CC BY
62
УДК 821.161.1.09''18''
федотова Анна Александровна
кандидат филологических наук Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского
повесть л.н. толстого «крейцерова соната» в рецепции н.с. Лескова:
неосуществленные замыслы*
Статья посвящена анализу художественной рецепции Н.С. Лесковым повести Л.Н. Толстого «Крейцерова соната», полемика вокруг которой стала крупнейшим событием отечественного литературного пространства начала 1890-х гг. Значимость комплексного рассмотрения корпуса неоконченных текстов Лескова, замысел которых родился у писателя после знакомства с «Крейцеровой сонатой», определяется тем, что взгляд Толстого на центральную для повести проблему семьи был одним из немногих положений толстовского учения, к которым Лесков относился нескрываемо критически. Практико-ориентированный ум писателя не мог принять крайностей подхода Толстого, что и нашло отражение в незавершенных текстах, полемически заостренных против толстовской проповеди воздержания. Однако в статье сделан принципиальный вывод о том, что, хотя тексты Лескова входят в противоречие с толстовскими идеями, писатель старается обойти наиболее острые вопросы и на первый план выдвигает свою солидарность с Толстым. Прямолинейность же и дидактичность, с которыми Лесков выражает свои мысли, актуализируя фигуру автобиографического нарратора, могут интерпретироваться как одни из ярких примеров стилистической ориентации писателя на манеру позднего Толстого.
Ключевые слова: Н.С. Лесков, Л.Н. Толстой, «Крейцерова соната», «По поводу Крейцеровой сонаты», рецепция, полемика, исповедь.
Н.С. Лесков познакомился с текстом «Крейцеровой сонаты» по предпоследней редакции повести, которая, начиная с середины 1889 года, распространялась в многочисленных списках. А.Н. Лесков вспоминал, что 15 февраля 1890 года он «прочитал взволнованные строки отца»: «"Соната" вчера решительно запрещена. <...> В Литературном обществе произнесли Толстому осуждение. "Он сошел с ума и исписался". Этому аплодировали. Фофанов вскочил и крикнул: "Комары и мошки напали на льва". Полагали, что он пьян, но он был трезв» [9, с. 453].
Со второй половины 1880-х гг. Лесков напряженно следил за работой Толстого. Пристальное внимание Лескова привлекала и резонансная деятельность писателя (Голодные харчи Толстого // Петербургская газета. 1891. № 305. 6 ноября), и публикации о Толстом в столичной прессе (Курская трель о Толстом. Письмо в редакцию // Петербургская газета. 1891. № 23. 24 января; Сплетни о Толстом // Петербургская газета. 1891. № 39. 9 февраля; Нападки г. Михайловского на Л. Толстого // Петербургская газета. № 19. 20 января), и движение «толстовцев» («Зимний день», 1894). Не мог не откликнуться Лесков и на выход в свет «Крейцеро-вой сонаты», полемика вокруг которой стала крупнейшим событием отечественного литературного пространства начала 1890-х гг. В 1890 году Лесков под влиянием повести Толстого начал ряд художественных произведений, впрочем, так и оставшихся незавершенными: это наброски <«Особенно чувствительно уязвила...»> и «Короткая расправа» [15], фрагмент «рассказа кстати» «По поводу Крейцеровой сонаты».
В наибольшей степени репрезентативным из этих неоконченных текстов является рассказ «По поводу Крейцеровой сонаты». О работе над ним Лесков писал к издателю «Русской мысли» В.М. Лаврову 13 марта 1890 года: «Рассказ кстати: по поводу "Крейцеровой сонаты" я начал и половину написал, но тут подошли неприятности (писатель имеет в виду цензурное запрещение VI тома своего собрания сочинений - А. Ф.), и работа выпала из рук» [8, с. 455]. А.Н. Лесков свидетельствует о том, что произведение первоначально имело другое название: «В 1890 году набрасывается не то полупролог, не то первая, по лесковской манере, вступительная часть остро психологического опуса "По поводу Крейцеровой сонаты", по другому наименованию - "Дама с похорон Достоевского". Написанное пока только "вдоль", возможно, представляло собой подход к самым интересным раскрытиям со стороны мужа только что трагически погибшей женщины» [9, с. 98].
Основным признаком изобретенного Лесковым жанра «рассказа кстати», к которому принадлежит и отрывок, являлась для писателя установка на фактографизм. Лесков подчеркивал, что он «очень любит эту форму рассказа о том, что "было", приводимое "кстати" (à propos), и не верит, что это вредно и будто бы непристойно, так как трогает людей, которые еще живы» [10, с. 569]. А.И. Фа-ресов вспоминал, что Лесков не раз рассказывал ему о событии, которое легло в основу «По поводу Крейцеровой сонаты»: «Однажды пришла к нему неизвестная дама под густой вуалью и сказала: "Как вы скажете мне, так я и поступлю. Я хочу знать ваше мнение о себе самой". Лесков часто
1 Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда в рамках научно исследовательского проекта «Поздний Н.С. Лесков: научная подготовка к изданию художественных и публицистических произведений 1890-х годов» (грант № 15-04-00192).
78
Вестник КГУ № 4. 2017
© Федотова А.А., 2017
говорил мне о ней: "Знаете, зачем она приходила? Спрашивала совета: признаться ли ей мужу в том, что она любит другого, или продолжать ей обманывать его"» [16, с. 185-186].
Характер названий, которые Лесков предполагал использовать для рассказа («По поводу Крейцеровой сонаты», «Дама с похорон Достоевского»), показывает, что житейский случай мыслился писателем в литературном контексте. Подсказанная жизнью коммуникативная ситуация (обращение дамы к писателю с просьбой о совете) неслучайно вызвала у Лескова ассоциации с творчеством Достоевского. В период издания «Дневника писателя» (1876-1877) к Достоевскому неоднократно обращались читательницы с подобными просьбами. Как отмечает С.А. Ипатова, «корреспондентки писателя, убежденные, что творческая мощь Достоевского способна разрешить не только "вечные" и важные общественно-нравственные вопросы... но и частные, житейские, сугубо личные, повествуют о своих любовных драмах и семейных проблемах, просят быть руководителем в жизни и литературе. ждут сердечного утешения и наставления» [3, с. 247]. Некоторые из этих историй попали на страницы «Дневника писателя», в котором Достоевский подчеркивал: «"Дневник писателя" дал мне средство ближе видеть русскую женщину; я получил несколько замечательных писем: меня, неумелого, спрашивают они: "что делать?" Я ценю эти вопросы и недостаток уменья в ответах стараюсь искупить искренностью» [4, с. 119].
В процессе претворения жизненного случая в художественную прозу Лесков прежде всего детализирует и наполняет психологическими подробностями фактически не представленный в воспоминаниях Фаресова монолог-признание героини. Ситуация признания сближает рассказ Лескова с толстовским претекстом произведения - повестью «Крейцерова соната». Монолог героини создан с нехарактерной для прозы Лескова ориентацией на жанр исповеди. Можно предположить, что писатель выбрал подобный жанровый ориентир в том числе и учитывая повесть Толстого. Это предположение тем более оправдано, что Лесков точно воспроизводит отдельные детали антуража претек-ста: разговор один на один между совершившим «преступление» и его слушателем, вечернее время суток, желание «исповедующегося» скрыть лицо: «"Мне неприятен этот свет, можно закрыть?" -сказал он, указывая на фонарь. Я сказал, что мне все равно, и тогда он поспешно. встал на сиденье и задернул шерстяной занавеской фонарь» [14, с. 15], «В темноте мне не видно было его лицо» [14, с. 17], «Она попросила меня сесть в кресло перед лампой, бесцеремонно подвинула зеленый тафтяной кружок на абажуре лампы так, что весь свет падал на меня и затемнял ее лицо» [11, с. 33]. Основой для сближения двух произведений служит
сходство их сюжетных коллизий: если в «Крей-церовой сонате» перед читателями исповедуется муж, убивший жену по подозрению в измене, то в тексте Лескова о своем проступке рассказывает совершившая измену жена.
Близость, вплоть до детального совпадения, сюжетов двух произведений делает очевидным и отличия в художественной организации текстов. Наиболее принципиальное из них - изменение в образе слушателя исповедующегося героя. В «Крей-церовой сонате» его роль минимальна. В одной из ранних редакций повести Толстой предполагал положить в основу произведения противопоставление монолога преступника и реплик слушателей его признания, однако писатель быстро отказался от своего замысла. Если в начале повести роль слушателя заключается в том, что он задает короткие вопросы, поддерживающие разговор, то впоследствии слушатель становится незаметным за речью главного героя.
В «рассказе кстати» также, как и у Толстого, присутствует эксплицитный диегетический непричастный нарратор, которому доверяется быть слушателем исповеди главного персонажа. Однако роль его не ограничивается отслеживанием того, чтобы разговор не заглохнул. Принципиальное качество нарратора в «рассказе кстати» - его близость самому автору. Лесков старается создать иллюзию неразличимости нарратора и самого себя. Такая иллюзия поддерживается не только многократными упоминаниями о писательском ремесле нарратора, но и наделением его образа автобиографическими деталями: нарратор посещает похороны Ф.М. Достоевского, в его доме живет девочка-сиротка, он совершает заграничное путешествие. Впрочем, следует отметить, что лесковский автобиографизм не следует преувеличивать: похороны Достоевского состоялись на кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге 31 января 1881 года, в то время как четырехлетняя девочка Варя, которая с течением времени стала приемной дочерью Лескова, появилась в его доме лишь в 1883 г. Летом 1884 г. Лесков действительно ездил на лечение в Мариенбад, после которого заграничное путешествие писателя было прервано в Праге в связи с исчезновение бумажника с деньгами, документами, аккредитивом и паспортом [9, с. 275-280]. Однако маршрут, который Лесков описывает в «По поводу Крейцеровой сонаты», был избран им для поездки 1875 года: писатель выехал на воды в Мариенбад после того, как более месяца провел в Париже [9, с. 8-31].
Наделение нарратора автобиографическими чертами необходимо Лескову для создания образа максимально компетентного слушателя. Подобная установка подчеркивается и на сюжетном уровне. Если в повести Толстого встреча слушателя и Позднышева случайна, то главная героиня «рассказа кстати» намеренно ищет разговора с нарра-
тором: «ко мне пришла какая-то незнакомая дама и не хочет уходить, а настойчиво просит, чтобы я ее принял. Дамские посещения к нашему брату, пожилому писателю, вещь довольно обыкновенная» [11, с. 32]. Догадки нарратора о цели визита дамы держат сюжетное напряжение в завязке повествования. В начале они подчеркнуто прагматичные: «Немало девиц и дам ходят к нам просить советов для их литературных опытов или ищут у нас какого-нибудь содействия в устройстве их дел с незнакомыми редакциями» [11, с. 34], затем -преувеличенно конспираторские: «На этот раз мне прежде всего пришло в голову, что эта дама также обуреваема политическими страстями, что у нее есть какой-нибудь замысел, который, по несчастию, пришло в голову мне доверить; вступление ее беседы имело много похожего на это» [11, с. 35].
Домыслы нарратора обостряют драматизм ситуации для того, чтобы после раскрытия «тайны» его гостьи неожиданно снять остроту положения: «Я не сомневался, что вслед за этим последует откровение политического характера, и неохотно сказал: "Я вас слушаю". Несмотря на двойную вуаль, я чувствовал на себе пристальный взгляд моей гостьи, которая глядела на меня в упор и твердо проговорила: "Я неверная жена! Я изменяю моему мужу". К стыду моему должен сказать, что с сердца моего при этом открытии спала великая тяжесть; о политике, очевидно, не было и помину» [11, с. 35]. Подробное описание Лесковым внутренних колебаний нарратора при виде гостьи показательно. Роль этих психологических ремарок, конечно, не только в том, чтобы поддержать нужную писателю интригу. Одолевающие нарратора сомнения дают Лескову возможность употребить важнейшую для него реплику «К стыду моему должен сказать, что с сердца моего при этом открытии спала великая тяжесть», которая комически не соответствует предшествующему ей признанию «Я неверная жена! Я изменяю моему мужу». Ироническая ремарка, стилистически близкая разговорной речи («не было и помину», «к стыду моему»), которая вызывает улыбку читателя, позволяет писателю резко снизить градус накала описываемого события. В кругозоре нарратора проступок посетительницы не имеет того драматизма, которым он наделен с точки зрения самой героини. Несовпадение двух ракурсов (экзальтированной женщины и умудренного опытом сдержанного мужчины) является основным приемом организации повествования в первой части рассказа.
Включенная в рассказ фигура слушателя, функционально фактически отсутствующая в «Крейце-ровой сонате», выступает своеобразным посредником между исповедующимся героем и читателем. По интересному выводу С. Зассе, Толстой «избрал исповедь, или признание, как жанр для «Крейце-ровой сонаты», так как в этих жанровых рамках
он <...> передавал читателям настрой на самоотчет» [6, с. 163]. Заразительным (в толстовском смысле заражения как важнейшей черты искусства) примером исповеди Позднышева Толстой стремится подвигнуть читателей на переосмысление их собственной греховной жизни и принятие толстовской теории ради воздержания. В этом случае излишне прописанная фигура слушателя только препятствовала бы «заражающему» воздействию исповеди на читателя.
В «рассказе кстати» Лескова благодаря детально прописанной фигуре автобиографического нар-ратора акцент читательского внимания смещается с исповедующейся героини на ее слушателя, а точнее, на то, какой совет он может ей дать. Выбранная Лесковым структура повествования принципиально отличается от толстовской: если в «Крейцеровой сонате» читатель повести, который, по Толстому, существует в тех же ненормальных общественных условиях, что и Позднышев, должен почувствовать себя на одном уровне с героем, то в «рассказе кстати» роль читателя заключается в корректировке собственного отношения к проблеме супружеской измены, в чем ему и старается оказать содействие нарратор. Читатель, идентифицирующий себя с нарратором, в этой ситуации оказывается в роли судьи (или, точнее, духовника) героини.
Главная особенность «суда» нарратора, который позиционирует себя как человек, в соображения которого «входит гораздо больше практицизма, чем отвлеченной философии и возвышенной морали» [11, с. 38], заключается в «снижении» драматического напряжении ситуации и в убедительном доказательстве героине необходимости продолжать сохранять ее проступок в тайне. Подобное «решение» полемически заострено против обоих претек-стов повести. Спор с Достоевским Лесков делает прозрачным. Среди реплик героини, склоняющейся к необходимости признания в своем проступке, встречается показательная фраза: «Моя душа очистилась бы страданием» [11, с. 42]. Целительная роль страдания является одной из ключевых идей этики позднего Достоевского. Мысль о необходимости признания в совершенном преступлении, занимавшая ум писателя еще со времен работы над «Преступлением и наказанием», законченное выражение получила в «Братьях Карамазовых». Ситуация сомнений в необходимости признания, которая лежит в основе «Рассказа кстати» Лескова, особенно схожа с сюжетом главы «Таинственный посетитель» части «Из жития в бозе преставившегося иеросхимонаха старца Зосимы». Достоевский рассказывает о визитах к старцу мужчины, совершившего в прошлом убийство, а сейчас - счастливого семьянина. «Таинственный посетитель» после долгих колебаний признается в содеянном им преступлении, убежденный словами Зосимы и чтением Евангелия: «Знаю, что наступит рай для меня,
тотчас же и наступит, как объявлю. Четырнадцать лет был во аде. Пострадать хочу. Приму страдание и жить начну. Неправдой свет пройдешь, да назад не воротишься. Теперь не только ближнего моего, но и детей моих любить не смею. Господи, да ведь поймут же дети, может быть, чего стоило мне страдание мое, и не осудят меня! Господь не в силе, а в правде» [4, с. 189].
Лесков ставит под сомнение идею Достоевского, вновь используя характерный для «рассказа кстати» прием: экзальтированная реплика героини соседствует с иронически снижающими ее пафос словами нарратора: «Мне казалось, что я вижу ее душу: это была душа живая, порывистая, но не из тех душ, которых очищает страдание. Потому я ничего не ответил о ее душе и снова упомянул о детях» [11, с. 42]. Показательно, что для полемически заостренного против Достоевского рассказа Лесковым выбрана стратегия фактографического повествования. Писатель противопоставляет рассказываемый им «реальный» случай выводам Достоевского, которого Лесков не раз упрекал в излишней литературности (показательный пример - статья «О куфельном мужике и проч. Заметки по поводу некоторых отзывов о Л. Толстом»), утверждая, что найденные героями писателя решения могут быть неприменимы для «обычных» людей.
Полемика с Толстым выстраивается Лесковым с гораздо большей осторожностью. Необходимо подчеркнуть, что центральная проблема «Крейце-ровой сонаты» - проблема семьи - была одним из тех в принципе немногих положений толстовского учения, к которым Лесков относился нескрываемо критически (об этом подробнее см.: [5; 15]). Очевидно, что Лесков не мог не заметить того приговора институту семьи и брака, который выносит Толстой в «Крейцеровой сонате».
До нас дошло немного высказываний писателя о повести. Среди наиболее ценных из них - сохранившееся в воспоминаниях сына Лескова утверждение о том, что «В нем (Толстом. - А. Ф.) важны и ценны новые намёты, которые он делает, отвращая мысль нашу от дурного и поворачивая ее к хорошему. В "Крейцеровой сонате" важен вовсе не призыв к идеальному воздержанию людей от плотской любви, а то, как Толстой отвращает нас оттуда, где мы развращаем себя и женщину» [9, с. 413]. Фраза Лескова весьма показательна: понимая крайности толстовской позиции, писатель в то же время отказывается от критики наиболее уязвимых сторон мысли Толстого. Лесков предлагает два варианта прочтения «Крейцеровой сонаты»: идеалистический - как призыв к полному воздержанию от супружеской жизни и прагматический - как некое анти-руководство по выбору спутника жизни и построению счастливой семьи.
Две эти интерпретации толстовской повести «персонифицированы» Лесковым в незавершен-
ном отрывке «Особенно чувствительно уязвила генерала Попятина "Крейцерова соната"». Фрагмент представляет собой диалог двух персонажей по прочтении повести Толстого: «Повесть всем понравилась... и присутствовавших на чтении мужей с женами не перессорила и не разлучила. Извините. начал «подыскиваться». генерал. Для меня там самое главное и самое ясное, что Толстой совсем против всякого выбора, потому что он против брака. перебивал Словцов, - я кое-что еще не успел продумать, но главною принимаю и разделяю. то, что надо, чтобы человек выбирал себе жену за ее ум, характер и хорошее уменье жить, а не за джерси да за нашлепку.» [15, с. 494].
К сожалению, этот лесковский замысел так и остался незавершенным, однако понравившаяся писателю толстовская фраза вошла в начало опубликованного рассказа «Продукт природы» (1893): «У меня был родственник, муж моей тетки, обруселый англичанин. Он был человек недюжинный и в одном отношении предупредил даже на сорок лет этику "Крейцеровой сонаты". Опасаясь, чтобы на него при выборе жены не подействовали подкупающим образом "луна, джерси и нашлепка", он отважился выбирать себе невесту в будничной простоте и для того объехал соседние дворянские дома, нарядившись "молодцом" при разносчике» [12, с. 341]. Лесков приводит цитату из «Крейцеровой сонаты» в сокращении, имеющем характер эвфемизма. Писатель отсылает читателю к фрагменту повести, в котором Позднышев описывает процесс выбора будущей супруги, делая это в достаточно резкой натуралистической форме: «В один вечер, после того как мы ездили в лодке и ночью, при лунном свете, ворочались домой и я сидел рядом с ней и любовался ее стройной фигурой, обтянутой джерси, и ее локонами, я вдруг решил, что это она. Удивительное дело, какая полная бывает иллюзия того, что красота есть добро. От этого эти джерси мерзкие, эти нашлепки на зады, эти голые плечи, руки, почти груди. Женщины, особенно прошедшие мужскую школу, очень хорошо знают, что разговоры о высоких предметах - разговорами, а что нужно мужчине тело и все то, что выставляет его в самом заманчивом свете; и это самое и делается. Да, так вот меня эти джерси, и локоны, и нашлепки поймали» [14, с. 21-22]. В рассказе Лескова острота высказывания Толстого перенесена в подтекст, что придает ему двусмысленный характер. Чрезмерно же высокая оценка англичанина («человек недюжинный», «отважился», «предупредил даже на сорок лет этику "Крейцеровой сонаты"») бросает вездесущий у Лескова иронический отсвет и на героя, и на «этику» повести Толстого, которая сводится здесь к рациональному выбору невесты.
В «рассказе кстати» писатель также предлагает прагматическое прочтение «Крейцеровой сонаты». Если Толстой в «Крейцеровой сонате» акцентирует
проблему распада семьи, то Лесков пытается показать возможность ее сохранения. В то время как Толстой сосредоточен на отношениях между супругами и чувствах Позднышева, Лесков ставит в центр своего произведения проблему семьи в целом, чья гармоничная целостность попадает под угрозу в результате нарушения женой супружеской верности. Отсюда - и детально прописанный образ сына героини, трагическая гибель которого является поворотным моментом сюжета произведения. В этой связи неслучайным выглядит и ряд перекличек «рассказа кстати» с «Анной Карениной» (образ мужа-чиновника, страстная любовь главной героини к сыну, наконец, ее финальное самоубийство), романом Толстого, в котором следствием измены является и разрушение личности, и разрушение брака.
Основной пафос рассказа Лескова сводится к оправданию проступка героини, изменившей супругу. И первым аргументом писателя становится, как это ни парадоксально, текст «Крейцеро-вой сонаты», выбранный им в качестве эпиграфа: «Всякая девушка нравственно выше мужчины, потому что несравненно его чище. Девушка, выходя замуж, всегда выше своего мужа. Она выше его и девушкой, и становясь женщиной в нашем быту» [11, с. 32]. Эпиграф является контаминацией нескольких высказываний главного героя «Крейцеровой сонаты» из предпоследней редакции повести. В главе XVII литографированной редакции Позднышев говорил, что его жена, выходя замуж, была несравненно выше его, как всегда всякая девушка несравненно выше мужчины, потому что несравненно чище его, что «рядовая девушка, молодая девушка до 20 лет большею частью прелестное существо, готовая на все самое прекрасное и высокое» и что, наконец, «девушка, становясь женщиной, продолжает быть выше мужчины в нашем быту» [14, с. 586].
Эпиграфом в «рассказе кстати» Лескова начинается линия двусмысленного изображения непритязательного мужа героини, намеки на неподобающее поведение которого неоднократно даются в тексте: «благообразный, но испитой муж» [11, с. 43], «муж ее как-то не любил поездок, у него болело колено, он прихрамывал, и притом, не могу разобрать, что с ним происходило: не то он тяготился женой, не то даже желал быть свободен, приволокнуться за одною или даже, может быть, не за одною из приехавших дам сомнительных репутаций» [11, с. 44].
Необходимость оправдания героини, заданная эпиграфом, утверждается в «рассказе кстати» в форме взволнованного авторского отступления: «если женщина такой же совершенно человек, как мужчина, такой же равноправный член общества и ей доступны все те же самые ощущения, то человеческое чувство, которое доступно мужчине, как это дает понять Христос, как это говори-
ли лучшие люди нашего века, как теперь говорит Лев Толстой и в чем я чувствую неопровержимую истину, - то почему мужчина, нарушивший завет целомудрия перед женщиной, которой он обязан верностью, молчит, молчит об этом, чувствуя свой проступок, иногда успевает загладить недостоинство своих увлечений, то почему же это самое не может сделать женщина? Я уверен, что она это может» [11, с. 39]. Языковое оформление высказывания вступает в диссонанс с основным текстом рассказа и близко стилю позднего Толстого. Эффект толстовской стилизации возникает и благодаря его лингвистическим особенностям (развернутый синтаксис, ссылка на Евангелие, вопросно-ответная форма предложения), и в результате подчеркнуто дидактической интонации.
Повесть Толстого «Крейцерова соната», по словам современника, «явилась настоящим землетрясением в читающем мире» [8, с. 125]. Для Лескова принципиальная важность этого текста была связана с тем, что его центральной проблемой стал кризис института семьи. Практико-ориентированный ум писателя не мог принять крайностей подхода Толстого, что и нашло отражение в незавершенных фрагментах произведений, полемически заостренных против толстовской проповеди воздержания.
Лесков солидаризируется с Толстым в понимании того, что причины измен супругов необходимо искать в кризисе института брака, каким он сложился к концу XIX века. Для позднего Толстого единственным достойным выходом из сложившейся ситуации стало отрицание необходимости этого института как такового, Лесков же пытается найти «положительное» решение проблемы и в свойственном ему прагматическом ключе делает в «По поводу Крейцеровой сонаты» заключение о необходимости будущим супругам быть более осмотрительными в момент создания семьи и не руководствоваться исключительно физиологическими соображениями: «Дурно, что сближением полов до сих пор главным образом руководят "плоть и кровь", а не дух, не разум» [7].
Интерес этих отрывков, однако, и в том, что хотя номинально они входят в противоречие с толстовскими идеями (показательно, что в окончательной редакции Толстой исключил используемую Лесковым в качестве эпиграфа речь Позднышева), писатель старается обойти наиболее острые вопросы и на первый план выдвигает свою солидарность с Толстым. Прямолинейность же и дидактичность, с которыми Лесков, актуализируя фигуру автобиографического нарратора, выражает свои мысли о путях создания семьи, не вполне гармоничны для индивидуального стиля писателя и могут интерпретироваться как одни из ярких примеров стилистической ориентации Лескова на манеру позднего Толстого (о ее важных особенностях см. подробнее: [1; 2]).
Несмотря на настороженность, с которой Лесков отнесся к «призыву к идеальному воздержанию», который он, несомненно, увидел в «Крей-церовой сонате», эта идея привлекла большое внимание писателя и получила свое развитие в женских образах поздних шедевров Лескова -в законченных повестях «Полунощники» (1890) и «Зимний день» (1894).
Библиографический список
1. Андреева В.Г. Бесконечный лабиринт сцеплений в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина». -Кострома: Авантитул, 2012. - 296 с.
2. Андреева В.Г. О нескольких центральных антитезах в романе Л.Н. Толстого «Воскресение» // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. - 2014. - № 5. - С. 131-134.
3. Достоевский: Материалы и исследования. Т. 13: К 175-летию со дня рождения Ф.М. Достоевского. - СПб.: Наука, 1996.
4. Достоевский Ф.М.Собрание сочинений: в 15 т. Т. 13. - СПб.: Наука, 1989-1996.
5. Евдокимова О.В. Мнемонические элементы поэтики Н.С. Лескова. - СПб.: Алетейя, 2001. - 317 с.
6. Зассе С. Яд в ухо. Исповедь и признание в русской литературе. - М.: РГГУ, 2012. - 400 с.
7. Лесков Н.С. Письма к М.О. Меньшикову. Архив // Институт русской литературы: Рукописный отдел. - Ф. 22574. - ОМП б. 61.
8. Книжки «Недели». - 1891 (сентябрь).
9. Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям: в 2 т. Т. 2. - М., 1984.
10. Лесков Н.С. Письма 1881-1895 годов // Лесков Н.С. Собрание сочинений: в 11 т. Т. 11. - М., 1958.
11. Лесков Н.С. «По поводу Крейцеровой сонаты» // Собрание сочинений: в 11 т. Т. 11. - М., 1958. - С. 32-50.
12. Лесков Н.С. Продукт природы // Собрание сочинений: в 11 т. Т. 9. - М., 1958. - С. 356-388.
13. Столярова И.В. Нравственно-эстетическая позиция Н.С. Лескова в «рассказах кстати» («По поводу Крейцеровой сонаты», «Дама и фефела») // Нравственно-эстетическая позиция писателя. - Ставрополь, 1991. - С. 82-99.
14. Толстой Л.Н. Крейцерова соната // Полное собрание сочинений в 90 т. Т. 27. Произведения 1889-1890-х гг. - М.: Государственное издательство художественной литературы, 1936. - С. 5-79.
15. Творчество Лескова в 1880-1890-е годы. Неосуществленные замыслы // Литературное наследство. Т. 101. - Кн. 1: Неизданный Лесков. - М.: Наследие, 1997.
16. Фаресов А.И. Н.С. Лесков в последние годы // Живописное обозрение. - 1895. - Т. 1. -С. 185-186.
