CC BY
3Д.М. Володихин
ПОВОРОТ К ЛИЦУ: ИСТОРИЧЕСКИЙ ПЕРСОНАЛИЗМ КАК СОВРЕМЕННАЯ
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ
Современный историк это прежде всего человек, который ассоциируется со своей работой. Во всяком случае, таково положение дел в России. Историк-специалист, получивший профильное профессиональное образование, работает чаще всего на государство, реже на какую-либо общественную организацию. Он может быть академическим историком, т.е. находиться в научно-исследовательском институте в системе одной из государственных академий наук. Он может также преподавать в вузе, быть сотрудником музея. Или, скажем, сотрудником архива. Хотя там и (несколько опрометчиво) отменили научные ставки, но специалисты, так или иначе, занимаются научной работой, даже двигаясь, в определенной мере, против течения. Поэтому словосочетание историк-архивист до сих пор не потеряло смысл... Профессиональный историк может работать консультантом в каком-то общественном клубе, политической партии, творческой организации и т.д. Там он занимается тем, что ему «заказывает» руководство, притом порой заказ подобного рода формируется очень своеобразно, иногда прямо противоположно законам подлинно-научного исторического исследования. А для историка-ученого идеал его профессиональной деятельности может быть только один: восстановление исторической истины и следование ей.
Но, допустим, не происходит никакого выкручивания рук на работе. Одно только следование общим рабочим планам или планам осуществления грантовых проектов. Всё равно, и тут имеется своя сложность.
Почти всегда государство довольно равнодушно относится к труду историков, которые работают в академических институтах, университетах или иных вузах, музеях. Я имею ввиду не преподавательскую работу, а научную. Существуют плановые программы, которые утверждаются заранее, по ним историк должен отчитываться как за «проделанную работу». В подавляющем большинстве случаев названные программы основаны на идее социального синтеза. Эта идея вонзилась в сферу исторической науки еще в XVIII веке, но с особенной силой звучала она на протяжении XIX—XX столетий. Она предполагает, что историческое знание на уровне государства, да и на уровне общества в целом, должно чему-то научить, предотвратить некие беды, показать, как правильно развиваться, должно стать почвой для «рекомендаций на будущее». Что, в сущности, предполагает признание тезиса, еще в середине XX века считавшегося чуть ли не самоочевидным: можно, основываясь на фактах прошлого, понимать и реконструировать некие глобальные непреложные законы общественного развития и, соблюдая оные законы, идти в светлое будущее хорошо подготовленным.
Такой подход к истории существует до сих пор, его никто не элиминировал, хотя выглядит он чрезвычайно архаично. Но последние десятилетия он сталкивался и сталкивается с проблемой генерального смысла, с проблемой метода, по большому счету. Проблема эта пришла в Россию достаточно поздно, в 1990-х или даже 2000-х, европейские ученые ощутили ее намного раньше. Суть названной проблемы: до сих пор ни одна философия, и ни одна, тем более, философии истории, не доказала существование какого-то непреложно существующего закона общественного развития. На словах огромное количество законов всемирного масштаба открыто позитивистами, марксистами, сторонниками школ «Анналов» и так далее. На их основе даже пытались выращивать «правильные» общества, и СССР служит хорошим примером. Но на практике... время идет, а закон, который сначала звучал как набат истины, представлял собой откровение для крупных социальных страт, вызывал интерес и одобрение у широких масс (как минимум, у
широких масс интеллектуалов), постепенно... устаревает. Это значит: уходит из фокуса внимания общества, становится экспонатом на музейной полке; и через некоторое время уже и не помнят, что, оказывается, был такой Всемирный исторический закон. Или помнят лишь узкие специалисты, занимающиеся «археологией интеллектуальной деятельности». И так - раз за разом.
Проблема метода состоит в том, что фундамент «глобальных законов исторического развития» постоянно перестраивается, и ни одно поколение современных историков не знало и не знает ситуации, в рамках которой на протяжении всей творческой жизни своей оно могло пользоваться единой, не меняющейся, цельной формулой генерального смысла исторического развития для человечества.
Цельная формула была в Средние века - христианская ортодоксия. И, возможно, еще когда-нибудь вернется. нескоро (Володихин, 2021). Новое время породило множество философских симулякров. Наши дни даже в творении новых симулякров отметились леностью, незамысловатостью, копипастингом...
Таким образом, мечта о социальном синтезе, как некой точке, где будут «окончательно» применены все исторические знания, до сих пор существует, и к ней стараются подвязать подавляющее большинство программ, которыми занимается официальная государственная история. Но философская основа названной мечты шатка, покрыта трещинами, изобилует провалами и, по большому счету, дышит на ладан. Работая в рамках таких программ, историк либо просто не задумывается о том, что накопленное им новое знание никогда не пригодится для «общего дома» мировой или национальной истории, сложенного из кирпичиков по «единому проекту», либо сознательно отказывается от историко-философских проблем, поскольку осознает нищету идеи социального синтеза, но увлечен своей работой, и ему нет дела до того, сколь большому количеству людей ее плоды пригодятся.
Но есть иная роль для историка. А именно - глубокая социализация. Необходимо наконец вспомнить, что помимо функции академического исследователя (а без нее всё остальное просто не существует), т.е. функции, соответствующей служебному положению, существует также функция другого рода. Она предполагает самостоятельное, осознанное установление историком диалога с обществом. «Самостоятельное» означает -не через те структуры, где он работает, а, скажем так, подчиняясь определённым нравственным императивом сообщества историков в целом. В число этих императивов входило и входит четкое понимание того, что история - общественная дисциплина. И, следовательно, для историка всегда открыт путь служения не только государству, но и обществу - напрямую, без «руководящей и направляющей роли» той элиты, которая на данный момент (пятьдесят лет назад, десять лет назад, сегодня, завтра, через сто лет) осуществляет госзаказ на деятельность историков. Элита может быть хороша и плоха, да она может быть просто великолепна или чудовищно безнравственна, всё бывает, но заказ, идущий от нее - далеко не единственный хлеб для историка, да и не только хлеб, но и смысл его творчества.
Для сообщества историков, повторюсь, существует один-единственный идеал -истина. И один-единственный способ доказать собственный профессионализм, а именно использование полноценного багажа знаний источниковедческих, историографических основ своей науки, технических навыков вспомогательных исторических дисциплин. Историка-профессионала видно по технике его работы. Не освоил - не нужен. Знание «правильной философии» уже ни на что не влияет и мало кого способно впечатлить.
В этом смысле историк, отклоняясь от масштаба масс, классов, периодов истории большой длительности, истории громадных территорий, глобальной истории, макроистории, отстраняясь от идеи социального синтеза, получает возможность делать то, к чему будет прислушиваться социум.
Общество постоянно заказывает историческое знание. Каждый день, каждое поколение, каждая социальная страта хочет знать определённые аспекты истории, и чаще всего они с государственными программами изучения истории совпадают лишь по-стольку-поскольку. А то и вовсе не совпадают.
В 1990-х и 2000-х годах в русском образованном обществе бурно развивалась военная история. Она и по сию пору в высшей степени востребована. Целый каскад современных историков получили известность именно как обозреватели военного материала: танки, эсминцы, истребители, армии, фронта, эскадры, стратегия, тактика и так далее (например: Исаев, 2005). Это то, что будоражит умы не одного миллиона людей, и это лишь один из аспектов социализированной истории.
Таков лишь один пример из множества социализированных аспектов исторического знания.
Очень значительная часть общества тянется не к факту и, тем более, не к закону, — закон сух, — тянется она к изучению личности. Ранее автору этих строк уже приходилось высказываться в данном ключе (Володихин, 1999; Володихин, 2002).
Как хорошо образованного человека, так и. не особенно хорошо образованного всегда интересовал и интересует пример личностей прошлого. Выдающиеся персонажи истории, как и всякий человек от начала времён, от Сотворения мира, пользуются теми же интеллектуальными и нравственными инструментами, что и современный человек. Проще говоря, так же думают и так же чувствуют. Высокая культура и культура повседневности в рамках любых цивилизаций задают, разумеется, контекст поведения человека, но глубочайшие аспекты человеческой личности заданы от начала и до конца истории. Поэтому личность, которая действовала 100, 200, 1000, 2000 лет назад, может быть в своем опыте актуальна для нашего современника. Личность постоянно делает нравственный выбор, на протяжении всей своей жизни миллионы раз отвечает «да» и «нет» на простые и сложные вопросы бытия. Она выбирает модели поведения, она выбирает для себя правильную деятельность, правильное творчество, правильный идеал. А иногда, если выбирать нечего, личность фактически строит эти идеалы, эти модели жизненной практики, а потом использует их до гробовой доски. Иногда получается так, что личность стоит как бы в холодном море враждебных смыслов по пояс и, строя для себя модель жизненной стратегии, подсыпает под свои ноги песок, подсыпает, подсыпает. и в конце концов под ней образуется остров смыслов приемлемых.
Такое случалось в разных странах, у разных народов, в разные времена.
Для того чтобы понимать, как совершались подобные действия раньше, т.е. для того, чтобы получить пример правильного выбора стратегии, правильного нравственного выбора, необходимо окунуться в интеллектуальную и нравственную реальность личности прошлого. Историк, который выполняет не только академические задачи, но и устанавливает диалог с обществом, иначе говоря, социализированный историк, «вытягивает» критически важный, можно сказать, экзистенциальный опыт из судеб исторических личностей. Старается понять, почему, в каких условиях, по каким причинам, из каких нравственных императивов они делают тот или иной выбор, принимают ту или иную модель поведения.
На мой взгляд это самое интересное из всего, что может дать историк. Да и, по большому счету, самое интересное изо всего, чем он может заниматься.
Конечно же, социализированный историк может заниматься далеко не одним этим, ведь существуют значительные социальные страты, интересующиеся, допустим, историей костюма, историей искусства, историей веры (впрочем, тут тоже не обойтись без персонализма), историей Церкви, да той же самой историей войны и военного дела. Но «заказ на личности» вечен, он на все времена. Все остальные заказы существуют. как бы правильно выразиться?.. от времени к времени. Они могут изменяться, обретать
широкий масштаб и незаурядную популярность, или, наоборот, почти исчезать в обществе. Да, естественно. Но заказ на знакомство с опытом личностей прошлого - навсегда.
Причём кому-то необходимо изложение чужого опыта в сложной, изощренной форме, кому-то попроще, разложить по полочкам, а кого-то интересует личность, препарированная на классическом научно-популярном уровне - в этом смысле, например, полагаю, еще долго будет процветать серия «Жизни замечательных людей», издательства «Молодая гвардия».
Иначе говоря, работа такого рода может выполняться в разном стиле и с использованием широкого диапазона методик.
Не обязательно окунаться в дебри психологии. Валиден и другой подход. А именно, когда через культурный контекст, через исторические обстоятельства, через поступки, через слова, т. е. исключительно через внешние проявления личности историк оттягивается до глубин души, каких-то потаенных струн сознания, до того, что существовало раньше, чем человек познакомится с культурным контекстом своей эпохи, обрел общественный долг в принятых для его хронотопа категориях, варианты поведения, основанные на обычае. То есть то, что в него заложено от рождения, то, что имеет отношение к его душе. До такого докопаться очень сложно, и не стоит думать, что автор этих строк сейчас советует заняться в исторических исследованиях фрейдизмом, юнги-анством, эриксонианством, учением Адлера и т.п. Это всё почтенные платформы научной психологии, конечно. Их уместно использовать в рамках психоистории. Но разговор сейчас, скорее, о том, чтобы окунуться в экзистенциальную глубину сознания, понять то, что сам человек понимает о себе лишь в критической, пограничной ситуации, когда он испытывается на излом, и поднимаются на поверхность глубинные слои его личности сознания. Когда выходит наружу то, что является его сущностью, -- перед лицом смерти, перед лицом сильного чувства любви, перед лицом возможности самопожертвования, которое будет дорого стоить. Такие «критические ситуации» показывают сущность натуры, и. это будет интересно всегда.
Итак, на мой взгляд, помимо академической истории, которая не особо удовлетворяет интересы общества, но зато за неё довольно просто отчитываться, всё более и более происходит «поворот к лицу», то есть поворот историков к личности, поворот к тому, о чём историк может поговорить с обществом, минуя все остальные звенья социальной иерархии. Поговорить о том, что интересно ему, и о том, что будет интересно его собеседникам, которых он обретет через книги, статьи, публичные выступления.
БИБЛИОГРАФИЯ
Володихин Д.М. Экзистенциальный биографизм в истории // Персональная история. М., 1999. С. 3-10.
Володихин Д.М. Две версии микроисторической платформы в отечественной историографии // Диалог со временем. 2002. Вып. 8. С. 445-452.
Володихин Д.М. Христианский персонализм и метод персональной истории в исторической науке // Историческое обозрение. Вып. 22. М., 2021. С. 85—91. Исаев А.В. Краткий курс истории ВОВ. Наступление маршала Шапошникова. М., 2005. 384 с.
