CC BY
15
А. В. Римский
Белгородский юридический институт МВД РФ им. И. Д. Путилина М. М. Исмагилова Белгородский государственный национальный исследовательский университет
И. М. Цуриков Белгородский государственный национальный исследовательский университет
ПРАВОВОЕ СОЗНАНИЕ И ПРАВОВАЯ КУЛЬТУРА: ОТ ФОРМАЛЬНО-ПРАВОВЫХ К КУЛЬТУРНО-ЦИВИЛИЗАЦИОННЫМ ОСНОВАНИЯМ
Проблема познания и понимания правовой культуры в современной социально-гуманитарной науке является стимулирующей в поиске и определении адекватных формул и новых горизонтов исследования современной социокультурной динамики. Российская цивилизация формировалась под влиянием многих факторов, и в этом контексте нельзя надеяться на редукцию объяснительных смыслов в рамках «классических» теоретических парадигм. Объяснению и пониманию подлежит в том числе и классический тезис о ведущей роли в культурно -цивилизационном развитии и общественном сознании России государства, которое по исторической и ментальной традиции в российской истории является базисным ядром кодовой матрицы общественной жизни. В статье рассматривается трансформация правосознания и правовой культуры современной России от формального либерального права к его наполненности дискурсом традиционного права.
Ключевые слова: Правовое сознание, правовая культура, европейское право, европоцентризм, отечественное право, традиционное право.
A. V. Rimsky
Belgorod Law Institute.
I.D. Putilin Institute of the Ministry of Internal Affairs
of the Russian Federation M. M. Ismagilova Belgorod State National Research University I. M. Tsurikov Belgorod State National Research University
LEGAL CONSCIOUSNESS AND LEGAL CULTURE: FROM FORMAL-LEGAL TO CULTURAL-CIVILIZATIONAL FOUNDATIONS
The issue of cognition and understanding of legal culture in contemporary socio-humanitarian science is stimulating in searching for and defining adequate formulas and new horizons for the study of contemporary socio-cultural dynamics. Russian civilization was formed under the influence of many factors, and therefore one cannot hope for the reduction of explanatory meanings within the framework of "classical" theoretical paradigms. The classical argument about the leading role of the state in the cultural and civilizational development and social consciousness of Russia, which by historical and mental tradition in Russian history is the
basic core of the code matrix for social life, is also subject to explanation and understanding. The article considers the transformation of legal consciousness and legal culture of contemporary Russia from formal liberal law to its filling with the discourse of traditional law.
Keywords: Legal consciousness, legal culture, European law, Eurocentrism, national law, traditional law.
DOI 10.22405/2304-4772-2022-1 -3-84-97
Постсоветский период отечественной истории отмечен не только эрозией правовой культуры прошлого (и дореволюционного, и советского при всей их относительной взаимосвязи), но и противоречивым становлением новых культурно-правовых реалий в условиях становления рыночных и демократических институтов, что до не давнего времени воспринималось как залог «прогресса» внутри страны на пути её включения в мировую экономику и политику, международную правовую систему. В сложившейся на настоящий момент ситуации возникло движение от противного: пришло осознание неприменимости и не адаптированности заимствованных правил и норм, которые являются результатом интеллектуального постколониализма Запада и отражают навязанный современному обществу культурный европоцентризм.
Американский исследователь Р. А. Даль в эссе «О демократии» (1998) [5] писал, что в течение последних пятидесяти лет мир стал свидетелем небывалых в истории политических перемен (ради истины следует сразу подчеркнуть, что Даль повторяет набивший оскомину тезис Фр. Фукуямы о «конце мира»): все политические системы альтернативные демократии либо исчезли вообще, либо отошли в сторону; основные виды демократических режимов, осуществившие в XX столетии коммунизм, фашизм или нацизм, разрушились изнутри; наступил конец эпохи военных диктатур. Даль противоречит самому себе, воспевая оду западной демократии и признавая при этом, что авторитарный Китай добился невиданных успехов; что в России демократия хрупка, но и в старых демократиях возникает кризис доверия политическим партиям и государственным чиновникам. Даль говорит как о дискредитации и расплывчивости понятия демократии и, выдвигая общее положение о развитии и совершенствовании демократических институтов, вынужден признать факт отсутствия последовательного поступательного движения к демократии, так как это не предопределённый процесс, и для понимания политико-правовых процессов необходимо преднамеренное упрощение, смешение правовых основ демократии, её понимание, как реализации определенного культурно-правового проекта и форм права, не сводящихся к политическим процессам и институтам.
Классик социологии Т. Парсонс в «Системе современных обществ» отмечал [10], что «правовая система» близка к понятию «социетальный порядок», отражающий органическую целостность общественных систем и сообществ, и будет не полным подразумевать под понятием права ассоциацию с государством и правительством. В этом моменте с ним можно принципиально согласится, поскольку нормативное содержание права и его консенсуальность (согласительность) связаны с силой права и с моральной легитимацией.
Другими словами, современные правовые системы очерчивают нормативные рамки управления обществом, основываясь на конституционных ценностях, и в этом смысле критика авторитаризма как «не демократических систем со стороны Запада» претендует на обращение к моральной стороне права, но не может сокрушить силу конституционного аргумента. Решающим обстоятельством является понимание права как системы взаимозависимостей, базирующихся на принципах доверительности и обязательности.
И в таком контексте актуальным становится исследование правового сознания - системы взглядов, воззрений, представлений, образов и установок, отражающих «социальную онтологию» права и составляющих ядро правовой культуры. При таком подходе выявляется, с одной стороны, правовая культура как результат социального творчества; с другой, её объективированность в действующих правовых нормах и правилах, то есть рассматривается особая правовая аксиология.
В конституционных рамках (нормах и правилах) устанавливается взаимодействие системы правовой культуры, воплощенной в практиках законодательства и законоприменения, с общественными правовыми структурами, проявляется дифференцированная функция права, заданного в истории современного общества модерна религией, что также связано с процедурой легитимации, принятием права как обязательного и опорного принципа жизни современного человека и общества.
Исторически правовая культура и правовое сознание, как субъективация права, подвергались попыткам переформатирования, насаждения чуждых российской культурно-правовой традиции и природе российского государства либеральных аксиологических норм. Если даже соглашаться с тем, что либерализм внёс в историю человеческой мысли идею свободы, так как её претворение в жизнь обходится слишком дорого в российской действительности, где действует правило извращения либерализма, его идеализации, наступательных действий общества и государства на основе либерально-правовых «ценностей». Право, по выражению английского ученого Р. Смита [15], в трактовке западных мыслителей эпохи Просвещения существует в качестве универсального основания для закона, так как люди обладают первичной «природой», данной богом, который был вынужден ввести ограничения «естественного права». Для западной мысли, которая ведет свое происхождение от рационализации принципов обычая в вопросе обоснования юридических систем, «естественное право», как фундаментальный принцип права, закрепляет первенство индивидуальных прав, и лишь на второе место ставит право народов и государств.
Реально решающим аргументом является инстинкт самосохранения, «страх», что перекликается с гоббсовским утверждением «войны всех против всех» и государственным Левиафаном. Пытаясь быть объективным, Р. Смит говорит о существовании двух традиций в правовом сознании: традиции страха и традиции «любви», которые в одинаковой степени претендуют на выражение аксиологии естественного права. Ограничение состоит в том, что, заявляя о приверженности естественного права и рациональной традиции, автор в обоих
случаях ограничивает право индивидуальной природой человека, при этом игнорируется и не принимается во внимание жизнь в коллективистских сообществах, которые предопределённо выражаются как не демократические или авторитарные. Такой подход имеет следствием принятие правового сознания европейца, будто бы имеющего непосредственное превосходство в силу универсального признания права и обоснования его миссионерской цивилизующей функцией по отношению к варварским народам, которые управляются на основе «традиций, обычаев, лидерства», не соприкасаясь с тем, что напоминает разум, цивилизацию или этику. И хотя Р. Смит несколько лукавит, он вынужден признать расизм европейцев, считающих не цивилизованные народы «естественными рабами».
Принятые утверждения о культуре и правовом сознании связаны с интерпретацией общезначимых смыслов права на жизнь общества и людей, с поправкой на то, что современное общество в силу социокультурной динамики становится обществом социальной неопределенности, социального риска и социальной турбулентности. Приводя ряд подобных суждений, мы в состоянии вынести оценку «нашей современности» как феномена поздней современности и эпохи, следующей за «модернити» [2], в которой право дифференцируется на системы частного права, свойственного переводу универсальных принципов на язык адаптированных интересов и восприятий групп влияний. Аналогично этому политика распадается на субполитики, выражающие систему взглядов и отношений со свойственным использованием ресурсов права конкретными группами; система частного права может квалифицироваться как субправо. Но для анализа целесообразно говорить о расставании с юридической традицией модернити (ранней современности), переходе к позиции отказа от права, как большого нарратива, и внесении в правовое сознание элементов релевантности.
Тезис постмодернизма о девиантности индивида разрушает систему правовой культуры и правового сознания, как системы ценностей порядка и свободы, блага и личного интереса. То, что является диспропорциональностью в классической системе права, выработавшей уход от оппозиции и рациональности, в либерализме через утверждение разумности права остается неизменным «в шкатулке» либеральной мысли, в которой конституционализм права являете конкретным и всеобъемлющим. Но поскольку правовое сознание уже не связывается с политической добродетелью и ограничивается добродетелями корпоративных идеалов, конституционализм возводится в абстрактность, допускающую интерпретации правового сознания, противоречащие основам западной юридической традиции, постулату рациональности. Мы это видим, например, в условиях реальных уступок исламскому семейно-брачному праву, никак не согласуемому с концепцией не отчужденности прав, равенства полов и запрета на введение конфессионального императива.
Вопрос состоит в следующем: если представление о правовом сознании как системы ценностей и установок, фиксирующих силу права на основании принципа разумности, восходящей к «человеческой природе», становятся не
полными или нейтральными к искажениям права, то является ли правовое сознание реальностью или воображаемой фикцией? Это, разумеется, ставит, но не решает вопрос о том, каким может быть правовое сознание: знаковым при эволюции правовых идей терпимости, корректности, преобладания аффирмативного (позитивной дискриминации)? Или, в конечном счете, в условиях становления «демократии меньшинств» правовое сознание уходит от либеральной традиции, возвращаясь к идее сообщительности, традиции того, что характеризует правовое сознание российского общества, где требования к справедливости является причиной слабости формальных правовых норм или слабости правовых институтов, формирующих образы права в правовом сознании?
Как писал российский исследователь В. С. Нерсесянц [9], установление истины о праве, как социальной деятельности людей и социальной регуляции, связано с установлением единства сущности права и права как явления. Согласно разработанной им позиции, различие сущности и феноменальности права состоит в том, что в правовом сознании фиксируется различие на уровне представлений о востребованном образе права как утверждении справедливости, различие сущности права и феноменальности связано с законотворчеством и законоприменением в официальном правовом дискурсе. Отсюда правовое сознание содержит внутреннее противоречие между представлением о традиционном праве, опирающееся на органическую жизнь людей, и праве как совокупности норм регулирования, определяемым потребностями государства, власти или политической элиты. Это значимый момент для того, чтобы согласиться с тем, что правовое сознание является определенным отношением к праву, в котором исключается неравенство, не тождественность людей в доступе к праву, и в таком смысле право является свидетельством созидательности человеком его универсальной природы. Динамика, проявляемая в мире правой феноменальности, по выражению теоретика концепции доверия А. Селигмена [14], является свидетельством регресса системы права, как универсального регулятора, и для того, чтобы не спуститься на уровень апологии власти, господства и насилия, правовая культура и сознание должны определяться в категориях реорганизованного доверия, и в интерпретации права следует отличать недоверие к регулирующей способности права и веру в то, что право является устойчивым признаком цивилизованности общества.
В приложении к российскому контексту важно понимать, что низкий уровень доверия к правовым институтам не является в сознании общества проявлением неуверенности в том, что ценность права отменена, растворяется в рамках релятивности моральных норм. Правовая форма осознания и выражения притязаний и претензий, исходя из принципов о равенстве, как конституирующей формуле права, актуализирует проблему соотношения проблемы права с религией, моралью, с массивом взглядов и представлений о желаемом. Возникает необходимость соединить правовые принципы и нормы с моралью потому, что мораль оживляет право, и правовое равенство
гарантирует возможность личности быть гражданином, сохранять независимость и автономность от «карательного» права.
Дело заключается в том, что французский социолог Э. Дюркгейм [6], опираясь на концепцию органическо-механистической солидарности, определил правовым идеалом современного общества и утвердил механическую солидарность как альтернативу репрессивному праву в репродуктивном праве, в правовых формах, способствующих социальной кооперации и консолидации. В данном контексте правовое сознание является не зеркально отражающим, а опережающим социальную действительность, направленным воздействием на состояние общественной морали при помощи правовых установок. Следует подчеркнуть, что Э. Дюркгейм был склонен считать, что как социальное вырастает из простого сложенья индивидуальных усилий, так и правосознание является способом перехода от индивидуальных запросов к организованному праву. При этом право в условиях современного общества не в состоянии устранить социальную аномию, но обеспечивает режим социального регулирования в условиях, когда другие институты общества находятся в кризисе недоверия или дистанцированности от реальней общественной жизни в контексте частного присвоения права.
Это становится реальностью в условиях, когда решающую роль играет общественное мнение о праве: то, что французский социолог П. Бурдьё квалифицирует [3], как конструирование позиции оценок, определяемых стереотипами и алгоритмами массового сознания, здесь отчетливо проявляется влияние неформальных коммуникаций, социального опыта или деятельности масс-медиа. В зависимости от того, каковы в сфере права границы и цели манипулирования общественным сознанием, правовое сознание становится актуальным или обращенным в прошлое, способствует возникновению феномена правовой ностальгии, воспоминанием о том, что в предшествующие времена право было справедливым, или становится запросом на реагирование через систему правовых установлений и правовых новаций на сложившуюся социальную реальность. Как следствие, при этом формируется представление о бессилии права или его запаздывании, неэффективности, консервативности и т.п. Важно определить, что на правосознание и правовую культуру воздействует как обыденное сознание и правовая традиция, так и деятельность интеллектуальных и политических элит, нацеленных на логику присоединения, то есть принятия официального правового дискурса, как удобного и адаптированного к нужным потребностям массового сознания. В общем виде правосознание способствует официальной номинации, является способом перевода символического капитала во властный, и важно отметить, что при этом большенство агентов (носителей массового сознания) участвуют в борьбе применения легитимных принципов социального пространства, оправдания и апологии реальных социальных делений и не равенств.
Таким образом, правовое сознание не является нейтральным по отношению к социальной жизни, если не устанавливается тот факт, что право является выражением воли правящего класса. Признавая, что правосознание должно смириться с достижением на основе права формального равенства,
однако, это «смирение» не является признаком апатии общества к проблемам права, так как в рамках действующей правовой системы и культуры признается либо необходимость её отмены, либо легитимность давления, прессинга с целью её изменения.
Правовое сознание, хотя и определяется В. В. Ильиным как сфера инструментального разума [8], постоянно имеет аксиологическое измерение, наблюдается реальная проблема в том, что аксиология права замещается социальными и психологическими технологиями, и оформление сущего в праве утрируется через имитацию правотворчества. Это касается практической реализации запросов правового сознания, они могут быть приняты или удостоверены только при согласной позиции элит. Реально общественное мнение, как «продукт» и конструкт социологического исследования, часто характеризуется ангажированностью, политическим заказом, и в этом смысле правосознание с позиции сущности права требует «метафизического» подхода, признающего роль традиционного права как органической народной жизни, приверженности культурной и исторической традиции и связи времен. Главное, что правовое сознание в российском обществе не соответствует критериям западных цивилизационных образцов, и поэтому требуется говорить о национальной картине права, и шире - о культурно-цивилизационном коде, содержащемся в правосознании российского общества.
Это особенность до сих пор не подверглась категоризации в создании дискурса российского права, и не трудно заметить, что присутствует дефицит критического анализа относительно того положения, что традиционное право не является психологией толпы: ведь в традиционном праве как в зеркале отражается история российской культуры и цивилизации. Большинство россиян не являются заметными на фоне так называемых «элит», но от отношения права, от меры его справедливости и несправедливости общество оценивает право на уровне законности и законопослушности, в состоянии и не в состоянии сформулировать дискурс действий и целей в сфере права. Реально по логике разделения властей правотворчество в правовой культуре относится к сфере законодательной власти, на неё претендуют профессиональные юристы и политики. Но проблема, как быть с народовластием в применении правовой системы, не содержит однозначного ответа, и важно, что правосознание культуры как совокупности ценностей, установок, представлений и образов права является критерием цивилизованности общества и усвоения смыслов традиционных базисных ценностей. Это действительно реальный вопрос, связанный с тем, что, провозглашая российское общество традиционным, мы должны считаться с явлением урбанизации жизни, ухода советских поколений, влиянием постмодернистских ценностей.
Разумеется, правовое сознание российского общества не однородно, выявляется через сегментирование, определяемое логикой социально-структурных перемен, возникновением новых социальных групп и слоёв, инерционными синдромами прошлого. Вместе с тем можно говорить о качественно новой ступени развития правового сознания и культуры, как форм социальной проекции, связанных с восприятием и оценкой системы права.
Необходимо отметить, что правовое сознание имеет два специализированных уровня: юридическое сознание (то, что американские социологи называли «адвокатским мышлением») и обыденное, связанное с переложением правовых формул и социальных установок массового сознания. Отмечая роль общественного мнения как логики присоединения, формируемой масс -медиа, интеллектуальными элитами, экспертными оценками, неформальными коммуникациями, следует интерпретировать развитие правосознания, сочетающее элементы социальной спонтанности и социальной организованности: на обыденном уровне проявляются элементы спонтанности, действие неформальных коммуникаций; специализированный уровень представляет собой осмысление правовых формул на уровне юридических корпораций и лоббистских групп. Это не в полной мере относится к российскому обществу, где влияние адвокатского лобби не распространяется на все сферы общественной жизни, и нельзя говорить о юридическом «диктате» как торжестве закона. Чтобы воспроизвести истинное право, понять трудности на пути становления правовой системы требуются исследовательские усилия для демаркации мифологем и новаций, связанных с общественным запросом на совершенствование правовой системы.
Здесь и важна роль традиционного права. Согласимся с Д. Володихиным [18], что следует различать «большую Традицию и традиции», так как если вторые - совокупность обычаем, навыков, социальных стратегий и тактик выживания, то первое, большая Традиция, является условием существования цивилизации, сверхценностью народной жизни, её органической сутью. По существу, Россия как цивилизация имеет «Традицию», как способ существования социокультурной общности, и в этом контексте правовое сознание представляет собой пространство для оформления заветов, заложенных для традиций. Данное положение заслуживает обоснования на уровне формально-логических аргументов, но в нем содержатся правовые основания, связанные с реальным совершенствованием аксиологии правовой культуры, отвечающей глубинным запросам общества.
Разумеется, правовая культура в таком контексте наполняется аксиологией традиционного общества, представляет собой конвертацию норм права в культурном капитале традиционных ценностей, которые имеют базисный характер для развития правовой системы, правового сознания и правового воспитания вне и помимо формально-логических норм, не требующих освоения богатства культуры и ориентации на национальную юридическую традицию. В реальности правовая культура современного российского общества интерпретируется в рамках когнитивного подхода, где большую роль играет методологический поворот, нежели чем экзистенциальное измерение. В контексте традиционного права, в котором правовое сознание связано с моральным мировоззрением, проблема правовой культуры требует переходного состояния, чтобы избавиться от влияния квазидемократических форм и определить рамки ментальных и поведенческих практик в сфере правоприменения.
Не останавливаясь подробно на проблеме правового нигилизма как якобы моральной альтернативы правовой культуре следует отметить, что правовой нигилизм является продуктом современной правовой культуры, черным и серым пространством, в котором проявляется спекуляция на недостатках современных правовых механизмов и внешнее обращение к традициям и обычаям, что в реальности представляет подражание и имитацию, возбуждение социальных инстинктов. В традиционном праве правовая культура, являясь освоением норм, ценностей и правил, ориентирована на привязку к нравственным, моральным нормам, к образам права, связанным с социальной гармонией и социальной справедливостью, что, несомненно, требует выхода из ограниченного либерального права, воплощенного в западной юридической традиции. Кроме того, освоение традиционной правовой культуры формирует способность индивида к ценностному пониманию правового сознания, к тому, чтобы быть обладателем правовой компетентности, основываться на ценности права.
Российский исследователь В. Г. Федотова в монографии «Хорошее общество» отмечает [20], что в современном обществе если не идеалом, то удовлетворительным нормативным порядком является система норм свободы и дисциплины, но при этом она подчеркивает, что хорошее общество является отрицанием свободы, как естественного состояния, анархии или постмодернистской пустоты, и основным недостатком правового сознания является то, что не выработаны аспекты традиционной правовой культуры, определяющие ее как цивилизационную организацию общества. В этом смысле Россия переживает особый путь европеизации по целям модернизации и азиатчины, по способам их достижения. Не вступая в дискуссию по этому поводу, можно сказать, что правовая культура не является знаменателем абсолютной свободы, чреватой рисками воли и своеволия, и в то же время содержит прерывность переживаемого состояния прогресса и регресса, обретших в современной ситуации путь возвращения к России.
Таким образом, правовая культура современного российского общества зависима от понимания социальной справедливости и социального блага в отношениях общества и государства с традиционными ценностями (прежде всего семейными и служебного долга), между личностью и государством. При этом правовая культура делегируется социальным и моральным авторитетам, с которыми сейчас в России сложная ситуация. Это обстоятельство делает с одной стороны, не реализуемым возвращение к правовой культуре как системе абсолютных ценностей; с другой, ориентирует на то, что правовая культура определяется как сфера антропоцентризма, а не социоцентризма. Признается, что культура не может быть нечаянной, включает историческую память, систему ценностей и традиций. При этом правовая культура не является однозначной целью в той мере, в какой общество говорит о правопорядке и законности. Очевидно, что в гибридном и транзитивном состоянии современной правовой культуры [12] содержится возможность для контрастных высказываний о кризисе и не укоренённости правового сознания: для россиян основной является «высокая культура», а правовая культура
должна обосновывать «средний, медианный уровень», соединяющий ценности и обыденное сознание, но это пока не достигнуто и содержит риски очередного срыва общества.
Более того, влияние культурных технологий ориентирует на «технологическую прогрессивность», в которой правовая культура как система ценностей соответствует концепции разъединенности личности. Это находит выражение в феномене «парадоксального человека» Ж. Т. Тощенко [19], который пытался осмыслить данное явление на основе парадоксальности отечественной правовой культуры, где в русском менталитете сформировался особый стереотип и особый тип нравственности, воплощающий дух бунтарства, порождаемый официальным дискурсом права, легитимацией произвола и несправедливости по отношению к массе трудового народа. Именно под влиянием этого фактора возник «эффект Дубровского», «благородного разбойника», восставшего против несправедливости общественной системы. Если же разобраться в том, что нравственный ориентир достойного образа жизни, по утверждению Тощенко, размывался в России реальной практикой, которая демонстрировалась и строилась по принципу «быть на праве интересов других», очевидно, что путь к возвращению к традиционной правовой культуре включает нравственные образцы достойного, но это сложно осуществимо. Именно этими настроениями определяется отношение к традиционному праву как позитивному, но утопическому; по отношению к традиционной правовой культуре, как невозможной в условиях общества, в котором высок уровень социальной несправедливости.
Запрос на традиционные ценности в реальности отражает движение к национализации российских элит, при этом сохраняя раздвоенность сознания того, что остаются механизмы либертарианства, ориентированного на легитимацию социальных неравенств. Предпринимаемая в культурно -духовном пространстве российского общества стратегия обоснования культурно -цивилизационной особенности имеет пределы в том, что современный человек претендует на снижение истины до собственного уровня, то есть не обращается к высшим принципам права (общему благу и справедливости), как превосходящему уровень современного рационального права.
Вероятно, правовая культура делает пока символические шаги и отмечена определенной импровизацией по поводу заимствования различных сценариев (воцерковленность, нравственная миссия, отстаивание традиционного образа жизни, традиционные ценности). В реальности при самом строгом контрасте с практикой наблюдается интеллектуальное визионерство, которое отрекается профессионалами в силу расхождения с реальным правотворчеством и правоприменением. Следует признать, что в современной России в дефиците теоретико-правовая и философско-правовая мысль, ориентированная на осмысление правовой традиции на основе сохранения исторического опыта российского общества в сравнении с существующими правовыми культурами. Это требует переосмысления концентрации правовой культуры на гуманитарном праве, на правах человека, и нуждается в том, чтобы выйти за пределы классического европейского
мышления, переориентируя правовую проблематику на осмысление жизни общества.
Таким образом, речь идет о том, что на основе правовой культуры утверждается иерархия ценностей, аксиом, включается механизм доказательства многообразии правовых норм и ценностей, определяемых соотнесением с интересами людей и эпохи, с тем, что правовая культура поддерживает культурный символический универсум, который гораздо шире и объёмнее правового пространства. Не отрицая значения юридической парадигмы, вне которой рушится функциональное право, регулирующее различные сферы обыденной жизни общества, становится ясным, что самосознание современной эпохи содержит запрос на обновленное мировоззрение, соотнесение правовой культуры с бесконечностью человеческого бытия, выявление злобы и оставленности современного мира в том, что можно охарактеризовать как ложную уверенность в самодостаточности эмпирического человека.
Традиционная правовая культура возвращает человека в центр бытия и накладывает на него ограничения в сфере автономности, свободы воли, хотения, что может вызвать неудовольствие, недоумение перестройки правовых норм, как формально-логических, и смены юридической парадигмы парадигмой традиционного права. С этой точки зрения определяется, что человек свободен творить добро и зло, строить и разрушать, и правовая культура является «естественной» с точки зрения уверенности в необходимости и правильности жизни с признанием большой Традиции. Так как европоцентристская правовая культура открывает шлюзы для человеческого негатива и объективно способствует дискретизации человеческого духа, руководствуясь исключительно идеалом права, подобная позиция приводит к тому, что культура объявляется злом, и возникает деформация права через внедрение трансгуманистической биоэтики и «натурализации» человеческих отношений.
Разумеется, путь возвращения к отечественному праву может содержать издержки, если бездумно отбросить мировой опыт и замкнуться на собственных особенностях культурно-цивилизационного развития России. Желаемый выбор состоит в том, чтобы заново осмыслить отечественную парадигму традиционного права, в большей степени обратиться к наследию русской философии права и школы отечественного права, критически осмыслить внесенные в российскую политику и правовую мысль понятия гражданского общества, правового государства, прав и свобод человека, и в этом смысле не обольщаться воспроизведением гуманитарного поворота правовой системы и рассматривать суверенитет личности совместно с суверенитетом общества, с обеспечением личных прав и свобод в тесной связке с обязанностями человека.
Литература
1. Ашкеров А. По справедливости : эссе о партийности бытия. М.: Европа, 2008. 248 с.
2. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну / пер. с нем. В. Седельника, Н. Федоровой; послесл. А. Филипова. М.: Прогресс-Традиция, 2000. 384 с.
3. Бурдьё П. Социология политики : пер. с фр. / сост., общ. ред. и предисл. Н. А. Шматко. М.: SocioLogos, 1993. 336 с.
4. Генон Р. Кризис современного мира / пер. Н. В. Мелентьевой; под ред. А. Г. Дугина. М.: АРКТОГЕЯ, 1991. 160 с.
5. Даль Р. О демократии / пер. с англ. А. С. Богдановского; науч. ред. О. А. Алякринский. М.: Аспект Пресс, 2000. 204 с.
6. Дюркгейм Э. Моральное воспитание / пер. с фр., вступ. ст., примеч. А. Б. Гофмана; НИУ ВШЭ. М.: ИД ВШЭ, 2021. 456 с. (Социальная теория).
7. Земсков В. Н. Сталин и народ. Почему не было восстания : монография. М.: Блок-Принт, 2021. 192 с.
8. Ильин В. В. Теория познания. Критика инструментального разума. БресюБа М1гаси1а: тотальный мировейник : монография. М.: Проспект, 2020. 160 с.
9. Нерсесянц В. С. Философия права. М.: НОРМА, 2000. 256 с.
10. Парсон Т. Система современных обществ / пер. с англ. Л. А. Седова, А. Д. Ковалева; под ред. М. С. Ковалевой. М.: Аспект Пресс, 1998. 270 с.
11. Пыжиков А. В. Грани русского раскола. Тайная роль старообрядчества от 17 века до 17 года. М.: Концептуал, 2020. 528 с.
12. Россия: трансформирующееся общество / под ред. В. А. Ядова. М.: КАНОН-пресс-Ц, 2001. 640 с.
13. Самосознание культуры и искусства XX века. Западная Европа и США. М.; СПб.: Университетская книга, 2000. 640 с.
14. Селигмен А. Проблема доверия / пер. с англ. И. И. Мюрберг, Л. В. Соболевой. М.: Идея-Пресс, 2002. 256 с.
15. Смит Р. История гуманитарных наук / пер. с англ. Д. М. Носова. М.: ИД ГУВШЭ, 2008. 392 с.
16. Современный либерализм: Ролз, Берлин, Дворкин, Кимлика, Сэндел, Тейлор, Уолдрон / пер. с англ. Л. Б. Макеевой. М.: Дом интеллектуальной книги ; Прогресс-Традиция, 1998. 248 с.
17. Тернер Ф. М. Европейская интеллектуальная история от Руссо до Ницше / пер. с англ. Т. О. Новиковой; под ред. Р. Лофтхауса. М.: Кучково поле, 2016. 384 с.
18. Традиция и русская цивилизация / Д. Володихин, С. Алексеев, К. Бенедиктов, Н. Иртенина. М.: Астрель, 2006. 282 с.
19. Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. М.: Гардарики, 2001. 398
с.
20. Федотова В. Г. Хорошее общество. М.: Прогресс-Традиция, 2005.
544 с.
References
1. Ashkerov A. Po spravedlivosti: esse o partiynosti bytiya /JUSTICE. Essay on the life of party]. Moscow, Yevropa Publ, 2008. 248 p. [In Russian]
2. Beck U. Obshchestvo riska. Na puti k drugomu modernu /Risk Society, Towards a New Modernity], trans. by V. Sedelnik, N. Fedorova. Moscow, Progress-Traditsiya Publ, 2000. 384 p. [In Russian]
3. Bourdieu P. Sotsiologiya politiki /Political Sociology], trans. by N. A. Shmatko. Moscow, SocioLogos Publ, 1993. 336 p. [In Russian]
4. Guenon R. Krizis sovremennogo mira /The Crisis of the Modern World], trans. by N. V. Melentyevoy, ed. by A. G. Dugin. Moscow, ARKTOGEYA Publ, 1991. 160 p. [In Russian]
5. Dahl R. O demokratii /On Democracy], trans. by A. S. Bogdanovskiy, ed. by O. A. Alyakrinskiy. Moscow, Aspekt Press Publ, 2000. 204 p. [In Russian]
6. Durkheim E. Moralnoye vospitaniye /Moral Education], trans. by A. B. Gofman. NIU VSHE. Moscow, ID VSHE Publ, 2021. 456 p. [In Russian]
7. Zemskov V. N. Stalin i narod. Pochemu ne bylo vosstaniya /Stalin and the people. Why was there no rebellion?]. Moscow, Blok-Print Publ, 2021. 192 p. [In Russian]
8. Ilyin V. V. Teoriya poznaniya. Kritika instrumentalnogo razuma. Speciosa Miracula: totalnyy miroveynik : monografiya /Theory of knowledge. Critique of instrumental reason. Speciosa Miracula: total anthill: monograph]. Moscow, Prospekt Publ, 2020. 160 p. [In Russian]
9. Nersesyants V. S. Filosofiya prava /Philosophy of Law]. Moscow, NORMA Publ, 2000. 256 p. [In Russian]
10. Parsons T. Sistema sovremennykh obshchestv /The System of Modern Societies], trans. by L. A. Sedov, A. D. Kovalev, ed. by M. S. Kovaleva. Moscow, Aspekt Press Publ, 1998. 270 p. [In Russian]
11. Pyzhikov A. V. Grani russkogo raskola. Taynaya rol' staroobryadchestva ot 17 veka do 17 goda /The facets of Russian church schism: secret role of Old Believers from 17th century to 1917]. Moscow, Kontseptual Publ, 2020. 528 p.[In Russian]
12. Rossiya: transformiruyushcheyesya obshchestvo /Russia: a transforming society], ed. V. A. Yadov. Moscow, KANON-press-TS Publ, 2001. 640 p. [In Russian]
13. Samosoznaniye kultury i iskusstva XX veka. Zapadnaya Yevropa i SSHA /The self-consciousness of twentieth-century culture and art. Western Europe and the USA]. Moscow, Saint Petersburg, Universitetskaya kniga Publ, 2000. 640 p. [In Russian]
14. Seligmen A. Problema doveriya /The Problem of Trust], trans. by I. Myurberg, L. Soboleva. Moscow: Ideya-Press Publ, 2002. 256 p. [In Russian]
15. Smith R. Istoriya gumanitarnykh nauk [History of the Human Sciences], trans. by D. M. Nosov. Moscow, ID GUVSHE Publ, 2008. 392 p. [In Russian]
16. Sovremennyy liberalizm: Rolz, Berlin, Dvorkin, Kimlika, Sendel, Teylor, Uoldron [Modern liberalism: Rawls, Berlin, Dworkin, Kimlika, Sandel, Taylor, Waldron], trans. by L. B. Makeyeva. Moscow, Dom intellektualnoy knigi Publ, Progress-Traditsiya Publ, 1998. 248 p. [In Russian]
17. Turner F. M. Yevropeyskaya intellektualnaya istoriya ot Russo do Nitsshe [Europian Intellectual History from Rousseau to Nietzsche], trans. by T. O. Novikova, ed. by R. Loftkhaus. Moscow, Kuchkovo pole Publ, 2016. 384 p. [In Russian]
18. D. Volodikhin, S. Alekseyev, K. Benediktov, N. Irtenina. Traditsiya i russkaya tsivilizatsiya [Tradition and Russian civilization]. Moscw, Astrel Publ, 2006. 282 p. [In Russian]
19. Toshchenko Zh. T. Paradoksalnyy chelovek [The Paradoxical Man]. Moscow, Gardariki Publ, 2001. 398 p. [In Russian]
20. Fedotova V. G. Khorosheye obshchestvo [Good Society]. Moscow, Progress-Traditsiya Publ, 2005. 544 p. [In Russian]
Статья поступила в редакцию 30.10.2022 Статья допущена к публикации 15.11.2022
The article was received by the editorial staff30.10.2022 The article is approved for publication 15.11.2022
