CC BY-NC-ND
96
УДК 355.231
БОТ: 10.28995/2073-6355-2018-6-192-214
Повседневность кадетских корпусов конца XVIII - начала XIX в.: учение и учителя глазами воспитанников
Игорь В. Курукин Российский государственный гуманитарный университет, Москва, Россия, [email protected]
Аннотация: В данном сообщении предпринята попытка рассмотреть вопрос о том, как соотносился провозглашенный советником Екатерины II И.И. Бецким гуманный подход к воспитанию нового поколения в закрытых сословных учебных заведениях с практикой образовательного процесса и дисциплинарного воздействия на учащихся в четырех дворянских кадетских корпусах Российской империи в последней четверти XVIII - первой четверти XIX в. Избранные источники (воспоминания чиновников и военнослужащих) показывают, что намерения, имевшие целью создание «новой породы людей», не могли быть реализованы ввиду трудности комплектования педагогических кадров и сложившейся традиции воспитания. Однако те же источники дают основание утверждать, что суровые условия обучения в кадетских корпусах не препятствовали способным и целеустремленным ученикам получить достаточно широкое образование и сделать достойную карьеру - тем более что большинство авторов отмечает усилия способных воспитателей и преподавателей в становлении личности молодых офицеров.
Ключевые слова: кадетский корпус, И.И. Бецкой, учителя, наказания, учеба
Для цитирования: Курукин И.В. Повседневность кадетских корпусов конца XVIII - начала XIX в.: учение и учителя глазами воспитанников // Вестник РГГУ. Серия «История. Филология. Культурология. Востоковедение». 2018. № 6 (39). С. 192-214. БО! 10.28995/2073-63552018-6-192-214
© Курукин И.В., 2018
The daily routine of the cadet corps of the late 18th - early 19th century: teaching and teachers through the eyes of pupils
Igor V. Kurukin
Russian State University for the Humanities, Moscow, Russia, [email protected]
Abstract: This report represents an attempt to consider, how the humane approach to educating the new generation in closed class educational institutions (proclaimed by adviser to Catherine II I. Betskoy) correlated with the practice of the educational process and disciplinary impact on students in the four cadet corps of the Russian empire in the last quarter 18th - the first quarter of the 19th century. Selected sources (memories of officials and military personnel) show, that the intentions aimed at creating a "new breed of people" could not be realized due to the difficulty of recruiting teachers and the established tradition of education. However, the same sources give grounds to assert that the harsh conditions of training in cadet corps did not prevent capable and purposeful students from getting a sufficiently broad education and making a decent career, especially since most authors commend the efforts of capable tutors and educators to develop the personality of young officers.
Keywords: cadet corps, I.I. Betskoy, teachers, punishment, study
For citation: Kurukin IV. The daily routine of the cadet corps of the late 18th - early 19th century: teaching and teachers through the eyes of pupils. RSUH/RGGU Bulletin. Series "History. Philology. Cultural Studies. Oriental Studies". 2018;6:192-214. DOI: 10.28995/2073-6355-2018-6-192-214
Введение
Одним из важнейших преобразований XVIII столетия стали утверждение светского начала и открытость культурных процессов. За короткое время были сделаны огромные шаги в области просвещения, технических знаний, творческого освоения культурных достижений Европы. Особенностью же была ведущая роль государства - стоит вспомнить слова Пушкина о том, что и в его время «правительство все еще единственный европеец в России...»
Потребность в кадрах для армии, флота и иных видов государственной службы привела к созданию государственных школ. Открытая в 1701 г. в Москве школа «математических и навигац-ких наук» стала основой Морской академии в Петербурге (1715); появился и ряд других учебных заведений: Госпитальная (1707), Артиллерийская (1712) и Инженерная (1712) школы в Москве,
Инженерная рота (1719) в Петербурге; в 1730 г. была основана Петербургская артиллерийская арифметическая школа. Создававшиеся в условиях реформ и тяжелой войны, эти учебные заведения комплектовались добровольно-принудительно - вместе с представителями «шляхетства» в них обучались дети «разных чинов»1. Они не имели точного порядка финансирования; преподавание велось по усмотрению самих учителей, не всегда обладавших необходимыми качествами и квалификацией.
В послепетровскую эпоху становление России как великой державы и обеспечение новой армии кадрами остались насущными задачами, однако всесословные и сугубо прикладные военные школы не удовлетворяли «шляхетство», не желавшее начинать службу в солдатах и матросах. В 1732 г. открыла двери «рыцарская академия» - впоследствии Сухопутный шляхетский кадетский корпус (с 1800 г. - Первый кадетский корпус), готовивший не только военных, но и гражданских чиновников. Указ о его основании объявлял: молодых дворян станут обучать не только фортификации и артиллерии, но, поскольку «не каждого человека природа к одному воинскому склонна, також и в государстве не меньше нужно политическое и гражданское обучение; того ради иметь при том учителей чужестранных языков, истории, географии, юриспруденции, танцованию, музыки и прочих полезных наук» [1 т. 8, № 5811].
Такое направление воспитания благородного сословия оказалось востребовано - в дальнейшем корпус не испытывал проблем с желавшими в нем учиться, и число кадетов со временем увеличивалось. Он стал образцом для созданного в 1752 г. на базе Морской академии Морского шляхетного корпуса, где дворяне-кадеты помимо специальных знаний (навигации, артиллерии, фортификации, «морских эволюций» и такелажного дела) изучали математику и механику, а также историю, географию, риторику и другие «благородные науки» - фехтование, танцы, политику, геральдику; на выбор учили английский, французский или немецкий языки.
В 1758 г. созданные при Петре I Артиллерийская и Инженерная школы в Петербурге были объединены. В 1762 г. новое сословное учебное заведение получило название Артиллерийский и инженерный кадетский корпус (с 1799 г. - Второй кадетский корпус). Обучение в нем длилось пять лет: три года в кадетских классах и два года в офицерских. В программу входили арифметика, геометрия, русский
1 Даже в провинциальных цифирных школах первоначально планировалось обучать не только детей подьячих и духовенства, но и «дворян приказного чина»; указ от 28 февраля 1714 г. не разрешал этим ученикам жениться, если они не закончили обучение и не заплатили за него [1 т. 4, № 2186].
и иностранные языки, рисование, танцы и фехтование. Воспитанники овладевали широким кругом общеобразовательных предметов -математикой, химией, физикой, историей, географией. В старших классах осваивали специальные дисциплины: фортификацию, артиллерию, гражданскую архитектуру, фейерверочное искусство. В полевых лагерях проходили практику по артиллерии и инженерному делу; строевые занятия и обучение верховой езде проходили на корпусном плацу и в манеже. Наконец, в 1759 г. по образцу версальского был учрежден Пажеский корпус из трех классов по 50 человек в каждом и одного высшего (камер-пажеского) класса на 16 человек.
Организация, устройство и учебный процесс в указанных школьных заведениях в большей или меньшей мере освещены в литературе. Однако ответы на вопросы, как можно оценить результаты этих образовательных усилий, насколько полезными и эффективными оказались новые педагогические принципы и как широко они применялись, может дать только комплексное исследование формировавшейся в конце XVIII - начале XIX в. сферы образования, включая финансирование школ, организацию учебного процесса, количество и качество учебных пособий, подготовку преподавателей и методику их работы (что трудно сделать по дошедшей до нас официальной служебной документации), наконец, судеб и карьер учащихся. Мы же в данном сообщении попытаемся выделить лишь один аспект темы - проследить, как по прошествии немалого времени оценивали свое обучение и своих наставников сами выпускники учебных заведений, оставившие воспоминания.
Дворянские «корпуса»
В начале царствования Екатерины II ее советником и вдохновителем в области образования стал Иван Иванович Бецкой (17041795), формально - начальник Канцелярии от строений, ведавшей созданием императорских дворцов и парков. Бецкой мыслил воспитание юношества как долгий процесс с применением самых передовых гуманистических методик - без наказаний и принуждения, но с эффективным контролем и опекунством. Такой подход отвечал представлениям самой императрицы о создании свободной от недостатков общества «новой породы людей» и искоренении «грубости нравов». Для осуществления этого замысла Бецкой предложил учредить систему закрытых сословных учебных заведений, где дети от 6 до 18 лет жили бы и учились вдали от семьи.
В этом же духе был составлен новый устав Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, ставивший целью не только обучить
молодого дворянина наукам, но и «вкоренить добронравие и любовь к трудам; новым воспитанием новое бытие даровать и новый род подданных произвести». Для образования такого порядочного дворянина устав предписывал принимать в корпус детей «не старее как по 6 году» и разделить учащихся на пять возрастов: первый - от пяти-шести до девяти лет, второй - от девяти до двенадцати, третий - от двенадцати до пятнадцати, четвертый - от пятнадцати до восемнадцати, пятый - от восемнадцати до двадцати одного года. В каждом возрасте питомцам надлежало пребывать по три года и «обучаться по склонности и понятию наукам как до воинского, так и гражданского звания принадлежащим». Согласно уставу, основными целями воспитания и обучения кадетов были «сделать человека здоровым и способным сносить воинские труды» и «украсить сердце и разум делами и науками, потребными гражданскому судье и воину» [1 т. 17, № 12741]. Были также утверждены новые штаты Морского кадетского корпуса; создано училище для мальчиков при Академии художеств; открыт Воспитательный дом в Москве для «незаконнорожденных» детей и подкидышей.
При Екатерине II Сухопутный шляхетский кадетский корпус окончили примерно три тысячи человек, прошедших пятнадцатилетний курс обучения; в 1784 г. на 661 кадета приходилось 43 преподавателя. Из примерно трех тысяч воспитанников Морского, а также объединенного Артиллерийского и инженерного шляхетских корпусов полный курс подготовки прошли 2100 кадетов. Из 5100 выпускников большинство (около 4 тысяч) поступили на военную службу.
Не все выпускники, оставившие мемуары, описывали свою учебу и наставников. Сын армейского поручика, военный инженер генерал-майор Илья Алексеевич Глухов (1760-1840), поступивший в Артиллерийский и инженерный корпус в 1771 г., скупо отмечал:
1772-го года обучались мы в классах математических геометрии и алгебре, а по словесным наукам руской граматике и синтаксису, географии, немецкому языку, рисовать и танцовать. 1773-го года продолжали математику, словесныя науки, немецкой язык в верхнем классе и историю, того же года дядя Николай Данилович приехав из армии видел нас, экзаменовал и нашедши, что хорошо учимся, хвалил.
Следующие два года отмечены только «занятиями в классах артиллерии и фортификации и изучением французского языка», после чего Илья Глухов был пожалован в капралы генерал-фельд-цейхмейстером князем Г.Г. Орловым, а в 1778 г. выпущен из корпуса инженер-прапорщиком [2 с. 203-204].
Михаил Иванович Пущин (1800-1869), брат лицейского друга Пушкина Ивана Пущина, поступивший в Сухопутный корпус в 1812 г., сообщал только, что хорошо переводил с немецкого, но отставал по математике, однако затем с помощью старшего друга Ро-стиславского «прошел всю высшую математику, интегралы и дифференциалы» и получил в итоге «высшие баллы по всем предметам». А выпускник Пажеского корпуса 1819 г., подполковник и уездный предводитель дворянства Иван Михайлович Казаков (1807-1883) ограничился указанием: «Ученье шло хорошо, и я был на счету лучших учеников», что неудивительно, поскольку автор почти ежедневно находился во дворце «от 4 часов по полудни до полуночи, для услуг царской фамилии, императору и императрице Елизавете Алексеевне, этим земным ангелам» [3 с. 411-413; 4 с. 523].
О Сухопутном шляхетском (Первом кадетском) корпусе у выпускников остались противоречивые воспоминания. «Старинный кадет», писатель и публицист Сергей Николаевич Глинка (1776-1847) с умилением повествовал о своих детских проделках, описывая годы пребывания в корпусе (1785-1795) и заведенный Бецким порядок:
Бецкой умел выбирать надзирательниц, или, лучше сказать, матерей малолетним питомцам... Воспитание юного современного поколения было владычествующею мыслью Бецкого. Где был Бецкой, там были и отеческая заботливость и привет сердечный. С каким радушием принимал он нас в день своих именин, с какою лаской сам угощал нас и с какою нежною внимательностью расспрашивал нас о предметах нашего учения! [5 с. 48-49].
Автор рассказал о дорогих его сердцу товарищах, о прочитанных книгах, но мало говорил о самой учебе и учителях; запомнились ему инспектор полковник П.П. Фромандье и директор корпуса (1784-1794) граф Ф.Е. Ангальт - «и начальник, и отец, и наставник». Глинка и другие воспитанники в своих воспоминаниях отзывались о нем весьма благожелательно, отдавая должное его любезному, даже отеческому отношению. Прочие (учитель танцев Нодень, преподаватель французского языка Стратинович, учитель декламации Сюрвиль, гувернер Леблан, учитель риторики Аллер, профессор логики Безак) вспоминались скорее как симпатичные люди, хорошо относившиеся к своим подопечным.
Наибольшее впечатление на Глинку произвел корпусный театр, а из учебных предметов - античная история:
Древний Рим стал и моим кумиром. Не знал я, под каким живу правлением, но знал, что вольность была душою римлян. Не ведал
я ничего о состоянии русских крестьян, но читал, что в Риме и диктаторов выбирали от сохи и плуга. Не понимал я различия русских сословий, но знал, что имя римского гражданина стояло почти на чреде полубогов. Исполинский призрак Древнего Рима заслонял от нас родную страну - и в России мы как будто видели и знали одну Екатерину [5 с. 68-69, 71].
Комиссия об учреждении народных училищ отметила перегруженность учебной программы Сухопутного корпуса; кадеты, особенно старших возрастов, не изучали все входившие в нее дисциплины. Комиссия выявила и другие недостатки: на занятиях отсутствовала дисциплина; иные кадеты не обладали необходимыми знаниями иностранных языков или математики; преподаватели читали лекции на французском, а не на русском языке. Екатерина уволила Бецкого из членов попечительского совета корпуса, но все же не приняла предложения о сокращении учебных часов и предметов [6 с. 284].
Сменивший Ангальта в 1794 г. М.И. Кутузов придерживался иных педагогических взглядов. Он объявил, что видит в учащихся прежде всего солдат, расширил военную часть учебной программы и увеличил время практики кадетов в летних лагерях; лекции своего предшественника по философии античности заменил занятиями по тактике.
После Кутузова военное обучение стало еще строже. Журналист и издатель Фаддей Венедиктович Булгарин (1789-1859), обучавшийся в корпусе в 1798-1806 гг., отметил сохранившиеся традиции прежнего времени:
Почти все кадетские офицеры были воспитанники графа Ангальта или прежние, образованные им гувернеры. Корпус подобно сосуду, в котором хранилось драгоценное благовоние, еще благоухал прежним ароматом. В рекреационной зале еще стояли бюсты великих мужей, которых жизнь и подвиги толковал граф Ангальт кадетам, возбуждая в них идеи славы и величия... осталось в корпусе еще несколько знаменитых преподавателей наук времен Ангальтовских (математик Фуссе, физик Крафт и проч.), но не было уже отца, благодетеля, мудрого Ментора, посвящавшего кадетам всю жизнь свою [7 с. 102-103].
Из числа наставников Булгарин выделял «ученого и доброго» Германа, читавшего статистику; преподавателя физики Вольемута и поручика Шмита, чьи занятия по полевой фортификации велись «отлично и чрезвычайно занимательно». Запомнились ему преподававший историю Гавриил Васильевич Гераков и учитель русского языка и литературы Петр Семенович Железников. Первый, если
.не был ни поэтом, ни отличным прозаиком, ни глубокомысленным историком и археологом - то был отличным учителем истории, умел возбуждать к ней любовь в своих учениках и воспламенять страсть к славе, величию и подражанию древним героям. Тетради его имели мало достоинства, но изустное изложение было превосходное, и мы, чувствуя недостаток связи с его тетрадями, чтением дополняли то, чего у него не было. Гераков охотно снабжал нас книгами, а брал их везде, где мог достать. Он часто навещал нас вне классов и, расхаживая по саду, окруженный кадетами, воображал себя Платоном в садах Академии.
Второй не только «знал русский язык основательно», но приобщал кадетов к литературе и был «одним из лучших актеров корпусного театра». Истинную же любовь к словесности автору внушил поручик Александр Лантинг, который «упражнял нас в грамматических и эстетических разборах русских писателей и в сочинениях на заданные им темы», а с полюбившимся ему сиротой Булгариным занимался отдельно переводами с французского и латинского языков:
Главнейшую пользу для моего образования извлекал я из бесед его. Тут открывались передо мною в живых картинах древний и новый миры с их духовною жизнию и чудеса природы в творениях Создателя.
Удачливый писатель выделил преобладавший над науками «дух литературный»:
Слава Сумарокова и русский театр в корпусе утвердили в кадетах любовь к русской словесности и отечественному языку, и эта любовь, поддерживаемая искусными преподавателями, каковы были Яков Борисович Княжнин и ученик его, Петр Семенович Железников, сделалась как бы принадлежностью корпуса и переходила от одного кадетского поколения к другому, даже до моего времени. Кажется, после дух этот ослабел или даже вовсе иссяк, когда в 1812 году и в последующих годах, по надобности в офицерах, выпущены в одно время почти все взрослые и, так сказать, унесли с собою все предания [7 с. 117, 127, 129, 133].
Однако «строгости» хватало. У отвечавшего за дисциплину полковника Пурпура
.каждые невычищенные пуговицы или пряжка, каждое пятнышко на лацканах или на светлом камзоле и нижнем платье и малейший беспорядок в прическе кадета навлекали неизбежное наказание. Осматривая кадетов по утрам до отправления в классы, Пурпур отсылал каждого кадета, у которого замечал что-либо неисправное в туалете,
в комнату, называемую умывальной. Потом вызывал кадетов по запискам учителей и дежурных офицеров и отсылал туда же, а наконец являлся сам. Там уже стояла на середине скамья, угол был завален свежими розгами, и ждали четыре дюжие лакеи. Не теряя лишних слов, без всяких объяснений и увещаний, полковник Пурпур угощал всех собранных там кадетов насущными розгами, потом надевал шляпу и уходил со двора. Никогда не видел я его улыбки и не слышал, чтоб он похвалил кого-нибудь или приласкал. Никогда он не простил никакой ошибки кадету и, кроме розог, не употреблял никакого другого наказания. Слезы, просьбы, обещания не обращали на себя ни малейшего его внимания [7 с. 107-108].
Директору корпуса, российскому генерал-майору и немецкому писателю Федору Ивановичу (Фридриху Максимилиану) Клин-геру Булгарин выражал признательность за оценку его знаний и избавление от тирании Пурпура переводом в другую роту, но отмечал, что главный наставник, «по собственным его словам, жил телом в России, а душой в Германии. почитал русских какой-то отдельной породой, выродившихся из азиатского варварства и поверхностной европейской образованности»:
Ни одна душа в корпусе не видела его улыбки. Он был строг в наказаниях и не прощал никогда. С кадетами он никогда не разговаривал и никогда не ласкал. Он только тогда обращался с вопросом к кадетам, когда хотел узнать, наказаны ли они по его требованию. «Вам розги дали?» - спрашивал он обыкновенно. «Дали», - отвечал кадет. «Вам крепко дали?» - «Крепко!» - «Хорошо!» - этим оканчивалась беседа (7 с. 112).
Генерал-майору Николаю Васильевичу Вохину (1790-1853) за время пребывания (1801-1807) в том же корпусе больше всего запомнились «голодный стол» и ненавистные пироги с требухой, а также «любимейшее блюдо» кадетов - гречневая каша с маслом. «Сердечной признательностью» он отметил нескольких «корпусных начальников», капитанов А.А. Бухмейера, Ф.Г. Гольдгоера, И.К. Баркгаузена - «людей отличнейшей нравственности, прямодушных и бескорыстных», но суровых к провинившимся или лентяям: «Они обращались с нами, кадетами, как добрые отцы. Жестоких наказаний не употребляли, но виновным проступки их не дарили. Разбор производился по субботам, в умывальной комнате». Преподаватели запечатлелись в его памяти как «люди почтенные, знающие свой предмет и с любовью передающие его своим ученикам. Таковы были учителя геометрии и тригонометрии И.А. Ефимов,
алгебры - В.И. Висковатов, полевой и долговременной фортификации - А.И. Кениг, артиллерии - В.А. Ефимов, физики - профессор В.В. Петров». Мемуарист добавил ремарку: «Об учителях прочих предметов не упоминаю, потому что они, особенно же иностранные языки, не были в ходу в наше время» [8 с. 549-550].
О наказаниях писал и учившийся одновременно с Булгариным и Вохиным генерал-майор Иван Степанович Жиркевич (1789-1848):
Припоминая со всею строгостью о штрафах, неизбежных с малолетством и юностью; я только один раз был наказан розгами подполковником Пурпуром за то, что был записан в классе географии учителем Спироком за леность; но и этот раз несправедливо, в чем и сам Спирок впоследствии сознался, оправдываясь лишь тем, что он это сделал, получив выговор от директора, что он ничего не пишет в ленивом списке и что, таким образом, один только жребий, пав на меня, быль виною моего наказания.
Бывший кадет хорошо запомнил начальника корпуса М.И. Кутузова:
...в голубом плаще, три звезды - две на левой, одна на правой стороне, и шляпа на голове. Вид грозный, но не пугающий юности, а более привлекательный. С кадетами обходился ласково и такого же обхождения требовал и от офицеров. Часто являлся между нами во время наших игр, в свободные наши часы от занятий, и тогда мы все окружали его толпой и добивались какой-нибудь его ласки, на которые он не был скуп.
Последующие начальники были, по его мнению, «немцами» и «солдатами», а директор Клингер «навлек на себя общую нелюбовь воспитанников и слыл не только строгим, но даже жестоким человеком». Зато старый генерал помянул добром дам-воспитательниц за «материнскую заботу и нежность» и почему-то учителей Закона Божьего, прочих же педагогов оценил скорее снисходительно-критически, отмечая главным образом их человеческие, а не профессиональные качества:
Арсеньев - большой крикун, но любимый кадетами; Перской - иезуит в полном смысле слова, был одарен необыкновенною памятью, так что, увидев в первый раз новое лицо воспитанника, он спрашивал всегда имя его и отчество, а потом уже никогда не забывал. Хорошо был образован, но никогда не был любим кадетами. Железняков, учитель русского слова и душою русский, к несчастию, держался крепких напитков,
но кадетами был любим за необыкновенную доброту свою. Ралгерт -немецкий драгун, добрейшей души человек, но никем не уважаемый. Готовцев - буф[ф]он, но души необыкновенной, был любим вообще. Чужин - страшный взыскательностью и хлопотливый, над которым кадеты издевались беспрестанно. Гераковы - два брата: один - писатель и учитель истории, шут в обществе, но держал кадет в уважении и слыл ученым; другой - простой офицер, без вычуров [9 с. 216-217].
«Мало приятных воспоминаний» оставил корпус у обучавшегося там в 1806-1815 гг. генерала от артиллерии Эдуарда Владимировича Бриммера (1797-1874). Боевой офицер, прошедший Кавказскую войну, отметил «поверхностное воспитание» кадетов; учеба запомнилась ему шалостями и дерзостями соучеников и их «изворотами», чтобы уйти от наказания. Сам же автор гордился, что в то время был строгим фельдфебелем в первой роте, нещадно драл за уши и раздавал «щелчки» нерадивым (10 с. 56-59).
«Годы юности моей текли безотрадно», - вторил ему поступивший в тот же корпус двумя годами позже генерал-майор Николай Иванович Цылов (1799-1879); наставники допускали «обращение с учениками бесцеремонное», поощряемые директором Клингером, полагавшим, что «русских надо меньше учить, а более бить».
Были в употреблении следующие наказания: ставили в угол, ставили на колени, ставили в столовой к столбу, оставляя без обеда или без ужина, клали спать на голые доски, часто драли за уши и давали порядочные затрещины, отправляли под арест на хлеб и воду, отправляли в корпусную, так называемую, тюрьму. Секли розгами и в ротах, и в разводном зале при собрании всех кадет.
Реакцией стали «продерзости» и демонстративное презрение к учебе со стороны «закоренелых кадетов»:
Они не учились и даже уродовали себя, находя модою и красотою иметь кривые ноги; так, в бане они клали круглый таз между коленами и парили их веником, дабы ноги принимали дугообразный вид. Кто, бывало, из кадет заговорит по-французски или по-немецки, и если услышит такой разговор кадет-старик, тотчас получит в шею туза!
Что же касается результатов образования, то они, по мнению мемуариста, оказались печальными:
Нас учили французскому и немецкому языкам; географию и историю преподавали на французском языке - мы учились, как попугаи. Выходя же из корпуса, мы ни слова не знали из французского языка, не говоря уже о немецком! [11 с. 50-51].
Поручик гвардии, декабрист Андрей Евгеньевич Розен (17991884), учившийся в корпусе с 1815 по 1818 гг., подобно другим выпускникам, запомнил директора Клингера «угрюмым в обращении, скупым на слова, медленным в походке, почему прозвали его белым медведем», зато не жалел похвал инспектору Перскому, который являлся «душою управления и обучения в корпусе» и «соединял в себе все условия образованного и способного человека по всем отраслям государственной службы», а того, кто «особенно старался о введении в употребление французского языка, поощрял кадет и учителей, сам говорил с кадетами по-французски, когда посещал их в роте и в классах». С благодарностью он отзывался и о других преподавателях, высоко оценив «А.Х. Шмидта - учителя фортификации и артиллерии, М.И. Талызина - учителя русской словесности и истории, ротных моих командиров И.И. Хатова и К.К. Мердера, всегда бойкого, бодрого, на славу учившего свою роту ружейным приемам и маршировке».
Розен был, кажется, единственным мемуаристом, отметившим скудное финансирование корпуса и содержание учителей:
.в мою бытность там бывали учителя, получавшие не более 150 рублей ассигнациями жалованья в год. К лучшему устройству корпуса недоставало хороших учителей, надзирателей, наставников. Перский мог выбирать и назначать из офицеров артиллерии и армии, из числа лучших прежних питомцев корпуса, но откуда было взять хороших учителей? [12 с. 14-15].
С осуждением писал о корпусной тюрьме и «позорном для благородного юношества телесном наказании» гвардейский прапорщик-сапер К. Зенденгорст (1806 - не ранее 1871), учившийся в корпусе в 1813-1825 гг.:
По рассказам кадет, находившихся в заключении, эта тюрьма состояла из небольшой отдельной комнаты, куда проникал слабый свет чрез небольшое окошечко с железной решеткой; в ней находились кровать и стол, прибитые к полу; кровать без соломенника, а вместо подушки были прибиты доски в наклонном положении; с виновного снимали мундир и надевали солдатскую шинель, и он находился на пище св. Антония: на хлебе и воде. Когда оканчивался срок заключения, ротный командир приходил в тюрьму, сопровождаемый четырьмя служителями с пучками розог, и заключенный подвергался жестокому телесному наказанию, всегда тщательно скрываемому от кадет.
Остальных наказаний тоже было с избытком:
.русская пословица говорит: "С одного вола двух шкур не дерут!" - но корпусное начальство ее не придерживалось: за каждый
сколько-нибудь важный проступок виновный кадет почти постоянно подвергался двум, а иногда и трем наказаниям. Кадеты, испытавшие телесное наказание, рассказывали, будто бы розги «вымачивались в воде», чтобы сделать наказание более "чувствительным".
Впрочем, отметим, что сам автор за все время пребывания в корпусе подобного обращения не испытал, писал со слов однокашников и винил в происходившем только исполнителей:
Если допустить справедливость таких рассказов, то, по всей вероятности, это делалось без ведома ротных командиров, самими служителями, так как между ними были очень грубые и жестокие люди; исполняя обязанность «палачей» при экзекуциях, они секли кадет без всякой к ним жалости [13 с. 311-312].
Об офицерах и преподавателях автор отзывался благосклонно, а нового директора, героя Отечественной войны и генерала от инфантерии П.П. Коновницына именовал «нежно-любимым отцом». По словам мемуариста, «неусыпные труды и заботы об умственном нашем образовании» главного воспитателя, инспектора классов Михаила Степановича Перского доставили ему «всеобщее уважение и искреннюю признательность кадет»; из всех ротных командиров только подполковник Черкасов «не отличался мягкосердечием и был очень суров». Из числа немногих «достойнейших учителей» Зенденгорст называл «гг. Фусса, Талызина, Коля, Шульгина, Денисова, Вольгемута и Штейна» [13 с. 310].
Похожие впечатления о педагогах другого элитного заведения -Пажеского корпуса - в последние годы царствования Екатерины II были у его выпускника, действительного статского советника Николая Петровича Брусилова (1782-1849):
Мир вам, почившие наставники! Дело прошлое, но, sauf l'honneur (соблюдя внешние приличия), справедливость требует сказать, что учили очень небрежно. Учили по-гречески и по-латыни, но едва ли кто из нас умел читать по-латыни и едва ли кто знал греческую азбуку от альфы до омеги. Немецкий и французский языки также были в небрежении, и если кто из нас знал что-нибудь, то только те, которые брали приватных учителей. Инспектор классов, почтенный Клостерман, был человек очень образованный, даже ученый; но по старости лет мало занимался нашими успехами; a гувернер шевалье де-Вильнев, лишившийся руки при штурме Очакова, был храбрый офицер, исполненный чести во всей силе слова, но редко принимал на себя труд заглядывать в классы. Мы славились шалостями; были даже такие пажи, которые
вовсе не ходили в классы; другие брали особых учителей, не полагаясь много на познания своих. M-r Lelieure мастер был чинить перья, и весь класс проходил в том, что он очинивал целые пучки. Учитель греческого языка не подвинул меня дальше дельты. M-r Pingo, танцо-вальный учитель, толстый италианец, учил нас, сидя в креслах и, имея страсть к хиромантии, больше занимался нашими руками, нежели ногами. Он предсказывал нам будущее, смешил нас и сам смеялся, а прочие делали свои salto mortale по столам и скамьям.
Выходки кадетов могли быть и не совсем безобидными; например, к столу нелюбимого и строгого учителя рисования «привязали две веревочки и протянули в разные концы комнаты. Лишь только учитель уселся и разложил свои рисунки, вдруг дернули за одну веревочку: стол полетел в сторону. Эта шалость кончилась тем, что бедного старика вытолкали, а парик его и рисунки изорвали в клочки». При этом знатные питомцы корпуса производились в придворные камер-пажи и оттуда выпускались поручиками в гвардейские полки; прочие могли рассчитывать на чин армейского капитана (14 с. 50-51). Мало что изменилось и через два десятка лет. Инспектор классов полковник Odé de Sion, французский эмигрант, любил более хорошее вино, хороший обед и свою масонскую ложу, в которой он занимал место великого мастера. Иногда в послеобеденные часы пред тем, чтобы отправиться в ложу, приходил он в классы и там, где не было учителя, садился подремать на кафедру. Один наш гофмейстер полковник Клингенберг был к нам близок и жил нашей жизнью. Это был душа-человек, простой, ласковый, симпатичный, хотя крикливый. Пажи любили, уважали и боялись его, но круг его деятельности был ограничен наблюдением за порядком и приготовлением пажей к военной службе.
Что же касается наук, то они «преподавались без системы, поверхностно, отрывочно»:
Из класса в класс пажи переводились по общему итогу всех баллов, включая и баллы за поведение, и потому нередко случалось, что ученик, не кончивший арифметики, попадал в класс прямо на геометрию и алгебру. В классе истории рассказывалось про Олегова коня и про то, как Святослав ел кобылятину. Несколько задач Войцеховского и формулы дифференциалов и интегралов, вызубренные на память, составляли высшую математику. Профессор Бутырский учил русской словесности и упражнял нас в хриях и других риторических фигурах.
Зато юные пажи-дворяне «укореняли тогдашний лозунг высшего общества: Noblesse oblige, и щекотливое понятие о point d'honneur
(делах чести). Гордясь званием пажей, они сами более своего начальства заботились, чтобы между ними не допускался никто, на кого бы могла падать хоть тень подозрения в каком-нибудь неблаговидном поступке» [15 с. 775-781], - писал поступивший в корпус в 1815 г. генерал-лейтенант Петр Михайлович Дараган (1800-1875).
О распорядке занятий в Морском кадетском корпусе в первые годы XIX в. поведал генерал-майор Карл Францевич де Ливрон (1797-1887). Воспитанников будили в 6 часов утра.
. Умывшись и одевшись, мы становились во фронт в нашей столовой зале, причем один из кадет (по очереди) читал вслух «Молитву Господню» на английском языке. Завтрак состоял из кружки парного молока и полубелой булки. В 7 часов начинались классы, продолжавшиеся до 11 часов, с 10-минутными перерывами; нас учили читать и писать по-русски и по-английски. Учителями русского языка были Максим Тихонович Зарубин и очень нами любимый Алексей Федорович Тихонов; последний наказывал линейкой по рукам, когда руки бывали выпачканы чернилами. Преподавателем английского языка был Илья Прохорович Жданов, мать которого была природная англичанка; у него мы заучивали, между прочим, извлечения из псалмов Давидовых на английском языке. До 12 часов давался отдых, после которого мы шли обедать. Обед состоял из двух хорошо приготовленных блюд, а по праздникам было, кроме того, пирожное. От 2 до 6 часов опять занимались в классе с 15-минутным перерывом. После этого опять давали по кружке молока с булкой. В 8 часов ужинали, а в 9 часов ложились спать, чему предшествовало общее умывание рук [16 с. 51-52].
Для старших возрастов уроки продолжались по 8 часов в день -без какой-либо «программы и системы», по печатным учебникам, что было уже хорошо, ибо раньше, по свидетельству декабриста Михаила Александровича Бестужева (1800-1871), больше половины времени урока терялось «в переписке под диктовку учительских записок, писанных по произволу каждого из преподавателей и переписанных учениками с ошибками и часто без всякого смысла» [17 с. 256]. К классным занятиям добавлялись танцы, гимнастика и «ружейное ученье». При этом кадеты жили в «первобытных» условиях - порой без нижнего белья, с одним полотенцем на десять человек и с «ретирадным местом» в помещении без окон и дверей. Де Ливрон даже в старости помнил по имени-отчеству всех ротных офицеров и большинство преподавателей. Вспоминал добром воспитательниц-англичанок и щедрых на наказания отцов-командиров - порка имела место каждый день за усмотренные провинности и по запискам учителей: «Кадет Лавров из великих шалунов,
а также из грубьянов. Учитель Гурьянов». Виновных «сажали под стол во время обеда или в лакейском кафтане ставили на это же время стоймя на тубарет» [16 с. 55, 59, 60].
Примерно так же описывал свое учение в корпусе в 17921799 гг. декабрист Владимир Иванович Штейнгель (1783-1862):
Содержание кадет было самое бедное. Многие были оборваны и босы. Учители все кой-какие бедняки и частию пьяницы, к которым кадеты не могли питать иного чувства, кроме презрения. В ученьи не было никакой методы; старались долбить одну математику по Эвклиду, а о словесности и других изящных науках вообще не помышляли. Способ исправления состоял в истинном тиранстве. Капитаны, казалось, хвастались друг перед другом, кто из них бесчеловечнее и безжалостнее сечет кадет. Каждую субботу подавались ленивые (в запис-ках учителей для наказания. - И. К.) сотнями, и в дежурной комнате целый день вопль не прекращался. Один прием наказания приводил сердца несчастных детей в трепет. Подавалась скамейка, на которую двое дюжих барабанщиков растягивали виновного и держали за руки и за ноги, а двое со сторон изо всей силы били розгами, так что кровь текла ручьями и тело раздиралось в куски. Нередко отсчитывали до 600 ударов и более, до того, что несчастного мученика относили прямо в лазарет.
Правда, уверял автор, сам он от сурового обращения не страдал, поскольку был «смирен и покорен учителям».
Штейнгель подчеркнул и реакцию учеников на такие методы воспитания:
Что ж от этого? Между кадетами замечательна была вообще грубость, чувства во многих низкие и невежественные. В это время делались заговоры, чтобы побить такого-то офицера или учителя; пили вино, посылали за ним в кабаки кадет же и проч. Не говорю уже о других студных мерзостях. Другой род наказания был пустая, т. е. тюрьма, смрадная, гнусная, возле самого нужного места, где водились ужасные крысы, и туда-то безрассудные воспитатели юношества сажали нередко на несколько суток 12-ти или 13-тилетнего юношу и морили на хлебе и воде. Самые учители в классах били учеников линейкою по голове, ставили голыми коленами на дресву и даже на горох; после сего удивительно ли, что кадеты сих гнусных мучителей ненавидели и презирали, и нередко соглашались при выходе из классов вечерних, пользуясь темнотою, делать им взаимно различные пакости [18 с. 174].
Справедливости ради отметим, что он же указал и на перемены к лучшему с приходом в корпус в 1794 г. нового помощника
директора, подполковника П.К. Карцова, при котором «не только порядок, но и самый образ учения принял другой совсем вид», но из всех преподавателей выделил за «кротость и доброту» только ротного командира и инспектора классов Платона Яковлевича Гамалею, автора трудов по математике, механике, навигации и кораблестроению. С глубоким уважением поминали уроки этого преподавателя и братья Николай и Михаил Бестужевы:
Но каких неутомимых трудов, какого ангельского терпения все это ему стоило. Не должно забывать жалкое состояние образования кадет того времени: это был какой-то хаос, отсутствие всякой системы, какое-то бессмысленное препровождение времени в классах. Учителя, набранные с борку да с сосенки, с невежественным самовластием распоряжались умственным достоянием детей, им вверяемых. Платон Яковлевич Гамалея предположил целью своей жизни искоренить это зло, составя руководство по всем предметам наук, и начал с важнейшего: с астрономии, навигации и высших математических вычислений. Святый мученик науки! - Он возложил на себя свой крест и нес его до могилы - один - совершенно один. Он сочинил астрономию и навигацию, высшие дифференциальные вычисления, алгебру, теорию и практику кораблевождения [17 с. 230].
Штейнгель выделил еще одну особенность корпуса:
.господство гардемаринов и особенно старших в камерах над кадетами; первые употребляли последних в услугу, как сущих своих дворовых людей: я сам, бывши кадетом, подавал старшему умываться, снимал сапоги, чистил платье, перестилал постель и помыкался на посылках с записочками, иногда в зимнюю ночь босиком по галерее бежишь и не оглядываешься. Боже избави ослушаться! - прибьют до полусмерти. Зато какая радость, какое счастье, когда произведут, бывало, в гардемарины: тогда из крепостных становишься сам барином. [18 с. 175].
О «грубости нравов» будущих моряков писал и поступивший в корпус в 1816 г. декабрист Дмитрий Иринархович Завалишин (1804-1892): кадеты-«старики», или «чугунные», бесстрашно дерзили начальству, сами первыми ложились под розги, а могли и поднять бунт - устроить «бомбардирование нашего эконома» за скудный рацион. Но преподаватели ему запомнились людьми «высокой честности и безукоризненного поведения», разве что порой утруждали воспитанников «методой зубрения и долбления»: «Прочтет десять раз, тогда, наверное, поймет и будет твердо знать» [19 с. 625, 627, 629, 635, 636], - говорил бывший выпускник, преподаватель физики и многолетний инспектор классов корпуса Марк Филиппович Горковенко.
Михаил Бестужев, за немногими исключениями (Гамалеи, математиков Кузнецова и Давыдова, преподавателя риторики Василевского), не видел среди своих педагогов «ни одной личности, которая бы теперь не порождала улыбки презрения». Иногда же преподаватели вызывали у своих подопечных жалость:
.учитель математики Побреин имел на меня большое влияние своею кротостью, пунктуальностью и безграничным терпением. Правда, он был рутинер, не следовал, а может быть, и не имел средств следовать за наукою, как должно, не простирал взора далее своих миниатюрно исписанных тетрадок, но был точен, ясен и терпелив в трудных объяснениях навигации и астрономии. Я его еще больше полюбил, когда временная болезнь заставила меня усиленно догонять ушедший вперед класс и я, наняв его для приватных уроков, имел случай посещать его дом. Вид его бедного семейства в холодных комнатах, эта бедность и нужда, бросавшаяся из всех углов и закоулков, а между тем его покорность своему жребию, его спокойная кротость, его нежная обо мне заботливость с каждым днем более и более меня к нему привязывали, и у него в доме я научился уважать бедность и ценить жертвы ее [17 с. 255-256].
Похоже, появившиеся в печати отзывы о порядках учебного заведения несколько смущали последующее поколение моряков. Выпускники 1826 года адмирал Александр Ильич Зеленой (18091892) и лейтенант Лаврентий Алексеевич Загоскин (1808-1890) в воспоминаниях пытались развеять отзывы своих предшественников. Оба считали, что их наставники «высоко держали не только знамя обучения своих питомцев, но и следили за их нравственностью; их примеру следовали и более молодые учителя», тогда как своего директора кадеты видели два раза в год, а его заместитель-полковник ведал хозяйством корпуса и являлся перед воспитанниками только по воскресеньям перед церковной службой.
Примером усвоения основ нравственности являлась практика ротного капитан-лейтенанта князя С.А. Ширинского-Шихматова:
.по воскресеньям после обеда каждые две части кадет ставились во фронт в две шеренги, и он приходил изъяснять воскресные евангелия. Для этого каждый гардемарин и кадет по очереди должен сказать один стих евангелия, и князь изъяснял его и поучал; такие поучения продолжались часа полтора и более.
Что же касается взысканий, то у князя
.не было обыкновенья по субботам наказывать воспитанников, как тогда называли «поданными ленивыми»; но за важные проступки
в поведении и он наказывал телесно, хотя и не часто, но и это делал неохотно, без всякого раздражения, а как бы по необходимости, и всегда увещания его сопровождались ласкательным словом «друг мой», и наказанные всегда сознавали законность постигшей их кары и не питали к нему никакой злобы [20 с. 92-93].
Столь же патриархально вели себя и другие «отцы-командиры». Добрый и ученый М.Ф. Гамалея экзаменовал новичков следующим образом:
Вот такого малого Марк Филиппович к доске: ну-ка, сосчитай эту цифирь, или что-нибудь подобное, а тот, отуманенный всем, около него происходящим, ни бельмеса; тут Марк Филиппович табакеркой его в лоб, приговаривая: «экий олух»; затем полюбит этого олуха за его прилежание и тихий нрав; из них выходили впоследствии лихие, отважные офицеры; впрочем, Марка Филипповича мы все, кадеты, очень любили и уважали [21 с. 712].
По части «телесных вразумлений» особенно отличались старший брат героя-адмирала Платон Степанович Нахимов,
...впоследствии известный своей гуманностью и бывший инспектором студентов в Московском университете; а также бывший чем-то вроде помощника батальонного командира, уважаемый кадетами Ме-тельский. Кадет Кузмищев, впоследствии контр-адмирал и главный командир Архангельского порта, в чем-то провинился; свели виновного в дежурную, разложили на скамью; Метельский как поэт своей родины обращаясь к барабанщику, приказывает так: «Авдей, приогрей, а Кузьмищу по г...щу» [21 с. 713].
Заключение
Приведенные в цитированных выше мемуарах оценки методов обучения и воспитания питомцев закрытых дворянских учебных заведений представляются в основном негативными - хотя, казалось бы, в памяти скорее должны остаться положительные моменты молодости. Авторы довольно единодушно говорят о поверхностном, бессистемном преподавании наук путем зубрежки. Многие из них отметили скудное содержание кадетов и спартанские условия проживания, и почти всем запомнились строгости и телесные наказания, оскорблявшие «врожденные благородные и возвышенные чувства» юных дворян. Отразились на оценках и личные отношения с преподавателями - одни и те же лица порой характеризуются противоположно.
Однако парадоксальным образом подобные недостатки обучения не помешали самим мемуаристам сделать карьеру. Проследить биографии всех выпускников кадетских корпусов для определения «коэффициента полезного действия» последних едва ли возможно. Но из данной небольшой выборки 10 из 19 авторов приведенных выше мемуаров достигли генеральских чинов (8 вышли в генералы и адмиралы, а начинавшие жизненный путь офицерами Ф.В. Булгарин и Н.П. Брусилов стали действительными статскими советниками). Результат мог быть и выше, но карьера пятерых военных-декабристов была прервана: М.И. Пущин, М.А. Бестужев, А.Е. Розен и Д.И. Завалишин до ареста состояли в обер-офицерских чинах, а В.И. Штейнгель был уже подполковником. Л.А. Загоскин сам ушел в отставку капитан-лейтенантом флота, а С.Н. Глинка майором. Только судьба прапорщика Зен-денгорста остается нам неизвестной. Зато нетрудно перечислить выдающихся военных и государственных деятелей, вышедших из стен кадетских корпусов; достаточно назвать А.П. Сумарокова, М.М. Хераскова, И.П. Елагина, М.И. Кутузова, И.Ф. Крузенштерна, А.А. Аракчеева, Ф.Ф. Ушакова, П.С. Нахимова, И.Ф. Пас-кевича, М.П. Лазарева, Ф.Ф. Беллинсгаузена и многих других.
При этом независимо от достигнутых чинов большинство мемуаристов сумели реализоваться. Ф.В. Булгарин стал успешным издателем и журналистом, а С.Н. Глинка - менее успешным, но все же известным писателем-публицистом. Военные (И.С. Жиркевич, П.М. Дараган) затем служили в других ведомствах и занимали посты губернаторов; А.И. Зеленой посвятил себя учебно-педагогической деятельности в морских учебных заведениях; Н.П. Брусилов отметился как губернатор и писатель; Л.А. Загоскин прославил свое имя научными исследованиями в Русской Америке и был избран действительным членом Русского географического общества. И.М. Казаков был избран уездным предводителем дворянства; в 1855 г., во время Крымской войны, сформировал дружину из местных добровольцев и привел ее в Крым. Разжалованный М.И. Пущин успешно командовал инженерными работами во время осады крепости Карс в Русско-турецкую войну 1828-1829 гг. А.Е. Розен по возвращении из сибирской ссылки устроил в своем имении сельскую школу и крестьянский банк, служил мировым посредником.
Полезными для понимания процесса обучения представляются мемуары не учившегося в корпусе адмирала и морского министра П.В. Чичагова (1767-1849). Адмиральский сын не получил сколько-нибудь систематического образования, а отдать его в корпус родители побоялись. Первым его учителем в Кронштадте оказался француз-лакей; в частном пансионе он «плохо выучился французского языка,
немножко математике, истории, географии и всему, чему так недостаточно учили в этой школе». В столичной немецкой «Ре1ег8сЬи1е» мальчик овладел лишь немецким языком и запомнил, что там его хорошо кормили, а уроки спрашивали только с тех, кто и так был отличным учеником. В 14 лет Павел уже поступил на службу и стал адъютантом отца. Казалось бы, что может получиться из такого юнца? Но он сам, как следует из его слов, осознавал скудость и «сумбур» своих познаний и по своей инициативе брал частные уроки, изучал труды по навигации - и в итоге «сам себя воспитал» [22 с. 150-152]. Молодой офицер не довольствовался участием в сражениях Русско-шведской войны 1788-1790 гг. и завершил свое образование в Англии.
Возможный ответ представляется следующим: недостатки преподавания и суровые порядки учебных заведений одних ломали или портили, других же, наоборот, закаляли и воспитывали «дух доброго товарищества», который способствовал дальнейшему личностному росту и служебной карьере. Как отметил А.Е. Розен, «деятельность ума и тела, умеренность и простота в пище, единодушие в товариществе - вот главные рычаги на подъем и перенесение житейских тяжестей, к этому всему с детства приучаются офицеры из кадет».
Но успешными становились прежде всего те, кто сам упорно стремился приобрести необходимые знания. И.А. Глухов с братом боль от смерти отца «истребляли упражнением в вышних науках математических, не менее того занимались и прочими, особливо общею историею». С.Н. Глинка и Ф.В. Булгарин отмечали, что самостоятельно или по совету любимых преподавателей читали и изучали литературу. М.И. Пущин с помощью старших товарищей постиг математику, М.А. Бестужев брал у корпусных педагогов частные уроки. Большинство авторов и много лет спустя вспоминали любимых учителей, понимая, как много те сумели им дать.
Литература
1. Полное собрание законов Российской империи: Собрание первое: В 50 т.: С 1649 по 12 декабря 1825 года / Под ред. М.М. Сперанского. СПб.: Тип. 2-го Отд-ния Собств. Е.И.В. Канцелярии, 1830.
2. Автобиография И.А. Глухова // Щукинский сборник. Вып. 6. М.: Товарищество типографии А.И. Мамонтова, 1907. С. 202-268.
3. Записки Михаила Ивановича Пущина // Русский архив. 1908. № 11. С. 410-464.
4. Поход во Францию в 1814 году: По запискам прапорщика лейб-гвардии Семеновского полка И.М. Казакова // Русская старина. 1908. № 3. С. 522-544.
5. Глинка С.Н. Записки // Золотой век Екатерины Великой: Воспоминания. М.: Изд-во Московского университета, 1996. С. 17-165.
6. Кусбер Я. Воспитание элит и народное образование в Российской империи XVIII - первой половины XIX века: Дискурс, законодательство, реальность. М.: РОССПЭН, 2018. 613 с.
7. Булгарин Ф.В. Воспоминания. М.: Захаров, 2001. 782 с.
8. Записки генерал-майора Н.В. Вохина // Русская старина. 1891. № 3. С. 547-566.
9. Записки Ивана Степановича Жиркевича // Русская старина. 1874. № 2. С. 207-244.
10. Бриммер Э.В. Служба артиллерийского офицера // Кавказский сборник. Т. 15. Тифлис: Тип. окружного штаба Кавказского военного округа. 1894. С. 52-260.
11. Описание жизни Н.И. Цылова // Щукинский сборник. Вып. 6. М.: Отд-ние Имп. Рос. ист. музея им. имп. Александра III; Музей П.И. Щукина, 1907. С. 40-202.
12. Розен А.Е. Записки декабриста. СПб.:Дмитрий Буланин, 2007. 656 с.
13. Зенденгорст К. Первый кадетский корпус в 1813-1825 гг.: Из воспоминаний бывшего воспитанника // Русская старина. 1879. № 2. С. 545-555.
14. Воспоминания Н.П. Брусилова // Исторический вестник. 1893. № 4. С. 37-71.
15. Дараган П.М. Воспоминания первого камер-пажа императрицы Александры Федоровны // Русская старина. 1875. № 4. С. 769-796.
16. Отрывочные воспоминания старого моряка: Поступление в Морской корпус и выход в офицеры // Морской сборник. 1890. № 5. С. 51-63.
17. Воспоминания Бестужевых. СПб.: Наука, 2005. 896 с.
18. Штейнгель В.И. Записки // Мемуары декабристов. Северное общество. М.: Изд-во Московского ун-та, 1981. 400 с.
19. Завалишин Д.И. Воспоминания о Морском кадетском корпусе с 1816 по 1822 год // Русский вестник. 1873. Т. 105. № 6. С. 623-655.
20. Морской кадетский корпус в воспоминаниях адмирала А.И. Зеленого // Русская старина. 1883. № 10. С. 89-98.
21. Морской шляхетный корпус в воспоминаниях Л.А. Загоскина // Русская старина. 1886. № 12. С. 709-716.
22. Чичагов П.В. Записки адмирала Павла Васильевича Чичагова, первого по времени морского министра. М.:Российский фонд культуры; Студия Тритэ; Российский архив, 2002. 800 с.
References
1. Speranskii MM., ed. The complete collection of laws of the Russian Empire. 50 vol.: From 1649 to December 12, 1825. Sankt-Peterburg: Tipografiya 2-go Otdeleniya Sobstvennoi E.I.V. Kantselyarii Publ.; 1830. (In Russ.)
2. Autobiography of I.A. Glukhov. Shchukin collection. Iss. 6. Moscow: Tovari-shchestvo tipografii A.I. Mamontova Publ.; 1907. p. 202-68. (In Russ.)
3. Mikhail Ivanovich Pushchin Notes. Russkii arkhiv. 1908;11:410-64. (In Russ.)
4. A campaign against France in 1814. According to the notes of I.M. Kazakov, an ensign of the Life Guard Semenov regiment. Russkaya starina. 1908. № 3. p. 542-44. (In Russ.)
5. GlinkaSN. Notes. V: The Golden Age of Cathrine the Great. Memoirs. Moscow: Izdatel'stvo Moskovskogo universiteta Publ.; 1996. p. 17-165. (In Russ.)
6. KusberYA. Elite upbringing and public education in the Russian Empire of 18 th -the first half of 19th c. Discourse, legislation,real life. Moscow: ROSSPEN Publ.; 2018. 613 p. (In Russ.)
7. Bulgarin FV. Memoirs. Moscow: Zakharov Publ.; 2001. 782 p. (In Russ.)
8. Major-general N.V. Vokhin notes. Russkaya starina. 1891;3:547-66. (In Russ.)
9. Ivan Stepanovich Zhirkevich notes. Russkaya starina. 1874;2:207-44. (In Russ.)
10. Brimmer EV. An artillery officer service. V: Caucasus collection. Vol. 15. Tiflis: Tip. okruzhnogo shtaba Kavkazskogo voennogo okruga Publ.; 1894. p. 52-260. (In Russ.)
11. N.I. Tsylov's life story. V: Shchukin collection. Iss. 6. Moscow: Otdelenie Impera-torskogo Rossiiskogo istoricheskogo muzeyaim. imperatora Aleksandra III. Publ.; Muzei P.I. Shchukina Publ.; 1907. p. 40-202. (In Russ.)
12. Rozen AE. The Decabrist notes. Sankt-Peterburg: DmitriiBulanin, 2007. 656 p. (In Russ.)
13. Zendengorst K. First Cadet corps in 1813-1825. From the memoirs of the former pupil. Russkaya starina. 1879;2:545-55. (In Russ.)
14. N.P. Brusilov memoirs. Istoricheskii vestnik. 1893;4:37-71. (In Russ.)
15. Daragan PM. Memoirs of the first chamber-page of the Empress Alexandra Feo-dorovna. Russkaya starina. 1875;4:769-96. (In Russ.)
16. Fragmentary memoirs of an old sailor. Admission to the Marine corps and access to the officers. Morskoi sbornik. 1890;5:51-63. (In Russ.)
17. Bestuzhevs memoirs. Sankt-Peterburg: Nauka Publ.; 2005. 896 p. (In Russ.)
18. Shtejngel' VI. Notes. V: The Decabrists memoirs. Nothern society. M.: Izdatel'stvo Moskovskogo universiteta Publ.; 1981. 400 p. (In Russ.)
19. Zavalishin DI. Memoirs of the Marine cadet corps from 1816 to 1822. V: Russkii vestnik. 1873. Vol. 105. p. 623-55. (In Russ.)
20. The Marin cadet corps in memoirs of the Admiral A.I. Zelenyi. Russkaya starina. 1883;10:89-98. (In Russ.)
21. The Marine noble corps in memoirs of L.A. Zagoskin. Russkaya starina. 1886;12:709-16. (In Russ.)
22. A note of the first Russian Marine minister Chichagov PV. Moscow: Rossiiskii fond kul'turyPubl.; Studiya Trite Publ.; Rossiiskii arkhiv Publ.; 2002. 800 p. (In Russ.)
Информация об авторе
Игорь В. Курукин, доктор исторических наук, доцент, Российский государственный гуманитарный университет, Москва, Россия; Россия, 125993, Москва, Миусская пл., д. 6; [email protected]
Information about the author
Igor V. Kurukin, Dr. in History, associate professor, Russian State University for the Humanities, Moscow, Russia; bld. 6, Miusskaya sq., Moscow, 125993, Russia; [email protected]
