CC BY
27
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ И АРХЕОЛОГИЯ
УДК 392.1 (470.342)
И. Ю. Трушкова
Повседневная история российской провинции
в годы I Мировой войны (на примере северного вятского пограничья)
Статья посвящена проблемам этнокультурной микроистории российской деревни в вологод-ско-вятском пограничье. На примере конкретного крестьянского семейства в старинном селе Шолге и его округе показаны элементы системы жизнеобеспечения крестьян в предвоенные и военные годы, источники дополнительной аскезы, направления выживания этнического сообщества в кризисные периоды, адаптации модели этноэкономики. Выявляется география участия селян в военных событиях. Отмечены элементы домашнего и школьного воспитания, отношение детей к ним. Основополагающим началом в военное время выступала духовность, фиксировавшаяся и у крестьян в Восточном Поморье. Настроения и восприятие войны демонстрируется в частушках и причитаниях. Выявлены некоторые региональные и локальные особенности повседневной жизни в деревне на Русском Севере.
The article is devoted to problems of ethnic and cultural microhistory of the Russian village in Vologda-Vyatka borderlands. On example of particular peasant family of elements of a life support' system in ancient village of Sholga and its district during pre-war and war years, the sources of additional asceticism, the direction of survival of the ethnic community in crisis periods, and the adaptation of the ethnoeconomy model are shown. The geography of the participation of villagers in military events is revealed. Elements of home and school education, the attitude of children towards them are noted. The basic principle in wartime was spirituality, which was also fixed in peasants in Eastern Pomorye. Mood and the perception of the war is demonstrated in rhymes and lamentations. There are some regional and local characteristics of village's everyday life in the village in the Russian North.
Ключевые слова: вологодско-вятское пограничье, повседневная история крестьян, этнокультура, модели выживания в военное время, село Шолга Вологодской губернии
Keywords: Vologda-Vyatka borderlands, everyday story of peasants, ethnic culture, survival's models in wartime, Cholga village of the Vologda province.
Этнография современности, повседневная история, история места может выявить новые оттенки жизни российской провинции, разновидности исторических процессов, ресурсы для исторического воспроизведения жизни деревни не только в обычное время, но и в условиях войны. Показательны в этом отношении локальные сообщества крестьянства, в том числе и на северо-востоке европейской части России. Северное вятское (или вятско-вологодское) пограничье представляется весьма показательной территорией с ярко выраженной крестьянской спецификой, основанной на агроэкономике, сильной православной ментальности, здоровых патриархальных устоях, пассионарность населения в которой в конце XIX - начале XX в. выражалась в устойчивой тяге и необходимости созидания всех категорий крестьянского сообщества.
Микроистория как содержание исследования и как его метод в этнографии современности обращает внимание на обыденную жизнь, настроения людей, повседневные технологии и практики, включающие правила жизнеобеспечения, экономии, дневные, месячные, годовые и жизненные ритмы и циклы.
В «классической» российской провинции, одним из островков которой можно считать и во-логодско-вятское пограничье, повседневная история в начале XX в. во многом складывалась из традиционных практик и технологий поведения. Основная цель - созидание - присутствовала в делах и заботах крестьянских семей. Одна из них - семейство Художиловых в округе села Шолга Подосиновской волости Вологодской губернии, территории, впоследствии перешедшей к Кировской области. Микроистория семьи здесь прослеживается с XVIII столетия. По воспоминаниям разъехавшихся в разные города страны (Пермь, Санкт-Петербург) родственников известно, что
© Трушкова И. Ю., 2017 24
на рубеже XIX и XX вв. крепкими хозяевами в деревне Конеиха близ Шолги были Егор Художилов и его отделившиеся сыновья Семен и Степан [1]. Про Егора известно, что примерно в 18401850-х гг. он служил в царской армии, вернулся в «очень пожилом возрасте», т. е. примерно сорокалетним, и после этого у него с женой родилось 12 детей, только двое из которых умерли. У его сыновей Семена и Степана также было много детей, у Степана - 10, после смерти двух осталось восемь, четыре сына и четыре дочери. Дочери Степана - Анна, 1900 (?) года рождения, Клавдйя, 1904 года рождения, Лидия, 1906 года рождения (в местном диалекте ударение смещено. - И. Т.) и Александра, 1910 года рождения. По воспоминаниям этих сестер и их старших братьев, а также по другим источникам можно реконструировать локальную историю предвоенного времени и периода I Мировой войны.
По возвращении из армии Егор обзавелся семьей, она расширилась численно, проживала в собственном доме с усадьбой. Хозяйственная основа - земледелие. Оно дополнялось скотоводством - две коровы, достаточно много овец, лошадь, домашняя птица. Мужчины занимались еще и шорным промыслом, а вся семья - обработкой шерсти. Традиционное дополнение в бюджет -охота, рыболовство, сбор ягод и грибов, причем последними тремя было принято заниматься подросткам и детям. Такая экономическая база считалась обычной в данной местности; в условиях рискованного земледелия крестьянское хозяйство не могло быть монокультурным. Микроистория, история повседневности различных этнических групп выявляет ресурсы к экономии и созиданию в микроколлективах.
В локальном сообществе выявляются ритмы и скорость повседневной жизни. «Повседневность включает безусловную необходимость для каждого человека уделять внимание... повседневным заботам» [2]. На первый взгляд рутинный стиль жизни выявлял деление времени на отрезки: день, неделя, месяц год, жизнь в собственной семье, жизнь человека в целом, жизнь рода (фамилии). Эта система деления была отшлифована веками, в ней были минимизированы хозяйственные риски.
Детали повседневности в памятниках устной истории предстают определенным образом. «...В Шолге были кирпичный завод и гончары в Слободке. Тятя наш, Художилов Степан Егорович, был шорник, сбруи, уздечки делал, а еще полушубки, бекешки. Жил китаец, на квартире стоял у нас, так он научил тятю не клабуки, а шляпы делать, соломенны корзины плести. Еще у нас рубили орешник, ольху рубили, она горела. мужики катали, земля горелая оставалась. лен как рос. - так говорили: "сломай росс" ("рост" - в местном диалекте. - И. Т.)». Вспомогательные хозяйственные занятия крестьян отражались и в системе питания «.Капусту, грибы ели.». Повседневный быт проявлялся в характеристике окрестностей: «У нас было много речек. Вокруг речка Косковка и Койорка (?). Там около поскотин росло много ивняка, мы весной снимали кору с ив и на ярмарке продавали, она шла на обработку кож. В Шолге у нас какая-то черная земля была, и мы ей красили нитки, еще и листьями. Получались зеленые моты. Да еще и кони у нас были хорошие, и 19 сентября по-теперешнему "спорт", а раньше - "гоньба" проходила. Ребята гоняли коней, у кого быстрее пробежит. Как красиво - с верху Шолги к реке, по улице, где церковь, кони неслись. Эх, здорово раньше было.»
Повседневная история проявлялась и в отношениях внутри микроколлективов: «Старших слушались еще как. Пришел к нам священник, он собирал ругу, а в Пасху приходили с плащаницей, все собирать. Если зимой приходит - мы (дети) должны были веником обметать зимой дорогу ему, а летом ворота открыть, котомки поднести нам надо было. Вот как старших слушались.» Дисциплина в крестьянских семействах строилась на духовных принципах: «Нас никогда не били, но под матицей лежала вица. Только чего напроказим - мать скажет: "А вот еще!", - и мы боялись. За столом сидеть -ногами не мотать, соль руками не брать. Скатерть на столе, солонка, обязательно надо было покреститься перед едой». Из таких деталей выстраивалась история локуса в обычное время.
Именно этнокультурная история повседневности выявляет четче своеобразную «территорию мысли», воспоминания словно летают сначала в доме, в усадьбе, а потом - вовне этих объектов. «На Крещение 7(?) января и на Введенскую (21 ноября - декабрь) ярмарки были. Продавали много. Наше село Шолга было окружено другими - Косково (?), Никульское, между нашей поскотиной и Никульским - Боброво, Петухово стояли. Петухово проезжаешь, там должна быть Слободка. Там жили горшечники, они горшки и латки делали, они были такие крепкие, не ломались...». При изучении истории повседневности выделяются темы замкнутости (оконтуренности) типичного пространства, консервативности обыденных начал жизни и фольклора крестьян, их устойчивости и сильного воспроизводства изоляции, импульсов со стороны «верхних этажей».. [3]. Все это было свойственно и жизни людей в российской провинции перед I Мировой войной.
Однако инновации как ломающие привычную повседневность явления стали приникать в жизнь глубинки с начала XX в. Положительные изменения касались организации школы, втяги-
25
вания сельских детей в образовательный процесс. «...Школа на берегу реки Юг была, двухэтажный деревянный дом. Учительница - Евдокия Александровна, черная юбка, белая кофта с кружевами, ремешком подпоясывала. Когда она входила, все вставали, помню. Яхманова Юля со мной сидела, плохо училась. Я ей подсказывала, она мне картинки от конфет дарила. Я эти картинки на лицо прикрепляла. Отец благочинный как-то зашел и спросил меня, что это за картинки, а я говорю - "нет, это из картинок уже куколки". Он положил мою куколку на стол учительнице. Она пришла и спросила: "Чье это?". Я говорю: "Моя куколка". - "Останешься после уроков". Это было самое большое наказание». Так крестьянские дети вырабатывали модели поведения в трудные моменты жизни.
Негатив в обустройстве бытия резко запрещался, и родители учили детей противостоять ему: «Раньше тятя говорил: "Если, ребята, хотите выругаться, язык за зубами держите. Спрячьте его там"». Довоенные трудности преодолевались дополнительной аскезой, которая для детей выглядела как игра или соревнование. «В воскресенье летом рано утром отправлялись за грибами, за ягодами. Дак нас никогда не будили специально, только мама скажет: "Ой, Шашковы девки побежали за ягодами". Дак мы бегом бежим тоже.» Или: «Наши двоюродные сестры. Я к ним приду, так они рукоделье спрятывали, не показывали, чтоб я не переняла. А я и так их лучше рукодельничала. Мужики говорили тяте, какая у тебя дочь растет - чулки и варежки даже куклам вяжет. Чепошная скатерть у меня была, я сама пряла. И вышивала».
Для взрослого населения дополнительная аскеза связывалась уже не с местными, а с отхожими промыслами: «Тятя в Архангельск ездил плотником и привозил от богачей ботинки. Он их дегтем намажет, на крыльцо поставит. красота».
Предвоенные трудности сельским детям и их страшим родственникам помогали преодолевать практические умения, настойчивость, крестьянское здоровое упорство и сообразительность. До войны выработались технологии реагирования на недостаток средств, болезни. «.В 12 лет я уж ткала, а в школе-то уже и вязала, и вышивала. Поздно в школу пошла, жила в нянях у почтальона. Они говорили: "Зачем в школу идти - не в чем", - но я все равно убежала, когда в Аниной кофте, когда в пиджаке брата, всегда училась на "пять с плюсом", потом уж, в пятом классе, младшая сестра Шура заболела оспой, тятя Степан Егорович не отпустил ее в больницу, и мы полтора месяца в доме сидели все. Потом я пришла, а дети дроби учат, а я не знаю. Учитель спросил, не ответила, "ну, тупица" - сказал, я обиделась, убежала домой. Учительница домой приходила, упрашивала, мол, и кормить, и одевать будем. Я пошла. А в школе проверка ходит, инспектор задал задачу, а мы с Колькой Переваловым тут же руки тянем. Он спросил даже учительницу: "Что, проходили эту задачу?", - "Нет". - "Ну молодцы, старательные". Потом, после пятого класса, нужно было уж не в Шолге, а в Подосиновце учиться, меня не отпустили». В общем, микроистория крестьян в российской провинции выявляет невидимые при макроподходах методы преодоления трудностей, поддержания жизненного баланса, постоянной профилактики проблем на самом низшем таксономическом ряде сообществ - в сельском локусе, крестьянском семействе.
При такой размеренной повседневности I Мировая война вошла в жизнь поморов постепенно. Мирные и военные реалии переплетались: «В школу я пошла в четвертый класс, варежки вязали мы солдатам на войну, с одним пальцем, а сарафан первый я себе сама соткала и сшила еще до войны, даже два было у меня сарафана, один из холста в клетку, желтые, черные, зеленые, красные и белые нитки. Сборен сверху, лямки широкие, 4-5 см с обтачкой, фартук, пояс, лапти. Анна, Сашина мама, в казакине в замуж вышла.». Для женской части населения заботы внешние и свои, сельские, воспринимались сравнительно нераздельно.
Для мужской части крестьянского сообщества реалии наступившей «Второй Отечественной» вошли в жизнь более радикально. «В 1914 г. у нас был Коря, жеребец, пяточек красивый, с серыми пятнами. В 1914 г. его забрали на войну. Брат Андрей его увел в Подосиновец.». «В 1915 или в 1916 г. Егор и его сыновья вместе уже ушли в армию, призвали их».
О проводах в армию в вятско-вологодском пограничье, как на всем Русском Севере, очевидцы оставили подробные описания и выразили к ним свое отношение. «Каков бы ни был смысл современной великой мировой войны, но ее истиной, для нас неоспоримой, будут безграничная храбрость, выносливость, беззаветная любовь к родине, соединенный с жаждою религиозного подвига и жертвы героизм, сила и доблесть русского воина, отразившего в себе исполинскую мощь России и красоту народного духа. Многие стихи в причитаниях являются общими, как для молодых новобранцев - "рекрутов", так и для солдат и запасных, отправляемых в военное время "на службу государеву"» [4].
Мириады деталей повседневности обнаруживаются в «сценарии» проводов на войну, в текстах причитаний поморских территорий, включавших не только Вологодчину и Вятку, но и Пермскую губернию. В частности, при выходе народа из ворот дома старушка-причитальщица вслух еще 26
раз благословляет воина и затем, уже как бы про себя, тихо причитает последний раз: «Как любимый наш солдатушек, / Будто деревне подсвечное, / Будто травонька подкошеная, / На отлете с родимой сторонушки./ Как у нас, у печальных головушек, / Унывает ретиво сердечушко:/ Отпустить жаль походна-солдатушка, / Как ясна сокола с правой руки / И как белый свет с ясных очей..» [5] Ритуал предписывал женам, матерям, сестрам и даже соседкам плакать и печалиться. В ответ на это уходящие на войну мужчины с Русского Севера пели: «Вы не плачьте, наши матери родные, / Не тужите, бедны жены молодые, / Не пройти вам по белу свету за нами, Не смочить вам мать-сы-ру-землю слезами, Не наполнить сине море горючими» [6]. Современники отмечали, что уже за околицей окружали солдата, осторожно освобождали его от плачущих женщин и, посадив в сани, быстро погоняли лошадей. И ехал он все дальше и дальше от родимой сторонушки [7]. Патриотизм интеллигенции в начале I Мировой войны являл небезынтересные комментарии к проводам крестьян в армию: «Исполинская, величавая мощь России дает воинов-богатырей. Богатырское начало в нашем воине - явление не случайное, не временное, а - как с достаточной убедительностью показали причитания - глубоко лежащие в сложном духе и историческом быте самого народа.
В заключение не могу не вспомнить причитальщиц-старушек: это они, в страстной жажде духовной красоты, довели до совершенства обряды, в которых хранятся великие заветы отцов. Причитания их - живые, прекрасные, орошенные слезами цветы, из которых русская женщина сплела своему храброму воину дивный венок» [8].
Нормальной реакцией на необходимую рутину повседневности называются крестьянское терпение и юмор [9]. В связи с этим комбинаторика макро- и микроуровней в «каждодневной истории» этнокультуры позволяет воспринимать с известной долей частушки как вынужденный юмор при преодолении военных невзгод. Современники отмечали распространение в Поморье частушек на военную тему. «Вологда. Об отношении деревни к текущим военным событиям и о настроениях ее сказала уже сама деревня. И сказала она кратко и ясно в своих частушках, которые уже поются теперь деревенскими парнями и девушками в некоторых деревнях Вологодской губернии. Удивительно, что, несмотря на такое непродолжительное время от начала войны, деревенский простой народ, живущий в глуши и вдали даже от такого сравнительно небольшого городка, как Вологда, сумел уже вполне разобраться в причинах и поводах, вызвавших войну, и установить отношение народа к последней, вылив все это в народной песне. Вот свеженькая частушка: "Немец пивом налакался, /Спьяна он в войну ввязался,/ Думал голой рукой взять, / А пришлось повоевать!"» [10].
Стремление преодолеть нависшие огромные и непонятные для крестьян трудности проявляется в текстах частушек, записанных в Вологодской губернии в начале войны, в 1914 г. и спустя примерно полтора года, в 1916 г. В начале катастрофы бытовали такие тексты.
«Запрягай-ка, тятька, тройку, / В середину-то Серка - / Отправляй, родима матушка, / Во Германию сынка»;
«Горд Вильгельм, грозится пулей, / Хочет нас он победить - / Но обратно пуля немцу / Прямо в рожу полетит»;
«До чего невеселы / Годовые празднички, / Моего дролю угнали, / Под Варшаву в ратнички»;
«Не вой, не вой, полканушка, / Пожалуйста, не вой - / Моего угнали дролечку, / На войну, на самый бой» [11]. Привычные образы коня Серка, пса Полкана, устоявшегося цикла календарных праздников, крестьянского общинного единения переосмысливались в военное время. Эти образы ассоциировались с основательностью в повседневной жизни, за них ухватывалось сознание уходивших на войну мужчин.
Развитие военных событий внесло коррективы в восприятие войны, повседневный быт и настроения в российской деревне. В 1915-1916 гг. в частушках актуализировалась тема выдержки, преодоления и отпора трудностям, параллельного (мирного и немирного) бытия.
«Скоро, скоро станут жать, / А нас погонят воевать: / В горы во карпатския,/ В окопы в гер-манския»;
«Не склоняйся, рожь густая, / Не шуми, высокий бор, / Не ходи, молва пустая - / Мы дадим врагу отпор»;
«Посмотрела бы на милого, / Который на войне, / Он сражается во полюшке, / На сивом на коне»;
«Эко лето, эко лето, / Навязалось на меня, / На войне милой воюет, / За народ и за царя»;
«У меня милый в Сувалках / Третий месяц на войне, / Ево поранили германцы / На воро-неньком коне» [12].
Особо трагичной повседневность выступала в таком тексте:
«По своей широкой улочке / Любя не хаживать, / Убит милый на войне - / Замуж не выхаживать» [13]. В частушках северо-востока европейской части Российской империи выявлялись важные штрихи повседневности крестьян, черты быта, настроения, ментальность, обычно неуловимые при макроисторических подходах. Получается, что упаднических настроений, четких
27
политических знаний в сельской глубинке не выявлялось, фиксировалось лишь значительное использование трудовой и моральной аскезы.
«Мемораты»/«устная история» свидетельствует о том, как воспринимали участие в войне крестьяне в Шолгской волости. Про рассматриваемое семейство Художиловых известно, что Егор и его сыновья служили где-то в Австрии, в горах, и варежки и носки из шерсти домашних овец в большом количестве вязались матерью и сестрами и отправлялись посылками туда, на фронт. В повторяемость, цикличность обычных занятий вставлялись новые виды работ, привычное повседневное пространство расширялось за счет воображаемых, представлявшихся лишь словесно границ общественного существования.
Экстремальные события расширяли не только виртуально, но и реально привычное жизненное пространство. «.Из березовой коры плели лапти. Даже из Финляндии привозили мастеров к нам, они в I Мировую войну плели их.» Показательно, что особое внимание уделяется обуви - в случае плетения лаптей для армии, при возращении отца с ботинками с заработков из Архангельска и т. д.
Исследователями отмечается, что в годы войны резко ухудшилась структура питания и повседневно-бытовые показатели семейного положения [14]. В рассматриваемом вологодско-вятском по-граничье детям сложно было ходить в школу, много работали как взрослые, так и дети. Однако сильно недостаток продуктов не ощущался благодаря домашнему хозяйству и сбору даров леса.
В общественной коммуникации в военные годы знаковыми стали такие явления: отличница Клавдия читала однодеревцам письма с фронта и писала под их диктовку обратно на фронт. В других регионах России отмечались сходные ситуации. «По отзывам печати, крестьянки хотели учить детей, так как сами часто были неграмотными и не могли прочитать письмо с фронта, и написать ответ» [15].
Судьба благоволила рассматриваемому крестьянскому семейству - и отец, и братья вернулись с войны, но она для них окончилась в 1917-1918 гг., уже в революционное время. Транзитивность экстремальных событий способствовала упрочению навыков выживания в экономических трудностях и политических переменах.
Экстремальность ситуации влияла на постепенное восприятие этнической самоидентификации населения [16].
«Первая мировая война оказала мощное воздействие на повседневную жизнь миллионов людей. Формируя собственный опыт войны у целых послевоенных поколений, внося тотальные изменения в быт, образ мыслей, поведение, социально-правовое положение населения Российской империи, война способствовала выработке особой стратегии выживания большинства ее участников и участниц не только на театре военных действий, но и в тылу» [17].
Микроистория этнокультур конкретных российских регионов с начала XX в., в предвоенное время, в I Мировую войну и после нее выявляет закономерности повседневного бытия и опыт преодоления общественных деструкций локальными сообществами, такими низшими, но массовыми социальными стратами, как крестьянство. Изыскания дополнительных хозяйственных и духовных ресурсов, эволюционное, а не революционное включение инноваций в «вечное» тело локальной культуры, беспроблемные коммуникации в рамках локальных коллективов, особый вид менталь-ности, «перестройки» настроений - все эти грани и достижения "every-day ethnic history".
Перспективными представляются исследования повседневности и моделей выживания рассмотренных поколений в последующие десятилетия, также включающие технологии преодоления трудностей - в годы коллективизации, Великой Отечественной войны и далее.
Примечания
1. Здесь и далее - материалы этнографических экспедиций, 1995, 1997, 2016 гг., Подосиновский район Кировской области, города Пермь, Санкт-Петербург. Лл. 1-5об.
2. Касавин И. Т., Шевелев С. П. Анализ повседневности. М.: Канон, 2004. С. 15.
3. Там же. С. 16.
4. Ульянов И. И. Воин и русская женщина в обрядовых причитаниях наших северных губерний // Живая старина. 1914. Вып. 3-4. С. 233, 234.
5. Там же. С. 268.
6. Там же. С. 269.
7. Там же.
8. Там же. С. 270.
9. Касавин И. Т., Шевелев С. П. Указ. соч. С. 25.
10. Текущая война в деревенских частушках // Новое время. 1914. 28 сент. С. 3.
11. И-ий Н. [Ильинский Н.] Отражение войны в вологодских частушках: (За первые полгода войны) // Известия Вологодского Общества изучения Северного края. Вып. 2. Вологда,1915. С. 134-136.
12. Ильинский Н. Отражение войны в вологодских частушках // Известия Вологодского общества изучения Северного края. Вып. 3. Вологда, 1916. С. 86, 96, 101.
13. Там же. С. 101.
14. Щербинкин П. П. Повседневная жизнь девочек в годы Первой мировой войны 1914-1918 гг. // Российская повседневность в зеркале гендерных отношений: сб. ст. / отв. ред. Н. Л. Пушкарева. М.: Нов. лит. обозрение, 2013. С. 131.
15. Там же. С. 144.
16. Трушкова И. Ю. Национальные меньшинства в Приуралье в XIX - начале XXI в.: вопросы истории и культурной адаптации. Киров: Аверс, 2014. С. 112; Трушкова И. Ю., Балыбердин Ю. А. Трансформации мен-тальности и этнического самосознания населения Вятской губернии во время Первой мировой войны: история инотерриториальных влияний // Вестник ВятГГУ. 2015. № 5. С. 24-30.
17. Щербинкин П. П. Указ. соч. С. 117.
Notes
1. Here and further - materials of ethnographic expeditions, 1995, 1997, 2016, Podosinovskiy district, Kirov region, Perm, St. Petersburg, Sh. l. 1 - 5 turn.
2. Kasavin I. T., SHevelev S. P. Analiz povsednevnosti [Analysis of everyday life]. M. Canon. 2004. P. 15.
3. Ibid. P. 16.
4. Ul'yanov I. I. Voin i russkaya zhenshchina v obryadovyh prichitaniyah nashih severnyh gubernij [A warrior and a Russian woman in the ritual lamentations of our northern provinces] // Zhivaya Starina - Alive antiquity.
1914, iss. 3-4, pp. 233. 234.
5. Ibid. P. 268.
6. Ibid. P. 269.
7. Ibid. P.
8. Ibid. P. 270.
9. Kasavin I. T., SHevelev S. P. Op. cit. P. 25.
10. Tekushchaya vojna v derevenskih chastushkah - The current war in the village chastushki // Novoe vre-mya - New time. 1914, 28th of September. P. 3.
11. I-ij N. [Il'inskij N.] Otrazhenie vojny v vologodskih chastushkah: (Za pervye polgoda vojny) [Reflection of the war in the Vologda chastushki: (For the first six months of the war)] // zvestiya Vologodskogo Obshchestva izucheniya Severnogo kraya - News of the Vologda Society for the Study of the Northern Territory. Issue 2. Vologda.
1915. Pp. 134, 135, 136.
12. Il'inskij N. Otrazhenie vojny v vologodskih chastushkah [Reflection of the war in the Vologda chastushki] // zvestiya Vologodskogo obshchestva izucheniya Severnogo kraya - News of the Vologda Society for the Study of the Northern Territory. Issue 3. Volgda. 1916. Pp. 86. 96, 101.
13. Ibid. P. 101.
14. SHCHerbinkin P. P. Povsednevnaya zhizn' devochek v gody Pervoj mirovoj vojny 1914-1918 gg. [The daily life of girls during the First World War 1914-1918] // Rossijskaya povsednevnost' v zerkale gendernyh ot-noshenij: sb. st. - Russian everyday life in the mirror of gender relations: coll. of art. / resp. ed. N.L. Pushkareva. M. New literary review. 2013. P. 131.
15. Ibid. P. 144.
16. Trushkova I. YU. Nacional'nye men'shinstva v Priural'e v XIX - nachale XXI v.: voprosy istorii i kul'turnoj adaptacii [National minorities in the Priuralye during XIX - early XXI century: issues of history and cultural adaptation]. Kirov. Avers. 2014. P. 112; Trushkova I. YU., Balyberdin YU. A. Transformacii mental'nosti i ehtnicheskogo samosoznaniya naseleniya Vyatskoj gubernii vo vremya Pervoj mirovoj vojny: istoriya inoterritorial'nyh vliyanij [Transformations of mentality and ethnic self-consciousness of the population of Vyatka province during the First World War: the history of foreign influences] // Vestnik VyatGGU - Herald of VyatSHU. 2015, No. 5, pp. 24-30.
17. Shcherbinkin P. P. Op. cit. P. 117.
УДК 94(430.1)"1953":329.4'4
М. В. Левченко
Начало работы консерваторов и либералов в ФРГ во втором Бундестаге (1953-1957 гг.). Возникновение первых
коалиционных противоречий
В статье рассматривается вопрос начала работы малой коалиции в Западной Германии после выборов 1953 г. Опираясь на широкий круг немецких источников, автор сумел раскрыть в новом ракурсе политическую жизнь Западной Германии в послевоенный период. Так, автор приходит к выводу, что политиче-
© Левченко М. В., 2017
