Правовая основа функционирования судебных органов древнерусского государства в ixxv вв Текст научной статьи по специальности «Право»

В.Н.Бабенко

ПРАВОВАЯ ОСНОВА ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ СУДЕБНЫХ ОРГАНОВ ДРЕВНЕРУССКОГО ГОСУДАРСТВА В 1Х-ХУ вв.

В обзоре рассматриваются роль и значение правового обычая и судебного прецедента в период становления и развития судебного процесса в Древней Руси, характеризуются системы преступлений и наказаний, нашедшие отражение в нормах основных источников древнерусского права, а также особенности организации судопроизводства.

Правовой обычай. Правовой обычай определяют как сложившееся на определенном этапе развития общества правило поведения, которое санкционировано государством, гарантирующим его выполнение. Исторически правовой обычай являлся первым источником права, регулировавшим общественные отношения в зарождавшемся из первобытно-общинного строя государстве, а первые законодательные акты, принятые государством на начальном этапе его развития, были сводом обычаев, заимствованных из родового строя. «В отечественной научной литературе обычаи рассматривают, например, в виде правил поведения, сложившихся в результате их фактического многократного применения, в виде таких норм, которые становятся, — отмечает М.Н.Марченко, — обязательными для граждан и их объединений в силу многократного их повторения» (16, с.462—463).

В Древней Руси правовой обычай был основным источником права. Считается, что на этапе формирования союза племен у восточных славян уже существовали обычно-правовые системы, обеспечивавшие юридическое регулирование социально-экономических и

правовых отношений в каждом племени. Указывая на важную регулятивную и воспитательную роль обычая в обществе, М.Н.Марченко подчеркивает, что «каждый обычай при этом выступает как неразрывная составная часть единой системы обычаев, всех социальных норм, существующих и функционирующих в обществе на том или ином этапе его развития» (16, с.466).

В России в XIX в. получили распространение две концепции происхождения обычного права. Первая называлась теорией стихийного происхождения обычая, вторая — теорией первоначального индивидуального творчества. В соответствии с первой концепцией, в основе обычного права находилось единообразное массовое поведение людей, формировавшееся стихийно и инстинктивно. По другой теории, однообразное поведение формировалось не стихийно, а посредством целенаправленной деятельности отдельных индивидов, которым впоследствии начинала подражать остальная масса людей.

По-разному освещали происхождение, место и роль обычного права русские правоведы. Так, Ф.В.Тарановский считал, что массовое поведение может являться для индивида фактором, превращающим соответствующий образ действия в обязательную норму права, только в том случае, когда оно является результатом осознания его общественной необходимости. По его мнению, различного рода личные привычки, а также «общественно-вредные действия, как бы они ни были распространены в общественной среде, не порождают обычного права, так как и не сопровождаются сознанием их общественной необходимости» (27, с.179).

Характеризуя особенность обычного права, В.Ф.Залеский, подчеркивал, что, формируя его, «народ создает не абстрактные нормы, а применяет известный порядок действий», используя при этом сложившиеся традиции и взаимоотношения «и имея твердое сознание, что так поступать надо, что так делать хорошо, справедливо» (9, с.242).

И.Г.Оршанский, рассуждая о месте и роли обычного права в обществе, выделил важную его особенность, заключавшуюся в том, что оно является результатом «творчества народа в тесном смысле и стоит совершенно особняком от официальной, государственной жизни страны с ее законодательством» (17, с.158—159).

В.И.Сергеевич полагал, что слабые люди действуют по обычаю, не будучи убежденными в его целесообразности. Поэтому, по его

мнению, «если обычай идет от действия отдельных лиц, то понятно, что первыми деятелями обычного права были люди энергичные и сильные, а первоначальное обычное право — правом сильного» (24, с.14). Данное утверждение явно противоречит историческим фактам, так как нормы обычного права различных народов, находившихся на разных этапах политического и социально-экономического развития, зачастую были очень похожими или даже практически совпадали. Это объясняется прежде всего тем, что обычное право не может базироваться на случайности или произволе отдельной даже очень сильной личности.

В развитии устного права у восточных славян важное место занимал «закон русский», основные нормы которого нашли отражение в договорах Древней Руси с Византией 911, 944 и 971 гг. В частности, в тексте договора 911 г. указывалось, что представители киевского князя Олега должны были давать клятву византийскому императору «по закону и по покону» своего народа. Как полагает В.А.Томсинов, словосочетание «закон русский» применялось в то время, «как устное обычное право, действовавшее в рамках древнерусского общества» (28, с.86). Понятие «покон» определенно употреблялось, по мнению В.А.Томсинова, также в значении обычая (там же). Тем не менее он выявляет существенные различия в толковании данных терминов. В.А.Томсинов считает, что понятие «закон», очевидно, «применялось для обозначения обычаев, признанных княжеской властью и действовавших на всей территории Русского государства» (28, с.89). В то же время термин «покон», по его мнению, «обозначал на Руси в IX в., в отличие от термина "закон", совокупность племенных обычаев — т. е. обычаев, действовавших не на всей территории Русского государства, а лишь в рамках какого-либо племени, составлявшего часть русского народа» (там же). В данном случае можно вполне согласиться с выводом В.А.Томсинова: «закон» — «это обычное право территориального действия, а "покон" — обычаи персонального характера действия или, иначе говоря, обычаи, связанные не с государственной территорией, а с определенной этнической общностью» (там же).

В то же время следует отметить важное наблюдение В.А.Томсинова о том, что в договоре 944 г., в отличие от договора 911 г., упоминается помимо слова «закон» термин «устав», который затем стал применяться в Древней Руси «для обозначения совокупности писаных правовых норм, установленных князем» (28, с.88). Хотя

нельзя не сказать и о противоречии, содержащемся в рассуждениях В.А.Томсинова, указывающего на следующей странице той же статьи, что термин «устав» «обозначает норму устного характера, установленную княжеской властью» (28, с.89).

На догосударственном этапе развития у всех народов обычаи, нравственность и религия были тесно взаимосвязаны. Поэтому люди считали их заветами бога, а их нарушение рассматривалось уже как преступление против самого бога. Из этого следует, что месть являлась не только правом, но и религиозной обязанностью каждого члена общества. И естестественно, что «ордалии» (испытания при помощи огня и воды) и «поле» (судебные поединки) стали именовать «судом божьим».

С возникновением государства часть обычаев была преобразована в нормы права, на которые и возлагалась защита частной собственности и социального неравенства. В то же время следует отметить, что в обычном праве достаточно длительное время сохранялись пережитки родового строя. Характеризуя русское обычное право, А.Леонтьев подчеркивал, что «оно имеет преимущество перед писанным законом не только в отношении большего соответствия с жизнью и воззрениями той среды, в которой оно применится; оно имеет преимущество и безотносительно к этой среде, что доказывается, во-первых, тем, что многими своими постановлениями оно, вопреки высокомерному отношению к нему наших законников, ближе к началам римского права и современного права европейских народов, чем наши писанные законы, и, во-вторых, тем, что разработанностью многих институтов оставляет писанные законы далеко позади, нормируя такие правоотношения, которые нашими законами не предусмотрены» (14, с.10—11). На наш взгляд, данное утверждение в полной мере может быть применено именно к начальному периоду становления и развития Древнерусского государства.

На первом этапе своего существования государство трансформирует в закон многие обычаи, которые существовали прежде в первобытном обществе. К ним необходимо отнести прежде всего обычай кровной мести, принцип талиона и т.п., которые затем нашли отражение в значительной степени в Русской Правде. Общечеловеческий характер обычая кровной мести обусловлен тем, что другой возможности защитить свободу, жизнь и имущество своей семьи в то время не существовало. Из этого следует и обязанность мести, рассматри-

вавшейся как нравственный и религиозный долг, игнорирование которого могло повлечь за собой, с одной стороны, изгнание из рода, а с другой — всеобщий почет и уважение.

В статье 1 Краткой редакции Русской Правды говорится: «Убь-еть муж(ь) мужа, то мстить брату брата, или сынови отца, любо отцю сына, или брату чаду, любо сестрину сынови; аще не будеть кто мье-стя, то 40 гривен за голову; аще будет русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои будеть, любо слове-нин, то 40 гривен положите за нь» (22, с. 47). Хотя кровная месть ко времени создания Русской Правды в связи с ограничением круга лиц, имевших право мстить, уже в определенной мере потеряла свое значение, тем не менее упоминание о ней в этом важнейшем документе свидетельствует о том, что обычное право оказывало еще значительное влияние на первые письменные источники права.

Следует отметить, что уже в договоре Древней Руси с Византией 911 г. предусматривалась кровная месть. Однако родственникам убитого предоставлялась альтернатива: отомстить убийце или потребовать выкуп. Рассуждая о причинах замены мести выкупом, М.М.Ковалевский указывал: «Месть грозила в древности личности и имуществу обидчика, но когда обидчик скрывался, то мститель ограничивался тем, что захватывал его имущество. Со временем вместо фактического захвата имущества утвердилось добровольное соглашение об уступке мстителю части имущества обидчика» (13, с.80).

Необходимо отметить, что представители Норманнской теории считали, что обычай кровной мести был заимствован из скандинавского права. В частности, М.П.Погодин подчеркивал, что «кровная месть — закон по преимуществу скандинавский» (21, с.379). Неверность данного утверждения является очевидной, так как обычай кровной мести был присущ всем племенам и народам на этапе первобытного общества и носит универсальный характер. Так, А.Я.Гуревич отмечал, что у исландцев обычай кровной мести регулировался достаточно строгими нормами. Тем не менее «убийство оскорбителя допускалось и даже считалось необходимым для поддержания достоинства рода, но вражда должна была вестись открыто и иметь известные пределы» (6, с.9).

С образованием государства у восточных славян круг лиц, время и место, где можно было применять кровную месть, стали ограничиваться, а затем ее начали заменять, как указывалось выше, соответ-

ствующим выкупом. И.Д.Беляев в связи с этим отмечал: то, что «кровная месть, в случае бегства убийцы, могла быть заменена имуществом бежавшего, показывает, что русское общество во времена Олега стояло на той ступени развития, когда месть была ограничена судом и голова убийцы могла быть выкуплена его имуществом» (3, с.67). Используя данные славянских, скандинавских и вестготских законов, И.Д.Беляев указывает, что убийца, прежде чем вести речь с родственниками убитого о выкупе, «должен был бежать в пустыню, в дикие леса и только по прошествии 40 дней после убийства мог вступать в переговоры через своих родственников». Однако если родственники убитого не соглашались трижды в течение двух лет на выкуп, «то убийца лишался, — подчеркивал И.Д.Беляев, — всякой надежды выкупить свое преступление» (3, с. 68).

Из дошедших до нас летописей известно о мести княгини Ольги древлянам за убийство ее мужа Игоря в 945 г. Имеются также летописные данные о неудавшейся мести Рогнеды, которая пыталась отомстить князю Владимиру I, убившему ее отца и двух братьев и насильно взявшему ее в жены.

Необходимо подчеркнуть, что после смерти великого князя Ярослава в 1054 г. кровная месть была юридически упразднена. Это событие было зафиксировано в статье 2 Пространной редакции Русской Правды: «По Ярославе же паки совкупишеся сынове его: Изя-слав, Святослав, Всеволод и мужи их: Коснячько, Перенег, Никифор и отложиша убиение за голову, но кунами ся выкупати; а ино все, яко же Ярослав судил, такоже и сынове его уставиша» (22, с.64). Как следует из данной статьи, сыновья Ярослава Мудрого отменили обычай кровной мести и вместо нее установили денежный выкуп, а остальные дела они рекомендовали рассматривать на основании законов, применявшихся их отцом.

Следует отметить, что некоторые отечественные правоведы рассматривали Русскую Правду как первый письменный памятник обычного права. К ним можно прежде всего отнести В.И.Сергеевича и М.Ф.Владимирского-Буданова. Другие же считали ее официальным сводом княжеского права, действовавшего в Древней Руси (М.П.Погодин, И.Д.Беляев и О.Ф.Ланге).

Что касается других обычаев, известных еще первобытному обществу, а затем преобразованных в отдельные нормы Русской Правды, следует назвать такие виды доказательств, как «присяга»,

«ордалии» и показания свидетелей, относившиеся к процессуальному праву. Однако необходимо подчеркнуть, что законодатель, трансформируя обычные виды судебных доказательств, внес в них соответствующие коррективы. Так, например, в статье 85 Пространной редакции Русской Правды указывается: «Ты тяже судять (с) послухи свободными; будеть ли послух холоп, то холопу на правду не вылази-ти; но оже хощеть истец, или иметь и, а река тако: по сего речи емлю ти, но яз емлю тя, а не холоп, и емети и на железо; аже обинити и, то емлеть на немь свое; не обинить ли его, платити ему гривна за муку, зане по холопьи речи ял и» (22, с.70). Как видим, в данной статье регламентируется порядок использования холопа как свидетеля. В частности, в ней говорится о возможности использования показаний холопа только в тех случаях, когда на этом настаивает истец. Тем не менее эти показания не могли служить основанием для определения виновности подозреваемого, которая должна быть определена посредством испытания железом. Однако если эти испытания не давали положительного результата, то обвиняемому должны были уплатить 1 гривну в качестве возмещения ущерба, поскольку суд поверил показаниям холопа.

В статьях 14—16 Краткой редакции Русской Правды говорится о таких процессуальных действиях, как «свод» и «гонение следа» (22, с.47—48), которые очевидно представляют собой преобразованные нормы обычного права, когда члены соседской общины должны были принимать активное участие в поисках преступника, оказывая помощь потерпевшему.

«Успех молодой государственной власти зависел, — отмечает И.Н.Фалалеева, — не только от военной силы, но и в не меньшей степени от умения строить политико-правовые отношения с другими, более древними субъектами системы, проводя любую инновацию исключительно в рамках традиции» (31, с.53).

Судебный прецедент. В условиях перехода от первобытного общества к классовому государству необходимо было, наряду с использованием обычаев, создать юридические нормы для регулирования новых общественных отношений. От исторически первого способа формирования права, характеризовавшегося преобразованием обычая в закон, необходимо было перейти к законотворческой деятельности государственных органов, что должно было стать главным способом развития права. Естественно, что создававшаяся система права

не могла в то время полностью обеспечить правовое регулирование общественных отношений. Поэтому возникали сферы, противоречия и конфликты, которые не могли быть разрешены на основе имевшихся правовых обычаев и законодательных норм. В такой ситуации судьи, являясь представителями государства, принимали конкретные решения, которые по истечении определенного времени, неоднократно повторяясь, превращались в юридическую норму. Таким образом, судебная практика породила прецедент, когда решение по конкретному делу стало приобретать значение самостоятельного источника права, постепенно трансформируясь затем в соответствующий законодательный акт.

Однако необходимо отдавать себе отчет в том, что прецедентное право зачастую сложно отличить от правовых обычаев. Это связано прежде всего с тем, что оно появляется в результате нормотвор-ческой деятельности судебных органов, основанной на рассмотрении конкретных дел и вынесении по схожим спорам или деликтам решений на основе прецедента.

Характеризуя значение судебного прецедента как источника права, Г.В.Демченко указывал, что «обязательность прецедента не может зависеть только от того, дурным или хорошим признает его суд» (7, с.10). Наоборот, по его мнению, «сила прецедента должна сохраниться и охраняться, несмотря на субъективное мнение судьи» (там же). Более того, Г.В.Демченко подчеркивал, что «если новое решение отступает от своего прецедента, то точность приносится в жертву его рациональному развитию» (там же).

Рассматривая вопрос о соотношении обычая и судебного прецедента как источников права, И.Г.Оршанский отмечал, что обычай не является древнейшей формой проявления правового сознания в обществе, что ему непременно «предшествует судебное решение по каждому отдельному случаю» (17, с.148). В то же время М.Ф.Владимирский-Буданов считал, что решения судебных органов базировались в основе своей на обычном праве, «собирая их, составитель собирал постановления обычного права» (4, с.96).

В Русской Правде наличие судебного прецедента как самостоятельного источника права недвусмысленно подразумевалось. Так, в статье 1 Краткой редакции Русской Правды (22, с.47), где говорится о допущении кровной мести и об ограничении круга возможных мстителей, можно с уверенностью предположить, что законодатель зафик-

сировал в данной статье сложившуюся в тот период общественную и судебную практику. Кроме того, статья 23 Краткой редакции Русской Правды гласит: «А конюх старыи у стада 80 гривен, яко уставил Изя-слав в своем конюсе, его ж(е) убиле Дорогобудьци» (22, с.48). Речь в ней идет о том, что князь Изяслав установил дорогобужцам штраф в 80 гривен за убийство своего конюха. Здесь можно спорить: правомерно ли придавать отдельному случаю из деятельности княжеского суда значение общей нормы или нет. Невзирая на аргументы различных точек зрения, для нас важно то, что конкретный случай судебной практики вошел в виде отдельной статьи в важнейший источник древнерусского права и мог достаточно широко применяться в качестве судебного прецедента.

В других статьях Краткой редакции Русской Правды (31, 40, 41) можно также увидеть влияние конкретных дел, рассмотренных в судах. Так, в статье 31 говорится о применении наказания в отношении воров в случае совершения преступления группой лиц. Определяя одинаковый для всех соучастников денежный штраф (3 гривны и 30 резан), законодатель уточняет также «или их будеть 18» (там же). К данной статье по существу примыкает статья 40, в которой речь идет о краже мелкого скота, совершенной несколькими преступниками. В ней указаны уже другая сумма штрафа (60 резан) и иное число соучастников («а их будеть 10») (22, с.49). В статье 41, где определяется размер выплат князю и его дружинникам за выполнение ими судебных функций, обращает на себя внимание то, что суммы этих вознаграждений устанавливаются применительно к конкретному случаю (там же). Из этого следует, что различные суммы штрафов и выплат, разное количество соучастников могли трансформироваться в соответствующие нормы Русской Правды из неоднократно повторявшихся судебных решений.

В статье 2 Пространной редакции Русской Правды говорилось об отмене кровной мести и введении денежного выкупа, а затем указывалось на необходимость осуществлять правосудие «яко же Ярослав судил» (22, с. 64). С уверенностью можно утверждать, что в источнике рекомендовалось обращаться к судебной практике и судебным прецедентам суда великого князя Ярослава Мудрого. Это подтверждается и следующим выводом: «В их основе лежали исконные нормы обычного права, восходящие к родоплеменным отношениям, дополненные княжеской судебной практикой» (26, с.158). В целом

это свидетельствует о том, что нормы, установленные в результате судебной практики, являлись одним из важных источников древнерусского права.

В качестве примера для иллюстрации возможности использования судебного прецедента в правовых нормах можно привести статью 98 Псковской судной грамоты. В ней, в частности, говорится: «А который человек с приставом приедет на двор татя имать и татбы искать, или длъжника имать, а жонка в то время детя выверже, да пристава учнет головшинной окладати, или исца, ино в том головшины нет» (22, с. 340). Отталкиваясь от содержания данной статьи, можно заключить, что во время приезда истца с приставом к обвиняемому у его жены случился выкидыш, в результате чего имела место попытка обвинить в убийстве истца и пристава. Во избежание повторения таких судебных прецедентов, законодатель установил, что нет основания обвинять их в убийстве. Здесь вполне можно согласиться с точкой зрения Ю.Г.Алексеева, который отмечал: «Этот в принципе возможный, но на практике очень редкий случай зафиксирован в Грамоте, видимо, вследствие какого-то конкретного прецедента» (1, с.79).

Основные виды преступлений. В Древнерусском государстве преступление именовалось «обидой». Под этим подразумевалось прежде всего причинение какого-либо материального, физического или морального ущерба потерпевшему. Однако ущерб, как известно, может быть нанесен посредством преступления либо гражданско-правового нарушения, т.е. деликтом.

В договорах Древней Руси с Византией, как первых письменных источниках права, посвященных преимущественно проблемам уголовного права, уже имеются сведения о таких преступлениях, как убийство, побои и ранения. Так, в статье 4 договора 911 г. говорится: «Аще кто убиеть крестьянина Русин, или христьянин Русина, да ум-реть, иде же аще створит убииство» (18, с.34). Речь идет об убийстве византийца русским или русского византийцем и применении смертной казни по византийским законам. Как известно, в соответствии с «законом русским», о котором говорится в статье 5, смертная казнь могла применяться только в виде кровной мести. В статье 5 договора 911 г. центральное место отводится телесным повреждениям — побоям и ранениям (18, с.35). «Сравнение русского законодательства с греческим в отно-шении последствий несостоятельности виновного говорит о том, — указывает Р.Л.Хачатуров, — что вторая часть ст.5

договора 911 г. составлена применительно к русской действительности» (33, с.127).

В статье 6 договора 911 г. устанавливается денежный штраф за кражу. Кроме того, в ней допускается предоставляемая пострадавшему возможность убить вора на месте преступления: «...аще приготовится татьбу творяи и убиен будеть: да не възыщется смерть его ни от християн ни от Руси, но паче убо да възметь свое, иже будеть погубил» (18, с.35).

Следует отметить, что норма об убийстве, зафиксированная в статье 4 договора 911 г., фактически полностью повторяется в статье 13 договора Древней Руси с Византией 944 г. (18, с.55).

В Русской Правде еще не различались преступление и гражданско-правовое нарушение. В ней преступлением признавалось любое деяние, запрещенное законом, а также наносящее ущерб лицам, находившимся под защитой князя. Кроме того, в ней еще не были обозначены возрастные ограничения уголовной ответственности, понятие невменяемости. Тем не менее в ней уже представлен термин «соучастия». Сама проблема соучастия решалась следующим образом: все соучастники преступления отвечали в равной степени.

Необходимо отметить, что в Русской Правде указывается ответственность в зависимости от субъективной стороны преступления. Однако в ней не проводятся различия между умыслом и неосторожностью, но в то же время представлены два вида умысла — прямой и косвенный. Это различие четко просматривается при определении ответственности за убийство. Так, за тайное убийство, убийство при сведении счетов присуждалась высшая мера

наказания — «поток и разграбление», а за убийство в «сваде» (ссоре, драке) — только денежный штраф («вира»). Что касается объективной стороны преступления, то подавляющее число преступных деяний совершалось в то время посредством действия. Лишь в отдельных случаях наказанию подвергалось и преступное бездействие, т.е. утайка находки или длительное невозвращение долга.

В Русской Правде представлены только два родовых объекта преступления — личность человека и его имущество. Однако каждый род преступления включал довольно разнообразные виды преступных деяний. Так, среди преступлений против личности следует назвать убийство, телесные повреждения, побои, оскорбление действием.

Уголовное право Древней Руси носило ярко выраженный феодальный характер. Поэтому, в первую очередь, жизнь, честь и имущество феодалов подлежали гарантированной защите со стороны государства. Кроме того, применялся дифференцированный подход при определении наказания различным категориям населения в зависимости от социального положения за совершение одного и того же преступления. Так, например, в Русской Правде за убийство феодала устанавливался штраф в 80 гривен, а за смерда только 5 гривен. Так как холопы субъектами права не признавались, то их жизнь и имущество законом не охранялись. В статье 46 Пространной редакции Русской Правды говорится о том, что если холоп окажется вором, то князь не может наказывать его штрафом, так как он не является свободным человеком. Поэтому хозяин такого холопа должен был платить двойное вознаграждение потерпевшему («то двоиче платить ко истьцю за обиду») (22, с.67). В некоторых случаях потерпевший мог сам расправиться с холопом, не обращаясь к судебным органам, вплоть до убийства на месте преступления холопа, посягнувшего на жизнь или имущество свободного человека.

Необходимо отметить, что в Русской Правде еще не было представлено понятие государственного преступления. В ней также нет и сведений о государственных или должностных преступлениях. Тем не менее это не означает, что выступления против князей, представителей государственной власти не рассматривались. На основании отрывочных данных из летописей можно сделать вывод, что в таких случаях применялась непосредственная расправа без суда и следствия. Об этом красноречиво говорит расправа княгини Ольги над древлянами, совершившими убийство ее мужа, киевского князя Игоря.

В Русской Правде нашло отражение прежде всего такое преступление против личности, как убийство. Причем различались два вида данного преступления: 1) убийство в ссоре; 2) убийство в разбое. Так, относительно первого вида преступления в статье 6 Пространной редакции Русской Правды говорится: «Но оже будеть убил или в сваде, или в пиру явлено, то тако ему платити по верви ныне, иже ся прикладывають вирою» (22, с. 64). В данной статье проводится разграничение убийства, предпринятого на виду у присутствующих, от убийства в разбое. Следует отметить, что пиры представляли собой в Древней Руси одну из форм общественной жизни, в ходе которых допускались словесные турниры между представителями различных

категорий населения, перераставшие иногда в споры и столкновения. Поэтому убийство «в пиру» рассматривалось как менее тяжкое преступление и наказывалось соответствующим штрафом (выплатой «виры» при помощи общины). Убийство в разбое считалось особо тяжким преступлением. Об этом говорится в статье 7 Русской Правды: «Оже станеть без вины на разбои. Будеть ли стал на разбой без всякой свады, то за разбойника люди не платять, но выдадять и всего с женою и с детми на поток и разграбление» (там же). Как видим, в статье запрещается преступнику, обвиненному в совершении убийства в разбое, пользоваться помощью общины, а он сам и все члены его семьи подвергаются самому строгому по Русской Правде виду наказания — «потоку и разграблению».

Среди других видов преступлений против личности следует выделить причинение телесных повреждений: отсечение руки, ноги; лишение глаза; нанесение ран и побоев. Так, в статье 5 Краткой редакции Русской Правды говорится: «Оже ли утнеть руку, и отпадеть рука любо усохнеть, то 40 гривен» (22, с.47). Из чего следует, что такое преступление, как отсечение руки или тяжелое ранение, повлекшее ее усыхание, приравнивалось к убийству свободного человека, поскольку за него устанавливался штраф в размере 40 гривен. Кроме того, в Русской Правде упоминаются также преступления против чести, характеризовавшиеся прежде всего оскорблением действием: вырывание бороды, усов, выбивание зуба и толкание. Так, в статьях 67— 68 Пространной редакции Русской Правды говорится о том, что за вырывание бороды и выбивание зуба полагались штрафы (продажи) в размере 12 гривен (22, с.69).

Особое место в Русской Правде отводится имущественным преступлениям. Так, например, в ней говорится о порче межевых, бортных деревьев, пашенных межей, поджоге двора и гумна, о краже скота, ладьи, зерна и т.д. Среди имущественных преступлений в Русской Правде большое внимание уделяется краже (татьбе). Наиболее тяжким видом кражи считалось конокрадство. Кроме того, в ней указан такой вид имущественных преступлений, как уничтожение чужого имущества путем поджога, за которое полагалось суровое наказание — «поток и разграбление».

В Русской Правде не упоминается о преступлениях против веры и церкви, против нравственности и семьи. Это было, очевидно, связано с тем, что данные виды преступлений нашли широкое осве-

щение в церковных уставах князей Владимира и Ярослава, которые, наряду с Русской Правдой, применялись в ходе осуществления правосудия в Древней Руси. Так, в статье 9 Синодальной редакции Устава князя Владимира Святославича содержится достаточно обширный перечень правонарушений, которые рассматривались с позиций церковного права как преступления. «А се церковнии суди: роспуст, смилное, заставанье, пошибанье, умычка, промежи мужем и женою о животе, в племени или в сватьстве поимуться, ведьство, зелииничьст-во, потвори, чародеяния, волхвования, урекания три: бляднею и зе-льи, еретичьство, зубоежа, или сын отца бьеть, или матерь, или дчи, снъха свекровь, братя или дети тяжються о задницю, церковная татба, мертвеци сволочать, крест посекуть или на стенах режють, скот или псы, или поткы без великы нужи въведет, или ино что неподобно церкви подееть, или два друга иметася бити, единого жена иметь за лоно другаго и роздавить, или кого застануть с четвароножиною, или кто молиться под овином, или в рощеньи, или у воды, или девка детя повържеть» (22, с.149), — указывается в статье. Как видим, в данной статье речь идет о преступлениях, совершенных в результате: семейных конфликтов (прелюбодеяние, споры об имуществе между супругами, половые отношения и драки между близкими родственниками, споры о наследстве между родственниками); необузданных проявлений к представителям противоположного пола (внебрачная половая связь, изнасилование); использования советов волхвов, чародеев и зелейников; посягательств на церковное имущество и символику; наговоров и клеветы, связанных с обвинением в незаконном сожительстве, зелейничестве или еретичестве и т.п.

Хотя от Новгородской судной грамоты дошел до нас только ее фрагмент, состоящий из 42 статей, он дает нам общее представление не только о судоустройстве и судопроизводстве, но и об основных видах преступлений. Так, статья 6 содержит запрет «наводить наводки» на работников судебных органов, либо на одну из сторон, участвовавших в процессе. Имеются различные точки зрения на истолкование данного термина. Одни считают, что «наводить наводки» означает агитировать людей к нападению на суд, другие же полагают, что данный термин означает «клеветать, дискредитировать» (19, с. 219, 232). Важно отметить, что в данной статье устанавливаются наказания за эти деяния, которые обычно совершались против посадника, тысяцкого и владычного наместника, а также других должностных

лиц судебного органа. Особо следует отметить, что размер штрафа за данное преступное деяние устанавливался в зависимости от социального статуса виновного, а потерпевшему должны были обязательно возместить ущерб. «А кто наведет наводку на посадника, или тысетц-кого, или на владычна наместника, или на иных судей, или на док-ладшиков, или истець на истца у суда, или у доклада, или у поля, ино взять великим князем и Великому Ноугороду на виноватом на боярине 50 рублев, а на житьем дватцать рублев, а на молодшем 10 рублев за наводку; а истцю убытки подоймет» (22, с.304—305), — указывается в статье. Как видим, различие в сумме штрафа достигало пятикратного размера. В статье 10 говорится о порядке рассмотрения спора о земельном наделе, который был получен в результате нападения («наезда») или грабежа. В данной статье подчеркивается, что тех, кого обвинят «в наезде и в грабежи, ино взять великим князем и Великому Ноугороду на виноватом, на боярине пятдесят рублев, а на житьем двадцать рублев, а на молодшем десять рублев...» (22, с.305). В статье приводится также различный подход при взимании штрафа за «наезд» или грабеж в зависимости от социального положения преступника, аналогичный порядку его взыскания, изложенному в статье 6. В статье 11 предоставлялось право истцу добиваться рассмотрения дела в суде одновременно о «наезде», грабеже и земельном споре. Причем судья обязан принять решение по всем данным вопросам.

В статье 36 Новгородской судной грамоты дается перечень следующих преступлений, совершаемых в волостях: воровство, разбой, грабеж, поджог и убийство (22, с.307—308). Кроме того, указываются и субъекты данных преступлений: бояре, житьи люди, купцы, монахи, кончанский и улитцкий старосты.

Следует отметить, что в Псковской судной грамоте по сравнению с Русской Правдой преступлениями считались все преступные деяния, запрещенные законом, даже не причинявшие ущерба конкретному лицу. В первую очередь имеются в виду государственные преступления, преступления против порядка управления и судебных органов. В Псковской судной грамоте появляется термин «перевет» (измена), который можно квалифицировать впервые в русском праве как государственное преступление. Уже в статье 1 Псковской судной грамоты выделяются такие преступления, как кража, разбой, наход и грабеж, а также указываются различные штрафы в зависимости от тяжести содеянного (22, с.331—332). В статье 7 Псковской судной

грамоты вводится новый вид наказания — смертная казнь, которая не была известна Русской Правде. «А крим(с)кому татю и коневому, и переветнику, и зажигалнику тем живота не дати» (22, с.332), — указывается в статье. Смертная казнь вводилась прежде всего для преступника, совершившего кражу из Псковского Кремля или храма, для изменника, поджигателя и конокрада. Оценивая содержание данной статьи, Ю.Г.Алексеев подчеркивает, что она, «впервые выделяющая общественно-опасные преступления, свидетельствует о росте правосознания в вечевом городе XIV в. по сравнению с Русской Правдой, знавшей только преступления против лиц и имущества» (1, с.60).

Особый интерес представляет и статья 8 Псковской судной грамоты, в которой впервые упоминается о рецидиве. «Что бы и на посад(е), но крадется ино дважды с пожаловати, а изличив казнити по его вине, и в третий ряд изли(чи)в, живота ему не дати, крам кромъ-скому татю» (22, с.332), — говорится в статье. Как видим, смертная казнь устанавливалась для ворарецидивиста за троекратную кражу. Кроме того, он приравнивался по тяжести содеянного к преступнику, укравшему имущество из Псковского Кремля.

В Псковской судной грамоте был значительно расширен и изменен состав имущественных преступлений, среди которых выделяются в первую очередь разбой, наход, грабеж и кража из закрытого помещения. Судя по содержанию данного источника, разбой рассматривается в нем как неспровоцированное убийство с целью завладения имуществом, а наход — как разбой в составе шайки или нападение одного землевладельца на усадьбу другого. В статье 27 появляется такой вид преступления, как «бой», означавший, очевидно, оскорбление действием, избиение, предпринятое в публичном месте, не сопровождавшееся отнятием имущества. Однако рассматривать это в качестве нового вида преступления было бы ошибочным. «Драка в сваде», «бой на торгу» — эти термины уже применялись в Русской Правде, Двинской уставной грамоте и других источниках древнерусского права. Традиционно расследование данного вида преступления начиналось по инициативе самого потерпевшего. «Видимо, это общерусская норма, отражающая древнее общинное право, — пирующие сами разберутся, обращение к властям не обязательно» (1, с.65), — считает Ю.Г.Алексеев.

Особое место в Псковской судной грамоте занимает статья 48, в которой говорится о таком виде преступлений, как взятка («посул»)

должностному лицу. «А кто почнет на волостелях посула сачить, да и портище соймет, или конь сведеть, а молвить так: в посуле есми снял, или конь свел, ино быти ему в грабежи, хто в посули снял, или коня свел» (22, с.336), — указывается в статье. Очевидно, что в данном случае обвинялся в вымогательстве «посула» в виде «портища» и «коня» волостель. Важно, что данный вид преступления приравнивался к грабежу, за который полагался достаточно высокий денежный штраф.

В статьях 26, 96—98 говорится об убийстве («головщине»). Так, в статье 26 речь идет прежде всего о порядке принудительной доставки истцом обвиняемого в суд. В ней отводится особое место случаям убийства, совершенным при этом истцом. В данной ситуации в статье четко указывается, что если истец убивает в процессе доставки ответчика в суд, то он должен понести наказание за убийство (22, с.334).

В статьях 96 и 97 речь идет об убийстве («головщине»), включая отцеубийство и убийство брата, а также определяется порядок уплаты «продажи» в княжескую казну (22, с.340). Особый интерес представляет статья 98, в которой рассматривается случай выкидыша у жены обвиняемого во время обыска, проводимого приставом или истцом, с последующим обвинением последних в убийстве. В статье указывается, что если «пристава учнет головшинной окладати, или истца, ино в том головшины нет» (там же). Другими словами, в статье предлагается рассматривать данный случай не как убийство, а как непреступное причинение вреда.

Необходимо отметить, что в Псковской судной грамоте по сравнению с Русской Правдой представлено значительно меньше статей, посвященных преступлениям против личности. Это было обусловлено, очевидно, тем, что в Пскове в тот период продолжали действовать и нормы Русской Правды. Таким образом, в Псковской судной грамоте такой вид преступлений, как убийство, нашел отражение в той или иной степени лишь в четырех статьях.

Система наказаний. В договорах 911, 944 и 971 гг. Древней Руси с Византией уже нашли, как указывалось выше, отражение такие виды наказаний, как смертная казнь и денежные штрафы. Кроме того, допускалась и кровная месть в соответствии с «законом русским». Вместе с тем в нормах договоров уже были зафиксированы принцип территориальности и порядок его применения в случаях совершения правонарушения, в котором не было состава преступления, содержавшегося в статьях договоров. «Преследование и наказание пре-

ступников в этом случае являлось, — отмечал Р.Л.Хачатуров, — компетенцией органов государства, на территории которого было совершено правонарушение» (33, с.128).

В Русской Правде не упоминается такой вид наказания, как смертная казнь, хотя, по данным летописей, она довольно часто применялась. Сам факт умолчания данного вида наказания И.А.Исаев объясняет тем, что законодатель понимал смертную казнь как продолжение кровной мести, применение которой стремились в то время существенно ограничить, а также влиянием христианской Церкви, выступавшей против смертной казни (10, с.48).

Полемизируя с В.И.Сергеевичем по вопросу о введении смертной казни великим князем Ярославом, Г.М. Барац отмечал, что «Ярослав не только не "уставилъ" смертной казни для рабов, но и не "ввелъ" ее за душегубство, да в таком нововведении и не представлялось никакой надобности, так как этот способ наказания за предумышленное убийство, имея опору в библейском и византийском законодательствах, был стародавним институтом древнерусского права, не отмененным и Владимиром Святым, как это указано мною обстоятельно при анализе летописного известия под 996 г., из текста которого, исправленного посредством перестановки нескольких выражений, явствует, что Владимир, приняв христианство, сначала, "боясь греха", воздерживался вовсе от какой-бы то ни было казни разбойников, но затем, уступив убеждениям епископов, стал казнить убийц, отвергши решительно совет "старцевъ" — бояр ввести систему наказаний денежными пенями, вирами, в целях увеличения средств, нужных для приобретения оружия и коней для войска» (2, с. 203—204). В.И.Сергеевич и другие исследователи основывали свою точку зрения на данных статьи 2 Пространной редакции Русской Правды, в которой говорится, что сыновья Ярослава заменили смертную казнь («убиение за голову») денежным выкупом («но кунами ся выкупати») (22, с.64). Однако из нее не следует, что смертная казнь за такое преступление, как убийство, была впервые введена киевским князем Ярославом.

Важно отметить, что одной из главных целей наказания было возмещение материального и морального ущерба потерпевшему. Основные наказания по Русской Правде — это «поток и разграбление» и денежные штрафы («вира» и «продажа»). «Поток и разграбление» означал конфискацию всего имущества преступника и передачу его и

членов его семьи в рабство. Об этом наказании говорится, как указывалось выше, в статье 7 Пространной редакции Русской Правды. К «потоку и разграблению» приговаривались не только за убийство в разбое, но также за поджог и конокрадство. Так, в статье 83 подчеркивалось: «Аже зажгуть гумно, то на поток, на грабеж дом его, переди пагубу исплатившю, а в проце князю источити и; тако же аже кто двор зажьжеть» (22, с. 70). В данной статье говорится о том, что, прежде чем подвергать поджигателя наказанию «потоком и разграблением», он должен был возместить соответствующий ущерб. В статье 35 указывается, что если «будеть коневыи тать, выдати князю на поток» (22, с. 66). Другими словами, виновный в краже коня подвергался высшей мере наказания по Русской Правде — «потоку и разграблению».

Штрафы дифференцировались в зависимости от тяжести совершенного преступления, а также социального статуса потерпевшего. Как указано в статье 1 Пространной редакции Русской Правды, за убийство представителя привилегированных слоев населения («княжь мужь или тиуна княжа») полагалась двойная «вира» (80 гривен), а за убийство простого свободного человека («русин или гридь, любо купець, любо тивун бояреск, любо мечник, любо изгой, ли сло-венин») — 40 гривен (22, с.64).

В статье 4 речь идет о так называемой «дикой вире». В ней, в частности, говорится: «Которая ли вервь начнеть платити дикую виру, колико лет заплатить ту виру, зане же без головника им платити» (там же). Данный штраф должна была уплачивать община (вервь) за убийство, совершенное на ее территории, и в тех случаях, когда убийца неизвестен либо вервь его укрывает. В статье 5, по содержанию примыкающей к предыдущей, центральное место отводится также проблеме уплаты общиной «дикой виры» (там же). Однако в ней предусмотрен случай, когда убийца, являясь членом общины, до этого участвовал сообща с другими ее членами в уплате аналогичного штрафа. Поэтому община может уплатить 40 гривен сама, как это предусмотрено в статье 4, или помочь преступнику собрать данную сумму. Значительный интерес в связи с этим представляет статья 19, в которой говорится: «А по костех и по мертвеци не платить верви, аже имене не ведають, ни знають его» (22, с.65). В ней указывается, что община может не платить «дикой виры» и отклонить обвинение в убийстве, если на ее территории был обнаружен труп никому не из-

вестного человека или его останки. Здесь можно допустить, что это чем—то напоминает норму давности совершенного преступления, не подлежащего наказанию.

В Древней Руси применялся также такой штраф, как «полувира» (20 гривен), налагавшийся, как правило, за нанесение увечий и тяжких телесных повреждений. Об этом говорится в статьях 27 и 88 Пространной редакции Русской Правды. Особо следует сказать о статье 88, в которой определяется наказание за убийство жены: «Аже кто убиеть жену, то тем же судом судити, яко же и мужа; аже будеть виноват, то пол виры 20 гривен» (22, с.70).

Необходимо отметить, что за убийство зависимых людей полагался штраф, как это указано в статьях 13—17 Пространной редакции Русской Правды, в размере 12, 6 и 5 гривен. К зависимым работникам относят в данных статьях не только холопов, но и закупов, ремесленников, распорядителей работ на пашне и других, занимавших низшие должности в вотчинной администрации и предположительно происходивших из холопов. Так, статья 14 гласит: «А за рядовича 5 гривен. Тако же и за бояреск» (22, с.65). В данной статье говорится о княжеских и боярских рядовичах, которые по своему социальному положению приравнивались к закупам.

Особое положение в Русской Правде отводится кормильцам, за убийство которых, независимо от того, являются ли они холопами или свободными людьми, налагался штраф в размере 12 гривен. Об этом свидетельствует статья 17: «А за кормилця 12 (гривен), тако же и за кормилицю, хотя си буди холоп, хотя си роба» (там же).

«Продажа» представляла собой дифференцированный штраф за другие преступления, в том числе имущественные и преступления против личности. По степени тяжести совершенного преступного деяния этот штраф колебался в пределах 1, 3 и 12 гривен. Так, в статье 29 указывается размер «продажи», полагавшийся зачинщику и победителю в драке. Зачинщик драки должен был уплатить штраф в размере 60 кун или 1 гривны, а тот, кто вышел победителем, — 3 гривны (там же).

Все виды названных выше штрафов поступали в казну князя. Однако существовали и другие штрафные санкции, направленные на возмещение ущерба потерпевшему. В первую очередь — это «головничество», равнявшееся одной «вире» и представлявшее собой компенсацию родственникам убитого. Термин «головничество» встреча-

ется в статье 5, в которой речь идет об уплате общиной «дикой виры» за убийство, совершенное на ее территории или ее членом (22, с.64).

«Урок», равнявшийся примерно сумме «продажи», вносимой в княжескую казну, являлся денежным возмещением потерпевшему за нанесенный ущерб. Так, в статье 45 указаны размеры возмещения ущерба за кражу различных видов домашнего скота (от 1 гривны за вола до 1 ногаты за барана). В статье уточняется, что данные штрафы применяются только в том случае, если вором оказался смерд — лично свободный работник. Кроме того, указывается, что он должен, наряду с уплатой «урока» потерпевшему, внести также штраф («продажу») в пользу князя (22, с.67).

В Русской Правде было наиболее подробно регламентировано понятие кражи («татьбы»). Выделены следующие ее виды: кража из закрытых помещений; конокрадство; кража холопов, продуктов, ремесленных изделий и т.п. Необходимо отметить, что высокий штраф налагали на виновного за кражу из закрытого помещения. Так, в статье 41 Пространной редакции Русской Правды указывалось: «Аже крадеть кто скот в хлеве или клеть, то (о)же будеть один, то платити ему 3 гривны и 30 кун; будеть ли их много, всем по 3 и по 30 кун пла-тит(и)» (там же). В данной статье речь идет также о соучастии в преступлении и мере наказания. Каждый из участников преступления нес равную степень ответственности, т.е. должен был уплатить, как и основной виновный, по 3 гривны и 30 кун. Что касается кражи имущества, которое специально не охранялось, то за нее полагался штраф в 3 раза ниже, чем за кражу из закрытого помещения. Об этом говорится в статье 42: «Аже крадет скот на поли, или овце, или козы, ли свиньи, 60 кун; будеть ли их много, то всем по 60 кун» (там же). Как видим, здесь повторяется приведенная в предыдущей статье норма относительно равной ответственности всех соучастников преступления.

В Новгородской судной грамоте имеется ряд статей, в которых указаны размеры штрафов и судебных пошлин. Особый интерес представляет статья 6, в которой устанавливались соответствующие денежные штрафы за клевету на посадника, тысяцкого, владычного наместника и других должностных лиц, участвовавших в осуществлении правосудия, в зависимости от социального статуса потерпевшего (22, с.304—305).

В соответствии с Псковской судной грамотой система наказаний была достаточно простой. Были известны лишь два вида наказаний — смертная казнь и штрафы. Высшей мерой наказания стала смертная казнь, которая вытеснила из судебной практики Псковской феодальной республики «поток и разграбление», считавшийся высшей мерой наказания по Русской Правде. Так, только в статьях 7 и 8 Псковской судной грамоты говорится о применении смертной казни. Фактически впервые в статье 7 вводится этот новый вид наказания, который ни разу не упоминался в Русской Правде. «А крим(с)кому татю и коневому и переветнику и зажигалнику тем живота не дати» (22, с.332), — указывается в статье. Как видим, смертная казнь вводится лишь для изменников, поджигателей и воров, — для наиболее опасных преступлений, имевших место в Псковской феодальной республике.

Надо сказать, что конкретные виды смертной казни в грамоте не указывались. Это было, очевидно, связано с тем, что они были традиционными в Древней Руси. Тем не менее на основании сведений из сохранившихся летописей можно сделать вывод, что в Псковской республике смертную казнь приводили в исполнение через повешение, сожжение и утопление. В Псковской судной грамоте, в отличие от Русской Правды, нет дифференцированного подхода при определении наказания за убийство в зависимости от социального статуса пострадавшего.

Необходимо отметить, что среди исследователей имеются различные точки зрения о введении в русском законодательстве смертной казни. Одни считают, что она впервые была введена после появления соответствующей нормы в Двинской уставной грамоте 1397 г. Другие полагают, что она применялась уже в конце Х в., опираясь на известное упоминание о смертной казни, содержащееся в «Повести временных лет». Так, С.В.Жильцов отмечает, что «эволюция смертной казни в Древнерусском государстве во многом связана с введением христианства на Руси Великим князем Владимиром (988 г.) и организацией церкви, призванной выполнять важные для государства идеологическую и морально-этическую функции» (8, с. 47).

Что касается штрафов, то в Псковской судной грамоте уже нет упоминания о таком виде штрафа, как «вира», она именовалась здесь «продажей» и взималась в пользу князя. Лишь незначительная часть продажи поступала в городскую казну. Следует отметить, что, наряду

с уплатой «продажи», виновный должен был возместить ущерб пострадавшему. Хотя некоторые современные исследователи и считают, что система штрафов по Псковской судной грамоте была достаточно сложной и невозможно ее четко представить (11, с.50), попытаемся кратко охарактеризовать ее.

Статья 52 Псковской судной грамоты гласит: «А на татии и на разбойники же, чего истец не возмет, ино и князю продажа не взяти» (22, с.336). В статье фиксируется норма уголовного права, в соответствии с которой преступник должен был уплатить штраф («продажу») в княжескую казну и возместить ущерб потерпевшему или его родственникам. Данная статья по-разному комментируется исследователями. И.Д.Мартысевич (15, с. 163), например, полагал, что в даном случае говорится об отказе истца от иска, а Ю.Г.Алексеев поддержал точку зрения А.А.Зимина, указывая, что речь идет о продаже, взимаемой в казну князя «пропорционально удовлетворенному иску» (1, с. 70). Но имеет право на существование и точка зрения, заключающаяся в том, что если потерпевший не смог получить с преступника компенсацию за нанесенный ущерб, то в княжескую казну не может быть уплачена соответствующая «продажа».

В статьях 96—98 Псковской судной грамоты, посвященных убийству, упоминаются такие штрафы, как «головничество» и «продажа». Причем необходимо отметить, что говорится только о рублевой «продаже» («взять рубль продажи») (22, с. 340). Очевидно, преступник, наряду с уплатой «продажи» в пользу князя, должен был компенсировать и ущерб семье убитого, как это зафиксировано в Русской Правде, нормы которой также применялись в Псковской республике. Значительный интерес представляет статья 111, в которой говорится: «А кто пред господою ударит на суде своего истьца, ино его в рубли выдать тому человеку, а князю продажа» (22, с.342). Речь идет о драке на суде, инициированной ответчиком. За нанесение побоев истцу ответчик должен был уплатить штраф в пользу князя и денежную компенсацию потерпевшему.

Следует также отметить размер штрафа за вырывание бороды, о котором говорится в статье 117 («за бороду присудить два рубля») (там же). За данное преступление против чести и достоинства человека полагался самый высокий денежный штраф, предусмотренный в Псковской судной грамоте.

Особый интерес представляет и последняя статья Псковской судной грамоты, в которой устанавливалась единая сумма денежного штрафа за участие в коллективном избиении («им присужать всим за вси боеви один рубль, и княжая продажа одна») (там же). Следует сказать, что за участие в данном преступлении полагались достаточно высокий штраф и единая «продажа» в пользу князя, независимо от количества обвиняемых и потерпевших.

В Двинской уставной грамоте уделялось также значительное место системе наказаний, применявшейся на Двинской земле, вошедшей в конце XIV в. в состав Московского государства. Грамота примечательна тем, что многие ее нормы основаны на соответствующих статьях Русской Правды. Так, в статье 1 установлены наказания за убийство и телесные повреждения, которые фактически основаны на нормах, зафиксированных в статьях 3 и 29 Пространной редакции Русской Правды. Следует обратить внимание на то, что штраф за убийство назван «вирой», денежный штраф наместнику определен в размере 10 рублей, за нанесение кровавых ран полагалось уплатить 30 белок, за синие раны — 15 белок (23, с. 181). Наказания за нарушения межи отражены в статье 4, в соответствии с которой за данное преступление, совершенное против соседа, необходимо было в счет компенсации ущерба передать 1 барана. Если же была нарушена межа между селами, то требовалось уже 30 белок, а за нарушение межи князя необходимо было представить 120 белок (там же). Такой разнобой в определении видов наказаний и особенно сумм штрафов, полагавшихся за совершение соответствующих преступлений, свидетельствует о том, что данные нормы можно рассматривать как переходные на этапе эволюции русского законодательства от Русской Правды до Судебника 1497 г.

Наказания, применявшиеся церковными судами, занимают особое место. Как известно, после Крещения Руси церковь на первом этапе своего становления широко использовала византийские своды законов. Однако после появления Устава князя Владимира Святославича и Устава князя Ярослава о церковных судах они все шире стали применяться церковными судами. Необходимо отметить, что Устав князя Владимира Святославича не содержит специальных норм, посвященных конкретным наказаниям. Очевидно, первые митрополиты, направляемые в Киев из Византии, не могли еще избавиться от значительной их зависимости от константино-польского патриарха.

Тем не менее дошедшие до нас княжеские уставы свидетельствуют о том, что Русская православная церковь, пытаясь укрепить свои позиции в обществе, не решалась применять в делах, подлежащих юрисдикции церковных судов, достаточно суровые наказания, содержавшиеся в византийских кодексах. Поэтому она стремилась применять наказания, которые в значительной степени соответствовали русскому обычному праву. Так, в статье 2 Краткой редакции Устава князя Ярослава говорится: «Аже кто умчить девку или насилить, аже боярь-ская дчи, за сором еи 5 гривен золота, а епископу 5 гривен золота; а менших бояр гривна золота, а епископу гривна золота; добрых людеи за сором 5 гривен серебра, а епископу 5 гривен серебра; а на умычни-цех по гривне серебра епископу, а князь казнить их» (23, с. 168). Последняя часть статьи «а князь казнить их» означала, очевидно, то, что исполнял решение епископа о денежных штрафах государственный аппарат князя. В данной статье речь идет о согласованном и насильственном похищении невесты. Важно отметить, что согласованное с невестой похищение приравнивалось по последствиям к насильственному. Следует особо подчеркнуть, что размер денежных штрафов, зафиксированный в статье 2, полностью зависел от социального статуса женщины.

Статья 3 посвящена изнасилованию («пошибанию») женщины и налагавшимся за это преступление денежным штрафам (от 5 гривен золотом до 3 рублей) (там же). В данной статье, как и в предыдущей, исполнение судебного решения возлагалось на княжескую администрацию. Следует отметить, что к юрисдикции князя относились лишь дела об изнасиловании, совершенном между представителями другой веры.

Можно вполне согласиться с утверждением А.В.Стадникова: «Установление имущественных санкций на Руси было, вероятно, предпринято с целью адаптации наказания к обычному русскому праву, поскольку многие деяния, объявленные в княжеских уставах преступными, были признаны общественно опасными только после принятия христианства на Руси, и еще долгое время они могли входить в противоречие с дохристианскими правовыми традициями» (25, с.8).

Организация судебного процесса. В древнерусском праве еще не было разграничения между уголовным и гражданским процессом. Тем не менее такие процессуальные действия, как «гонение следа» и

«свод», могли применяться только в рамках рассмотрения уголовных дел.

В целом судебный процесс имел четко определенный состязательный характер, в котором стороны обладали равными правами. Он начинался по заявлению истца, был гласным и устным. Однако некоторые исследователи полагают, что в церковном суде «уже в период Древнерусского государства применялся инквизиционный, розыскной процесс с активной ролью суда, с применением пыток, с тайным и письменным (очень формализованным) судопроизводством» (11, с. 31). В то же время С.Пашин высказал несколько иную точку зрения: «От обвинительного процесса, фрагментарно закрепленного в Русской Правде с последующими дополнениями Ярославичей и Владимира Мономаха, судопроиз-водство дрейфует к процессу инквизиционному, в котором частные начала подменяются публичными, а символические способы обнаружения истины (вроде крестного целования и ордалий, т.е. испытания водой, железом или "божьего суда") уступают место пыточным; участники процесса все менее остаются его субъектами и все более оказываются подвергаемыми пристрастным допросам объектами исследования, ведущегося "служилыми людьми"» (20, с.161). Данную точку зрения можно принять применительно к Древней Руси только в контексте судопроизводства церковных судов. Что же касается других судебных органов, то они практиковали состязательный процесс, и о начале перехода к инквизиционному можно говорить только относительно периода конца XV — первой половины XVI в. Здесь уместнее согласиться с другим утверждением: «Судебный процесс во многом восходил к обычаям родопле-менной демократии: протекал гласно, начинался только по инициативе истца, имел состязательный характер, обе стороны процесса находились в равном положении; наряду со свидетельскими показаниями и вещественными доказательствами имели силу и архаичные доказательства в виде жребия или испытания огнем и железом (ордалии)» (26, с.158).

Необходимо отметить, что уже в договоре Древней Руси с Византией 911 г. (статья 3) говорится о некоторых процессуальных действиях: о делении всех доказательств по делам о преступлениях на «показания явленные», которым предлагается верить, и присягу, в соответствии с которой «кленется по вере своеи» (18, с.34).

В Русской Правде представлены две специфические процессуальные формы подготовки дела — «гонение следа» и «свод». Как отмечал М.А.Чельцов-Бебутов, «и "свод", и "гонение следа" были некогда способами коллективной самопомощи соседских общин, требовавшими участия большого числа близких потерпевшему людей» (35, с. 636). «Гонение следа» означало розыск преступника по его следам. Так, в статье 77 Пространной редакции Русской Правды говорится: «Не будеть ли татя, то по следу женуть; аже не будеть следа ли к селу или к товару, а не отсочять от собе следа, ни едуть на след или отбьться, то тем платити татбу и продажю; а след гнати с чюжими людми а с послухами; аже погубять след на гостиньце на велице, а села не будеть, или на пусте, кде же не будеть ни села, ни людии, то не платити ни продажи, ни татбы» (22, с.69). Как видим, из содержания данной статьи следует, что если след приводил к дому конкретного человека, то он и признавался преступником, если же след приводил в село, то ответственность должна была нести община, если след преступника терялся на большой дороге, то поиск преступника должен был прекратиться. Кроме того, в статье определялась степень ответственности общины за кражу, совершенную на ее территории. Следует также отметить, что в данной статье подчеркивается, если след терялся на большой дороге или в безлюдном месте, то члены общины не должны были отвечать за это преступление, а поиск преступника должны были вести с привлечением чужих людей, чтобы исключить предвзятое отношение представителей данной общины. Важно отметить, что данное процессуальное действие, не упоминавшееся до этого в Краткой редакции Русской Правды, свидетельствует о совершенствовании судебного процесса, так как в статье предлагаются различные варианты розыска преступника и обеспечивается определенная степень объективности расследования.

В том случае, если же утерянная вещь и похититель не найдены, то пострадавший должен был прибегнуть к «закличу», т.е. объявить на торговой площади о пропаже своего имущества с просьбой помочь его обнаружить у другого лица. «Пользованию «сводом» обыкновенно предшествовало, — как отмечал В.М.Грибовский, — объявление на торговой площади о случившейся пропаже — "заклич". Причем он подчеркивал, что «в течение трех дней добросовестные держатели вещи должны были вернуть ее хозяину» (5, с. 88).

В статье 32 Пространной редакции Русской Правды указывается: «А челядин скрыется, а закличють и на торгу, а за 3 дни не выве-дуть его, а познаеть и (в) третии день, то свой челядин поняти, а оному платити 3 гривны продажи» (22, с.66). Речь идет о челядине, сбежавшем от своего хозяина и скрывавшемся в другом доме. Если в течение 3 дней после объявления на торговой площади («заклич») его не выдадут, то устанавливался штраф в размере 3 гривен прятавшему его человеку. Статья 34 также посвящена процедуре «заклича», которая связана с кражей коня или какого-либо имущества. В ней, в частности, говорится: «Аче кто конь погубить, или оружье, или порт, а заповесть на торгу, а после познаеть в своем городе, свое ему лицем взяти, а за обиду платити ему 3 гривн» (там же). Из статьи следует, что человек, у которого обнаруживали потерянного коня или утраченные оружие и вещи, обязан был вернуть их законному собственнику, уплатив ему при этом в качестве компенсации за нанесенный ущерб 3 гривны.

В том случае, если лицо, у которого находят украденное имущество, заявляет о том, что оно приобрело его на законном основании, должен начаться процесс «свода». Данное процессуальное действие заключалось в том, что владелец обнаруженного имущества должен был доказать добросовестность его приобретения, т.е. указать человека, у которого он купил данную вещь. «"Свод" в тесном смысле слова начинается, — указывал М.А.Чельцов-Бебутов, — в случаях: а) если вещь обнаружена у кого-либо до "закличи", б) если вещь найдена до истечения 3 дней после "закличи", в) если вещь найдена не в своем городе (или "миру")» (35, с. 635).

В Пространной редакции Русской Правды особенностям применения «свода» посвящены пять статей (35—39). Так, в статье 35 говорится о процедуре опознания похищенного или потерянного скота и имущества, а также устанавливаются соответствующие наказания: за кражу коня — «поток и разграбление», за другой скот и имущество — «продажа». Кроме того, в статье указывается, что виновный должен также возместить потерпевшему стоимость всех пропавших вещей (22, с. 66). Значительный интерес представляет статья 36, в которой рассматриваются различные варианты розыска преступника в том случае, если украденная вещь найдена за пределами города. Процедура «свода» в данной статье не ограничивается числом лиц, владевших украденным имуществом. Истец обязан довести процедуру «свода» до

третьего владельца («до третьяго свода») потерянной вещи, который и должен был продолжить ее поиск («до конця своду») (там же).

Статья 37 посвящена конкретному случаю, когда украденная вещь была обнаружена у человека, купившего ее на законном основании. Факт покупки должны были подтвердить два свидетеля или сборщик торговых пошлин («мытник»). Если же не удавалось найти человека, продавшего данную вещь, то потерпевший получал ее в свою собственность, а владельцу краденой вещи не полагалась никакая компенсация. Однако он имел право возбудить новое уголовное дело в случае обнаружения продавца украденной вещи.

В статье 38 говорится об особенностях процедуры «свода» в случаях кражи челядина и скота, заключавшихся в том, что челядин мог указать на своего предыдущего хозяина. Однако свидетельство челядина только учитывалось, но оно должно было обязательно получить подтверждение со стороны покупателя и продавца в том случае, если челядин перепродавался несколько раз.

Статья 39 ограничивала саму процедуру «свода» территорией своего города («а ис (с)воего города в чюжю землю свода нетуть») (там же).

Таким образом, из рассмотренных выше статей мы можем заключить, что процедура «свода» могла проводиться до осуществления «заклича» или в течение трех дней после него. Данное процессуальное действие должно было осуществляться истцом до третьего лица, которое и должно было продолжить поиск преступника до тех пор, пока он не будет найден.

В Русской Правде предусматривалась определенная система доказательств, включавшая и свидетельские показания. В ней различаются две категории свидетелей — «видоки» и «послухи». «Видоки» являлись очевидцами происшествия, т.е. фактически свидетелями в современном смысле слова. «Послухи» представляли собой лиц, которые слышали о случившемся от кого-либо, т.е. они располагали косвенной информацией, сведениями из вторых рук. В некоторых случаях послухи рассматривались как свидетели доброй славы сторон. Они должны были охарактеризовать ответчика или истца как добрых и порядочных людей, которые вполне заслуживали доверия. Об этом говорит в своей работе В.М.Грибовский: «От свидетелей видоков Р. Правды нужно отличать упоминаемых ею послухов; хотя терминология названного памятника в данном случае не выдержана, но тем

не менее под послухом нужно разуметь лица давших показания о доброй славе обвиняемого» (5, с.86). Необходимо отметить, что точки зрения исследователей на эти две категории свидетелей ощутимо различаются. Так, М.А.Чельцов-Бебутов считает, что «видок есть простой свидетель в современном смысле, а послух — пособник, на которого «послался» истец или ответчик» (35, с. 642). Он отводит «послуху» более активную роль в процессе, так как тот мог «быть вызван противной стороной на поединок» (там же).

Иногда по отдельным гражданским и уголовным делам требовалось определенное число свидетелей. Так, например, необходимо было представить семь свидетелей в делах об убийстве (статья 18 Пространной редакции Русской Правды), двух свидетелей или «мытника» при заключении договора купли-продажи (статья 37), а также двух «видоков» при оскорблении действием (статья 31). «Видок» должен был, как указано в статье 29, дословно подтвердить во время заседания суда все, что было заявлено стороной («слово противу слова»). Если же «видок» не являлся в суд, то это означало проигрыш дела стороной, которая ссылалась на его показания.

В статье 85 затрагивается исключительный случай, связанный с возможностью привлечения холопа в качестве свидетеля. Таковым может быть лишь требование истца («оже хощеть истец»). Однако свидетельство холопа не могло рассматриваться в качестве доказательства вины подозреваемого. Оно могло только способствовать возбуждению уголовного дела, а вина подозреваемого должна была быть доказана при помощи испытания железом. Если же подозреваемый преодолевал его успешно, то истец должен был уплатить ему 1 гривну в качестве компенсации (22, с.70).

Следует особо остановиться на характеристике статьи 15 Краткой редакции Русской Правды. В ней, в частности, говорится: «Аже где възыщеть на друзе проче, а он ся запирати почнеть, то ити ему на извод пред 12 человека; да аще будеть обидя не вдал будеть, достоино ему свои скот, а за обиду 3 гривне» (22, с.47). Первая часть статьи касается случая, обусловленного тем, что в результате «свода» была найдена только одна вещь из многих похищенных, на возвращении которых настаивал потерпевший. Неоднозначные толкования вызывает упоминание в данной статье об «изводе» из 12 человек, которых одни исследователи считают сохранившимся еще в то время общинным судом, другие же рассматривают их в качестве «послухов» — сви-

детелей доброй славы. Были и такие, которые называли их «судом посредников» (35, с.643), сформированным сторонами, и даже судом присяжных. К сторонникам последней точки зрения относил себя Н.М.Карамзин, который, опираясь на опыт англичан и датчан, писал: «В одном из Новгородских списков Ярославовой Правды сказано, что истец во всякой тяжбе должен идти с ответчиком на извод перед 12 граждан — может быть, Присяжных, которые разбирали обстоятельства дела по совести, оставляя судье определить наказание и взыскивать пеню» (12, с.212). Думается, в то время было еще рано говорить о суде присяжных, в полном смысле этого понятия, как института судебной системы. Учитывая то, что в последующих редакциях Русской Правды и других правовых актах об этом вообще не упоминалось, можно предположить, что предлагалось использовать членов общинного суда, существовавшего еще до образования Древнерусского государства у восточных славян, в судебном процессе в качестве «послухов», которые могли в полной мере дать характеристику как истцу, так и ответчику. В то же время необходимо признать, что в Новгороде несколько позже начал функционировать суд одрина, состоявший из 12 членов и председателя. Рассуждая об этом факте, Н.Хлебников задает себе вопрос и отвечает на него: «Могли ли новгородцы, столь приверженные к грамоте Ярослава, бросить и оставить без развития такое важное учреждение, как суд 12—ти? Я думаю — нет» (34, с. 131).

В Древнерусском государстве существовала система вещественных и формальных доказательств. К вещественным доказательствам относились утерянные вещи («поличное»), обнаруженные у подозреваемого, к формальным — «ордалии», среди которых важное место занимал судебный поединок — «поле». По мнению В.М.Грибовского, к судебным доказательствам относились: «1) собственное признание; 2) присяга; 3) поединокъ; 4) свидътели и послухи; 5) ордалии, или судъ Божий; 6) различные внешние признаки и 7) сводъ» (5, с. 85). Спорным представляется включение в состав доказательств «свода», т.е. процессуальной процедуры, напоминавшей очную ставку. Что касается собственного признания, то в Русской Правде нет никаких упоминаний об этом виде доказательства.

По определению В.М.Грибовского, сущность «ордалий» «заключалась в том, что тяжущиеся, в надежде на Божью помощь в правом деле, соглашались медленно произвести какое-либо такое действие, которое, по тогдашним воззрениям, без непосредственного бо-

жеского вмешательства являлось бы вредным, гибельным или даже вообще невозможным для них» (5, с.87).

В Русской Правде и других законах «поле» не упоминается. «Поединок, бесспорно имевший место в жизни Киевской Руси Х1—Х11 вв., должен был отразиться, — поддержал известную точку зрения В.И.Сергеевича М.А.Чельцов-Бебутов, — в современных законах и в их первой кодификации — в Русской Правде», а затем в дальнейшем при ее переписке он мог «исчезнуть, как наиболее противный духу христианства, под пером первых благочестивых переписчиков памятника» (35, с. 638—639). Однако в летописях и других источниках, в том числе иностранных, говорится о том, что в Древней Руси этот вид «ордалий» достаточно часто применялся. Так, в «Книге драгоценных драгоценностей» Ибн-Роста и Абу-Али Ахмеда ибн-Омара, написанной в начале Х в., отмечалось: «Когда кто из них имеет дело против другого, то зовет его на суд к царю, перед которым и препираются; когда царь произнесет приговор, исполняется то, что он велит; если же обе стороны приговором царя не довольны, то, по его приказанию, должны предоставить окончательное решение оружию: чей меч острее, тот и одержит верх» (18, с. 43). В.М.Грибовский писал: «Под судебным поединком понимается решение спора тяжущихся сторон посредством физической борьбы между ними». Победивший в поединке считался выигравшим рассматриваемое дело, так как «за правого само божество» (5, с. 85).

Среди других видов «суда божьего» следует выделить испытания огнем, железом и водой. Эти испытания использовались тогда, когда ощущался недостаток иных доказательств. В Русской Правде «ордалиям» посвящены три статьи. Однако в них не раскрывается процедура их проведения. Из летописных источников известно, что если ответчик, связанный и брошенный в воду, начинал тонуть, то он считался выигравшим дело. Испытания железом и водой заключались, полагал В.М.Грибовский, «в держании голыми руками раскаленного железа, в опускании руки в кипяток и т.п.» (5, с. 87). Очевидно, испытание огнем и железом можно рассматривать как одно, когда обвиняемому передавали в руки кусок раскаленного железа. Об этом говорится в статье 87 Пространной редакции Русской Правды, в которой упоминаются и термин «железо», и словосочетание «или кимь любо образом аже не ожьжеться» (22, с.70). Необходимо также отметить, что В.М.Грибовский считал, что «древнерусские ордалии имели

значение очистительной присяги, с той особенностью, что допускались в более ценных исках, нежели присяга» (5, с.87).

Особое место в системе доказательств занимала присяга, получившая название «рота». «Под присягой разумеется, — писал В.М.Грибовский, — подкрепление истинности показания признанием имени Божия» (5, с.85). В договоре Древней Руси с Византией 907 г. указывалось: «...а Олега водиша и мужии его на роту по Русскому закону кляшася оружьем своим, и Перуном богом своим, и Волосом скотьим богом...» (18, с.33). Речь идет о том, что русские во главе с князем Олегом клялись своим оружием, обращаясь к основным языческим божествам. Естественно, что отказ от присяги означал признание отказавшегося виновным.

Среди внешних признаков судебных доказательств, упоминавшихся в Русской Правде, необходимо назвать синяки, кровоподтеки, раны и другие телесные повреждения, получившие общее наименование «знамение» (статья 2 Краткой редакции Русской Правды). В делах, связанных с обвинением в краже или убийстве, важнейшим доказательством являлась утерянная вещь, найденная в доме подозреваемого, или труп.

В Русской Правде уже были намечены некоторые формы обеспечения исполнения судебного решения. Так, например, вира взыскивалась с убийцы следующим образом: вирник, как официальное должностное лицо, должен был явиться в дом осужденного с довольно многочисленной свитой и ждать, пока он заплатит штраф. Преступник должен был обеспечивать их все это время питанием и всем необходимым. Поэтому осужденный был заинтересован в скорейшей уплате своего долга и избавлении от таких «гостей».

Необходимо отметить, что имеются различные точки зрения на организацию судебного процесса в Древнерусском государстве. Так, И.А.Исаев считает, что «процесс делился на три этапа (стадии)» (10, с.49). К первому этапу он относит «заклич», ко второму — «свод», к третьему — «гонение следа». Такие же этапы включают в процесс и авторы учебного пособия «История отчественного государства и права». Однако ошибочным является их утверждение о том, что «процесс начинался с момента его объявления на торгу ("заклич")» (36, с.219).

М.А.Чельцов-Бебутов, полагал, что «свод» и «гонение следа» необходимо отнести к особым формам «досудебного установления отношений между потерпевшим (будущим истцом, обвинителем) и

предполагаемым ответчиком (обвиняемым)» (35, с.634). Известный русский юрист И.Я.Фойницкий отмечал, что процесс в Древней Руси «носил частно-исковой характер» и непременно начинался «только по жалобе или челобитью потерпевшего, его семьи или рода» (32, с.32). Не подразделяя процесс на отдельные этапы, он указывал, что судопроизводство состояло «из ряда формальных действий», являвшихся обязательными для сторон. В том случае, если не был известен ответчик, он «отыскивался истцом посредством извода, свода (предъявлением поличного последовательно лицам, от которых оно приобретено, и предложением им вопроса, от кого приобрели его) и следа (розыск по оставленным следам)» (там же). Как видим, И.Я.Фойницкий рассматривал данные обязательные действия в рамках уже начавшегося конкретного судебного процесса.

Думается, что более правомерной является точка зрения И.А.Исаева. Ведь все без исключения исследователи признают, что процесс начинался после подачи иска в суд со стороны потерпевшего, за исключением убийства и кражи, где было невозможно указать на конкретное лицо. Судя по всему, и «свод», и «гонение следа» существовали у восточных славян еще на этапе догосударственного развития в качестве коллективной помощи потерпевшему со стороны родственников и соседских общин. А после возникновения государства данная традиция применялась в ходе судебного разбирательства, так как суд не был отделен от административных органов и не мог на первом этапе своего развития самостоятельно обеспечить организацию процесса.

Таким образом, с возникновением государства у восточных славян и появлением первых письменных источников права и обычаи, заимствованные из первобытного общества, еще достаточно продолжительное время оказывали влияние на осуществление правосудия. Государство трансформировало их в отдельные нормы Русской Правды, Новгородской и Псковской судных грамот, других источников права, адаптировало их к новым политическим и социально-экономическим условиям. Судебный прецедент, представлявший собой решение суда по конкретному делу, которое затем становилось обязательным для всех аналогичных судебных органов или судов низшей инстанции, применялся в качестве источника права в Древней Руси. Судебный прецедент имел большое значение для римской юстиции. Он продолжает играть важную роль и в современных пра-

вовых системах Великобритании, Австралии, Канады, большинства штатов США и других стран, где он признается источником права. На основе судебного прецедента возможно внесение дополнений в действующее законодательство, осуществление толкования закона и т.п.

Список литературы

1. Алексеев Ю.Г. Псковская судная грамота: Текст. Комментарий. Исследование: К 600-летию первой редакции Псков. суд. грамоты и 150-летию первой полной публ. - Псков: Изд-во Центра «Возрождение», 1997. - 147 с.

2. Барац Г.М. Критико-сравнительный анализ договоров Руси с Византией: Восстановление текста, перевод, комментарий и сравнение с другими правовыми памятниками, в частности с Русскою Правдою. - Киев, 1910. - XII, 265 с.

3. Беляев И.Д. Лекции по истории русского законодательства. - М., 1879. - VIII, 728 с.

4. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. - 7-е изд. - Петроград-Киев: Кн. маг. Оглоблина, 1915. - VI, 699 с.

5. Грибовский В.М. Древнерусское право. (Краткий обзор чтений по истории русского права. - Петроград, 1915. - Вып.1. - VIII, 131 с.

6. Гуревич А.Я. История и сага. - М.: Наука, 1972. - 198 с.

7. Демченко В.Г. Судебный прецедент. - Варшава, 1903. - III, 244 с.

8. Жильцов С.В. Смертная казнь в праве Древней Руси и юрисдикция Великого князя в ее применении // Изв. вузов. Правоведение. - СПб., 1997. - N 4. - С.47- 52.

9. Залеский В.Ф. Власть и право: Философия объективного права. - Казань, 1897. -XXII, 297 с.

10. Исаев И.А. История государства и права России: Учебник. - 2-е изд. - М., 2001. -768 с.

11. История государства и права России: Учебник / Под ред. Титова Ю.П. - М.: Проспект, 2001. - 544 с.

12. Карамзин Н.М. История государства Российского. - М.,1993. - Кн.1(Т.2). - 368 с.

13. Ковалевский М.М. Первобытное право. - М., 1886. - Вып.1-2.

14. Леонтьев А. Волостной суд и юридические обычаи крестьян. - СПб., 1895. - 140 с.

15. Мартысевич И.Д. Псковская судная грамота: Историко-юридическое исследование. - М.: Изд-во МГУ, 1951. - 208 с.

16. Марченко М.Н. Теория государства и права: Учебник. - 2-е изд. - М.: Проспект, 2002. - 640 с.

17. Оршанский И.Г. Исследования по русскому, праву обычному и брачному. - СПб., 1879.- 453 с.

18. Памятники истории Киевского государства 1Х-Х11 вв.: Сб. док. / Сост. Кочин Г.Е.; Предисл. Грекова Б.Д. - Л., 1936. - 218 с.

19. Памятники русского права / Под ред. Юшкова С.В. - М., 1952- 1953. - Вып.1-2.

20. Пашин С. Краткий очерк судебных реформ и революций в России // Отечественные записки. - М., 2003. - № 2. - С.161- 182.

21. Погодин М.П. Исследования, замечания и лекции о русской истории. - М., 1846. - Т.1. (Т.2).

22. Российское законодательство Х-ХХ веков: В 9-ти т. / Отв. ред. Янин В.Л. - М.: Юрид. лит, 1984. - Т.1. Законодательство Древней Руси. - 432 с.

23. Российское законодательство Х- ХХ веков: В 9-ти т. / Отв. ред. Горский А.Д. - М.: Юрид. лит., 1985. - Т.2. Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства. - 520 с.

24. Сергеевич В.И. Лекции и исследования по древней истории русского права. - 4-е изд. - СПб., 1910. - VIII, 666 с.

25. Стадников А.В. Церковный суд в системе российского правосудия в Х - начале ХХ века: документы и материалы: Хрестоматия. - М., 2003. - 332 с.

26. Суд и право в России: Историческая ретроспектива // Отечественные записки. -М., 2003. - № 2. - С.158- 160.

27. Тарановский Ф.В. Учебник энциклопедии права. - Юрьев, 1917. - 534 с.

28. Томсинов В.А. Юриспруденция Древней Руси (Х- XIII вв.). Статья первая // Законодательство. - М., 2003. - № 7. - С.85- 89.

29. Томсинов В.А. Юриспруденция Древней Руси (Х- XIII вв.). Статья вторая // Законодательство. - М., 2003. - № 8. - С.87- 91.

30. Томсинов В.А. Юриспруденция Древней Руси (Х-ХШ вв.). Статья третья // Законодательство. - М., 2003. - № 9. - С.87- 91.

31. Фалалеева И.Н. Приход и община как неформальные институты политико-правовой системы Древней Руси // Вестн. Волгоград. гос. ун-та. Сер.5. Политика. Социология. Право. - Волгоград, 2002. - Вып.5. - С.51- 54.

32. Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. - СПб., 1996. - Т.1. - 552 с.

33. Хачатуров Р.Л. Уголовно-правовое содержание договоров Киевской Руси с Византией // Сов. государство и право. - М., 1987. - № 8. - С.125- 128.

34. Хлебников Н. Общество и государство в домонгольский период Русской истории. - СПб., 1872. - XXII, 512 с.

35. Чельцов-Бебутов М.А. Курс советского уголовно- процессуального права: Очерки по истории суда и уголовного процесса в рабовладельческих, феодальных и буржуазных государствах. - СПб., 1995. - 839 с.

36. Цечоев В.К., Власов В.И., Степанов О.В. История отечественного государства и права: Учебное пособие. - М. - Ростов-на-Дону, 2003. - 480 с.