CC BY
32А.В. Кинсбурский
ПОТЕНЦИАЛ МАССОВОГО ПРОТЕСТА И СОЦИАЛЬНАЯ БАЗА ПОДДЕРЖКИ (к вопросу о перспективах российских реформ)
Суть переходного периода, который переживает современная Россия, состоит в дальнейшей трансформации страны в русле западноевропейских социальных институтов и ценностей при сохранении ее национальных и историко-культурных особенностей. В этой связи перед российским правительством стоит задача в ближайшие годы провести ряд относительно непопулярных социально-экономических реформ — муниципальную, жилищно-коммунальную, реформы в области здравоохранения, образования и другие.
Недавний опыт проведения пенсионной реформы показал, что при отсутствии адекватного понимания и поддержки со стороны заинтересованных социальных групп, а фактически всех слоев общества, усилия власти по замене сложившейся в советское время системы государственного пенсионного обеспечения на более прогрессивную накопительную были изначально обречены на провал. Более того, неумелые попытки реформирования социально-экономической сферы, затрагивающие интересы широких слоев населения, как это было, например, в начале 2005 года при введении в действие закона о «монетизации льгот», могут спровоцировать массовые акции протеста, существенно подорвать доверие и престиж власти. Проблема, таким образом, состоит в том, чтобы провести непопулярные, но необходимые с точки зрения модернизации страны реформы с минимальными социальными и политическими издержками, с одной стороны, избегая нежелательных акций протеста, с другой, не допуская делигитими-зации власти и потери ею «своего лица». В научном плане решение указанной проблемы предполагает поиск ответов на следующие вопросы. Каков уровень социального недовольства в российском обществе в региональном разрезе и в динамике за последние годы? Каковы субъекты, критерии и адресаты массового недовольства? В каких формах оно проявляется? Каковы его основные социальные функции? Каковы условия, при которых социальное недовольство может перерасти в массовый протест? Какова вероятность развития массового протеста в стране в связи с попытками дальнейшего реформирования об-
щества? Как следует правительству, власти в целом относиться к массовым акциям протеста?
По поводу массового протеста, вообще протестного потенциала в условиях России бытует много предрассудков или, по крайней мере, недостаточно убедительных, предвзятых суждений. Например, довольно распространены следующие стереотипы мнений: (1) чем выше уровень социального недовольства, тем вероятнее начало массовых акций протеста; (2) существует некий предельный уровень социального недовольства, после которого массовые действия протеста начинаются сами собой, как бы автоматически; (3) наиболее склонны к протесту самые обездоленные слои населения, стоящие на нижних ступенях социальной иерархии; (4) массовый протест в конечном счете всегда приводит к беспорядкам, насилию, поэтому лучше не допускать его в принципе; (5) у массовых акций протеста обязательно есть «зачинщики» из числа противников действующей власти, нейтрализация которых может предотвратить беспорядки. Эти стереотипные мнения, несомненно, имеют корни в отечественной истории, однако противоречат цивилизованным представлениям о формах и методах выражения социального недовольства в условиях современного общества западноевропейского типа.
ПОТЕНЦИАЛ ПРОТЕСТА И СОЦИАЛЬНОЕ НЕДОВОЛЬСТВО
Известно, что люди протестуют — возмущаются, негодуют, предпринимают какие-то действия в знак протеста — не от хорошей жизни и, как правило, не потому, что им это нравится. Они вынуждены так поступать, поскольку у них не остается выбора, другой возможности изменить ситуацию к лучшему, например, найти понимание и сочувствие, договориться, прийти к обоюдному согласию, добиться решения той или иной важной проблемы. Другими словами, в основе массового протеста лежит социальное недовольство в широком смысле слова — условиями жизни, перспективами их изменения, характером взаимоотношений населения с органами власти и т.п.
С началом рыночных реформ в России показатели социального недовольства — неудовлетворенности условиями жизни в целом и ее отдельными составляющими — заметно выросли по сравнению с предшествующим советским периодом. Если в начале 80-х годов по данным различных социологических опросов доля полностью или в основном неудовлетворенных не превышала 30-40%, то с начала 90-х годов эта цифра стабильно держится на уровне 50-60% от общего числа опрошенных. По оценкам Юрия Левады, «от двух третей до трех четвертей российского населения считают, что живут хуже, чем раньше, зна-
чительно хуже, чем рассчитывали, и — сверх того — хуже, чем большинство окружающих людей» [7].
При анализе динамических рядов показателей социального недовольства, регулярно публикуемых ведущими социологическими центрами, выясняется, что на протяжении длительного отрезка времени их значения оставались относительно стабильными и менялись в довольно узких пределах. Безусловно, в истории постсоветской России наблюдались резкие подъемы, «всплески» этих показателей, например, весной 1997 г. на пике так называемых неплатежей или осенью 1998 г. в результате «дефолта». Однако уже через некоторое время их значения возвращались на прежний уровень, неизменно снижаясь в весенне-летний и несколько возрастая в осенне-зимний период. Из этого можно заключить, что относительно высокий уровень социального недовольства в современной России имеет в основном фоновый характер и не обязательно означает высокий уровень потенциального, а тем более реального массового протеста.
Динамика массового протестного потенциала, измеряемого показателем готовности к личному участию в уже начавшихся акциях протеста, в целом повторяет тенденции изменения социального недовольства, но на более низком уровне. Те, кто готов публично протестовать, составляют примерно половину — две трети от числа недовольных, в среднем 20-25% от всех опрошенных. Еще ниже, естественно, показатели реального участия в массовых акциях протеста — на уровне 5-10% от общего числа участников опросов. По данным ВЦИОМ (1997 г.), всеми видами протестных акций за 12 месяцев было охвачено 7% опрошенных [8].
В постсоветской России сложилась относительно противоречивая и, на первый взгляд, парадоксальная ситуация, когда относительно высокая доля недовольных сочеталась со сравнительно низкой долей готовых протестовать и тем более реально участвующих в акциях протеста. Наиболее яркими примерами указанного противоречия могут служить, по крайней мере, такие факты: (1) многократное обесценение рубля в августе 1998 г. не привело к массовым выступлениям против экономической политики правительства, тогда как аналогичные события в Индонезии (в 1998 г.) и Аргентине (в 2001-2002 гг.) вызвали массовые уличные беспорядки; (2) серия терактов в августе 2004 г. (катастрофа двух самолетов и взрыв в Москве у станции метро «Рижская») не имела в этом смысле никаких последствий, а сравнимые, скажем, по числу жертв, теракты в Мадриде спустя несколько месяцев послужили причиной миллионной демонстрации протеста и смены кабинета министров в результате парламентских выборов.
Юрий Левада в этой связи делает вывод: «...особенность массовой реакции на нескончаемую череду испытаний, лишений, тягот, кото-
рые приходится испытывать человеку в российском обществе на протяжении практически всей досоветской, советской и нынешней, постсоветской истории — безусловное преобладание терпения над активным протестом, приспособления над бунтом, пассивного недовольства над борьбой за свои права» [7]. С этим выводом вполне можно согласиться, если не брать в расчет того, что периодически в российской, в том числе постсоветской, истории все приобретало совсем другой вид — активный протест, бунт, борьба преобладали над терпением, приспособлением и пассивностью. Так было, например, в августе 1991, мае и октябре 1993, январе-феврале 2005 годов.
Главной силой декларативного протеста в России в 90-е годы, по мнению Ю. Левады, были жители малых городов и сельской местности, на долю которых приходилось примерно 4/5 всех потенциальных «протестантов». Для Москвы и других мегаполисов характерен большой разрыв между высокими ожиданиями/опасениями массовых акций протеста и низкой готовностью участвовать в них. Сибирь и Дальний Восток характеризовались как «центр недовольства и выступлений», а Урал и Предуралье — как «опорный край державы» (с точки зрения социальной базы поддержки проводимых реформ).
В текущем десятилетии региональные различия в уровне социальной напряженности по оценкам так называемых лидеров мнений1 выглядят следующим образом:
Таблица 1. Средняя оценка социальной напряженности в регионе по 10 балльной шкале
Регион 2000 г. 2004 г.
Центр 3,9 3,1
Северо-запад 4,5 4,1
Юг 4,6 3,7
Поволжье 3,5 4,0
Урал 4,2 3,2
Сибирь 3,5 3,5
Дальний Восток 4,0 4,2
В целом по стране 4,1 3,8
Как можно заметить, в целом уровень социальной напряженности, по мнению «лидеров», несколько спал, однако остается по-прежнему заметной величиной, располагаясь ближе к середине, чем к началу
1 Данные представительных опросов руководителей законодательной и исполнительной власти, бизнеса и силовых структур на региональном уровне, проведенных Центром «Глас народа».
шкалы измерения. Региональные различия выглядят не очень значительными: от 3,1 балла в Центре до 4,2 на Дальнем Востоке.
С началом нового десятилетия многими социологическими центрами, в том числе ФОМом, был отмечен в целом спад социального недовольства и протестной активности россиян [3]. Это объяснялось, видимо, повышенными электоральными ожиданиями в отношении нового Президента РФ В. Путина — надеждами на укрепление государства, наведение порядка, усиление борьбы с коррупцией и т.п. Причиной была также благоприятная экономическая конъюнктура на мировом рынке энергоносителей, которая позволила российскому правительству решить многие финансовые проблемы — ликвидировать задержки платежей, повысить зарплаты, пенсии и т.д. В дальнейшем, однако, происходило постепенное, но незначительное нарастание социального недовольства и, соответственно, протестных настроений в обществе (см. рис. 1).
35
30
25
20
15
10
5
о
Рис. 1. Готовность лично принять участие в уже начавшихся акциях протеста
(в % к общему числу респондентов в каждом опросе)
Примечание: результаты сентябрьских опросов, проведенных ВЦИОМ/Левада-Центром в 19942004 гг.
Развитие социально-политической ситуации в стране до недавнего времени давало основание для предположения, что период сильного недовольства и протестной активности россиян остался в основном позади, и у российской власти, по крайней мере, на ближайшие годы полностью развязаны руки для проведения необходимых модерниза-ционных реформ. Однако эта относительно благоприятная картина
была перечеркнута массовыми акциями протеста в начале 2005 г. После введения в действие закона о «монетизации льгот» акции протеста льготников, в основном пенсионеров прокатились по всей стране и приобрели массовый характер, социальное недовольство этой группы населения выплеснулось на улицы, более того, приобрело политический характер (требование отставки правительства и т.п.). Основные уроки этих событий можно было бы сформулировать следующим образом: 1) в нынешней («путинской») России действия протеста столь же вероятны, как и в прежней («ельцинской»), 2) эти действия могут приобрести подлинно массовый характер, затрагивая широкие слои общества, и 3) в результате таких действий протеста власть вынуждена корректировать свою политику, т.е. массовый протест вполне может быть действенным и результативным.
События января-марта этого года вновь актуализировали проблему протестного потенциала российского общества и возможность его трансформации в массовые акции протеста. Опять стали широко обсуждаться вопросы: при каких условиях декларативное, фоновое, пассивное социальное недовольство может превратиться в активные про-тестные действия? Как предотвратить запуск социального механизма, который приводит к массовым волнениям, беспорядкам, насилию?
Протестный потенциал и социальная адаптация
По данным всероссийского представительного опроса, проведенного ВЦИОМом в марте 1997 г., среди тех, кто больше уже «не мог терпеть свое бедственное положение», выразили готовность участвовать в акциях протеста только 46% [2, с. 8]. Это говорит о том, что «КПД» социального недовольства (в смысле его трансформации в готовность лично присоединиться к протестующим), не превышает 50%. Частично такое положение можно объяснить тем, что среди недовольных встречаются люди, которые по объективным причинам (плохое состояние здоровья, преклонный возраст, обремененность семейными заботами и др.) даже гипотетически не видят себя среди участников пикетов, митингов, демонстраций, забастовок и других действий протеста. Однако главным мотивом вербального отказа от участия в подобных действиях является все же неверие в их эффективность2. Это означает, что, с точки зрения социально недовольных, неудовлетворенных ус-
2 «...Очевидная “девальвация" массовых уличных акций связана, помимо всего прочего, с убежденностью людей в неэффективности подобных действий в принципе, основанной на собственном опыте или опыте других людей» [5].
ловиями жизни, существуют другие, более эффективные, чем акции протеста, способы решения жизненных проблем.
В кризисный, переходный период главным из них люди считают все же поиск дополнительных заработков и других источников доходов, т.е. активную адаптацию, приспособление к меняющимся условиям жизни. Это подтверждают, например, ответы на вопрос: «Какой способ поведения в случае длительной невыплаты зарплат, пенсий, стипендий и т.п. вам кажется наиболее верным? ». Согласно ответам, найти дополнительные заработки предполагают 49%, влезть в долги — 21, принять участие в акциях протеста — 13, другие способы — 3, затруднились ответить — 14%3. Значительная часть недовольных склонна скорее к адаптационной, чем протестной активности. Склонность к социальной адаптации в данном случае играет роль своеобразного «амортизатора», «буфера» социального недовольства, который не позволяет последнему вылиться в виде массового протеста. Фактором протестных настроений и действий, стало быть, выступает в данном случае не низкий социальный статус сам по себе, а недостаточный адаптационный потенциал, который может выражаться, например, в безуспешных попытках адаптироваться или в сознательном отказе от таких попыток.
Игнорирование этого обстоятельства иногда приводит к противоречивым выводам относительно связи протестного потенциала и социального статуса. Так, например, на одном и том же эмпирическом материале Ю. Левада делает два противоположных вывода: с одной стороны, «главный носитель настроений протеста — малообразованные», с другой, «на первый план выходит участие [в акциях протеста] не рабочих, а служащих, специалистов, руководителей, лиц с высшим образованием» [8]. На самом деле уровень образования и социальный статус в целом неоднозначно связаны с протестными настроениями. По данным того же ВЦИОМа, около 40% потенциальных «протестантов» живут сравнительно неплохо, в относительном достатке. Получается, что в массовых акциях протеста склонны участвовать не только материально ущемленные, но и те, кому, как говорится, «за державу обидно». В этом случае речь идет, видимо, о двух типах социального недовольства — материально-экономическими условиями и морально-политическими реалиями общественной жизни.
Важным представляется то обстоятельство, что носителями указанных типов социального недовольства во многом выступают представители разных социальных групп. По результатам представитель-
3 Данные представительного всероссийского опроса, проведенного Службой Vox Populi в ноябре-декабре 1992 г.
ного всероссийского опроса, проведенного Службой VP в июле 1995 г., удалось вычленить две достаточно большие по численности и непере-секающиеся группы: (1) озабоченных исключительно материальноэкономическими условиями жизни и (2) обеспокоенных сугубо морально-политическими проблемами. Особенностью первой группы оказалось относительное преобладание в ней женщин (65%), лиц с общим средним и более низким образованием (57%), промышленных и сельскохозяйственных рабочих (50%), жителей малых городов и сельской местности (60%). Соответственно, вторую группу в основном составили представители так называемых продвинутых или высокоресурсных групп: мужчины (51%), лица с высшим и средним специальным образованием (72%), служащие, специалисты и руководители (64%), жители крупных и средних городов (56%).
Итак, представителей первой группы в составе потенциальных «протестантов» отличает низкий уровень адаптации, а представителей второй — ее высокий уровень. И те, и другие, видимо, могут проявить склонность к протесту при условии, что у них нет иного выбора. Если у представителей первой группы, для которых характерно недовольство материально-экономическими условиями жизни, сохраняется желание и надежда приспособиться к изменившимся обстоятельствам, они, скорее всего, предпочтут адаптацию, чем участие в акциях протеста. Что касается второй группы (недовольство морально-политическими реалиями), то для нее альтернативой протестным действиям может служить, например, протестное голосование на выборах при условии, что с его помощью в принципе может произойти смена политического режима. Если надежды на решение тех или других проблем обычными, мирными методами не остается, вероятность массовых действий протеста, естественно, возрастает.
Преобладание «адаптационных» настроений над «протестными» было характерно для российского общества в 90-е годы, когда многие россияне видели свою задачу в том, чтобы «выжить», приспособиться к условиям рыночной экономики. Что же изменилось в общественных настроениях в начале 2005 года? Почему пенсионеры и другие категории льготников, которые традиционно были оплотом власти на выборах, «восстали» против замены своих «натуральных» привилегий денежными компенсациями?
Закон о «монетизации льгот» коснулся широких слоев населения, прежде всего ветеранов и пенсионеров, однако его вклад в общее снижение уровня жизни относительно невелик, если учесть ежегодные темпы инфляции, постоянное повышение тарифов на коммунальные и другие услуги, снижение объема и качества бесплатного медицинского обслуживания и т.д. «Монетизация льгот» стала последней каплей, переполнившей чашу терпения, потому что она не просто нару-
шила сложившийся хрупкий баланс доходов льготников и их возможностей удовлетворения своих жизненно важных потребностей, но и вызвала сознательный отказ от адаптации к предлагаемым переменам. Нововведения были восприняты в основном как несправедливые, по крайней мере, по трем основаниям: во-первых, они затронули интересы только рядовых граждан, не коснувшись привилегий высшей бюрократии и вообще правящего класса, во-вторых, продемонстрировали вопиющее неравенство в распределении государственных доходов между населением/бюджетниками и государством (госбюджет, золотовалютный резерв, стабилизационный фонд и т.д.) и, в-третьих, затронули базовые ценности ветеранов и пенсионеров. Льготы имеют для последних не только финансовое, материальное измерение, но и служат формой выражения заслуг перед обществом (общественное признание того, что жизнь прожита не зря). В сознании потенциальных «протестантов» произошел синтез недовольства материально-экономическими условиями жизни и чувства несправедливости сложившихся общественных отношений. Можно предположить, что именно ощущение несправедливости парализовало, блокировало их адаптационный потенциал и, естественно, актуализировало потенциал протеста.
Таким образом, одной из важнейших предпосылок трансформации социального недовольства в массовые действия протеста служит снижение адаптационного потенциала в результате нежелания, отказа людей от дальнейшего приспособления к меняющимся условиям жиз-ни4. Предотвращение массовой «реакции отторжения» на предлагаемые реформы за счет «приобщения», «включения» масс тем или иным образом в процесс реформирования может, видимо, блокировать нежелательные акции протеста. Если бы «монетизация льгот», скажем, касалась не только широких слоев общества, но и привилегий чиновников, вводимые меры выглядели бы в глазах населения более справедливыми и, скорее всего, не вызвали бы такого открытого и массового протеста с элементами насилия (как в случае блокирования автомагистралей).
4 Основные негативные изменения произошли в оценках собственного положения дел. Впервые с мая прошлого года прекратилась тенденция роста уровня приспособленности (адаптации) россиян к происходящим в стране переменам. В январе 2005 г. по сравнению с декабрем 2004 г. число тех, кто считает, что уже приспособился к переменам, сократилось с 65 до 57%, а число тех, кто полагает, что «никогда не приспособится», выросло с 16 до 22%. Эта отметка — максимальная за полтора года. (ВЦИОМ. Пресс-выпуск №162).
ПРОТЕСТНЫЕ НАСТРОЕНИЯ В МАССАХ И ЭЛИТЕ
При изучении механизма трансформации социального недовольства в массовый потенциал протеста недостаточно рассматривать закономерности изменения только массового сознания, поскольку, как известно, во многом оно отражает состояние и тенденции развития общества в целом, тем более в кризисный, переходный период. Для ответа на вопрос, какие внешние факторы стимулируют или, наоборот, блокируют протестный потенциал, необходимо обратиться к анализу взаимосвязи массового и элитного сознания.
80
Рис. 2. Динамика показателей консолидации элиты и протестного потенциала масс (в % к общему числу респондентов в каждом опросе)
На рисунке 2 отчетливо видна обратная связь между массовым потенциалом протеста и степенью консолидации элитных («властных») групп в принципиальном вопросе о том, куда идет Россия. Чем выше степень консолидации правящей элиты, тем ниже массовый потенциал протеста и, наоборот, чем выше «раздрай» в «верхах» (несогласие, например, по вопросу о курсе развития страны), тем сильнее протест-ные настроения в «низах».
После кризиса октября 1993 г. и первых выборов в Государственную Думу в России сложилась относительно благоприятная политическая ситуация: уровень протестных настроений в обществе был срав-
нительно низок, а степень консолидации элиты довольно высока. В дальнейшем на графике четко просматриваются два кризисных момента — начало 1997 г. (болезнь Б. Ельцина) и середина 1999 г. (замена Е. Примакова на посту премьер-министра сначала С. Степашиным, а затем В. Путиным). В то же время 1998 год не выглядит критической точкой, поскольку осеннему росту социального недовольства, последовавшему в результате «дефолта», сопутствовала относительная консолидация российской элиты после прихода к власти правительства Е. Примакова. Благоприятная для правительства политическая обстановка вновь возникла в 2000-2001 гг. в начале первого срока президентского правления В. Путина. В последующие годы, как можно заметить, степень консолидации элиты несколько снизилась, и в динамике массового протестного потенциала наметилась тенденция к росту. Однако разрыв между обоими показателями до сих пор остается значительным и довольно безопасным для власти.
Именно этим, вероятно, объясняется тот факт, что массовые акции протеста в начале 2005 г. не получили дальнейшего развития и не привели к серьезному политическому кризису. Власть нашла силы и средства справиться с этой проблемой, с одной стороны, исправив свои наиболее грубые ошибки, с другой — пойдя частично навстречу требованиям протестующих.
По поводу механизма взаимосвязи состояния массового и элитного сознания можно с уверенностью предположить лишь то, что ведущими, опережающими, лидирующими в этой паре являются, конечно же, настроения «верхов». Во-первых, отдельные элитные группы, по замечанию Ю. Левады, в определенный момент провоцируют и используют постоянно существующий протестный потенциал масс в своих интересах [8]. Во-вторых, сам по себе «раздрай» в элите может быть достаточным основанием для массового недовольства, поскольку сигнализирует о наличии серьезных проблем в развитии общества или об остром кризисе в управлении страной.
В любом случае подъемы и спады массовой протестной активности связаны с состоянием не только массового, но и элитного сознания. Если правящая элита расколота, растеряна, не способна противостоять возникающим угрозам, появляются условия для роста массовой протест-ной активности. Если властная, управленческая элита консолидирована, дееспособна, эффективна, у социального недовольства практически нет шансов на успешное выражение в массовых действиях протеста. Для подъема протестной активности масс необходим, следовательно, не только высокий уровень социального недовольства, но и относительная слабость власти. Этот вывод полностью соответствует знаменитой формуле «революционной ситуации», которая возникает при условии, что «верхи» уже не могут управлять, а «низы» не хотят жить по-старому.
МАССОВЫЙ ПРОТЕСТ И КОНФЛИКТ НАРОДА И ВЛАСТИ
При характеристике механизма трансформации, преобразования социального недовольства в потенциал массового протеста важную роль играет степень, в которой субъект этого недовольства осознает, во-первых, его объективные основания и свои субъективные мотивы (чем недовольны, что не удовлетворяет) и, во-вторых, его адресат (кем недовольны, кто виноват). Что касается субъекта недовольства, то его социальные характеристики хорошо известны. Это, прежде всего, малоимущие и социально незащищенные слои населения — работники бюджетных отраслей народного хозяйства, пенсионеры и другие категории населения, находящиеся на содержании государства. Однако в иных ситуациях субъектом недовольства могут выступать и другие социальные группы, в предельном случае — народ, общество в целом.
Наиболее весомым стимулом недовольства в постсоветской России, несомненно, служит относительно низкий уровень жизни, бедность, нищета, широко распространенные в 90-е годы задержки с выплатой зарплат, пенсий и другие экономические причины. Причины социального свойства (резкая имущественная дифференциация, отсутствие социальных гарантий, разгул преступности и т.д.), а также политического характера (слабость, беспомощность власти, низкий международный престиж страны и т.п.) занимают обычно вторые-третьи места в иерархии наиболее острых проблем, волнующих в первую очередь.
Что касается объекта, адресата недовольства, то в массовом сознании он прочно ассоциируется, прежде всего, с различными институтами власти федерального и регионального уровней. По данным фонда «Общественное мнение», 33% опрошенных полагают, что люди недовольны, прежде всего, федеральными властями, а 25% чаще отмечают протест против региональных властей [6]. В последние годы с построением единой «властной вертикали» дифференциация на федеральную и региональную власти с точки зрения предъявления общественным мнением претензий и обвинений в неэффективном управлении вообще теряет смысл.
В начале 90-х годов конфликт народа и власти в глазах общественного мнения выглядел еще более острым. Так, по данным представительного всероссийского опроса, проведенного Службой VP в конце 1992 г., 46% указали, что взаимоотношения народа и правительства по сравнению со всеми другими видами социальных конфликтов отличаются наиболее высокой напряженностью. Таким образом, проблема социального недовольства и массового протеста осознается в массовом сознании в первую очередь как конфликт народа и власти в целом, общества и государства в узком значении этих понятий.
В рамках конфликтологической парадигмы конфликтные отношения социальных субъектов в принципе представляются вполне нормальной формой их взаимодействия, когда между участниками конфликта происходит интенсивный обмен информацией и другими ресурсами, в целом способствующий их развитию. Основная проблема в данном случае заключается в качественных характеристиках такого рода конфликтных отношений. С одной стороны, конфликт не должен быть чрезмерно острым, иметь деструктивный, разрушительный характер, с другой стороны, противоречия между участниками конфликта должны быть хорошо осознаны и четко предъявлены, а не вытесняться из сознания и замалчиваться. Применительно к нынешней российской ситуации это означает, что в ответ на высокую степень сплоченности властвующей элиты, которая в конце 90-х годов прекрасно осознала свои общие интересы, народ, «рядовые» граждане также должны осознать свои общие интересы, научиться их выдвигать и отстаивать, в том числе с помощью массовых действий протеста.
В этой связи принципиальную важность приобретает вопрос о формах массовых акций протеста, а точнее проблема их легальности и легитимности. К законным и одобряемым в общественном сознании формам можно отнести письменные и устные обращения в органы власти и средства массовой информации, отстаивание интересов в суде, протестное голосование на выборах, участие в социологических опросах и референдумах, санкционированные пикеты, митинги, демонстрации и марши протеста, законные забастовки и т.д.; к противоправным, незаконным — несанкционированные пикеты, митинги, демонстрации, марши протеста, забастовки, блокирование дорог, захват административных зданий и официальных лиц, гражданское неповиновение, вооруженное сопротивление представителям органов власти и т.п. Главное, что их различает, — наличие или отсутствие элементов насилия (угрозы насилия) над личностью и имуществом. В рамках цивилизованных отношений между социальными субъектами, находящимися в конфликтных отношениях, открытое и незаконное насилие, естественно, недопустимо.
Однако проблема насилия в массовых действиях протеста, перерастания «мирных» акций в волнения и беспорядки носит довольно сложный характер. Нередко власть, не умея управлять развитием конфликтных отношений, вести переговоры, находить компромиссы и т.д., прибегает к силе (демонстрации силы) и тем самым провоцирует ответное насилие со стороны протестующих5. Кроме того, «мирные», не-
5 «Демонстрация силы оскорбляет гордость и достоинство человека. Если выстроить поперек улицы сотню полицейских, одно это может спровоцировать беспорядки. Это оскорбляет и тех, кто протестует, и тех, против кого направлен протест, ибо превращает нас
насильственные акции протеста далеко не всегда оказываются достаточно результативными и действенными. Нередко власть ничего не предпринимает для решения поднятых проблем, не удосуживается отреагировать на заявления протеста, ответить на запросы, дать необходимые разъяснения и пр.
В глазах большинства россиян наиболее массовые формы протеста — митинги, демонстрации, забастовки — выглядят вполне приемлемыми и допустимыми, т.е. легитимными, хотя и не всегда легальными, официально разрешенными средствами выражения социального недо-вольства6. Однако при принятии важнейших управленческих решений нынешняя российская власть, как правило, не учитывает общественное мнение, выраженное теми или иными «мирными» средствами. В результате возрастает общественная поддержка насильственных действий протеста, например, блокирования автомагистралей7.
До начала 2005 г. представление о неэффективности массовых действий протеста абсолютно преобладало в общественном мнении. Однако после недавних акций льготников ситуация, видимо, принципиально изменилась. Как показал один из последних опросов ФОМа, «.. .56% россиян уверены, что с помощью акций протеста можно добиться решения той или иной проблемы, тогда как противоположной точки зрения придерживается примерно треть опрошенных (30%)» [4].
Последние акции протеста оказались для власти неприятной неожиданностью, хотя определенные предупреждения со стороны исследователей общественного мнения о возможных социальных последствиях «монетизации льгот» в смысле роста протестной активности
в “безликих других". Я ни разу не присутствовал при массовых беспорядках, однако стоит мне увидеть толпу полицейских, как у меня возникает странное желание взбунтоваться, будто именно этого от меня хотят и ожидают. В таких действиях есть элемент подстрекательства: скопление полицейских сверх определенной меры лишь укрепляет убежденность людей в том, что взрыв неизбежен» [9, с. 67].
6 «Сама протестная активность легитимизирована в общественном сознании: протестовать допустимо и “нормально", участие в митингах, демонстрациях и пикетах не является событием экстраординарным. Но такие представления не становятся стимулом для мобилизации все новых участников. То есть имеет место феномен “пассивной солидарности"» [2].
7 По данным ФОМа сделан вывод: «Хотя мнения, что перекрытие дорог незаконно, придерживаются две трети участников опроса, недопустимыми подобные акции считает значительно меньшая доля опрошенных — 43%. А 37% участников опроса полагают, что они допустимы, хотя большинство из них (55% этой группы) и признают незаконность блокирования дорог... В соответствии с этой логикой перекрытие дорог интерпретируется как переход от мирных переговоров к началу своего рода “военных действий" против власти: в таком контексте незаконные акции обретают легитимность и, по существу, единственным критерием при выборе способов достижения цели оказывается их эффективность.» (Инструментарий социального протеста: блокирование дорог // База данных ФОМ Материалы журнала «Социальная реальность» 2005. № 3).
звучали8. Однако социологические опросы как канал обратной связи «не сработали»: их результаты не были учтены при принятии управленческих решений по реализации закона № 1229. В результате были допущены серьезные просчеты, и, как следствие, возникли массовые беспорядки, вынудившие правительство спешно исправлять свои ошибки с помощью дополнительных финансовых вливаний10.
Что касается перспектив продолжения российских реформ в смысле расширения их социальной базы поддержки и блокирования массового потенциала протеста, то на этот счет можно сделать следующее заключение. Социальное недовольство как «питательная среда» массового протеста всегда было, есть и будет. При проведении модерниза-ционных реформ оно, скорее всего, не уменьшится, а сохранится на
8 На основании данных фонда «Общественное мнение» был сделан следующий вывод: «Тема замены льгот денежными выплатами, безусловно, мобилизовала внимание россиян (информированными, напомним, являются 80%), примерно у половины из них планируемые перемены вызвали определенные опасения (47%). У сравнительно небольшой доли граждан (14%) возникли ожидания, что замена социальных льгот денежными компенсациями вызовет протестную реакцию в обществе. Вместе с тем, в сознании людей проблема замены льгот деньгами пока не связана с ощущением необходимости заявить свою позицию и установкой на те или иные формы коллективного протеста. Это не означает, что в дальнейшем не стоит ожидать обострения ситуации. Базовые элементы протеста — болезненно воспринимаемая тема, мобилизованное внимание, ожидание протеста, восприятие коллективной акции как декларации несогласия с планами властей — уже присутствуют в обществе. Следовательно, ситуация может развиваться, и изменения в ней необходимо отслеживать, по возможности используя косвенные индикаторы для изучения социального недовольства, его тематической и предметной сфокусированности, возможных форм его выражения» [3].
9 Александр Аузан: «То, что произошло с монетизацией льгот, я мог бы очень коротко описать как попытку сшить костюм по индивидуальному заказу на нестандартную фигуру, не встречаясь с заказчиком. Это можно сделать, но будет очень сильно, до боли, жать в некоторых местах. Что и произошло. Это очень сложная сфера, она вообще не реформируется без обратной связи. Маленький пример уже по исправлению ошибок закона: российское правительство торжествовало, что оно решило проблему пригородного сообщения, когда достигло соглашения с РАО “Российские железные дороги" о льготном проезде. Друзья мои, пригородный железнодорожный транспорт преобладает только в мегаполисах — это Москва и Санкт-Петербург, а для подавляющего большинства городов это автобусы, это речной транспорт. Таких вопросов, которые даже и в голову как-то не придут, если не разговаривать с теми, для кого шьют костюм, в законе миллион. Поэтому слабость обратной связи не позволяет при авторитарном принятии решений решать целый ряд вопросов». (Новая газета, 2005, № 51 (1076) от 18-20.07).
10 Владимир Рыжков: «Очень любопытно отреагировала власть на массовые протесты января-февраля этого года. Несмотря на накал страстей, в сам закон № 122 о монетизации льгот не было внесено ни одной поправки. Власть предпочла не менять плохо написанный закон, а просто загасить пожар на улицах деньгами. На это было вброшено дополнительно 300 миллиардов рублей, что удвоило расходы на монетизацию». (Новая газета, 2005, № 51 (1076) от 18-20.07).
прежнем уровне или даже возрастет. Об этом говорят, в частности, данные таблицы 2.
Таблица 2. Распределение ответов на вопрос: «Каким образом, по Вашему мнению, повлияют на жизнь таких людей, как Вы....!»11 (в %)
Изменения Улучшит Ухудшит Никак не Затруднились
жизнь жизнь скажется ответить
Реформа энергетики 8 53 26 13
Жилищно-коммунальная реформа 8 56 24 12
Пенсионная реформа 14 36 32 18
Источник: Данные репрезентативного всероссийского опроса общественного мнения, проведенного Левада-Центром в феврале 2003 г.
Основная проблема состоит не в снижении количественного уровня социального недовольства любым путем, а в изменении его качественной характеристики. Более важным представляется решить задачу, чтобы массовое недовольство было в состоянии выполнять социально конструктивную функцию. Задача реформаторов состоит, следовательно, не в том, чтобы бороться с протестными настроениями в обществе как таковыми, а в том, чтобы избежать перерастания дремлющего, скрытого, латентного социального недовольства в волнения и беспорядки, т.е. открытые действия протеста с применением насилия. Для этого власть должна, на наш взгляд, соблюдать по крайней мере три условия.
1. Не ограничивать, а, наоборот, расширять возможности социальной адаптации, массового приспособления к изменяющимся условиям жизни в результате проводимых реформ, в том числе за счет принятия достаточно справедливых и понятных с точки зрения общества управленческих решений.
2. Не допускать раскола элит, уметь договариваться с оппозицией (не только политической, но и культурной, интеллектуальной) по принципиальным вопросам развития страны.
3. Использовать «мирные» акции протеста в качестве канала обратной связи; не провоцировать насильственные действия со стороны протестующих в ответ на применение силы представителями органов охраны правопорядка.
" Данные репрезентативного всероссийского проса общественного мнения, проведенного Левада-Центром в феврале 2003 г.
ЛИТЕРАТУРА
1. Информационный бюллетень мониторинга. ВЦИОМ. 1997. № 3 (29). Май-июнь.
2. Гвоздева Е. Акция протеста бюджетников: митинговать не эффективно, но нужно... // Доминанты. Поле мнений. 2003. № 10. 13 марта (http:// bd.fom.ru/report/map/d031032).
3. Климов И. 2004 год: протестные настроения российских граждан // http://bd.fom.ru/report/map/d042526
4. Климов И. Протестный потенциал и протестная активность. 07.07.2005. Обзор: База данных ФОМ. Проекты. Доминанты. Поле мнений. Выпуск 27 от 7 июля 2005 г.
5. Климова С. Митинги, пикеты, демонстрации в жизни россиян. База данных ФОМ, 15.04.2004.
6. Климова С. Протестные настроения и протестные действия // http:// bd.fom.ru/report/map/projects/dominant/dominant2004/dom0444/domt0444/ domt0444_4/d044422
7. Левада Ю.А. Человек недовольный: протест и терпение // От мнений к пониманию. Социологические очерки. 1993-2000. М.: Московская школа политических исследований, 2000.
8. Левада Ю.А. Массовый протест: потенциал и пределы // От мнений к пониманию. Социологические очерки. 1993-2000. М.: Московская школа политических исследований, 2000.
9. Ролло М. Сила и невинность: в поисках истоков насилия. М.: Смысл, 2001 г.
