетельствуют традицию поклонения, а значит события, открывающие повесть, по крайней мере, на несколько десятилетий удалены от времени начала прославления иконы. Анализ художественных деталей (упоминания о прокатившейся по Ляпуновке смуте, в которых угадываются события 1905 году, выразительные подробности разрушающейся усадьбы, реплики посетителей усадьбы, навеянные литературной традицией нач. XX века — «радостная королева-девочка», «вторая неразгаданная Мон-на Лиза» (90)) показывает, что отсчет временной ретроспективы в повести необходимо вести от начала XX века. Далее в повести следует беллетризованное жизнеописание Ильи Шаронова и рассказ о прославлении иконы, отнесенные, согласно «Выписи изъ рода Вышатовыхъ» (91) и свидетельству повествователя («По малу времени отъ сего» (143)), к середине XIX века, заканчивается повесть картиной народного поклонения Богородице, на которое со стороны взирают дачники, уже знакомые читателю по первым страницам повести.
В повести возникают два хронотопа: настоящее, хорошо узнаваемое читателем начала XX века, и прошлое, отнесенное назад на 50 лет. Композиционная антитеза подчеркивает противопоставление портрета Анастасии, символизирующего суетность земной жизни, которая в представлении Шмелева,
очевидно, связывается с кругом пустых людей, пришедших посмотреть на разрушающуюся усадьбу, на портрет, засвидетельствовавший романтическую историю Анастасии Выша-товой, и иконы «Неупиваемая Чаша», символизирующей народную христианскую стихию, полную жизни. Смысл такого композиционного построения — выразить идею абсурдности жизни вне народа, вне христианской традиции.
Примечания
Статья подготовлена в рамках реализации комплекса мероприятий Программы стратегического развития Петр ГУ на 2012-2016 гг.
1 Термин «цитата» в работе рассматривается в широком понимании: к цитате мы относим включения в художественное произведение как текста, буквально воспроизводящего чужие слова, так и любые включения разных уровней чужого текста. Эта традиция заложена М. М. Бахтиным и в дальнейшем была развита в теории интертекста, семиотики, тезаурусного метода.
2 Впервые данный источник описан в работе Н. И. Соболева [13]. В работе используются три коррелирующих лексемы: Предание, Сказание, Рассказ. Под Преданием понимается народно-церковное произведение, посвященное прославлению иконы «Неупиваемая Чаша», бытовавшее в устной традиции, лексема восходит к соответствующему термину, понимаемому следующим образом: произведение, «содержащее сведения о различных лицах и событиях прошлого. Возникнув из рассказов очевидцев, П. при передаче удаляется от фактич. первоосновы, подвергаясь вольной поэтич. интерпретации, сближаясь со сказкой и легендой, хотя вымысел в П. отличен от сказочной фантастики и легендарных чудес» [1]. От себя добавим, что предание всегда ориентировано на достоверность. Именно эта особенность является наиболее функциональной в церковных преданиях. Сказанием именуется текст предания, письменно зафиксированный иер. Иаковом Бриллиантовым, по первому слову в авторском названии; Рассказом именуется эпизод из повести «Неупиваемая Чаша», говорящий о прославлении иконы. В соответствии с представленной гипотезой, в основе Сказания и Рассказа лежат разные варианты Предания.
3 Текст Предания цитируется по изданию: Брилл1антовъ 1аковъ, свящ. Сказаше о Чудотворной иконт, Матери Бож1ей «Неупиваемая Чаша» // Приложеше къ Еженедельному религиозно-назида-
тельному Воскресному Листку. Серпуховъ, Апреля 2. 1912. С. 1—4. Номер страницы указывается в скобках после цитаты. И. С. Шмелев и О. А. Бредиус-Субботина: Роман в письмах: В 2 т. Т. 1—2; Т. 3 (доп.). М.: Российская политическая энциклопедия, 2003-2005. Т. 1. С. 333.
Текст повести «Неупиваемая Чаша» цитируется по изданию: Шмелев И. С. Неупиваемая Чаша // Литературный сборник Отчизна. Симферополь: Рус. книгоизд-во в Крыму, 1919. С. 89—147. Номера страниц указываются в скобках после цитаты.
4
Список литературы
1. Аникин В. П. Предание // Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1987. 752 с.
2. Борисова Л. М., Дзыга Я. О. Продолжение «золотого века»: «Пути Небесные» И. С. Шмелева и традиции русского романа. Симферополь: Изд.-во ТНУ им. В. И. Вернадского, 2000. 144 с.
3. ЖелтоваН. Ю. Наша красота не красота, как Бог, а Бог как красота: поэтика «радостной святости» в «Неупиваемой Чаше» И. С. Шмелева // Русская словесность. 2004. № 8. С. 18—25.
4. Иезуитова Л. А. Семантика «чаши» в русской прозе начала XX века: Борис Зайцев. Иван Бунин. Леонид Андреев. Иван Шмелев // Библия и возрождение духовной культуры русского и других славянских народов. СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1995. С. 57—62.
5. Ильин И. А. Собрание сочинений: Переписка двух Иванов (1935— 1946). М.: Русская книга, 2000. 576 с.
6. Каскина Ю. У. «Неупиваемая Чаша» Ивана Шмелева и традиции русской литературы // И. С. Шмелев и литературный процесс XX— XXI вв.: итоги, проблемы, перспективы: X Крымские междунар. Шмелевские чтения. М., 2004. С. 35—40.
7. Лепахин В. В. Икона в русской художественной литературе: Икона и иконопочитание, иконопись и иконописцы. М.: Отчий дом, 2002. 735 с.
8. Макаров Д. В. Радостность как одна из основ мировосприятия героев И. С. Шмелева // Вопросы филологии: Литературоведение. Языкознание. Ульяновск, 2002. С. 36—43.
9. Мельник В. И. Радость: христианское понятие и художественный мотив: «Неупиваемая Чаша» И. Шмелева // Литература и культура в контексте христианства. Ульяновск, 2002. С. 82—84.
10. Минералова И. Г. «Неупиваемая чаша» И. С. Шмелева: стиль и внутренняя форма // Литература в школе. 2003. № 2. С. 2—8.
11. Осьминина Е. А. Письма И. С. Шмелева к А. Б. Дерману (1917—1919). К истории литературы Белого Крыма // И. С. Шмелев и русская литература XX века: Третьи Крымские Шмелевские чтения. Алушта, 1994. С. 24—25.
12. Склемина С. М. «Неупиваемая Чаша» И. С. Шмелёва: поэтика жанра и традиции русской классики XIX века: Автореферат дис. ...канд. филол. наук. М., 2007. 20 с.
13. Склемина С. М. «Неупиваемая Чаша» И. С. Шмелева: поэтика жанра и традиции русской классики XIX века: Дис. ... канд. филол. наук. М., 2007. 154 с.
14. Соболев Н. И. Тема творчества в повести И. С. Шмелева «Неупиваемая Чаша» // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков: цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск, 2005. Вып. 4. С 596—604.
15. Соболев Н. И. Повесть И. С. Шмелева «Неупиваемая Чаша»: творческая история, поэтика, текст. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2013. 304 с.
16. Старыгина Н. Н. Природное и социальное в структуре усадебного мира: (Тургенев — А. К. Толстой — Шмелев) // Природа и человек в художественной литературе. Волгоград, 2001. С. 261—266.
17. Таянова Т. А. Мотивы зрения, видения в пространственной модели поздних произведений И. С. Шмелева // Пространство и время в художественном произведении. Оренбург, 2002. С. 93—98.
18. Shmelev I. Inexhaustible Cup. London, Toronto, New York: E. P. Dutton & Co, 1928. 147 p.
Nikolaj Ivanovich Sobolev
Senior Lecturer of Petrozavodsk State University (ProspektLenina, 33, Petrozavodsk, Russian Federation)
LEGEND, STORY AND NARRATION IN THE GENRE STRUCTURE OF IVAN SHMELEV'S SHORT NOVEL THE INEXHAUSTIBLE CUP: THE ISSUE OF SOURCES
Abstract: The article is devoted to one of the central episodes of Ivan
Shmelev's short novel The Inexhaustible Cup. The source of this episode was a
legend, recorded by a priest Yakov Brilliantov. In 1912, he published the text
of the legend calling it a Story of the Miraculous Icon of the Mother of God
Called "the Inexhaustible Cup'. The legend existed in the folk tradition for a
long time. The paper presents a hypothesis that Ivan Shmelev reproduced an oral version or edition of the legend in his short novel. Comparison of Shmelev s novel and the old legend reveals similarities and discrepancies of texts, analysis of which can serve as the basis for important observations on lingvopoetic tales and author's style. Ivan Shmelev uses the legend as a source of pious history: he connected it with his main text on all narrative levels, while leaving only functional elements in the recipient text. This type of creative editing can be defined as form of condensed narrative. Moreover, sources analysis leads to a conclusion about the poetics of the chronotope and the main characters of the tales.
Keywords: legend, story, tale, source, citation, author's style, linguopoetic.
References
1. Anikin V. P. Legend [Predanie]. Encyclopedic Dictionary of Literature [Literaturnyj enciklopedicheskij slovar]. Moscow, Soviet Encyclopedia PubL, 1987. 752 p.
2. Borisova L. M. Dzyga J. O. Continuation of the Golden Age, Ivan Shmelev's Heavenly Ways and Traditions of the Russian Novel [Prodolzhenie "zolotogo veka": "Puti Nebesnye" I. S. Shmeleva i tradicii russkogo romana]. Simferopol', TNU Vernadsky PubL, 2000. 144 p.
3. Zheltova N. J. Our Beauty is not the Beauty as God, but God as Beauty: The Poetics of "Joyful Holiness" in Ivan Shmelev's "The Inexhaustible Cup" [Nasha krasota ne krasota, kak Bog, a Bog kak krasota»: pojetika
"radostnoj svjatosti" v "Neupivaemoj Chashe" I. S. Shmeleva]. Russkaja slovesnost'. 2004, no. 8, pp. 18—25.
4. Iezuitova L. A. The Semantic of the "Cup" in the Russian Prose of the Early 20th Century: Boris Zaitsev. Ivan Bunin. Leonid Andreyev. Ivan Shmelev [Semantika «chashi» v russkoj proze nachala XX veka: Boris Zajcev. Ivan Bunin. Leonid Andreev. Ivan Shmelev]. The Bible and the Renaissance of the Spiritual Culture of the Russian and Other Slavic Peoples [Biblija i vozrozhdenie duhovnojkul'tury russkogo i drugih slavjanskih narodov]. St. Petersburg, Petropolis PubL, 1995, pp. 57—62.
5. Il'in I. A. Collected Works: Correspondence of Two Ivans (1935—1946) [Sobranie sochinenij: Perepiska dvuh Ivanov (1935—1946)]. Moscow, Russkaja kniga, PubL, 2000. 576 p.
6. Kaskina J. U. Ivan Shmelev's "The Inexhaustible Cup" and traditions of Russian Literature [«Neupivaemaja Chasha» Ivana Shmeleva i tradicii russkoj literatury]. Ivan Shmelev and Literature of the 20h—21'h Centuries: Results, Problems, Prospects:XCrimean InternationalSmelyov Conference [I. S. Shmelev i literaturnyj process XX—XXI vv.: itogi, problemy perspektivy: XKrymskie mezhdunar. Shmelevskie chtenija]. Moscow, 2004, pp. 35—40.
7. Lepahin V. V. Icon in the Russian Literature. Icon and the Veneration of Icon, Icon Painting and Icon Painters [Ikona v russkoj hudozhestvennoj literature : Ikona I ikonopochitanie, ikonopis' I ikonopiscy]. Moscow, Otchyi dom Publ, 735 s.
8. Makarov D. V. Joyousness as one of the foundations of Ivan Shmelevs characters' world perception [Radostnost' как odna iz osnov mirovosprijatija geroev I. S. Shmeleva]. Questions of Philology. Linguistics [Voprosy filologii: Literaturovedenie. Jazykoznanie]. Ul'janovsk, 2002, pp. 36—43.
9. Mel'nik V. I. Joy: Christian Idea and Artistic Motif: Ivan Shmelevs "The Inexhaustible Cup" [Radost': hristianskoe ponjatie i hudozhestvennyj motiv: "Neupivaemaja Chasha" I. Shmeleva]. Literature and Culture in the Context of Christianity [Literatura i kul'tura v kontekste hristianstva]. Ul'janovsk, 2002, pp. 82—84.
10. Mineralova I. G. Ivan Shmelevs "The Inexhaustible Cup": Style and Internal Form ["Neupivaemaja chash" I. S. Shmeleva: stil' i vnutrennjaja forma]. Literatura vshkole. Moscow, 2003, no. 2, pp. 2—8.
11. Os'minina E. A. I. S. Shmelevs Letters to A. B. Derman (1917—1919). To the History of Literature of White Crimea [Pis'ma I. S. Shmeleva u A. B. Dermanu (1917—1919). К istorii literatury Belogo Kryma]. Ivan Shmelev and Russian Literature 20h Century. 3-h Conference Bedicated to Shmelev [I. S. Shmelev irusskaja literaturaXXveka. 3 krymskie Shmelevskie chtenija]. Alushta, 1994, pp. 24—25.
12. Sklemina S. M. Ivan Shmelevs "The Inexhaustible Cup": Poetics of the Genre and Traditions of Russian Classics of the 19th Century ["Neupivaemaja Chasha" I. S. Shmeleva: pojetika zhanra i tradicii russkoj klassikiXIX veka: avtoreferat dis.... kand. filol. nauk]. Moscow, 2007. 20 p.
13. Sklemina S. M. Ivan Shmelevs "The Inexhaustible Cup": Poetics of the Genre and Traditions of Russian Classical of the 19th Century: Doctoral Thesis ["Neupivaemaja Cup" I. S. Shmeleva: pojetika zhanra i tradicii russkoj klassiki XIX veka: dis.... kand. filol. nauk]. Moscow, 2007. 154 p.
14. Sobolev N. I. Theme of Creative Work in Ivan Shmelevs short novel "The Inexhaustible Cup" [Tema tvorchestva v povesti I. S. Shmeleva "Neupivaemaja Chasha"]. The text of the gospel in the Russian literature of
the 18h—20h centuries: citation, reminiscence, motif,plot,genre. [Evangel'skij tekst v russkoj literature XVIII—XX vekov: citata, reminiscencija, motiv, sjuzhet, zhanr]. Petrozavodsk, PertSU Publ, 2005, iss. 4, pp. 596—604.
15. Sobolev N. I. Ivan Shmelevs short novel "The Inexhaustible Cup": History of Creation, Poetics, Text. [Povest' I. S. Shmeleva «Neupivaemaja Chasha»: tvorcheskaja istorija, pojetika, tekst]. Petrozavodsk: PetrSU Publ, 2013. 304 p.
16. Starygina N. N. Natural and social components of the estate world structure (Turgenev — Aleksey K. Tolstoy — Shmelev) [Prirodnoe i social'noe v strukture usadebnogo mira: (Turgenev — A. K. Tolstoj — Shmelev)]. Nature and Man in Fiction Literature [Priroda i chelovek v hudozhestvennoj literature]. Volgograd, 2001, pp. 261—266.
17. Tajanova T. A. The Motifs of visions in the spatial model of Ivan Shmelev's late works [Motivy zrenija, videnija v prostranstvennoj modeli pozdnih proizvedenij I. S. Shmeleva]. Space and Time in Fiction Literature [Prostranstvo i vremja v hudozhestvennom proizvedenii]. Orenburg, 2002, pp. 93—98.
18. Shmelev I. The Inexhaustible Cup. London, Toronto, New York,: E. P Dutton & Co, 1928. 147 p.
© Соболев H. И., 2013
