CC BY
0
йй! 10.18522/2500-3224-2024-1-207-216 УДК 821.161.1
ПОВЕСТЬ И СВИДЕТЕЛЬСТВО: НАРРАТИВНЫЕ ТЕКСТЫ О СЕМИНАРИСТАХ 1850-1860-х гг.
Зубков Кирилл Юрьевич
Независимый исследователь, Москва, Россия polemyst@gmail.com
Аннотация. В заметке рассматриваются нарративные тексты о семинаристах, опубликованные в российских журналах середины XIX в. Ключевой проблемой становится исключительное место «Очерков бурсы» Н.Г. Помяловского, которые немедленно после появления затмили все остальные произведения его современников и до сих пор переиздаются. Материалом для исследования стали тексты о семинаристах, опубликованные в указанный период. Автор ставит целью продемонстрировать, какие представления об обществе и о месте в нем семинаристов транслируют очерки Помяловского на уровне литературной формы. Хотя о прозе Помяловского и его современников написано немало, большинство исследователей подходит к ней с сугубо литературоведческим категориальным аппаратом, не позволяющим описать общественное значение этих текстов. Актуальность предлагаемой заметки состоит в том, что произведение Помяловского описано в ней с помощью более современных понятий. В частности, произведения Помяловского рассмотрены с точки зрения представлений о социальном воображаемом, характерных для Российской империи. Согласно предложенной в статье гипотезе, Помяловский предложил читателю не столько повесть о вызывающих сочувствие героях, сколько свидетельство о собственном травматическом опыте, которое способствовало созданию коллективной идентичности разночинцев.
Ключевые слова: Помяловский, семинария, «Очерки бурсы», социальное воображаемое, свидетельство, очерк, повесть.
Цитирование: Зубков К.Ю. Повесть и свидетельство: нарративные тексты о семинаристах 1850-1860-х гг. // Новое прошлое / The New Past. 2024. № 1. С. 207-216. DOI 10.18522/2500-3224-2024-1-207-216 / Zubkov K.Yu. Story and Testimony: Narrative Texts about Seminarists of the 1850s-1860s, in Novoe Proshloe / The New Past. 2024. No. 1. Pp. 207-216. DOI 10.18522/2500-3224-2024-1-207-216.
© Зубков К.Ю., 2024
STORY AND TESTIMONY: NARRATIVE TEXTS ABOUT SEMINARISTS OF THE 1850s-1860s
Zubkov Kirill Yu.
Independent researcher, Moscow, Russia polemyst@gmail.com
Abstract. The article examines narrative texts about seminarians, published in Russian magazines of the mid-19th century. The key problem is the exceptional place of N.G. Pomyalovsky's Seminary Sketches, which immediately after their appearance eclipsed all other works of his contemporaries and are still being republished. The sources for the study were the texts about seminarians published during this period. The author aims to demonstrate what ideas about society and the place of seminarians in it are conveyed by Pomyalovsky's sketches at the level of literary form. Although a lot has been written about the prose of Pomyalovsky and his contemporaries, most researchers approach it with a purely literary categorical apparatus, which does not allow to describe the social meaning of these texts. The relevance of the proposed note lies in the fact that Pomyalovsky's work is described in it using a more modern categorical apparatus. In particular, Pomyalovsky's works are examined from the point of view of the concepts of the social imaginary characteristic of the Russian Empire. According to the hypothesis proposed in the article, Pomyalovsky offered the reader not so much a story about sympathetic heroes, but rather evidence of his own traumatic experience, which contributed to the creation of the collective identity of commoners.
Keywords: Pomyalovsky, seminary, "Essays on the Bursa", social imaginary, testimony, sketch, story.
Прежде всего я должен сказать, что я не историк духовного образования, а специалист по истории литературы. В следующем ниже тексте я попытаюсь реконструировать не социальные процессы, происходившие в среде реформаторов, семинаристов или их преподавателей, а то, каким образом эти процессы репрезентировались в нарративных текстах, публиковавшихся в литературных журналах. Оговорю, что я буду называть «семинаристами» также и учеников духовных училищ, поскольку интересующие меня авторы, включая выпускников этих учебных заведений, не разграничивали указанные понятия [Манчестер, 2015, с. 203]. С моей точки зрения, изучение этого вопроса может быть значимо в силу двух причин. Во-первых, эти публикации стали одним из основных источников сведений о семинариях для многих образованных обитателей Российской империи, которые не имели прямого доступа к семинариям и семинаристам, а потому могут пригодиться при изучении взглядов этих людей. Во-вторых, изучаемые мною тексты и реакция на них читателей тесно связаны с теми коллективными представлениями об обществе (если угодно, социальным воображаемым), которые бытовали в Российской империи. Эти представления не сводятся к политическим взглядам писателей и функционируют на менее явном уровне: например, видимо, придерживавшиеся близких взглядов Н.Г. Помяловский и Н.А. Благовещенский (Благовещенскому посвящены «Очерки бурсы»; он же станет первым биографом Помяловского) изображали семинаристов совершенно по-разному. Такие представления об обществе, выражающиеся не в политических декларациях, а в практиках письма и чтения и в соответствующей этим практикам литературной форме, имеют, как кажется, значение для понимания той культурной ситуации, в которой происходили реформы. Как я постараюсь продемонстрировать ниже, публика конца 1850-х-начала 1860-х гг. фактически должна была сделать выбор не только между разными жанрами или эстетическими моделями, но и между разными образами общества, которые предлагали ей литераторы.
Первые годы правления Александра II отмечены как количественным ростом, так и качественной трансформацией произведений, посвященных семинаристам. Как показал А.Ф. Белоусов, вообще традиция описывать семинаристов восходит к комическим украинским интермедиям, популярным на рубеже ХУИ-ХУШ вв. [Белоусов, 2000]. В более поздних произведениях образ «бурсака» или семинариста также долгое время оставался скорее комическим - можно вспомнить, например, начало гоголевского «Вия». Хотя речь в этой повести идет о вещах отнюдь не веселых, например о жестоких физических наказаниях или о терзающем бурсаков голоде, подается это как нечто забавное. По мнению Белоусова, скептическое отношение к семинаристам - и «малороссийским», и «великорусским» - во многом связано с культурной гегемонией дворянства, задававшего тон в литературе и скептически относившегося к претензиям «поповичей» на образованность и культурность. Перемены в изображении «поповичей» исследователь связывает с восхождением на престол Александра II и с попытками мыслить выходцев из семинарии как полноправных членов общества. Именно такие перемены, по мнению исследователя, готовили путь и к «Очеркам бурсы» Помяловского.
Как представляется, большинство повестей и романов о семинаристах, вышедших между 1855 и 1865 гг., построено вокруг очень схожих представлений о том, как должно быть устроено общество Российской империи. Эти представления проясняются, если обратиться к работе Марты Лукашевич, где многие из произведений указанного периода подробнейшим образом излагаются и анализируются [Лукашевич, 2009, с. 52-118]. Речь о таких текстах, как «Ставленник» (1864) Ф.М. Решетникова, «Озерской приход» (1864) Н.Ф. Бунакова, «Баритон» (1857) Н.Д. Хвощинской, «Ливанов» (1864) М.И. Осокина и «На рассвете» (1865) Н.А. Благовещенского. Исследовательница предлагает разделить эти произведения на две группы: в первой из них по преимуществу изображается неспешное течение бытовых событий и семейная жизнь, а во второй - конфликт между семинаристом или выходцем из семинарии и его средой. Между тем во всех перечисленных произведениях (к ним можно добавить также роман А.А. Потехина «Крушинский», 1856, разбираемый Белоусовым) во многом выражаются одни и те же представления о духовном сословии и его проблемах.
Авторы романов и повестей из жизни семинаристов считали их главной проблемой изолированность и предполагали, что для разрешения этой проблемы необходимо преодолеть своеобразную кастовость, сделав вчерашних семинаристов такими же представителями образованного общества, как и дворян. В указанных произведениях семинарист обычно изображался с сочувствием, авторы обращали внимание на его внутренний мир, способность к эмоциональным переживаниям и к рефлексии. Напротив, источником проблем и несчастий для героев становятся барьеры, ограничивающие духовное сословие, - предрассудки дворян, не желающих отдать дочь за «поповича», предрассудки собственных родителей, запрещающих выйти из духовного сословия, законные ограничения, не позволяющие, например, овдовевшему священнику жениться повторно, и проч.
Авторы произведений о разночинцах, конечно, едва ли ставили себе целью, скажем, полностью изменить отношение православной церкви к бракам церковнослужителей - скорее, они стремились показать своим читателям, как можно относиться к семинаристу с уважением и вниманием. Наверное, наиболее прямая формулировка этого принципа содержится в знаменитом эпиграфе к повести Хвощинской: «Ничего в мире не может быть ограниченнее и бесчеловечнее, как оптовые осуждения целых сословий по надписи, по нравственной отметке, по главному характеру. Названия - странная вещь...» [Хвощинская, 1857, с. 347]. Эпиграф, как неоднократно отмечали исследователи, заимствован из «Былого и дум» А.И. Герцена, которого, строго говоря, было строжайше запрещено упоминать или тем более цитировать в печати. Впрочем, нас здесь интересует не странный недосмотр или удивительный либерализм цензора, а представления об обществе, которые выражает Герцен. С его точки зрения, необходимо решительно отказаться от «бесчеловечного» отношения к сословиям во имя гуманизма, признания за всеми людьми прав на одинаковое отношение.
Совершенно очевидна связь такого рода произведений с контекстом реформ. Современники обычно считали одной из главных целей готовившихся преобразований именно устранение несправедливостей в положении различных социальных групп, обитавших в империи. От представителей этих групп ожидалось, что они будут соотносить себя с единым имперским обществом и даже отвечать перед ним за такое равноправие. Подобные цели по отношению к крестьянству, например, прямо декларировались в манифесте 19 февраля 1861 г.: «„получая для себя более твердое основание собственности и большую свободу располагать своим хозяйством, они становятся обязанными пред обществом и пред самими собою благотворность нового закона дополнить верным, благонамеренным и прилежным употреблением в дело дарованных им прав» [Российское законодательство, 1989, с. 31; курсив наш. - К.З.].
Такие представления о справедливом общественном устройстве, судя по перечисленным выше произведениям, могли разделять самые разные авторы. Скажем, Осокин и Благовещенский и сами были выходцами из духовного сословия, тогда как Потехин и Хвощинская, напротив, были людьми благородного происхождения. Политические взгляды и литературные вкусы достаточно радикального сотрудника некрасовского «Современника» Решетникова, конечно, не совпадали с позицией близкого к «молодой редакции» «Москвитянина» Потехина. Тем не менее произведения всех этих авторов транслировали схожее видение будущего семинаристов, которым надлежало в качестве составной части влиться в единое общество.
Однако многочисленные повести и романы из жизни разночинцев не пользовались, судя по всему, особенным успехом у публики. Невзирая на известность в литературе имени Потехина и псевдонима Хвощинской, несмотря на то, что эти произведения выходили в «толстых» литературных журналах, критика писала о них мало и редко, да и свидетельств читательского внимания сохранилось немного. На этом фоне, конечно, выделяются «Очерки бурсы» Помяловского, которые бурно обсуждались в литературной критике, сочувственно цитировались самыми разными авторами и продолжают переиздаваться и входить в вузовские программы.
Как представляется, «Очерки бурсы» отличаются от повестей и романов от разночинцев прежде всего тем, что в них транслируется совершенно другое представление о социальной жизни, - путь к преодолению общественной несправедливости лежит не в растворении идентичности семинаристов в гомогенном и едином обществе, а, напротив, в ее максимально полном развитии. Трудно сказать, насколько осознанно Помяловский предлагал такое решение социальных проблем эпохи реформ, однако хорошо известно, что его очерки действительно вызывали у читателей сильнейшую эмоциональную реакцию: к Помяловскому обращались с письмами бывшие семинаристы, отождествившие себя с его героями и благодарившие автора за «правдивость», его постоянно упоминали позднейшие авторы произведений о духовном сословии [Сажин, 1989; Мельникова, 2013]. Это связано с вполне определенными особенностями, отличавшими «Очерки бурсы» от повестей и рассказов о семинаристах.
Во-первых, очерки Помяловского благодаря своей специфической жанровой природе могли восприниматься и воспринимались как невымышленное повествование о совершенно конкретных людях. Это отчасти связано со спецификой очеркового жанра, который в интересующий нас период представлял собою произведение с «установкой на достоверность» (Л.Я. Гинзбург). Насколько соответствуют действительности описанные Помяловским события, судить едва ли возможно, однако несомненно, что они воспринимались как точные. Если, например, в 1840-е гг. очерки, наподобие вошедших в «Физиологию Петербурга» под редакцией Н.А. Некрасова, посвящались «типичным», обобщенным героям, то во времена Помяловского относящиеся к этому жанру произведения часто прочитывались как описание реально существующих, конкретных людей. Из известных примеров можно вспомнить, скажем, «Губернские очерки» Щедрина, которые поначалу воспринимались как портретное изображение реальных жителей провинциального городка [Зубков, 2020], или травелог Гончарова «Фрегат "Паллада"» (с подзаголовком «Очерки путешествия»), художественная условность которого стала привлекать внимание лишь современных исследователей [Ва1акт, 2021]. «Очерки бурсы» включались в обширную область невымышленной русскоязычной прозы того времени, не менее значительную для литературы и общества, чем вошедшие в школьную программу романы Тургенева и Гончарова. На такое восприятие настраивало уже слово «очерк» в заглавии. Однако некоторые вполне типичные повести о семинаристах также стремились выдать себя за невымышленные - таков, скажем, «Дневник семинариста» И.С. Никитина, действительно написанный в форме дневника и передающий вполне характерную историю о неудачной попытке семинаристов выйти из духовного сословия и поступить в университет [см.: Р1а^, 1990]. Помимо жанрового обозначения, произведения Помяловского отличались и своей проблематикой.
Во-вторых, фундаментальной особенностью «Очерков бурсы» стала сосредоточенность на передаче общего травматического опыта, негативно влияющего на психику семинаристов. В этом смысле можно провести параллель между Помяловским и Достоевским - автором «Записок из мертвого дома» (неслучайно часть очерков Помяловского впервые вышла в журнале братьев Достоевских «Время»). Если выписывать из «Очерков бурсы» все высказывания нарратора о нравственной и интеллектуальной деградации учеников семинарии, придется скопировать едва ли не половину этого произведения. Ограничимся несколькими примерами с первых страниц очерков. О попытках начальства разделить бурсацкое «товарищество» нарратор замечает: «„ничто так не оподляет дух учебного заведения, как власть товарища над товарищем...» [Помяловский, 1965, с. 14]. Эти меры способствуют, по его мнению, развитию наиболее негативных нравственных качеств: «Пошлая, гнилая и развратная натура Тавли проявилась вся при деспотизме второкурсия» [Помяловский, 1965, с. 15]. Впрочем, протесты против начальства также не очень полезны для нравственности: «Гороблагодатский поддерживает самое неприличное дело, если оно относится ко вреду высших властей, отмачивает дикие штуки» [Помяловский, 1965, с. 16; курсив Н.Г. Помяловского]. Даже доносчики оказываются жертвами этой системы: «„начальство все-таки напрасно развратило навеки
несколько десятков человек, сделав из них наушников...» [Помяловский, 1965, с. 20]. Как и многие авторы повестей о семинаристах, Помяловский прибегает к интроспекции - описанию мыслей и чувств персонажей со стороны. Однако и в этом случае он прежде всего прослеживает, каким образом опыт семинарского обучения наносит психологический вред ученикам. Необычным образом погружение во внутренний мир персонажа вовсе не означает сочувствия к нему - читатель узнаёт, например, мысли доносчика Семенова, однако мысли эти по преимуществу сводятся к злорадству по поводу мучений других семинаристов и к бесконечной жалости к себе. Вероятно, автопсихологический персонаж Карась наделен такими чувствами, как «ложный бурсацкий стыд» (Помяловский, 1965, с. 124], и в этом смысле не выделяется на общем фоне.
Сочетание этих двух элементов подталкивало читателей к тому, чтобы видеть в «Очерках бурсы» не выражение определенной политической позиции, а свидетельство о собственном травматическом опыте автора. Современные исследователи обращают внимание на специфику свидетельства, которое, в отличие от других утверждений, предполагает доверие не столько к сказанному, сколько к сказавшему, к субъекту высказывания [см., напр.: Moran, 2006]. Как кажется, в случае «Очерков бурсы» работала именно эта логика - даже авторы, которые не соглашались с Помяловским и ставили под сомнение конкретные факты, соотносили собственные впечатления с тем, что ему довелось пережить: «.все поповичи использовали "Очерки" в качестве отправной точки, сравнивая с ними свой собственный опыт» [Манчестер, 2015, с. 203].
Публичное появление свидетельства Помяловского было особенно важно в силу того, что оно давало возможность для идентификации «поповичей», которые воспринимали себя как объекты угнетения со стороны более привилегированного и культурно доминировавшего дворянства. В этом смысле «Очерки бурсы» были, конечно, вполне удобным образцом для разночинцев: «.авторитет отстраненного, но прекрасно осведомленного рассказчика очерков, который приобрел Помяловский, мог присвоить и разделить всякий, узнавший в них себя» [Стур-Роммерэйм, 2023, с. 144]. В «Очерках бурсы» речи об отношениях с дворянами не идет; тем не менее эти отношения сыграли решающую роль в самоосмыслении и множества «поповичей», и самого писателя (о них идет речь, например, в его повести «Мещанское счастье»). О значении свидетельств для построения коллективной идентичности и для памяти о жертвах преследований пишут обычно в связи с геноцидом или колониализмом [напр.: Ассман, 2014, с. 76-84]. В случае произведений Помяловского, однако, действовали, как кажется, в некотором отношении схожие механизмы. Читая истории о болезненном, деформирующем психику опыте, пережитом в духовных училищах, бывшие семинаристы могли осознать определенную ценность своего опыта. Более того, популярность книги способствовала тому, что значение этого опыта начали признавать и люди, не имевшие отношения к духовному образованию. В частности, влиятельный критик Д.И. Писарев (несмотря на свои нигилистические воззрения, происходивший из дворянской среды) в своей знаменитой
статье «Погибшие и погибающие» сопоставлял семинарию с каторгой, описанной побывавшим на ней Достоевским, причем в пользу каторги.
Восприятие «Очерков бурсы» как свидетельства о травматическом опыте способствовало формированию, как кажется, совершенно иных представлений об обществе. Дело здесь было не в большей или меньшей «правдивости» (как известно, Чернышевский призывал русских писателей высказывать «правду без всяких прикрас» о крестьянстве), а в способности говорить о пережитом опыте своими словами, а не словами более привилегированной группы. Помяловский предлагал выпускникам духовных училищ воспринимать себя не как членов в принципе гомогенного общества, наконец-то удостоившихся внимания и сочувствия, а как представителей определенной группы, объединенной общим опытом, в том числе опытом неравенства. Такой подход меньше укладывается в классические либеральные теории общественной жизни, наподобие хабермасовской, и больше соответствует концепциям агональной публичности. Успех, выпавший на долю Помяловского, свидетельствует о том, что эти концепции были релевантны по крайней мере для некоторой части российской читающей публики, но прежде всего для «поповичей», обладавших менее привилегированным статусом. Разумеется, Помяловский не был одинок - например, повесть Н.В. Успенского «Декалов» представляет семинаристов в схожем духе. Однако исключительное место очерков Помяловского на фоне повестей и романов современников объясняется, как кажется, тем, что он первым в русской прозе превратил рассказ о страданиях семинариста в свидетельство о травматическом опыте, которое могло послужить основой для группового самосознания.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. Пер. с нем. Б. Хлебникова. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 328 с. Белоусов А.Ф. Образ семинариста в русской культуре и его литературная история (от комических интермедий XVII века - до романа Надежды Хвощинской «Баритон») // Традиция в фольклоре и литературе: статьи, публикации, методические разработки преподавателей и учеников Академической гимназии Санкт-Петербургского государственного университета. СПб.: Б.и., 2000. С. 159-176. Зубков К. «Случайная действительность» в эпоху реформ: «Губернские очерки» М.Е. Салтыкова-Щедрина и проблема литературной репутации // Русский реализм XIXвека: общество, знание, повествование. Отв. ред.: М. Вайсман, А.В. Вдовин, И. Клигер, К.А. Осповат. М.: Новое литературное обозрение, 2020. С. 181-209. Лукашевич М. Образ приходского священника в русской беллетристике 60-70-х гг. XIX века: дис. ... канд. филол. наук. Варшава, 2009.
Манчестер Л. Поповичи в миру: духовенство, интеллигенция и становление современного самосознания в России. Пер. с англ. А.Ю. Полунова. М.: Новое литературное обозрение, 2015. 448 с.
Мельникова С.В. Жизнеописание приходского священника в русской беллетристике второй половины XIX века // Сюжетология и сюжетография. 2013. № 2. С. 106-114.
Помяловский Н.ГГ Соч.: В 2 т. Т. 2. М.; Л.: Художественная литература, 1965. 332 с. Российское законодательство X-XX вв.: в 9 т. Т. 7. Документы крестьянской реформы. Отв. ред. О.И. Чистяков. М.: Юридическая литература, 1989. 431 с. Сажин В.Н. Книги горькой правды. М.: Книга, 1989. 223 с. Стур-Роммерэйм Х. Конструирование и деконструкция нового взгляда на массы: псевдоавтобиографические нарративы разночинцев-реалистов // Новое литературное обозрение. 2023. № 4(182). С. 138-155.
Хвощинская Н.Д. <подп. Крестовский В.В.> Баритон // Отечественные записки. 1857. № 10. С. 347-420.
Balakin A. "I Avoided the Factual Side . . .": Fiction and Document in Frigate Pallada // Goncharov in the Twenty-First Century. Ed. by Ingrid Kleespies, Lyudmila Parts. Boston: Academic Studies Press, 2021. P. 155-166.
Flath C.A. Seminary heroes in mid-nineteenth-century Russian fiction // Canadian American Slavic studies. 1990. Vol. 24. No. 3. Pp. 279-294.
Moran R. Getting Told and Being Believed // The Epistemology of Testimony. Ed. by Jennifer Lackey, Ernest Sosa. Oxford and New York: Clarendon Press, 2006. Pp. 272-306.
REFERENCES
Assman A. Dlinnaya ten'proshlogo: Memorial'naya kul'tura i istoricheskaya politika [The Long Shadow of the Past: Memorial Culture and Historical Politics]. Transl. by B. Khleb-nikov. Moscow: Novoye literaturnoye obozreniye, 2014. 328 p. (in Russian). Belousov A.F. Obraz seminarista v russkoy kul'ture i yego literaturnaya istoriya (ot komi-cheskikh intermediy XVII veka - do romana Nadezhdy Khvoshchinskoy "Bariton") [The image of a seminarian in Russian culture and his literary history (from comic interludes of the 17th century to Nadezhda Khvoshchinskaya's novel "Baritone")], in Traditsiya v folklore i literature: stat'i, publikatsii, metodicheskiye razrabotki prepodavateley i uchenikov Akademicheskoy gimnazii Sankt-Peterburgskogo gosudarstvennogo universiteta. St. Petersburg: b.i., 2000. Pp. 159-176 (in Russian).
Zubkov K. "Sluchaynaya deystvitel'nost'" v epokhu reform: "Gubernskiye ocherki" M.Ye. Saltykova-Shchedrina i problema literaturnoy reputatsii ["Accidental reality" in the era of reforms: "Provincial Sketches" by M.E. Saltykov-Shchedrin and the problem of literary reputation], in Russkiy realizm XIX veka: obshchestvo, znaniye, povestvovaniye. Ed. by M. Vaysman, A.V. Vdovin, I. Kliger, K.A. Ospovat. Moscow: Novoye literaturnoye obozreniye, 2020. Pp. 181-209 (in Russian).
Lukashevich M. Obraz prikhodskogo svyashchennika v russkoy belletristike 60-70-kh gg. XIX veka [The image of a parish priest in Russian fiction of the 60-70s 19th century]: dissertation ... Candidate of Philological Sciences. Warsaw, 2009 (in Russian).
Manchester L. Popovichi v miru: dukhovenstvo, intelligentsiya i stanovlenie sovremennogo samosoznaniya v Rossii [Holy Fathers, Secular Sons: Clergy, Intelligentsia, and the Modern Self in Revolutionary Russia]. Translated from English by A.Y. Polunov. Moscow: Novoye literaturnoye obozreniye, 2015. 448 p. (in Russian).
Mel'nikova S.V. Zhizneopisaniye prikhodskogo svyashchennika v russkoy belletristike vtoroy poloviny XIX veka [Biography of a parish priest in Russian fiction of the second half of the 19th century], in Syuzhetologiya i syuzhetografiya. 2013. No. 2. Pp. 106-114 (in Russian).
Pomyalovskiy N.G. Sochineniya: V21. T. 2. [Works: Vols. 1-2. Vol. 2]. Moscow; Leningrad: Khudozhestvennaya literatura, 1965. 332 p. (in Russian).
Rossiyskoye zakonodatel'stvo X-XX vv.: v 91. T. 7. Dokumenty krest'yanskoy reform. Otv. red. O.I. Chistyakov [Russian legislation of the 10th-20th centuries: 9 vols. Vol. 7. Documents of peasant reform. Ed. by O.I. Chistyakov]. Moscow, Yuridicheskaya literatura, 1989. 431 p. (in Russian).
Sazhin V.N. Knigi gor'koy pravdy [The books of bitter truth]. Moscow: Kniga, 1989. 223 p. (in Russian).
Stuhr-Rommereim H. Konstruirovaniye i dekonstruktsiya novogo vzglyada na massy: psev-doavtobiograficheskiye narrativy raznochintsev-realistov [Construction and deconstruction of a new view of the masses: pseudo-autobiographical narratives of common realists], in Novoye literaturnoye obozreniye. 2023. No. 4(182). Pp. 138-155 (in Russian). Khvoshchinskaya N.D. <podp. Krestovskiy V.V.> Bariton (Baritone), in Otechestvennyye zapiski. 1857. No. 10. Pp. 347-420 (in Russian).
Balakin A. "I Avoided the Factual Side.": Fiction and Document in Frigate Pallada, in Goncharov in the Twenty-First Century. Ed. by Ingrid Kleespies, Lyudmila Parts. Boston: Academic Studies Press, 2021. Pp. 155-166.
Flath C.A. Seminary heroes in mid-nineteenth-century Russian fiction, in Canadian American Slavic studies. 1990. Vol. 24, No. 3. Pp. 279-294.
Moran R. Getting Told and Being Believed, in The Epistemology of Testimony. Ed. by Jennifer Lackey, Ernest Sosa. Oxford and New York: Clarendon Press, 2006. Pp. 272-306.
Статья принята к публикации 21.01.2024
