Научная статья на тему 'Повтор сюжета в русской прозе второй половины XX века: Ю. Трифонов, А. Приставкин, Б. Окуджава'

Повтор сюжета в русской прозе второй половины XX века: Ю. Трифонов, А. Приставкин, Б. Окуджава Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY-NC-ND
505
60
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
Ю. ТРИФОНОВ / Y. TRIFONOV / А. ПРИСТАВКИН / A. PRISTAVKIN / V. ASTAFYEV / Б. ОКУДЖАВА / B. OKUDZHAVA / СЮЖЕТ / PLOT / СОЦРЕАЛИЗМ / SOCIALIST REALISM / ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ПАРАДИГМА / EXISTENTIAL PARADIGM / В. АСТАФЬЕВ

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Бойко Светлана Сергеевна

В статье анализируются случаи повторного использования сюжета в прозе, относящейся к разным этапам творческого развития одного автора. Материалом служат произведения Ю. Трифонова, Б. Окуджавы и др. Данное явление было не частым, но, вопреки мнению критики, не единичным. Оно оказалось закономерным, поскольку для писателя оно открывало возможность художественно осмыслить эволюцию своей поэтики и социокультурных ориентиров.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Plot Repetition in the Russian Prose of the Second Half of the 20th Century: Trifonov, Pristavkin and Okudzava

The article analyzes cases of the repeated use of a plot in an author's prose works written at different stages of his creative development. The field of study covers works by Yuri Trifonov, Bulat Okudzhava and some other authors. This phenomenon was not frequent but, contrary to critics' opinion, not unusual either. It proved to be only logical, for it opened up a possibility for an author to give an artistic interpretation of the evolution of his poetics and of his social and cultural reference points.

Текст научной работы на тему «Повтор сюжета в русской прозе второй половины XX века: Ю. Трифонов, А. Приставкин, Б. Окуджава»

С.С. Бойко

ПОВТОР СЮЖЕТА В РУССКОЙ ПРОЗЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА: Ю. ТРИФОНОВ, А. ПРИСТАВКИН, Б. ОКУДЖАВА

В статье анализируются случаи повторного использования сюжета в прозе, относящейся к разным этапам творческого развития одного автора. Материалом служат произведения Ю. Трифонова, Б. Окуджавы и др. Данное явление было не частым, но, вопреки мнению критики, не единичным. Оно оказалось закономерным, поскольку для писателя оно открывало возможность художественно осмыслить эволюцию своей поэтики и социокультурных ориентиров.

Ключевые слова: Ю. Трифонов, А. Приставкин, В. Астафьев, Б. Окуджава, сюжет, соцреализм, экзистенциальная парадигма.

В литературном контексте ХХ в. прозаический сюжет воспринимается как нечто индивидуальное, присущее данному произведению и только ему. Этому не противоречат случаи, когда один сюжет используется тем же автором в его произведениях разных жанров. Так, «В "Золотой розе" К. Паустовский рассказывает случай, который за десять лет до этого - в 1946 г. - послужил материалом для знаменитого рассказа "Телеграмма" <...> Перед нами не просто два произведения на один сюжет, а два различных способа повествования, рассчитанных на различное читательское восприя-тие»1, и в этом случае повтор сюжета воспринимается естественно.

Однако этот повтор в произведениях, связанных с одним и тем же способом повествования, иначе прочитывается литературоведением, критикой, а в первую очередь - самим писателем. В конце 1970-х гг. в литературном мире заметное впечатление произвела статья В. Кожинова2, в которой, в частности, анализировалось сюжетное сходство двух произведений Юрия Трифонова: «Студенты» (19503) и «Дом на набережной» (1976) (последнее к тому

© Бойко С.С., 2010

моменту не получило еще адекватной критической рецепции - отчасти «потому, что где-то, кто-то, как в ту пору говорили, "наверху" был недоволен публикацией в журнале этой повести»4). Напряженная смысловая связь между двумя этими произведениями не вызывает сомнений. Авторитетная критика полагает даже, что «наиболее важная роль "Студентов" в творчестве Трифонова состояла в том, что от этого произведения он всю жизнь избавлялся. Можно сказать, что для "позднего" Трифонова характерен "комплекс" "Студентов" <...>»5. В сравнительно недавнее время появились новые мемуарные свидетельства о том, как сам автор оценивал эту взаимосвязь: «Написал "Антистудентов", ты не поверишь. Но название другое, еще не решил. Возможно, "Дом на набережной" <...> Было трудно»6, - признавался писатель.

Примечательно, что данный факт сюжетного повтора в критике чаще всего трактуется как явление нетипичное, например: «Случай в литературе редкостный, если не уникальный: по прошествии четверти века писатель возвращается к старой теме, переосмысливая ее и как бы поправляя себя самого»7. Между тем, читая прозу литературных современников Ю. Трифонова, мы без труда обнаружим ряд подобных же прецедентов. Как бы «заявку» на них делал В. Астафьев в своей ранней повести «Звездопад» (1960), в которой герой-рассказчик говорит: «Эта пересылка была не хуже и не лучше других, по которым мне приходилось кочевать. Казарма не казарма, тюрьма не тюрьма. От того и другого помаленьку. Я думаю, что о запасных военных полках и о таких вот пересылках еще напишут люди8. Иначе наши дети не будут знать о том, сколько мы перенесли, сколько могли перенести и при этом победить»9. Сам того не зная точно, писатель обещает нам и себе роман «Прокляты и убиты» (немыслимый в контексте подцензурной оттепельной прозы), лишь отчасти касаясь предметных деталей, на которых он будет построен.

Примеры сюжетного повтора находим и в прозе Анатолия Приставкина. В цикле рассказов «Люди - до востребования» (1960) он пересказывает автобиографические по происхождению эпизоды детдомовского детства и полусиротской юности10. Обстоятельства и детали этого ряда будут положены в основу таких его зрелых произведений, как «Ночевала тучка золотая» (1987), «Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца» (1989). Наиболее показателен роман «Рязанка: Человек из предместья» (1991), построенный по той же сюжетной схеме поэтапного жизнеописания ребенка сиротской судьбы, что и «Люди -до востребования», повторяющий даже ряд конкретных коллизий и черты персонажей.

«Переписывание» сюжета в вышеназванных случаях связано с типологически схожими историко-литературными обстоятельствами. Уже в ранний период художник осознает потенциальную значимость сюжета, который он почерпнул из собственной судьбы. Попытку воплотить сюжет в романе он предпринимает в эпоху господства социалистического реализма в подцензурной литературе. При этом произведение может быть связано собственно с поэтикой социалистического реализма («Студенты» Трифонова, частично -«Люди - до востребования» Приставкина) либо отдаляться от ее русла (таковы первые главы «Люди - до востребования»; так, «Звездопад» относят к так называемой фронтовой лирической повестии, которая на деле противостояла эстетике соцреализма, хотя в критике и в научных трудах 1960-х этот вывод не мог быть прямо обозначен).

В дальнейшем достигший большей глубины миропонимания, духовно и эстетически выросший писатель возвращается к прежнему сюжету. Это связано, в частности, с потребностью переосмыслить прошлое, что и было зафиксировано исследователями творчества Ю. Трифонова: «Потом Трифонов сам очень жестко написал о том, как принял премию его - Сталина - имени12: "Дети целуют руки, обагренные кровью своих родителей". Но в дальнейшем Трифонов никогда не жил по "двойным стандартам". Он писал и печатал то, что думал, что хотел рассказать другим»13.

Более того, собственная тесная связь с идеологией тоталитаризма, характерная для раннего периода в творчестве, становится для писателя предметом художественного исследования, а тем самым - как бы условием создания прозы, осмысливающей мировоззренческую эволюцию автора: «<...> "Дом на набережной" мог быть создан только в Москве, и только в средине семидесятых, и только человеком, написавшим некогда "Студентов" <...>»14, -небезосновательно заявляет критик.

Итак, в оттепельные годы под влиянием социально-политических процессов накапливаются изменения в сфере, которую мемуаристы обозначают как «идеология», «мировоззрение», «понятия» (в печати этот процесс находит лишь косвенное отражение). Нам же удобнее будет описать его как смену экзистенциальной пара-дигмы15, при которой революционный культурный код вытесняется гуманистическим, где человек - со своим сложным духовным миром, связанный культурным укладом того или иного типа -предстает мерою вещей.

Рассмотрим повтор сюжета с переходом к новой стилистике на примере малой прозы Булата Окуджавы. Подобно вышеназванным произведениям, она создавалась на автобиографической основе.

Так, сюжет детской повести, написанной к концу 1950-х16, «Фронт приходит к нам» (1965) - о попытках мальчиков, не достигших призывного возраста, получить в самом начале войны вызов в военкомат - был повторен впоследствии в рассказе «Утро красит нежным светом...» (1975). Здесь сохраняются также повествование от первого лица, авторская ирония, присутствие героического пафоса.

В ранней повести, с нашей точки зрения, имелся лишь один признак, соотносящий ее с литературой соцреализма, - образ врага, характерный для ее системы персонажей. Корольков надевает новый костюм и готовит хлеб-соль по поводу ожидаемого вступления фашистов в город; не пускает на постой жену советского офицера с малыми детьми; зажиточный и жадный, он скупится на еду для мальчиков - словом, антигерой-мещанин написан черной краской. Дети мечтают «вывести его на чистую воду» - мотив, закономерно связанный с темой антигероя. В зрелом рассказе «Утро красит нежным светом... » для образа врага нет места. Ситуация заботы о личном в ущерб общественному нарисована с другой точки зрения: приносят повестку отцу троих маленьких детей, и его беременная жена «крикнула ... оглядываясь на соседей», что он на заводе, но те советуют бумагу взять17. Герой констатирует: «Одной повесткой стало меньше».

Важную роль в повести «Фронт приходит к нам» играет разоблачение штампов советской пропаганды. Юный рассказчик «Фронта» страдает от несоответствия между реальностью и образом войны, который сложился в умах под влиянием казенной военно-патриотической риторики. «Пушки гремят, фашисты бегут, красноармейцы наступают. Я же видел это в кино. Очень была хорошая картина. Называлась "Неустрашимые"...»18, - таково довоенное представление детей... и не только детей. Но по опыту первых дней бедствия Генка говорит другу: «Мне что-то не очень война нравится ... мама плачет, молоко десять рублей стоит, папа писем не шлет»19. Расхождение между предвоенной бравадой и черной правдой блицкрига оставалось актуальной информационной проблемой еще на протяжении десятилетий, и любая возможность пролить на нее свет представляла ценность в глазах читателя. Скорее всего, именно по этой причине автор дорожил маленькой повестью десятилетие спустя после ее создания.

Детский возраст персонажей «Фронта» не давал возможности поставить проблему личности на войне - он располагал только к остранению довоенных «героических» и «патриотических» пропагандистских клише. В зрелом рассказе «Утро красит...», напротив, в центре внимания оказывается личность героя-рассказчика,

семнадцатилетнего юноши, который запрограммирован на мобилизацию и героику, глух к голосам окружающих, слеп к чужому горю. С другой стороны, его искренность и пафос вызывают сочувствие. Сочетанием этих двух сторон и обусловлена ирония, которая, в свою очередь, отрефлектирована в рассказе в словах воображаемого читателя: «Наверное, вы не выдумали... Но ведь время какое было - суровое, тревожное, а у вас все какие-то шуточки, смешочки. Вы лучше как-нибудь об этом иначе рассказывайте... » [С. 144]. Возражения вызваны, в частности, тем, что ирония направлена на солдата, который настроен героически.

Дважды разрабатывал Окуджава также сюжет о распределении молодого специалиста в калужскую глубинку. Первая попытка -повесть «Новенький как с иголочки», создание которой автор датирует 1962 г. и связывает со своим пребыванием в Ленинграде [С. 136]. Произведение антитоталитарного звучания было, тем не менее, опубликовано в 1969 г. в журнале «Кодры» (Кишинев). А в книжные издания оно было включено лишь в годы перестройки (1988), когда и получило печатную рецепцию. Так, видный критик, мемуарист и друг поэта Л. И. Лазарев писал об отношении автора ранней повести к своему герою-рассказчику: «...он не видит в нем ни образец добродетелей, ни героическую личность, посмеивается над его слабостями ... и учитель, спотыкающийся на каждом шагу, и к деревенской жизни неприспособлен, но во времена духовного оцепенения и насаждаемого силой единомыслия он сохранил душу живу и способность думать не по шаблону, сохранил человеческое достоинство, и именно этим расположил к себе и учеников, и многих местных жителей»20.

В более зрелом рассказе «Частная жизнь Александра Пушкина, или Именительный падеж в творчестве Лермонтова» (1976) пересмотру подвергнут уже этот пафос. Преимущественная интонация его - ирония по отношению к претензиям самонадеянного героя: «Теперь наконец пришло время вспомнить себя самого, оценить, покрыться холодным потом и воскликнуть: "Да я ли это был?! Я ли совершал все это?!"» [С. 145].

Оба произведения начинаются с эпизода распределения учителей по школам области. Рассказчик хочет остаться в городе, а отправляют его в дальнюю деревню. В ранней повести ему, сыну репрессированных родителей, за строптивые речи грозят политическими обвинениями: «Значит, деревня - это грязь? - спрашивает он шепотом. - Колхоз - это грязь?.. Мы двадцать лет создавали грязь?..» [С. 68-69]. Реакция молодого человека мгновенна: «Я не то хотел, - шепчу я». Возможные последствия для него очевидны, хотя и не названы: «Я знаю, как это бывает, знаю. Теперь не будет

ни деревни, ни города...» [С. 69]. В рассказе «Частная жизнь...» оптика изменилась: герой не рассматривает собеседников (в ранней повести это было чиновник с именем, речевой характеристикой, портретом, костюмом), чиновники фигурируют как безликие «они», а в центре внимания он сам со своей амбицией: «Да я ведь фи-ло-лог, а не учителишка какой-нибудь!» [С. 147].

Сравнение повторных трактовок сюжета в малой прозе Окуджавы показывает, что в более ранних его произведениях присутствовал пафос разоблачения, обвинения. Связанная с этим горькая ирония относилась ко лживой пропаганде, к несправедливым порядкам, недобросовестным людям и т. п. В этом отношении, например, повесть «Новенький, как с иголочки» предвосхищает, на наш взгляд, тенденции перестроечной прозы.

Для зрелого Окуджавы художественной задачей стало уже не «срывание всех и всяческих масок» с лицемерного советского официоза. В центре внимания оказываются не те проблемы, что стоят перед обществом либо перед людьми другого склада, но те, которые порождены духовным миром героя, связаны с внутренним укладом человека, - проблемы нравственные. Ирония более поздних рассказов нацелена исключительно на персонажа-рассказчика с его зашорен-ностью и гордыней. Поэт, если определять в советских категориях, переносит центр тяжести с общественного на личное - это менталитет интеллигенции 1970-х, характерный, например, и для Юрия Трифонова периода «городских повестей» и «Дома на набережной».

Как видим, обширный вопрос о том, какие именно результаты пересмотра экзистенцальной парадигмы отражены в новом воплощении старого сюжета, заслуживает самого подробного рассмотрения. Так, например, мы имеем основания полагать, что автор «Дома на набережной», хотя и заклеймивший в своей поздней прозе палачей и доносчиков, запечатлевший губительность революционного фанатизма21, сохранил в то же время - в отличие от Булата Окуджавы - приверженность к некоторым ценностям революционной экзистенциальной парадигмы. Герой «Старика» в современности говорит о революции так: «Я объясняю: то истинное, что создавалось в те дни, во что мы так яростно верили, неминуемо дотянулось до дня сегодняшнего, отразилось, преломилось, стало светом и воздухом, чего люди не замечают, о чем не догадывают-ся»22. К сожалению, прямое высказывание автора, если бы на этот же вопрос он смотрел по-иному, в подцензурном тексте было невыполнимо. С этим связаны непримиримые идеологические споры о Трифонове, идущие поныне.

Таким образом, «переписывание» сюжета собственных более ранних произведений художниками второй половины ХХ в., якобы

«редкостное, если не уникальное», было хотя и не частым, но и отнюдь не единичным явлением. Оно было закономерно, поскольку позволяло художественно осмыслить процесс смены экзистенциальной парадигмы, характерный для упомянутых писателей и для многих их современников. Повторное использование сюжета позволяло по-иному реализовать его возможности в контексте другой поэтики, с другой точки зрения рассмотреть мир и человека.

Примечания

1 Шайтанов И. Как было и как вспомнилось: Современная автобиографическая и мемуарная проза. М., 1981. С. 26-27.

2 Кожинов В. Проблема автора и путь писателя: на материале двух повестей Юрия Трифонова // Контекст - 1977. М., 1978. С. 23-47.

3 Здесь и далее в тексте в скобках мы приводим даты первых журнальных либо газетных публикаций.

4 Баруздин С. Неоднозначный Трифонов: К выходу собрания сочинений Юрия Трифонова в четырех томах // Дружба народов. 1987. № 10. С. 256.

5 Иванова Н. Проза Юрия Трифонова. М., 1984. С. 13.

6 Злобин А. Прыжки в высоту без разбега... // Русское богатство. 1993. № 1. С. 266-307.

7 Там же. С. 305.

8 Курсив в цитатах мой. - С. Б.

9 Астафьев В. Звездопад: Повести и рассказы. М., 1962. С. 260.

10 Цит. по: Приставкин А. Записки моего современника: Сибирские повести. М., 1964. С. 17-112.

11 Лейдерман Н.Л. Современная художественная проза о Великой Отечественной войне: тенденции развития. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1967. С. 7. См. также позднейшие труды этого автора.

12 За повесть «Студенты».

13 Шитов А.П. Юрий Трифонов: Хроника жизни и творчества (1925-1981). Екатеринбург, 1997. С. 16.

14 Щеглов Ю. Другая жизнь: В августе Юрию Трифонову было бы семьдесят... // Литературная газета. 1995. 6 сент. С. 6.

15 См. разработку этого понятия: Белая Г. Смена кода в русской культуре ХХ века как экзистенциальная ситуация // Литературное обозрение. 1996. № 5/6. С. 114.

16 Ср.: «И он (Окуджава. - С. Б.) попытался предложить в "Тарусские страницы" (1961. - С. Б.) вместо "Школяра" другую повесть, которая у него, оказывается, тоже была почти готова, он ее писал еще в Калужской области. Судя по тому, как вспоминает ее сюжет Николай Панченко, это была повесть для детей "Фронт приходит к нам", вышедшая впоследствии в печать значительно

позже» (Гизатулин М. «Гордых гимнов, видит Бог, я не пел окопной каше...»: Из истории «Школяра» // Голос надежды: Новое о Булате Окуджаве. Вып. 2. М., 2005. С. 226).

17 Окуджава Б. Заезжий музыкант. М., 1993. С. 139. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера страницы.

18 Окуджава Б. Фронт приходит к нам. М., 1967. С. 4.

19 Там же.

20 Лазарев Л. Нас время учило // Знамя. 1989. № 6. С. 214.

21 См. об этом подробно: Магд-Соэп К. де. Юрий Трифонов и драма русской интеллигенции / Пер. с англ.; под ред. М.А. Литовской. Екатеринбург, 1997. С. 188-189.

22 Трифонов Ю. Старик: Роман. Повести. Рассказы. М., 2003. С. 141.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.